<Водопад // Сочинения Державина: [в 9 т.] / с объясн. примеч. [и предисл.] Я. Грота. — СПб.: изд. Имп. Акад. Наук: в тип. Имп. Акад. Наук, 1864—1883. Т. 1: Стихотворения, ч. 1: [1770—1776 гг.]: с рис., найденными в рукописях, с портр. и снимками. — 1864. С. 449—488>
ВОДОПАДЪ.
// 449
Примѣчанiе 1.
1 Послѣ взятiя Измаила Потемкинъ 28 февраля 1791 г. прiѣхалъ въ Петербургъ (см. выше примѣч. 1 къ Описанiю его праздника) и прожилъ здѣсь до 24 iюля. Онъ понималъ, что, какъ коро удалится, враги его окончательно восторжествуютъ; съ другой стороны ему ясно было и то, что продолженiе военныхъ дѣйствiй, нужное для честолюбивыхъ его замысловъ, призывало его въ Молдавiю. Такимъ образомъ въ душѣ его происходила тяжелая борьба. Между тѣмъ Екатерина хотѣла мира. Она давно уже съ нетерпѣнiемъ ожидала отъѣзда Потемкина, но онъ медлилъ. Наконецъ положено быало объявить ему о томъ приказанiе ея чрезъ кого-нибудь изъ близкихъ къ ней лицъ; но никто, ни изъ враговъ его, ни изъ друзей — ни Зубовъ, ни Безбородко — не брали этого на себя. Тогда императрица рѣшилась отдать Потемкину приказанiе лично и сама посѣтила его съ этой цѣлью. Онъ принялъ изъявленiе воли ея безпрекословно. Уже во все послѣднее время пребыванiя своего въ Петербургѣ онъ поражалъ своею глубокою задумчивостью и необычайною кротостью. На обратномъ пути въ армiю онъ почувствовалъ умноженiе тѣлесной своей слабости, чтò однакожъ нисколько не измѣнило его политическихъ плановъ. Онъ продолжалъ переписываться съ Екатериною и уже выражалъ ей сомнѣнiе въ возможности поправиться. «Я бога прошу», отвѣчала она, «чтобъ отъ тебя отвратилъ сiю скорбь, а меня избавилъ отъ такого удара, о которомъ и думать не могу безъ крайняго огорченiя». Въ рукописи современника, которою мы уже неразъ пользовались (имп. пуб. библ.), обстоятельства, предшествовавшiя смерти его, описаны слѣдующимъ образомъ:
« Въ Яссахъ онъ объявилъ начисто, что отнюдь не заключитъ мира, если не будетъ ему уступлена Молдавiя и Валахiя. Оказалось, однакожъ, что роль его во всѣхъ частяхъ ужъ кончилась. Когда бы Потемкинъ остался въ С. Петербургѣ и здоровымъ, то нѣтъ сомнѣнiя, что онъ посредствомъ своего всепроникающаго усилiя опять возстановилъ бы свою власть, свергнулъ бы любимца со всѣми его сообщниками и конечно свергнулъ бы ужаснымъ образомъ. Но какъ въ разсужденiи войны надлежало ему отлучиться, то чувствовалъ онъ и самъ, что нѣтъ ему
// 451
возможности удержаться въ своемъ кредитѣ. Скорбь о семъ, упорливость Турковъ въ уступленiи ему непомѣрныхъ выгодъ, которыхъ онъ требовалъ, и чувствованiе невозможности, при извѣстномъ разстроенiи государственной казны, продолжать веьма убыточную, для честолюбивыхъ его намѣренiй только необходимую войну, при удовлетворенiи его убыточныхъ столько разнообразныхъ прихотей, его умѣривали. Онъ со дня на день содѣлывался больнѣе, и предвѣстiя смерти оказались явственно въ непрестанно прiумножающихся его безпокойствахъ. За 8 дней предъ своею смертью послалъ онъ извѣстiе въ Петербургъ объ опасности своей жизни». Далѣе говорится, будто Екатерина приняла это извѣстiе «съ большимъ равнодушiемъ», но такое показанiе, какъ видно между прочимъ изъ Записокъ Храповицкаго (см. ниже) ни на чемъ не основано.
Въ современномъ письмѣ изъ Яссъ (Маякъ 1842, т. IV, Смѣсь) сказано, что когда болѣзнь Потемкина (горячка, обратившаяся въ сильную лихорадку,) усилилась и Яссы ему такъ опротивѣли, что онъ называлъ ихъ своимъ гробомъ, то туда прiѣхалъ любимый имъ обергитеркригскоммисаръ, бригадиръ* Фалѣевъ, оканчивавшiй въ то время построенiе Николаева. Своими разсказами объ успѣшныхъ работахъ онъ возбудилъ въ Потемкинѣ желанiе посѣтить возникавшiй городъ и сколько ни старались удержать больнаго, представляя ему опасность путешествiя черезъ степь, гдѣ нельзя будетъ найти помощи, онъ рѣшился ѣхать. «Видя, что все тщетно, уговаривали его, чтобъ онъ по крайней мѣрѣ ѣхалъ не ранѣе 10-ти часовъ. Онъ и далъ имъ слово, однакожъ обманулъ: ибо только что разсвѣтать начало, приказалъ онъ подвезть коляску, вынесть себя на постелѣ и положить въ оную, и такъ онъ отправился въ 7 часу 4 октября, не смотря на густой туманъ.» — Его свѣтл. приказалъ положить себя въ большiя кресла и на оныхъ снести къ шестимѣстной каретѣ, въ которую его съ великимъ трудомъ и положили. Тутъ князь подписалъ письмо къ ваш. имп. вел. и въ 7 часовъ по полуночи пустился въ путь свой къ Николаеву» (изъ донесенiй В. С. Попова). Письмо, писанное рукою Попова, было въ слѣдующихъ выраженiяхъ: «Матушка, всемил. Государыня! Нѣтъ силъ болѣе переносить мнѣ мученiя; одно спасенiе остается оставить сей городъ, и я велѣлъ себя везти къ Николаеву. Не знаю, чтò будетъ со мною. Вѣрнѣйшiй и благодарнѣйшiй поданный». Къ этому самъ Потемкинъ нетвердымъ почеркомъ приписалъ: Одно спасенiе уѣхать. (П. Лебедева Матерiалы для ист. царств. Ек. II.) «Поѣхали съ нимъ въ другихъ экипажахъ», продолжаетъ современное письмо, «Боуръ, князь Сер. Ѳед. Голицынъ (см. выше стр. 223), Фалѣевъ и
* Въ подлинныхъ офицiальныхъ бумагахъ Фалѣевъ называется статскимъ совѣтникомъ. Въ то время названiе бригадира употреблялось безъ различiя рода службы, какъ до сихъ поръ еще въ ходу названiе генерала.
// 452
графиня Александра Вас. Браницкая* (стр. 228). На первую станцiю, по имени Пунчешты, которая разтоянiемъ 25 верстъ, прiѣхалъ онъ благоуполучно, велѣлъ взнести себя въ избу и уснулъ часа три. Проснувшись, позвалъ къ себѣ Фалѣева и графиню Браницкую, велѣлъ имъ говорить, самъ въ рѣчи ихъ вмѣшивался и такъ былъ веселъ, что просидѣлъ съ ними до 12-ти часовъ; говорилъ имъ, что онъ радъ, что гробъ свой въ Яссахъ оставилъ. Ночью не могъ онъ заснуть и жаловался, что всѣ кости у него ломитъ, чтò всѣ считали добрымъ признакомъ; однакожъ онъ иначе о семъ думалъ и поминутно спрашивалъ, скоро ли разсвѣтетъ. Лишь только показался свѣтъ, онъ и велѣлъ заложить лошадей; однакожъ всѣ ему говорили, что ихъ повели поить. Онъ примѣтилъ, что обманъ, приказалъ себя вынести, говоря, что ему хочется на воздухѣ полежать. Видя, что нечего дѣлать, повезли его; онъ ѣхалъ не болѣе полуверсты, велѣлъ остановиться, что ему очень худо; потомъ опять приказалъ поѣхать; но, проѣхавъ немного, спросилъ: нѣтъ ли близко деревни? Ему отвѣчали, что есть, и онъ приказалъ ѣхать въ оную; но, спускаясь съ горы и отъѣхавъ отъ станцiи 7 верстъ, опять остановился, сказалъ: «Будетъ теперь, некуда ѣхать, я умираю, выньте меня изъ коляски, я хочу умереть на полѣ». Итакъ вынули его изъ коляски на постели и положили на траву. Потомъ спросилъ онъ спирту намочить онымъ голову, и, полежавъ болѣе трехъ четвертей часа, сталъ помаленьку отходить, и, напослѣдокъ, зѣвнувъ раза три, такъ покойно умеръ, какъ будто свѣча, которая вдругъ погаснетъ безъ малѣйшаго вѣтра. Сiе я описываю тебѣ, какъ пересказывалъ мнѣ г. Фалѣевъ, который былъ при князѣ до послѣдняго вздоха… Князь выѣхалъ изъ Яссъ въ субботу, а умеръ въ воскресенье въ 12 часовъ, то-есть въ полдни.» — «Три четверти одиннадцатаго у князя потемнѣло ъ глазахъ; онъ силится выйдти изъ кареты; мы положимъ его на матрасахъ подъ открытымъ небомъ. Двѣнадцать часовъ: князь скончался. Агонiя продолжалась пять минутъ. Скорбь убиваетъ всѣ наши душевныя силы» (изъ послѣдняго бюллеьеня докторовъ). «Я поручилъ», писалъ Поповъ графу Безбородкѣ, «написать изображенiе кончины его сiят. на откры-
* Въ Зап. Храповицкаго подъ 28 августа отмѣчено, что при извѣстiи объ усиленiи болѣзни Потемкина, къ нему поѣхала его племянница, гр. Браницкая. Въ послѣднемъ путешествiи при немъ еще былъ адъютантъ его, генералъ-маiоръ Сергѣй Лаврентьевичъ Львовъ, извѣстный острякъ того времени, котораго императрица, ѣдучи въ Крымъ, исключила изъ своей свиты съ словами: «Безчестный человѣкъ въ моемъ сообществѣ жить не можетъ» (Зап. Храп. 1787, апр. 24, и Отеч. Достоп., ч. IV, стр. 128), но котораго послѣ она щедро награждала по представленiямъ Потемкина. Врачи, сопровождавшiе князя, были: доктора Тиманъ, Массотъ и штабъ-лѣкарь Санковскiй. — Поповъ, исчисляя, во всеподданнѣйшемъ донесенiи, свиту Потемкина въ этой поѣздкѣ, не упоминаетъ о генералѣ Боурѣ (П. Лебедева Матерiалы для исторiи царств. Ек. II).
// 453
томъ полѣ, гдѣ онъ, простертый на травѣ, засыпалъ вѣчнымъ сномъ. Графиня Александра Васильевна (Браницкая), бросаясь на него, старалась увѣрить себя и всѣхъ, что онъ еще живъ, старалась дыханiемъ своимъ согрѣть охладѣвшiя уста. Всѣ окружающiе въ ужасѣ и отчаянiи воздымали руки и били себя въ перси» (П. Лебедева Матерiалы). Къ рукописи современника о Потемкинѣ, находившейся въ публичной библiотекѣ, приложена гравюра, изображающая эту сцену: вѣроятно, это-то и есть картина, нарисованная Ивановымъ по заказу В. С. Попова.
Мѣсто смерти Потемкина такъ обозначено въ «Надгробной пѣсни» Рубана: «при спускѣ горы, находящейся между селенiй Резины и Волчинцовъ въ Ясскомъ округѣ». Къ этому прибавлено, что въ Яссахъ, при собранiи знатнѣйшаго духовенства и всѣхъ войскъ, надъ покойникомъ совершенъ обрядъ отпѣванiя 13 октября, а тѣло его положено екатеринославскаго намѣстничества въ городѣ Херсонѣ, въ соборной церкви св. Екатерины 23 ноября 1791 г. (Нов. Ежемѣс. соч. ч. LXXXVIII). Въ рукописи современника упомянуто, что, сердце его перевезно и предано землѣ между гробницами его предковъ въ Смоленскѣ; какъ въ семъ послѣднемъ мѣстѣ, такъ и въ Херсонѣ воздвигнуты были ему великолѣпныя надгробiя*». На мѣстѣ смерти Потемкина также былъ поставленъ памятникъ, изораженiе котораго приложено къ Вѣстнику Европы 1810 года, № 5. Этотъ памятникъ, существовавшiй еще въ 1811 году, состоялъ изъ каменнаго круглаго столба съ слѣдующимъ наверху, въ овальномъ щитѣ надписью:
Покровъ имѣя твердъ
И землю одръ,
Средь поля оставилъ мiра
Такъ мятежную онъ юдоль.
(П. Лебедева Матерiалы).
«Поутру 5 октября», продолжаетъ современный корреспондентъ, «прiѣхалъ въ Яссы ординарецъ съ письмомъ къ государынѣ въ 12 часу, другой по Василья Степановича (Попова), который нашелъ уже князя мертва… Василiй Степановичъ велѣлъ тѣло свезти ъ Яссы ночью, чтò было и исполнено; везли его въ той коляскѣ, въ которой онъ поѣхалъ, съ зажженными факелами, и бросали по дорогѣ тряпки, омоченныя въ деготь, чтобъ свѣлѣе было… Для приготовленiя церемонiи третiй день рабо-
* Въ книгѣ Жизнь кн. Г. А. Потемкина-Т., М., 1812 (ч. III, стр. 68), сказано: «Но и гробъ не можетъ сокрыть печальныхъ остатковъ отъ гнѣва и преслѣдованiя сильныхъ! Черезъ пять или шесть лѣтъ тѣло Потемкина было вынуто изъ гробницы и похоронено на обыкновенномъ кладбище внѣ Херсона.» Въ Запискахъ Л. Н. Энгельгардта можно найти подробное описанiе погребенiя Потемкина.
// 454
таютъ болѣе 600 человѣкъ… его анатомили и бальсамировали на другой день по кончинѣ; на томъ мѣстѣ, гдѣ князь умеръ, поставлены казаки и воткнуты копья. Думаютъ, что тутъ поставленъ будетъ столпъ въ память ему… — Князь былъ исповѣданъ и причащенъ.
«Теперь приступимъ къ описанiю слѣдствiй, происходившихъ по кончинѣ его. Василiй Степановичъ, прiѣхавши отъ него прямо въ канцелярiю, взявши запечатавъ все (sic) и отправя курьера, объявилъ, что князя болѣе нѣтъ въ живыхъ; то сей слухъ разнеся по всему городу менѣе четверти часа: на улицахъ только было и видно разнаго народа, толпами идущаго на княжной (sic) дворъ, такъ что даже у всѣхъ Молдаванъ и у Жидовъ были полные глаза слезъ, а о служащихъ нечего и говорить. Когда я вошелъ въ залу княжную и, найдя много знакомыхъ, стали говорить о его смерти, то подошелъ къ намъ, не знаю, какой-то генералъ, сказавъ намъ: «Такъ, братцы, мы лишились не фельдмаршала, но отца»! и словомъ тебѣ сказать, что все такъ перемѣнилось, что не видно было, кто генералъ и кто офицеръ».
Безъ сомнѣнiя, смерть Потемкина, еще недавно столь могучаго, произвела сильное впечатленiе на соотечественниковъ его. При всемъ томъ ни въ С-петербургскомъ, ни въ Московскихъ Вѣдомостяхъ нѣтъ извѣстiя о его смерти. Только въ послѣднихъ явились 25 октября (№ 86) стихи Мих. Цвѣткова на кончину Потемкина. Петровъ, находившiйся въ особенныхъ отношенiяхъ къ покойному, сочинилъ на этотъ случай длинную Элегiю александрiйскими стихами. Дмитрiевъ написалъ Пѣснь на кончину князя Потемкина Таврическаго, напечатанную съ обыкновенною подписью его И. въ Москов. журналѣ за февраль слѣдующаго года (ч. V, стр. 170), и вошедшую потомъ въ первыя изданiя сочиненiй этого писателя. Поэтому же поводу Фонъ-Визинъ, уже разбитый параличемъ и чувствовавшiй, что ему жить недолго, написалъ Размышленiе о суетной жизни человѣческой, въ первый разъ напечатанное въ Журналѣ для пользы и удовольствiя 1805 г., ч. III, а впослѣдствiи и въ Смирдинкомъ изданiи сочиненiй Фонъ-Визина*.
Въ концѣ часто упоминаемой нами рукописи современника сказано по поводу смерти Потемкина: «На свѣтѣ все проходно: умеръ и сей славный, почестями превознесенный! Палъ сей огромный дубъ, коего вѣтви утѣсняли Россiю, касались чуждыхъ странъ, либо благотворя своею сѣнiю, или заслоняя. Пало, и въ своемъ паденiи не раздавило ни одного птенца, то огромное тѣло, которымъ въ жизни попраны четыре державы. Тако палъ Потемкинъ, и память его погибла съ шумомъ. Никто о семъ не изумлялся, немногiе уронили слезу; а нынѣ чрезъ 16 лѣтъ, объ немъ
* Въ Новыхъ ежем. соч., гдѣ кн. Дашкова помѣщала оды на побѣды Потемкина, напечатано также нѣсколько эпитафiй ему (ч. LXIV, LXXXVIII и пр.).
// 455
уже и не упоминаютъ» (слѣдовательно рукопись окончена въ 1807 году). Всѣдъ за этимъ помѣщены стихи Дмитрiева, напечатанные, какъ выше замѣчено, въ Московскомъ журналѣ.
Державинъ получилъ извѣстiе о смерти знаменитаго временщика въ письмѣ Грибовскаго, бывшаго своего подчиненнаго въ Петрозаводскѣ, въ послѣднее время служившаго при Потемкинѣ (см. Записки Грибовскаго, стр. 58). Конечно поэтъ вскорѣ послѣ того и началъ Водопадъ, но онъ писалъ его долго. И. И. Дмитрiевъ въ Запискахъ своихъ (Москвит. 1842 г., № 1, стр. 152) вспоминаетъ, что въ первое время эта ода, имѣющая 74 строфы, состояла только изъ 15-ти. Она была окончена не прежде, какъ въ исходѣ 1794. Въ письмѣ отъ 3-го декабря этого года къ Дм. Бор. Мертваго въ оренбургскую деревню, Державинъ говоритъ: «При семъ посылаю вамъ по обѣщанiю моему Водопадъ, который послѣ васъ мнѣ разсудилось окончить» (Мертваго выѣхалъ изъ Петербурга въ сентябрѣ). Такъ какъ однакожъ неизвѣстно, чтò именно въ этой одѣ оставалось до того недописаннымъ, начата же она и уже до нѣкоторой степени отдѣлана въ годъ самаго событiя, то мы и всю ее относимъ къ этому времени*.
Она напечатана была въ изданiяхъ: 1798 г., стр. 312, съ означенiемъ въ заглавiи дня смерти Потемкина, и 1808 г., ч. I, ХLIII.[i]
* По словамъ Дмитрiева, начало Водопада было уже написано, когда онъ познакомился съ Державинымъ (1790 г.), и послѣднiй кончилъ эту оду по полученiи извѣстiя о смерти Потемкина; но вѣроятно, что здѣсь, какъ и во многихъ другихъ подробностяхъ, память измѣняла Дмитрiеву, который составлялъ свои Записки въ старости.
// 456
1791.
LXV. ВОДОПАДЪ.
__
Алмазна сыплется гора
Съ высотъ четыремя скалами;
// 457
Жемчугу бездна и сребра
Кипитъ внизу, бьетъ вверхъ буграми;
Отъ брызговъ синiй холмъ стоитъ,
Далече ревъ въ лѣсу[ii] гремитъ[2].
// 458
Шумитъ, и средь густаго бора
Теряется въ глуши потомъ;
Лучъ чрезъ потокъ сверкаетъ скоро;
Подъ зыбкимъ сводомъ древъ, какъ сномъ
Покрыты, волны тихо льются,
Рѣкою млечною влекутся[3].
Сѣдая пѣна по брегамъ
Лежитъ клубами въ дебряхъ темныхъ[4];
// 459
Стукъ слышенъ млатовъ по вѣтрамъ,
Визгъ пилъ и стонъ мѣховъ[iii] подъемныхъ[5]:
О водопадъ! въ твоемъ жерлѣ
Все утопаетъ въ безднѣ, въ мглѣ!
Вѣтрами ль сосны пораженны,
Ломаются въ тебѣ въ куски[6];
Громами ль камни отторженны,
Стираются тобой въ пески;
Сковать ли воду льды дерзаютъа,
Какъ пыль стеклянна ниспадаютъ[7].
// 460
Волкъ рыщетъ вкругъ тебя и, страхъ
Въ ничто вмѣняя, становится:
Огонь горитъ въ его глазахъ,
И шерсть на немъ щетиной зрится;
Рожденный на кровавый бой,
Онъ воетъ, согласясь съ тобой.
Лань[iv] идетъ робко, чуть ступаетъб,
Внявъ водъ твоихъ падущихъ ревъ;
Рога на спину преклоняетъ
И быстро мчится межъ деревъ;
Ее страшитъ вкругъ шумъ, бурь свистъ
И хрупкiй подъ ногами листъ.
Ретивый конь, осанку горду
Храня, къ тебѣ порой идетъ;
Крутую гриву, жарку морду
Поднявъ, храпитъ, ушми прядетъ
И, подстрекаемъ бывъ, бодрится,[v]
Отважно въ хлябь твою стремится[8].
// 461
Подъ наклоненнымъ кедромъ внизъ,
При страшной сей красѣ природы,
На утломъ пнѣ, который свисъ
Съ утеса горъ на яры воды,
// 462
Я вижу — нѣкiй мужъ сѣдой
Склонился на руку главой[9].
Копье и мечъ, и щитъ великой,
Стѣна отечества всего,
И шлемъ, обвитый повиликой[vi],
Лежатъ во мху у ногъ его:
Въ бронѣ блистая златордяной,
Какъ вечеръ во зарѣ румяной[10],
Сидитъ и, взоръ вперя къ водамъ,
Въ глубокой думѣ разсуждаетъ:
«Не жизнь ли человѣковъ намъ
Сей водопадъ изображаетъ?
Онъ также благомъ струй своихъ
Поитъ надменныхъ, кроткихъ, злыхъ[11].
// 463
Не такъ ли съ неба время льется,
Кипитъ стремленiе страстей,
Честь блещетъ, слава раздается,
Мелькаетъ счастье нашихъ дней,
Которыхъ красоту и радость
Мрачатъ печали, скорби, старость?
Не зримъ ли всякiй день гробовъ,
Сѣдинъ дряхлѣющей вселенной?
Не слышимъ ли въ бою часовъ[12]
Гласъ смерти, двери скрыпъ подземной?
Не упадаетъ ли въ сей зѣвъ
Съ престола царь и другъ царевъ[13]?
Падутъ, — и вождь непобѣдимый,
Въ сенатѣ Цезарь средь похвалъ,
Въ тотъ мигъ, желалъ какъ дiадимы,
// 464
Закрывъ лицо плащемъ, упалъ;
Исчезли замыслы, надежды,
Сомкнулись алчны къ трону вѣждыв!
Падутъ, — и несравненный мужъ
Торжествъ несмѣтныхъ съ колесницы,
Примѣръ великихъ въ свѣтѣ душъ,
Презрѣвшiй прелесть багряницы,
Плѣнившiй Велизазъ царей
Въ темницѣ палъ, лишенъ очей.
Падутъ, — и не мечты прельщали
Когда меня, въ цвѣтущiй вѣкъ,
Давно ли города встрѣчали[14],
// 465
Какъ въ лаврахъ я, въ оливахъ текъ?
Давно ль? — Но, ахъ! теперь во брани
Мои не мещутъ молнiй длани!
Ослабли силы, буря вдругъ
Копье изъ рукъ моихъ схватила[15];
Хотя и бодръ еще мой духъ,
Судьба побѣдъ меня лишила».
Онъ рекъ — и тихимъ позабылся сномъ,
Морфей покрылъ его крыломъ.
// 466
Сошла октябрьска нощь на землю[16],
На лоно мрачной тишины;
Нигдѣ я ничего не внемлю,
Кромѣ ревущiя волны[17],
О камни съ высоты дробимой
И снѣжною горою зримой.
Пустыня, взоръ насупя свой,
Утесы и скалы дремали,
// 467
Волнистой облака грядой
Тихонько мимо пробѣгали,
Изъ коихъ, трепетна, блѣдна,
Проглядывала внизъ луна.
Глядѣла и едва блистала,
Предъ старцемъ преклонивъ рога[18],
Какъ бы съ почтеньемъ познавала
Въ немъ своего того врага,
Котораго она страшилась,
Кому вселенная дивилась.
Онъ спалъ — и чудотворный сонъ
Мечты ему являлъ геройски:
Казалося ему, что онъ
Непобѣдимы водитъ войски;
Что вкругъ его перунъ молчитъ,
Его лишь мановенья зритъ.
Что огнедышащи за перстомъ
Ограды вслѣдъ его идутъ[19];
Что въ полѣ гладкомъ, вкругъ отверзтомъ,
По слову одному растутъ
Полки его изъ скрытыхъ становъ,
Какъ холмы въ морѣ изъ тумановъ;
Что только по травѣ росистой
Ночные знать его шаги;
Что утромъ пыль, подъ твердью чистой,
// 468
Ужъ поздо зрятъ его враги;
Что остротой своихъ зѣницъ
Блюдетъ онъ ихъ, какъ ястребъ птицъ;
Что, положа чертежъ и мѣры,
Какъ волхвъ невидимый, въ шатрѣ,
Тѣмъ кажетъ онъ въ долу химеры,
Тѣмъ — въ тиграхъ агнцовъ на горѣ,
И вдругъ рѣшительнымъ умомъ
На тысячи бросаетъ громъ.
Что орлю дерзость, гордость лунну[20],
У черныхъ и янтарныхъ волнъ,
Смирилъ Колхиду златорунну,
И бѣлаго царя уронъ
Рая вечерня предъ границей
Отмстилъ побѣдами сторицей;
Что, какъ румяной лучъ зари,
Страну его покрыла слава;
Чужiе вожди и цари,
Своя владычица, держава,
И всѣ вездѣ его почли,
Трiумфами превознесли;
Что образъ, имя и дѣла
Цвѣтутъ его средь разныхъ глянцевъ;
// 469
Что верхъ сребристого чела
Въ вѣнцѣ изъ молненныхъ румянцевъ
Блистаетъ въ будущихъ родахъ,
Отсвѣчиваяся въ сердцахъ;
Что Зависть, отъ его сiянья
Свой блѣдный потупляетъ взоръ,
Среди безмолвнаго стенанья
Ползетъ и ищетъ токмо норъ,
Куда бы отъ него сокрыться,
И что никто съ нимъ не сравнится.
Онъ спитъ — и въ сихъ мечтахъ веселыхъ
Внимаетъ завыванье псовъ,
Ревъ вѣтровъ, скрыпъ деревъ дебелыхъ[21],
Стенанье филиновъ и совъ,
И вѣщихъ гласъ вдали животныхъг,
И тихiй шорохъ вкругъ безплотныхъ.
Онъ слышитъ: сокрушилась ель,
Станица врановъ встрепетала,
Кремнистый холмъ далъ страшну щель,
Гора съ богатствами упала,
Грохочетъ эхо по горамъд,
Какъ громъ гремящiй по громамъ.
// 470
Онъ зритъ одѣту въ ризы черны
Крылату нѣкую жену,
Власы имѣвшу распущенны,
Какъ смертну вѣсть или войну,
Съ косой въ рукахъ, съ трубой стоящу,
И, слышитъ онъ, «проснись!» гласящу.
На шлемѣ у нея орелъ
Сидѣлъ съ перуномъ помраченнымъ;
Въ немъ гербъ отечества онъ зрѣлъ
И, бывъ мечтой сей возбужденнымъ,
Вздохнулъ и, испустя слезъ дождь,
Вѣщалъ: «Знать, умеръ нѣкiй вождь!
«Блаженъ, когда, стремясь за славой,
Онъ пользу общую хранилъ,
Былъ милосердъ въ войнѣ кровавой
И самыхъ жизнь враговъ щадилъ:
Благословенъ средь поздныхъ вѣковъ
Да будетъ другъ сей человѣковъ!
«Благословенна похвала
Надгробная его да будетъ,
Когда всякъ жизнь его, дѣла
По пользамъ только помнить будетъ;
Когда не блескъ его прельщалъ
И славы ложной не искалъ!
«О! слава, слава въ свѣтѣ сильныхъ!
Ты точно есть сей водопадъе.
// 471
Онъ водъ стремленiемъ обильныхъ
И шумомъ льющихся прохладъ
Великолѣпенъ, свѣтлъ, прекрасенъ,
Чудесенъ, силенъ, громокъ, ясенъ;
«Дивиться вкругъ себя людей
Всегда толпами собираетъ;
Но если онъ водой своей
Удобно всѣхъ не напояетъ,
Коль рветъ брега, и въ быстротахъ
Его нѣтъ выгодъ смертнымъ: — ахъ!
«Не лучше ль менѣе извѣстнымъ,
А болѣе полезнымъ бытьж;
Подобясь ручейкамъ прелестнымъ,
Поля, луга, сады кропить,
И тихимъ вдалекѣ журчаньемъ
Потомство привлекать съ вниманьемъ?
«Пусть на обросшiй дерномъ, холмъ
Прiидетъ путникъ и возсядетъ,
И, наклонясь своимъ челомъ
На подписанье гроба, скажетъ:
Не только славный лишь войной,
Здѣсь скрытъ великiй мужъ душой.
О! будь безсмертенъ, витязь бранный,
Когда ты весь соблюлъ свой долгъ!»
Вѣщалъ сѣдиной мужъ вѣнчанный
И, въ небеса воззрѣвъ, умолкъ.
Умолкъ — и гласъ его промчался,
Гласъ мудрый всюду раздавался.
// 472
Но кто тамъ идетъ по холмамъ[22],
Глядясь, какъ мѣсяцъ, въ воды черныз?
Чья тѣнь спѣшитъ по облакамъ
Въ воздушныя жилища горни?
На темномъ взорѣ и челѣ
Сидитъ глубока дума въ мглѣ!
Какой чудесный духъ крылами
Отъ сѣвера паритъ на югъ?
Вѣтръ медленъ течь его стезями:
Обозрѣваетъ царства вдругъ;
Шумитъ и, какъ звѣзда, блистаетъ,
И искры въ слѣдъ свой разсыпаетъ.
Чей трупъ, какъ на распутьи мгла[23],
Лежитъ на темномъ лонѣ нощи?
Простое рубище чресла,
Два лепта покрываютъ очи,
// 473
Прижаты къ хладной груди персты,
Уста безмолвствуютъ отверзты!
Чей одръ — земля; кровъ — воздухъ синь;
Чертоги — вкругъ пустынны виды?
Не ты ли, Счастья, Славы сынъ,
Великолѣпный князь Тавриды?
Не ты ли съ высоты честей
Незапно палъ среди степей?
Не ты ль наперсникомъ близъ трона
У сѣверной Минервы былъ:
Во храмѣ Музъ другъ Аполлона;
На полѣ Марса вождемъ слылъ;
Рѣшитель думъ въ войнѣ и мирѣ,
Могущъ — хотя и не въ порфирѣ?
Не ты ль, который взвѣсить смѣлъ
Мощь Росса, духъ Екатерины,
И, опершись на нихъ, хотѣлъ
Вознесть твой громъ на тѣ стремниныи,
На коихъ древнiй Римъ стоялъ
И всей вселенной колебалъ?
// 474
Не ты ль, который орды сильны
Сосѣдей хищныхъ истребилъ,
Пространны области пустынны
Во грады, въ нивы обратилъ,
Покрылъ Понтъ Черный кораблями,
Потрясъ среду земли громами[24]?
Не ты ль, который зналъ избрать
Достойный подвигъ росской силѣ,
Стихiи самыя попрать
Въ Очаковѣ и въ Измаилѣ,
И твердой дерзостью такой
Быть дивомъ храбрости самой[25]?
Се ты, отважнѣйшiй изъ смертныхъ!
Парящiй замыслами умъ[26]!
// 475
Не шелъ тыi средь путей извѣстныхъ[27],
Но проложилъ ихъ самъ — и шумъ
Оставилъ по себѣ въ потомки;
Се ты, о чудный вождь Потемкинъ!
Се ты, которому врата
Торжественныя созидали[28];
// 476
Искусство, разумъ, красота
Недавно лавръ и миртъ сплетали;
Забавык, роскошь вкругъ цвѣли[29]
И счастье съ славой слѣдомъ шли.
Се ты, небеснаго плодъ дара
Кому едва я посвятилъ;
// 477
Въ созвучность громкаго Пиндара
Мою настроить лиру мнилъ;
Воспѣлъ побѣду Измаила[30],
Воспѣлъ… Но смерть тебя скосила!
Увы! и хоровъ сладкiй звукъ
Моихъ въ стенанье превратился;
Свалилась лира съ слабыхъ рукъ,
И я тамъ въ слезы погрузился,
Гдѣ бездна разноцвѣтныхъ звѣздъ[31]
Чертогъ являли райскихъ мѣстъ.
Увы! и громы онѣмѣли,
Ревущiе тебя вокругъ;
Полки твои осиротѣли[32],
// 478
Наполнили рыданьемъ слухъ;
И все, что близъ тебя блистало,
Уныло и печально стало.
Потухъ лавровый твой вѣнокъ[33],
Гранена булава упала,
// 479
Мечъ въ полножны войти чуть могъ[34], —
Екатерина возрыдала[35]!
Полсвѣта потряслось за ней
Незапной смертiю твоей!
// 480
Оливы свѣжи и зелены
Принесъ и бросилъ Миръ изъ рукъ;
Родства и дружбы вопли, стоны
И Музъ ахейскихъ жалкiй звукъ[36]
Вокругъ Перикла раздается;
Маронъ по Меценатѣ рвется[37];
Который почестей въ лучахъ,
Какъ нѣкiй царь, какъ бы на тронѣл,
На сребророзовыхъ коняхъ[38],
// 481
На златозарномъ фаэтонѣ
Во сонмѣ всадниковъ блисталъ
И въ смертный черный одръ упалъ[39]!
Гдѣ слава? гдѣ великолѣпье?
Гдѣ ты, о сильный человѣкъ?
Маѳусаила долголѣтье
Лишь было бъ сонъ, лишь тѣнь нашъ вѣкъ;
Вся наша жизнь не что иное,
Какъ лишь мечтанiе пустое…
Иль нѣтъ! — тяжелый нѣкiй шаръ,
На нѣжномъ волоскѣ висящiй,
// 482
Въ который бурь, громовъ ударъ
И молнiи небесъ ярящи
Отвсюду безпрестанно бьютъ
И, ахъ! зефиры легки рвутъ.
Единый часъ, одно мгновенье
Удобны царствы поразить,
Одно стихiевъ дуновенье
Гигантовъ въ прахъ преобразить;
Ихъ ищутъ мѣста — и не знаютъ:
Въ пыли героевъ попираютъ!
Героевъ? — Нѣтъ! но ихъ дѣла
Изъ мрака и вѣковъ блистаютъ;
Нетлѣнна память, похвала
И изъ развалинъ вылетаютъ;
Какъ холмы, гробы ихъ цвѣтутъ:
Напишется Потемкинъ трудъ.
Театръ его былъ край Эвксина,
Сердца обязанныя — храмъ;
Рука съ вѣнцомъ — Екатеринам;
Гремяща слава — ѳимiамъ;
Жизнь — жертвенникъ торжествъ и крови,
Гробница — ужаса, любови.
Когда багровая луна
Сквозь мглу блистаетъ темной нощи,
Дуная мрачная волна
Сверкаетъ кровью, и сквозь рощи
// 483
Вкругъ Измаила вѣтръ шумитъ,
И слышенъ стонъ, — что Турокъ мнитъ?
Дрожитъ — и во очахъ сокрытыхъ
Еще ему штыки блестятъ,
Гдѣ сорокъ тысячъ вдругъ убитыхъ
Вкругъ гроба Вейсмана лежатъ[40];
Мечтаются ему ихъ тѣни,
И Россъ въ крови ихъ по колѣни!
Дрожитъ — и обращаетъ взглядъ
Онъ робко на окрестны виды:
Столпы на небесахъ горятъ
По сушѣ, по морямъ Тавриды!
И мнитъ, въ Очаковѣ что вновь
Течетъ его и мерзнетъ кровь[41].
Но въ ясный день, средь свѣтлой влаги,
Какъ ходятъ рыбы въ небесахъ[42]
И вьются полосаты флаги,
// 484
Нашъ флотъ на вздутыхъ парусахъ
Вдали бѣлѣетъ на лиманахъ:
Какое чувство въ Россiянахъ?
Восторгъ, восторгъ они, а страхъ
И ужасъ Турки ощущаютъ;
Имъ мохъ и терны во очахъ,
Намъ лавръ и розы расцвѣтаютъ
На мавзолеяхъ у вождей,
Властителей земель, морей.
Подъ древомъ, при зарѣ вечерней,
Задумчиво любовь сидитъ,
Отъ цитры вѣтерокъ весеннiй
Ея повсюду голосъ мчитъ;
Перлова грудь ея вздыхаетъ,
Геройскiй образъ оживляетъ[43].
Поутру солнечнымъ лучемъ
Какъ монументъ златый зажжется,
Лежатъ объяты серны сномъ
И паръ вокругъ холмовъ вiется, —
Пришедши, старецъ надпись зритън:
«Здѣсь трупъ Потемкина сокрытъ!»
// 485
Алцибiадовъ прахъ! — И смѣетъ
Червь ползать вкругъ его главы?
Взять шлемъ Ахилловъ не робѣетъ,
Нашедши въ полѣ, Ѳирсъ[44]? — Увы!
И плоть и грудъ коль истлѣваетъ:
Что жъ нашу славу составляетъ?
Лишь истина даетъ вѣнцы
Заслугамъ, кои не увянутъ;
Лишь истину поютъ пѣвцы,
Которыхъ вѣчно не престанутъ
Гремѣть перуны сладкихъ лиръ;
Лишь праведника святъ кумиръ!
Услышьте жъ, Водопады мiра!
О славой шумныя главы!
Вашъ свѣтелъ мечъ, цвѣтна порфира,
Коль правду возлюбили вы;
Когда имѣли только мѣту,
Чтобъ счастiе доставить свѣту.
Шуми, шуми, о водопадъ!
Касаяся странамъ воздушнымъ,
Увеселяй и слухъ и взглядъ
Твоимъ стремленьемъ, свѣтлымъ, звучнымъ,
И въ поздной памяти людей
Живи лишь красотой твоей!
// 486
Живъ! — и тучи пробѣгали
Чтобъ рѣдко по водамъ твоимъ,
Въ умахъ тебя не затмѣвали
Разжженный громъ и черный дымъ;
Чтобъ былъ вблизи, вдали любезенъ
Ты всѣмъ; сколь дивенъ, столь полезенъ.
И ты, о водопадовъ мать[vii]!
Рѣка на Сѣверѣ гремяща,
О Суна[45]! коль съ высотъ блистать
Ты можешь — и, отъ зарь горяща,
Кипишь и сѣешься дождемъ
Сафирнымъ, пурпурнымъ огнемъ:
То тихое твое теченье, —
Гдѣ ты сама себѣ равна,
Мила, быстра и не въ стремленьѣ,
И въ глубинѣ твоей ясна,
Важна безъ пѣны, безъ порыву,
Полна, велика безъ разливу,
И, безъ примѣса чуждыхъ водъ
Поя златые въ нивахъ бреги[46].
Великолѣпный свой ты ходъо
Вливаешь въ свѣтлый сонмъ Онеги, —
// 487
Какое зрѣлище очамъ!
Ты тутъ подобна небесамъ.
а Сковать ли льды тебя дерзаютъ (1798).
б Лань идетъ робко, содрогаетъ.
в Сомкнулись алчны трона вѣжды.
г И вѣщихъ гласъ вездѣ.
д Грохочетъ эхо по лѣсамъ,
Какъ громъ гремящiй по горамъ.
е Ты точно есть сей водопадъ.
ж А больше намъ полезнымъ быть.
з Какъ рдяный мѣсяцъ въ воды черны.
и Вознесть ихъ громъ на тѣ стремнины.
i Не шедшiй средь путей извѣстныхъ.
к Кому забавы, роскошь вкругъ цвѣли.
л Какъ нѣкiй царь на нѣкомъ тронѣ.
м Вѣнцедатель Екатерина.
н Пришедши, старецъ надпись чтетъ:
Здѣсь прахъ Потемкина гнiетъ.
о Великолѣпнѣйшiй твой ходъ.
// 488
[2] Далече ревъ въ лѣсу гремитъ.
Картина пороговъ рѣки Суны, впадающей въ Онежское озеро. Державинъ видѣлъ это мѣсто въ 1875 г., бывши олонецкимъ губернаторомъ. Въ Поденной запискѣ, коорую онъ велъ во время обозрѣнiя губернiи, записано 20-го iюля (на другой день по выѣздѣ изъ Петрозаводска): «Пристали въ деревнѣ Яничъ-поле. Мѣсто сiе вообще именуется Суна; сiе отъ того, что рѣка, текущая изъ Швецiи* подъ названiемъ Суна, впадаетъ подъ деревней въ озеро Онего. Рѣка сiя мелка и не судоходная и въ 19 верстахъ отъ деревни имѣетъ великiе пороги»… 21 iюля: «Изъ Кончезерскихъ заводовъ (желѣзныхъ) поѣхали верхами въ деревню Верхнюю Воронову, въ 10 верстахъ отъ оныхъ отстоящую; изъ Воронова, сѣвъ на лодки, поѣхали по рѣкѣ Сунѣ къ порогу, именующемуся Кивачемъ. Сей разстоянiемъ отъ деревни находится въ 6 верстахъ. Дикость положенiя береговъ и безпрестанныя видовъ перемѣны ежечасно упражняютъ взоръ. Проѣхавъ 3 версты, рѣка была покрыта пѣною, и чѣмъ ближе подъѣзжали, тѣмъ пѣна сiя была густѣе и, насѣдая на берега, казала оные какъ бы унизанными бѣлыми каменьями. Въ верстѣ отъ пороговъ показался въ правомъ боку дымъ, который по мѣрѣ приближенiя сгущался. Наконецъ, приставъ и взошедъ на гору, увидѣли мы пороги сiи. Между страшными крутизнами черныхъ горъ, состоящихъ изъ темносѣраго крупнозернистаго кнейса, находится жерло глубиною до 80-ми саженъ; въ оное съ горъ, лежащихъ къ востоку и полудню, падаетъ съ великимъ шумомъ вода, при паденiи разбивается въ мелкiе брызги на подобiе разсыпанной во множествѣ муки. Пары, столбомъ возстающiе, досягаютъ до вершинъ двадцатипятисаженныхъ сосенъ и оныя омочаютъ… Чернота горъ и сѣдина бiющей съ шумомъ и пѣнящейся воды наводятъ нѣкакiй прiятный ужасъ и представляютъ прекрасное зрѣлище».
Современникъ Державина, академикъ Н. Я. Озерецковскiй, въ своемъ «Путешествiи по озерамъ Ладожскому и Онежскому» (стр. 229) такъ описываетъ свою поѣздку къ Кивачу: «Губою отправился я съ острова Лычнаго въ деревню Сòпоху, при концѣ губы лежащую, чтобы отсюда пробраться къ порогу Кивачу, на рѣкѣ Сунѣ находящемуся, до котораго отъ Сопохи около 12 верстъ надобно было ѣхать верхомъ чрезъ густой лѣсъ. Шумъ падающей съ Кивача воды возвѣстилъ намъ о его близкости, прежде нежели мы пожъѣхали. Тутъ представился зрѣнiю каменный непорядочный утесъ, поперегъ рѣки лежащiй, на которомъ находятся три уступка одинъ другаго выше. Съ первыхъ двухъ уступковъ сбѣгаетъ вода находящимися между камнями рытвинами и падаетъ на третiй уступокъ, съ котораго въ великомъ количествѣ низвергается она въ глубокiй бочагъ, внизу порога находящiйся, куда упадая обращается въ пѣну и обильный даетъ отъ себя паръ, который, поднявшись вверхъ, сажается на дерева, близъ берега растущiя, и мочитъ ихъ вѣтви до самыхъ вершинъ, отъ чего въ зимнее время стоятъ онѣ обвѣшаны большими ледяными сосульками. Въ весеннюю водополь паденiе воды бываетъ столь сильно, что большiя бревна, пущенныя съ порога, надвое и больше переламываются».
Этимъ описанiемъ очевидца воспользовался покойный Пав. Петр. Свиньинъ для небольшой статьи Водопадъ Кивачъ, помѣщенной имъ въ изданныхъ имъ Отечественныхъ достопамятностяхъ (ч. III, стр. 153). Поводомъ въ этой статьѣ послужилъ Водопадъ Державина; въ краткомъ вступленiи авторъ говоритъ: «Мѣста, освященныя великими воспоминанiями, прославленныя пѣснопѣвцами, могутъ ли они не возбудить вниманiя и удивленiя»? По тому же поводу Батюшковъ въ стихотворенiи Мои Пенаты говоритъ о Державинѣ:
Онъ громокъ, быстръ и силенъ,
Какъ Суна средь степей,
И нѣженъ, тихъ, умиленъ.
Какъ вешнiй соловей.
Къ книгѣ Озерецковскаго приложено изображенiе Кивача; другой, болѣе вѣрный рисунокъ его сдѣланъ уважаемымъ сочленомъ нашимъ, Г. Ц. Гельмерсеномъ. Снимокъ съ послѣдней картинки будетъ приложенъ къ этому изданiю (см. соч. Державина въ прозѣ).
* Не изъ Швецiи, а съ сѣверо-запада, отъ стороны финляндской границы.
[3] Рѣкою млечною влекутся.
Когда ѣдешь вверхъ по рѣкѣ, образующiй водопадъ, то подъ сводомъ деревъ вода, покрытая пѣной, льется какъ молоко или сливки (Об. Д.).
[4] Лежитъ клубами.
Въ изданiи 1808 г. лежитъ буграми, но это, должно быть, опечатка; въ изданiи 1798 и въ рукописяхъ читается тутъ клубами.
[5] Визгъ пилъ и стонъ мѣховъ подъемныхъ.
Хотя отъ Кончезерскаго завода до пороговъ верстъ 20, но въ сильную погоду по вѣтру иногда слышно бываетъ дѣйствiе заводскихъ машинъ; тогда шумъ ихъ сливается съ ревомъ водъ въ какую-то дикую гармонiю (Об. Д.). «Заводъ Кончезерскiй основанъ Петромъ Великимъ въ 1707 г.; онъ лежитъ при устѣ рѣчки, изъ Пертъ-наволоцкаго озера въ Кончезеро текущей, на правой ея сторонѣ, отъ Петрозаводска въ 35-ти верстахъ» (Озерецковскiй, стр. 231).
[6] Ломаются въ тебѣ въ куски.
Державинъ приказалъ на вершинѣ порога срубить сосну и бросить ее въ стремленiе воды: черезъ нѣсколько минутъ выплыли изъ жерла одни обломки ея или щепы (Об. Д.). Ср. выше, примѣч. 2, разсказъ Озерецковскаго. Выраженiе: «Вѣтрами ль сосны поражены» ср. съ стихами въ одѣ Къ первому сосѣду (стр. 105):
Петрополь сосны осѣняли,
Но вихремъ поражены пали.
Это повторенiе указываетъ на картину, живо запечатлѣвушюся въ воображенiи поэта.
[7] Какъ пыль стеклянна ниспадаютъ.
«Кивачъ никогда не замерзаетъ и водныя капли падаютъ дѣйствительно какъ стеклянная пыль, въ которой отраженiе солнечныхъ лучей производитъ удивительную игру свѣта» (Об. Д.).
[8] Отважно въ хлябь твою стремится.
Въ 5-й, 6-й и 7-й строфахъ олицетворяются свойства совершенно разнородныя: подъ волкомъ разумѣется злоба, которая отъ ужаса приходитъ въ ярость; подъ ланью — кротость, робкая въ опасности, а подъ конемъ — гордость, или честолюбiе, которое отъ препятствiй раздражается и растетъ (Об. Д.). Впрочемъ эти строфы написаны подъ впечатлѣнiемъ чтенiя Оссiаны. Очевидно, что Державинъ около этого времени познакомился съ пѣснями шотландскаго барда, и въ Водопадѣ становится уже очень замѣтнымъ влiянiе этого знакомства. Въ 1788 г. вышла ъ Петербургѣ книжка (въ маленькую осмушку, 64 страницы) подъ заглавiемъ: Поэмы древнихъ бардовъ. Переводъ А. Д., начинающаяся Описанiемъ октябрьской ночи въ Шотландiи (ср. выше, стр. 344, примѣч. 8 къ одѣ На взятiе Измаила)*. Здѣсь на первыхъ страницахъ можно найти слабое очертанiе тѣхъ образовъ, которыми отрывается Водопадъ. Вотъ начато книжки:
«Нощь пасмурна и печальна (ср. строфу 17 Водопада). Тучи простираютъ темную завѣсу надъ холмами. Луны на небесахъ не видно (строфа 18). Ни единая звѣзда не блещетъ. Слухъ мой поражается невнятнымъ и смѣшаннымъ шумомъ вѣтровъ, раздающихся въ отдаленной рощѣ. Источникъ печально журчитъ въ долинѣ (строфы 1 и 2). Сова, предвозвѣстница несчастiй, произноситъ пронзительный крикъ (28), сидя на вершинѣ древа, возросшаго близъ гробовъ усопшихъ (12). Я вижу призракъ въ долинѣ; се тѣнь единаго ратника (8), коего нѣтъ уже на свѣтѣ она разсыпается и исчезаетъ. По сему пути нѣкто понесенъ будетъ во гробъ; сей призракъ начерталъ путь ему».
За этимъ слѣдуетъ мѣсто, въ которомъ встрѣчаются черты, очевидно перенесенныя Державинымъ въ описанiе трехъ животныхъ, являющихся передъ водопадомъ, особливо лани: «Я слышу голосъ пса, лающаго въ отдаленной хижинѣ (28). Елень лежитъ на мхѣ, растущемъ по горѣ; еленица покоится возлѣ него; она услышала отзывъ вѣтровъ, раздающихся въ рогахъ ея! Я вижу, какъ она, встревожась, вдругъ подъемлетъ свою голову и, приложа уши, окрестъ себя озирается; потомъ, увѣрясь въ безопасности, паки голову свою уклоняетъ (строфа 6). Дикая коза спитъ въ разсѣлинѣ горы. Тетеревъ сокрылъ свою голову подъ крыло» и проч.
Вскорѣ послѣ выхода книжки Поэмы древнихъ бардовъ стали появляться и другiе переводы изъ Оссiана. Въ Московскомъ журналѣ за августъ 1791 (ч. III, стр. 134) были напечатаны Сельмскiя пѣсни съ надписью: Г. Р. Державину посвящаетъ переводчикъ, а въ 1792 году Костровъ издалъ свой переводъ Оссiана. Понятно, слѣдовательно, что во врея сочиненiя Водопада вниманiе Державина должно было особенно быть обращено на шотландскаго пѣвца, производившаго тогда такъ много шуму въ Европѣ.
* Не все содержанiе этой книжки можно найти въ собранiи пѣсенъ, приписанныхъ Макферсономъ Оссiану. Извѣстно, что еще прежде Макферсона другiя лица издавали пѣсни бардовъ. «Но мы здѣсь всю эту отрасль шотландской поэзiи все-таки отмѣчаемъ именемъ Оссiана, какъ главнаго ея представителя.
[9] Я вижу — нѣкiй мужъ сѣдой
Склонился на руку главой.
Въ Поэмахъ древнихъ бардовъ: «Кто же сей, котораго я вижу близъ шумящаго ручья, окутавшагося въ свои одежды»? Ср. выше, стр. 355, въ одѣ На взятiе Измаила:
Иль мужа нѣка тѣнь сѣдая
Сидитъ, очами озирая.
[10] Какъ вечеръ во зарѣ румяной.
Подъ старцемъ разумѣется здѣсь Румянцовъ. Слово румяной употреблено съ намѣренiемъ (Об. Д.). Подобныя созвучiя встрѣчаются и далѣе въ строфахъ 25 и 26 Водопада. См. выше, стр. 218, примѣчанiе 8 къ одѣ На смерть графини Румянцовой.
[11] Онъ также благомъ струй своихъ
Поитъ надменныхъ, кроткихъ, злыхъ.
Люди раздѣлены здѣсь на три разряда по тремъ представленнымъ выше животнымъ. Вмѣсто слова благомъ въ изданiи 1808 г. стоитъ блескомъ; но такъ какъ послѣднее противно смыслу, то мы считаемъ его за опечатку и держимся тутъ изданiя 1798 г., согласно въ этомъ случаѣ съ рукописями.
[12] Не слышимъ ли въ бою часовъ.
Ср. выше, стр. 89, примѣч. 2 къ одѣ На смерть кн. Мещерскаго. Едва ли не Юнговы Ночи заронили въ душу Державина эту мысль о значенiи боя часовъ. Еще въ Утреннемъ Свѣтѣ за ноябрь 1778 г. появился переводъ первыхъ пѣсенъ этого мрачнаго произведенiя. Тамъ (стр. 231) читается между прочимъ мѣсто: «Я слышу, часъ бiетъ: мы примѣчаемъ время по единой онаго утратѣ. Премудро поступилъ человѣкъ, давъ колоколу языкъ. Я чувствую важный звукъ сей, яко бы слова ангела. Не обманываюсь я: се есть смертный звонъ скончавшихся моихъ часовъ. Гдѣ же они? Въ годахъ, предъ потопомъ протекшихъ. Се знакъ ко скорому отшествiю» и проч.
[13] Не упадаетъ ли въ сей зѣвъ
Съ престола царь и другъ царевъ?
Подобно этому и Фонъ-Визинъ въ Размышленiи о суетной жизни человѣческой (см. выше, стр. 455, въ примѣчанiи 1) говоритъ: «Тщетно предпринимаетъ, Богъ располагаетъ! По волѣ Его смерть, не смотря ни на титла свѣтлости, ни на силу знатности, ни на блескъ сокровищъ, разитъ смертныхъ внезапнымъ ударомъ» и т. д.
[14] Давно ли города встрѣчали.
За нѣсколько лѣтъ предъ тѣмъ фельдмаршалъ гр. Румянцовъ, какъ побѣдитель и благоразумный правитель губернiй ему ввѣренныхъ*, былъ почтенъ лаврами и оливами, но въ послѣднюю турецкую войну онъ по проискамъ Потемкина не командовалъ главной армiей, а оставался въ резервной, весьма малочисленно, и жилъ недалеко отъ Яссъ въ маленькой деревнѣ** (Об. Д.). Французскiй посланникъ гр. Сегюръ, сопровождавшiй Екатерину во время ея крымскаго путешествiя, говоритъ въ своихъ Запискахъ (т. II, стр. 171): «Приближаясь къ нѣкоторымъ большимъ городамъ, мы видѣли расположенные въ порядкѣ эскадроны отборнаго войска, блиставшаго красотой оружiя и богатствомъ мундировъ. Противоположность между ихъ великолѣпною наружностью и бѣдностью полковъ фельдмаршала Румянцова достаточно показывала, что мы выѣхали изъ губернiй престарѣлаго героя и вступаемъ въ страны, ввѣренныя судьбой князю Потемкину».
* 27 декабря 1779 г. открыто курское намѣстничество подъ начальствомъ фельдмаршала-намѣстника. Онъ же открывалъ харьковское намѣстничество и названъ при этомъ генералъ-губернаторомъ Малой Россiи (Спб. Вѣст., ч. V, стр. 74, и ч. VI, стр. 311.
** Стенки въ 15-ти ерстахъ отъ Яссъ. Прим. Ѳ. Львова въ изданныхъ имъ Объясненiяхъ Державина (см. наше Предисловiе въ этомъ томѣ).
[15] Ослабли силы, буря вдругъ
Копье изъ рукъ моихъ схватила.
«Буря или немилость императрицы, которая отняла у него власть и лишила побѣдъ» (Об. Д.). Объ отношенiяхъ между обоими поководцами во вторую турецкую войну рукопись современника разсказываетъ слѣдующее: «Потемкинъ именно по своему характеру не могъ близъ себя въ чинѣ и силѣ терпѣть равнаго. Румянцовъ былъ старѣе его въ фельдмаршалахъ, и хотя армiя, надъ которою онъ начальствовалъ, во всякомъ отношенiи была слабѣе екатеринославской, но составляла особливое войско, совсѣмъ отъ Потемкина независящее. Довольная для него причина, чтобъ Румянцова ненавидѣть и помышлять о средствахъ къ его отдаленiю. Но какъ сего полководца всѣ войски содержали въ великомъ уваженiи и притомъ оказалъ онъ отечеству многiя услуги, то, не измѣня благоразумiю, не можно было его отрѣшить, но стараться до тѣхъ поръ ему дѣлать оскорбленiя, пока самъ онъ найдетъ за лучшее начальство оставить. Съ самаго начала турецкой войны Потемкинъ думалъ, что надлежитъ дать ему начальство, ибо имени Румянцова было довольно для произведенiя въ Туркахъ страха. Однакожъ онъ предоставилъ его дѣйствовать только своимъ именемъ. Украинская, ввѣренная ему армiя была числомъ несравненно меньше екатеринославской и содержана была гораздо хуже. Одного сего обстоятельства было довольно къ возбужденiю въ старомъ графѣ Румянцовѣ негодованiя. Однакожъ, на сiе не взирая, снесъ онъ сiю несправедливость съ великою твердостью, шествовалъ своимъ путемъ и дѣлалъ, какъ мы то видѣли, невозможное. Между тѣмъ оскорбленiя усугублялись въ разныхъ родахъ, какiя только можно было наносить графу Румянцову. Лишали его войско необходимыхъ надобностей, офицеровъ, которыхъ онъ отлично одобрялъ, либо совсѣмъ не награждали, или хотя и награждали, но очень посредственно, а сверхъ того, чтò было всего важнѣе, Потемкинъ подкупилъ австрiйскихъ офицеровъ на свою сторону: оные стараго фельдмаршала осуждали и объ предпрiятiяхъ его, поедику видѣли, что сiе Потемкину очень угодно, писали всегда невыгодно. Румянцовъ послѣ сего счелъ за лучшее просить объ увольненiи его изъ службы. Онъ писалъ къ импертарицѣ, упоминая о своемъ слабомъ здоровьи, и просилъ, чтобъ ему дозволено было возвратиться въ Россiю. Монархиня согласилась на его требованiе въ самыхъ милостивыхъ выраженiяхъ. Потемкинъ находился тогда въ Петербургѣ и получилъ начальство надъ обѣими армiями — украинскою и екатеринославскою». Почти за годъ до прiѣзда его въ Петербургъ, именно 8 марта 1790 года, Храповицкiй отмѣтилъ въ своихъ Запискахъ: «Письмо графа П. А. Румянцова-Задунайскаго въ отвѣтъ на указъ, въ январѣ къ нему посланный, по жалобѣ князя, будто его пребыванiе въ Молдавiи вредные для насъ въ Польшѣ слухи производитъ». Въ письмахъ къ Потемкину Екатерина еще съ середины 1789 часто повторяла обѣщанiе отозвать Румянцова изъ Молдавiи и 19 апрѣля 1790 писала: «Къ фельдм. Румянцову отъ меня сего же дня отправлено письмо, гдѣ къ нему пишу начисто, чтобъ выѣхалъ изъ Молдавiи либо къ водмаъ, либо въ Россiю, ибо его пребыванiе вредно моимъ дѣламъ; посмотримъ, чтò будетъ» (П. Лебедева Матерiалы).
[16] Сошла октябрьска нощь на землю.
Подразумѣвается печальная ночь (на 5 октября), въ которую кончался князь Потемкинъ (Об. Д.). Время оплакиваемаго событiя совпадаетъ съ временемъ года, къ которому относится первая пьеса въ книжкѣ Поэмы древнихъ бардовъ, открывающаяся, какъ ужъ было замѣчено (стр. 462), Описанiемъ октябрьской ночи въ Шотландiи.
[17] Кромѣ ревущiя волны.
Въ Поэмахъ древнихъ бардовъ: «Ручей, наполнясь излишнею водою, съ великимъ шумомъ катитъ пѣнящiяся свои воды».
[18] Предъ старцемъ преклонивъ рога.
Для большей части читателей само собою будетъ ясно, что луна является здѣсь эмблемою турецкаго владычества.
[19] Что огнедышащи… ограды.
т. е. карé, введенныя Румянцовымъ взамѣнъ прежнихъ рогатокъ. Ср. выше, стр. 406, стихи въ Описанiи Потемкинскаго праздник.
[20] Что орлю дерзость, гордость лунну и проч.
т. е. побѣждалъ Пруссаковъ у Балтiйскаго моря и Турокъ у Чернаго — первыхъ въ семилѣтнюю, а послѣднихъ въ первую турецкую войну, во время которой усмиренъ былъ и Крымъ — «златорунная Колхида». Подъ «урономъ бѣлаго царя» должно разумѣть неудачу Петра Великаго при Прутѣ — «предъ границей рая вечерня» (Об. Д.). Кѣмъ-то было высказано мнѣнiе, что названье бѣлаго царя въ первый разъ было дано Ивану III, какъ освободившемуся отъ татарскаго владычества.
[21] Ревъ вѣтровъ, скрыпъ деревъ дебелыхъ.
Въ этихъ и слѣдующихъ картинахъ отражаются опять образы, встрѣчающiеся въ Поэмахъ древнихъ бардовъ: «Старое древо скрыпитъ, уклоняемое силою вѣтра; отгороженная вѣтвь производитъ шумъ, упадая на землю… Вѣтръ продолжаетъ ревѣть въ развалинахъ горъ, и свистъ его слышенъ на поверхности холмовъ. Твердый кленъ упадаетъ, исторгнутый съ корнемъ изъ земли, его питавшей. Кого я зрю пришедшаго изъ обители мертвыхъ? Я вижу привидѣнiе, облеченное въ одежды бѣлѣйшiй снѣга, имѣющее руки подобныя алебастру и черные власы» и т. д.
[22] Но кто тамъ идетъ по холмамъ, и проч.
Опять Оссiановское представленiе: «По мнѣнiю Каледонянъ, души обитали на облакахъ по разлученiи съ тѣломъ» (Костровъ въ Предувѣдомленiи къ переводу Оссiана). Державинъ писалъ: горны.
Въ Поэмахъ древнихъ бардовъ: «Я вижу призракъ въ долинѣ; се тѣнь единаго ратника, коего нѣтъ уже на свѣтѣ: она разсыпается и исчезаетъ».
[23] Чей трупъ, какъ на распутьи мгла и проч.
См. выше, стр. 453, въ примѣчанiи 1 разсказъ о смерти Потемкина. «Гусаръ, бывшiй за нимъ, положилъ на глаза его двѣ денежки, чтобъ они закрылись» (Об. Д.). Въ изд. 1808 двѣ лепты, но рукой Державина поправлено такъ, какъ здѣсь напечатано. О присутствовашей при кончинѣ Потемкина племянницѣ его, графинѣ А. В. Браницкой, см. выше стр. 453. Прибавимъ, что она вмѣстѣ съ Протасовою принадлежала къ числу лицъ, всѣхъ чаще бывавшихъ въ обществѣ императрицы, какъ видно напр. изъ Записокъ Грибовскаго. Въ 1780 г. Державинъ перевелъ съ французскаго надпись къ портрету этой племянницы Потемкина, тогда бывшей еще въ дѣвицахъ. Стихи эти были напечатаны въ Московскомъ журналѣ за сентябрь 1792 г. (ч. VII, стр. 260), подъ заглавiемъ: Къ портрету А. В. Б. и съ подписью: Изъ Петербурга. Помѣщаемъ ихъ здѣсь:
Героя древняго ты именемъ сiяешь,
Который свѣтъ себѣ войною покорилъ;
Но болѣ ты сердецъ красой своей плѣняешь,
Чѣмъ онъ оружiемъ народовъ побѣдилъ.
Она вышла замужъ 12 ноября 1781 г. (отдѣльно напеч. Гимнъ на этотъ бракъ, соч. Як. Кантаровскаго). Другомъ Аполлона названъ П. потому, что онъ не только любилъ литературу, но и самъ въ молодости писалъ стихи.
[24] Потрясъ среду земли громами.
Подъ средой земли здѣсь разумѣется Константинополь (Об. Д.). Ср. выше, стр. 354, строфу 25 оды На звятiе Измаила, также строфу 22 оды Мой Истуканъ подъ 1794 г.
Въ предыдущихъ стихахъ говорится объ уничтоженiи Запорожской Сѣчи и о дѣятельности Потемкина въ Новороссiйскомъ краю.
[25] Быть дивомъ храбрости самой?
По взятiи Измаила русскiе солдаты сами удивлялись своей невѣроятной храбрости: одни по короткимъ лѣстницамъ, а другiе и вовсе безъ лѣстницъ, опираясь на штыки свои, взлѣзли на страшный измаильскiй валъ (Об. Д.).
[26] Парящiй замыслами умъ.
«Думаютъ, что намѣренiе Потемкина было воздвигнуть для себя независимое царство (Грецiю), впредь будущему принцу, такъ сказать по названiю, быть опекуномъ; но въ самомъ дѣлѣ самому самодержцемъ и, въ случаѣ кончины императрицы, въ дѣйствительное вступить владѣнiе: причемъ, имѣя въ рукахъ своихъ драгоцѣнный залогъ и многочисленное войско, будущему россiйскому монарху сдѣлаться старшимъ» (рукопись современника). — «Одни полагали, что онъ хотѣлъ себя объявить независимымъ гетманомъ; иные думали, что онъ хотѣлъ быть королемъ польскимъ» и проч. (записки Энгельгардта, стр. 96). Справедливая оцѣнка Потемкина въ настоящее время еще не возможна. Едва ли правы тѣ, которые считаютъ его за честолюбца, все приносившаго въ жертву своимъ личнымъ видамъ. Безусловное къ нему довѣрiе императрицы въ продолженiе столькихъ лѣтъ заставляетъ предполагать въ немъ необыкновенный государственный умъ и истинныя заслуги.
[27] Не шелъ ты средь путей извѣстныхъ и проч.
Объ этомъ Державинъ въ старости (см. Записки его, Р. Бес., стр. 133) выразился очень прозаически: «Потемкинъ, будучи человѣкъ сильный и властительный, не весьма любилъ повиноваться законамъ, а дѣлалъ все по своему своенравiю».
[28] Се ты, которому врата
Торжественныя созидали.
Храповицкiй въ Запискахъ своихъ передаетъ подъ 26 января 1791 г. слѣдующiй разговоръ съ нимъ Екатерины. Желая особеннымъ образомъ наградить Потемкина за взятiе Измаила, императрица сказала: «Князю Г. Г. Орлову за чуму сдѣланы мраморныя ворота, графу П. А. Румянцову-Задунайскому поставлены были трiумфальныя въ Коломнѣ, а князя Г. А. Потемкина совсѣмъ позабыла». — В. в. такъ его знать изволите, что сами никакого съ нимъ разсчета не дѣлаете. — «То такъ, однакоже все человѣкъ: можетъ быть, ему захочется». — Приказано въ Царскомъ Селѣ иллюминовать мраморныя ворота и, украся морскими и военными арматурами, написать въ транспарантѣ стихи, кои выбрать изволила изъ оды на Очаковъ Петрова. Тутъ при вѣнцѣ лавровомъ будетъ вверху:
Ты въ плескахъ внидешь въ храмъ Софiи.
«Ничего сказать не могутъ, ибо въ Софiи есть Софiйскiй соборъ; но онъ будетъ въ нынѣшнемъ году въ Царьградѣ, о томъ только не вдургъ мнѣ скажите».
[29] Забавы, роскошь вкругъ цвѣли.
Среди военныхъ тревогъ и ненастья пышность и роскошь окружали Потемкина: землянки, обитыя парчами и увѣшенныя люстрами, превосходили великолѣпiе дворцовъ; особливо великолѣпныя были прзданики, на которыхъ онъ угощалъ своихъ любовницъ (Об. Д.). «Главная квартира пышностью отличалась противъ бывшей подъ командою графа П. А. Румянцова. Множество прiѣхало женъ русскихъ генераловъ и полковниковъ; изъ числа знатнѣйшихъ были: Праск. Андр. Потемкина (супруга Павла Сергѣевича), которой его свѣтл. великое оказывалъ вниманiе, гр. Самойлова, кн. Кат. Ѳед. Долгорукая, гр. Головина, кн. Праск. Юр. Гагарина, польскаго генерала жена, славившаяся красотою де-Виттъ, потомъ бывшая замужемъ за гр. Потоцкимъ (Феликсомъ Франц.; она носила имя Софiи и была Гречанка*). Безпрестанно были праздники, балы, театры, балеты. Хоръ музыки инструментальной, роговой и вокальной былъ до 300 человѣкъ; извѣстный сочинитель музыки г. Сарти былъ всегда при князѣ**. Онъ положилъ на музыку побѣдную пѣснь Тебе Бога хвалимъ и къ одной музыкѣ приложена была батарея изъ 10-ти пушекъ, которая по знакамъ стрѣляла въ тактъ; когда же пѣли Святъ, святъ! тогда производилась изъ оныхъ орудiй скорострѣльная пальба». — «Его свѣтлость большiя дѣламъ угожденiя кн. К. Ѳ. Долгорукой. Между прочими увеселенiями сдѣлана была землянка противу Бендеръ за Днѣстромъ. Внутренность сей землянки поддерживаема была нѣсколькими колоннами и убрана была бархатными диванами и всѣмъ тѣмъ, что только роскошь можетъ выдумать. Изъ великолѣпной сей подземельной залы особый былъ будуаръ, въ который только входили тѣ, кого князь самъ приглашалъ. Вокругъ землянки кареемъ поставлены были полки и проч. Однажды князь вышелъ изъ землянки съ кубкомъ вина и приказалъ ударить тревогу по знаку, по которому какъ полками, такъ и изъ батарей произведенъ былъ батальйонный огонь; тѣмъ и кончился праздникъ въ землянкѣ» (Зап. Энгельгардта, стр. 81 и 88).
* Ср. выше, стр. 335, въ выноскѣ.
** 3 дек. 1789 Екатерина чрезъ Потемкина заказала Сарти «сдѣлать хоры для Олега» (Начальнаго правленiя Олега), а черезъ годъ, 6 нояб., писала: «Къ Сартiю съ симъ курьеромъ посылаю за музыку къ Олегу 1 т. червонныхъ и подарокъ вещь» (П. Лебедева Матерiалы).
[30] Воспѣлъ побѣду Измаила.
Здѣсь поэтъ разумѣетъ не столько свою оду На взятiе Измаила (см. выше, стр. 341), сколько Хоры, сочиненные имъ для праздника по случаю этой побѣды (стр. 396) и въ которыхъ онъ отчасти подражалъ Пиндару (Об. Д.).
[31] Гдѣ бездна разноцвѣтныхъ звѣздъ.
Намекъ на великолѣпное освѣщенiе, которымъ сопровождался праздникъ, упомянутый въ предыдущемъ примѣчанiи (Об. Д.). См. выше, стр. 408, прим. 21.
[32] Полки твои осиротѣли…
Солдаты, будучи обязаны Потемкину многими выгодами, любили его и искренно оплакивали его потерю (Об. Д.). Л. Н. Энгельгардтъ (см. Записки его, стр. 100) разсказываетъ, что однажды, во время приготовленiй къ похоронамъ князя Таврическаго, онъ спросилъ у гренадеръ, служившихъ сперва при Румянцовѣ, а потомъ при Потемкинѣ, кого изъ обоихъ они болѣе любили. «Одинъ гренадеръ отвѣчалъ: Покойный его свѣтлость былъ намъ отецъ, облегчилъ нашу службу, довольствовалъ насъ всѣми потребностями; словомъ сказать, мы избалованныя его дѣти; не будемъ уже мы имѣть подобнаго ему командира; дай Богъ ему вѣчную память. — Тутъ онъ прослезился и отеръ свои глаза; но вдругъ глаза его оживились, онъ прiосамился и сказалъ: А при батюшкѣ нашемъ графѣ Петрѣ Александровичѣ (Румянцовѣ) хотя и жутко намъ было, но служба веселая; молодецъ онъ былъ, и какъ онъ бывало взглянетъ, то какъ рублемъ подаритъ, и оживлялъ насъ особымъ духомъ храбрости». Въ рукописи современника замѣчено, будто Потемкинъ прiобрѣлъ приверженность войска «не токмо послабленiемъ въ военной дисциплинѣ, но и чрезъ дозволенiе всевозможныхъ необузданностей». Но это одна изъ тѣхъ клеветъ, на которая вражда и зависть такъ изобрѣтательны: изъ многихъ сохранившихся приказовъ и иснтрукцiй Потемкина видна его просвѣщенная заботливость о содержанiи нижнихъ чиновъ и человѣколюбивомъ съ ними обращенiи (П. Лебедева Матерiалы). Объ этомъ собраны свидѣтельства и въ книжкѣ: Жизнь кн. Потемкина Т.,М., 1812, Собранiе анекдотовъ и проч., стр. 17 и 18.
[33] Потухъ лавровый твой вѣнокъ.
Лавровый вѣнокъ, украшенный брильянтами, подаренъ былъ Потемкину императрицею за его побѣды; булава, также пожалованная ему Екатериной, означала гетманство*; она имѣла видъ трости, на концѣ которой былъ шаръ граненый или съ шипами (Об. Д.) Въ Запискахъ Храповицкаго подъ 14 апрѣля 1789 г. сказано: «Подписано очаковское произвожденiе: князю Г. А. Потемкину-Таврическому повелительный жезлъ» и проч. Въ рукописи же современника: «Вскорѣ послѣ полученiя ключей (отъ крѣпости Бендеръ, привезенныхъ въ ноябрѣ 1789 В. С. Поповымъ) отправленъ былъ къ фельдмаршалу курьеръ съ награжденiемъ отъ императрицы. Ему дано было 100,000 золотомъ и лавровый вѣнецъ, изъ брильянтвоъ и изумрудовъ сдѣланный, цѣною въ 150,000 руб.» (Ср. въ Зап. Энгельг., стр. 102, примѣчанiе г. Лонгинова). Вѣнецъ былъ посланъ при письмѣ императрицы отъ 20 декабря 1789 г., въ которомъ было между прочимъ сказано: «Qui a mieux mérité cette couronne de lauriers que je vous envoie aujourd’hui que vous? La violà, puissiez-vous la porter cent ans» (П. Лебедева Матерiалы).
* Титулъ Великаго Гетмана Потемкинъ самъ себѣ выпросилъ чрезъ Безбородко; но булаву онъ получилъ прежде — какъ знакъ, не гетманства, а фельдмаршальскаго достоинства; подобный жезлъ былъ пожалованъ также Румянцову и, впослѣдствiи, Суворову.
[34] Мечъ въ полножны войти чуть могъ.
Переговоры о мирѣ были только начаты передъ смертью Потемкина (Об. Д.). О выраженiи полсвѣта см. выше, стр. 289, примѣчанiе 36 къ Изображенiю Фелицы, также въ примѣчанiяхъ къ одѣ На взятiе Варшавы, подъ 1794 г.
[35] Екатерина возрыдала.
Хотя во время предшествовавшихъ событiй разные навѣты на Потемкина, а отчасти си справедливыя нареканiя за его излюшнюю роскошь и друныя воинскiя распоряженiя успѣли произвести въ императрицѣ охлажденiе къ нему, однакожъ внезапною смертiю его она была чрезвычайно огорчена (Об. Д.). Въ Запискахъ своихъ (Рус. Бес., стр. 312) Державинъ по случаю извѣстiя о смерти Потемкина говоритъ: «Сiе какъ громомъ всѣхъ поразило, а особливо императрицу, которая чрезвычайно о семъ присноименномъ талантами и слабостями вельможѣ соболѣзновала». Какъ дѣйствовали на нее извѣстiя о ходѣ болѣзни и о смерти Потемкина, можно лучше всего прослѣдить по Запискамъ Храповицкаго. Уже 29 августа, по поводу перваго извѣстiя объ усиленiи болѣзни Потемкина, онъ отвѣтилъ: «Получено очень боленъ и къ нему поѣхала племянница его, гр. Браницкая…; печаль и слезы». — 3 октября: «Два курьера, что князь Потемкинъ опасно боленъ и теперь еще лихорадка продолжается; онъ прiобщенъ святыхъ таинъ; прислано описанiе болѣзни отъ Массò и Тимана: слезы». — 11-го: «Въ обѣдъ прiѣхалъ курьеръ, что 1 октября князю Потемкину опять хуже: — опять слезы и отчаянiе. Въ 8 ч. Пустили кровь, въ 10 легли въ постель». — 12-го: «Курьеръ къ пяти часамъ по полудни, что Потемкинъ повезенъ изъ Яссъ и, не переѣхавъ сорока верстъ, умеръ по дорогѣ, 5 октября, прежде полудня… слезы. Жаловались, что не успѣваютъ приготовить людей: теперь не на кого опереться». — 16: «Продолженiе слезъ. Мнѣ сказано: Какъ можно мнѣ Потемкина замѣнить? Онъ былъ будущiй дворянинъ, умный человѣкъ, его нельзя было купить. Все будетъ не то. Кто могъ подумать, что его переживетъ Чернышевъ и другiе старики? Да и всѣ теперь, какъ улитки, станутъ высовывать головы» и проч. — 21: «Къ нему же (принцу Нассау) увѣдомленiе о кончинѣ князя Потемкина: C’était mon ami chéri, mon élève, home de genie, il faisait le bien à ses ennemis et c’est par là qu’il les désarmait». — 19 ноября: «Вчера ввечеру и сегодня поутру плакали». — 14 декабря: «Вдругъ прыснули слезы при чтенiи письма изъ Яссъ». — 6 января 1792 г. (по поводу полученiя мирнаго трактата изъ Яссъ: «За уборнымъ столомъ слезы». — 12 (по случаю прiѣзда В. С. Попова): «Слезы». — 30 (по случаю прiѣзда Самойлова съ ратификацiей трактата): «Всѣхъ отпустили и съ Самойловымъ плакали».
[36] И Музъ ахейскихъ жалкiй звукъ.
Извѣстный Евгенiй Булгаръ, архiепископъ Славенскiй и Херсонскiй, написалъ Потемкину эпитафiю на греческомъ языкѣ (Об. Д.).
[37] Маронъ по Меценатѣ рвется.
Намекъ на В. Петрова, переводчика Виргилiевой Энеиды (см. выше, стр. 184, примѣч. 5), который написалъ элегiю на смерть своего мецената — Потемкина.
[38] На сребророзовыхъ коняхъ и проч.
«У кн. Потемкина былъ славный цугъ сребророзовыхъ или рыжесоловыхъ лошадей, на которыхъ онъ на раззолоченномъ фаэтонѣ ѣзжалъ въ армiи» (Об. Д.).
[39] И въ смертный черный одръ упалъ.
При погребенiи принца виртембергскаго, брата Марiи Ѳедоровны, скончавшагося въ армiи, князь Потемкинъ, вышедъ изъ церкви, хотѣлъ сѣсть въ свой фаэтонъ, но задумавшись такъ забылся, что вмѣсто того влѣзъ на погребальную колесницу, на которой привезено было въ церковь тѣло принца. Опомнясь, онъ чрезвычайно смутился. Въ этомъ увидѣли для него дурное предзнаменованiе и, когда вскорѣ послѣ того онъ умеръ, то вспомнили этотъ случай (Об. Д.). Въ Запискахъ Л. Н. Энгельгардта (стр. 95 и 96) находимъ по этому предмету слѣдующее: «По возвращенiи нашемъ за Дунай, прибылъ принцъ виртембергскiй, меньшой братъ тогда бывшей великой княгини Марiи Ѳедоровны; оттого ли, что спѣшилъ и очень обезпокоился, или оттого, что не успѣлъ прiѣхать къ баталiи, онъ огорчился, опасно занемогъ и вскорѣ умеръ*… Свѣтлѣйшiй князь былъ на похоронахъ, и какъ по окончанiи отпѣванiя князь вышелъ изъ церкви и приказано было подать его карету, вмѣсто того подвезли гробовыя дроги; князь съ ужасомъ отступилъ: онъ былъ чрезвычайно мнителенъ. Послѣ сего онъ вскорѣ занемогъ и повезли его больнаго въ Яссы».
* У Храповицкаго подъ 24 августа 1791 г. записано: «Получено отъ кн. Потемкина извѣстiе, что братъ ея высочества, принцъ Карлъ Александръ виртембергъ-штутгардскiй скончался въ 13 день, отъ горячки». Выше, стр. 400, было приведено примѣчанiе изъ Minerva, что принцъ умеръ отъ послѣдствiй паденiя съ лошади. Въ началѣ мая 1790 г. Потемкинъ отправилъ принца въ Петербургъ для операцiи. Императрица, увидѣвъ его, писала Потемкину, что онъ въ жалкомъ состоянiи и едва ли вынесетъ операцiю.
[40] … Вкругъ гроба Вейсмана лежатъ.
Генералъ Вейсманъ убитый въ первую турцкую войну за Дунаемъ, погребенъ въ Измаилѣ. При взятiи этой крѣпости Суворовымъ, весь бывшiй тутъ сорокатысячный гарнизонъ былъ изрубленъ (Об. Д.). Баронъ Отто Вейсманъ фонъ Фейсенштейнъ, отличавшiйся во многихъ битвахъ противъ Поляковъ, убиъ 22 iюня 1773 г. по ту сторону Дуная при деревнѣ Кайнарджи.
[41] … Течетъ его и мерзнетъ кровь.
Очаковъ взятъ былъ въ Николинъ день, 6 декабря 1788 г., въ такой жестокiй морозъ, что текшая изъ ранъ кровь тотчасъ же замерзала (Об. Д.).
[42] Какъ ходятъ рыбы въ небесахъ и проч.
«Въ тихiй, ясный лѣтнiй день бываютъ видимы въ водѣ облака и развѣвающiеся флаги корабельные» (Об. Д.).
[43] Геройскiй образъ оживляетъ.
«Многiя почитавшiя кн. Потемкина женщины носили въ медальйонахъ его портретъ на грудныхъ цѣпочкахъ: то, вздохами движа, его казалось оживляли» (Об. Д.).
[44] Нашедши въ полѣ Ѳирсъ.
«Ѳирсъ, или Терситъ, былъ подъ Троей одинъ изъ военачальниковъ (?), превеликiй трусъ, который однако охуждалъ Ахиллеса; отношенiе къ кн. Зубову, который, счастiемъ прiобрѣвши власть, охуждалъ иногда дѣла кн. Потемкина, но при восшествiи на престолъ имп. Павла показалъ, что самъ не имѣлъ великой души» (Об. Д.).
[45] … о водопадовъ мать! — о Суна!
См. выше, стр. 458, примѣч. 2. Названiе матери употреблено по отношенiю къ императрицѣ, отъ которой замѣчательные люди могли заимствовать силу и славу, какъ водопадъ Кивачъ отъ рѣки Суны (Об. Д.).
[46] Поя златые въ нивахъ бреги.
Въ изданiи 1808 г. вмѣсто поя стоитъ поишь, но Державинымъ поправлено такъ, какъ здѣсь напечатано, чтò согласно съ рукописями и съ изданiемъ 1798 г.
[i] Къ концу примѣч. 1. «Водопадъ, написанный послѣ смерти Потемкина, есть безъ сомнѣнія столько же благородный, сколько и поэтическій подвигъ. Судя по могуществу Потемкина, можно бы предположить, что большая часть стихотвореній Державина посвящена его прославленію; но Державинъ при жизни Потемкина очень мало писалъ въ честь его» (Сочиненія В. Бѣлинскаго, ч. VII, стр. 143).
«Стòитъ пробѣжать его Водопадъ, гдѣ, кажется, какъ бы цѣлая эпопея слилась въ одну стремящуюся оду. Въ Водопадѣ пердъ нимъ пигмеи другіе поэты. Природа тамъ какъ бы высшая нами зримой природы, люди могучѣе нами знаемыхъ людей, а наша обыкновенная жизнь передъ величественною жизнію, тамъ изображенною, точно муравейникъ, который гдѣ-то далеко копышится внизу» (Сочиненія и письма Н. В. Гоголя, Спб. 1857, т. ІІІ, стр. 441).
Въ дополненіе къ выноскѣ на той же 456 стр., см. оговорку въ концѣ примѣчанія на стр. 488.
Приложенный къ началу оды рисунокъ вовсе не даетъ понятія о Кивачѣ; невѣрность его произошла главнымъ образомъ отъ ошибочнаго примѣчанія первыхъ двухъ стиховъ:
Алмазна сыплется гора
Съ высотъ четыремя скалами.
Здѣсь подъ четырьмя скалами должно разумѣть четыре уступа, по которымъ падаетъ Кивачъ съ высоты почти 31/2 сажень. — Вѣрнѣе въ этомъ отношеніи картинка, приложенная къ статьѣ Лайбова (Добролюбова) Державинъ въ Русскомъ иллюстрированномъ альманахѣ, изданномъ въ Петербургѣ 1858. Фантастическое изображеніе Водопада, рисов. А. Брюловымъ, гравир. Галактионовымъ, приложено какъ фронтисписъ къ 2-й части Соч. Державина, изданныхъ Смирдинымъ въ 1831 г. — Мы слышали въ Петрозаводскѣ, что г. Смоликовъ написалъ видъ водопада масляными красками и что эта картина находится въ Петербургѣ у г. Громова.
[ii] Къ примѣч. 2. Академикъ Озерецковскій, видѣвшій Кивачъ въ одинъ годъ съ Державинымъ, насчитываетъ въ паденіи его только три уступа, потому что самый верхній незначителенъ и при большой водѣ почти непримѣтенъ (Пут. къ Лад. и Он. озерамъ, стр. 229).
Подробныя свѣдѣнія о Кивачѣ можно найти въ Памятныхъ книжкахъ Олонецкой губерніи 1858 и 1860 г. Въ первой см. статьи г. Ласточкина Кончезеро и Водопадъ Кивачъ; а во второй Путешествіе Государя Императора, описанное г. Ивановымъ. Сюда же относятся: наша Поѣздка въ Петрозаводскъ (въ іюлѣ 1863, уже послѣ отпечатанія Водопада въ настоящемъ изданіи), помѣщенная въ Запискахъ академіи наукъ, т. IV, книга І, и Кивачъ Н. Д. Дмитріева въ Рус. Вѣст. 1863, № 9. Ср. Моск. Вѣд. 1863, № 146.
[iii] Къ примѣч. 5. Кончезерскій заводъ лежитъ въ 45-ти верстахъ отъ Петрозаводска на протокѣ, который течетъ изъ озера Пертънаволоцкаго въ Кончезеро. Ихъ раздѣляетъ только узкій перешеекъ. Это въ настоящее время чугунно-литейный заводъ, снабжающій чугуномъ Александровскій пушечный заводъ въ Петрозаводскѣ. Поэтъ не могъ самъ слышать стука млатовъ и проч., потому что, какъ видно изъ книги Озерецковскаго, заводъ не дѣйствовалъ въ 1785 г., когда Державинъ былъ олонецкимъ губернаторомъ.
[iv] Къ строфамъ 5, 6, и 7, содержащимъ описаніе волка, лани и коня. Хотя общая мысль изображенія животныхъ и могла быть внушена Державину Поэмами древнихъ бардовъ, и онъ оттуда заимствовалъ нѣкоторыя черты для своей картины, но вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ вѣренъ природѣ мѣстности, окружающей Кивачъ. Берега Суны покрыты лѣсомъ, въ которомъ водятся между прочимъ волки и олени (стихъ Батюшкова «Какъ Суна средь степей» грѣшитъ противъ истины). Мы сами въ короткое наше пребываніе у Кивача слышали тамъ вой волка. Не безъ основанія введенъ въ картину и конь: при неудобствѣ прежнихъ путевыхъ сообщеній многіе (какъ и Озерецковскій) Гздили къ водопаду верхомъ и, чтобъ продолжать путь съ другаго берега, переправляли лошадей черезъ рѣку. Какой-то неизвѣстный критикъ въ Современникѣ за октябрь 1863 г., по поводу отрывка изъ нашей Поѣздки въ Петрозаводскъ, напечатаннаго въ Спб. Вѣд. (№ 219), выписываетъ изъ Смирдинскаго изданія поясненіе, которымъ и у насъ начинается 8-ое примѣч., и прибавляетъ: «Благодаря сдѣланнымъ на мѣстѣ наблюденіямъ г. Грота, мы можемъ теперь не вѣрить этому символическому объясненію поэтическихъ образовъ». Мы съ своей стороны рады случаю, который намъ доставляетъ г. критикъ, чтобы устранить видимое противорѣчіе между нашимъ и Державинскимъ объясненіемъ. Поэтическая картина не имѣла бы никакой цѣны, еслибъ она не была прежде всего вѣрна природѣ. Мы полагаемъ, что Державинъ писалъ ее подъ смѣшаннымъ вліяніемъ воспоминанія о мѣстности Кивача и впечатлѣнія отъ образовъ, сообщенныхъ ему Поэмами древнихъ бардовъ; идея же о символическомъ значеніи трехъ животныхъ, вѣроятно, явилась у Державина гораздо позже, вслѣдствіе того, что онъ придалъ самому водопаду, имъ описанному, смыслъ аллегорическій и представилъ въ немъ подобіе человѣческой жизни (строфы 10 и 11). На символическое значеніе трехъ животныхъ нѣтъ и намека въ самой одѣ, а потому и трудно допустить, чтобы въ созданіи этихъ образовъ таилась такая искусственная мысль.
Буквы А. Д. при Поэмахъ древнихъ бардовъ означаютъ Александра Ивановича Дмитріева (род. 1759, ум. 1798). Это былъ братъ Ивана Ивановича, отецъ Михаила Александровича, переводчикъ Лузіады Камоэнса, другъ Карамзина, который говоритъ о немъ, означая его буквою Д., въ Письмахъ русскаго путешественника (п. изъ Петербурга отъ 26 мая 1789) и въ Цветкѣ на гробъ моего Агатона. А. Дмитріеву принадлежатъ стихи: Разлука и Къ Темирѣ въ Московскомъ журналѣ 1792 г., ч. VIII (М. Лонгиновъ). Не считая Поэмъ др. б., переводы его, всѣ съ французскаго, были: 1) Собраніе писемъ Абельярда и Элоизы, 1783. 2) Адонидъ, 1783. 3) Взятіе Св. Лукіи, антильскаго острова, 1786. 4) Лузіада, 2 части, 1788. Было еще небольшое сочиненіе его: Слава русскихъ и горе шведовъ, 1790. А. Дм. служилъ сперва въ семеновскомъ полку и былъ въ сраженіяхъ съ шведами: однажды, принявъ батальйонъ послѣ убитаго командира, онъ прошелъ на штыкахъ по зажженному мосту и сбилъ непріятеля. Потомъ, чтобъ быть ближе къ отцу, жившему въ симбирской губерніи, онъ перешелъ въ армейскій полкъ, который стоялъ въ Казани; но вскорѣ этотъ полкъ былъ переведенъ въ Екатеринодаръ, гдѣ А. Дмитріевъ и умеръ въ чинѣ полковника. Онъ былъ женатъ на М. А. Пиль, которой отецъ былъ по происхожденію Шведъ. Ее дядя, Иванъ Алферовичъ Пиль, былъ иркутскимъ генералъ-губернаторомъ послѣ Якобія, оправданнаго Державинымъ (М. Дмитріевъ).
[v] Въ 1792 г. Карамзинъ писалъ къ Дмитріеву, 14 іюня: «Дай мнѣ идею о Водопадѣ Державина и скажи ему, что я дожидаюсь его съ нетерпѣніемъ, — разумѣется, если это будетъ кстати сказать». Потомъ, 18 іюня: «Мысль привести къ водопаду звѣрей кажется мнѣ піитическою; въ разсужденіи солдата и П.* не скажу ничего: надобно прочесть стихи. Положеніе умершаго, думаю, хорошо и трогательно описано. Полушекъ не понимаю. Когда пьеса будетъ кончена, нельзя ли достать ее для прочтенія?»
* Это относится вѣроятно къ 41-й строфѣ; буква П. означаетъ Потемкина. Надобно помнить, что Водопадъ въ то время еще только писался и впослѣдствіи могъ подвергнуться измѣненіямъ: въ окончательной редакціи о солдатѣ не говорится: о немъ упомянуто только въ примѣчаніи. «Полушки» относится къ стиху: «Два лепта покрываютъ очи».
[vi] Къ стиху: «И шлемъ, обвитый повиликой». Повилика, по словамъ Державина, растеніе, посвященное, любви къ отечеству.
[vii] Къ стиху: «И ты, о водопадовъ мать», и къ примѣч. 45: По показанію мѣстныхъ жителей, число пороговъ на Сунѣ доходитъ до 33. Одинъ изъ нихъ, Поръ-порогъ, говорятъ, еще величественнѣе Кивача. Названіе послѣдняго (отъ финскаго слова kivi, камень) есть или, по крайней мѣрѣ, прежде было нарицательное имя, которое значило большой порогъ.