Афинейскому витязю

[1] Графу Алексѣю Григорьевичу Орлову, котораго, по доблести его, по красотѣ, атлетической силѣ и ловкости, поэтъ представляетъ себѣ въ видѣ древняго Грека.

Въ рукописи эта ода, какъ написанная въ подражаніе славному ѳивскому лирику, названа пиндарической, и временемъ ея сочиненія показанъ сентябрь 1796 г. (22 числа было коронованіе императрицы). Подражаніе Пиндару не ограничивается духомъ и содержаніемъ оды, но распространяется въ нѣкоторой степени и на форму ея: отъ начала до конца она состоитъ изъ отдѣловъ, которые идутъ одинъ за другимъ по три, какъ строфа, антистрофа и эподъ. Впослѣдствіи Державинъ перевелъ двѣ оды Пиндара (см. подъ 1800 и 1804 г.). Желая воспѣть графа А. Г. Орлова, онъ очень кстати вспомнилъ о Пиндарѣ, съ героями котораго, побѣдителями на греческихъ играхъ, этотъ увѣнчанный лаврами атлетъ и любитель конскихъ ристалищъ представляетъ большое сходство, такъ что на него могли быть перенесены безъ всякой натяжки многія выраженія Пиндара.

Графъ Орловъ-Чесменскій (род. 1737 г.), третій изъ знаменитыхъ пяти братьевъ, придававшихъ такой блескъ двору Екатерины ІІ въ первое время ея царствованія, удалился въ Москву послѣ того, какъ братъ его князь Григорій утратилъ свое значеніе, и жилъ тамъ (подъ Донскимъ монастыремъ) до самой смерти своей въ 1808. Въ началѣ второй турецкой войны императрица предлагала графамъ Алексѣю и Ѳедору принять снова участіе въ военныхъ дѣйствіяхъ на морѣ, но по полученіи отъ нихъ отвѣта она писала Потемкину 13 января 1788:

«Графы Орловы отказались ѣхать во флотъ, а послѣ сего письменнаго отрицанія по причинѣ болѣзни, гр. Алексѣй Григорьевичъ сюда пріѣзжалъ и весьма заботился о семъ отправленіи флота и его снабденіи; но какъ они отказались отъ той службы, то я не разсудила за нужно входить уже во многихъ подробностей, но со всякой учтивостью отходила отъ всякихъ объясненій, почитая за ненужное толковать о томъ съ неслужащими людьми. Потомъ просилъ пашпортъ ѣхать за границу къ водамъ, но не взявъ оный уѣхалъ къ Москвѣ» (П. Лебедева Матеріалы).

Страстный охотникъ до лошадей и владѣтель знаменитыхъ конскихъ заводовъ, гр. Алексѣй Орловъ, живя въ этомъ городѣ, каждое воскресенье тѣшилъ народъ передъ своимъ домомъ скачками или бѣгами (Ср. выше, стр. 137, прмѣч. 13 къ Фелицѣ). По словамъ біографа его, Ушакова*), рядъ домовъ, занятыхъ Орловыми въ Москвѣ, «составилъ цѣлую новую улицу, представлявшую рѣдкое сочетаніе красотъ природы съ прелестями вымысла, вкуса, богатства и ума.» Лучшею характеристикой московской жизни Орлова можетъ служить слѣдующій отрывокъ изъ Записокъ современника (Жихарева, стр. 88), описывающій эпизодъ гулянья въ Сокольникахъ 1 мая 1805 года: «… Вдругъ толпа зашевелилась, и радостный крикъ: «ѣдетъ! ѣдетъ!» пронесся по окрестности… Впереди, на статномъ, фаворитномъ конѣ своемъ, Свирѣпомъ, какъ его называли, ѣхалъ графъ Орловъ въ парадномъ мундирѣ и обвѣшанный орденами. Азіятская збруя, сѣдло, мундштукъ и чапракъ были, буквально, залиты золотомъ и украшены драгоцѣнными каменьями. Немного поодаль на прекраснѣйшихъ сѣрыхъ лошадяхъ ѣхали дочь его (извѣстная Анна Алексѣевна, кончившая дни въ Юрьевомъ монастырѣ) и нѣсколько дамъ, которыхъ сопровождали А. А. Чесменской (побочный сынъ графа), А. В. Новосильцовъ, И. Ф. Новосильцовъ, кн. Хилковъ, Д. М. Полторацкій и множество другихъ неизвѣстныхъ мнѣ особъ. За ними слѣдовали берейторы и конюшіе графа, не менѣе сорока человѣкъ, изъ которыхъ многіе имѣли въ поводу по заводной лошади въ нарядныхъ попонахъ и богатой збруѣ. Наконецъ потянулись и графскіе экипажи, кареты, коляски и одноколки, запряженныя цугами и четверками одномастныхъ лошадей… Сказываютъ, что графъ и не однимъ своимъ богатствомъ и великолѣпіемъ снискалъ любовь и уваженіе Москвичей, что онъ доступенъ, радушенъ и, какъ настоящій русскій баринъ, пользуясь любимыми своими увеселеніями, обращаетъ ихъ также въ потѣху народа и какъ будто раздѣляетъ съ нимъ преимущества, судьбою ему предоставленныя». На другой день была блестящая скачка, послѣ которой передъ бесѣдкою гр. Орлова пѣли и плясали цыгане. «По окончаніи всѣхъ этихъ продѣлокъ графъ сѣлъ съ дочерью въ подвезенную одноколку, запряженную четырьмя гнѣдыми скакунами въ рядъ, ловко подобралъ возжи и, гикнувъ на лошадей, пустился во весь опоръ по скаковому кругу и, обскакавъ его два раза, круто повернулъ на дорогу къ дому и исчезъ, какъ ураганъ какой. Смотря на этого, до сихъ поръ еще могучаго витязя, я вспомнилъ стихи къ нему Державина.»

Ода Аѳинейскому витязу напечатана въ изданіи 1808 г., ч. ІІ, _XXI.

Содержаніе приложенныхъ рисунковъ: 1) Подъ сѣнію мира покоится поэтъ; играя на лирѣ, онъ поетъ военную пѣснь и слѣдитъ за орломъ, парящимъ къ солнцу и указывающимъ путь къ праведной славѣ; 2) Геній мира, сложивъ орудія свои у подножія простаго жертвенника, совершаетъ на немъ возліяніе, при чемъ Марсовъ шлемъ служитъ ему чашею (Об. Д.). — Изъ другой рукописи, писанной рукою В. Капниста, видно, что сперва предполагалось сдѣлать къ этой одѣ другіе рисунки, и именно: «1) Представить ристалище, на которомъ Минерва съ высоты по отлогости катится на колесницѣ: одно изъ ея колесъ сошло съ мѣста, колесница клонится, и опасное паденіе кажется неизбѣжно. Но витязь, мускуловатою рукою схвативъ колесо, поддерживаетъ богиню съ опасностію собственной жизни. 2) Два борца въ полномъ дѣйствіи ихъ членовъ». Въ третьей рукописи выражено еще другое предположеніе: «Придѣлать у орла медальйонъ съ силуэтомъ графа».

* Цитуя Ушакова, мы должны замѣтить, что приводимыя нами какъ здѣсь, такъ и ниже строки изъ его Жизни Орлова заимствованы имъ почти слово въ слово изъ книжки Н. Страхова Мои петербургскія сумерки, Спб. 1810.

[2] Блаженъ, кто путь устлалъ цвѣтами.

Расположеніе періода въ этой строфѣ затрудняетъ пониманіе ея; вотъ естественный порядокъ словъ: «Блаженъ, кто устлалъ цвѣтами путь сидѣвшаго объ руку царя» и т. д. Стихъ Чрезъ поприще на колесницѣ относится къ переѣзду Екатерины съ графомъ А. Г. Орловымъ изъ Петергофа въ Петербургъ (Об. Д.). Словами Притекшаго въ вѣнцѣ Нептуна означаются подвиги Орлова на морѣ въ первую турецкую войну.

[3] Примѣшивалъ я правды гласъ.

Здѣсь слово правда употреблено отчасти въ смыслѣ нравоученія, уроковъ мудрости, съ которыми поэтъ часто обращался къ тѣмъ, кого хвалилъ. Къ послѣднему стиху строфы онъ присоединилъ примѣчаніе: «Правда глаза колетъ: сколь ни хвалили его сочиненія, но многимъ они были весьма непріятны, для чего онъ и терпѣлъ довольно непріятностей» (Об. Д.).

[4] Шумихи любятъ блескъ.

Это относится ко всѣмъ любимцамъ императрицы — особенно же къ послѣднему изъ нихъ, графу Зубову, — «которые иногда и дрянныя сочиненiя предпочитали лучшимъ, когда въ первыхъ ихъ хвалили» (Об. Д.).

[5] Изъ одного благодаренья.

«Авторъ былъ уже сенаторомъ и до отставнаго графа Орлова не имѣлъ никакого дѣла», но помнилъ добро, которое тотъ сдѣлалъ ему въ началѣ его поприща. Въ первое время царствованiя Екатерины II оба встрѣтились въ преображенскомъ полку, гдѣ Державинъ былъ солдатомъ, а Орловъ маіоромъ. Обойденный при производствѣ товарищей въ унтеръ-офицеры, нашъ будущій поэтъ за нѣсколько дней до празднованiя восшествiя на престолъ въ iюнѣ 1763 года отправился къ своему маіору съ просьбой и былъ произведенъ въ капралы (Об. Д.и Записки его).

[6] Въ его какъ богатырски дни.

Въ первоначальные дни царствованія Екатерины, когда дворъ, гвардія и сенатъ состояли изъ людей видныхъ, крѣпкихъ, какъ духомъ, такъ и тѣломъ (Об. Д.).

[7] Которой бодрой духъ младой и проч.

«Императрица Екатерина, будучи молода, имѣла духъ мужественный: рѣшась взойти на престолъ, сама предводительствовала гвардіей и была каждую недѣлю раза по два въ сенатѣ, слушая и рѣша сама всѣ дѣла, въ первые годы ея царствованія» (Об. Д.).

[8] На бурномъ видѣлъ я конѣ и проч.

Вся эта строфа посвящена воспоминанію о знаменитомъ каруселѣ, бывшемъ на дворцовой площади (передъ Зимнимъ дворцомъ) 14 іюня 1766 года и устроенномъ «по предложенію графовъ Орловыхъ, какъ искусныхъ ѣздоковъ», говоритъ Державинъ (Об.). На этомъ каруселѣ увидѣли не только всадниковъ въ боевыхъ доспѣхахъ, но и «дамъ благородныхъ въ бронѣ военной на колесницахъ, по древнему обыкновенію каждаго народа устроенныхъ… Одѣянье кавалеровъ богато блистало драгоцѣнными каменьями, но на дамскихъ уборахъ сокровища явились неисчетныя». (Спб. Вѣдомости 1766 г., 27 іюня, № 51). Григорій Орловъ предводительствовалъ римскою кадрилью, а Алексѣй — турецкою. Къ этому же пышному торжеству относится 21 строфа въ Изображеніи Фелицы (см. выше, стр. 280, примѣч. 18). Въ Жизни графа А. Г. Орлова-Чесменскаго, соч. С. Ушаковымъ (Спб. 1811, ч. І, стр. 7), упомянуто о слухѣ, что причиною учрежденія каруселя было желаніе «нѣсколько развлечь Россіянъ, между которыми начинали обнаруживаться неудовольствіе и волненіе».

[9] Прекрасныхъ вслѣдъ Пентезилеѣ.

Съ этой амазонской царицей, сражавшейся противъ Грековъ за Пріама и наконецъ побѣжденной Ахилломъ, «сравниваются здѣсь тѣ дѣвицы и дамы, которыя были въ кадрили, ѣздили на колесницахъ и снимали дротиками вѣнцы» (Об. Д.). Считаемъ нелишнимъ пояснить, что естественный порядокъ словъ въ двухъ послѣднихъ стихахъ 7-й строфы былъ бы слѣдующій: «Мой исполинъ, бодрѣе Ахилла, низалъ на дротикъ вѣнцы».

[10] Минерву удержалъ въ паденьѣ.

«Графъ Орловъ могъ удерживать шесть лошадей, скачущихъ во весь опоръ въ колесницѣ, схватя оную за колесо». Онъ спасъ императрицу Екатерину отъ неизбѣжной смерти, когда на устроенныхъ въ Царскомъ Селѣ* высокихъ деревянныхъ горахъ она катилась въ колесницѣ и мѣдное колесо выскочило изъ колеи. Графъ Орловъ, стоя на запяткахъ, на всемъ раскатѣ спустилъ ногу на ту сторону, гдѣ была опасность, а рукой схватился за перила и такимъ образомъ удержалъ колесницу (Об. Д.).

* Въ Царскомъ Селѣ со временъ Елисаветы Петровны была каменная катальная гора, подобная существующей до сихъ поръ въ Ораніенбаумѣ. Около того же мѣста, близъ турецкой кіоски, вдоль нынѣшнихъ березовыхъ аллей устроены были при Екатеринѣ ІІ деревянныя горы, продолжавшіяся черезъ прудъ на сваяхъ до залы на острову, — средняя прямая, а двѣ боковыя овальныя съ перекатами; въ 1777 году было повелѣно снимать ихъ (Георги-Безакъ, Опис. Спб., ч. ІІІ, стр. 694, и Яковкина Описаніе Села Царскаго, стр. 118).

[11] Онъ, въ ранахъ свѣтелъ. Бодръ лицомъ и проч.

Въ семилѣтнюю войну гр. Орловъ, въ то время еще весьма молодой офицеръ, былъ раненъ и перенесъ боль съ великимъ хладнокровіемъ. Выраженіе «на огнескачущихъ волнахъ» относится къ подвигу при Чесмѣ (Об. Д.).

[12] Его покой — движенье и проч.

«Въ семъ куплетѣ описывается образъ жизни графа Орлова, т. е. что онъ любилъ простую русскую жизнь, пѣсни, пляски и всѣ другія забавы простонародныя, такъ что обращался съ друзьями безъ церемоніи и былъ благотворителенъ». (Об. Д.). Это свидѣтельство подтверждаетъ и біографъ графа А. Г. Орлова, говоря, что онъ «истинно любилъ до страсти всѣ отечественные обряды, нравы и веселости. Бойцы, борцы, силачи, пѣсельники, плясуны, скакуны, и ѣздоки на лошадяхъ, словомъ, все, что только означало мужество, силу, твердость, достоинство и искусство Русскаго, стекалось въ домъ его». (С. Ушаковъ Жизнь Орлова, ч. ІІ, стр. 104). Тутъ же упоминается о его благотворительности: «онъ полагалъ первѣйшимъ своимъ удовольствіемъ даже предупреждать просьбы ищущихъ его покровительства».

[13] Я зрѣлъ въ Ареопагѣ сонмъ.

Выше (примѣч. 6) сказано, что въ сенатѣ были люди мужественные, производившіе дѣла, по тогдашнему времени, съ возможною справедливостью и безкорыстіемъ (Об. Д.).

[14] Дьяки, взявъ шапку, выходили.

«Въ инструкціи дьяковъ, или оберъ-секретарей, сказано, чтобъ они объясняли сенаторамъ законы, а когда тѣ не послушаютъ, то, не подписавъ опредѣленія, рапоотовали бы по своей командѣ, и потому при Петрѣ Великомъ нерѣдко случалось, что оберъ-секретари, увидѣвъ несправедливую резолюцію, данную сенаторами, — взявъ шапку и поклоняясь присутствующимъ, выходили изъ сената» (Об. Д.). Поэтъ, чувствуя несообразность словъ: за зерцаломъ и дьяки рядомъ съ названіемъ Ареопага, отмѣтилъ въ одной рукописи противъ перваго: «На греческомъ языкѣ сказано: за скрижалями или передъ доской,гдѣ законы были написаны», а противъ послѣдняго: «На греческомъ — письмоводцы». Въ Объясненіяхъ прибавлено, что при Ареопагѣ были чиновники подобные дьякамъ.

[15] Чтобъ только свой набить мамонъ.

Слово мамонъ употреблено здѣсь вмѣсто карманъ на томъ основаніи, что въ евангельскомъ изреченіи: «Не можете служить Богу и мамонѣ» (Ев. Матѳея, VI, 24) подъ словомъ этимъ должно разумѣть корыстолюбіе (Об. Д.) или, вѣрнѣе, земное богатство.

[16] А деньги берегли и нравы.

«При началѣ царствованія императрицы весьма скупы были въ государственныхъ дѣлахъ на деньги и держались крѣпко русскихъ нравовъ. Князь Вяземскій, бывъ генералъ-прокуроромъ, то и другое оачительно наблюдалъ до 1780 года, въ который нашелъ князь Потемкинъ чрезъ купца (?) Фалѣева (ср. выше, стр. 452)* услужить ему на Днепрѣ деревнями, склонилъ его къ своей партіи, и съ тѣхъ поръ примѣтно часъ отъ часу слабѣе стала наблюдаться экономія и правосудіе» (Об. Д.).

[17] … Не оцѣняли всякій день.

«За заслуги свои никто не осмѣливался требовать награжденія, такъ какъ и авторъ, написавшій должность экспедиціи государственныхъ доходовъ (Зап. Д., Р. Б., стр. 236) и инструкціи о размежеваніи въ Саратовѣ земель и разсмотря множество большихъ дѣлъ, не требовалъ никакого награжденія и награжденъ не былъ; а послѣ между министровъ вошло въ обычай, что за бездѣлку, какъ то напримѣръ за сдѣланный откупъ и другія неважныя работы, докучали о награжденіяхъ и получали оныя иногда въ году не одинъ разъ». (Об. Д.).

* «Некоторые изъ современниковъ Потемкина полагали, будто онъ дѣйствовалъ подъ непосредственнымъ вліяніемъ Попова и Фалѣева, содержавшаго винный откупъ въ Крыму» (С. Глинки Русск. Чтеніе, ч. І, стр. 80).

[18] Піявицъ унимали и проч.

Подъ этимъ разумѣется, что взятки строго наказывались въ первые годы царствованія императрицы, наприм. Въ Калугѣ воевода Мясоѣдовъ привязанъ былъ къ позорному столбу; «а подъ конецъ царствованія такъ было послаблено сіе злоупотребленіе, что, можно сказать, на словахъ запрещалось, а на дѣлѣ поощрялось» (Об. Д.). Изъ послѣдняго замѣчанія видно, что въ этой и слѣдующихъ строфахъ Державинъ противопоставляетъ между собой начало и конецъ царствованія Екатерины ІІ. Ср. сказанное по этому же предмету въ Запискахъ его (Р. Б., стр. 387).

[19] Зря на небѣ пятно.

«Въ дни благополучные, когда предусматривалась какая-нибудь опасность, то не сердились за то, что о ней докладывали; но подбирали паруса, какъ дѣлаютъ мореходцы, завидя черно пятно или малое облако, называемое коровьимъ глазомъ» (Об. Д.).

[20] … Дѣлъ со дня на другой.

«Не посылали изъ рукъ въ руки, т. е. министръ къ министру, а дѣлалъ одинъ, кому препоручено было, и не увеличивали, какъ снѣжный кубарь, ненужною перепискою бумагъ» (Об. Д.).

[21] Тогда Кулибинскій фонарь…

Иванъ Петровичъ Кулибинъ, нижегородскій купеческій сынъ (род. 1735, ум. 1818), одаренъ былъ геніальными способностями къ механикѣ и безъ ученія достигъ изумительнаго совершенства не только въ устройствѣ, но и въ изобрѣтеніи самыхъ сложныхъ механизмовъ, такъ что въ короткое время снискалъ милость Екатерины, вниманіе всего ея двора и громкую славу. Онъ получилъ мѣсто механика при академіи наукъ. Особенно извѣстны два его произведенія: модель постояннаго моста чрезъ Неву (1776), находящаяся ныне въ зданіи корпуса путей сообщенія, и фонарь (1779), который съ помощью обыкновенной свѣчки свѣтилъ удивительно ярко и бросалъ свѣтъ чрезвычайно далеко. Новое въ то время устройство его заключалось въ томъ, что за свѣчкой былъ вогнутый кругъ, сдѣланный изъ множества кусочковъ зеркала, такъ что свѣтъ огня, чрезъ отраженіе въ зеркальныхъ частицахъ, увеличивался во столько разъ, сколько было въ кругѣ этихъ кусковъ. Употребленіе Кулибинскаго фонаря было особенно выгодно для освѣщенія длинныхъ коридоровъ, большихъ мастерскихъ, маяковъ и т. п. Это изобрѣтеніе доставило Кулибину множество посѣтителей и заказовъ; но большое число заготовленныхъ имъ фонарей осталось у него на рукахъ. Однакожъ и тутъ его изобрѣтательность помогла ему выйти изъ затрудненія: онъ выпросилъ позволеніе устроить во дворцѣ, съ помощію всѣхъ этихъ фонарей, особаго рода фейерверкъ безъ пороха и дыма. Этотъ оптическій фейерверкъ вполнѣ удался, и Екатерина наградила Кулибина (П. Свиньина Жизнь Кулибина въ Сынѣ Отеч. 1819 г. № _XXVII—XXIX (ч. 55), Нижегородск. губ. Вѣд. 1845 г., № 11—16, и Ремезова Механикъ-самоучка, Спб., 1862). Державинъ объясняетъ, что Кулибинскій фонарь «призводитъ чрезвычайный свѣтъ вдали горизонтальною полосою, но чѣмъ ближе подходишь, свѣтъ уменьшается и наконецъ у самаго фонаря совсѣмъ темно». Этимъ свойствомъ его намекается на «знатнаго человѣка или министра, который вдали гремитъ своимъ умомъ и своими способностями; но коль скоро короче его узнàешь, то увидишь, что онъ ничего собственнаго не имѣетъ, а умъ его и таланты заимствуются отъ окружающихъ его людей, т. е. секретарей и т. п.» Тутъ поэтъ особенно разумѣетъ тогдашняго «генералъ-прокурора Самойлова, который по фавору употребленъ былъ во многія должности, будучи совсѣмъ неспособенъ, чтò время доказало». Что же касается до возможнаго возраженія критики, что въ Аѳинахъ не было Кулибина, то Державинъ напоминаетъ, что «Архимедъ еще въ древнѣйшія времена имѣлъ понятіе объ оптикѣ и діоптрикѣ, ибо дѣлалъ такія стекла, которыя вдали сжигать могли флоты», почему здѣсь имя Кулибина и употреблено иносказательно вмѣсто Архимедова.

[22] Былъ не во всѣхъ мѣстахъ потребенъ.

Самойлову поручены были многія должности: онъ завѣдывалъ сенатомъ, экспедиціею государственныхъ доходовъ (государственнымъ казначействомъ), банками ассигнаціоннымъ и заемнымъ, монетною экспедиціею, тайною канцеляріею и другими учрежденіями, такъ что о немъ можно было сказать по пословицѣ: гоняясь за многими зайцами, ни одного не поймалъ. — Въ той же строфѣ выраженіе: Горѣлъ кристалъ, горѣлъ отъ заръ значитъ: имѣлъ таланты, данные свыше. — Подъ столпами разумѣются подпоры государства, — люди твердые, не такъ какъ Зубовъ, въ то время подобный соломѣ, которая тотчасъ гнулась, когда кто на нее опирался, «ибо часто случалось, что самъ, приказывая чтò, не могъ того поддерживать». — Въ спартанской кожѣ Персовъ духъ, т. е. въ русскомъ тѣлѣ французскій духъ. — Не по опушкѣ добродѣтель, т. е. не лентами отличалось достоинство, а дѣлами. — Не по ходулямъ великанъ, т. е. не по чинамъ, титламъ и званіямъ признаваемъ былъ человѣкъ великимъ, но по его уму и дѣяніямъ (Об. Д.).