<Пиндарова олимпическая первая песнь // Сочинения Державина: [в 9 т.] / с объясн. примеч. [и предисл.] Я. Грота. — СПб.: изд. Имп. Акад. Наук: в тип. Имп. Акад. Наук, 1864—1883. Т. 2: Стихотворения, ч. 2: [1797—1808 гг.]: с рис., найденными в рукописях поэта. — 1865. С. 559—569>
1805.
CXXV. ПИНДАРОВА ОЛИМПИЧЕСКАЯ ПЕРВАЯ ПѢСНЬ[1].
___
Всѣхъ элементовъ вода превосходнѣй,
Злато богатствъ среди пышныхъ, вельможныхъ
Какъ между всѣхъ преизящнѣе блескомъ,
Пышущу пламени нощью подобно.
Хощешь ли, Муза, побѣды возвысить, —
Звѣздъ не ищи, свѣтозарнѣе тихихъ
// 559
Солнца полдневна лучей теплотворныхъ,
Кои, пустыню воздушну протекши,
Мiръ освѣщаетъ вокругъ, — и славнѣйшихъ
Ты не ищи же торжествъ олимпiйскихъ[2].
// 560
Душу поэтовъ они
Пламенемъ всю наполняютъ,
Кронова сына когда,
Сидя Хирона въ чертогахъ,
Счастьемъ, богатствомъ цвѣтущихъ.
Звучно возносятъ, поютъ.
Скиптръ правосудья вращаетъ
Онъ въ многострадной Тринакрѣа,
Доблестей цвѣтъ всѣхъ сбирая,
Блещетъ, красой озаряясь
Пѣсенъ согласныхъ съ музыкой,
Кои мы дружески часто,
Сидя съ нимъ вкругъ за трапезой,
Въ славу ему восклицаемъ.
Снесли съ стѣны сей дорiйскую цитру[3],
Коль олимпiйскiй конь побѣдоносный,
Нынѣ на рыцарскихъ играхъ риставшiй,
Сладостнымъ духъ твой плѣняетъ восторгомъ.
// 561
О! какъ онъ берегомъ быстро Алфея
Безъ подстреканiя, гордо, красиво,
Мчалъ сиракузска царя конелюбна,
Къ цѣли летя по всему ипподрому,
Громкой побѣдой межь всѣми блистая,
Честь своему прiобрѣлъ тѣмъ владыкѣ.
Слава донынѣ о немъ
Селы, града пролетаетъ,
Рождшимъ толь много вождей
Лидскимъ Пелопсомъ селенны[4];
Богъ, препоясавый моремъ
Землю, его возлюбилъ.
Мощный Нептунъ, какъ изъяла
Врѣюща свѣтла коноба
Клота его, и ему тутъ
// 562
Кости слоновой вложила
Снѣга бѣлѣйшее рамо.
Вѣрь, что чудесность бываетъ:
Сплошь, пестро сказокъ убранство.
Нравится болѣе правды.
Прелесть поэзьи, волшебная сила,
Звукомъ своимъ всѣхъ плѣнитъ, услаждая;
Ризою басню почтенной облекши,
Ложному часто даетъ вѣроятность,
Лучшй свидѣтель грядуще время;
Смертныхъ всѣхъ есть лишь одна принадлежность,
Чтобъ съ умиленiемъ въ сердцѣ глубокимъ
Провозглашать всѣмъ боговъ благостыню.
Если не будетъ кто виннымъ въ чемъ много,
Тотъ и отвѣту подвергнется мало.
Сыне Танталовъ! Тебя
Нынѣ воспѣть я намѣренъ,
Прежде непѣта никѣмъ, —
Твой какъ отецъ на трапезу
Звалъ всѣхъ боговъ въ свой любимый
Градъ, Сипилiю, къ себѣ:
Скиптра трезубна державецъ,
Страстью къ тебѣ вспламеняся,
Взявши тебя, какъ добычу,
Зевсу всечтиму далече
На огнеконномъ снарядѣ
Въ свѣтлы взнесъ неба чертоги;
Но для услуги сей самой
Былъ Ганимедъ тамъ ужъ прежде.
// 563
Бывшу жъ тебѣ отъ всѣхъ смертныхъ сокрыту,
Какъ отыскать и посланцамъ родившей
Было тебя уже больше не можно:
Завистью мрачною, злой, воушенны
Тайны сосѣды всѣмъ слухъ распустили,
Будто бы тѣло твое все на части
Было прерублено острой сѣкирой
И, во кипящей водѣ разваренно,
Ночью богамъ въ кругу пира носимо;
Сладостно ими, какъ снѣдно, пожерто.
Но возвѣщать о томъ,
Будто безсмертные алчны,
Дерзко, безумно, грѣшно; —
Сильно того я страшуся.
Коль богохульниковъ часто
Ярый сражаетъ перунъ!
Чтили ль кого земнородныхъ
Неба блюстители, боги, —
Былъ то Танталъ. Но, увы! онъ.
Чешей блаженствъ упоенный,
Много собою кичася,
Гнѣвной свелъ мщенье десницы:
Камень надъ нимъ преужасный
Зевсъ, яко гору, навѣсилъ.
Вѣчно съ главы его отрѣваетъ,
Вѣчно бѣжитъ отъ него и спокойство:
Жалкiй страдалецъ, межъ трехъ онъ четвертый[5]
// 564
Жизнь продолжааетъ свою всю въ мученьи,
Сколь въ безполезномъ, столь горькомъ рыданьи,
Что у боговъ, даровавшихъ безсмертье,
Тайно священный похитилъ онъ нектаръ,
Также унесъ и амброзiю сладку
Для угощенiя смертныхъ клевретовъ.
О, суета сокрываться отъ вышнихъ!
Въ кару за тяжкiй толь грѣхъ
Боги обратно сослали
Сына въ родъ смертныхъ его,
Столь увядающiй скоро.
Юность же розоцвѣтуща
Чернымъ лишь сласомъ вокругъ
Щеки его отѣнила,
Сердце прельстило мгновенно
Бракомъ ему обѣщаннымъ
Со Ипподамiей милой,
Дщерью владѣльца Олимпiй[6].
// 565
Къ пѣнну онъ ночью шедъ морю,
Трезубодержца водхолмна
Вызвалъ, и богъ лишь явился, —
«Сильный царь водъ!» рекъ онъ: «ежели дары
Благоугодны тебѣ суть Венеры,
Мѣдно копье удержи Аэммона,
Скрой въ Элизей и меня ты съ собою[7]
На колесницѣ твоей быстротечной.
Тамъ съ нимъ сразяся, побѣду обрящу.
Тридцать ужъ имъ жениховъ перебито;
Дочь же его и понынѣ въ невѣстахъ.
Такъ! Лишь опасностей тѣ не встрѣчаютъ,
Коихъ вся въ нѣжности жизнь протекаетъ.
Мнѣ же коль рокъ ужъ судилъ,
Чтобъ умереть неизбѣжно,
Вѣкъ свой безславно почто
Мрачности въ нѣдрѣ скрывая,
Дѣлъ уклоняться геройскихъ,
Жизнь всю влачить со стыдомъ?
Нѣтъ! Нѣтъ! — иду я сражаться!
// 566
Путь лишь открой мнѣ счастливый.» —
Тако вѣщая, — и спѣшно
Душу онъ бога восхитилъ,
Кой, озаряя въ немъ сердце,
Пролилъ сiянье на взоры,
Давъ ему неутомимыхъ
Коней златыхъ съ колесницей[8].
Отъ Отъ Аэммонова гнѣва избѣгши,
Дѣву исторгъ онъ со славой ко браку,
Седмь воевождей ему породившу;
Тщилися чтить всѣ они добродѣтель.
Днесь ему жертвы курятся надгробны,
Кои на брегѣ онъ злачномъ Алфея
Во благолѣпiи внемля, почiетъ.
Холмъ его вкругъ какъ могильный обходятъ,
Тожъ и алтарь его въ праздничныхъ играхъ,
Гдѣ собирается сонмъ чужестранцевъ.
Блещетъ далеко Пелопсъ
Славой торжествъ олимпiйскихъ
Со ипподромовъ своихъ;
Сила гдѣ, быстрость ногъ гибкихъ,
Мышцы и жилы напрягшись,
Рьяно вдругъ спорятъ съ собой.
Лучъ отъ побѣды награда,
Витязей ввѣкъ услаждаетъ,
Слаще златого сота.
Да и кому чѣмъ сей вящше
// 567
Радостью льзя наслаждаться,
Какъ не тому, гдѣ вседневно
Съ блескомъ она вспять струится
И утѣшаетъ насъ снова9?
Пѣснью эольской и мнѣ днесь надлежитъ10
Витязя игръ увѣнчать бранноносна,
Конна ристанья по праву извѣстну.
Кто межъ гостей здѣсь есть изъ иностранныхъ,
иль изъ живыхъ гдѣ суть люди на свѣтѣ,
Царствъ чтò въ правленьи, наукъ и художествъ,
Во превосходствѣ съ нимъ могъ бы поспорить?
Нѣтъ! не дерзнетъ ужъ никто, какъ онъ только,
Быть возвеличенъ подвижниковъ въ ликѣ
Благозвучащими пѣсньми достойно.
Богъ твой покровъ, о Хиронъ!
Нѣжно онъ бдитъ надъ тобою,
Коль онъ не сниметъ впредь длань,
Взыву на красный холмъ Кроновъ11
// 568
И въ сладкогласнѣйшихъ кликахъ
Бѣгъ колесницъ воспою.
Муза меня окрыляетъ,
Какъ быстролетную стрѣлу:
Взнесся тотъ симъ, а сей онымъ12,
Ты же надъ всѣми вершина.
Шествуй же, въ долъ не взирая,
Сей и всегда высотою:
Благо съ тобой жить мнѣ, витязь!
Грецiю пѣсни освѣтятъ.
а …Сицильи (Рукоп.).
Смыслъ этой строфы такой: какъ вода превосходитъ всѣ стихiи, какъ золото — всѣ металлы и какъ солнце помрачаетъ всѣ звѣзды, такъ и олимпiйскiя игры выше всѣхъ другихъ (Об. Д. по Гедике). Выраженiе пустыню воздушну (Aetherwüste) близко къ подлиннику: небо какъ будто пустѣетъ, когда явится солнце и своими лучами затмитъ всѣ другiя свѣтила.
// 569
[1] Переведена на Званкѣ въ дополненiе къ первой пиөической пѣсни (см. выше стр. 329): обѣ оды посвящены одному и тому же лицу, — Гiерону, королю спракузскому; олимпическая воспѣваетъ побѣду его на конѣ, одержанную въ 77-ую оллимпiаду. При этомъ переложенiи поэтъ слѣдовалъ опять преимущественно нѣмецкому переводчику Гедике; вѣроятно въ рукахъ его былъ сверхъ того и подстрочный русскiй переводъ: заключаемъ это по двумъ такимъ переводамъ второй олимпiйской оды, писаннымъ чужою рукой, которые мы нашли въ его бумагахъ: онъ конечно намѣревался перевести и эту оду, однакожъ болѣе не переводилъ изъ Пиндара.
[2] …Ты еще ищи же торжествъ олимпiйскiхъ — т. е. торжествъ славнѣе олимпiйскихъ. По ученiю Өалеса и нѣкоторыхъ другихъ философовъ, вода есть источникъ или основанiе всей матерiи.
[3] Снемли съ стѣны сей дорiйскую цитру и проч.
Эпитетъ дорiйскiй означаетъ здѣсь музыкальный тонъ, самый торжественный и величественный, которымъ пѣлись оды въ честь боговъ и героевъ; другiе тоны были: iонiйскiй, лидiйскiй и фригiйскiй; ср. выше стр. 321. — Конь подѣдоносный соответствуетъ греческому имени скаковаго коня Гiеронова Φερένιχος (Ференикъ); онъ былъ почти такъ же знаменитъ, какъ боевой конь Александра.
[4] Лидскимъ Пелопсомъ селенны —
т. е. села и города въ Пелопонесѣ, гдѣ въ героическое время господствовалъ Пелопсъ, приведшiй туда поселенцевъ изъ Лидiи. Эта мысль подаетъ Пиндару поводъ перейти къ Пелопсу. «Посидонъ», говоритъ онъ, «нѣкогда любилъ его послѣ итого, какъ Клото (одна изъ Паркъ) извлекла его изъ свѣтлаго котла за бѣлое плечо, украшенное слоновой костью». Припомнимъ баснь о Пелопсѣ. Боги угостили отца его Тантала. Этотъ, желая отплатить имъ, пригласилъ ихъ къ себѣ и, чтобы подать имъ самое драгоценное яство, сварилъ тѣло своего сына. Одна голодная Деметерь (Церера), не замѣтивъ обмана, съѣла плечо Пелопса; Зевсъ во время догадался и велѣлъ бросить изрубленные члены назадъ въ котелъ, откуда Клото вынула его цѣлаго и Живаго, давъ ему взамѣнъ съѣденнаго плеча новое изъ слоновой кости. Пиндаръ отвергаетъ эту сказку, какъ недостойную боговъ, называя ее прямо, въ слѣдующей строфѣ, баснью и ложью, и намѣсто ея разсказываетъ другое, чтò, по его словамъ, не согласно съ прежнимъ преданiемъ и никѣмъ еще не было пѣто. Сипилъ — гора и городъ при подошвѣ ея въ Лидiи, столица Тантала. По Пиндару, Пелопсъ былъ взятъ съ пира Посидономъ; послѣднiй на золотой колесницѣ увезъ его въ Зевсовъ чертогъ для исполненiя обязанности чашника, которую уже прежде исполнялъ Ганимедъ. Конобъ, црк.-сл., — котелъ.
[5] Жалкiй страдалецъ, межъ трехъ онъ четвертый.
Боги, согласясь посѣтить Тантала, но гнушаясь земной пищею, принесли съ собою нектаръ и амбросiю; Танталъ не могъ удержаться, чтобъ не похитить часть небесной снѣди: вотъ вина его. О казни Тантала разсказывается различно. Пиндаръ представляетъ ее несходно съ обыкновеннымъ миөомъ; то же представленiе встрѣчается однакожь и у другихъ поэтовъ: по Пиндару, Танталъ безпрестанно старается оттолкнуть отъ своей головы висящую надъ нимъ скалу, готовую раздавить его, но тщетны его усилiя. Три товарища его въ мученiяхъ были: Сизифъ, Титiй и Иксiонъ.
[6] Дщерью владѣльца Олимпiй.
Олимпi — городъ области Элиды, гдѣ совершались славныя игры (о формѣ Олимпiй см. между прочимъ Томъ I, стр. 145). Прекрасная Ίπποδάμεια была дочь царя Иномая, или Ойномая (Οίνομάος — а не Аэммона, какъ называетъ его Державинъ). Ему было предсказано оракуломъ, что тотъ, кому достанется Гипподамiя, будетъ виновникомъ его смерти. Иномай обѣщалъ ее, тому, кто побѣдитъ его въ ристанiи, но побѣжденный имъ женихъ, лишался ея руки, вмѣстѣ съ тѣмъ былъ умерщвляемъ отцомъ. Иномай сажалъ жениха на одну колесницу съ дочерью и отправлялъ ихъ впередъ; потомъ онъ пускался вслѣдъ за ними и, догнавъ колесницу, бросалъ копье въ ристателя. Такъ онъ убилъ уже тринадцать (не тридцать, какъ у Державина) жениховъ, изъ головъ которыхъ хотѣлъ построить храмъ Аресу. Но Пелопсъ, вспомоществуемый своимъ покровителемъ Нептуномъ и ободряемый самой Гипподамiей, одержалъ побѣду и получилъ руку Гипподамiи.
[7] Скрой въ Элизей и меня ты съ собою.
У Гедике: «Sende mich auf dem schnellsten deiner Wagen nach Elis, dass ich durch dich Sieg mir erjage», т. е. «отправь меня на самой быстрой изъ твоихъ колесницъ въ Элиду, чтобъ я чрезъ тебя достигъ побѣды», чтò близко и къ подлиннику.
[8] Коней златыхъ съ колесницей.
У Пиндара: колесницу златую съ быстрокрылыми, неутомимыми конями. (Об. Д.).
9 И утѣшаетъ насъ снова.
Здѣсь темнота произошла вслѣдствiе енясности подлиннаго текста въ этомъ мѣстѣ, которое переводчики передаютъ различно. У Гедике: «Ist auch eine der Menschenfreuden grosser als die? Die jeden Morgen zurückkehrt? — У Гартунга же: «Heiterer Sonnenschein aber erhellt dann wonniglich des Siegers Lebenspfad — веселое сiянiе солнца освѣщаетъ благодатно жизненную стезю побѣдителя». У Мерзлякова совершенно произвольный переводъ.
10 Пѣснью эольской…
т. е. изъ Өивъ, родины Пиндара, гдѣ въ древности жили Эолiйцы (Об. Д.)
11 Взыду на красный холмъ Кроновъ.
У Гедике холмъ Кронiона (т. е. Зевса): «Этотъ холмъ былъ не вдалекѣ отъ олимипiйскаго ристалища, такъ что съ него можно было смотрѣть на игры.»
12 Взнесся тотъ симъ, а сей онымъ.
У Гедике: "Hiehin schwingt einer der Menschen, dorthin der andre sich auf, Aber den Fürsten thürmt sich der höchste Gipfel empor», чему, хотя не совсѣмъ близко, соотвѣтствуетъ у Мерзлякова:
«Судьба назначила всѣмъ разные удѣлы:
Санъ царственный вождя предъ всѣми вознесенъ».