Рассуждение о лирической поэзии или об оде 1811—1815

<Рассуждение о лирической поэзии // Сочинения Державина: [в 9 т.] / с объясн. примеч. [и предисл.] Я. Грота. — СПб.: изд. Имп. Акад. Наук: в тип. Имп. Акад. Наук, 1864—1883. Т. 7: Сочинения в прозе. — 1872. С. 516—628.>

 

XLIII.

 

РАЗСУЖДЕНIЕ

 

О ЛИРИЧЕСКОЙ ПОЭЗIИ

 

ИЛИ

 

ОБЪ ОДѢ[1].

 

1811—1815.

 

(Хотя еще въ 1752 году покойный профессоръ Тредьяковскій писалъ о семъ предметѣ, но весьма кратко, показавъ только слегка свойство, назначеніе и главныя черты Оды; а о красотахъ ея, или о прямомъ достоинствѣ, равно и о противномъ тому, не

 

// 516

 

изъяснилъ въ подробности. Здѣсь сочинитель, почерпнувъ изъ лучшихъ писателей и изъ собственныхъ своихъ долговременныхъ въ семъ родѣ поэзіи опытовъ, показываетъ всѣ принадлежности изящной лиры. Но чтобы представить съ одной стороны обиліе и силу, а съ другой гибкость и способность россійскаго языка къ изображенію ясно и сладкозвучно всѣхъ чувствъ сердца человѣческаго, привелъ въ примѣры нѣсколько въ переводахъ изъ древнихъ, а болѣе изъ подлинныхъ произведеній отечественныхъ лириковъ, избѣгая притомъ елико возможно собственныхъ. Въ необходимыхъ же только случаяхъ, когда не зналъ въ чужеземныхъ и не находилъ въ русскихъ, или думалъ, что они вполнѣ не объясняютъ его мыслей, употребилъ свои. Слово οδιε, по-Гречески пою, происходитъ отъ мѣста, называемаго οδειον, гдѣ въ Аѳинахъ пѣвали рапсодіи или отрывки Гомеровой Иліяды и Одиссеи)[2].

Ода, слово греческое, равно какъ и псальмъ, знаменуетъ на нашемъ языкѣ пѣснь. По нѣкоторымъ отличіямъ въ древности носила на себѣ имя Гимна, Пеана, Диѳирамба, Сколіи, а въ новѣйшихъ временахъ иногда она то же, что Кантата, Ораторія, Романсъ, Баллада, Стансъ и даже простая пѣсня. Составляется строфами, или куплетами, мѣрнымъ слогомъ, разнаго рода и числомъ стиховъ; но въ глубокомъ отдаленіи вѣковъ единообразныхъ въ ней строфъ не примѣчается. Въ древнѣйшія времена препровождаема была простою мелодіею; пѣвалась съ лирою, съ псалтирью, съ гуслями, съ арфою, съ цитрою, а въ новѣйшія и съ прочими инструментами, но болѣе, кажется, со струнными. По лирѣ, или по составу, къ музыкѣ способному, называется Ода лирическою поэзіею.

Лирическая поэзія показывается отъ самыхъ пеленъ міра. Она есть самая древняя у всѣхъ народовъ; это отливъ разгоряченнаго духа; отголосокъ растроганныхъ чувствъ; упоеніе, или изліяніе восторженнаго сердца. Человѣкъ, изъ праха возникшій и восхищенный чудесами мірозданія, первый гласъ радости своей,

 

// 517

 

удивленія и благодарности долженъ былъ произнести лирическимъ воскликновеніемъ. Все его окружающее: солнце, луна, звѣзды, моря, горы, лѣса и рѣки напояли живымъ чувствомъ и исторгали его гласы. Вотъ истинный и начальный источникъ Оды; а потому она не есть, какъ нѣкоторые думаютъ, одно подражаніе природѣ, но и вдохновеніе оной, чѣмъ и отличается отъ прочей поэзіи. Она не наука, но огнь, жаръ, чувство.

Кто первый ввелъ ее въ употребленіе, опредѣлить трудно. Нѣкоторые по Священному Писанію присвояютъ то Iувалу, сыну Ламехову, показателю гуслей и пѣвницы[3]; язычники Аполлону, научившему пастырей играть на свирѣли и сочинившему, послѣ пораженія Тифона, хоръ, называемый язычники Аполлону, научившему пастырей играть на свирѣли и сочинившему, послѣ пораженія Тифона, хоръ, называемый Номосъ. Иные же Меркурію, сдѣлавшему изъ черепахи лиру. Новѣйшіе писатели полагаютъ корень вообще поэзіи въ совокупномъ составѣ человѣка духовнаго и тѣлеснаго, снабженнаго творческою силою воображенія и гармоніи. Въ самомъ дѣлѣ, человѣкъ, а особливо ума пылкаго, наполненный мыслями, будучи въ уединеніи и въ полной свободѣ. Обыкновенно въ задумчивости своей предавшись мечтанію, говоритъ съ собою, насвистываетъ или напѣваетъ что-нибудь. Самые грубые народы, во всѣхъ временахъ и во всѣхъ странахъ свѣта, даже не знавшіе употребленія огня, въ Мексикѣ, въ Перу, въ Бразиліи, въ Канадѣ, въ Камчаткѣ, въ Якутскѣ и въ другихъ почти необитаемыхъ мѣстахъ, носили и носятъ на себѣ сіе отраженіе лучей Премудраго Создателя. Они самую дикость свою оставили и начали собираться въ общества не чрезъ что другое, какъ чрезъ пѣніе и лиру, подъ которою разумѣю всякое музыкальное орудіе. Впрочемъ, какъ бы то ни было, но поелику не знаемъ мы старѣе лирической поэзіи еврейской, видимой нами въ боговдохновенныхъ пѣсняхъ Пророковъ, то и должно отдать въ изобрѣтеніи Оды преимущество сему народу, не токмо по древности его сочиненія, но и по высокому образу мыслей, каковыхъ въ самыхъ древнѣйшихъ и славнѣйшихъ языческихъ лирикахъ не встрѣчаемъ. Но положимъ, что всякаго другаго низшаго рода пѣснопѣнія могутъ источникомъ своимъ имѣть страсти,

 

// 518

 

обстоятельства, природу; однако высокіе, священные псальмы[4] не что иное суть, какъ вдохновеніе Божіе.

Таковая первостепенная, священная Ода есть самое выспреннее, пламенное твореніе. Она быстротою, блескомъ и силою своею, подобно молніи объемля въ единый мигъ вселенную, образуетъ величіе Творца. Когда сверкаетъ въ небесахъ, тогда же низвергается и въ преисподнюю; извивается, чтобы скорѣе цѣли своей достигнуть; скрывается, чтобы ярчѣе облистать; прерывается и умолкаетъ, дабы вновь незапно и съ вящшимъ явившись устремленіемъ, болѣе звукомъ и свѣтомъ своимъ удивить, ужаснуть, поразить земнородныхъ. Вотъ примѣръ:

«Освѣтиша молнія Твоя вселенную, подвижеся и трепетна бысть земля».

Псаломъ 76, стихъ 19.

или:

Тогда во всѣ предѣлы свѣта

Какъ молнія достигнулъ слухъ,

Что царствуетъ Елисавета,

Петровъ въ себѣ имѣя духъ.

Ломоносовъ.

Гимнъ пареніемъ своимъ нѣсколько ниже Оды. Хотя и можно бы сей послѣдней предоставить въ отличительное свойство ужасъ и удивленіе могуществу, а первому благодарность и славословіе за благодѣяніе и покровительство; но по всегдашнему ихъ смѣшенію опредѣлить прямую черту между ими трудно. Гимнами Евреи въ разныхъ случаяхъ воспѣвали истиннаго Бога и чудеса Его, а язычники — поклоняемыхъ ими боговъ и человѣковъ, прославившихся знаменитыми подвигами. Возносили ихъ при жизни, славословили и по смерти. Гробы ихъ, когда умолкала зависть, дѣлались у язычниковъ алтарями, а пѣсни гимнами. Сіе находимъ у всѣхъ народовъ и во всѣхъ вѣкахъ. Гимны содержали въ себѣ часть религіи и нравоученія. Они пѣвались при богослуженіи, ими объясняемы были оракулы, возвѣщаемы законоположенія,

 

// 519

 

преподаваемы, до изобретѣнія письменъ, славныя дѣла потомству и проч.

Лира, или псалтирь, согласовались ихъ предметамъ. Пѣли Гимны при восхожденіи солнца, при наступленіи нощи, при новомѣсячіи и ущербѣ луны, при собираніи жатвы и винограда, при заключеніи мира и при наслажденіи всякаго рода благополучіемъ, а равно и при появленіи войны, мироваго повѣтрія и какого-либо инаго бѣдствія, не отъ одного или нѣсколькихъ молебщиковъ, но отъ лица всего народа. Чрезъ Гимны возносились благодаренія, славословія, моленія и жалобы божествамъ. Гласы ихъ были гласы благоговѣнія, наставленія, торжественности, радости, великолѣпія, или вопли негодованія, сѣтованія, мщенія, унынія, плача и печали. Вотъ что были въ глубокой древности Оды и Гимны, и что въ храмахъ, на театрахъ, въ чертогахъ и на стогнахъ народныхъ ими воспѣвалось. Они были иногда подсказываемы конархистомъ (декламаторомъ), какъ у насъ стихиры, или провозглашаемы самимъ поэтомъ при звукѣ струнномъ. Видно сіе изъ многихъ псалмовъ Давида:

«Исповѣдайтеся Господеви въ гуслехъ: въ псалтири десятоструннѣмъ пойте Ему.»

Псал. 32, ст. 2.

изъ одъ Пиндара:

 

Златая арфа Аполлона,

Подруга чернокудрыхъ Музъ!

Твоимъ въ молчаньи звукамъ внемлетъ

Монархъ веселья, пляска, ликъ.

Когда же, хоромъ управляя,

Даешь къ совосклицанью знакъ, —

Огнь быстрый, вѣчный, вседробящій,

Ты можешь молньи потушить![5]

 

изъ пѣсни Игоря:

 

«Едва Баянъ вѣщіе персты на струны вкладаше, и абіе они сами славу князей рокотаху.»

 

// 520

 

Наконецъ, при распространившемся общежитіи, изъ собраній народныхъ перешло пѣснопѣніе и въ круги семействъ. Тамъ воспѣвалось имъ все житейское: любовь, ненависть, дружба, вражда, всякая охота, сельскія упражненія, жизнь пастушья и тому подобное, изъ коихъ послѣдняя, по нѣкоторымъ писателямъ, беретъ у всѣхъ первенство. Сочинители ихъ и купно пѣвцы были у Египтянъ, Финикіянъ, Индѣйцевъ, Грековъ, Римлянъ, Аравитянъ и прочихъ народовъ, которые въ Южной Европѣ назывались бардами*, а на Сѣверѣ скальдами. Нѣкоторые причисляютъ къ нимъ и друидовъ; но многіе называютъ ихъ только провѣщателями при жертвоприношеніяхъ**. То же ли, по дару вдохновенія, были у Евреевъ пророки, а у Славянороссовъ, по глаголу баю, баяны? — оставляю на разсужденіе искуснѣйшихъ въ древности, но скажу только, что всѣ ихъ пѣсни, по содержанію своему, были почти у всѣхъ одинаковы; а по свойству (характеру) ихъ, или выраженіямъ чувствъ, совсѣмъ различны. Климатъ, мѣстоположеніе, вѣра, обычай, степень просвѣщенія и даже темпераменты имѣли надъ всякимъ свое вліяніе. Но вообще примѣчается, что чѣмъ народъ былъ дичѣе, тѣмъ пламеннѣе было его воображеніе, отрывистѣе и короче слогъ, менѣе связи, распространенія и послѣдствій въ идеяхъ, но болѣе живописной природы въ картинахъ и болѣе вдохновенія. Напротивъ того, у образованныхъ обществъ болѣе разнообразія, распространенія, пріятности, блеску въ мысляхъ и мягкости въ языкѣ. Израильскій пророкъ, проповѣдуя единство Божіе, движетъ силою Его холмы, обращаетъ рѣки къ вершинамъ, касается горамъ и дымятся. Греческій бардъ, восхищенный славою своихъ витязей, гремитъ на ипподромѣ съ бѣгомъ колесницъ, мчится съ преспѣяніемъ коней, увеличивая или украшая о нихъ свои понятія блескомъ двусоставныхъ словъ, называя Юпитера громовержцемъ, Нептуна землепрепоясателемъ, Венеру голубоокою, Діану быстроногою и пр. Скальдъ Шкотовъ видитъ на облакахъ летящія тѣни своихъ предковъ,

 

* Бардъ, пѣвецъ, собственно Галламъ и Британцамъ принадлежащій.

** И неугрюмые друиды

Даютъ глухимъ вытьемъ отвѣтъ.

 

// 521

 

мечи на ихъ бедрахъ изъ сѣвернаго сіянія, мрачную, безмолвную природу и кровавыя брани. Славянороссійскій баянъ изображаетъ ратное воспитаніе и ревность свою къ службѣ князя, что на концѣ копья онъ взлелѣянъ, доспѣхами повитъ и вычерпаетъ шлемомъ своимъ быстрыя рѣки. Словомъ, всякій древній народъ, а особливо сѣверные, воспѣвая свои подвиги и свои упражненія, изъяснялись, относительно чувствъ своихъ, въ ихъ гимнахъ и одахъ своимъ образомъ; ставили славу свою въ героическихъ своихъ пѣсняхъ, гордились ими и, не имѣя ихъ, почитали себя несчастливыми.

Но Ода или Гимнъ изображаютъ только чувства сердца въ разсужденіи какого-либо предмета, а не дѣйствія его†. Гдѣ же останавливаются на дѣйствіи, тутъ уже сближаются къ Эпопеѣ. Слогъ имѣютъ твердый, громкій, возвышенный, благородный, однако сходственный всегда съ предметомъ; въ противномъ случаѣ теряютъ свою изящность. Доказывается сіе одою «На счастіе» Жанъ-Баптиста Руссо, переведенною г. Ломоносовымъ и Сумароковымъ. Послѣдняго слогъ не соотвѣтствуетъ высокому содержанію подлинника. И такъ Гимнъ и Ода заимствуютъ свое нарѣчіе, свои краски, свою силу отъ воспѣваемаго ими предмета; но никогда площадныхъ или простонародныхъ словъ себѣ не дозволяютъ, развѣ въ такомъ родѣ будутъ писаны; но здѣсь таковыя не имѣютъ мѣста. Впрочемъ качество или достоинство высокихъ одъ и гимновъ составляютъ: вдохновеніе, смѣлый приступъ, высокость, безпорядокъ, единство, разнообразіе, краткость, правдоподобіе, новость чувствъ и выраженій, олицетвореніе и оживленіе, блестящія картины, отступленія или уклоненія, перескоки, обороты, околичности, сомнѣнія и вопрошенія, противоположности, заимословія, иносказанія, сравненія и уподобленія, усугубленія или усилія и прочія витійственныя украшенія, не рѣдко нравоученіе, но всегда сладкогласіе и вкусъ.

Хотя изъ вышеупомянутыхъ украшеній многія въ особенности принадлежатъ риторикѣ и объяснены тамъ подъ именами

 

† «С’est toujours un sentiment qui la guide et qui l’emporte» [Баттё]. (Прим., прибавленное въ Смирд. изданіи.)

 

// 522

 

разныхъ троновъ и фигуръ, но покажемъ, чтó такое они у лирика и какъ онъ ихъ употребляетъ.

Вдохновеніе не что иное есть, какъ живое ощущеніе, даръ Неба, лучъ Божества. Поэтъ, въ полномъ упоеніи чувствъ своихъ разгораяся свышнимъ онымъ пламенемъ или, простѣе сказать, воображеніемъ, приходитъ въ восторгъ, схватываетъ лиру и поетъ, чтó ему велитъ его сердце. Не разгорячаясь и не чувствуя себя восхищеннымъ, и приниматься онъ за лиру не долженъ. Вдохновеніе рождается прикосновеніемъ случая къ страсти поэта, какъ искра въ пеплѣ, оживляясь дуновеніемъ вѣтра; воспламеняется помыслами, усугубляется ободреніемъ, поддерживается окружными видами, согласными съ страстью, которая его трогаетъ, и обнаруживается впечатлѣніемъ, или изліяніемъ мыслей о той страсти, или ея предметахъ, которые воспѣваются. Въ прямомъ вдохновеніи нѣтъ ни связи, ни холоднаго разсужденія; оно даже ихъ убѣгаетъ и въ высокомъ пареніи своемъ ищетъ только живыхъ, чрезвычайныхъ, занимательныхъ представленій. Отъ того-то въ превосходныхъ лирикахъ всякое слово есть мысль, всякая мысль картина, всякая картина чувство, всякое чувство выраженіе, то высокое, то пламенное, то сильное, или особую краску и пріятность въ себѣ имѣющее. Но вдохновеніе можетъ быть не всегда высокое, а чаще между порывнымъ и громкимъ посредственное, заемлемое отъ воспѣваемаго предмета, обстоятельствъ, или собственнаго состава и расположенія поэта; а потому и можетъ быть у всякаго свое и по временамъ отличное вдохновеніе по настроенію лиры, или по наитію генія. Исчислять всѣ его виды было бы весьма пространно. Но вотъ нѣкоторые примѣры:

ГРОЗНАГО:

Намъ въ ономъ ужасѣ казалось,

Что море въ ярости своей

Съ предѣлами небесъ сражалось,

Земля стенала отъ зыбей;

Что вихри въ вихри ударялись

И тучи съ тучами спирались,

И устремлялся громъ на громъ,

 

// 523

 

И что надуты волнъ громады

Текли покрыть пространны грады,

Сравнять хребты горъ съ влажнымъ дномъ.

Ломоносовъ.

 

ГНѢВНАГО:

О ты, что въ горести напрасно

На Бога ропщешь, человѣкъ!

Внимай, коль въ ревности ужасно

Онъ къ Iову изъ тучи рекъ!

Сквозь дождь, сквозь вихрь, сквозь градъ блистая

И гласомъ громы прерывая,

Словами небо колебалъ,

И такъ его на распрю звалъ:

Гдѣ былъ ты, какъ передо мною

Безчисленны тьмы новыхъ звѣздъ

Моей возжженныхъ вдругъ рукою

Въ обширности безмѣрныхъ мѣстъ,

Мое величество вѣщали! — и проч.

Ломоносовъ.

 

ИЛИ:

Претящимъ окомъ Вседержитель,

Воззрѣвъ на полкъ вечерній, рекъ:

О дерзкій мира нарушитель,

Ты мечъ противъ меня извлекъ!

Я правлю солнце, землю, море,

Кто можетъ стать со мною въ спорѣ?

Ломоносовъ.

ТОРЖЕСТВЕННАГО:

Уже со многими народы

Гласитъ эѳиръ, земля и воды,

И камни вопіютъ теперь!

Къ намъ щедро Небо преклонилось

И счастье наше обновилось:

На тронъ взошла Петрова Дщерь.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Тогда отъ радостной Полтавы

 

// 524

 

Побѣды росской звукъ гремѣлъ;

Тогда не могъ Петровой славы

Вмѣстить вселенныя предѣлъ;

Тогда Вандалы побѣжденны

Главы имѣли преклоненны,

Еще при пеленахъ Твоихъ;

Тогда предъявлено судьбою,

Что съ трепетомъ передъ Тобою

Падутъ полки потомковъ ихъ.

Ломоносовъ.

РАДОСТНАГО:

Коликой славой днесь блистаетъ

Сей градъ въ прибытіи Твоемъ!

Онъ всѣхъ веселій не вмѣщаетъ

Въ пространномъ зданіи своемъ;

Но воздухъ наполняетъ плескомъ.

И нощи тму отъемлетъ блескомъ.

Ахъ, еслибъ нынѣ Россовъ всѣхъ

Къ Тебѣ горяща мысль открылась;

То бъ мрачна ночь отъ сихъ утѣхъ

На вѣчный день перемѣнилась!

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Геройскихъ подвиговъ хранитель

И проповѣдатель Парнассъ,

Временъ и рока побѣдитель,

Возвыси нынѣ свѣтлый гласъ;

Приближи къ небесамъ вершины,

И для похвалъ Екатерины,

Какъ наша радость, расцвѣтай,

Шуми ручьями съ гласомъ лиры,

Бореи преврати въ Зефиры,

Представь зимой въ полнощи рай.

Ломоносовъ.

СПОКОЙНАГО:

Царей и царствъ земныхъ отрада

Возлюбленная тишина!

 

// 525

 

Блаженство селъ, градовъ ограда,

Коль ты полезна и красна!

Вокругъ тебя цвѣты пестрѣютъ

И классы на поляхъ желтѣютъ;

Сокровищъ полны корабли

Дерзаютъ въ море за тобою;

Ты сыплешь щедрою рукою

Свое богатство по земли, и проч.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Въ долинѣ онъ стоитъ обширной,

Гдѣ вѣчная цвѣтетъ весна:

Стада гуляютъ въ паствѣ жирной,

Всегдашня тамо тишина:

Ни слезъ, ни стона тамъ не знаютъ,

Другъ друга жители лобзаютъ;

Щитъ Марсовъ, шлемъ и копіе

Лежатъ увитые цвѣтами;

Возлегши миръ на нихъ локтями,

Стрежетъ оружіе сіе.

Херасковъ.

ИЛИ:

Сонъ сладостный не презираетъ

Ни хижинъ бѣдныхъ поселянъ,

Ниже дубравъ не убѣгаетъ,

Ни низменныхъ, ни тихихъ странъ,

На коихъ по колосьямъ нивы

Подъ тѣнью облаковъ игривый

Перебирается Зефиръ,

Гдѣ царствуетъ покой и миръ.

Изъ Горація[6].

ТИХАГО:

Россійско солнце на восходѣ

Въ сей обще вожделѣнный день

Прогнало въ ревностномъ народѣ

 

// 526

 

И ночи и печали тѣнь.

Воспомянувъ часы веселы,

Красуйтесь, счастливы предѣлы,

Въ сердцахъ усугубляйте жаръ!

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Владѣешь нами двадцать лѣтъ,

Иль лучше льешь на насъ щедроты;

Монархиня! коль благъ совѣтъ

Для Россовъ вышнія доброты!

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Такъ вскликнувъ, я повергся долу:

Заглохнулъ стонъ болотна дня,

Замолкло лѣса бушеванье,

Затихла тише тишина.

Лежалъ простертымъ, чуть дыхая,

Въ цвѣтахъ на берегу ручья,

Надъ коимъ мѣсяцъ серпозлатый

Блисталъ, блѣднѣлъ, темнѣлъ, — исчезъ.

Изъ Козегартена[7].

СТРАСТНАГО:

Увижу ль съ нимъ тебя, — и вмигъ

Трепещетъ сердце, грудь тѣснится,

Нѣмѣетъ рѣчь въ устахъ моихъ

И молнія по мнѣ стремится;

По слуху шумъ, по взорамъ мракъ,

По жиламъ хладъ я ощущаю;

Дрожу, блѣднѣю, — и какъ злакъ

Упадши, вяну, — умираю.

Изъ Сафы[8].

ИЛИ:

Жизнь во мнѣ тобой хранится,

Казнь и благо дней моихъ;

 

// 527

 

Духъ хоть съ тѣломъ разлучится,

Буду жить безъ связи ихъ.

Тѣнь моя всегда съ тобою

Неразлучно будетъ жить,

Окружать тебя собою,

Взглядъ твой, вздохъ и мысль ловить.

Нелединскій.

ИЛИ:

Небеса, цари, вселенна,

Все мнѣ милая моя.

Лишь взглянула — я любовникъ;

Пожелала — я поэтъ.

Князь Горчаковъ.

НѢЖНАГО:

Какъ мать стенаньемъ и слезами

Крушится о сынѣ своемъ,

Что онъ противными вѣтрами

Отгнанъ, живетъ въ краю чужомъ, —

Она минуты всѣ считаетъ,

На брегъ по всякій часъ взираетъ,

И проситъ щедры Небеса.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Не видя пламенной Беллоны,

Въ Едемскихъ жили бы садахъ,

Имѣли бы свои законы

Написанны въ твоихъ очахъ.

Херасковъ.

ИЛИ:

Въ бесѣдѣ ли съ тобой бываю,

Тебя одну въ ней вижу я,

Шаги твои всѣ замѣчаю;

Гдѣ взоръ твой, тамъ душа моя,

И съ кѣмъ ни молвила ты слово,

Читая въ милыхъ мнѣ очахъ,

Тебѣ отвѣтствовать готово

Мое все сердце на устахъ.

Нелединскій.

 

// 528

 

ИЛИ:

Всякъ въ своихъ желаньяхъ воленъ:

Лавры! васъ я не ищу:

Я и мирточкой доволенъ,

Коль отъ милой получу.

Дмитріевъ.

ПРІЯТНАГО:

Млекомъ и медомъ напоены,

Тучнеютъ влажны берега,

И яснымъ солнцемъ освѣщенны,

Смѣются злачные луга.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Тамъ миръ въ поляхъ и надъ водами,

Тамъ вихрей нѣтъ, ни шумныхъ бурь;

Межъ бисерными облаками

Сіяетъ злато и лазурь.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Я слышу Нимфъ поющихъ гласы,

Носящихъ сладкіе плоды;

Тамъ въ гумнахъ чистятъ тучны класы;

Шумятъ огромныя скирды;

Среди охотничей тревоги

Лѣсами раздаются роги,

Въ покоѣ представляя брань.

Сіе богинѣ несравненной

Въ избытокъ принесутъ осенной

Земля, вода, лѣсъ, воздухъ въ дань.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Какіе радостные плески,

Огней торжественные блески,

Куренія отъ алтарей? —

Мольбы! — Се лира для царей!

Херасковъ.

 

// 529

 

УМИЛИТѢЛЬНАГО:

Ты судъ и милость сопрягаешь,

Повинныхъ съ кротостью казнишь,

Безъ гнѣва злобныхъ исправляешь,

Ты осужденныхъ кровь щадишь:

Такъ Нилъ смиренно протекаетъ,

Бреговъ своихъ онъ не терзаетъ,

Но пользой выше прочихъ рѣкъ,

Своею сладкою водою,

Въ лугахъ зеленыхъ пролитою,

Златой даетъ Египту вѣкъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Иль мало смертны мы родились

И должны удвоять свой тлѣнъ?

Еще ль мы мало утомились

Житейскихъ тягостью бременъ?

Воззри на плачъ осиротѣвшихъ,

Воззри на кровь рабовъ твоихъ.

Къ тебѣ любовь и радость свѣта,

Въ сей день зоветъ Елисавета:

Низвергни брань съ концевъ земныхъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

А ты, который обладаешь

Единъ подсолнечною всей,

На милость души преклоняешь

Возлюбленныхъ Тобой царей,

Хранишь отъ злаго ихъ навѣта!

Содѣлай, да владыки свѣта

Внушать мою нелестну рѣчь;

Да гласу правды кротко внемлютъ

И на злодѣевъ лишь подъемлютъ

Тобою имъ врученный мечъ!

Капнистъ.

 

// 530

 

УНЫЛАГО:

Но ахъ, жестокая судьбина!

Безсмертія достойный мужъ,

Блаженства нашего причина,

Къ несносной скорби нашихъ душъ,

Завистливымъ отторженъ рокомъ,

Насъ въ плачѣ погрузилъ глубокомъ,

Внушивъ рыданій нашихъ слухъ;

Верхи Парнасски возстенали,

И Музы воплемъ провождали

Въ небесну дверь пресвѣтлый духъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Что такъ смущаешься, волнуешь,

Безсмертная душа моя?

Отколѣ пламенны желанья?

Отколь тоска и грусть твоя?

Се холмы синіе мерцаньемъ,

Лугъ запахомъ спокойство льетъ;

Но ахъ! ничто не утоляетъ

Унынья томна твоего!

Изъ Козегартена[9].

ИЛИ:

Лѣса, влекущіе къ покою,

Чертогъ любви и тихихъ дней!

Куда вы съ прежней красотою

Сокрылись отъ моихъ очей?

Васъ та же зелень украшаетъ;

Но мнѣ того ужъ не являетъ,

Чѣмъ духъ бывалъ прельщаемъ мой;

Вездѣ меня тягчатъ печали, —

Вездѣ, гдѣ прежде восхищали

Утѣхи, счастье и покой.

Капнистъ.

 

// 531

 

ИЛИ:

Безъ друга и безъ милой

Брожу я по лугамъ;

Брожу съ душой унылой

Одинъ по берегамъ.

Тамъ тѣ же все встрѣчаю

Кусточки и цвѣтки:

Но ахъ! не облегчаю

Ничѣмъ моей тоски!

Дмитріевъ.

ИЛИ:

Гдѣ найду я выраженья

Все, что чувствую, сказать?

Не достанетъ вображенья

Чувстъ души моей обнять.

Только два ихъ понимаю:

Время на двое дѣлю,

При тебѣ — все забываю,

Или безъ тебя — терплю.

Нелединскій.

ПЕЧАЛЬНАГО:

Безгласна видя на одрѣ

Защитника, отца, героя,

Рыдали Россы о Петрѣ;

Вездѣ наполненъ воздухъ воя,

И сѣтовали всѣ мѣста:

Земля казалася пуста:

Взглянуть на небо — не сіяетъ,

Взглянуть на рѣки — не текутъ,

И горъ высокихъ осѣдаетъ;

Натуры всей пресѣкся трудъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Россы! се Елисавета,

Се Она во гробѣ здѣсь,

И лучей лишена свѣта,

 

// 532

 

Предается тлѣну днесь;

Се конецъ Ея судьбинѣ.

Плачьте, Россы! плачьте нынѣ

О Монархинѣ своей.

Сумароковъ.

ИЛИ:

Плачетъ, стонетъ, сердцемъ ноя,

Ходитъ милаго вокругъ;

Но увы! прелестна Хлоя!...

Ужъ не встанетъ милый другъ!

Дмитріевъ.

УТѢШИТЕЛЬНАГО:

Сіе, о, смертный! разсуждая,

Представь Зиждителеву власть;

Святую волю почитая,

Имѣй свою въ терпѣньи часть.

Онъ все на пользу нашу строитъ,

Казнитъ кого или покоитъ.

Въ надеждѣ тяготу сноси

И безъ роптанія проси.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Теперь по всѣмъ градамъ россійскимъ,

По селамъ и степямъ азійскимъ

Единогласно говорятъ:

Какъ Богъ продлитъ чрезъ вѣчно время

Дражайшее Петрово племя:

Счастлива жизнь и нашихъ чадъ;

Не будетъ страшной ужъ премѣны,

И отъ россійскихъ храбрыхъ рукъ

Разрушатся противныхъ стѣны

И сильныхъ изнеможетъ лукъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Не озлобляйся ты злодѣевъ клеветою,

Богъ зритъ дѣла твои и Самъ вездѣ съ тобою.

Херасковъ.

 

// 533

 

ИЛИ:

Надежды должно ль намъ лишаться,

Томить себя, стенать, терзаться,

Когда проходитъ все какъ прахъ,

Когда для насъ и горесть люта

И часъ и каждая минута

Къ блаженству будущему шагъ.

Капнистъ.

ИЛИ:

Лиза, рай всѣхъ чувствъ моихъ!

Мы не знатны, ни велики;

Но въ объятіяхъ твоихъ

Меньше ль счастливъ я владыки?

Дмитріевъ.

ЗАБАВНАГО:

Зевесъ быкамъ далъ роги,

Копыта лошадямъ,

Проворны зайцамъ ноги,

Зубасты зѣвы львамъ,

Способность плавать рыбамъ,

Пареніе орламъ,

Безстрашный духъ мужчинамъ;

Но что жъ онъ далъ женамъ?

Чѣмъ все то замѣнить? —

Красой ихъ надѣляетъ:

Огонь и мечъ и щитъ

Красавица сражаетъ.

Изъ Анакреона[10].

ИЛИ:

Други! время скоротечно,

И не видишь, какъ летитъ;

Молодыми быть не вѣчно;

Старость вмигъ насъ посѣтитъ.

Что же дѣлать? — такъ и быть!

Въ ожиданьи будемъ пить.

Дмитріевъ.

 

// 534

 

ИЛИ:

Ребята, намъ въ полѣ

Отъ солнца сгорѣть,

Дня жарка мнѣ болѣ

Нѣтъ мочи терпѣть.

Мы можемъ собраться

Въ другой разъ сюда;

Купаться, купаться

Теперь череда!

Шишковъ.

ШУТЛИВАГО;

Платовъ, Европѣ ужъ извѣстно,

Что силъ Донскихъ ты страшный вождь.

Въ расплохъ, какъ бы колдунъ всемѣстно

Ты съ тучъ падешь, какъ снегъ, какъ дождь.

По черныхъ вороновъ полету,

По дыму, гулу, мхамъ, звѣздамъ,

По рыску волчью, видя мѣту,

Подходишь къ вражьимъ вдругъ носамъ,

И зря на тускъ, на блескъ червонца,

По солнцу, иль противу солнца

Свой учреждаешь ертаулъ

И тайный ставишь караулъ.

Въ травѣ идешь — съ травою равенъ;

Въ лѣсу — и равенъ лѣсъ съ главой;

На конь вскокнешь — конь тихъ, не нравенъ,

Но вихремъ мчится подъ тобой.

По камню ль черну змѣемъ чернымъ

Ползешь ты въ ночь, — и слѣду нѣтъ;

Орломъ ли въ мглѣ паришь сгущенной, —

Стрѣлу сѣчешь ей въ слѣдъ пущенной,

И брося петли вокругъ шей,

Фазановъ удишь, какъ ершей.

Атаману и войску Донскому[11].

 

// 535

 

Смѣлый приступъ, или громкое вступленіе, бываетъ отъ накопленія мыслей, которыя, подобно водѣ, стѣснившейся при плотинѣ, или скалѣ, вдругъ прорываясь сквозь оныя, съ шумомъ начинаетъ свое стремленіе. Едва ли можно воспарять выше таковаго начала! Имѣющій вкусъ тотчасъ остановится тутъ, гдѣ примѣтитъ себя упадающимъ. Но находятся однако оды, которыя начинаются тихо и отчасу выше восходятъ своимъ пареніемъ. Бываютъ и такія, которыя имѣютъ ровное и прямое направленіе; а другія мѣстами порывны и извивисты, каковы всѣ г. Ломоносова, смотря по предметамъ, какіе они описываютъ. Вотъ примѣры громкаго, тихаго и вдругъ возвышающагося вступленія:

 

ГРОМКАГО:

Вонми, о Небо! что реку.

Земля! услышь мои глаголы:

Какъ дождь на нивы потеку

И какъ роса на злачны долы,

Прольюсь и въ бездны преисподни

Пѣть имя, чудеса Господни.

Второзаконія гл. 32[12].

ИЛИ:

Внемлите, всѣ предѣлы свѣта,

И вѣдайте, что можетъ Богъ!

Воскресла намъ Елисавета:

Ликуетъ Церковь и чертогъ!

Ломоносовъ.

ТИХАГО:

Заря багряною рукою

Отъ утреннихъ спокойныхъ водъ

Выводитъ съ солнцемъ за собою

Твоей державы новый годъ.

Благословенное начало

Тебѣ, богиня, возсіяло.

И нашихъ искренность сердецъ

Предъ трономъ Вышняго пылаетъ,

 

// 536

 

Да счастіемъ твоимъ вѣнчаетъ

Его средину и конецъ!

Ломоносовъ.

ТИХАГО И ВДРУГЪ ВОЗВЫШАЮЩАГОСЯ:

Сквозь тучи вкругъ лежащи черны,

Твой горній кроющи полетъ,

Носящи страхъ намъ, скорби зѣльны,

Ты грянулъ наконецъ! — и свѣтъ

Отъ молніи твоей горящей,

Сердца Альпійскихъ горъ потрясшей,

Струей вселенну пролетѣлъ;

Чрезъ неприступны переправы

На высотѣ ты новой славы

Явился, сѣверный Орелъ!

Изъ оды На переходъ Альпійскихъ горъ[13].

 

Высокость, или выспренность лирическая, есть нечто иное, какъ полетъ пылкаго, высокаго воображенія, которое возноситъ поэта выше понятія обыкновенныхъ людей и заставляетъ ихъ сильными выраженіями своими то живо чувствовать, чего они не знали и что имъ прежде на мысль не приходило. Но высокость бываетъ двоякаго рода: одна — чувственная и состоитъ въ живомъ представленіи веществъ; другая — умственная и состоитъ въ показаніи дѣйствія высокаго духа. Первая принадлежитъ къ лирѣ, а другая къ драмѣ. Посему-то иногда живое чувственное не можетъ быть высокимъ умственнымъ; ни самое высокое умное не можетъ быть живымъ чувствомъ. Словомъ, чтó живо, то не есть еще высоко; а чтó высоко, то не есть еще живо. Итакъ по сему понятію лирическое высокое заключается въ быстромъ пареніи мыслей, въ безпрерывномъ представленіи множества картинъ и чувствъ блестящихъ, громкимъ, высокопарнымъ, цвѣтущимъ слогомъ выраженное, который приводитъ въ восторгъ и удивленіе. Высокое же драматическое содержится въ тихомъ и спокойномъ дѣйствіи души великой, которая, бывъ выше другихъ, и въ слабостяхъ человѣка, твердостію и мужествомъ его,

 

// 537

 

а не блескомъ однимъ воображенія и громомъ словъ, показываетъ въ немъ высокое существо и заставляетъ разумъ почитать его, или благоговѣть предъ нимъ. Кратко, прямая высокость состоитъ въ силѣ духа, или въ истинѣ, обитающей въ Богѣ. Одно справедливо изящное въ томъ и другомъ случаѣ есть только высоко. Въ одѣ, которая изображаетъ, какъ пѣснь лирическая, превосходныя чувства. И тутъ же, какъ эпопея или драма, описываетъ дѣйствіе великодушія, могутъ быть помѣщаемы и та и другая высокость, но только поэтомъ, вкусъ имѣющимъ, чтобы не распространить дѣйствія и тѣмъ не охладить чувствъ. Вотъ примѣры и той и другой высокости и вообще ихъ обѣихъ:

 

ЧУВСТВЕННОЙ:

Отверзлась дверь, не виденъ край,

Въ пространствѣ заблуждаетъ око.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Лице любови толь прекрасно,

Въ ночи горятъ коль звезды ясно

И проницаютъ тихій понтъ;

Подобно сей царицы взгляды

Сквозь души и сердца идутъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Люди съ солнцемъ — людямъ ясно,

А со мною — все туманъ.

Московскій Журналъ.

УМСТВЕННОЙ:

Онъ тигровъ челюсти терзаетъ,

Волнамъ и вихрямъ запрещаетъ,

Велитъ лунѣ и солнцу стать.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Взглянувъ въ Россію кроткимъ окомъ,

И видя въ мракѣ ту глубокомъ,

Со властью рекъ: да будетъ свѣтъ, —

И бысть!...

Ломоносовъ.

 

// 538

 

ИЛИ (въ нѣжномъ слогѣ):

О, души моей веселье,

Для кого мнѣ жизнь мила!

Я послѣдне ожерелье

За себя бы отдала!

Московскій Журналъ.

ВООБЩЕ ЧУВСТВЕННОЙ И УМСТВЕННОЙ:

О вы, не дремлющія очи,

Стрегущія небесный градъ!

Вы, бодрствуя во время ночи,

Когда, покоясь, смертны спятъ,

Взираете сквозь тѣнь густую

На цѣлу широту земную.

Но чаю, что вы въ оный часъ,

Впротивъ естественному чину,

Петрову зрѣли Дщерь едину,

Когда пошла избавить насъ

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Умреть или побѣдить здѣсь должно:

Умремъ! — кликъ вторитъ по горамъ.

 

Безпорядокъ лирическій значитъ то, что восторженный разумъ не успѣваетъ чрезмѣрно быстротекущихъ мыслей расположить логически. Потому ода плана не терпитъ. Но безпорядокъ сей есть высокій безпорядокъ, или безпорядокъ правильный. Между періодовъ, или строфъ, находится тайная связь, какъ между видимыхъ, прерывистыхъ колѣнъ перуна неудобозримая нить горючей матеріи. Лирикъ въ пространномъ кругу своего свѣтлаго воображенія видитъ вдругъ тысячи мѣстъ, отъ которыхъ, чрезъ которыя и при которыхъ достичь ему предмета, имъ преслѣдуемаго; но ихъ нарочно пропускаетъ или, такъ сказать, совмѣщаетъ въ одну совокупность, чтобъ скорѣе до него долетѣть. При всемъ томъ, если не предводить его разумъ, то хотя препровождать долженъ. Иначе сей мнимый безпорядокъ будетъ

 

// 539

 

въ самомъ дѣлѣ безпорядокъ, горячка, бредъ. Вотъ примѣръ лирическаго безпорядка, въ которомъ поэтъ, какъ изступленный, мечется отъ одной мысли къ другой, кажется безъ всякой связи, но сколько тутъ ума и сколько красотъ!

 

Восторгъ внезапный умъ плѣнилъ,

Ведетъ на верхъ горы высокой,

Гдѣ вѣтръ въ лѣсахъ шумѣть забылъ,

Въ долинѣ тишина глубокой. —

Внимая нѣчто, ключъ молчитъ,

Который завсегда журчитъ

И съ шумомъ внизъ съ холмовъ стремится;

Лавровы вьются тамъ вѣнцы,

Тамъ слухъ спѣшитъ во всѣ концы;

Далече дымъ въ поляхъ курится.

Ломоносовъ.

Единство страсти, или одно главное чувство, въ лирической пѣсни, какъ въ эпопеѣ и драмѣ единство дѣйствія, господствовать долженствуетъ; ибо разсѣяніе за многими предметами отнимаетъ силу и быстроту у лиры. А для того, посвятя ее радости, можно теряться въ восхищеніяхъ и даже дерзать почти на сумасбродство, но отнюдь не переходить къ печали. Начиная ненавистью, не надлежитъ оканчивать любовью. Иначе любовь не будетъ уже противницею ненависти, или останется тою же самою страстію, какою и была, но только подъ сокрытіемъ. Сіе противострастіе видно въ нижеслѣдующей строфѣ:

 

Такъ ты, такъ ты таковъ то лютъ! —

Но, ахъ! средь самыхъ тѣхъ минутъ,

Когда тебя я ненавижу,

Когда тобой я грусть терплю,

Съ тобой я твой порокъ люблю,

Въ тебѣ еще все прелесть вижу.

Пени[14].

Впрочемъ единствомъ называется и то, когда поэтъ предмета своего ни на мигъ не упускаетъ изъ виду. Примѣры сему: у

 

// 540

 

Анакреона почти во всѣхъ одахъ; у Горація въ книгѣ 1, въ одѣ 10 Къ Меркурію, и между моими многія, изъ коихъ та ода и Гимнъ Кротости ниже сего помѣщаются:

 

КЪ МЕРКУРIЮ[15].

Краснорѣчивый внукъ Атланта,

Меркурій! дикій нравъ смягчившій грубыхъ смертныхъ

И образъ давшій ихъ движенью тѣлъ красивый

По правиламъ Палестры, и т. д.

 

ГИМН КРОТОСТИ[16].

Сіянье радужныхъ небесъ,

Души чистѣйшее спокойство,

Блескъ тихихъ водъ, эдемъ очесъ,

О кротость! ангельское свойство!

Отливъ отъ Бога самого!

Тебѣ, тобою восхищенный,

Настроиваю, вдохновенный,

Я струны сердца моего. и т. д.

 

Разнообразіе бываетъ троякое: одно въ картинахъ и чувствахъ, другое въ слогѣ и украшеніяхъ, третіе въ механизмѣ стиховъ, словоудареніи или риѳмѣ. Въ первомъ поэтъ, имѣющій вкусъ, старается выставить разныя картины, одну послѣ другой противоположныя, какъ то: ужасныя и пріятныя, и проч. Во второмъ согласуетъ слогъ свой съ описаніемъ предметовъ, или природы, понижая или возвышая оный, громкими или тихими выраженіями. Въ третьемъ перемѣняетъ стопосложеніе, мѣры и паденія созвучно дѣйствію описываемому, медленнымъ или быстрымъ теченіемъ стиха. Все сіе весьма поражаетъ и удивляетъ слушателей. Но таковое разнообразіе должно всегда усиливать единство, дѣлаетъ главный предметъ привлекательнѣйшимъ, богатѣйшимъ, блистательнѣйшимъ тѣмъ самымъ, когда разные лучи его,

 

// 541

 

какъ отраженія солнечныя, видомъ или качествомъ своимъ подобные ему, отъ всѣхъ его окружающихъ картинъ, дѣйствій, звуковъ, побочныхъ чувствъ и извитій обращаются на лицо единства, и въ немъ одномъ сливаясь, распространяютъ, украшаютъ и усугубляютъ его великолѣпіе. Но тутъ надобно великое искусство, чтобъ всѣ сіи разнообразія постепенно сами по себѣ возвышались; картины становились блистательнѣе, чувства живѣе, звуки поразительнѣе, изъятія перепутанностію своею болѣе любопытство возбуждали и наконецъ всѣ бы они какою неожиданною нечаянностію, приводящею въ восторгъ и удивленіе, съ громомъ и блескомъ, или пріятнымъ чувствомъ вдругъ разрѣшались. Надобно однако, чтобъ при всѣхъ тѣхъ разнообразіяхъ не было ничего натянутаго, темнаго, замѣшаннаго, непостепеннаго, излишняго, или — какъ Пиндаръ говоритъ — такой несоразмѣрной нагрузки, которая отягощаетъ воображеніе; но все бы было ясно, все дѣльно, все естественно и необходимо, такъ чтобы, перешагнувъ рѣку, не говорить уже о переходѣ ручья. Впрочемъ всякая другая неприличная разнообразность будетъ пестрый шутовской нарядъ, смѣхъ въ благоразумномъ читателѣ произвести могущій. Образцы разнообразія относительно картинъ можно видѣть въ одахъ Пиндара и Горація. Ломоносовъ имъ наполненъ. Прочіе наши поэты, а особливо Петровъ, показываютъ его довольно. Касательно же другихъ разнообразій , какъ то: возвышенія и пониженія слога, перемѣны звуковъ отъ стопосложенія, то не знающему чужеземныхъ языковъ, а особливо греческаго и латинскаго, ни изъяснить, ни понять того не можно; но чтобъ читающіе только по-русски могли имѣть о нихъ нѣкоторое понятіе, смѣю предложить въ моихъ сочиненіяхъ оды: Къ любителю художествъ[17], На взятіе Варшавы[18], Персея и Андромеду[19]. Наконецъ разнообразіе бываетъ и въ планѣ. Иные при самомъ началѣ объявляютъ цѣль свою, другіе скрываютъ ту до конца, третьи такъ утаеваютъ, что и угадать трудно. Примѣръ перваго: у Ло-

 

// 542

 

моносова въ одѣ 19, На новый 1764 годъ; втораго: у меня въ одѣ Павлинъ[20]; третьяго: у Горація во II книгѣ, въ одѣ IV, Къ Калліопѣ, который переводъ здѣсь слѣдуетъ и о коей понынѣ толкователи не согласны, съ какимъ намѣреніемъ она написана. Для показанія же разнообразія въ картинахъ, приведемъ въ примѣръ отрывки изъ Пиндара, Ломоносова и цѣлую мою небольшую оду На шествіе Амфитриты.

 

ИЗЪ ГОРАЦIЯ.

Къ Калліопѣ[21].

Сойди ко мнѣ съ небесъ, царица Калліопа!

И громкою трубой, иль нѣжнымъ звономъ струнъ

Отъ цитры Феба, иль когда предпочитаешь

Ты голосъ свой всему, — воспой безсмертну пѣснь и т. д.

 

ИЗЪ ПИНДАРА.

Сидитъ на скипетрѣ Зевеса

Орелъ, пернатыхъ царь, и, внизъ

Спустя высокопарны крылья,

Во сладостномъ забвеньи спитъ.

Пріятна мгла, смежая вѣжды,

Главу его на перси гнетъ;

Бряцаньемъ тихимъ утомленный,

Чуть зыблется хребетъ его и т. д.[22]

 

ИЗЪ ЛОМОНОСОВА.

Тамъ тьмою острововъ посѣянъ,

Рѣкѣ подобенъ океанъ,

Небесной синевой одѣянъ,

Павлина посрамляетъ вранъ.

Тамъ тучи разныхъ птицъ летаютъ,

Что пестротою превышаютъ

Одежду нѣжныя весны;

 

// 543

 

Питаясь въ рощахъ ароматныхъ

И плавая въ струяхъ пріятныхъ,

Не знаютъ строгія зимы.

И се Минерва ударяетъ

Въ верхи Рифейски копіемъ:

Сребро и злато истекаетъ

Во всемъ наслѣдіи твоемъ.

Плутонъ въ разсѣлинахъ мятется,

Что Россамъ въ руки предается

Драгой его металлъ изъ горъ,

Который тамъ натура скрыла;

Отъ блеска дневнаго свѣтила

Онъ мрачный отвращаетъ взоръ.

 

ШЕСТВIЕ ПО ВОЛХОВУ

РОССIЙСКОЙ АМФИТРИТЫ[23].

Что сіяетъ отъ заката

Въ полнощь полудневный свѣтъ?

Средь багряна, сткляна злата

Кто по Волхову плыветъ?

Полкъ тритоновъ трубитъ въ трубы;

Рыбъ на днѣ струится бѣгъ;

Пляшутъ холмы, скачутъ дубы,

Съ плескомъ рукъ бѣжитъ вслѣдъ брегъ

И шумятъ струи жемчужны! и т. д.

 

Краткость. Извѣстно, что пламенное чувство изъясняется кратко, но сильно. Поелику высокая ода наполняется горячимъ, сильнымъ чувствомъ, то и разумѣется, что ода должна быть кратка, или по крайней мѣрѣ не слишкомъ длинна; ибо предполагается, что возбуждена мгновеннымъ чувствомъ какого-либо предмета; а потому и не можетъ то чувство долго продолжаться въ равной силѣ. Если жъ кому превосходное вдохновеніе, или

 

// 544

 

даръ, позволитъ распространяться, то надобно, чтобы онъ пламени своему умѣлъ придавать непрестанно новую пищу; чтобы все продолженіе было такъ напитано душою, какъ цѣпь электрическою силою, которая при малѣйшемъ къ ней прикосновеніи ока, или слуха, издавала бы отъ каждаго звѣна своего блескъ и трескъ. Повтореніе однихъ и тѣхъ же мыслей, одѣтыхъ только другими словами безъ чувствъ, не токмо бываетъ ненужно, но и непріятно. Въ томъ великая тайна, чтобъ проницательную, быструю душу умѣть занимать всегда новымъ любопытствомъ. По сей-то причинѣ всѣ лучшіе лирики предметъ свой показывали только съ той стороны, которая болѣе поражаетъ, и едва сдѣлавъ ею впечатлѣніе, столь же стремительно оставляли, какъ за нее принимались. Впрочемъ краткость не въ томъ одномъ состоитъ, чтобъ сочиненіе было недлинно, но въ тѣсномъ совмѣщеніи мыслей, чтобы въ немногомъ было сказано много и пустыхъ словъ не было. Вотъ примѣры краткости въ цѣломъ твореніи и въ слогѣ возвышенномъ и простомъ.

 

ВЪ ЦѢЛОМЪ ВОЗВЫШЕННОМЪ:

Коль зрѣлище красно, пріятно,

Гдѣ вкупѣ братія живетъ!

Благоуханье ароматно

Какъ на браду съ главы течетъ, и т. д.

Псаломъ 132[24].

ВЪ ЦѢЛОМЪ ПРОСТОМЪ:

Сабинскаго вина, простаго,

Немного изъ большихъ кувшиновъ

Днесь выпьемъ у меня, Меценъ!

Что самъ, на греческихъ винъ гнѣзда

Наливъ, я засмолилъ въ тотъ день и т. д.

Изъ Горація[25].

ВЪ СЛОГѢ ВОЗВЫШЕННОМЪ:

Идетъ ли къ трону — всѣмъ любима!

 

// 545

 

Зажглась война — непобѣдима!

Желаешь мира — миръ цвѣтетъ!

Херасковъ.

ИЛИ:

Ты дхнешь — дубовъ столѣтій лѣсъ

Косматымъ корнемъ вверхъ ложится;

Гремишь — и каменный утесъ

……..падетъ, крушится.

Бобровъ.

ВЪ СЛОГѢ ПРОСТОМЪ:

Простое сердца чувство

Для свѣта ничего;

Тамъ надобно искусство.

А я — не зналъ его.

Моск. Журн.

Правдоподобіе во всякомъ сочиненіи, а болѣе въ одѣ или гимнѣ нужно, потому что лира издревле посвящена на сохраненіе дѣлъ народа, или, лучше, на расширеніе славы его. Поелику же истина одна даетъ вымысламъ вѣроятіе, а вымыслы истину только украшаютъ, то и надобно, чтобъ лирическая пѣснь содержала въ себѣ нѣкоторую правду, или былъ, а безъ того она не достигнетъ своего значенія. Правдоподобіе состоитъ въ томъ, чтобъ собраны были всѣ приличія и принадлежности къ воспѣваемому предмету въ пособіе, дабы ему чрезъ нихъ казаться болѣе вѣроятнымъ. Безъ сего не возбудитъ онъ вниманія, не затвердится въ памяти у современниковъ и не перейдетъ чрезъ преданіе къ потомству. Напримѣръ: ежели лирикъ говоритъ, что тотъ велѣлъ волнамъ, — и волны отступали, то должно, чтобы тотъ былъ Богъ, или по крайней мѣрѣ человѣкъ, снабженный Божескою силою, дабы возмогъ творить такія чудеса; чтобы былъ Юпитеръ, когда двумя шагами претекъ вселенную; чтобы былъ Россъ, обладатель полсвѣта, когда полсвѣта очертилъ блестящій его мечъ[26]. Безъ сей осторожности всякое подобное кичливое изреченіе предъ прямымъ знатокомъ будетъ не золото, а шумиха, могущая забавлять только дѣтей. Вотъ примѣры правдоподобія:

 

// 546

 

Но если гордость ослѣплена

Дерзнетъ на насъ воздвигнуть рокъ;

Тебѣ, въ женахъ благословенна,

Противъ ея помощникъ Богъ.

Онъ верхъ небесъ къ тебѣ преклонитъ

И тучи страшныя нагонитъ

Во срѣтенье врагамъ твоимъ.

Лишь только ополчишься къ бою, —

Предыдетъ ужасъ предъ тобою,

И слѣдомъ воскурится дымъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Самъ Богъ ведетъ, и кто противу?

Кто ходъ Его остановитъ?

Какъ океанскихъ водъ разливу

На встрѣчу кто поставитъ щитъ?

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Колоссъ россійскій! свой смири прегордый видъ,

И нильскихъ зданія высокихъ пирамидъ,

Престаньте болѣе считаться чудесами!

Вы смертныхъ бренными содѣланы руками:

Нерукотворная здѣсь росская гора,

Внявъ гласу Божію изъ устъ Екатерины,

Прешла во градъ Петровъ чрезъ невскія пучины

И пала подъ стопы Великаго Петра.

Рубанъ.

 

Новость, или необыкновенность чувствъ и выраженій, заключается въ томъ, что когда поэтъ неслыханными прежде на его языкѣ изреченіями, подобіями, чувствами или картинами поражаетъ и восхищаетъ слушателей, излагая мысли свои въ прямомъ или переносномъ смыслѣ, такъ чтобы онѣ по сходству съ употребительными, извѣстными картинами, или самою природою, по тѣмъ или другимъ качествамъ, не взирая на свою новость, тотчасъ ясны становились и плѣняли разумъ. Витійственныя сѣти сіи не потому нравятся знатокамъ, что онѣ остро вы-

 

// 547

 

думаны; но что ласкаютъ ихъ самолюбію, когда настоящій оныхъ разумъ скорѣе, чѣмъ простой народъ, понимаютъ. Напрмѣръ: они гордятся тѣмъ, что въ стрѣлахъ Пиндара слышатъ поразительные звуки арфы, сердца ихъ услаждающіе; а въ стрѣлахъ Гомера видятъ лучи Аполлона, или солнца, смертельную язву Грекамъ наносящіе, чего другіе не видятъ и не слышатъ. Вотъ примѣры новыхъ чувствъ и выраженій:

Не мѣдь ли въ чревѣ Этны ржетъ

И съ сѣрою кипя клокочетъ?

Не адъ ли тяжки узы рветъ

И челюсти разинуть хочетъ?

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Цѣлуйтесь громы съ тишиною,

Упейся молнія росою;

Стань рядъ планетъ въ счастливый знакъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Я зрю пловущихъ Этнъ побѣдоносный строй.

Ихъ парусы — крылѣ; ихъ мачты — лѣсъ дремучій!

Петровъ.

ИЛИ:

Хорошо въ теремахъ изукрашено:

На небѣ солнце — въ теремѣ солнце,

На небѣ мѣсяцъ — въ теремѣ мѣсяцъ,

На небѣ звѣзды — въ теремѣ звѣзды,

На небѣ заря — въ теремѣ заря

И вся красота поднебесная.

Изъ Древн. русск. стихотвореній.

ИЛИ:

Онъ жаждъ твоихъ всѣхъ утоленье,

Онъ чуденъ именемъ Своимъ,

Любовь и свѣтъ — Его есть сущность;

Его когда — всегда есть съ нимъ;

Его гдѣ — здѣсь и повсемѣстно;

Его подобіе — есть ты;

 

// 548

 

Его отсвѣтъ — въ тебѣ блистаетъ.

Гордись, мой братъ, величьемъ симъ!

Изъ Козегартена[27].

 

Олицетвореніе и оживленіе суть главнѣйшія свойства поэзіи. Она всѣ существа моральныя и духовныя, не имѣющія образа, а равно вещественныя, лишенныя видимыхъ нами чувствъ, гласа и движенія, олицетворяетъ и оживляетъ, дабы понятнѣе представить чрезъ то сотворяемый ею, такъ-сказать, новый волшебный, очаровательный міръ и имъ удобнѣе удивляя и убѣждая простой умъ, привлечь его на свою сторону. Лирическій поэтъ къ возвышенью своего предмета не рѣдко пользуется таковыми вымыслами. Вотъ примѣры олицетворенія и оживленія:

 

ОЛИЦЕТВОРЕНIЯ:

Европа утомленна въ брани,

Изъ пламени поднявъ главу,

Къ тебѣ свои простерла длани

Сквозь дымъ, куреніе и мглу.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Москва едина, на колѣна

Упавъ, передъ тобой стоитъ,

Власы сѣдые простираетъ,

Тебя, богиня, ожидаетъ.

Ломоносовъ.

ОЖИВЛЕНIЯ:

Тамъ холмы и древа взываютъ

И громкимъ гласомъ возвышаютъ

До самыхъ звѣздъ Елисаветъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Встаютъ верхи риѳейски выше:

Течетъ Двина, Днѣпръ, Волга тише,

Желая твой увидѣть свѣтъ.

Ломоносовъ.

Блестящія, живыя картины, то есть, съ природою сходственные виды, которые мгновенно мягкихъ или чувствительныхъ лю-

 

// 549

 

дей поражаютъ воображеніе и производятъ заочно въ нихъ фантазію (мечты), или фантастическія чувства. Картины сіи въ лирической поэзіи (не говоря о эпической) должны быть кратки, огненною кистью, или одною чертою величественно, ужасно, или пріятно начертаны. Излишнее распространеніе у нихъ отнимаетъ цѣну. Здѣсь болѣе всего идутъ иперболы (или увеличенія). Одного, или нѣсколькихъ членовъ довольно, чтобы представить страшнаго великана, остальное дополнитъ воображеніе. Вотъ примѣры величественныхъ, ужасныхъ и пріятныхъ картинъ:

ВЕЛИЧЕСТВЕННЫХЪ:

Въ поляхъ, исполненныхъ плодами,

Гдѣ Волга, Днѣпръ, Нева и Донъ

Своими чистыми струями

Шумя, стадамъ наводятъ сонъ,

Сидитъ и ноги простираетъ

На степь, гдѣ Хину отдѣляетъ

Пространная стѣна отъ насъ;

Веселый взоръ свой обращаетъ,

И вкругъ довольства исчисляетъ,

Возлегши лактемъ на Кавказъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Уже изъ свѣтлыхъ вратъ сафирныхъ

Направилъ коней ты эѳирныхъ,

Ржутъ, топчутъ твердь, спѣшатъ летѣть.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Втапоры вынималъ Казарянинъ

Вотъ изъ налучья свой тугой лукъ,

Изъ колчана калену стрѣлу,

Хочетъ застрѣлить черна ворона —

А и тугой лукъ свой потягиваетъ;

Калену стрѣлу поправливаетъ;

И натянулъ свой тугой лукъ за ухо,

Калену стрѣлу — семи четвертей —

 

// 550

 

И завыли рога у туга лука,

Заскрыпѣли полосы булатныя.

Изъ Древн. русск. стихотвореній.

 

УЖАСНЫХЪ:

Бѣжитъ въ свой путь съ весельемъ многимъ

По холмамъ грозный исполинъ,

Ступаетъ по вершинамъ строгимъ,

Презрѣвъ глубоко дно долинъ,

Вьетъ воздухъ вихремъ за собою;

Подъ сильною его пятою

Кремнистые бугры трещатъ

И слѣдомъ дерева лежатъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Тамъ кони бурными ногами

Взвиваютъ къ небу прахъ густой,

Тамъ смерть межъ готѳскими полками,

Бѣжитъ, ярясь, изъ строя въ строй,

И алчну челюсть отверзаетъ

И хладны руки простираетъ,

Ихъ гордый исторгая духъ,

Тамъ тысячи валятся вдругъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Червь кровоглавый точитъ умершихъ;

Въ черепахъ желтыхъ жабы гнѣздятся,

Зміи въ крапивѣ шипятъ.

Карамзинъ.

ПРIЯТНЫХЪ:

Бѣлѣйшей мрамора рукою

Любовь несетъ передъ собою

Младыхъ супруговъ свѣтлый ликъ.

Сама смотря на нихъ дивится,

И полкъ всѣхъ нѣжностей тѣснится,

И къ онымъ тщательно приникъ.

 

// 551

 

Кругомъ ея умильны смѣхи

Взирающихъ плѣняютъ грудь,

Пріятности и всѣ утѣхи

Цвѣтами устилаютъ путь.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Зелену ризу по лугамъ

И по долинамъ расширяя,

Изъ устъ зефирами дыхая,

Съ веселіемъ вѣщаетъ къ намъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Какъ сводъ небесъ яснѣетъ синей,

По немъ звѣздъ бездна разстлана;

Древа блестящъ кудрявитъ иней

И свѣтитъ полная луна;

Далече выстрѣлъ раздается,

И дымъ, какъ облакъ, къ верху вьется.

Петровъ.

 

Отступленіе, или уклоненіе отъ главнаго предмета дѣлается съ умысломъ, чтобъ сперва болѣе возбудить вниманіе, по какой причинѣ онъ оставленъ, а потомъ, представя его съ вящшимъ громомъ, или блескомъ, увеличить чье-либо мужество, добродѣтель, премудрость, невинность и пр., а тѣмъ привесть въ восторгъ и удивленіе слушателей. Вотъ примѣры отступленія:

 

Позволь, — мнѣ жаръ велитъ сердечный,

Монархиня, въ сей свѣтлый день,

Какъ въ имени твоемъ Предвѣчный

Поставилъ намъ покоя сѣнь,

Безмолвно предвѣщая царство,

Чтобъ миромъ свергла ты коварство, —

Позволь мнѣ духа взоръ простерть

На брань и сродство милосердо,

Гдѣ кротости жилище твердо,

Жалка и сопостатовъ смерть.

 

// 552

 

О, коль мечтанія противны

Объемлютъ совокупно умъ!

Доброты вижу здѣсь предивны!

Тамъ пламень, звукъ и вопль и шумъ!

Здѣсь полдень милости и лѣто,

Щедротой общество нагрѣто;

Тамъ смертну хлябь разинулъ адъ!

Но Промыслъ мракъ сей разгоняетъ,

И волны въ мысляхъ укрощаетъ,

Отверзся въ славѣ Божій градъ.

 

Эѳиръ, земля и преисподня

Зиждителя со страхомъ ждутъ!

Я вижу Отрока Господня

Пріемлюща небесный судъ.

Всесильный властію Своею

Вѣщаетъ свыше къ Моисею:

— Я въ ярости ожесточу

Египту сердце вознесенно;

Израиля неодолѣнно

Пресвѣтлой силой ополчу. —

 

Сіе жъ явилъ Богъ въ наши лѣта,

Неистову воздвигнувъ рать,

Дабы тебѣ, Елисавета,

Вѣнцы побѣдъ преславныхъ дать.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Се внемлю новой славы звуки!

Меня видѣнія влекутъ: —

Младенцы, простирая руки,

Рождаются и такъ рекутъ….

Херасковъ.

ИЛИ:

Не драгоцѣнностей алканье,

Не слава, не хвала людей

И не предметъ тобой избранный

Волнуютъ во груди твоей;

 

// 553

 

Но тотъ, — прочь отъ очесъ повязка!

Запона и отъ слуха прочь!

Изъ Козегартена[28].

 

Перескокомъ называется то, чтó показываетъ выпускъ, или промежутокъ между понятіями, когда не видно между ими надлежащаго сопряженія. Духъ нашъ самъ по себѣ быстръ; но когда еще разгоряченъ какою страстію, то стремительнѣе бываетъ. Въ жару мысли тѣснятся, летятъ и какъ всѣхъ ихъ вдругъ высказать не можно, то нѣкоторыя изъ нихъ не договариваются, или пропускаются; а важнѣйшія токмо какъ бы выпорхиваютъ въ такомъ порядкѣ, въ какомъ находились въ кругу нашего воображенія, оставляя прочія безъ примѣчанія, кои могли бы служить имъ связью. Отъ того-то мысли иногда кажутся оторванными, неполными; но какъ онѣ, хотя отдаленно, однако другъ за другомъ слѣдуютъ, то сіе отдаленіе и кажется промежуткомъ или выпускомъ, которое читатель, имѣющій проницательный умъ и могущій слѣдовать за полетомъ піита, легко самъ своею догадкою дополнить можетъ. Сіе положеніе лирика прекрасно изображаетъ наша древняя русская прибаутка:

Онъ бьетъ коня по крутымъ бедрамъ.

Конь его поднимается

Выше дерева стоячаго,

Ниже облака ходячаго;

Горы и долы между ногъ пускаетъ,

Быстрыя рѣки хвостомъ покрываетъ.

 

Но примѣтить должно, что таковые перескоки пристойны только въ чрезвычайно важныхъ, стремительныхъ ощущеніяхъ страстей. Вотъ примѣры:

Азъ рекъ (во гнѣвѣ ко врагамъ моимъ,

Вы свидѣтели), и гдѣ они?

Бытія книга.

ИЛИ:

Сокровищъ полны корабли

Дерзаютъ (плыть) въ море за тобою.

Ломоносовъ.

 

// 554

 

ИЛИ:

Къ тебѣ всѣхъ мысль, къ тебѣ всѣхъ трудъ (обращены).

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Нечестіемъ законъ попранъ,

Порокомъ долгъ и судъ изгнанъ;

Моря и острова въ неволѣ:

И Ты, о Господи, доколѣ? (терпишь).

Петровъ.

 

Оборотъ, или обращеніе. Когда поэтъ средь выспренняго своего полета, будто задумавшись, опомнивается вдругъ и обращается къ чему-либо занимательнѣйшему, дабы придать тѣмъ болѣе блеска, важности и величества своему предмету. Или, неожиданно прервавъ свою матерію, начинаетъ другую, однако сходственную, или поддерживающую прежнее его содержаніе; или вызываетъ кого-нибудь себѣ въ помощь, въ свидѣтели и проч. Это мастерская уловка, чтобы таковымъ образомъ владѣть, или, лучше, на всемъ скаку умѣть обращать пламеннаго Пегаса. Надобенъ тутъ сильный, искусный ѣздокъ, или, просто сказать, необыкновенный восторгъ. Чѣмъ круче и быстрѣе будетъ оборотъ, тѣмъ болѣе заслужитъ удивленія. Но при всемъ томъ, чтобъ оборотъ былъ, какъ выше сказано, къ чему-либо важнѣйшему, или превосходнѣйшему, а иначе исчезнетъ его блескъ. По сему самому требуется въ семъ извитіи большаго дарованія. Кажется, принадлежитъ онъ въ особенности Ломоносову. Онъ таковыми великолѣпными оборотами наполненъ, и никто изъ нашихъ піитовъ съ нимъ въ таковыхъ не сравняется. Вотъ примѣры:

Мой образъ чтятъ въ тебѣ народы

И отъ Меня вліянный духъ;

Въ безчисленны промчится роды

Добротъ твоихъ не ложный слухъ.

Тобой поставлю судъ правдивый,

Тобой сочту сердца кичливы,

Тобой Я буду злость казнить,

Тобой заслугамъ мзду дарить;

 

// 555

 

Господствуй, утверждена Мною,

Я буду завсегда съ тобою.

 

Но что страны вечерни тмятся

И дождь кровавыхъ каплей льютъ?

Что финскихъ рѣкъ струи дымятся,

И долы съ влагой пламень льютъ?

Тамъ видя выше горизонта

Входяща готѳска Фаэтонта

Противъ теченія небесъ,

И вкругъ себя горящій лѣсъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Какая бодрая дремота

Открыла мысли ясный сонъ?

Еще горитъ во мнѣ охота

Торжественный возвысить тонъ.

Мнѣ вдругъ ужасный громъ блистаетъ

И купно ясный день сіяетъ!

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Но кая странна рѣчь приходитъ

Въ мой полный трубныхъ гласовъ слухъ?

Къ любезной кротости преводитъ

Въ сурову брань вперенный духъ?

Вы, яры волны, укротитесь;

Вы, бури, въ тихость превратитесь;

Внимай со страхомъ смертныхъ умъ;

Умолкни лютой брани шумъ;

Престаньте, смерть родящи звуки;

Почійте, копья, мечъ и луки!

Петровъ.

ИЛИ (когда вызываетъ):

О вы, которыхъ ожидаетъ

Отечество изъ нѣдръ своихъ

И видѣть таковыхъ желаетъ,

Какихъ зоветъ отъ странъ чужихъ,

 

// 556

 

О, ваши дни благословенны!

Дерзайте, нынѣ ободрены,

Раченьемъ вашимъ показать,

Что можетъ собственныхъ Платоновъ

И быстрыхъ разумомъ Невтоновъ

Россійская земля рождать.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

О, тѣнь великая, спокойся!

Мы помнимъ тьмы твоихъ заслугъ;

Безмолвна въ вѣчности устройся —

Твой трудъ межъ нами живъ вокругъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Возстань, Платонъ, и посмотри,

У насъ Минерва на престолѣ.

Петровъ.

 

Околичности, вмѣщенія, или переходы къ какой-либо другой матеріи, сходственной качествомъ своимъ воспѣваемому предмету. Они употребляются въ такомъ случаѣ, когда изящность побочнаго содержанія, вдругъ встрѣчая, увлекаетъ поэта; или неплодовитость своего собственнаго побуждаетъ его искать въ другомъ мѣстѣ обогащенія ему. Околичностей, или вводовъ таковыхъ эстетики полагаютъ два рода: первый въ текстахъ священнаго писанія, или какихъ-либо премудрыхъ изреченіяхъ людей великихъ (апофѳегмахъ), или общихъ истинахъ (аксіомахъ); другой историческій, или басенный. Можно бы, кажется, прибавить астрономическій, или астрологическій, заимствуя оный изъ небесныхъ знаковъ, или явленій, которыми поэтъ мнѣніе свое подкрѣпляетъ. Послѣднія приличествуютъ болѣе лирику, потому что поэзія вящше украшается вымыслами. Околичностями болѣе всѣхъ изобилуетъ Пиндаръ. Вотъ примѣры:

 

ПРЕМУДРЫХЪ ИЗРЕЧЕНIЙ:

Цвѣтутъ о славѣ Мною царства

И пишутъ правый судъ цари.

Ломоносовъ.

 

// 557

 

ИЛИ:

Отецъ духовъ не есть Богъ мертвыхъ;

Онъ Богъ, — но Богъ есть вѣчной жизни.

Бобровъ.

ИЛИ:

Пришелъ, увидѣлъ, побѣдилъ.

 

ИСТОРИЧЕСКIЙ:

Супружню Ольга смерть отмщая,

Казнитъ искусствомъ Искоресть;

И тмы невѣрства избѣгая,

Спѣшитъ до просвѣщенныхъ мѣстъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Въ своихъ увидишь въ предкахъ явны

Дѣла велики и преславны,

Что могутъ духъ природѣ дать.

Уже младаго Михаила

Была къ тому довольна сила

Упадшую Москву поднять.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Се новый Александръ родился

И берегъ невскій возгордился,

Что росскія Минервы внукъ

Умножить древней славы звукъ.

Херасковъ.

БАСЕННЫЙ:

Что дымъ и пепелъ отрыгая,

Мрачилъ вселенну Энцеладъ;

Реветъ подъ Этною, рыдая,

И тѣломъ наполняетъ адъ;

Зевесовымъ пронзенъ ударомъ,

Въ отчаяньи трясется яромъ,

Безсиленъ тяготу поднять.

Ломоносовъ.

 

// 558

 

ИЛИ:

Тамъ Мемель, въ видѣ Фаэтона

Стремглавъ летя, Нимфъ прослезилъ,

Въ янтарнаго заливахъ понта

Мечтанье въ правду превратилъ.

Ломоносовъ.

АСТРОНОМИЧЕСКIЙ, ИЛИ АСТРОЛОГИЧЕСКIЙ:

Я дѣву въ солнцѣ зрю стоящу,

Рукою отрока держащу.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Тамъ мужъ, звѣздами испещренный,

Свой свѣтлый напрягаетъ лукъ,

Діяна стрѣлы позлащены

Съ нимъ мещетъ изъ прекрасныхъ рукъ.

Се небо показуетъ ясно,

Коль то съ добротами согласно

Рожденныя въ признакахъ сихъ:

Отъ ней геройство съ красотою

Повсюду миромъ и войною

Лучи пускаютъ дней златыхъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Что се! — средь дня въ эѳирѣ блещетъ

Сложенный изъ созвѣздій крестъ,

И очи кроя, Туркъ трепещетъ.

Ты Муза, чтуща книгу звѣздъ,

Мнѣ знаменія рцы причину. —

Тезоименный Исполину,

Максентій коимъ побѣжденъ,

Защитникъ вѣры, славы Россовъ,

Гроза и ужасъ чалмоносцовъ,

Великій Константинъ рожденъ.

Петровъ.

ИЛИ:

На темный вижу шаръ подлунный

Съ равнинъ небесныхъ горныхъ мѣстъ.

 

// 559

 

Овенъ младый, золоторунный

Незапно вшелъ и всталъ средь звѣздъ.

Не кротости ль символъ въ немъ зрится?

 

Сомненія и вопрошенія. Когда поэтъ, въ упоеніи своего восторга, представляетъ себѣ, будто въ чемъ сомнѣвается и, дѣлая себѣ вопросы, самъ же на нихъ отвѣчаетъ, дабы тѣмъ усугубить красоту, или силу своего предмета, или страсти. Разрѣшенія таковыхъ сомнѣній чрезвычайно поражаютъ слушателей. Вотъ примѣры:

ВОПРОШЕНIЙ:

Что такъ тѣснитъ боязнь мой духъ?

Хладнѣютъ жилы, сердце ноетъ.

Что бьетъ за страшный шумъ въ мой слухъ?

Пустыня, лѣсъ и воздухъ воетъ.

Въ пещеру скрылъ свирѣпство звѣрь;

Небесная отверзлась дверь;

Надъ войскомъ облакъ вдругъ развился,

Блеснулъ горящимъ вдругъ лицемъ;

Умытымъ кровію мечемъ

Гоня враговъ, герой открылся.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Но что за громы ударяютъ?

Се гласъ мой звучно повторяютъ

Земля и вѣтры и валы!

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Кто въ громѣ радостные клики

И огнь отъ многихъ водъ даетъ?

И кто ведетъ въ перунахъ лики? —

Великая Елисаветъ!

Ломоносовъ.

СОМНЕНIЙ:

Не сей ли при Донскихъ струяхъ

Разсыпалъ вредны Россамъ стѣны?

 

// 560

 

И Персы въ жаждущихъ степяхъ

Не симъ ли пали пораженны?

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Что жъ се? — Діянѣ я прекрасной

Уже послѣдую въ лѣсахъ,

Отъ коей хитростью напрасной

Укрыться хочетъ звѣрь въ кустахъ!

Ломоносовъ.

 

Противуположности весьма усиливаютъ и украшаютъ предметы, когда поэтъ кратко и рѣзко умѣетъ ввести ихъ въ пристойномъ мѣстѣ. Вотъ примѣры:

 

Тамъ степи, кровью напоенны,

Взрастили лавры намъ зелены.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Въ войну кипитъ съ землею кровь

И суша съ моремъ негодуетъ;

Владѣетъ въ мирны дни любовь

И вся натура торжествуетъ.

Тамъ заглушаетъ мысли шумъ;

Здѣсь краситъ всѣ довольства умъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Ты внѣ гроза, ты внутрь покровъ.

Полки сражая, внѣ воюешь;

Но внутрь безъ крови торжествуешь.

Ты буря тамъ, здѣсь тишина.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Съ Бореемъ вшелъ въ союзъ Зефиръ.

Херасковъ.

ИЛИ:

Я ласкалась, ты чуждался;

Утѣшала, ты скучалъ;

Я стенала, ты смѣялся;

 

// 561

 

Я лобзала, ты терзалъ;

Я сердилась и рвалася,

Что въ обманъ тебѣ далася,

И хотѣла цѣпь прервать;

Но лишь только что смягчалась,

Пуще я въ тебя влюблялась

И гналась тебя искать.

Поповъ.

 

Заимословіе, или рѣчь заимообразно, такъ сказать, какому либо существу одушевленному, или неодушевленному поэтомъ данная, должна быть въ лирическомъ твореніи весьма краткою; иначе длинный посторонній разсказъ сообщаетъ лирѣ нѣкоторую холодность и сухость, дѣлая сочиненіе не только драматическимъ, но вялымъ, скучнымъ и непріятнымъ. Вотъ примѣръ заимословія:

Благословенна вѣчно буди,

Вѣщаетъ Ветхій деньми къ ней,

И всѣ твои съ тобою люди,

Что ввѣрилъ власти Я твоей.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Исполненъ я веселья нынѣ,

Что вновь дѣла мои растутъ:

Вѣщаетъ Петръ Екатеринѣ;

Твои совѣты всѣ цвѣтутъ. —

Блаженны дщерью мы своею;

Рука Господня буди съ нею.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Тогда божественны науки

Чрезъ горы, рѣки и моря

Въ Россію простирали руки

Къ сему монарху, говоря:

Мы съ крайнимъ тщаніемъ готовы

Подать въ россійскомъ родѣ новы

Чистѣйшаго ума плоды.

Ломоносовъ.

 

// 562

 

 

ИЛИ:

Сіяющъ звѣздными очами,

Странѣ Россійской говоритъ:

Ликуй!... дошли въ предѣлы вѣчны

Твои желанія сердечны,

И милующій Россовъ Богъ

Младенца далъ тебѣ въ залогъ.

Херасковъ.

 

Иносказаніе*, инореченіе (аллегорія), или остроумное прикрытіе прямаго смысла, когда поэтъ, не хотя назвать вещь по какой-либо извѣстной ему причинѣ прямымъ ея именемъ, называетъ въ переносномъ или настоящемъ смыслѣ другою вещію и чрезъ то придаетъ возвышеніе или пониженіе своему предмету; или когда, скрывая подлинное свое о немъ мнѣніе, показываетъ принадлежностьми его, какъ-бы подъ рукою, истинныя его доброты, или пороки, лаская тонкимъ образомъ чьему-либо самолюбію, или издѣваясь надъ онымъ, изъ коихъ послѣдній случай называется ироніею, или насмѣшкою. Вотъ примѣры важной и насмѣшливой аллегоріи:

ВАЖНОЙ:

Тамъ вдругъ облегъ драконъ ужасный

Мѣста святы, мѣста прекрасны,

И къ облакамъ сто главъ вознесъ!

Весь свѣтъ чудовища страшится,

Единъ лишь смѣло устремиться

Россійскій можетъ Геркулесъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Парящій слышу шумъ орлицы,

Гдѣ пышный духъ твой, Фридерикъ!

Ломоносовъ.

* Въ простонарѣчіи — отверница. (Прим. Держ.). Ср. Т. III, стр. 626, № 220.

 

// 563

 

НАСМѢШЛИВОЙ:

Орлы на тое не взираютъ,

Что львовы челюсти зіяютъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Въ тѣ дни, какъ все вездѣ въ разгульѣ:

Политика и правосудье,

Умъ, совѣсть и законъ святой

И логика пиры пируютъ,

На карты ставятъ вѣкъ златой,

Судьбами смертныхъ пунктируютъ,

Вселенну въ трантелево гнутъ;

Какъ полюсы, меридіяны,

Науки, Музы, боги — пьяны

Всѣ скачутъ, пляшутъ и поютъ[29].

 

Сравненія и уподобленія суть іероглифы, или нѣмой языкъ поэзіи. Поелику она по подражательной своей способности ничто иное есть, какъ говорящая живопись: то и сравниваетъ два предмета чувственнымъ образомъ между собою, или вдругъ рѣшительно ихъ другъ другу уподобляетъ, дабы чрезъ то, не говоря много, изобразить о нихъ яснѣе свои понятія, или, лучше сказать, чтобы неизвѣстный или невидимый предметъ представитъ чрезъ видимый въявь, или на лицо; и тому изъ нихъ, которому поэтъ желаетъ придать болѣе совершенствъ, занявъ ихъ отъ другаго. Въ сихъ украшеніяхъ нужно: въ первомъ быстрый и проницательный умъ, чтобъ скоро умѣть схватить и вѣрно сличить разность и сходство; а въ другомъ живое, сильное воображеніе, чтобъ спечаткомъ, или спискомъ замѣнить подлинникъ. Таковыя сравненія и уподобленія чрезвычайно оживляютъ и украшаютъ лиру. Вотъ примѣры:

 

СРАВНЕНIЙ:

Какъ лютый мразъ весна прогнавши

Замерзлымъ жизнь даетъ водамъ;

Туманы, бури, снѣгъ поправши,

 

// 564

 

Являетъ ясны дни странамъ,

Вселенну паки воскрешаетъ,

Натуру намъ возобновляетъ,

Поля цвѣтами краситъ вновь:

Такъ нынѣ милость и любовь,

И свѣтлый дщери взоръ Петровой

Насъ жизнью оживляетъ новой.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Да возрастетъ ея держава,

Богатство, счастье и полки,

И купно дѣлъ геройскихъ слава,

Какъ токъ великія рѣки

Чѣмъ далѣ бѣгъ свой простираетъ,

Тѣмъ больше водъ въ себя вмѣщаетъ,

И множество градовъ поитъ,

Разлившись на поля восходитъ,

Обильный тукъ на нихъ наводитъ

И жатвы щедро богатитъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Прекрасно солнце на восходѣ

Приноситъ нову жизнь природѣ:

Аврора тако вашихъ дней,

Любовь и качества душевны

Сулятъ намъ радости подневны

И вѣкъ златой Россіи всей.

Херасковъ.

ИЛИ:

Увивается тутъ родная матушка:

Она плачетъ такъ, какъ рѣка льется;

А родна сестра плачетъ, какъ ручей течетъ;

Молода жена плачетъ, какъ роса падетъ;

Красно солнышко взойдетъ, росу высушитъ.

Изъ русской пѣсни.

 

// 565

 

УПОДОБЛЕНIЙ:

Въ луга усыпаны цвѣтами

Царица трудолюбныхъ пчелъ,

Блестящими шумя крылами,

Летитъ между прохладныхъ селъ;

Стекается оставивъ розы

И сотомъ напоены лозы,

Со тщаніемъ отвсюду рой,

Свою царицу окружаетъ!

И тѣсно вслѣдъ ея летаетъ

Усердіемъ вперенный строй.

 

Подобнымъ жаромъ воспаленный,

Стекался здѣсь Россійскій родъ

И радостію восхищенный,

Тѣснясь, взиралъ на твой приходъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Подобно граду онъ густому

Летяще воинство тѣснилъ,

Искалъ со стороны пролому

И рвался въ сердце нашихъ силъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Едемскому подобна саду,

Россія въ наши дни цвѣтетъ:

Всеобщую сердецъ отраду

Мой стихъ усердно воспоетъ.

Херасковъ.

 

Усугубленія, или усилія, могутъ быть употреблены съ успѣхомъ, когда поэтъ, желая съ одной стороны распространиться, а съ другой, опасаясь быть растянутымъ, единообразнымъ, или, такъ сказать, одноцвѣтнымъ, а по тому самому и скучнымъ, напрягаетъ, или усиливаетъ предыдущія свои мысли и чувства повтореніемъ какого-либо одного слова, усугубляя тѣмъ быстроту своего паренія и дая себѣ тѣмъ способъ къ перемѣнѣ и къ на-

 

// 566

 

копленію другими картинами и чувствами своего содержанія, главный предметъ его обогащающими. Вотъ примѣры:

 

Здѣсь Нимфы невской Ипокрены,

Видѣнія ея лишенны,

Сердцами пойдутъ вслѣдъ за ней.

Сердцами пойдутъ, и устами

Въ восторгѣ сладкомъ возгласятъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Ея и бодрость и восходъ

Златой наукамъ вѣкъ доставитъ

И отъ призрѣнія избавитъ

Возлюбленный Россійскій родъ.

 

Россійскій родъ! коль ты ужасенъ

Въ поляхъ противъ своихъ враговъ,

Толь домъ твой въ нѣдрахъ безопасенъ.

Ты внѣ гроза, ты внутрь покровъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Глаголъ временъ! металла звонъ!

Твой страшный гласъ меня смущаетъ,

Зоветъ меня, зоветъ твой стонъ,

Зоветъ, — и къ гробу приближаетъ….[30]

 

А тамъ — израненный герой,

Какъ лунь во браняхъ посѣдѣвшій;…

А тамъ — вдова стоитъ въ сѣняхъ;…

А тамъ — на лѣстничный восходъ

Прибрелъ на костыляхъ согбенный,

Безстрашный, старый воинъ тотъ

Тремя медальми украшенный,

Котораго въ бою рука

 

// 567

 

Избавила тебя отъ смерти;

Онъ хочетъ руку ту простерти

Для хлѣба отъ тебя куска.

А тамъ….[31]

 

Нравоученіе. По той ли причинѣ, что поэзія языкъ боговъ, голосъ истины, проліявшей свѣтъ на человѣковъ, что всѣ почти древніе вожди и законодатели, какъ-то: Божественный Моисей, языческіе Орфей, Бахусъ, Озиридъ, Зороастръ, Брамго, Солонъ, Оденъ, наконецъ Магометъ и многіе другіе были поэты и законы свои изрекали стихами, или по чему другому; но только извѣстно, что во всѣхъ народахъ и во всѣхъ вѣкахъ принято было за правило, которое и понынѣ между прямо просвѣщенными мужами сохраняется, что совѣтуютъ они въ словесности всякаго рода проповѣдывать благочестіе, или науки нравовъ. Особливо находятъ болѣе къ тому способною лирическую поэзію, въ разсужденіи ея краткости и союза съ музыкою, чѣмъ удобнѣе она затверживается въ памяти и, забавляя, такъ-сказать, просвѣщаетъ царства. Китайцы и нѣкоторые другіе народы начинаютъ тѣмъ воспитаніе дѣтей, что заставляютъ ихъ затверживать наизусть стихотворные отрывки, или краткія наставительныя пѣсни. Индѣйцы браминской секты до того довели сіе употребленіе, что знатнаго поколѣнія беременнымъ женщинамъ напѣваютъ набожные, или нравоучительные стихи, увѣряя, что яко бы души младенцевъ, въ утробѣ еще сущихъ, напояются благочестіемъ посредствомъ душъ материнскихъ. Подлинно ли это такъ, не утверждаю; но вижу и въ сколіяхъ (о коихъ ниже объяснится) древнихъ Грековъ, что и при самыхъ ихъ забавахъ и веселыхъ пиршествахъ наставленія изъ виду выпускаемы не были. Первобытные славные лирики, до насъ дошедшіе, то свидѣтельствуютъ. Дикіе даже, бѣдность и угнетеніе терпевшіе скальды, не смотря на лица сильныхъ, пѣли ихъ народамъ и обладателямъ разительныя, но полезныя истины. Ихъ иногда гнали, потому ли, что правды міръ не терпитъ, или непріятенъ пророкъ въ отечествѣ? —

 

// 568

 

Эдуардъ I, король англійскій, даже истреблялъ ихъ. Но, напротивъ того, добрые государи, отцы отечества, любившіе доблесть и благочестіе, ихъ при себѣ содержали, уважали ихъ пѣсни, хвалились ими. Пѣснопѣвцы вездѣ при нихъ бывали, даже въ походахъ и въ самыхъ сраженіяхъ. Они ободряли ихъ самихъ и воинство къ мужественнымъ подвигамъ и къ презрѣнію смерти. Словомъ, древній вдохновенный сѣверный скальдъ былъ изступленникъ вѣры, законовъ, вольности, славы, чести, любви къ отечеству и вѣрности своему государю. Держа въ рукахъ лиру и воспѣвая пѣсни, метался онъ между ужасами и опасностями, какъ полоумный, проповѣдывая добродѣтель. Полуденный бардъ былъ то же. Псалтирь наполнена благочестіемъ. Самый первый псальмъ не что иное, какъ нравоученіе. Пророкъ вдохновенный (vates), или древній лирикъ былъ одно и то же. Онъ былъ герольдъ Неба, органъ истины. Величіе, блескъ и слава сего міра проходятъ; но правда, гремящая во псалмопѣніяхъ славословіе Всевышнему пребываетъ и пребудетъ вовѣки! Посему-то, думаю я, болѣе, а не по чему другому, дошли до насъ оды Пиндара и Горація, что въ первомъ блещутъ искры богопочтенія и наставленія царямъ, а во второмъ, при сладости жизни, правила любомудрія. Въ разсужденіи чего нравоученіе, кратко, кстати и хорошо сказанное, не только не портитъ высокихъ лирическихъ пѣсней, но даже ихъ и украшаетъ. Вотъ примѣры.

ИЗЪ ПИНДАРА:

Такъ милостью боговъ единыхъ

И въ добродѣтеляхъ своихъ

Всѣ процвѣтаютъ человѣки!

Блаженства лишь они дождятъ:

Чрезъ нихъ премудрые — премудрость;

Краснорѣчивы — сладость устъ;

Могущіе — ихъ силу стяжутъ

И всѣ дары текутъ отъ нихъ, и т. д.[32]

 

// 569

 

ИЗЪ ГОРАЦIЯ:

Кто хочетъ только, что лишь нужно,

Тотъ не заботится никакъ,

Что море взволновалось бурно,

Что огненный вращая зракъ,

Медвѣдица нисходитъ въ бездны[33].

 

ИЗЪ ЛОМОНОСОВА:

Услышьте, судіи земные

И всѣ державныя главы:

Законы нарушать святые

Отъ буйности блюдитесь вы

И подданныхъ не презирайте,

Но ихъ пороки исправляйте

Ученьемъ, милостью, трудомъ.

Вмѣстите съ правдою щедроту,

Народну наблюдайте льготу;

То Богъ благословитъ вашъ домъ.

 

ИЛИ:

О, коль монархъ благополученъ,

Кто знаетъ Россами владѣть:

Онъ будетъ въ свѣтѣ славой звученъ

И всѣхъ сердца въ рукѣ имѣть.

 

ИЗЪ ХЕРАСКОВА:

О смертные! не истребляйте

Своей надежды на Творца;

И гордостью не отравляйте

Во благоденствіи сердца.

Хотя земные суть владыки

Предъ смертными у насъ велики,

Но Богъ и надъ царями Царь.

Какъ хочетъ, всѣми управляетъ,

Престолы рушитъ, возставляетъ,

Однимъ всю движетъ перстомъ тварь.

 

// 570

 

ИЗЪ ПЕТРОВА:

Ты обществу своимъ примѣромъ показалъ,

Что истинный герой безъ зависти родится

И качествомъ своимъ во другѣ веселится.

 

Сладкогласіе или сладкозвучіе. Любителямъ изящныхъ художествъ извѣстно, что поэзія и музыка есть разговоръ сердца; что ищутъ онѣ побѣдъ единственно надъ сердцами такимъ образомъ, когда нѣжныя струны ихъ созвучностію своею въ нихъ отзываются. Греки, достигая до сего, такъ обработали и одоброгласили свой языкъ, что при слышаніи гимновъ, препровождаемыхъ лирою, почитали ухо свое душою и дополняли имъ недостатокъ ихъ разума. У сѣверныхъ скальдовъ столь утонченъ былъ слухъ, что признавался отливомъ картинъ живущаго свѣта, до чего ни древніе, ни нынѣшніе полуденные народы не достигли. Я подъ симъ понимаю, что они были совершенные мастера звукоподражательнаго стихотворенія. Знатокъ въ томъ и другомъ искусствѣ тотчасъ примѣтитъ, согласна ли поэзія съ музыкою въ своихъ понятіяхъ, въ своихъ чувствахъ, въ своихъ картинахъ и, наконецъ, въ подражаніи природѣ. Напрмѣръ: свиститъ ли выговоръ стиха и тонъ музыки при изображеніи свистящаго или шипящаго змія, подобно ему; грохочетъ ли громъ, журчитъ ли источникъ, бушуетъ ли лѣсъ, смѣется ли роща — при описаніи раздающагося гула перваго, тихобормочущаго теченія втораго, мрачноунылаго завыванія третьяго и веселыхъ отголосковъ четвертой; словомъ: одѣта ли каждая мысль, каждое чувство, каждое слово имъ приличнымъ тономъ; поражается ли ими сердце; узнается ли въ нихъ дѣйствіе или образъ естества. Въ разсужденіи чего, сколь нужно поэту пещися о чистомъ и гладкотекущемъ слогѣ, чтобъ онъ легокъ былъ къ выговору, удобенъ къ положенію на музыку и къ изображенію всѣхъ вышеписанныхъ прелестей. Малая шероховатость, малая темнота досаждаютъ вниманію и разсѣиваютъ мысли. Знаю я, сколь трудно до сего достигнуть, чтобъ соединить плавность Хераскова съ силою стиховъ Петрова. Но до чего не доможется истинный даръ и неутомимое прилежаніе? — Вотъ примѣры сладкогласія и звукоподражанія (onomatopée).

 

// 571

 

СЛАДКОГЛАСIЯ:

Поля, лѣса густые,

Спокойствія удѣлъ,

Гдѣ дни мои златые

Гдѣ я Лизету пѣлъ!*

Капнистъ.

ЗВУКОПОДРОЖАНIЯ:

И устремлялся громъ на громъ.

Ломоносовъ.

ИЛИ:

Со бомбой бомба, съ громомъ громъ,

Ядро жужжа сшибается съ ядромъ.

Петровъ.

ИЛИ:

Стуча съ крыльца ступень съ ступени

И скатится въ древесны тѣни[34].

 

Вкусъ есть судія и указатель приличія, любитель изящности, провозглашатель въ разсужденіи разума, истины. О немъ, какъ о счастіи (фортунѣ), какъ о сострастіи (симпатіи), какъ о высшемъ умѣ (геніи), говорить много можно, а опредѣлить его съ ясностію, для всѣхъ понятною, едва ли кто возьмется. Но безъ его печати, какъ безъ клейма досмотрщика, никакія искуственныя произведенія безсмертія не достигаютъ. Онъ ничего не терпитъ несвойственнаго природѣ: отъ развратнаго бѣжитъ, отъ гнуснаго отвращается, но бываетъ иногда такимъ волшебникомъ, который страннымъ и дикимъ существамъ придаетъ неизъяснимую прелесть и ведетъ великана паутиною въ свой плѣнъ. Иногда у современниковъ въ туманѣ,

 

* Подобнаго сладкогласія исполнены всѣ сочиненія Хераскова, Богдановича, Нелединскаго, Дмитріева, Карабанова и проч.; превосходнѣе же Ломоносова, въ разсужденіи его великолѣпія и громкаго слога. Но дабы яснѣе мысль мою сказать, въ чемъ состоитъ сладкогласіе: если въ искусномъ наборѣ словъ, къ выговору удобнѣйшихъ, слуху пріятнѣйшихъ и приличнѣйшихъ описываемому предмету и обстоятельствамъ, то въ вышеприведенномъ въ примѣръ четверостишіи, изображающемъ тишину, осмѣлился я отмѣнить рѣзкую букву (Р), дѣлающую нѣкоторую громкость, помѣстя, вмѣсто предѣлъ, — удѣлъ. (Ср. Т. II, стр. 126).

 

// 572

 

но въ потомствѣ, просвѣтляясь, заслуживаетъ статуи и алтари. Гомеръ и Мильтонъ сіе доказываютъ. Безъ него ни громогласная арфа, ни тихозвенящая свирѣль власти надъ сердцами не сыщутъ. Онъ знаетъ всему мѣру, гдѣ тонъ возвысить, гдѣ понизить, гдѣ остановиться и гдѣ продолжать. На вѣсахъ его лежитъ соображеніе всѣхъ обстоятельствъ, до человѣка касающихся, времени, обычаевъ, религіи и проч. Онъ умѣетъ распредѣлять тѣни красокъ, звуковъ, понятій и изъ разногласія творить согласіе. Онъ, какъ говорятъ нѣкоторые эстетики, есть сосредоточенный свѣтъ и жаръ, то есть умъ и чувство, между холодною геометріею и пылкою музыкою. Я оставляю сію высокую метафизику ихъ учености, но говорю просто, что безъ вдохновенія на струнахъ лиры нѣтъ жизни, а безъ вкуса — пріятности. Словомъ, какъ въ области прочихъ искусствъ, такъ и въ лирическомъ стихотворствѣ, по приличію единственно обстоятельствъ, предметовъ и свойствъ ихъ, когда они естественно, ясно и слакозвучно выражены, вкусъ познаваемъ быть можетъ. Приведемъ въ примѣры на нашемъ языкѣ нѣчто въ великолѣпномъ и нѣчто въ простомъ слогѣ, а потомъ въ переводѣ изъ Греческой Антологіи, Анакреона, Горація, какъ образцовъ изящнаго вкуса, подражательно и у насъ написанное:

 

ВЪ ВЕЛИКОЛѢПНОМЪ:

Щедротъ источникъ, ангелъ мира,

Богиня радостныхъ сердецъ,

На коей какъ заря порфира,

Какъ солнце тихихъ дней вѣнецъ:

О, мыслей нашихъ рай прекрасный,

Небесъ безмрачныхъ образъ ясный,

Гдѣ видимъ кроткую весну,

Въ лицѣ, въ устахъ, въ очахъ и нравѣ!

Возможно ль при твоей державѣ

Въ Европѣ страшну зрѣть войну?

Ломоносовъ.

ВЪ ПРОСТОМЪ:

Ахъ! когда бъ я предузнала

Страсти бѣдственны плоды,

 

// 573

 

Я бъ съ восторгомъ не встрѣчала

Полуночныя звѣзды:

Не лила бъ отъ всѣхъ украдкой

Золотаго я кольца;

Не была бъ въ надеждѣ сладкой

Видѣть милаго льстеца.

Къ отвращенію удара

Въ горестной моей судьбѣ,

Я слила бъ изъ воска яра

Легки крылышки себѣ

И на родину вспорхнула

Мила друга моего;

Нѣжно, нѣжно бы взглянула

Хоть однажды на него!

А потомъ бы улетѣла

Со слезами и тоской;

Подгорюнившись бы сѣла

Среди площади какой;

Возрыдала бъ, возопила:

Добры люди! какъ мнѣ быть?

Я невѣрнаго любила:

Научите — не любить.

Московск. Журналъ.

ИЛИ:

Какъ придти къ ней смѣетъ Скука? —

На часахъ у ней Любовь.

Н. Львовъ.

ВЪ ПЕРЕВОДАХЪ

 

ИЗЪ ГРЕЧЕСКОЙ АНТОЛОГIИ:

Лиза голову чесала

Скромно гребнемъ золотымъ;

Взявши волосъ, привязала

Къ красотамъ меня своимъ и т. д.[35]

 

// 574

 

ИЗЪ АНАКРЕОНА:

Опутавъ Леля Музы

Въ цвѣточномъ тенетѣ,

Стеречь, повергши въ узы,

Вручили красотѣ и т. д.[36]

 

ИЗЪ ГОРАЦIЯ:

О ты, Бландузскій ключъ кипящій,

Въ блистаньѣ спорящій съ стекломъ,

Струи цѣлебныя точащій,

Достойный смѣшанъ быть съ виномъ!

Ты будешь славенъ, ключъ счастливый,

Въ числѣ естественныхъ чудесъ,

Какъ воспою тѣнисты ивы,

Обросши тотъ пустой утесъ,

Отколь твои струи прозрачны,

Склонясь серебряной дугой,

Отважно скачутъ въ долы злачны

И говорятъ между собой.

Бобровъ.

 

Наконецъ любители словесности не будутъ ли довольными, относительно вкуса, нѣкоторыми изъ моихъ одъ, въ духѣ сихъ лириковъ написанными, какъ-то: къ Сосѣду[37], Хариты[38] и проч.

За симъ, когда показалъ и объяснилъ я принадлежности лирической поэзіи, не подумалъ бы кто, что я совѣтую ихъ всѣ вдругъ помѣщать во всякомъ гимнѣ или одѣ. Нѣтъ, это бы было то же, что, вмѣсто посѣва, бросать кучею сѣмена на одномъ мѣстѣ, какъ сказала Коринна Пиндару. Но что надобно ихъ при случаѣ и пристойно употреблять, то необходимо. Они отнимаютъ сухость и одноцвѣтность; дѣлаютъ предметъ разнообразнымъ, обильнымъ, сильнымъ; въ нихъ познается богатство мыслей и превосходство таланта; они составляютъ изящество и существо прямой оды,

 

// 575

 

ежели истекаютъ только отъ истиннаго вдохновенія. Напротивъ, безъ вышняго сего дара не красотами они бываютъ, а раскрашенными, неоживленными призраками. Всякій наборъ пустыхъ, гремучихъ словъ, скропанный по школьнымъ однимъ правиламъ, или нанизанность надутыхъ неодушевленныхъ подобій, всякій, говорю, длинный разсказъ, холодное поученіе, газетныя подробности, неточная оболочка реченіями мыслей, принужденное, безстрастное восклицаніе, нагроможденная высокость, или тяжело ползущее пареніе, никому непонятное глубокомысліе, или лучше сказать, безсмыслица и слухъ раздирающая музыка, стыдятъ и унижаютъ лиру. Звуки ея тогда какъ стрѣлы тупыя отъ стѣнъ отскакиваютъ и какъ стукъ въ свинцовый тимпанъ до сердца не доходятъ. Поистинѣ, вдохновеніе есть одинъ источникъ всѣхъ вышеписанныхъ лирическихъ принадлежностей, душа всѣхъ ея красотъ и достоинствъ: все, все и самое сладкогласіе отъ него происходитъ, — даже вкусъ, хотя даетъ ему дружескіе свои совѣты и онъ отъ него принимаетъ ихъ, но не прежде, какъ тогда уже, когда успокоится; а во время пылкаго его паренія едва только издали смѣетъ приближаться къ нему и надзирать за нимъ. Если поэтъ за первымъ безъ всякаго разсужденія быстро послѣдуетъ, а за вторымъ не торопясь, съ благоразуміемъ, и за справою уже сего послѣдняго, а не прежде, выдаетъ въ свѣтъ свои сочиненія: то безъ всякаго сомнѣнія рано или поздно получаетъ плески; чувствуй, и будутъ чувствовать; проливай слезы, и будутъ плакать. Отъ восклицанія токмо сердца раздаются громы. Вдохновеніе, вдохновеніе, повторю, а не что иное, наполняетъ душу лирика огнемъ небеснымъ. Оно напрягаетъ всѣ ея силы, окрыляетъ, возноситъ и исторгаетъ, такъ-сказать, ея бытіе изъ пеленъ плоти или изъ всѣхъ земныхъ предѣловъ, дабы лучше выразить и изъяснить изступленное ея положеніе. Отъ вдохновенія происходятъ бурные порывы, пламенные восторги, высокія Божественныя мысли, выспреннія паренія, многосодержащія изреченія, таинственныя предвѣщанія, живыя лицеподобія, отважные переносы и прочія риторскія украшенія, о коихъ было уже говорено. Отъ него, или приличнѣе здѣсь сказать, отъ Духа Божія, подъ струнами вѣнценоснаго іудейскаго лирика и царя скакали

 

// 576

 

холмы, двигалась земля, преклонялось небо предъ лицомъ Вседержителя; солнце престоломъ, а луна подножіемъ ногъ Его становились. Отъ него, смѣю сказать, но лишь по подражанію токмо святымъ пророкамъ, Орфей водилъ лѣса и рѣки за собою; Гомеръ, помаваніемъ Юпитеровой главы, колебалъ вселенную. Не знавъ истиннаго Бога, языческіе поэты не могли воспарять до такой высокости, чтобы славословить Невидимаго, Непостижимаго; ибо ихъ понятія болѣе были тѣлесныя, нежели духовныя, и раздѣлялись на многія божества. Но о семъ буду говорить ниже, а теперь довольно о гимнахъ и одахъ, которыхъ множество примѣровъ можно видѣть въ псалтирѣ. Изъ языческихъ всѣхъ ближе подходитъ къ нимъ, по очищеннымъ мыслямъ отъ идолопоклонства и по высокому своему содержанію, гимнъ греческаго стоическаго философа Клеанта, напечатанный въ моихъ сочиненіяхъ[39]. Въ христіанской Церкви, не говоря о новыхъ, славнѣйшіе въ древности гимны суть: Тебе Бога хвалимъ, Свѣте тихій Святыя славы. Впрочемъ, для примѣра помѣщаю здѣсь одинъ переведенный гимнъ изъ Гомера и приступаю къ объясненію другихъ низшихъ степеней древнихъ лирическихъ пѣсней.

ГОМЕРОВЪ ГИМНЪ МИНЕРВѢ.

Пою великую, безсмертную Аѳину,

Глубокоокую, божественную дѣву,

Богиню мудрости, богиню грозныхъ силъ,

Необоримую защитницу градовъ,

Эгидоносную, всемощну Тритогену,

Которую родилъ самъ Дій многосовѣтный,

Покрытую златой, сіяющей броней.

Оцѣпенѣніе объяло всѣхъ боговъ,

Когда изъ Зевсовой главы она священной

Исторглась, копіемъ великимъ потрясая:

Во основаніяхъ вострепеталъ Олимпъ

Подъ крѣпостью ея; земля изъ нѣдръ своихъ

 

// 577

 

Стонъ тяжкій издала, весь понтъ поколебался,

Смятенъ до черныхъ безднъ, на брегъ побѣгли воды.

Гипперіоновъ сынъ средь дня остановилъ

Бѣгъ пышущихъ коней, доколь съ раменъ своихъ

Оружье совлекла божественная дѣва.

Возрадовался Дій рожденіемъ Аѳины.

О Громовержцева эгидоносна дщерь!

Привѣтствую тебя. Услышь ты голосъ мой

И впредь ко мнѣ склоняй твой слухъ благопріятный,

Когда я воспою тебѣ хвалебны пѣсни.

Переводъ Гнѣдича.

 

Пеанъ заимствовалъ содержаніе свое наипаче отъ миѳологіи, и особливо относился къ похваламъ, молитвамъ и побѣднымъ пѣснямъ Аполлона. Были они воспѣваемы въ честь и другихъ боговъ, а равно и человѣковъ; но всѣ пропали. Полагаютъ, что болѣе сочинялъ ихъ Пиндаръ. Они суть пѣсни, выражающія кроткія чувства, вліянныя единственно религіею. Въ нихъ нѣтъ ни высокихъ замысловъ, ни паренія, ни извитій, ни глубокомыслія, происходящаго отъ разсудка. Они просты. Предметы ихъ одни благодѣтельныя вліянія вѣры, истекающія отъ души чистой, спокойной, исполненной благочестія. Достоинство ихъ: усердіе, ясность и плавность. Впрочемъ, могутъ пеаны быть и другаго содержанія, въ которыхъ любовь къ отечеству, воинскіе подвиги и всякія гражданскія добродѣтели воспѣваются и ободряются. Для примѣра отъ древности намъ пеановъ не осталось; но одинъ похожій на нихъ, помѣщенный у Гагедорна между сколіями[40], прилагаю:

 

О ты, что у рѣки Тритона

Узрѣвшая впервые свѣтъ,

Аѳинъ владычица, Паллада!

Храни сей градъ, гражданъ его

Отъ бѣдъ, крамолъ и ранней смерти,

И ты, отецъ сея богини!

 

// 578

 

Коль днесь побѣдой увѣнчанный

Хочу тебя, о мать! воспѣть

Плутона и Цереру пѣснью.

Благословенна будь и ты,

О дщерь великаго Зевеса,

Богиня мрака, Прозерпина!

И обѣ сей блюдите градъ.

 

Въ Делосѣ нѣкогда Латона

Двухъ чадъ произвела на свѣтъ:

Еленегонную Діану

И златовласа, свѣтла Ѳива.

 

О ты, Аркадьи покровитель,

Хорегъ! и самъ плясавецъ, богъ

Хохочущихъ, гонецъ бѣгущихъ

Вслѣдъ Нимфъ и обрѣтатель ихъ

Въ сокрытьи отъ тебя, — являйся,

О Панъ! средь нашихъ здѣсь ты пѣсней

И бодръ всегда будь, свѣтлъ лицомъ.

 

Враговъ своихъ мы побѣдили,

И по желанью торжество

Намъ нынѣ даровали боги.

Такъ, такъ. Аѳины, боги вамъ

Отечество днесь Пандрозены

Пріобрѣли въ безцѣнный даръ.

 

Диѳирамбъ, пѣснь, посвященная Бахусу. Она есть высокое пареніе искусства, происшедшаго въ Греціи отъ празднествъ, въ честь Бахусу учрежденныхъ, подавшихъ поводъ къ сочиненію оныхъ. Диѳирамбъ занимаетъ мѣсто между одою и гимномъ. Диѳирамбъ содержитъ въ себѣ пламенныя чувства, въ которыя входитъ поэтъ упоеніемъ вина или удивленіемъ первоначальному насадителю винограда. Въ диѳирамбахъ господствуетъ во всемъ пространствѣ лирическій безпорядокъ, смѣлыя картины, новость изреченій. Чтобъ сочинять диѳирамбы, надобно имѣть чрезмѣрно живое чувство, необузданное воображеніе, или родъ изступленія,

 

// 579

 

для того что выраженія его должны возбуждать къ неистовымъ движеніямъ и круговымъ пляскамъ. Въ диѳирамбѣ позволяется, для живѣйшаго представленія предметовъ, присовокуплять нѣсколько словъ къ одному какому-либо часто хоромъ повторяемому слову, дабы чрезъ то сила чувствъ отчасу болѣе возрастала и продолжалась до того, пока шумомъ вниманіе не оглушится и не воспламенится воображеніе. Наипаче свойство диѳирамба состоитъ въ томъ, чтобъ картины, которыя, кажется, никакого сношенія между собою не имѣютъ, толпами тѣснились, но не слѣдовали другъ за другомъ. Чтобъ сочинитель, дѣлая непрестанно скачки, хотя бы и зналъ связь своихъ мыслей, но никакъ бы того не обнаруживалъ. Будучи разрѣшенъ отъ всѣхъ правилъ искусства, употреблялъ бы разныя мѣры и роды стиховъ, но только бы удобныя для музыки. Имѣя средствомъ всю свободу, обладая истиннымъ піитическимъ духомъ и богатствомъ мыслей, умѣлъ бы все сіе такъ скрывать, чтобъ подражатели его, не имѣя подобнаго огня и таковаго, какъ онъ, буйнаго восторга, думая быть глубокомысленными и таинственными, высокопарною надутостію своею показывали бы только на обыкновенныхъ чувствахъ обыкновенныя краски. Вотъ въ чемъ изящество диѳирамбовъ. И для того мелкіе въ Греціи писатели, желая въ семъ родѣ отличиться, начинали ихъ пышными картинами, заимствованными отъ небесныхъ знаковъ и воздушныхъ явленій: но славнымъ комикомъ Аристофаномъ были осмѣяны. Онъ въ одной изъ своихъ комедій представилъ человѣка, сшедшаго съ небесъ; его спрашиваютъ, что тамъ видѣлъ? — Отвѣтствуетъ: сочинителей диѳирамбовъ, которые бѣгаютъ межъ облаковъ и вѣтровъ, хватая туманы и пары, дабы сдѣлать изъ нихъ великолѣпныя вступленія; а на другомъ мѣстѣ сравнивалъ онъ ихъ съ воздушными пузырями, едва до земли доткнувшимися и исчезающими. Отсюда-то у поэтовъ принято было въ общее обыкновеніе, что хотѣвшій воспѣвать Аполлона приводилъ себя въ спокойное положеніе; но онъ же самый, приступая къ славословію Бахуса, возъярялся, обращаясь во всѣ стороны; когда же и тѣмъ воображеніе его не одушевлялось, то возбуждалъ его чрезмѣрнымъ употребленіемъ вина. Воспламененный молніей напитковъ, выступаю я на ристалище, гово-

 

// 580

 

рилъ Архилохъ. — Не знаю я диѳирамбовъ, сочиненныхъ нашими знаменитыми лириками; но въ нѣкоторыхъ народныхъ, такъ называемыхъ цыганскихъ пѣсняхъ, гдѣ припѣвается: жги, говори! вижу имъ подобіе. Эстетики находятъ двѣ сходственныя съ диѳирамбами оды у Горація въ книгѣ второй XIX, въ третьей XXV, изъ коихъ первую въ переводѣ прилагаю:

 

Вакха вдали, вѣрь мнѣ потомство, я видѣлъ:

Межъ дикихъ онъ скалъ сѣдящій, пѣть училъ пѣсни

Нимфъ, ставшихъ вокругъ, внимавшихъ его, и вверхъ

Завостренныхъ ушьми козлоногихъ Сатировъ, и т. д.[41]

 

Сколія. Греки, не упоминая здѣсь о ихъ эподахъ, пріомахъ, номахъ, просодіяхъ, пеанахъ, диѳирамбахъ, партеніяхъ, гимнопедіяхъ, эндиминиціяхъ, гипорхемахъ, ортическихъ и другихъ пѣсняхъ, имѣли многія на разные случаи*; но пѣвали болѣе и чаще всѣхъ въ дружескихъ своихъ пиршествахъ за столомъ, а нѣкоторыя, говорятъ, и въ мистеріяхъ съ разными обрядами, изобрѣтенныя Терпандромъ при карнейскихъ праздникахъ во время XXXVI олимпіады, введенныя же въ Аѳины Аѳинеемъ, такъ называемыя Аристотелемъ сколіи, или застольныя пѣсни. Сіи сколіи раздѣлялись на миѳологическія, историческія и на общественныя, изъ коихъ миѳологическія были почти то же, что пеаны, да и самые пеаны пѣвались за столомъ между прочими сколіями. Обычай былъ у Грековъ, возсѣдши за трапезу, прежде всего единогласно возвышать похвалы богамъ. Потомъ пѣли на разные случаи съ разными обрядами, по приличію содержанія, сказанныя сколіи, — иные съ миртовыми, иные съ лавровыми вѣтвями, а иные съ кубкомъ вина, держа ихъ въ рукахъ и передавая изъ

 

* Эподъ, или хоръ, слѣдующій въ Одѣ послѣ антистрофы. У Горація вся пятая книга составлена изъ эподовъ. Пріомъ: предпѣніе, или прелюдія. Номъ: настоящая пѣснь. Просодія: созвучное повтореніе. Пеанъ: пѣснь Аполлону. Диѳирамбъ: пѣснь Бахусу. Партенія: пѣснь, одною дѣвою воспѣваемая, изобрѣтенная Партеніемъ. Гимнопедія: пѣснь, во время игранія мячомъ и битвы на мечахъ поющаяся. Эндиминиція: пѣснь спать идущаго. Гипорхема: пѣснь плясовая. Артическая пѣснь, поющаяся возвышеннымъ голосомъ.

 

// 581

 

рукъ въ руки по сосѣдству, или наискось другъ другу, поя поочередно. Когда же усовершенствовалась музыка и начали въ бесѣдахъ употреблять арфу, то неискусные въ пѣснопѣніи, по пришедшей къ нимъ очереди, должны были просить пѣть за себя славныхъ пѣвцовъ, давая имъ за то подарки. И такъ было у Грековъ въ разсужденіи пѣнія застольныхъ пѣсенъ три обряда: первый, пѣть единогласно боговъ; второй, по очереди съ вѣтвями; третій, чрезъ пѣвца съ препровожденіемъ арфы. Сей послѣдній, будучи хорошо превосходнымъ пѣвцомъ исполняемъ, сильно трогалъ души пирующихъ, когда прославлялись добродѣтели и подвиги народа, предковъ и ихъ самихъ. Но было также у Грековъ безчисленное множество народныхъ, или площадныхъ пѣсенъ. У всякаго состоянія людей свои, какъ-то: у воиновъ, пастуховъ, земледѣльцевъ, молотильщиковъ, мельниковъ, водоносовъ и прочихъ разнаго состоянія жителей; а равно и на всякіе случаи: свадебныя, погребальныя, забавныя, издѣвочныя и другія. Для примѣра нѣсколько древнихъ сколій здѣсь прилагаю[42]. Отъ нихъ, мнѣ кажется, произошли застольныя и масонскія пѣсни.

 

НА БОГАТСТВО:

Ты, богатство, смертныхъ горе!

Ни земля твоихъ, ни море

Троновъ не должны сносить.

Удалися въ мрачны бездны!

Адскія тебя желѣзны

Двери должны заключить.

 

НА ДРУЖБУ.

Схватывай змію рукою —

Храбрымъ страха нѣтъ сердцамъ.

Съ хитростью коварство злою

Чуждо истиннымъ друзьямъ.

 

// 582

 

ИЛИ:

Прошу тебя, стрегись, мой другъ:

Подъ каждымъ мшистымъ камнемъ тайно

Здѣсь ползаютъ зміи вокругъ,

И часто, гдѣ необычайно

Бываетъ тихо и темно,

Тамъ кроется лишь зло одно.

 

ИЛИ:

Когда бъ намъ можно умудряться

И знать, кто подлинно каковъ,

Въ грудяхъ душами раскрываться,

Читать сердца на мѣсто словъ;

То безъ ошибки бъ избирали

Мы истинныхъ себѣ друзей.

 

НА ЗДРАВIЕ:

О здравіе! изящный даръ,

Ты мило смертнымъ и желанно.

Правдиво предсѣдишь ты всѣмъ,

И красота съ тобой пусть сядетъ;

Но третье мѣсто я даю

Богатству, честностью стяжанну;

Четвертое жъ — кому отдать?

Извѣстно, — дамъ его я счастью:

Быть младу у младой подруги.

 

ГАРМОДIОНУ.

Ты долженъ миртъ вѣтвями

Украшенъ быть, мой мечъ,

Какъ и Гармодіона,

И Аристогена[43] былъ,

Что имъ тиранъ низверженъ

 

// 583

 

И равенство законовъ

Отечеству дано.

Нѣтъ! ты еще никакъ не умеръ,

Дражайшій нашъ Гармодіонъ;

Но живъ на островахъ блаженныхъ,

Гдѣ быстроногій Ахиллесъ

И сынъ прехрабрый гдѣ Ѳетиды[44]

Ликуетъ свѣтло Діомидъ, —

И ты, какъ говорятъ, днесь тамъ.

 

Вотъ четыре главныя, въ глубокой древности бывшія и намъ извѣстныя лирическія произведенія, которыя съ приличностію уподобить можно: первую, оду, или гимнъ — быстрой рѣкѣ, все съ собою увлекающей, выходящей иногда изъ береговъ своихъ, иногда между лѣсовъ и горъ чрезъ пороги съ шумомъ скачущей и разными кривизнами стремящейся, иногда прямымъ направленіемъ тихо между полей и рощъ по долинамъ и лугамъ ліющейся, иногда принимающей въ себя побочные источники, иногда уединенно, глубоко одною стезею текущей, по которой плаватель видитъ мгновенно предъ собою мелькающіе разные виды, то въ ужасъ, то въ уныніе, то въ радость, то въ восторгъ его приводящіе. Второй, пеанъ — тихопрозрачному потоку, сквозь который чистыя воды и въ самой глубинѣ самомалѣйшіе цвѣтные камни и песокъ видны. Третій, диѳирамбъ — ужасному, яростному водопаду, который въ бурномъ, бѣшеномъ стремленіи своемъ ломаетъ скалы и деревья, мещетъ вкругъ себя бугры пѣны, брызги, какъ дымъ, столпомъ высоко подымаетъ и на далекое растояніе заставляетъ внимать страшные грохочущіе гулы, такъ что у путника, вблизи стоящаго, голова кружится, а вдали обнимаетъ его трепетъ. Четвертое, сколіи — небольшому источнику безъ всякихъ кривизнъ, прямою чертою къ одному предмету своему текущему, не принимающему въ себя никакихъ побочныхъ ручьевъ; иногда мрачностію и тихостію, а иногда веселостію своею мимоходящихъ слухъ и взоръ занимающему.

 

// 584

 

Но перейдемъ теперь отъ древней лирической поэзіи къ новѣйшей.

Въ Римѣ мало было изящныхъ лириковъ. Квинтиліянъ* говоритъ, что Горацій изъ нихъ одинъ достоинъ чтенія; но онъ и самъ, по скромности можетъ-быть своей, признаетъ** себя не болѣе, какъ только слабымъ отголоскомъ древнихъ Грековъ. Если жъ пройти мимоходомъ современно и послѣ него жившихъ, не столько знамѣнитыхъ: Цезія-Басса, Стація и Катулла***, то можно сказать, что по смерти сего любимца Августова лира умолкла. По нашествіи на Италію варварскихъ полчищъ, гласа ея долгое время вовсе слышно не было. Она, казалось, возвратилась паки на Геликонъ и нѣсколько вѣковъ не восхищала смертныхъ. На сѣверѣ только у скальдовъ раздавались ея звуки. Но когда изъ сей суровой страны свѣта наводнили западъ дикіе народы, отъ коихъ древній Римъ палъ, то науки и художества ушли на востокъ и на полдень, въ Азію и Африку къ Арабамъ и Сарацынамъ, которымъ особливо покровительствовали калифы. Наконецъ, въ IX столѣтіи, хотя нѣсколько поддерживалъ просвѣщеніе Карлъ Великій, собравъ пѣсни Цельтовъ и заведя при дворѣ своемъ училища; но и послѣ его, съ нашествіемъ Норманновъ, покрылась Европа сугубымъ мракомъ невѣжества. Если гдѣ и проблескивали слабыя искры словесности, то не иной, какъ варварской, составленной изъ грубыхъ нарѣчій побѣдителей, вліяніемъ своимъ испортившихъ языкъ побѣжденныхъ Римлянъ. Стихотворство тогда, безъ вдохновенія и вкуса, ежели можно его таковымъ назвать, было суровое сотканіе словъ силлабическою просодіею, которое при вторженіи Готовъ руннымъ называлось. Если справедливо недавнее открытіе одного славено-руннаго стихотворнаго свитка I вѣка и нѣсколькихъ произреченій V столѣтія новогородскихъ жрецовъ, то и они принадлежатъ къ сему роду мрачныхъ временъ стихосложенія. Я представляю при семъ для любопытныхъ отрывки оныхъ; но за подлинность ихъ не могу

 

* Глава X, книга 1.

** Ода II, книга 4.

*** Лирики, при Августѣ, Неронѣ и Домиціанѣ жившіе.

 

// 585

 

ручаться, хотя, кажется, буквы и слогъ удостовѣряютъ о ихъ глубокой древности. Пусть знатоки о семъ разсудятъ*.

 

ТО ЕСТЬ:

Гмъ послухси Бояна.

Умочи Боянъ сновъ удычъ

А комъ плъ блгъ тому

Суди Велеси не убѣгти

Слвы Словенси не умлети

Мчи Бояни на языци оста

Памети Злгоръ Волхви глоти

Одину памяти Скифу гамъ

Злтымъ пески тризны сыпи.

 

ПЕРЕВОДЪ:

Не умолчи, Боянъ, снова воспой;

О комъ пѣлъ, благо тому.

Суда Велесова не убѣжать:

Славы Славяновъ не умалить.

 

* Подлинники на пергаментѣ находятся въ числѣ собраній древностей у г-на Селакадзева. (О немъ, такъ же какъ и о Бояновомъ гимнѣ, см. Т. VI, стр. 339; ср. Т. III, стр. 181 и 747.)

 

// 586

 

Мечи Бояновы на языкѣ остались;

Память Злогора Волхвы поглотили.

Одину вспоминаніе, Скиѳу пѣснь.

Златымъ пескомъ тризны посыплемъ.

 

ИЗРЕЧЕНIЯ,

ИЛИ ОТВѢТЫ НОВОГОРОДСКИХЪ ЖРЕЦОВЪ:

 

ТО ЕСТЬ:

угли.

Жрцу говоръ Еролку.

Пакоща свада

Дюжу убой

Тяжа нагата

Тощь перелой.

 

ПЕРЕВОДЪ:

По злобѣ свара

Сильному смерть:

Тяжба съ богатствомъ

Худъ передѣлъ.

 

Въ продолженіе тѣхъ среднихъ вѣковъ западные ученые, кои едва ли не были одни только духовные, писали важныя сочиненія на вульгарномъ, или простонародномъ языкѣ (lingua volgare), придерживаясь, до VII столѣтія, древняго римскаго, а послѣ ла-

 

// 587

 

тинскаго со смѣсью иноплеменныхъ словъ. Но свѣтскіе, ежели гдѣ и упражнялись въ письменахъ, то въ провинціальныхъ только нарѣчіяхъ: басскомъ, галиканскомъ, провансальномъ, португальскомъ, лимоническомъ, или смѣшанномъ съ испанскимъ, италіянскимъ и французскимъ, который вообще именовался lingua rustica Romana, или римское деревенское нарѣчіе. Правда, въ IV столѣтіи, какъ говоритъ Бровнъ, по изгнаніи на западѣ бардовъ, а на востокѣ по истребленіи Ѳеодосіемъ Великимъ идольскихъ жертвенниковъ, сочиняли еще въ монастыряхъ монахи*, по древнимъ образцамъ, оды и трагедіи, но единственно для препровожденія времени чтеніемъ ихъ въ кельяхъ, а не для пѣнія въ храмахъ, для игры на ѳеатрахъ; и съ тѣхъ уже темныхъ и неблагопріятныхъ для художествъ и наукъ временъ общественная свѣтская поэзія отъ музыки отдѣлилась. Древнее достоинство ихъ пало потому, что не токмо въ народныхъ собраніяхъ, но и нигдѣ почти въ обществахъ онѣ вовсе не употреблялись. Тогда ничего уже изящнаго не являлось. Важность, чистота, сладкозвучіе и пріятность древнихъ языковъ греческаго и латинскаго исчезли.

Однакожъ съ другой стороны возникъ новый родъ пѣснословной поэзіи въ христіанской Церкви. Первыя христіанскія тайныя общества отправляли сначала свое богослуженіе въ подземельяхъ и на гробахъ мучениковъ еврейскимъ псалмопѣніемъ въ подражаніе тому, что и самъ основатель священной вѣры, Христосъ Спаситель, послѣднюю свою вечерю съ учениками своими окончилъ пѣніемъ**. Просвѣщеннѣйшіе Христіане сочиняли потомъ и приносили въ свои собранія для пѣнія собственныя свои оды и имны въ честь Христу и мученикамъ. О семъ свидѣтельствуетъ апостолъ Павелъ*** и самъ увѣщеваетъ вѣрныхъ воспѣвать псалмы, имны и оды духовныя въ своихъ собраніяхъ****. Плиній въ письмѣ своемъ къ Траяну о Христіанахъ

 

* Бровнъ: «О раздѣленіи музыки съ поэзіею».

** Матѳея главы XXVII стихъ 30: Воспѣвше изыдоша въ гору Елеонску.

*** Апостолъ Павелъ въ 1 посланіи къ Коринѳяномъ, гл. XIV, ст. 26, говоритъ: Что убо есть, братіе, егда сходитеся, кійждо васъ псаломъ имать?

**** Въ посланіи къ Ефесеемъ, гл. V, ст. 19: Глаголюще себе во псалмѣхъ и пѣніихъ (на греческомъ имнахъ) и пѣснехъ (на греч. одахъ) духовныхъ. — Къ Колоссаемъ, гл. III, ст. 16: Во псалмѣхъ (имнахъ) и пѣснехъ (одахъ) духовныхъ. Слово пѣснь и въ Апокалипсисѣ, гл. V, ст. 9, и гл. XIV, ст. 3, на греческомъ именуется одою; и въ гл. XV, ст. , пѣснь Моисея названа также одою Моисеевою.

 

// 588

 

упоминаетъ также о пѣсняхъ, у нихъ воспѣваемыхъ Христу, яко Богу*. Игнатій Богоносецъ во II вѣкѣ изобрѣлъ новый родъ перекличнаго по клиросамъ пѣнія, именуемаго антифонами. Амвросій Медіоланскій** въ IV столѣтіи, на мѣсто витіеватаго, или фигурнаго, заимствованнаго отъ греческаго языческаго и еврейскаго*** пѣснопѣнія, ввелъ столповое, или степенное пѣніе

 

* Плиній въ письмахъ, книга X, письмо 97.

** Бровнъ, въ сочиненіи своемъ: о раздѣленіи поэзіи и музыки, въ XII отдѣленіи говоритъ: «Во II столѣтіи употребляема еще была въ христіанскихъ церковныхъ пѣсняхъ музыка язычниковъ съ нѣкоторымъ только ограниченіемъ ихъ своевольства и непристойностей; но какъ и та сладострастными женскими голосами своими приводила слушателей въ соблазнъ, то въ константинопольской Церкви Константиномъ Великимъ, а въ Александріи епископомъ Аѳанасіемъ сдѣлано о ней новое учрежденіе. Августинъ намѣренъ былъ совсѣмъ изгнать ее изъ западнаго христіанскаго богослуженія, но Амвросій Медіоланскій ввелъ особаго рода голосовую чрезвычайной важности». (Пр. Д.) — Въ англ. Подлинникѣ читаемъ слѣдующее изложеніе этого мѣста: «In the second century, it appears that the pagan melody was adopted and allowed under certain restrictions of modesty and decorum. It was afterwards established at Constantinople by Constantine; then at Alexandria, by Athanasius. This establishment was found to have bad efftcts, through the effeminate genius of the music then in vogue, and was therefore banished from the church of Alexandria. No wonder, if it was iufested with the genius of the pagan music of the times, which we find to have been dissolute and enervate. From the general prevailense of this debauched taste, Augustine was tempted to banish music from the Church: but Ambrose reformed the offise of the church of Milan; and established a velody austere in the extreme» (Dr. Brown, A Dissertation &c. Lond. 1763). Объ этой книгѣ и авторѣ ея см. Т. III, стр. 13 и 744. Державинъ переводилъ конечно съ нѣмецкаго.

*** Древняя еврейская торжественная инструментальная музыка описана въ 1-й книгѣ Паралипоменовъ, гл. 13 и 15, и во 2-й кн. Царствъ, гл. 6. У Давида было учреждено въ храмѣ 288 пѣвцовъ, которые между собою очередовались чрезъ каждый часъ въ сутки по 24 человѣка для безпрестаннаго пѣснопѣнія.

 

// 589

 

по примѣру первыхъ апостольскихъ временъ, въ кои оно было еще просто, безъ всякаго искусства и украшенія. Въ стихотвореніяхъ первыхъ Христіанъ не видно ни отдѣльныхъ одинакихъ строфъ, ни паденія слоговъ греческой и римской поэзіи, ни сочетанія созвучныхъ риѳмъ среднихъ и новыхъ вѣковъ стихотворства; не истекали они изъ восторговъ какой-либо страсти, или витійства поэта, ожидавшаго себѣ отъ кого-либо награжденія, или ограничеснной земной тлѣнной человѣческой славы; но главное ихъ содержаніе и свойство было духовное, пламенное воспареніе чистой, живой вѣры, основанной на надеждѣ воскресенія и чаянія небесныхъ наградъ, или вѣнцовъ безсмертія за мученическія страданія, или подвиги благочестія. Въ V вѣкѣ Пруденцій и Нилъ писали уже мѣрными стихами. Въ VII и VIII появились многіе знаменитые церковные пѣснописцы и въ Восточной Церкви, между которыми знаменитѣе всѣхъ Iоаннъ Дамаскинъ, коего Ирмологій и Октóихъ, или Осмигласникъ, ежедневно поются и въ нашей Славено-Россійской Церкви съ душевнымъ умиленіемъ. Но въ напѣвахъ сихъ пѣсней видно уже возвратившееся подражаніе витіеватымъ греческимъ осми тонамъ, извѣстнымъ подъ названіями Дорическаго, Фригическаго, Лидійскаго, Iонійскаго, Iолійскаго и другихъ. Нѣкоторыя изъ оныхъ писаны на греческомъ стихами, по большей части ямбами и равномѣрными строфами. Хотя сего въ славянскомъ переводѣ и не примѣтно, однакожъ разстановки напѣва дѣлаютъ для насъ нѣсколько ощутительнымъ и мѣрность подлинника. Другія изъ сихъ пѣсней сочинены и въ подлинникѣ прозою, но почти равномѣрнымъ числомъ слоговъ въ каждомъ гласѣ, или напѣвѣ, дабы по распѣвѣ перваго предлежащаго стиха пѣть и нижеслѣдующіе. Въ славянскихъ нашихъ переводахъ сіе нѣсколько затруднительно по несоотвѣтствію числа слоговъ съ подлинникомъ; и потому-то въ нашей Церкви, напримеръ въ канонахъ, только ирмосъ поется, а прочіе подъ нимъ лежащіе стихи, назначенные также для пѣнія, читаются. Съ таковымъ новымъ христіанскимъ стихотвореніемъ родились новые роды и названія пѣсней, которыя неизвѣстны были древнимъ, какъ напримѣръ: Октóихъ, Тріодь, Ирмосъ, Канонъ, Антифонъ,

 

// 590

 

Стихира, Тропарь, Кондакъ, Икосъ, Акаѳистъ и другіе*. Пѣснописцы церковные на изобрѣтеніе сихъ родовъ и на названіе оныхъ вышесказанными именами имѣли такое же право, какое новѣйшіе италіянскіе и французскіе стихотворцы на Кантаты, Сонеты, Стансы, Ронды, Романсы, Баллады и другіе, которые также неизвѣстны были въ древней поэзіи. Впрочемъ напрасно нѣкоторые иностранные новѣйшіе словесники винятъ первыхъ Христіанъ въ упадкѣ сей послѣдней. Упадокъ ея должно приписать переворотамъ государствъ и измѣненію языковъ отъ варварскихъ нашествій, а не Христіанамъ. Первые Отцы Церкви не пренебрегали чтеніемъ и древнихъ языческихъ стихотворцевъ. Видны и въ святомъ Апостолѣ Павлѣ Аратъ и Епименидъ**, на коихъ онъ ссылается. Оригенъ, Климентъ Александрійскій, Минуцій Феликсъ, Василій Великій и многіе Отцы часто приводили во свидѣтельство Омира, Гезіода и прочихъ стихотворцевъ. Въ христіанскихъ монастыряхъ переписывали всѣхъ древнихъ греческихъ и римскихъ писателей и тѣмъ сохранили ихъ отъ потери. Правда, что Христіане первыхъ вѣковъ не имѣли поэмъ, подобныхъ Омировой и Виргиліевой, и одъ равныхъ Пиндаровымъ и Гораціевымъ; но образцы оныхъ чрезъ благочестивыхъ пѣснопѣвцевъ остались не недосязаемы и для нашихъ временъ. Что же касается до высокихъ и величественныхъ изображеній Божества и духовныхъ отвлеченныхъ ощущеній, то ни Орфеевы, ни Пиндаровы, ни Гораціевы имны не могутъ сравняться съ христіанскими; и потому ихъ краткость, животворную выразительность, высокость мыслей, нельзя не признать образцами лирическими. Напримѣръ:

 

* Они значатъ на нашемъ языкѣ: октоихъ, осмигласникъ; тріодъ, трипѣснецъ; ирмосъ, связь, или звено цѣпи, на коемъ висятъ другія звенья; антифонъ, перекличка двухъ клиросовъ; стихира, длинносложный стихъ; тропарь, оборотъ напѣва; кондакъ, перечень похвалъ, икосъ, исключительное славословіе добродѣтелей, акаѳистъ, пѣснопѣніе, въ продолженіе котораго сидѣть возбраняется; трисагіонъ-имносъ, трисвятая пѣснь (Святый Боже); еоѳиносъ-имносъ, утренняя пѣснь (Слава въ вышнихъ Богу); еспериносъ-имносъ, вечерняя пѣснь (Свѣте тихій), и такъ далѣе.

** Въ Дѣяніяхъ Апостольскихъ и въ посланіи къ Титу.

 

// 591

 

«Его же воинства небесная славятъ и трепещутъ; Херувимы и Серафимы, всякое дыханіе и тварь, пойте, благословите и превозносите во вся вѣки!»

 

ИЛИ:

«Тебѣ, на водахъ повѣсившаго всю землю неодержимо, тварь видѣвши на лобнѣмъ висима, ужасомъ многимъ содрогашеся: нѣсть святъ паче Тебѣ, Господи, взывающи!»

Какая въ первомъ ирмосѣ, въ начальныхъ словахъ, таинственная и заманчивая загадка, возбуждающая вниманіе слушателя, а въ послѣднихъ разрѣшеніе величественною картиною богопочитанія всей твари!

Во второмъ: какой поэтъ могъ толь кратко и сильно совмѣстить выразительность неизмѣримыхъ противоположностей всемогущества и ничтожества, поношенія и благоговѣнія?

Но исчислять подобныя красоты въ церковныхъ нашихъ пѣсняхъ было бы безконечное покушеніе. Довольно, что мы ими восхищаемся съ X вѣка, то есть, со временъ великой княгини Ольги, или паче съ крещенія всей Россіи внукомъ ея, великимъ княземъ Владимиромъ.

Но обратимся къ свѣтской поэзіи. Она, такъ какъ и прочія науки, съ X уже столѣтія по Рождествѣ Христовѣ начала возрождаться въ Европѣ. Ежели и не признать за справедливое вышепомянутое руническое стихотвореніе и за ничтожное счесть народныя пѣсни о богатырскихъ подвигахъ временъ Владимировыхъ, чтó можно видѣть въ IV части моихъ сочиненій на стр. 207[45], то достигшая до насъ и одна въ цѣлости древняя пѣснь о походѣ Игоревѣ, въ которой виденъ духъ Оссіяновъ и выраженія, подобныя въ извѣстныхъ Гаральдовой* и Скандинавской, показывающая сколокъ болѣе сѣверныхъ скальдовъ, нежели западныхъ бардовъ, едва ли не оспоривала бы предвареніе наше въ словесности у всей Европы, ежели бы только не остановило ходъ ея бѣдственное нашествіе съ востока на Россію кипчатскихъ ордъ въ XII 

 

* Напечатана въ Шведской Исторіи Маллета; по-русски переведена г-мъ тайнымъ совѣтникомъ Львовымъ.

 

// 592

 

вѣкѣ, то есть въ то самое время, когда въ Парижѣ учрежденъ университетъ. Съ тѣхъ только поръ на западѣ занялась истинная заря просвѣщенія. Науки и художества съ разныхъ странъ свѣта начали собираться въ прежнее ихъ жилище, Италію. Крестовые рыцари, бывшіе въ Палестинѣ, при возвращеніи ихъ восвояси, принесли съ собою поэзію, заимствованную отъ восточныхъ Арабовъ, владѣвшихъ Испаніею; оттуда же перешла она въ Италію, Францію, Германію* и другія сосмежныя имъ области. Трубадуры**, прованскіе стихотворцы, распространили оную. Стихи свои писали они на вышепомянутомъ провансальномъ, или романскомъ языкѣ, воспѣвая въ нихъ свои рыцарскіе романическіе подвиги, волокитства и всякую общежительную смѣсь. Главные характеры содержанія ихъ пѣсенъ были набожность, храбрость и любовь. Для усмотрѣнія сего прилагаю пѣснь XIII столѣтія, сочиненія трубадура Готье де Коанси***.

 

* Во время поколѣнія швабскихъ государей перешли въ Нѣмецкую землю пѣсни трубадуровъ. Гердеръ въ 87 отдѣл. Книги: «О подкрѣпленіи просвѣщенія», стр. 109 (Beförderung der Humanität).

** Названіе трубадуровъ производятъ одни отъ тромба, италіянскаго слова; другіе отъ русскаго труба, потому что якобы при Генрихѣ I великая княжна Анна Ярославовна, вступивъ съ симъ королемъ въ бракъ, принесла съ собою во Францію кіевскія увеселенія и пѣсни съ риѳмами, наигрываемыя на семъ инструментѣ, и что будто съ тѣхъ только поръ появились во Франціи трубадуры и риѳмы. Г. Дубровскій доказываетъ то привезеннымъ имъ рисункомъ, яко бы того времени, находящимся въ Императорской библіотекѣ, на коемъ изображенъ трубадуръ, сопровождаемый игрою на трубахъ.

*** Взята изъ библіотеки г. Дубровскаго (Прим. Держ.). Вслѣдствіе этого указанія мы обратились въ Публичную библиотеку (см.Т. I, стр. XIV; Т. VI, стр. 316), и при обязательномъ содѣйствіи А. Ѳ. Бычкова нашли упомянутую пѣснь въ толстой француз. ркп. Fol. vel. Отд. XIV, № 9, содержащей въ себѣ «Histoire de la vie avec les miracles de la sainte Vierge Marie et autres pieces». Объ авторѣ ея Gautier de Coinsi сказано «prieur bénédictin vers l’an 1300». Приведенная Державинымъ пѣснь начинается на оборотѣ 43-го листа. Описаніе всей ркп. — въ «Bibliotheca bibliothecarum manuscriptorum» Монфокона, стр. 604 и д — Текстъ пѣсни и ноты возстановляются нами въ точности по оригиналу, тогда какъ въ первоначальномъ изданіи Разсужденія Державина они пе-

 

// 593

 

 

ТО ЕСТЬ:

Хотя Ротрюенжъ, молодая пастушка,

Сонеты сочиняетъ и пишетъ пѣсенки;

Я буду воспѣвать святую Богоматерь,

Во чревѣ коея сынъ Божій воплотился.

Мнѣ кажется, Ее когда я именую,

То съ имени ея въ уста мнѣ каплетъ медъ;

А для того не буду именъ пѣть недостойныхъ.

 

реданы новѣйшими начертаніями, при чемъ нѣкоторыя слова искажены. Вотъ исправленное чтеніе текста:

Qui que face Rotruenge novele pas-

torele son sonet. ne chancon je chan-

terai de la sainte pucele es au sainz

flans li fix dieu devint hom. je ne vueil

mais chanter le de li non. dautre dame

ne dautre damoisele ne ferai mais se

dieu plait dit ne son.

 

// 594

 

Впредь женщинъ я другихъ, а также и дѣвицъ;

Грѣшно бы было то и неугодно Богу*.

 

Трубадуры первые зачали употреблять риѳмы, хотя нѣкоторые въ томъ и несогласны**. Въ ихъ время стихотворство получило въ Италіи названіе веселой науки (gaya sciencia) отъ вопросовъ и отвѣтовъ любовнаго, или пріятнаго содержанія. Князья, графы и всякаго состоянія знаменитые люди за честь себѣ поставляли въ сей наукѣ упражняться. Благородныя женщины принимали участіе не токмо въ слушаніи и чтеніи стиховъ, но въ разсужденіяхъ объ оныхъ и даже въ самомъ ихъ сочиненіи. Рѣшительно сказать, что въ сіе время поэзія трубадуровъ, въ отношеніи разнообразія мыслей и изъясненія страстей, сдѣлалась душою наилучшихъ обществъ, какъ въ обхожденіи, разговорахъ, такъ и въ перепискѣ. Въ теченіе XII столѣтія, при дворѣ барцелонскомъ, аквитанскій графъ Пойтонъ ознаменовалъ себя главою трубадуровъ. Въ 1324 году, въ Тулузѣ учредились такъ называемыя Цвѣточныя Игры, на которыхъ отличившіеся стихотворцы вознаграждались золотою фіялкою, или розою, или ноготками. Первое награжденіе фіялки получилъ кастельнодарскій гражданинъ Арнольдъ Видаль за поэму въ честь Пресвятой Дѣвы.

 

* Послѣдній стихъ очень теменъ, то переведенъ наугадъ, по связи смысла.

** Одни говорятъ, что Греки и Римляне въ лучшія времена ихъ поэзіи избѣгали сколько можно риѳмъ, стараясь только объ одномъ безостановочномъ стопопаденіи. Другіе, напротивъ, приводятъ въ доказательство Анакреона и Овидія, что и у нихъ какъ будто бы ненарочно прибранныя встрѣчаются риѳмы. Сіе-де можно видѣть у перваго, въ изданіи Львова на стр. 6, 12, 58, 98, 108 и проч. — У втораго въ книгахъ Печалей, напримѣръ: элег. 31, кн. II, стихъ 4, 6, 8, 12, 18, 20, 28, 42, 44, 60 и далѣе. Впрочемъ, иные ищутъ начала риѳмъ у Арабовъ, другіе на сѣверѣ, какъ выше сказано. Гердеръ же въ книгѣ своей «О подкрѣпленіи просвѣщенія» въ VII части, на стран. 74 говоритъ, что риѳма не что иное есть, какъ игра словъ, которая видна издревле у всѣхъ народовъ: у Евреевъ, Арабовъ, Нѣмцевъ и прочихъ. — Трубадуры не могли послѣдовать внутреннему составу высокой поэзіи Мавровъ; они послѣдовали духу своего времени, языку и образцамъ вышесказанной простонародной поэзіи монаховъ, которые писали на испорченномъ латинскомъ съ риѳмами.

 

// 595

 

Покровительница сихъ игръ была графиня Клеменція Изаура, отказавшая въ пользу сего общества знатное имѣніе и великолѣпный домъ. Съ сего времени разлился свѣтъ новѣйшей поэзіи, появившейся сначала отъ Арабскихъ, Испанскихъ и Сицилійскихъ границъ и часъ отъ часу потомъ болѣе распространявшейся и процвѣтавшей. Въ исходѣ того же столѣтія въ Италіи возстали славные поэты: Дантъ, Петраркъ и Бокацій. Они, подражая древнимъ, образовали свои лирическія произведенія по ихъ примѣрамъ и могутъ безпрекословно назваться возродителями древней и отцами новой поэзіи въ такъ ими названныхъ: Канцонахъ, Сонетахъ, Балладахъ, Стансахъ, Мадригалахъ и другихъ пѣсняхъ, извѣстныхъ въ Европѣ.

Хотя сіи славные поэты, въ отношеніи вкуса, благородства, высокости мыслей и прочихъ украшеній, съ успѣхомъ подражали древнимъ; но, будучи можетъ-быть увлечены господствовавшими тогда примѣрами трубадуровъ, или потому, что при краткости словъ и множествѣ буквъ согласныхъ, въ италіянскомъ языкѣ употребляемыхъ, легче было имъ писать съ риѳмами, нежели безъ риѳмъ, подобно какъ импровизаторамъ ихъ, не думая тотчасъ находить риѳмы, — не могли они рѣшительно послѣдовать тоническому стопосложенію просодіею, однакоже и подъ иго риѳмы не вовсе подверглись, ибо есть у нихъ стихи и безъ оныхъ. Подобно сему и у насъ приняли риѳму отъ Нѣмцевъ и Французовъ Ломоносовъ и Сумароковъ. Хотя и прокладывалъ нѣсколько путь къ древнему тоническому стихосложенію г. Тредіаковскій, но ему не удалось превозмочь ихъ и никто ему въ томъ до нынѣшняго времени не послѣдовалъ, не смотря на то, что народныя наши пѣсни подражательны древнимъ греческимъ, какъ ниже о томъ усмотрится, и что славяно-россійскій языкъ, по свидѣтельству самихъ иностранныхъ эстетиковъ*, не уступаетъ ни въ мужествѣ латинскому, ни въ плавности греческому, превосходя всѣ европейскіе: италіянскій, французскій и испанскій, кольми паче нѣмецкій, хотя нѣко-

 

* Гердеръ въ книгѣ «О подкрѣпленіи просвѣщенія», въ VII части, стран. 115.

 

// 596

 

торые изъ новѣйшихъ ихъ писателей и въ сладкозвучіи нарочитые успѣхи показали. Гердеръ* сравниваетъ древнюю и новую поэзію такимъ образомъ: первая, говоритъ онъ, подобна шуму большаго лѣса, который бушеваніемъ наитончайшихъ своихъ лѣтораслей, самъ собою вдохновенъ и священъ. Вторая: волшебному Гесперійскому саду, въ которомъ искусствомъ вѣ дерева поютъ и каждая вѣтвь звонитъ колокольчикомъ. Я прилагаю, для сравненія той и другой, небольшой отрывокъ стиховъ, мною сочиненныхъ. Знатоки разсудятъ, которая изъ нихъ способнѣе для нашего языка.

 

НОВОЙ:

Отливъ отъ творческаго духа,

Спечатокъ съ мудрости лучей,

Ума согласье, ока, слуха,

Эмпирной сладости ручей,

Поэзія, глаголъ небесный!

Коль плоти бы органы тѣсны

Могли издать твой полный строй, —

Я бъ создалъ новый міръ тобой.

 

ДРЕВНЕЙ:

Духа отливъ, иль спечатлѣнье,

Творческой мудрости, свѣта,

Ока, ума, слуха согласье,

Сладости райской источникъ,

Неба глаголъ, о стихотворство!

Если бы плоти тѣсный органъ

Полный твой строй могъ изліять, —

Новый бы міръ создалъ тобой.

Кажется мнѣ, если я не ошибаюсь, онѣ обѣ хороши, всякая въ своемъ родѣ, по различнымъ вкусамъ; но думаю, что въ послѣдней больше свободы, больше изліянія жара, когда гармонія, въ риѳмахъ не запинаясь, течетъ безпрерывно, подобно быстрой

 

* У него же въ VII части «О подкрѣпленіи просвѣщенія», стран. 111.

 

// 597

 

рѣкѣ, струя за струею. Но надобно къ сему болѣе природнаго дара, нежели искусства. Наконецъ, приступимъ къ объясненію всѣхъ вышеупомянутыхъ новѣйшихъ лирическихъ пѣсней.

__________

Почтенные посѣтители благоволили слышать разсужденія мои въ 1-й и 6-й книжкѣ Чтенія въ Бесѣдѣ любителей русскаго слова[46] о древней и среднихъ вѣковъ лирической поэзіи. По порядку теперь должно бы говорить о новѣйшей, то есть: о Кантатѣ, Ораторіи, Сонетѣ, Мадригалѣ, Тріолетѣ, Рондо, Серенадѣ, Оперѣ, Балладѣ, Странсѣ, Романсѣ и простой Пѣсни, въ чемъ они различествуютъ между собою и что въ нихъ сочинители наблюдать должны; но какъ это болѣе относится къ классическому наставленію учениковъ и навело бы можетъ-быть скуку: то предоставя себѣ такое разсужденіе напечатать вообще въ особой книжкѣ, здѣсь скажется только объ Оперѣ, а паче героической, каковыхъ природныхъ еще почти у насъ нѣтъ, и также о самомъ послѣднемъ степени лиры, т. е. о простой Пѣсни, въ чемъ оная разнится съ Одою; ибо о сихъ обоихъ родахъ нигдѣ и ничего не случалось мнѣ читать на отечественномъ языкѣ.

 

ОБЪ ОПЕРѢ.

Опера не есть изобрѣтеніе одной Италіи, какъ многіе думаютъ; но она въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ есть не что иное, какъ подражаніе древней греческой трагедіи. Тамъ также разговоры препровождались музыкою, какъ и въ ней речитативы, только извѣстными тонами*; равно лирическіе стихи пѣлись хорами, но тоже уставными. Съ другой стороны извѣстно, что въ новѣйшія времена у разныхъ народовъ къ увеселенію государей и знатныхъ особъ изобрѣтены и введены въ нее новыя перемѣны, которыя соединены и смѣшаны съ разнотонною музыкою, различными представленіями, чего прежде не было. Долгое время

 

* У Грековъ были уставные, или узаконенные тоны, какъ выше явствуетъ: фригическій и прочіе.

 

// 598

 

Опера была забавою только дворовъ, и то единственно при торжественныхъ случаяхъ; но какъ бы то ни было, нынѣ уже стала народною. Поелику же въ ней большая часть есть лирическая, или лучше, прямая важная Опера, по образцамъ Метастазія, должна быть вся писана краткими лирическими стихами, или, по крайней мѣрѣ, скандированною прозою, чтобъ удобно было ее сопровождать музыкою; а потому и скажемъ нѣчто объ ней.

Нѣмецкіе эстетики* италіянскую Оперу и хвалятъ и хулятъ. Они говорятъ: «Въ семъ чрезвычайномъ зрѣлищѣ господствуетъ удивительная смѣсь великаго и малаго, прекраснаго и нелѣпаго. — Въ лучшихъ-де операхъ видишь и слышишь такія вещи, которыя или по ничтожности, или по несообразности своей, подумаешь, для того только припутаны, дабы подурачить зрителей, попужать дѣтей и легкомысленную чернь. Между тѣмъ посреди сихъ бездѣлицъ, мелочей и даже обидныхъ для хорошаго вкуса представленій, встрѣчаешь такія дѣйствія, которыя глубоко проницаютъ сердце, наполняютъ душу восхищеніемъ, нѣжнѣйшимъ состраданіемъ, сладостнымъ удовольствіемъ, или ужасомъ и содроганіемъ. Въ одной сценѣ негодуешь на дурачество, въ другой, позабывая себя, берешь участіе въ дѣйствующихъ и не вѣришь, какимъ образомъ случилось, что тѣ же, которые удивляли великодушіемъ, благородною осанкою, вѣжливымъ обхожденіемъ, вдругъ, какъ шуты или сумасброды, смѣшною надутостію, уродливымъ кривляньемъ и всякими непристойностями морятъ со смѣху дѣтей и народъ, досаждая благомыслящимъ, которые для того иногда отъ нихъ отвращаются. Кромѣ сихъ противуположностей, несоотвѣтственностей и несвязностей въ игрѣ ихъ, благоразумію и хорошему вкусу противныхъ, усматриваются неудобства и почти невозможности имѣть совершенную Оперу по самымъ ея правиламъ. Въ ней требуется разнообразности, чудесности, безпрестанныхъ перемѣнъ и самой чрезъестественности въ отношеніи природы. Для сего необходимы не токмо всѣ художества, но и многія науки: Поэзія, Зодчество, Музыка, Живопись, Перспектива, Механика, Химія, Оптика, Гимнастика и самая Философія для познанія и

 

* Зюльцеръ въ словарѣ «О словесныхъ наукахъ» подъ словомъ Опера.

 

// 599

 

изъясненія всѣхъ страстей и тайныхъ изгибовъ сердца человѣческаго, какими средствами удобнѣе его растрогать и привести въ желаемое положеніе. Сего же безъ превосходныхъ дарованій виртуозовъ сдѣлать не можно. Таланты рѣдки, а ежели и найдутся, то наивеличайшая въ томъ состоитъ трудность, чтобъ по самолюбію, по самонравію и по неисчисленнымъ ихъ прихотямъ привести ихъ къ искреннему единодушію, дабы всѣ дѣйствовали согласно и къ единой цѣли. Всякій изъ нихъ своимъ искусствомъ хочетъ отличаться, не смотря на то, хотя бы на счетъ другаго, а иногда и на свой собственный, лишь бы, напримѣръ, поэту исполинскимъ воображеніемъ, пѣвцу чрезмѣрною вытяжкою голоса, музыканту непонятными прыжками перстовъ, при громкомъ рукоплесканіи заставить выпучить глаза и протянуть уши такого же вкуса людей, каковы они сами. Отъ того-то бываетъ, что они въ таковыхъ случаяхъ уподобляются тѣмъ канатнымъ прыгунамъ, которые руки свои принуждаютъ ходить, а ноги вкладывать въ ножны шпагу, думая, что это чрезвычайно хорошо. Отъ таковыхъ-то усилій и несообразностей съ прямымъ вкусомъ выходитъ въ итальянскихъ операхъ нелѣпица. Вмѣсто пріятнаго зрѣлища — игрище, вмѣсто восхитительной гармоніи — козлоглашеніе. Наконецъ, гг. нѣмецкіе эстетики говорятъ, что великолѣпное сіе представленіе со всѣмъ превосходствомъ его изобрѣтенія, наилучшимъ изъ всѣхъ представленій быть долженствующее, вымышлено больше по легкомыслію, нежели благоразумію, потому что оно съ одной стороны совершеннымъ почти быть не можетъ, а съ другой, въ странныхъ его и шутовскихъ явленіяхъ унижаетъ самыя превосходныя дарованія и дѣлаетъ изящныя художества презрительными. Самые Италіянцы признаются, что наивеликолѣпнѣйшая опера нерѣдко бываетъ скучною, даже и несносною, оттого что уклонилась отъ природы и не удерживаетъ въ себѣ даже и тѣни вѣроятія. Если же и доставляетъ нѣкоторое удовольствіе, то только минутное, для того что увеселяя зрѣніе и слухъ, не питаетъ души. Здравомысліе рѣдко въ операхъ проскакиваетъ. Въ разсужденіи чего, по великимъ на нее издержкамъ, по безчисленнымъ въ ней трудамъ и по многообразнымъ сцѣпленіямъ вещей, она подобна той многосложной машинѣ, которая

 

// 600

 

безпрестанно портится. Это, по изреченію Августа*, есть та рыба, которая не стóитъ золотой уды, или игра свѣчи. — Если жъ что и имѣетъ въ себѣ хорошаго, могущаго принесть нѣкоторую пользу, то единственно то, что подала случай соединить поэзію съ музыкою, какъ водилось то у древнихъ». — По всѣмъ таковымъ причинамъ, гг. эстетики желаютъ ея исправленія, дабы возвысить къ той благородной цѣли, какова была греческая трагедія, отъ которой она происходитъ.

Я не вовсе намѣренъ соглашаться съ таковымъ строгимъ судомъ, ниже смѣю защищать Оперу. Любимецъ музъ, имѣющій доступъ къ государю, уваженіе отъ своихъ подчиненныхъ и благорасположеніе къ себѣ публики, которому бы поручено было въ управленіе сіе важное зрѣлище, и посредственностію онаго можетъ заслужить благодарность. Тонкихъ знатоковъ мало, вкусы различны, и мигъ удовольствія — шагъ къ блаженству. А сего уже и много, когда доставится случай нѣкоторымъ и нѣсколько часовъ провести съ пріятностію. Какое же другое зрѣлище къ сему способнѣе, какъ Опера? — Она, мнѣ кажется, перечень, или сокращеніе всего зримаго міра. Скажу болѣе: она есть живое царство поэзіи; образчикъ (идеалъ), или тѣнь того удовольствія, которое ни оку не видится, ни уху не слышится, ни на сердцѣ не восходитъ, по крайней мѣрѣ простолюдину[i]. Въ ней представляются сраженія, побѣды, торжества, великолѣпныя зданія, хижины, пещеры, бури, молніи, громы, волнующіяся моря, кораблекрушенія, бездны, пламень изрыгающія. Или въ противоположность тому: пріятныя рощи, долины, журчащіе источники, цвѣтущіе луга, въ нощи блистающая, сіяющее полуденное солнце; въ ней снисходятъ на землю облака, сидятъ на нихъ боги, летаютъ геніи, являются привидѣнія, чудовища, звѣри, рыкаютъ львы, ходятъ деревья, возвышаются и исчезаютъ холмы, поютъ птицы, раздается эхо. Словомъ, видишь предъ собою волшебный, очаровательный міръ, въ которомъ взоръ объемлется блескомъ, слухъ

 

* Светоній, римскій источникъ, въ жизни сего императора при случаѣ разсужденія о войнѣ.

 

// 601

 

гармоніею, умъ непонятностію, и всю сію чудесность видишь искусствомъ сотворенну, а притомъ въ уменьшительномъ видѣ, и человѣкъ познаетъ тутъ все свое величіе и владычество надъ вселенной. Подлинно, послѣ великолѣпной оперы находишься въ нѣкоемъ сладкомъ упоеніи, какъ бы послѣ пріятнаго сна, забываешь всякую непріятность въ жизни. Чего же желать? — Касательно же моральной ея цѣли, то что препятствуетъ возвести ее на ту же степень достоинства и уваженія, въ коемъ была греческая Трагедія? — Извѣстно, что въ Аѳинахъ театръ былъ политическое учрежденіе. Имъ Греція поддерживала долгое время великодушныя чувствованія своего народа, превосходство ея надъ варварами доказывающія. Много говорено и писано, что слава есть страсть душъ благородныхъ; что ничѣмъ другимъ героевъ рождать и сердцами ихъ располагать не можно, какъ ею одною. Великій Суворовъ развѣдывалъ, чтó о немъ говорятъ ямщики на подставахъ, крестьяне на сходкахъ. Отъ гражданъ они получаютъ извѣстіе о городскихъ потѣхахъ, если въ нихъ сами не случатся. Ничѣмъ такъ не поражается умъ народа и не напрвляется къ одной мѣтѣ правительства своего, какъ таковыми приманчивыми зрѣлищами. Вотъ тонкость политики ареопага и истинное поприще Оперы. Нигдѣ не можно лучше и пристойнѣе воспѣвать высокія сильныя оды, препровожденныя арфою, въ безсмертную память героевъ отечества и въ славу добрыхъ государей, какъ въ оперѣ на театрѣ. Екатерина Великая знала это совершенно. Мы видѣли и слышали, какое дѣйствіе имѣло героическое музыкальное представленіе, сочиненное ею въ военное время подъ названіемъ Олегъ, въ которомъ одна строфа изъ 16 оды г. Ломоносова была воспѣваема:

Необходимая судьба

Во всѣ народы положила,

Дабы военная труба

Унылыхъ къ бодрости будила.

 

Одинъ стихъ въ такомъ представленіи можетъ произвести слѣдствія, подобныя извѣстному слову, сказанному Александромъ Великимъ* Кассандру.

 

* Плутархъ въ жизни Александра Великаго говоритъ Кассандру: «Ты

 

// 602

 

Но оставимъ политику; сообщимъ нужныя замѣчанія для желающихъ сочинять оперы.

По принятому издревле обыкновенію, ради своей чудесности, Опера — разумѣется трагическая — почерпаетъ свое содержаніе изъ языческой миѳологіи, древней и средней исторіи. Лица ея — боги, герои, рыцари, богатыри, феи, волшебники и волшебницы.

У насъ изъ славянскаго баснословія, сказокъ и пѣсенъ древнихъ и народныхъ, писанныхъ и собранныхъ господами Поповымъ, Чулковымъ, Ключаревымъ и прочими въ такъ названныхъ книгахъ: Досугахъ, Славянскихъ сказкахъ и пѣсенникахъ[47], много заимствовать можно чудесныхъ происшествій. Сочинитель оперъ и трагикъ могутъ одно и то же содержаніе обработывать, представляя знаменитыя дѣйствія, запутанныя противоборющимися страстями, которыя оканчиваются какими-либо поразительными развязками торжественныхъ или плачевныхъ приключеній. Сочинитель оперы отличается тѣмъ только отъ трагика, что смѣло уклоняется отъ естественнаго пути и даже совсѣмъ его выпускаетъ изъ виду; ослѣпляетъ зрителей частыми перемѣнами, разнообразіемъ, великолѣпіемъ и чудесностію приводитъ въ удивленіе, не смотря на то, естественно или неестественно, вѣроятно или невѣроятно. Въ трагическомъ родѣ предпочитаетъ всѣмъ другимъ высокое трогательное, и изъясняется сильнымъ чувствомъ, а не словами одними; въ планѣ и въ дѣйствіяхъ избѣгаетъ умничества, держится простоты, въ ходѣ не спешитъ чрезъ мѣру, зная, что противно то свойству пѣнія, еще того болѣе бережется отъ продолжительной и трудной развязки, почитая, что это дѣло ума, и нужно въ Трагедіи, а не въ Оперѣ, гдѣ надобно болѣе чувства, въ продолженіе котораго, что говоритъ, что дѣлаетъ, то и выражаетъ языкомъ краткимъ, чистымъ. Пѣсни, или самыя оды для хоровъ, когда бы пристойность и случай позволили пѣть ихъ, должны быть ненадуты, просты, сильны, жи-

 

со временемъ почувствуешь, ежели угнетенъ народъ». Сей выговоръ во всю жизнь пребывалъ въ его памяти, такъ что онъ по его смерти, увидя въ первый разъ статую сего монарха, вострепеталъ отъ ужаса.

 

// 603

 

вымъ наполнены чувствованіемъ. Самой первой степени поэтъ, ежели онъ въ слогѣ своемъ нечистъ, тяжелъ, единообразенъ, единозвученъ, не умѣетъ изгибаться по страстямъ и облекать ихъ въ сердечныя чувствованія, — къ сочиненію оперы не годится. Не позаимствуютъ отъ него ни выразительности, ни пріятности лицедѣй и уставщикъ музыки. Сочинитель оперъ непремѣнно долженъ знать ихъ дарованія и примѣняться къ нимъ, или они къ нему, дабы во всѣхъ частяхъ оперы соблюдена была гармонія. Комическій оперистъ, примѣняясь къ сему, заимствуетъ содержанія свои изъ романовъ, изъ общежитія, шутитъ благородно, болѣе мыслями нежели словами, избѣгая площадныхъ, а паче перековеркиванія ихъ по выговору иностранцевъ. Италіянцы обильны и тѣми и другими, а Французы болѣе комическими операми, особливо маленькими, называемыми у нихъ оперетками. У насъ важныхъ оперъ, сколько я знаю, только двѣ, сочиненныя Сумароковымъ: Цефалъ и Прокрисъ, Пирамъ и Тизбе[48].Есть переведенныя изъ Метастазія и другихъ иностранныхъ; но онѣ играны на тѣхъ языкахъ, а не на русскомъ. Находится нѣсколько забавныхъ, сочиненія гг. двухъ Княжниныхъ, Хераскова, князя Горчакова, князя Шаховскаго, Попова и прочихъ; но всѣмъ предпочитается г. Аблесимова Мельникъ, по естественному его плану, завязкѣ и языку простому. Выше видно, что покойная императрица удостоивала сей родъ поэзіи своимъ занятіемъ. Она любила русскій народъ и желала пріучить его и на театрѣ къ собственной его идіомѣ*.

 

О ПѢСНѢ.

 

Пѣсня родилась вмѣстѣ съ человѣкомъ прежде нежели лепеталъ, издавалъ онъ гласъ. О семъ уже сказано въ самомъ началѣ сего лирическаго разсужденія. Россійскія старинныя пѣсни раз-

 

* Черта характера, нрава, или обыкновенія частнаго человѣка, или цѣлаго народа.

 

// 604

 

дѣляются на три статьи: на протяжныя, плясовыя и среднія. О характерѣ, мелодіи и сходствѣ ихъ съ древними греческими видно въ предисловіи покойнаго тайнаго совѣтника и кавалера Львова, при книгѣ, изданной имъ въ 1790 году о народномъ русскомъ пѣніи, гдѣ всякаго содержанія пѣсни, собранныя стараніемъ его, положены на ноты придворнымъ капельмейстеромъ Прачем*. — Здѣсь скажемъ нѣчто о ихъ стихотвореніи; оно просто, ближе къ природѣ, нежели къ искусству; отличается, большею частію въ началахъ пѣсенъ, едва ли не отъ всѣхъ иностранныхъ, отрицательными сравненіями и сокращенными прилагательными именами, какъ-то: не ясенъ соколъ по поднебесью, чернъ воронъ, вмѣсто черный, что придаетъ ему нѣкоторую особенную загадку, важность и силу; не во всѣхъ есть связь; большая часть безъ риѳмъ; разнаго рода и мѣръ стиховъ; а не такъ, какъ нынѣ пишутся съ риѳмами, одними почти трехстопными ямбами и хореями. Вотъ ихъ спечатокъ, или подобіе древнимъ: цыганскія, по быстротѣ слога и по приговоркѣ какой-нибудь одной рѣчи, точно суть диѳирамбы; подблюдныя по гаданіямъ, или клиноды; святочныя, по игрѣ**, какъ наша: живъ, живъ курилко, и такъ далѣе. Нельзя сказать, чтобъ въ нихъ и поэзіи не было, хотя не во всѣхъ. Находятся такія, въ которыхъ видно не только живое воображеніе дикой природы, точное означеніе времени, трогательныя, нѣжныя чувства, но и философическое познаніе сердца человѣческаго.

 

* Нѣкто Матвѣй Гутри[49], заимствуя отъ Львова, написалъ и напечаталъ на французскомъ языкѣ разсужденіе о русскихъ пѣсняхъ, сказавъ, что взялъ оное отъ Прача; а какъ Прачъ совсѣмъ не зналъ русскаго языка и не могъ разумѣть ни характера, ни красотъ тѣхъ пѣсенъ, а клалъ только слова на ноты по объявленію Львова, то изъ сего только то можетъ намъ служить къ замѣчанію, какъ гг. иностранцы и въ самыхъ бездѣлицахъ затмѣваютъ вездѣ способности и славу Русскихъ.

** Игра древняя греческая, учрежденная въ память похищенія Прозерпины Плутономъ, гдѣ съ зажженными лучинами или головнями бѣгали и искали похищенной.

 

// 605

 

Такова есть пѣсня въ сказанной книгѣ подъ № 3. Находятся такія, кои веселую фантазію въ веселыхъ видахъ изъявляютъ, напримѣръ подъ № 15. Есть показывающія естественное вѣрное подобіе, какъ подъ № 34. Наконецъ не недостаетъ и такихъ, въ которыхъ показывается сравненіями нѣжнѣйшая въ своемъ родѣ высокость мыслей, проницающая душу; также и такихъ, которыя мрачными картинами и мужествомъ во вкусѣ Оссіяна возбуждаютъ къ героизму. Первая изъ сихъ двухъ послѣднихъ подъ № 29. Скажемъ вкратцѣ ея содержаніе: любовникъ проситъ позволенія у прежней своей любовницы жениться, увѣряя ее, что онъ ее будетъ любить по прежнему. Она ему отвѣтствуетъ:

 

Ахъ, не грѣть солнцу жарче лѣтняго,

Не любить другу больше прежняго.

 

Вторую прилагаю подлинникомъ:

 

Ужъ какъ палъ туманъ на сине море,

А злодѣй-тоска въ ретиво сердце;

Не сходить туману съ синя моря,

Ужъ не выдти кручинѣ изъ сердца вонъ.

Не звѣзда блеститъ далече въ чистомъ полѣ.

Курится огонечекъ малешенекъ:

У огонечка разостланъ шелковой коверъ,

На коврикѣ лежитъ удалъ добрый молодецъ,

Прижимаетъ бѣлымъ платомъ рану смертную,

Унимаетъ молодецкую кровь горячую.

Подлѣ молодца стоитъ тутъ его добрый конь,

И онъ бьетъ своимъ копытомъ въ мать сыру землю,

Будто слово хочетъ вымолвить хозяину:

Ты вставай, вставай, удалой добрый молодецъ!

Ты садися на меня на своего слугу,

Отвезу я добра молодца въ свою сторону,

Къ отцу, къ матери родимой, къ роду-племени,

Къ милымъ дѣтушкамъ, къ молодой женѣ. —

Какъ вздохнетъ удалой добрый молодецъ;

Подымалась у удалаго его крѣпка грудь;

Опускались у молодца бѣлы руки,

 

// 606

 

Растворилась его рана смертная,

Пролилась ручьемъ кипячимъ кровь горячая.

Тутъ промолвилъ добрый молодецъ своему коню:

Охъ, ты, конь мой, конь, лошадь вѣрная!

Ты товарищъ моей участи,

Добрый пайшикъ службы царскія!

Ты скажи моей молодой вловѣ,

Что женился я на другой женѣ;

Что за ней я взялъ поле чистое,

Насъ сосватала сабля острая,

Положила спать калена стрѣла.

Сочин. неизвѣстнаго[50].

 

Словомъ: въ русскихъ древнихъ народныхъ пѣсняхъ много любопытнаго разнообразія въ картинахъ и въ слогѣ, свойственныхъ нашей поэзіи. Можно о семъ читать съ великою основательностію писанное Шишковымъ въ разговорахъ его о словесности, напечатанныхъ въ прошломъ 1811 году. Но относительно древнихъ пѣсней, изданныхъ г. Ключаревымъ[51], о коихъ выше при описаніи Романса упомянуто, что въ нихъ нѣтъ почти поэзіи, ни разнообразія въ картинахъ, ни въ стопосложеніи, кромѣ весьма немногихъ. Онѣ одноцвѣтны и однотонны. Въ нихъ только господствуетъ гигантескъ, или богатырское хвастовство, какъ въ хлѣбосольствѣ, такъ и въ сраженіяхъ, безъ всякаго вкуса. Выпиваютъ однимъ духомъ по ушату вина, побиваютъ тысячи бусурмановъ трупомъ одного схваченнаго за ноги, и тому подобная нелѣпица, варварство и грубое неуваженіе женскому полу изъявляющая. А какъ разсказы таковыхъ побѣдъ почти всѣ[ii] оканчиваются надъ Татарами, то и должно заключить изъ сего, что по освобожденіи уже отъ ига ихъ онѣ сочинены какимъ-нибудь

 

// 607

 

однимъ человѣкомъ, а не многими, чѣмъ и доказывается не вкусъ цѣлаго народа. Примѣчанія жъ въ нихъ только то достойно, что видны при нѣкоторыхъ случаяхъ повторенія, какъ въ Гомеровыхъ пѣсняхъ, того же самаго и тѣми же точными словами, что уже выше было сказано. Но теперь станемъ говорить о нынѣшнихъ пѣсняхъ: онѣ заимствованы отъ Европейцевъ. Ежели не взять появленія ихъ со времени Тредьяковскаго[iii], когда онъ перевелъ нѣсколько французскихъ и небольшую поэму, называемую: Ѣзда въ островъ любви, также сочинилъ нѣсколько своихъ пѣсенъ, будучи еще въ Гамбургѣ 1730 года, какова напримѣръ:

 

Весна катитъ,

Зиму валитъ,

Поютъ птички

Со синички,

Хвостомъ машутъ и лисички:

 

то и нельзя, кажется, происхожденіе новыхъ нашихъ пѣсенъ отнести далѣе времени Петра Великаго, когда сблизилъ онъ насъ съ Европою. Царствованіе императрицы Елисаветы вѣкъ былъ пѣсенъ. Она сама благоволила снисходить на сію забаву[52]. Для показанія тогдашняго вкуса прилагаю ниже сего пѣсню, сколько по преданію извѣстно, сочиненную собственною ея особою. Таковыя вообще пѣсни, разумѣется изящныя, или лучшаго разбора людей, по разсужденію эстетиковъ, не что иное, какъ мгновенный взглядъ на природу пріятную, нѣжную, веселую, игривую, въ которой наслаждается человѣкъ блаженствомъ жизни; или вопреки тому, въ несчастныхъ случаяхъ сокрушается горестію, уныніемъ, тоскою, печалію и далѣе. Предлогъ пѣсни, выраженіе и ходъ ея приличенъ ея содержанію. Онъ легокъ, естественъ, простъ. Въ пѣсни господствуетъ полное, живое чувство, какъ и въ одѣ; но только гораздо тише, не съ такимъ возвышеніемъ и распространеніемъ. Пѣсня назначена природою для пѣнія: то и должна она быть сладкозвучною, способною къ музыкѣ и къ повторенію ка-

 

// 608

 

кимъ-либо инструментомъ. Въ пѣснѣ ни радостное, ни горестное, ни забавное, ни издѣвочное ощущеніе не преступаетъ правилъ благопристойности и границъ общежитія. Знатоки говорятъ, чтомежду пѣснею и одою трудно положить черту различія. Но если оно и существуетъ, то основывается ни на чемъ другомъ, какъ на постепенности. Для разбора же подобныхъ степеней въ сочиненіяхъ надобенъ весьма проницательный умъ и крайне тонкое чувство, чтобъ опредѣлить ихъ рѣшительную разность. Въ одѣ и пѣснѣ столь много общаго, что та и другая имѣютъ право на присвоеніе себѣ обоюднаго названія; однакоже не неможно указать и между ими нѣкоторыхъ оттѣнковъ, какъ по внутреннему, такъ и по внѣшнему ихъ расположенію. По внутреннему: пѣсня держится всегда одного прямаго направленія, а ода извивчиво удаляется къ околичнымъ и побочнымъ идеямъ. Пѣсня изъясняетъ одну какую-либо страсть, а ода перелетаетъ и къ другимъ. Пѣсня имѣетъ слогъ простой, тонкій, тихій, сладкій, легкій, чистый; а ода смѣлый, громкій, возвышенный, цвѣтущій, блестящій и не столькой иногда обработанный. Пѣсня долгое время иногда удерживаетъ одно ощущеніе, дабы продолженіемъ онаго болѣе напечатлѣться въ памяти; а ода разнообразіемъ своимъ приводитъ умъ въ восторгъ и скоро забывается. Пѣсня сколько возможно удаляетъ отъ себя картины и витійство, а ода, напротивъ того, украшается ими. Пѣсня чувство, а ода жаръ. По внешнему составу: пѣсня имѣетъ сходные съ первымъ, одинакіе и ровные куплеты; а ода иногда разномѣрныя и неравнострочныя строфы. Пѣсня во всякомъ куплетѣ содержитъ полный смыслъ и окончательные періоды; а въ одѣ нерѣдко летитъ мысль не токмо въ сосѣдственныя, но и въ послѣдующія строфы. Пѣсни у насъ пишутся по большой части хореями, или другими метрами, но только трехъ-стопными, или двухъ-стопными стихами, удобными полагаться на музыку; а оды для чтенія, наиболѣе четырехъ-стопными ямбами, громогласные звуки издающими, по крайней мѣрѣ такъ почти всегда писали гг. Ломоносовъ и Сумароковъ, послѣдуя Нѣмцамъ и Французамъ. Пѣсня имѣетъ одинъ напѣвъ, или мелодію, въ разсужденіи единообразнаго ея куплетовъ расположенія и мѣры стиховъ, которые легко могутъ затверживаться наизусть и вновь

 

// 609

 

возраждаться въ памяти своимъ голосомъ; а ода, по неравнымъ своимъ строфамъ и разносильнымъ выраженіямъ, въ разсужденіи разныхъ своихъ предметовъ, разною гармоніею препровождаться долженствуетъ и не легко затверживается въ памяти. Пѣсня должна украшаться неискусственною простотою, гладкотекущими стихами и богатыми риѳмами; а ода довольствуется однимъ механическимъ движеніемъ и просодіею, небрежа слишкомъ о звонкихъ риѳмахъ, или вовсе пишется безъ оныхъ; но печется только о богатствѣ, высокости мысли и яркой выразительности. Въ пѣснѣ царствуетъ пріятность, а въ одѣ пареніе. Пѣсня никакой шероховатости, никакой погрѣшности не терпитъ; а въ одѣ иногда, какъ въ солнцѣ, небольшія пятна извиняются. Пѣсня вообще убѣгаетъ важныхъ, славянскихъ словъ, смѣлыхъ оборотовъ и всякихъ лирическихъ украшеній, довольствуется одною только ясностію и искусственною простотою; а ода безъ славянскаго языка, извитій и глубокомыслія почти обойтиться не можетъ. Наконецъ, въ пѣсни все должно быть естественно, легко, кратко, трогательно, страстно, игриво и ясно, безъ всякаго умничества и натяжекъ. Превосходный лирикъ долженъ иногда уступить, въ сочиненіи пѣсни, вѣтряной, веселонравной дамѣ. Французы въ семъ родѣ поэзіи признаются во всей Европѣ лучшими искусниками. Особливо ихъ любовныя, забавныя, застольныя пѣсни, по вкусу пріятности своей, едва ли не достигли совершенства. Множество и у насъ подобныхъ, иныя можетъ быть и не хуже, чтó можно видѣть во всѣхъ нашихъ пѣсенникахъ, гдѣ находятся пѣсни на всякіе случаи. Лучшіе пѣсней сочинители у насъ почитаются: гг. Нелединскій, Дмитріевъ, Поповъ, Богдановичъ, Капнистъ, Карамзинъ, князь Горчаковъ и другіе, которыхъ имена предоставляю себѣ показать, а особливо отличныхъ лириковъ, въ номенклатурѣ. Въ заключеніе вотъ та пасторальная пѣсня, которая относится преданіемъ къ помянутой высочайшей сочинительницѣ:

 

Чистый источникъ! всѣхъ цвѣтовъ красивѣй,

Всѣхъ пріятнѣй мнѣ луговъ

Ты и рощъ всѣхъ, ахъ! и меня счастливѣй,

Горъ, долинокъ и кустовъ;

 

// 610

 

Но не тѣмъ, что лишь струйки тихо льются

По сыпучему песку

И что птичекъ въ слухъ пѣсни раздаются

По зеленому лѣску.

Нѣтъ, не тѣмъ; но прекрасно умывала

Нимфа что лицо тобой,

Съ брегу бѣлыя ноги опускала

И токъ украшала твой.

Тутъ и алыя розы устыдились,

Зря ланиты и уста,

И лилеи къ ней на грудь преклонились,

Что бѣлѣй ихъ красота.

О, коль счастливы желтыя песчинки,

Тронуты ея стопой!

О, коль пріятны легкія травинки,

Смятыя ея красой!

Тише жъ нынѣ, тише протекайте,

Чисты струйки по песку

И слѣдовъ съ моихъ глазъ вы не смывайте, —

Смойте лишь мою тоску.

 

________

 

 

// 611

 

ЗАМѢЧАНIЯ ЕВГЕНIЯ БОЛХОВИТИНОВА

 

НА

 

РАЗСУЖДЕНIЕ О ЛИРИЧЕСКОЙ ПОЭЗIИ[53].

 

I.

Примѣчанiя на книжку 2, № 1 Чтенія въ Бесѣдѣ[54].

 

Стр. 516. Въ 1752-мъ году Тредьяковскій уже вторично издалъ прежнія свои сочиненія съ новѣйшими. А разсужденіе объ одѣ онъ гораздо пространнѣе напечаталъ при первомъ изданіи 1734 года своей оды о здачѣ города Гданска съ Юнкеровымъ нѣмецкимъ переводомъ сей оды и разсужденія объ одѣ. У меня есть сіе оригинальное изданіе. Тутъ гораздо больше сказано объ одѣ, нежели въ изданіи 1752 года.

Стр. 517. Слово Греческое οδιε ничего не значитъ, и нѣтъ такого слова на Греческомъ языкѣ. А вотъ полное словопроизводство: α̉ίδω или α̉είδω значитъ пою, а оттуда уже происходитъ слово ω̉δείον театральное мѣсто или народное собраніе, гдѣ на показъ или на споръ музыканты или стихотворцы пѣвали въ Аѳинахъ ли, или гдѣ бы то ни было, свои пѣсни, или Гомеровы рапсодіи.

Страница таже. Вѣрить нельзя, чтобы первоначальныя, самыя древнѣйшія пѣсни сопрягаемы уже были съ музыкальными инструментами. Ибо скорѣе можно изобрѣсть поэзію, голосное пѣніе и пляску, нежели музыкальные инструменты. Для каданса пляски и нынѣ Сибирскіе дикіе народы и Американцы употребляютъ только побрякушки и бубны. Музыкальные инструменты суть уже гораздо высшее произведеніе воображенія и опыта, и прежде найдены духовые инструменты, какъ наприм. дудки, рожки и проч. нежели струнные.

 

// 612

 

Стр. 517 и 518. Псаломъ Давидовъ 103: Благослови душе моя Господа, Господи Боже мой и проч., хотя и почитается Давыдовымъ но написанъ въ лицѣ Адама, по сотвореніи удивлявшагося творенію Божію.

Стр. 519 въ примѣчаніи. Псалмъ, пѣснопѣніе, происходитъ отъ греческаго глагола ψάλλω (а не ψαλλο) играю на инструментѣ струнномъ или припѣваю, а Еврейское слово небель значитъ музыкальный струнный инструментъ, лиру или цитру фигурою на подобіе Δ.

Стр. таже 518, строка 7 снизу. До насъ не дошло ни одной пѣсни Еврѣйской старѣе Моисеевой по прохожденіи чрезъ Черное море (Исхода глав. XV). Но Еврейскіе филологи замѣчаютъ, что самъ Моисей въ разныхъ мѣстахъ своихъ книгъ упоминаетъ о гимнахъ гораздо древнѣйшихъ его, пѣвавшихся Еврейскимъ народомъ въ собраніяхъ. Моисей напоминаетъ только первыя слова сихъ пѣсней; потому что современникамъ его онѣ всѣмъ уже были извѣстны наизусть.

Стр. 519. Вмѣсто примѣра псалма 76 лучше бы выставить примѣръ изъ Iова гл. 37 ст. 2—7, или того же псалма 76-го стихи 17, 18, 19, или Исаіи гл. 30 ст. 30 и 31.

Стр. 520. Изъ пѣсни Игоревой о Боянѣ вы невѣрно выписали слова Сочинителевы; а вотъ какъ они стоятъ въ подлинникѣ:

Боянъ же вѣщія свои персты на живыя струны вскладаше, они же сами княземъ славу рокотаху.

Стр. 521. Хотя нѣкоторые и производятъ имя Бояна отъ Рускаго глагола Баю, но это все догадки. Въ Игоревой пѣсни онъ названъ не Баянъ, а Боянъ. Были у Татаръ Бояны, а не Баяны. Смотр. Лѣтописецъ Руской изданный Н. А. Львовымъ въ С. П. Б. 1792 года часть III. стр. 431 и часть V стр. 153 и 185.

У Евреевъ Пророки сперва назывались видящими или прозорливцами. См. 1 Царст. глава IX ст. 9. Потомъ людьми Божіими, Ангелами и посланниками Господними. Еврейское слово Набагъ, соотвѣтствующее пророку, иногда значитъ предсказателя, иногда вдохновеннаго отъ Бога. Но никогда не значитъ собственно стихотворца. Уже у язычниковъ слово propheta и vates пророкъ получило сіе знаменованіе; и въ семъ-то языческомъ смыслѣ Св. Апост. Павелъ въ посланіи къ Титу гл. 1 ст. 12 назвалъ Епименида Критскимъ Пророкомъ.

Стр. 521. Названіе Греческій Бардъ весьма не свойственно. Приличнѣе гораздо сказать Германскій или Целтскій Пиндаръ, нежели Бардъ Греческій. Ибо Греки оригиналъ, къ коему нельзя приравнивать сѣверныхъ варваровъ съ ихъ бардами.

Стр. 522. «На концѣ копья онъ взлелѣянъ» и проч. Это въ Игоревой пѣсни сказано вотъ какъ:

«а мои ти Куряни свѣдоми къмети, подъ трубами повити, подъ шеломы взлелѣяны, конецъ копья вскормлени» и проч.

 

// 613

 

Наши толкователи можетъ быть не вѣдали, что у Сѣверныхъ воинственныхъ народовъ былъ обычай новорожденнымъ своимъ младенцамъ давать пищу концомъ меча. Смотр. Далинову Шведскую Исторію Часть I кн. 1. стр. 331 Рускаго переводу.

Стр. 522. Переводъ Сумарокова Руссовой оды не хуже Ломоносова; а намъ кажется слабѣе только по хореическому метру Сумарокова, противу ямбическаго Ломоносова. Ибо ямбъ въ важныхъ матеріяхъ приличнѣе хорея. А Сумароковъ любилъ больше въ одахъ хорей.

Стр. 538. Слова: въ истиннѣ обитающей въ Богѣ, что-то непонятны. Высокость вотъ какъ опредѣляетъ Боало: «высокость, говоритъ онъ, есть нѣкая сила рѣчи, могущая возвысить и восхитить душу, производящая или отъ величественной мысли и благородства чувствованія, или отъ великолѣпія словъ, или отъ гармоническаго живаго оборота, одушевленнаго выраженіемъ, то есть, отъ какой нибудь изъ сихъ вещей порознь, а совершеннѣйшая высокость отъ всѣхъ сихъ вещей совокупно».

Стр. 539. О безправильности и качествахъ оды и о лирическихъ стихотворцахъ, совѣтую прочитать прекрасныя Лебрюневы замѣчанія, напечатанныя въ Вѣстникѣ Европы 1812 г. № 2, стр. 110 и слѣдующ.

Стр. 540. Слова: иначе любовь не будетъ уже противницею ненависти и проч. что-то непонятны. У Горація, а еще больше у Пиндара много въ одахъ изображаются противныя страсти. Сопротивоположеніе не только не мѣшаетъ единству, но и объясняетъ предмѣты.

Стр. 547. Вмѣсто словъ колоссъ Россійскій надобно сказать колоссъ Родійскій или Родосскій.

Стр. 568. Несправедливо, что будто Моисей наряду съ другими законодавцами изрекалъ законы свои стихами. Въ Моисеевыхъ законахъ етого невидно. Да и въ другихъ упомянутыхъ здѣсь законодавцахъ его не вовсе вѣрно. Стихотворцы могли быть законодателями нравственными, а не политическими. Но законодатели древніе не всегда были стихотворцами.

Стр. 577. Древній въ христіанской Церкви гимнъ есть такъ же Слава въ вышнихъ Богу, и онъ гораздо древнѣе Амвросіева гимна, Тебѣ Бога хвалимъ.

Стр. таже. Всѣ приписываемые Гомеру гимны щитаются подложными, хотя и печатаются при Гомеровыхъ сочиненіяхъ.

Стр. 581 въ примѣчаніи. Что такое Пріомъ не знаю, развѣ надобно бы сказать Проемъ или Проимъ, и ето будетъ значить предпѣніе или прелюдія. Номъ, по изъясненію Руссову, не значитъ настоящую пѣснь, а напѣвъ, по образцу коего надлежитъ пѣть или играть пѣснь. Просодія не созвучное повтореніе, а родъ флейтнаго нома или напѣва при началѣ жертвоприношеній. Пеанъ хотя сперва значилъ пѣснь Аполлону, но также называлась и пѣснь въ честь Минервѣ, и другимъ богамъ и героямъ.

 

// 614

 

II.

Примѣчанiя на книжку 6 Чтенiя въ Бесѣдѣ.

 

Стр. 586. Славено-рунный свитокъ и провѣщанія Новгородскихъ жрецовъ лучше снести наконецъ въ обозрѣніе Русскихъ Лириковъ. Весьма желательно, чтобы вы напечатали сполна весь сей гимнъ и всѣ провѣщанія жрецовъ. Это для насъ любопытнѣе китайской поезіи. Г. Селакадзевъ или не скоро, или совсѣмъ не рѣшится издать ихъ; ибо ему много будетъ противорѣчниковъ. А вы какъ сторонній и какъ бы мимоходомъ познакомите насъ съ сею диковинкою, хотя древность ея и очень сомнительна. Особливо не надобно вамъ увѣрять своихъ читателей о принадлежности ея къ I-му или V вѣку.

Стр. 590 строка 9 снизу. Вмѣсто по распѣвѣ надобно сказать по распѣву.

Стр. 591 строка 20 и слѣд. Вмѣсто словъ но образцы оныхъ чрезъ благочестивыхъ пѣснопѣвцевъ остались и проч. надобно сказать: но образцы древнихъ тѣхъ піитовъ, т. е. Пиндара и Горація, остались недосязаемы и для нашихъ временъ.

Стр. 592, примѣч. Помѣстите прекрасной, но рѣдкимъ извѣстный Львова переводъ Гаралдовой пѣсни на концѣ въ обозреніи Русскихъ Лириковъ. Гаралдъ воспитывался при дворѣ нашего князя Ярослава Владимировича, и полагаютъ, что пѣснь сію сочинилъ дочери Ярославовой Елисаветѣ, которая за него и выдана замужъ. А посему стихотвореніе сіе нѣкоторымъ образомъ можетъ принадлежать къ нашему (sic), или по крайней мѣрѣ будетъ образцомъ, съ коимъ могла тогда соображаться и Руская поэзія.

Стр. 593. Университетъ Парижскій составился и получилъ уже уставъ съ раздѣленіемъ на націи въ самомъ началѣ XII вѣка, а нашествіе кипчатскихъ ордъ на Россію первое было около 1224-го, а второе около 1237 года. Итакъ это не одновременно. Далѣе опять нескладно сказано, что будто крестовые рыцари заимствовали поезію отъ Арабовъ, владѣвшихъ Испаніею. Крестовые походы были на востокъ къ Палестинѣ, а не въ Испанію, которая на западѣ Европы. Вотъ ходъ и связь Европейскихъ дѣлъ съ Сарацинскими: Сарацины сначала IX вѣка начали на востокѣ заниматься науками и въ томъ же вѣкѣ простирать свои завоеванія на западъ. Около 827 года завладѣли Сициліею и до 1059-го года тамъ гнѣздились. А между тѣмъ другое племя Сарацинъ именуемое Мавры, съ 811 года перешедъ изъ Африки въ Европу, завладѣли Испаніею, и болѣе семи сотъ лѣтъ тамъ владычествовали. Туда-то послѣ съ востока перенесли они и науки. Итакъ не съ востока чрезъ Кресто-

 

// 615

 

выхъ рыцарей, а изъ за Пиринейскихъ горъ пришла въ Европу и первая Трубадурская поезія. Трубадуры появились съ границъ Испаніи окло 1120 года, а первый Крестовый походъ на востокъ былъ съ 1097 года. Крестовые рыцари тамъ только рѣзались, а не наукамъ учились.

Стр. 594. Вы помѣстили одну Трубодурскую музыку XIII вѣка. Помѣстите такъ же гдѣ нибудь музыку Пиндаровой оды и гимна Немезисѣ, кои я вамъ сообщилъ. Это драгоцѣнной остатокъ древней Греческой музыки.

Упомяните где нибудь, что около половины X вѣка (968) жила одна монахиня въ Саксонскомъ Гандерсгеймскомъ монастырѣ по имени Розвейда, или Розвѣнда, писавшая стихотворенія въ честь императору Оттону[55]. По имени ея примѣтно, чуть ли она не была родомъ изъ Славянъ, хотя сочиняла и не по славянски. Стихотворенія ея изданы Мейбоміемъ, 1621 года.

 

III.

О Славенорусскихъ Лирикахъ[56].

 

Поезія, музыка и пляска суть три самыя древнѣйшія дщери воображенія человѣческаго, и не было народа, даже и между дикими, у коего бы не находимы были оныя. Всѣ народы, прежде нежели научилися писать, имѣли уже пѣсни. Ихъ законы, исторіи, похвалы богамъ и героямъ воспѣваемы были прежде описаній въ книгахъ, и ихъ первые порывы восхищенія изображались пѣніемъ и пляскою.

Посему нѣтъ сомнѣнія, что и предки наши, Славяне и Руссы, имѣли у себя издревле пѣснопѣвцевъ. Но кто они были? Мракъ невѣденія сокрываетъ отъ насъ имена ихъ. Нѣкоторыя народныя пѣсни воспоминаютъ намъ о пѣснопѣніяхъ при пиршествахъ князей нашихъ: Владиміра, Ярослава и другихъ. Но и сіи остатки носятъ на себѣ печать произведенія ближайшихъ къ намъ временъ. Пѣснопѣвецъ полку Игорева сохранилъ намъ память о нѣкоторомъ Боянѣ, котораго называетъ онъ соловьемъ стараго времени и внукомъ Велесовымъ. Въ краткихъ, но выразительныхъ словахъ описываетъ онъ его парящій геній, говоря: «Боянъ бо вѣщій, аще кому хотяше пѣснь творити, растекашеся мыслію ко древу, сѣрымъ волкомъ по земли, сизымъ орломъ подъ облаки — и своя вѣщія персты на живыя струны вскладаше. Они же сами княземъ славу рокотаху». Итакъ вотъ первый извѣстный намъ Славенорусскій лирикъ, котораго однакожъ ни сочиненій, ни жизни, ни вѣка мы не знаемъ.

 

// 616

 

Пѣсни полку Игореву, имѣющей на себѣ признаки древности, хотя и не слишкомъ отдаленной, неизвѣстенъ такъ же намъ ни творецъ, ни вѣкъ. Но пѣснь сія есть больше Епическое, нежели Лирическое твореніе.

Древнія Русскія стихотворенія, изданныя г. Ключаревымъ съ изустныхъ преданій, представляютъ намъ смѣсь древнихъ произшествій и обычаевъ съ новѣйшими, и всѣ почти состоятъ изъ[iv] повторенія одинакихъ картинъ, въ которыхъ при всемъ томъ замѣтны порывы Сѣверной скандинавской лирической поэзіи. Къ нимъ же отнѣсти можно многія старинныя Рускія народныя пѣсни, до насъ дошедшія, въ коихъ сравненія и противоположенія, загадки, аллегоріи, смѣлыя метафоры, простонародныя поговорки, и хвастовство удальствомъ составляютъ такъ же отличительное свойство Сѣверной поезіи.

За ними слѣдуетъ положить канты, большею частію сочиненные для пѣнія въ Малороссіи. Вкусъ сихъ стихотвореній заимствованъ изъ Польши, завладѣвшей съ 15-го вѣка Малороссіею. Различіе кантовъ отъ старинныхъ нашихъ пѣсенъ, кромѣ содержанія, состоитъ еще и въ томъ, что канты писаны почти всѣ силлабическою просодіею, или щетомъ слоговъ безъ скансіи, по правиламъ Польской піитики: а пѣсни сочинены тоническою стопосложною просодіею изъ Дактилей и Анапестовъ, смѣшанныхъ иногда съ Ямбами и Хореями.

Въ семъ состояніи находилась наша Лирическая Поезія до XVII столѣтія, и въ первыхъ годахъ самаго сего столѣтія князь Антіохъ Кантемиръ около 1727 г. и въ то же почти время Тредьяковскій начали писать пѣсни въ новомъ вкусѣ, по примѣру Французскихъ, но старинною же силлабическою просодіею. Тредьяковскій однакожъ около 1728 года отважился написать нѣкоторыя пѣсни и стансы мѣрными хореическими стихами, а въ 1730 году написалъ первую пѣснь на коронованіе Императрицы Анны Iоанновны шестистопными и трехъ-стопными ямбами. Въ 1732 году пѣснь на новой годъ четверостопными и трехъ-стопными хореями. Въ 1733 году поздравительную Пѣснь на Новый годъ хореодактилическими стихами, пѣтую при дворѣ съ музыкою. Но въ 1734 году издалъ подражательную Боалу оду о здачѣ города Гданска опять силлабическою просодіею, съ присовокупленіемъ разсужденія объ одѣ. Послѣ уже оду сію передѣлалъ онъ четверостопными хореями, какъ напечатана она въ собраніи его сочиненій 1752 года.

Такимъ образомъ Тредьяковскій есть первый творецъ Россійской оды, хотя и въ неочищенномъ еще вкусѣ и языкѣ. Послѣ его уже написалъ Сумароковъ первую свою хореическую оду, возбудившую въ соотчичахъ истинный духъ Лирической Поезіи. Ломоносовъ показался послѣ ихъ (1739 г.), и возвелъ сей родъ творенія на Русскомъ языкѣ до высшей степени. Примѣры ихъ произвели многихъ подражателей въ одахъ, стансахъ, пѣсняхъ и прочихъ Лирическихъ стихотвореніяхъ Сумароковъ

 

// 617

 

больше всѣхъ оставилъ образцы на всѣ сіи роды, хотя и не во всѣхъ превосходные, и притомъ далъ Рускому театру первыя Рускія Оперы. Миллеръ, съ 1755 года начавшій издавать первыя въ Россіи ежемѣсячныя сочиненія, далъ случай нѣкоторымъ изъ молодыхъ людей открыть свои лирическія способности, и мы между ими, кромѣ Тредьяковскаго, Сумарокова и Ломоносова, находимъ уже многихъ. Въ первыхъ годахъ его журнала помѣщены многія стихотворенія Хераскова, Елагина, Нартова и Перепечина. Съ 1759 года Сумароковъ началъ издавать свой журналъ Трудолюбивую Пчелу, а съ 1761 года Херасковъ Невинное увеселеніе, въ коихъ помѣщали они свои и чужія лирическія стихи. Послѣдовавшія потомъ ежемѣсячныя изданія въ Петербургѣ и Москвѣ открыли еще больше лирическихъ писателей. Многія такъ же оды напечатаны были и особо на разныя случаи.

Естьли бы изчислять здѣсь всѣхъ Рускихъ стихотворцевъ, участвовавшихъ въ Лирическомъ родѣ, то число ихъ было бы весьма велико. Ибо нѣтъ стихотворца, который бы не писалъ чего нибудь лирическаго. Но я изчисляю здѣсь по хронологическому порядку только первоначальныхъ, прославившихся преимущественно въ семъ родѣ, и нѣкоторыхъ изъ послѣдователей имъ.

Тредьяковскій, Сумароковъ и Ломоносовъ суть у насъ основатели оды и другихъ подлинныхъ лирическихъ твореній. Барковъ Иванъ есть первый лирикъ въ шутливомъ и пріапейскомъ родѣ. Аблесимовъ Александръ есть первый творецъ національной Руской оперы. Херасковъ Михаилъ есть первый нашъ писатель въ философическихъ одахъ, Петровъ Василій есть первый творецъ вольныхъ одъ и пѣсней лирическихъ разнаго рода въ видѣ кантатъ. Изъ послѣдовавшихъ имъ писателей извѣстнѣе другихъ въ одахъ торжественныхъ: Богдановичъ Ипполитъ, Костровъ, Клушинъ, Лабзинъ, Пнинъ и Карамзинъ. Въ одахъ разнаго рода: Бобровъ, Дмитріевъ, Капнистъ, Карабановъ, Павелъ Голенищевъ-Кутузовъ, Графъ Хвостовъ. Въ нравственныхъ и шуточныхъ: Александръ Хвостовъ, Осиповъ, Иванъ Долгоруковъ. Въ операхъ: князь Горчаковъ и Княжнинъ. Въ пѣсняхъ: Нелединскій-Мелецкій. Въ балладахъ: Жуковскій. Есть и многіе другіе во всѣхъ сихъ родахъ, иногда оказывавшіе свои дарованія.

 

IV.

Примѣчанія къ рукописнымъ тетрадямъ Державина[57].

 

— Lingua Volgare языкъ народной и lingua Rustica Romana языкъ деревенской римской назывался вообще испорченной римской. А языкъ лимо-

 

// 618

 

нической въ одной только французской Поатьерской провинціи. И lingua Volgare и Rustica Romana точно произошли отъ кореннаго римскаго съ примѣсью словъ варварскихъ, такъ какъ руской отъ славянскаго съ примѣсью варяжскаго и сарматскаго. До 7-го вѣка писатели старались писать сколько можно ближе къ древнему римскому языку, но послѣ стали писать и испорченнымъ латинскимъ. А писатели латинскіе были почти всѣ духовные какъ въ прозѣ, такъ и въ стихахъ.

— Пѣсни первыхъ христіанъ были не одни еврейскіе псалмы, но сами христіане сочиняли гимны и съ ними прихаживали въ церковь для пѣнія, какъ видно изъ Павлова 1-го посланія къ Коринфянамъ гл. XIV. ст. 26, гдѣ говоритъ онъ: что убо братіе, егда сходитеся кійждо васъ псаломъ имать? Здѣсь псаломъ значитъ пѣсни христіанами сочинявшіяся. А въ посланіи къ Ефесеемъ гл. V.ст. 19. онъ именно различаетъ псалмы (т. е. каноническіе или Давидовы) отъ пѣній и пѣсней духовныхъ. Въ семъ мѣстѣ на подлинномъ греческомъ языкѣ у апостола Павла псалмы названы псалмами, пѣніи имнами, а пѣсни одами. Въ посланіи къ Колоссаемъ гл. III. ст. 16. Точно тѣми же греческими именами названы псалмы, пѣнія и пѣсни духовныя. Слово славенское пѣснь и въ Апокалипсисѣ гл. V. ст. 9. гл. XIV. 3. Также на греческомъ подлинникѣ стоитъ ода; а въ гл. XV. ст. 3. и пѣснь Моисеева названа въ греческомъ одою Моисеевою.

— Не чрезъ одно воспѣваніе пѣсней христіанство сдѣлалось извѣстнымъ правительству. Ибо еще прежде Плинія Тацитъ упоминалъ о христіанахъ не по пѣснямъ. А Плиній только между прочимъ описаніемъ христіанъ писалъ къ Траяну, что они поютъ пѣсни Христу яко Богу.

— Ни бардовъ, ни другихъ пѣвцовъ христіане не выгоняли. Да и сами вы написали, что на востокѣ среди полнаго свѣта христіанства они терпимы были до IV вѣка. А когда упало язычество, то сами собою долженствовали упасть и языческіе стихотворцы.

— Ученые святые отцы отъ первыхъ вѣковъ христіанства не пренебрегали чтенія языческихъ стихотворцевъ. Да и святой апостолъ Павелъ въ дѣяніяхъ Апостольскихъ гл. XVII. ст. 28 сослался на греческаго стихотворца Арата; а въ I главѣ ст. 12 посланія къ Титу сослался на Епименида. Во второмъ вѣкѣ Оригенъ, Климентъ Александрійскій и Минуцій Феликсъ, а въ IV вѣкѣ св. Василій Великій въ сочиненіяхъ своихъ часто также ссылаются на Геозіда, Гомера и другихъ греческихъ языческихъ стихотворцевъ, а послѣдній изъ нихъ, особливо въ письмахъ своихъ, даже и на Езоповы басни. Лактанцію (того же IV вѣка писа-

 

// 619

 

телю) приписывается поема о Фениксѣ. Григорій Назіанзинъ (того же IV вѣка писатель) написалъ о жизни своей ямбическое стихотвореніе и множество стиховъ героическихъ и другаго рода на разные случаи. Св. Амвросій Медіоланскій написалъ много латинскихъ для западной Церкви гимновъ и между ими извѣстную и въ нашей церкви пѣснь Тебе Бога хвалимъ. Аполлинарій, епископъ лаодикійскій, въ томъ же вѣкѣ перевелъ въ греч. стихи псалтырь Давидову. Въ V вѣкѣ много стихотвореній разнаго рода на латинскомъ языкѣ, однакожъ болѣе священныхъ, писалъ Пруденцій, а Св. Нилъ увѣщательныя четверостишія героическими и елегіаческими стихами, и другіе многіе. Въ VII вѣкѣ Св. Iоаннъ Дамаскинъ много писалъ разнаго рода стиховъ на Греческомъ. Ирмосы и осмогласія его донынѣ поются въ Церкви нашей и помѣщены въ ирмологіѣ и октоихѣ. Къ сему примолвить можно, что и монахини писывали стихи, не только духовные, но и свѣтскіе. Примѣромъ тому Розвейда, нѣмецкая монахиня въ Гандерсгеймскомъ монастырѣ жившая въ концѣ X вѣка, которая написала панегирикъ латинскими героическими стихами императору Оттону I и многіе другіе священные панегирики святымъ.

— Игнатій Богоносецъ во 2-мъ вѣкѣ почитается изобрѣтателемъ антифоновъ или антифоннаго, т. е. съ перекличкою по двумъ крылосамъ, пѣнія. А Амвросій Медіоланскій въ 4 вѣкѣ ввелъ въ свою Медіоланскую церковь столповое, простое, степенное пѣніе на мѣсто витіеватаго мелодическаго пѣнія, отъ языческой греческой музыки пришедшаго было и въ церковь. Но послѣ того древнее пѣніе съ осмогласіемъ кажется мало по малу опять возвратилось въ церковь. Ибо осмогласіе простое, нынѣ въ Греческой и нашей Славенороссійской Церкви употребляемое по осми тонамъ октавы, есть ничто иное какъ подражаніе древнимъ греческимъ тонамъ или напѣвамъ дорическому, фригійскому, лидійскому, іонійскому, еолійскому и проч., и какъ замѣчаетъ Ж. Ж. Руссо въ своемъ музыкальномъ лексиконѣ*, церковныя пѣсни съ ноты ре начинающіяся, соотвѣтствуютъ греческому дорійскому напѣву, съ ми фригійскому, съ соль еолійскому и проч.

— Слово Тріодь не относится къ знаменованію музыки, но къ числу поемыхъ трехъ ирмосовъ. А октоихъ есть только собраніе стиховъ Iоанна Дамаскина расположенныхъ по осми тонамъ музыкальной октавы.

— Демественникъ и демественный, слова въ нашихъ книгахъ испорченныя съ греческаго доместикосъ. Доместикосъ значитъ въ греческой Церкви головщикъ или уставщикъ пѣнія; а домественное или доместическое пѣніе не столповое, но фигурное, мелодическое, мастерское пѣніе въ одинъ только голосъ, какъ и у древнихъ грековъ бывало[58]. Патриархъ Никонъ не

 

* Въ статьѣ — tons de l’Eglise.

 

// 620

 

исправилъ, а ввелъ новое пѣвческое симфоническое пѣніе по примѣру западныхъ церквей.

— Кромѣ матеріи, въ греческихъ нашихъ церковныхъ пѣсняхъ нѣтъ отличія отъ древнихъ или по крайней мѣрѣ среднихъ греческихъ лирическихъ и героическихъ поемъ. Читая Орфеевъ Гимнъ Богу и сравнивая его съ Дамаскиновыми пѣснями, я не вижу дальней разницы, кромѣ слога въ древнихъ кратчайшаго, но перековерканнаго провинціальными діалектами: а въ новѣйшихъ церковныхъ протяжнѣйшаго и болѣе грамматическаго. Впрочемъ христіанскіе имны еще высокопарнѣе и велерѣчивѣе древнихъ Гомеровыхъ, Клеантовыхъ, Каллимаховыхъ и другихъ. Въ приведенныхъ вами примѣрахъ изъ Ирмосовъ съ первыхъ словъ видна великолѣпная загадка, возбуждающая вниманіе слушателя и разрѣшаемая уже послѣдними словами. Эта заманчивость есть мастерство поэзіи высокой. Но такими пѣснями преисполненъ нашъ весь ирмологій, октоихъ, всѣ каноны и акаѳисты.

— Названіе ихъ монашескими не унижаетъ ихъ достоинства, а отличаетъ ихъ только отъ свѣтскихъ. Они писаны, иные стихами по большой части ямбическими для равномѣрности строфъ, а иные хотя и прозою, но равномѣрнымъ же числомъ слоговъ, какъ куплеты въ пѣсняхъ италіанскихъ и французскихъ; и потому все одно что и со стопами. Да и музыка сія безъ одномѣрныхъ стопъ или тактовъ, вольная, какова была и у древнѣйшихъ Грековъ, пѣвавшихъ такимъ образомъ и стопосложныя свои пѣсни. Европейскія стопы и такты единообразіемъ своихъ разстановокъ утомительны[v] для вольнаго слуха, и стѣсняютъ даже воспареніе не только музыки, но и самой поэзіи. Истинная красота есть подражаніе природы: а одномѣрнымъ стопамъ и тактамъ ничего нѣтъ подобнаго въ природѣ. Симъ то разнообразіемъ числа слоговъ въ самыхъ стопахъ, поэзія греческая и римская преимуществуетъ предъ европейскою.

— Ирмосы и въ греческомъ подлинникѣ иные писаны стихами, а иные прозою, ибо для вольной безъ тактовъ музыки сочинители иногда щитали не нужнымъ порабощать поэзію стопамъ. Слово ирмосъ значитъ связь, звѣно цѣпи, на коемъ висятъ другія звѣнья. Потому что напѣвомъ ирмоса поются всѣ подъ нимъ лежащіе стихи канона. И слѣдовательно есть въ нихъ нѣкая сообразность мѣръ, по крайней мѣрѣ въ слогахъ. У насъ въ церквахъ всѣ стихи сіи въ славенскомъ переводѣ читаются, а поется только одинъ ирмосъ.

— Ирмосы и прочія церковныя пѣсни не сопровождаются ни псалтирью, ни лирою въ восточной Церкви. Но сочинены они и всѣ подъ ирмосами стоящіе каноны для пѣнія голосомъ, какъ выше сказано. А священному пѣнію примѣръ показалъ самъ Iисусъ Христосъ, когда послѣ послѣдней вечери предъ страданіемъ, по свидѣтельству евангелиста Матѳея гл. XXVI. ст. 30, Онъ и ученики Его воспѣвше изыдоша въ гору

 

// 621

 

Елеонскую. Западная церковь сколь ни силится доказать древность инструментальной у себя при священнослуженіи музыки: но не можетъ отнести начала оной далѣе VII вѣка; да и въ семъ основывается только на сомнительномъ свидѣтельствѣ Плотина, писателя XV вѣка. Напротивъ того западный же классическій писатель XIII вѣка, Ѳома Аквинатъ, опровергаетъ и сіе мнѣніе своимъ свидѣтельствомъ въ кгигѣ своей Summa theologiae, гдѣ именно говоритъ онъ о своемъ времени: Ecclesia nostra non adsumit instrumenta munica sicut citharas et psalteria, in divinas laudes, ne videatur judaizare. Т. е. Церковь наша не пріемлетъ орудій музыкальныхъ, яко то цитръ и псалтирей, въ хвалу Божію, да не явится Iудействующею. Слѣдовательно инструментальная музыка западной Церкви вообще принята уже позже XIII вѣка.

— Музыка церковная греческая и наша не вездѣ проста. Въ пѣсняхъ напримѣръ на Воскресеніе Христово и на другіе праздники дванадесятые она довольно витіевата и разнообразна, а не по уставному или столповому пѣнію, какъ въ простые дни. Но надобно судить о сей музыкѣ ухомъ греческимъ древнимъ, а не нынѣшнимъ италіанскимъ, и тогда должно будетъ сказать вашими словами, что она могла бы итти и въ кругъ свѣтской поэзіи.

— Не мученики сочиняли наши церковныя пѣсни, хотя о нѣкоторыхъ и сіе повѣствуется, но нарочитые знаменитые пѣснопѣвцы. Духъ священнаго писанія, богословское умозрѣніе, рѣвность о славѣ святыхъ мужей и жаръ благочестія были вдохновеніемъ и наитіемъ въ сочиненіи сихъ пѣсней. Послѣ сего нельзя сказать, что святые отцы извергли изъ церкви поэзію и музыку.

— Еврейскихъ напѣвовъ никакихъ въ нашей Церкви нѣтъ. Да и раввинское нынѣшнее пѣніе не похоже на древнее еврейское. Древняя еврейская торжественная музыка съ инструментами очень хорошо описана въ 1-й книгѣ Паралипоменовъ гл. 13 и 15 и во 2-й книгѣ Царствъ гл. 6. — У Давида было при храмѣ 288 пѣвцовъ, которые раздѣлены были на 24 очереди по числу часовъ дни, для безпрестаннаго пѣснопѣнія, какъ видно въ 1-й книгѣ Паралипоменовъ гл. 6 и 25. Это учрежденіе продолжалось и при Соломонѣ: смотр. 2. книг. Паралипом. гл. 5, и 8, и 9, и 29. Оно возобновлено и во времена Нееміи, смотр. Нееміи гл. 12. Такая хоральная музыка едва ли была даже у древнихъ Грековъ и Римлянъ при ихъ торжествахъ.

— Чтобы первымъ христіанамъ нравилось больше еврейское пѣніе, того сказать нельзя. Ибо христіанъ обращавшихся болѣе было изъ язычниковъ, нежели изъ евреевъ. И потому то превозмогла въ христіанской Церкви греческая музыка, коей драгоцѣнные остатки примѣтны въ нашихъ церковныхъ пѣсняхъ и до нынѣ.

— Нельзя также сказать, что истреблены и перемѣнены въ христіан-

 

// 622

 

ской Церкви названія древнихъ греческихъ пѣсней. Выше уже показано, что въ самомъ священномъ писаніи удержано названіе имна и оды, хотя сего въ нашихъ славенскихъ переводахъ и не видно. Въ церковныхъ греческихъ книгахъ и до нынѣ называется трисвятая пѣснь (Святый Боже) Трисáгіосъ úмносъ, утренняя пѣснь (Слава въ вышнихъ Богу) Еовинòсъ имносъ, вечерняя пѣснь (Свѣте тихій) Есперинòсъ úмносъ, акаѳистное пѣніе Акáѳистосъ úмносъ. Всѣ гласы ирмосовъ называются одами и щитаются въ греческомъ подлинникѣ ода 1, 2 и такъ далѣе. Диѳирамбы въ честь Бахусу, Пеаны въ честь Аполлону, Iулы въ честь Церерѣ и проч., не могли найти себѣ мѣста въ христіанской Церкви. А что придуманы новые роды стихотвореній каноны, антифоны, стихиры, ирмосы, тропари, икосы, кондахи и проч., то это по такому же праву, по какому Италіанцы и Французы придумали сонеты, мадригалы, ронды, тріолеты, романсы, стансы, баллады и прочіе роды неизвѣстные ни Грекамъ, ни Римлянамъ.

— Канонъ, антифонъ и проч. всѣ названія греческія. Канонъ значитъ правильный или учрежденный имнъ на нѣсколько стиховъ, долженствующій пѣться въ служеніи по напѣву ирмосовъ. Антифонъ слово въ слово перекличка крылосовъ. Стихира, длинноватый стихъ имническій, въ похвалу святаго соплетенный изъ воспоминанія дѣяній его. Ирмосъ что значитъ, выше показано. Тропарь, оборотъ напѣва. Икосъ имническое привѣтственное изчисленіе совершенствъ или дѣяній какого нибудь святаго. Кондакъ такой же краткій имнъ въ честь святаго.

— Поэзія и музыка въ свѣтскихъ твореніяхъ разлучены: а въ христіанской Церкви они остались не разлучны. Ибо кромѣ чтеній священнаго писанія и повѣстей, первоначально положено было все, и самыя псалмы изъ Давидовой псалтири, для пѣнія. Но нынѣ въ нашей Церкви большая часть всего того читается.

— Мнѣніе, что пѣснь о походѣ Игоревѣ есть подражаніе пѣнію сѣверныхъ скальдовъ, есть весьма вѣроятно и почти достовѣрно, потому что 1) въ оной описываются всѣ обычаи сѣвернымъ Норманнамъ приличные; 2) всѣ выраженія и ходъ пѣсни ни мало не похожъ ни на римскія, ни на греческія поемы, но на оссіановскія хвастливыя увеличиванія, хотя въ подлинности оссіановскихъ пѣсенъ, изданныхъ Макферсономъ, нынѣ уже разувѣрены. По крайней мѣрѣ мы можемъ сравнивать нашу Игореву пѣснь съ пѣснью Гаралдовою, у Маллета въ Шведской Исторіи по французски, а покойнымъ Н. А. Львовымъ по русски переведенною, или съ пѣснью Скандинавскою, въ 14 № сего 1811 года на стран. 133 въ Вѣстникѣ Европы напечатанною. Многія выраженія въ сей пѣсни, какъ наприм. Сѣрый Волкъ, Сизый Орелъ, поганые полки, соколиная и кречетовая охота, синя молнія, бѣсовы дѣти, стрѣла каленая, чорна земля и проч. не имѣютъ подобія съ греческими и римскими о сихъ предмѣтахъ выра-

 

// 623

 

женіями, а списаны съ сѣверныхъ предмѣтовъ. Жалобные припѣвы княгини Ярославны сходны съ скандинавскими у Далина въ Шведской Исторіи упоминаемыми. Можетъ быть пѣснь Игорева писана не въ XII вѣкѣ, а гораздо позже, и напримѣръ въ XIV или XV-мъ, когда уже воскресъ унылый отъ татарскаго порабощенія геній Рускій. По крайней мѣрѣ такъ заключать можно изъ первыхъ словъ пѣвца Игорева, говорящаго: не лѣполи бяшетъ братіе начатии старыми словесы (а не современнымъ своему вѣку слогомъ) трудныхъ повѣстій о плъку Игоревѣ. Для сего припоминаетъ онъ и древнія языческія божества Велеса, Стри-Бога Даждь-Бога, Хорса. Но во времена Игоря не было уже язычества. Можно также заключать, что писецъ сей былъ Новогородецъ; потому что онъ по новогородски пишетъ букву ъ вмѣсто е и о, наприм. пълкъ вмѣсто[vi] полкъ, тъи вмѣсто той, първыхъ вмѣсто первыхъ и проч. Какъ бы то ни было, но это прекрасное подражаніе точно скалдскимъ пѣснямъ.

— Имѣли ли Россіяне до 10 вѣка пѣсни, и какія они, неизвѣстно. А дошедшія до насъ пѣсни о Владиміровыхъ временахъ по слогу своему оказываются не современными. Смѣло также утверждать, чтобы имя трубадуровъ происходило отъ русскаго труба. По справкѣ моей съ италіанскимъ словаремъ академіи della Crusca я нашелъ, что италіанское tromba имѣетъ всѣ тѣ знаменованія, какія руская труба; и потому Италіанцы могутъ у насъ оспоривать словопроизводство трубадуровъ. Иначе мы осмѣлимся и слово поэтъ производитъ отъ русскаго глагола пѣть.

Трубадуры появились сперва въ Провансѣ въ началѣ XII столѣтія; ихъ названіе другіе производятъ отъ слова французскаго trouver находить, изобрѣтать, какбы труваторы, т. е. изобрѣтатели. Въ началѣ XIV вѣка честь трубадуровъ упала, и стихотворцы начали называться по древнему піитами*.

— То правда, что трубадуры ввели въ моду риѳмы. Въ древнѣйшихъ же сѣверныхъ скальдскихъ стихотвореніяхъ, собранныхъ Снорромъ Стурлезономъ, риѳмы не видно. А у Арабовъ она замѣчательна съ VII вѣка, или съ изданія Магометова алкорана. Но откуда Гердеру вздумалось сказать, что и Ламехъ прежде потопа сочинялъ риѳмами, неизвѣстно. Ибо исторія о семъ молчитъ. У Грековъ и Римлянъ не было также риѳмы. Однакожъ нельзя не замѣтить, что у Анакреона она нерѣдко вырывается на концѣ стиховъ какбы невзначай. Загляните въ изданіе Н. А. Львова[59]. И наприм. на страницы 6, 12, 58, 98, 108, 152 и проч. А Овидій, Августовъ стихотворецъ, въ пентаметрахъ своихъ кажется любовался риѳмою и часто какбы нарочно ее подбиралъ.

О цвѣточныхъ играхъ въ Тулузѣ, сообщилъ я вамъ въ 1807 году по-

 

* Изъ книги Variétés historiques tom. I. Article Histoire du theater Francois.

 

// 624

 

дробную историческую записку[60]. Она не скучитъ читателямъ, естьли вы и побольше опишете сіи игры.

— Дантъ, Петрарка и Боккачіо не не могли, но увлечены бывъ испорченнымъ трубадурскимъ вкусомъ, не захотѣли ввести въ италіанскую поезію тоническаго паденія греческихъ и римскихъ поемъ. Ибо италіанскій языкъ, по весьма близкому сродству съ латинскимъ, имѣетъ всѣ разнообразныя словоударенія онаго, способныя ко всѣмъ метрамъ или мѣрамъ латинскихъ стихотвореній. Но освободясь отъ ига римскаго стихопаденія и удовольствовавшись только силлабическою, въ щетѣ слоговъ состоящею просодіею, вышеупомянутые стихотворцы не со всѣмъ однакожъ подвергли себя игу и трубадурской риѳмы, не смотря на то, что какъ говоритъ Мармонтель* «въ италіанскомъ языкѣ по причинѣ слишкомъ частыхъ согласныхъ буквъ риѳма не удивительна и столь свободна, что импровизаторы встрѣчаютъ ее на каждомъ шагу, и даже Италіанцамъ въ соплетеніи стиховъ, такъ какъ и въ прозѣ, труднѣе избѣжать риѳмы, нежели сыскивать оную». При всемъ томъ Дантъ, Петрарка и Бокаччіо большую половину всѣхъ своихъ стиховъ писали безъ риѳмъ, и такъ вольно, что иногда сряду послѣ риѳмъ, стиха три безъ риѳмъ; потомъ опять стиха два съ риѳмами и такъ далѣе. Имъ иногда подражалъ даже изъ новѣйшихъ италіанскихъ стихотворцевъ Метастасій. Но Аріостъ въ Неистовомъ Роландѣ и Тассъ въ Освобожденномъ Iерусалимѣ привязывались къ риѳмамъ.

— Словенскій языкъ по италіанскомъ и польскомъ дѣйствительно способнѣе всѣхъ европейскихъ подражать мужественности и грому латинской просодіи во всѣхъ родахъ. Но до сладкозвучія греческаго, въ коемъ нѣтъ никакихъ грубыхъ буквъ, никакому языку достигнуть не можно. Горацій сказалъ въ стихотворческомъ своемъ искусствѣ, стихѣ 323:

 

Graiis ingenium, Graiis dedit ore rotundo

Musa loqui, praeter laudem nullius avaris.

 

т. е. Грекамъ, кромѣ славы ни къ чему не пристрастнымъ, Муза дала геній, дала искуство плавно говорить.

— Я согласенъ съ вами, что стихи безъ риѳмъ могутъ хорошо течь, только отъ превосходнаго жару и талантовъ, а не отъ искуства. Въ объясненіе сего мнѣнія можетъ служить мнѣніе Мармонтеля въ вышеупомянутомъ его словарѣ и въ той же статьѣ; но это говорятъ Французы, у коихъ силлабическая просодія преимущественно украшается риѳмою. А руская, имѣющая разнообразную мелодію въ самыхъ своихъ стопахъ, больше другихъ имѣетъ и права увольнять себя отъ ига риѳмы. Сказы-

 

* Въ Словарѣ Литтературы, въ статьѣ о Риѳмѣ.

 

// 625

 

ваютъ что и Англичане, у коихъ только силлабическая же просодія, безъ зазрѣнія давно уже увольняютъ себя отъ сего рабства.

— Старинныя наши канты или такъ называемыя псальмы, сочиненныя по большей части Малороссіянами, были не одни душеспасительныя, но и забавныя, дружескія, нравоучительныя и торжественныя. А просодія ихъ была силлабическая по примѣру польскихъ стихотвореній.

— Ловить рыбу золотою уздою, пословица точно Августова. Римскій историкъ Светоній Транквиллъ въ описаніи жизни сего императора вотъ какъ повѣствуетъ о случаѣ и примѣненіи сей пословицы. «Августъ говаривалъ, что не надобно де предпринимать сраженія или войны иначе, развѣ когда можно надѣяться больше выгоды, нежели сколько встрѣтиться можетъ опасности и потери. Ибо за малыми выгодами съ немалою опасностію гоняющихся уподоблялъ онъ ловящимъ рыбу золотою удою, которая естьли оторвется, то убытка никакая ловля вознаградить не можетъ.»

— Вмѣсто житій угодниковъ, надобно сказать нищенскія набожныя пѣсни о святыхъ. Иначе понятіе смѣшается съ житіями въ церковныхъ четіихъ минеяхъ описанными.

О лирическихъ пѣсняхъ порознь хотѣлъ было я нѣчто добавлять изъ Енциклопедическаго Словаря грамматики и литтературы (Dictionnaire de Grammaire et de Litterature, extrait de l’Encyclopedie methodique): но это было бы обширное поле и работы надолго.

Естьли что вамъ угодно, то прикажите досужнымъ людямъ перевести изъ помянутой книги. Впрочемъ у васъ въ описаніяхъ иныя статьи столь подробны, что лучше енциклопедическихъ.

 

________

 

// 626

 

ПРИЛОЖЕНIЕ

 

КЪ ЗАМѢЧАНIЯМЪ ЕВГЕНIЯ БОЛХОВИТИНОВА.

 

Въ дополненіе къ замѣчаніямъ преосвященнаго Евгенія, помѣщаемъ здѣсь, по его мысли (см. выше стр. 615), стихотворный переводъ Н. А. Львова, напечатанный отдѣльно въ 1793 году подъ заглавіемъ: Пѣснь норвежскаго витязя Гаральда Храбраго (въ 4 д. л., 12 ненум. стр. съ предисловіемъ)[61]. Подлинникомъ Львову служило французское переложеніе, помѣщенное въ Датской Исторіи Маллета, которое и напечатано рядомъ съ переводомъ Львова. Извѣстно, что пѣснь Гаральда перелагали на русскій языкъ многіе, начиная съ Моисеенкова (въ Датской Исторіи); позднѣйшимъ и самымъ даровитымъ переводчикомъ ея былъ Батюшковъ (см. его Сочиненія, Спб. 1834, ч. II, стр. 172). Переводъ Львова, такъ нравившійся Евгенію (ср. его Словарь, стр. 38), любопытенъ для насъ только въ историческомъ отношеніи.

 

Корабли мои объѣхали Сицилію,

И тогда-то были славны, были громки мы.

Нагруженный мой черный корабль дружиною

Быстро плавалъ по синю морю, какъ я хотѣлъ.

Такъ любя войну, я плавать помышлялъ всегда;

А меня ни во что ставитъ дѣвка русская.

 

Я во младости съ Дронтгеймцами въ сраженьи былъ,

Превосходнѣе числомъ ихъ было воинство.

О! куда какъ былъ ужасенъ нашъ кровавый бой!

Тутъ рукой моею сильной, молодецкою

Положенъ на ратномъ полѣ молодой ихъ царь;

А меня ни во что ставитъ дѣвка русская.

 

// 627

 

Насъ шестнадцать только было въ кораблѣ одномъ:

Поднялась тогда на морѣ буря сильная;

Нагруженный нашъ корабль водой наполнился;

Но мы дружно и поспѣшно воду вылили,

И я съ той поры удачи сталъ надѣяться;

А меня ни во что ставитъ дѣвка русская.

 

Не досужъ ли, не гораздъ ли я на восемь рукъ?

Я умѣю храбро драться и копьемъ бросать;

Я весломъ владѣть умѣю и добрымъ конемъ;

По водамъ глубокимъ плавать я навыкъ давно;

По снѣгамъ на лыжахъ бѣгать аль не мастеръ я?

А меня ни во что ставитъ дѣвка русская.

 

Неужель та дѣвка красная подумаетъ,

Что тогда я збруей ратной не умѣлъ владѣть,

Какъ стоялъ на землѣ полуденной подъ городомъ,

И въ тотъ день какъ съ супостатомъ битву выдержалъ,

Не поставилъ богатырской славѣ памятникъ?

А меня ни во что ставитъ дѣвка русская.

 

Я рожденъ въ землѣ высокой во Норвегіи:

Тамъ гдѣ изъ лука стрѣлять досужи жители;

Но чего мужикъ боится, я за то взялся:

Корабли водить межъ камней по синю морю,

Отъ жилой страны далеко по чужимъ водамъ;

А меня ни во что ставитъ дѣвка русская.

 

________

 

// 628