Евгению. Жизнь званская

<Евгению. Жизнь Званская // Сочинения Державина: [в 9 т.] / с объясн. примеч. [и предисл.] Я. Грота. — СПб.: изд. Имп. Акад. Наук: в тип. Имп. Акад. Наук, 1864—1883. Т. 2: Стихотворения, ч. 2: [1797—1808 гг.]: с рис., найденными в рукописях поэта. — 1865. С. 632—645>

CXLVIII. ЕВГЕНIЮ. ЖИЗНЬ ЗВАНСКАЯ[1].

__[i]

Блаженъ, кто менѣе зависитъ отъ людей,

Свободенъ отъ долговъ и отъ хлопотъ приказныхъ.

Не ищетъ при дворѣ ни злата, ни честей,

И чуждъ суетъ разнообразныхъ!

 

// 632

 

Зачѣмъ же въ Петрополь на вольну ѣхать страсть.

Съ пространства въ тѣсноту, съ свободы за звтворы,

Подъ бремя роскоши, богатствъ, сиренъ подъ власть

И предъ вельможей пышны взоры?

 

// 633

 

Возможно ли сравнять чтò съ вольностью златой,

Съ уединенiемъ и тишиной на Званкѣ?

Довольство, здравiе, соглавсiе съ женой,

Покой мнѣ нуженъ — дней въ останкѣ.

 

Возставъ отъ сна, взвожу на небо скромный взоръ:

Мой утренюетъ духъ Правителю вселенной;

Благодарю, что вновь чудесъ, красотъ позоръ[2]

Открылъ мнѣ въ жизни толь блаженной.

 

Пройдя минувшую и не нашедши въ ней,

Чтобъ черная змѣя мнѣ сердце угрызала,

О! коль доволенъ я, оставилъ что людей

И честолюбiя избѣгъ отъ жала[3]!

 

Дыша невинностью, пью воздухъ, влагу росъ,

Зрю на багрянецъ зарь, на солнце восходящее;

 

// 634

 

Ищу красивыхъ мѣстъ между Лилей и розъ,

Средь сада храмъ жезломъ чертящее.

 

Иль, накормя моихъ пшеницей голубей,

Смотрю надъ чашей водъ, какъ вьютъ подъ небомъ круги;

На разноперыхъ птицъ, поющихъ средь сѣтей,

На кроющихъ, какъ снѣгомъ, Луги;

 

Пастушьяго вблизи внимаю рога зовъ,

Вдали тетеревей глухое токованье,

Барашковъ въ воздухѣ[4], въ кустахъ свистъ соловьевъ,

Ревъ кравъ, громъ желнъ и коней ржанье.

 

На кровлѣ жъ зазвенитъ какъ ласточка, — и паръ

Повѣетъ съ дома мнѣ манжурской иль левантской,

Иду за круглый столъ: и тутъ-то растобаръ

О снахъ, молвѣ градской, крестьянской,

 

О славныхъ подвигахъ великихъ тѣхъ мужей,

Чьи въ рамахъ по стѣнамъ златыхъ блистаютъ лицы,

Для вспоминанья ихъ дѣянiй, славныхъ дней,

И для прикрасъ моей свѣтлицы, —

 

Въ которой поутру, иль въ вечеру, порой

Дивлюся въ Вѣстникѣ, въ газетахъ иль журналахъ,

Россiянъ храбрости, какъ всякъ изъ нихъ герой,

Гдѣ есть Суворовъ въ генералахъ;

 

Въ которой къ госпожѣ, для похвалы гостей,

Приносятъ разныя полотна, сукна, ткани,

 

// 635

 

Узорны образцы салфетокъ, скатертей,

Ковровъ и кружевъ и вязани[5];

 

Гдѣ съ скотень, пчельниковъ и съ птичниковъ, прудовъ^а,

То въ маслѣ, то въ сотахъ зрю злато подъ вѣтвями,

То пурпуръ въ ягодахъ, то бархатъ-пухъ грибовъ,

Сребро, трепещущее лещами;

 

Въ которой, обозрѣвъ больныхъ въ больницѣ, врачъ

Приходитъ доносить о ихъ вредѣ, здороьѣ,

Прося на пищу имъ: тѣмъ съ поливкой калачъ,

А тѣмъ лѣкарствица въ подспорье^б;

 

Гдѣ также иногда по палкамъ, по костямъ,

Усастый староста, иль скопидомъ брюхатый

Даютъ отчетъ казнѣ и хлѣбу и вещамъ,

Съ улыбкой часто плутоватой; —

 

И гдѣ, случается, художники млады

Работы кажутъ ихъ на древѣ, на холстинѣ,

И получаютъ въ даръ подачи за труды,

А въ часъ и денегъ по полтинѣ;

 

И гдѣ до ужина, чтобы прогнать какъ сонъ,

Въ задорѣ иногда въ игры зѣло горячи

Играемъ въ карты мы, въ ерошки, въ фараонъ.

По грошу въ долгъ и безъ отдачи.

 

// 636

 

Оттуда прихожу въ святилище я Музъ,

И съ Флаккомъ, Пиндаромъ, боговъ возсѣдши въ пирѣ,

Къ царямъ, къ друзьямъ моимъ иль къ небу возношусь,

Иль славлю сельску жизнь на лирѣ;

 

Иль въ зеркало временъ, качая головой,

На страсти, на дѣла зрю древнихъ, новыхъ вѣковъ,

Не видя ничего, кромѣ любви одной

Къ себѣ, — и драки человѣковъ.

 

«Все суета суетъ!» я, воздыхая, мню;

Но, бросивъ взоръ на блескъ свѣтила полудневна:

«О, коль прекрасенъ мiръ! Чтожъ духъ мой бременю?

Творцомъ содержится вселена.

 

Да будетъ на земли и въ небесахъ Его

Единаго во всемъ вседѣйствующа воля1

Онъ видитъ глубину всю сердца моего

И строится моя Имъ доля.»

 

Дворовыхъ, между тѣмъ, крестьянскихъ рой дѣтей

Сбираются ко мнѣ, не для какой науки,

А взять по нѣсколько баранокъ, кренделей,

Чтобы во мнѣ не зрѣли буки[6].

 

Письмоводитель мой тутъ долженъ на моихъ

Бумагахъ мараныхъ, пастухъ какъ на овечахъ,

 

// 637

 

Репейникъ вычищать. Хоть мыслей нѣтъ большихъ,

Блестятъ и жучки въ епанечкахъ.

 

Бьетъ полдня часъ, рабы члужить къ столу бѣгутъ^в;

Идетъ за трапезу гостей хозяйка съ хоромъ.

Я озрѣваю столъ, — и вижу разныхъ блюдъ

Цвѣтникъ, поставленный узоромъ:

 

Багряна ветчина, зелены щи съ желткомъ,

Румяно-желтъ пирогъ, сыръ бѣлый, раки красны,

Что смоль, янтарь-икра, и съ голубымъ перомъ[7]

Тамъ щука пестрая — прекрасны!

 

Прекрасны потому, что взоръ манятъ мой, вкусъ,

Но не обилiемъ иль чуждъ странъ приправой,

А что опрятно все и представляетъ Русь:

Припасъ домашнiй, свѣжiй, здравой.

 

Когда же мы донскихъ и крымскихъ кубки винъ,

И липца, воронка[8] и чернопѣнна пива

 

// 638

 

Запустимъ нѣсколько въ румяный лобъ хмелинъ, —

Бесѣда за сластьми шутлива.

 

Но молча вдругъ встаемъ: — бьетъ, искрами горя^г,

Древъ русскихъ сладкiй сокъ до подвѣнечныхъ бревенъ[9]:

За здравье съ громомъ пьемъ любезнаго царя,

Царицъ, царевичей, царевенъ.

 

Тутъ кофе два глотка; схрапну минутъ пятокъ.;

Тамъ въ шахматы, въ шары иль изъ лука стрѣлами,

Пернатый къ потолку лаптой мечу летокъ

И тѣшусь разными играми.

 

Иль изъ кристальныхъ водъ, купалень, между древъ,

Отъ солнца, отъ людей подъ скромнымъ осѣненьемъ,

Тамъ внемлю юношей, а здѣсь плесканье дѣвъ,

Съ душевнымъ нѣкимъ восхищеньемъ.

 

Иль въ стекла оптики картинныя мѣста

Смотрю моихъ усадьбъ; на свиткахъ грады, царства,

Моря, лѣса, — лежитъ вся мiра красота

Въ глазахъ, искусствъ^д черезъ коварства;

 

Иль въ срачномъ фонарѣ любуюсь, звѣзды зря

Бѣгущи въ тишинѣ по синю волнъ стремленью:

Такъ солнцы въ воздухѣ, я мню, текутъ, горя,

Премудрости по прославленью.

 

Иль смотримъ, какъ вода съ плотины съ ревомъ льетъ,

И, движа машину, древа на доски дѣлитъ;

 

// 639

 

Какъ сквозь чугунныхъ паръ столповъ на воздухъ бьетъ;

Клокоча, огнь толчетъ и мелетъ.

 

Иль любопытны, какъ бумажны руны волнъ

Въ лотки сквозь иглъ, колесъ, подобно снѣгу льются

Въ пушистыхъ локонахъ, и тьмы вдругъ веретенъ

Марiиной рукой прядутся[10].

 

Иль какъ на ленъ, на шелкъ цвѣтъ, пестрота и лоскъ,

Всѣ прелести, красы, берутся съ поль царицы[11];

Сталь жесткая, глядимъ, какъ мягкiй, алый воскъ^е,

Куетъся въ бердыши милицы[12],

 

И сельски ратники какъ, царства ставъ щитомъ,

Бѣгутъ съ стремленьемъ въ строй во рыцарскомъ убранствѣ,

«За вѣру, за царя, мы», говорятъ, «помремъ,

Чѣмъ у Французовъ быть въ подданствѣ[13]!»

 

Иль въ лодкѣ вдоль рѣки, по брегу пѣшъ, верхомъ,

Качусь на дрожкахъ я сосѣдей съ вереницей;

 

// 640

 

То рыбу удами, то дичь громимъ свинцомъ,

То зайцевъ ловимъ псовъ станицей.

 

Иль стоя внемлемъ шумъ зеленыхъ, черныхъ волнъ,

Какъ дернъ бугритъ соха, злакъ травъ падетъ косами,

Серпами злато нивъ, — и ароматовъ полнъ

Порхаетъ вѣтръ межъ нимфъ рядами.

 

Иль смотримъ, какъ бѣжитъ подъ черной тучей тѣнь

По копнамъ, по снопамъ, коврамъ желтозеленымъ,

И сходитъ солнышко на нижнюю ступень

Къ холмамъ и рощамъ синетемнымъ.

 

Иль, утомясь, идемъ скирдовъ, дубовъ подъ сѣнь;

На брегѣ Волхова разводимъ огнь дымистый;

Глядимъ, какъ на воду ложится красный день

И пьемъ подъ небомъ чай душистый.

 

Забавно, въ тьмѣ челновъ съ сѣтьми какъ рыбаки,

Лѣнивымъ строемъ плывъ, страшатъ тварь влаги стукомъ[14];

Какъ парусы суда, и лямкой бурлаки

Влекутъ однимъ подъ пѣснью духомъ.

 

Прекрасно, тихiе, отлогiе брега

И рѣдки холмики, селенiй мелкихъ полны,

Какъ, полосаты ихъ клоня поля, луга,

Стоятъ надъ токомъ струй безмолвны.

 

Прiятно, какъ вдали сверкаетъ лучъ съ косы,

И эхо за лѣсомъ подъ мглой гамитъ народа,

 

// 641

 

Жнецовъ поющихъ, жницъ^ж полкъ идетъ съ полосы,

Когда мы ѣдемъ изъ похода.

 

Стеклъ заревомъ горитъ мой мрамовидный домъ,

На гору желтый всходъ розъ осiявая,

Гдѣ встрѣчу водометъ шумитъ лучей дождемъ,

Звучитъ музыка духовая.

 

Изъ жерлъ чугунныхъ громъ по праздникамъ реветъ;

Подъ звѣздной молнiей, подъ свѣтлыми древами

Толпа крестьянъ, ихъ женъ вино и пиво пьетъ,

Поетъ и пляшетъ подъ гудками.

 

Но скучитъ какъ сiя забава сельска намъ,

Внутрь дома тѣшимся столицъ увеселеньемъ,

Велимъ талантами родныхъ своихъ дѣтямъ.

Блистать, музыкой, пляской, пѣньемъ.

 

Амурчиковъ, харитъ плетень, иль хороводъ,

Занявъ у Талiи игру и Терпсихоры,

Цвѣточные вѣнки пастухъ пастушкѣ вьетъ;

А мы на нихъ и пялимъ взоры.

 

Тамъ съ арфы звучныя порывный въ души громъ,

Здѣсь тихогрома[15] съ струнъ смягченны, плавны тоны

Бѣгутъ, — и въ естествѣ согласiя во всемъ

Даютъ намъ чувствовать законы.

 

Но нѣтъ какъ праздника, и въ будни я одинъ, —

На возвышенiи сидя столповъ перильныхъ,

При гусляхъ подъ вечеръ, челомъ моимъ сѣдинъ

Склоняясь, ношусь въ мечтахъ умильныхъ:

 

// 642

 

Чего въ мой дремлющiй тогда не входитъ умъ[16]?

Мимолетящи суть всѣ времени мечтанья:

Проходятъ годы. Дни, ревъ морь и бурей шумъ,

И всѣхъ зефировъ повѣванья.

 

Ахъ! гдѣ жъ, ищу я вкругъ, минувшiй красный день?

Побѣды, славы гдѣ, лучи Екатерины?

Гдѣ Павловы дѣла? — Сокрылось солнце, — тѣнь!...

Кто вѣсть и впредь полетъ орлиный?

 

Видъ лѣта краснаго намъ Александровъ вѣкъ:

Онъ сердцемъ нѣжныхъ лиръ удобенъ двигать струны;

Блаженствовалъ подъ нимъ въ спокойствѣ человѣкъ,

Но мещетъ днесь и онъ перуны[17].

 

Умолкнутъ ли они? — Сiе лишь знаетъ Тотъ,

Который къ одному концу всѣ правитъ сферы;

Онъ перстомъ ихъ Своимъ, какъ строй какой ведетъ,

Ко благу общему склоняя мѣры.

 

Онъ корни помысловъ, Онъ зритъ полетъ всѣхъ мечтъ

И поглумляется безумству человѣковъ:

Тѣхъ освѣщаетъ мракъ, тѣхъ помрачаетъ свѣтъ

И днешнихъ и грядущихъ вѣковъ.

 

Грудь Россовъ утвердилъ, какъ стѣну, онъ въ отпоръ

Темиру новому подъ Пультускомъ, Прейсшъ-лау;

 

// 643

 

Младыхъ вождей расцвѣлъ побѣдами тамъ взоръ.

А скрылъ Орла сѣдаго славу[18].

 

Такъ самыхъ свѣтлыхъ звѣздъ блескъ меркнетъ отъ нощей.

Что жизнь ничтожная? моя скудельна лира?

Увы! и даже прахъ спахнетъ моихъ костей

Сатурнъ крылами съ тлѣнна мiра.

 

Разрушится сей домъ, засохнетъ боръ и садъ[19],

Не вспомнятъ нигдѣ и имя Званки;

Но совъ, сычей изъ дуплъ огнезеленый взглядъ

И развѣ дымъ сверкнетъ съ землянки.

 

Иль нѣтъ, Евгенiй! ты, бывъ нѣкогда моихъ

Свидѣтель пѣсенъ здѣсь, взойдешь на холмъ[20] тотъ страшный,

Который, тощихъ нѣдръ и сводовъ внутрь своихъ

Вождя, волхва гробъ кроетъ мрачный,

 

// 644

 

Отъ коего, какъ громъ катается надъ нимъ,

Съ булатныхъ ржавыхъ вратъ и збруи мѣдной гулы

Такъ слышны подъ землей, какъ грохотомъ глухимъ

Въ лѣсахъ, трясясь, звучитъ стрѣлъ тулы.

 

Такъ, развѣ ты, отецъ, святымъ твоимъ жезломъ

Ударивъ объ доски, заросли мхомъ, желѣзны,

И свитыхъ вкругъ моей могилы змѣй гнѣздомъ

Прогонишь — блѣдну зависть — въ бездны;

 

Не зря на колесо веселыхъ. Мрачныхъ дней,

На возвышенiе. На пониженье счастья,

Единой правдою меня въ умахъ людей

Чрезъ Клiи воскресишь^з согласья[21].

 

Такъ, въ мракѣ вѣчности она своей трубой

Удобна лишь явить то мѣсто, гдѣ отзывы

Отъ лиры моея шумящею рѣкой

Неслись чрезъ холмы, долы, нивы.

 

Ты слышалъ ихъ – и ты, будя твоимъ перомъ^и

Потомковъ ото сна, близъ сѣвера столицы,

Шепнешь въ слухъ страннику, вдали какъ тихiй громъ:

«Здѣсь Бога жилъ пѣвецъ, Фелицы.»

 

^а Гдѣ съ скотень, пчельниковъ и съ стичень и прудовъ (1807).

^б А тѣмъ лѣкарственно снадобье.

…по биркамъ, по костямъ.

(поправлено рукой Державина въ изданiи 1808 г.).

^в…рабы запыхавшись бѣгутъ (1807).

^г…сокъ, искрами горя,

Бьетъ сладкихъ русскихъ древъ до…

^д Предъ мной искусствъ…

^ж …жней…

^з Чрезъ Клiи возгласишь согласья.

^и …и ты, твоимъ перомъ

Будя потомковъ сонъ…

 

// 645