На рождение царицы Гремиславы. Л. А. Нарышкину

[1] Гремиславою названа здѣсь Екатерина ІІ. Въ шуточныхъ стихахъ Державинъ, какъ самъ онъ говоритъ, не позволялъ себѣ употреблять настоящаго имени государыни, а называть ее Фелицею; но такъ какъ этимъ послѣднимъ именемъ безпрестанно пользовались въ своихъ сочиненіяхъ и другіе писатели, то онъ рѣшился придумать новое (Об.). День рожденія императрицы былъ 21 апрѣля.

По одному мѣсту въ письмахъ Державина къ И. И. Дмитріеву можно догадываться, что первый вскорѣ послѣ сочиненія этихъ стиховъ послалъ ихъ къ послѣднему въ Москву для напечатанія въ Аонидахъ; но тотъ почему-то не исполнилъ порученія. Получивъ отъ Карамзина І-ю книжку этого сборника и говоря о ея содержаніи, Державинъ въ письмѣ отъ 5 августа 1796 г. спрашиваетъ у Дмитріева: «Но для чего вы не отдали Гремиславы»? (См. въ нашемъ изданіи переписку Державина). Любопытно, что въ оглавленіи Музы Мартынова за сентябрь 1796 года (ч. ІІІ) помѣщено заглавіе: Въ день рожденія царицы Гремиславы, но самой оды ни въ этой, ни въ слѣдующихъ книжкахъ не оказывается, изъ чего можно заключить, что напечатаніе ея было остановлено, вѣроятно изъ опасенія не угодить ею Зубову и другимъ сильнымъ того времени.

Левъ Александровичъ Нарышкинъ, къ которому Державинъ обращается въ этихъ стихахъ, представляя отличительныя черты его характера и образа жизни, родился въ 1733, умеръ въ 1799 г. Еще когда Екатерина была великою княгинею, онъ былъ пожалованъ камеръ-юнкеромъ (1751) при дворѣ ея супруга и сдѣлался однимъ изъ самыхъ близкихъ къ ней лицъ. Она, какъ сама говоритъ, щедро изливала на него добро и дружбу, и при женитьбѣ его въ 1759 г. на свой счетъ обмеблировала домъ, гдѣ онъ долженъ былъ поселиться (Mém. De Cath. ІІ, стр. 287). По вступленіи ея на престолъ онъ получилъ званіе оберъ-шталмейстера, въ которомъ и оставался до самой смерти своей. По врожденной веселости характера и особенной остротѣ ума онъ присвоилъ себѣ право всегда шутить, не стѣсняясь въ своихъ рѣчахъ. Во все царствованіе Екатерины ІІ онъ сохранялъ величайшую ея благосклонность. Говоря о немъ въ Запискахъ своихъ не съ большимъ уваженіемъ, называя его то «прирожденнымъ арлекиномъ» (стр. 162), то «слабою головой и безхарактернымъ» (стр. 288), или «человѣкомъ незначительнымъ» (стр. 243), она однакожъ высоко цѣнила его «комическій талантъ» (стр. 162), который доставлялъ ей столько наслажденія; съ этой стороны она находила въ немъ даже нѣкоторый умъ: «онъ слышалъ обо всемъ», замѣчала она, «и все какъ-то особенно ложилось въ его головѣ. Онъ могъ», продолжаетъ Екатерина, «произнести неприготовясь диссертацію о какомъ угодно искусствѣ или наукѣ: при этомъ онъ употреблялъ надлежащіе техническіе термины и говорилъ безостановочно съ четверть часа или долѣе; кончалось тѣмъ, что ни онъ, ни другіе не понимали ни слова изъ его по видимому складной рѣчи, и въ заключеніе раздавался общій хохотъ» (тамъ же). Впечатлѣніе, которое Л. А. Нарышкинъ производилъ на государыню своею забавною личностью, было такъ сильно, что она написала на него комедію L’Insouciant и два юмористическіе очерка, открытые П. П. Пекарскимъ и напечатанные въ Запискахъ Академіи Наукъ (т. ІІІ, кн. ІІ). Замѣчателенъ особенно первый изъ нихъ, названный: «Leoniana ou faits et dits de sir Léon, grand-écuyer, recueillis par ses amis». Иностранцы, видевшіе Нарышкина при дворѣ Екатерины, были также поражены его чрезвычайною оригинальностью: это свойство находитъ въ немъ Сегюръ рядомъ съ «умомъ посредственнымъ, большою веселостью, рѣдкимъ добродушіемъ и крѣпкимъ здоровьемъ» (Mémoires, т. ІІ, стр. 4 и 5). Въ дополненіе къ настоящимъ примѣчаніямъ отсылаемъ читателя къ одѣ На смерть Нарышкина, подъ 1799 г.

Выраженное въ первомъ стихѣ правило житейской мудрости, извѣстное на всѣхъ языкахъ, составляло любимое изреченіе Екатерины ІІ (Vivons et laissons vivre les autres); но Державинъ, «видя безпрестанныя войны, прибавилъ, чтобъ жить не на счетъ другаго и довольствоваться только своимъ» (Об. Д.; ср. Зап. Его, Р. Б., стр. 348). Князь И. М. Долгорукой, въ пьесѣ 1799 годъ, сказалъ также про Екатерину ІІ:

«Душой, умомъ мила, и не мѣшала жить».

Ода На рожденіе Гремиславы напечатана была только въ изданіяхъ: 1798 г., стр. 391, и 1808, ч. І, _LXII.

Первый изъ приложенныхъ рисунковъ есть портретъ Л. А. Нарышкина; на второмъ представлены качели и около нихъ толпа народу.

[2] Златой родни, кліентовъ роту —

«т. е. множество въ золото одѣтыхъ сродниковъ и приверженцевъ» (Об. Д.).

[3] Гдѣ дружескій, незваный столъ.

Л. А. Нарышкинъ, вообще отличаясь хлѣбосольствомъ, чрезвычайно любилъ, когда къ нему пріѣзжали обѣдать незваные, чтò и поставлялъ себѣ въ особенное преимущество предъ прочими вельможами, «которые иначе не называли гостей, какъ на пріуготовленный столъ». (Об. Д.).

Довольно согласно съ этимъ Булгаринъ въ своихъ Воспоминаніяхъ (ч. І, стр. 217), разсказываетъ: «Каждый дворянинъ хорошаго поведенія, каждый заслуженый офицеръ имѣлъ право быть представленнымъ Л. А. Нарышкину и послѣ могъ ежедневно обѣдать и ужинать въ его домѣ. Литераторовъ, обратившихъ на себя вниманіе публики, остряковъ, людей даровитыхъ, отличныхъ музыкантовъ, художниковъ, Л. А. Н. самъ отыскивалъ, чтобы украсить ими свое общество. Въ 9 часовъ утра можно было узнать отъ швейцара, обѣдаетъ ли Л. А. дома и чтò будетъ вечеромъ, и послѣ того безъ приглашенія являться къ нему… Ежедневно столъ накрывался на пятьдесятъ и болѣе особъ. Являлись гости, изъ числа которыхъ хозяинъ многихъ не зналъ по фамиліи, и всѣ принимаемы были съ одинаковымъ радушіемъ». Замѣтимъ впрочемъ, что то же самое разсказываютъ и о графѣ А. С. Строгановѣ (Н. Колмакова Памяти гр. Строганова, стр. 12).

[4] Важна хозяйка, домовита.

Онъ женился въ 1759 г. на Маринѣ Осиповнѣ Закревской, племянницѣ Разумовскихъ (Mém. de Cath. ІІ, стр. 275). «Супруга его управляла домашнею экономіей, и онъ получалъ отъ нея на шалости и на покупку всякаго вздору не болѣе, какъ по рублю на день» (Об. Д.).

[5] Подъ часъ и кубари спускалъ.

«Л. А., забавляя императрицу, нерѣдко передъ ней шучивалъ и нечаяннымъ образомъ спускалъ передъ ней кубари» (Об. Д.). Принцъ де-Линь въ одномъ изъ писемъ своихъ, писанныхъ изъ южной Россіи во время путешествія въ Крымъ съ императрицею, разсказываетъ: «Намедня оберъ-шталмейстеръ Нарышкинъ, прекраснѣйшій человѣкъ и величайшій ребенокъ, спустилъ середи насъ волчокъ, огромнѣе собственной его головы. Позабавивъ насъ своимъ жужжаніемъ и прыжками, волчокъ съ ужаснымъ свистомъ разлетѣлся на три или на четыре куска, проскочилъ между государыней и мною, ранилъ двоихъ, сидѣвшихъ рядомъ съ нами, и ударился объ голову принца нассаускаго, который два раза пускалъ себѣ кровь» (Барьера Bibliothèque des Mémoires и проч., Paris, 1859, т. XX, стр. 71).

[6] Смотрѣлъ въ толкучемъ рынкѣ свѣту.

«Онъ всякій день почти прохаживался пѣшкомъ и по большой части въ толкучемъ рынкѣ, перебивая съ чернію всякую всячину и покупая всякій вздоръ, чтò попадется, на рубль, который ему всякій день былъ опредѣленъ» (Об. Д.).

[7] … Перомъ и шпагою блистать.

«Онъ былъ весьма острый и смѣтливый человѣкъ, а ежели бы не напустилъ на себя шутовства и шалости, то бы могъ по своему уму быть хорошій министръ или генералъ» (Об. Д.). О способностяхъ Нарышкина были приведены нами въ примѣчаніи 1-мъ два важные, современные же отзыва, несовсѣмъ согласные съ мнѣніемъ Державина. Изъ этого можно заключить, что на Нарышкина, какъ всегда бываетъ съ людьми такого рода, смотрѣли различно. Впрочемъ едва ли вѣренъ взглядъ Державина, будто Нарышкинъ могъ бы сдѣлаться государственнымъ человѣкомъ. Кажется, самый благопріятный приговоръ, какого онъ въ правѣ ожидать отъ потомства, заключается въ слѣдующихъ словахъ одного изъ нашихъ современниковъ: «Вельможа тѣмъ болѣе опасный, что онъ подъ видомъ шутки, всегда острой и язвительной, умѣлъ легко и кстати высказывать самую горькую правду» (Москвит. 1842 г., ч. І, стр. 483, въ статьѣ Н. Андреева Пребываніе императрицы Екатерины ІІ въ Тулѣ).

[8] Плясалъ и самъ подъ тонъ чужой.

«Онъ весьма умѣлъ угождать людямъ сильнымъ, и паче любимцамъ императрицы» (Об. Д.).

[9] И ханы у тебя гостятъ.

Посѣщавшіе Екатерину ІІ государи и принцы, къ числу которыхъ въ послѣдніе годы присоединился и графъ д’Артуа, братъ Людовика XVI (см. выше, стр. 288, примѣч. 33, и стр. 533, прим. 1), «а также азіятскіе ханы и султаны, пріѣзжавшіе въ столицу, всѣ у него бывали и нерѣдко обѣдывали» (Об. Д.). Названіе салма въ изданіи 1798 г. объяснено словами: «татарская похлебка».

[10] Какіе разные народы и проч.

Ср. извѣстные два стиха Пушкина:

Какая смѣсь одеждъ и лицъ,

Племенъ, нарѣчій, состояній!

[11] Предъ домъ твой соберется чернь.

Державинъ въ своихъ Объясненіяхъ говоритъ, что предъ домомъ Нарышкина къ Свѣтлой недѣлѣ обыкновенно строились качели и что онъ чрезвычайно любилъ смотрѣть изъ своихъ оконъ, какъ народъ веселился; когда же предполагалось поставить балаганы на другомъ мѣстѣ, то онъ огорчался и прсилъ перемѣнить распоряженіе. Говорятъ, домъ Нарышкина былъ у Исакія, гдѣ нынѣ домъ Мятлева; ему же принадлежалъ другой домъ на Мойкѣ, противъ Новой Голландіи, на мѣстѣ нынѣшняго Демидовскаго дома для призрѣнія трудящихся (см. одно изъ примѣчаній къ одѣ На смерть Нарышкина, подъ 1799 г.).

[12] То тѣмъ, то сѣмъ повеселиться.

Такъ въ изданіяхъ 1798 г. и въ рукописяхъ; почему мы и не рѣшились поставить, по примѣру другихъ издателей: симъ. Говорятъ же, хотя конечно неправильно: до сѣхъ поръ.

[13] … Столицы ты къ себѣ вмѣстилъ.

Сегюръ (Mém., т. ІІ, стр. 5) разсказываетъ: «Съ утра до вечера въ домѣ Нарышкина слышались звуки веселья и пира, безумный хохотъ, музыка; весь день тамъ ѣли, смѣялись, пѣли, плясали; приходили туда безъ зова, уходили безъ поклоновъ; не было тамъ никакого принужденія» и проч.

[14] Заходятъ въ храмину твою.

Императрица часто посѣщала Нарышкина какъ въ городскомъ его домѣ, такъ и на дачѣ (Об. Д.). Прекрасный загородный домъ Нарышкина находился на 6-й верстѣ петергофской дороги, на лѣвой сторонѣ, если ѣхать изъ Петербурга; противъ него, по правую сторону дороги, простирался до самаго взморья большой, разведенный въ англійскомъ вкусѣ садъ, въ который публика ежедневно не только была допускаема, но любезно приглашалась выставленною у входа надписью. Садъ этотъ извѣстенъ былъ подъ страннымъ названіемъ Га! Га! Даннымъ ему будто бы отъ восклицанія, которое вырвалось у императрицы, когда она въ первый разъ увидѣла садъ, устроенный необыкновенно скоро и съ удивительнымъ вкусомъ (садъ оберъ-шенка А. А. Наршкина на 4-й верстѣ по той же дорогѣ назывался Ба! Ба!). Самая дача Льва Александровича противъ его сада носила названіе Левенталь (по имени владѣльца Льва?). Передъ домомъ у дороги поставлена была мраморная колонна въ память посѣщенія Екатерины ІІ, для которой здѣсь въ іюнѣ 1779 г. данъ былъ великолѣпный праздникъ, описанный въ № 55 С.-петербургскихъ Вѣдомостей того же года (Георги-Безакъ, Описаніе Спб., ч. ІІІ, стр. 713, и Воспом. Булгарина, ч. І, стр. 220 и 330).

[15] Къ себѣ царицу заманилъ —

т. е. въ день ея рожденія, 21 апрѣля. — Въ бумагахъ Державина найденъ нами слѣдующій стихотворный отрывокъ, относящійся къ этому же дню:

Сей день на небесахъ денница

Блеснула кротко средь планетъ;

Въ сей день владѣть, императрица,

Ты нами родилася въ свѣтъ.

Въ сей день прошли зимы морозы,

Дохнулъ зефиръ, и юны розы

Облагоухали злачный лугъ.

Улыбкою весна умильна,

Дни лѣта предвѣстивъ обильна,

Восхитила мой къ пѣнью духъ.

О, коль позорище прекрасно

Объемлетъ мой веселый взоръ!

Вокругъ златое небо ясно,

Высоко слышенъ птичій хоръ:

То въ рощахъ раздаются свисты….

Здѣсь мѣсто привести еще другой отрывокъ, въ которомъ Екатерина названа Доброславою, откуда, можетъ быть, послѣ развилось имя Гремиславы:

ПОСЛАНІЕ МУРЗЫ БАГРИМА КЪ ЦАРЕВНѢ ДОБРОСЛАВѢ.

Мурза, Багримовъ сынъ, царевнѣ Доброславѣ

Желаетъ здравія, всѣхъ благъ ея державѣ:

Чтобъ розами уста, въ лилеяхъ грудь цвѣла,

Чтобъ райскою росой кропилъ тебя Алла

И, вознеся престолъ, какъ солнце, твой высоко,

Хранилъ тебя на немъ, яко зѣницу ока.

Вѣроятно, оба эти отрывка относятся къ первымъ 90-мъ годамъ, когда Державинъ, по желанію государыни, старался писать по прежнему въ похвалу ея, но не могъ произвести ничего достойнаго своей славы; о чемъ самъ онъ разсказываетъ (см. выше, стр. 496, примѣч. 12 къ одѣ На умѣренность).

[16] Кто вѣкъ провелъ столь славно, громко.

Этотъ стихъ, какъ вскорѣ обнаружилось, заключалъ въ себѣ предсказаніе: императрица прожила только нѣсколько мѣсяцевъ послѣ того, какъ онъ былъ написанъ (Об. Д.).

[17] Въ цвѣтахъ другой нѣтъ розы въ мірѣ —

т. е. между государями нѣтъ блистательнѣе Екатерины. Выраженіе это основывается на томъ, что въ Польшѣ, по случаю послѣдняго раздѣла ея, выбита была медаль съ изображеніемъ на одной сторонѣ портрета императрицы, а на другой — розы съ иглами, вокругъ которой была надпись: Благоухаетъ и страшитъ (Об. Д.).