СЛУЖБА ПРИ ГЕНЕРАЛЪ - ПРОКУРОРЪ.
(1777 — 1783.)
//235
1. СБЛИЖЕНIЕ СЪ КН.ВЯЗЕМСКИМЪ. СОСЛУЖИВЦЫ ВЪ СЕНАТѢ.
Какъ доволенъ былъ поэтъ своимъ новымъ положеніемъ, конечно при полученной наградѣ, видно изъ его Изліянія благодарнаго сердца императрицѣ Екатеринѣ Второй,— восторженнаго посланія или дифирамба въ прозѣ, который былъ отдѣльно напечатанъ вскорѣ послѣ оказанныхъ автору милостей. «Сокровища дѣлаго свѣта», говорится тутъ между-прочимъ: «вы менѣе для меня тѣхъ награжденій, которыя получилъ я отъ моей императрицы: они дѣлаютъ мнѣ честь, они славу жизни моей составляюсь, они слѣдствіе правосудія великой Екатерины»[239].
Действительно, горевать было не о чемъ: у Державина уже были связи въ великосвѣтскомъ кругу, и онъ могъ надѣяться получить скоро хорошее мѣсто при помощи пріобрѣтенныхъ еще въ гимназіи смѣлости и развязности, съ которыми тогда, какъ и теперь, легко было выходить въ люди. Эти качества уже принесли ему свою пользу, когда онъ задумалъ искать службы при Бибиковѣ. Мы увидимъ, что они и впослѣдствіи не разъ будутъ выручать его изъ бѣды. Къ числу старыхъ его пріятелей принадлежали Окуневы: при производствѣ его въ первый офицерскій чинъ, одинъ изъ нихъ помогъ ему обзавестись всѣмъ нужнымъ. Теперь Окуневъ выдалъ дочь свою за кн. Урусова, двоюроднаго брата княгини Вяземской, и могъ оказать Державину новую услугу, — ввелъ его въ домъ своего знатнаго родственника: Державинъ былъ приглашенъ туда на свадебный балъ.
//236
Князь Александръ Алексѣевичъ Вяземскій почти во все время царствованія Екатерины II былъ однимъ изъ самыхъ вліятельныхъ сановниковъ. Онъ родился въ 1727 году, воспитывался, какъ тогда водилось, въ Сухопутномъ кадетскомъ корпусѣ и, вышедши въ офицеры, участвовалъ въ прусскихъ походахъ. Въ 1763 году онъ, по порученію новой императрицы, въ званіи генералъ-квартирмейстера усмирилъ бунтъ между крестьянами сибирскихъ заводовъ, а въ 1764 былъ назначенъ генералъ-прокуроромъ на мѣсто Глѣбова, который своею закоснелостью въ старыхъ формахъ делопроизводства не нравился Екатерине. Извѣстно «секретнѣйшее наставленіе», данное ею князю Вяземскому[240]. Она впослѣдствіи гордилась его выборомъ и считала его однимъ изъ надежнѣйшихъ своихъ учениковъ, хотя видѣла его недостатки и не разъ предостерегала его противъ недостойныхъ прислужниковъ[241]. Въ ея царствованіе генералъ-прокуроръ, изъ всѣхъ представителей разныхъ отраслей государственнаго управленія, имѣлъ обширнѣйшую сферу дѣятелыюсти, соединяя въ своемъ лицѣ обязанности трехъ нынѣшнихъ министровъ: юстиціи, внутреннихъ дѣлъ и финансовъ (какъ «управляющій государственными доходами») и сверхъ того должность начальника тайной полиціи. Уже въ 1773 году Вяземскій получилъ Андреевскую ленту, a вскорѣ послѣ того, при празднованіи турецкаго мира, 2,000 душъ въ Бѣлоруссіи «за попеченіе чтобы во время войны денежные платежи исправно текли». Какъ смотрѣли современники на силу князя Вяземскаго, видно напр. изъ отзыва графа А. Р. Воронцова, что «съ нимъ трудно бороться», что онъ «и въ отсутствіи правитъ своей канцеляріей»[242]. Въ послѣдніе годы своего царствованія Екатерина, говорить Державинъ, увидѣла, что слишкомъ много власти дала одному человѣку. Въ 1768 году онъ женился на княжнѣ Еленѣ Никитичне Трубецкой, дочери извѣстнаго генералъ-прокурора при Елисаветѣ Петровнѣ. Въ Петербургѣ Вяземскіе жили въ своемъ
//237
домѣ, чтб нынѣ зданіе министерства юстиціи, въ Малой Садовой; на лѣто они переѣзжали въ принадлежавшее имъ богатое село Александровское (гдѣ позднѣе возникла Александровская мануфактура), по Шлюссельбургской дорогѣ, верстахъвъ 12-ти отъ Петербурга. Это село, лежавшее на берегу Невы, состояло изъ каменныхъ домовъ, имѣло красивую церковь и трехъэтажный господскій домъ съ прекраснымъ англійскимъ садомъ. Верстахъ въ трехъ оттуда была у Вяземскихъ еще другая дача Мурзинка, гдѣ они помѣщали своихъ родныхъ и приближенныхъ: тамъ, въ нижнемъ этажѣ живалъ Васильевъ, а въ верхнемъ Державинъ. Сами Вяземскіе иногда жили на дачѣ и близъ Екатерингофа, на взморьѣ.
Супруги полюбили Державина; князь охотно игралъ въ карты по маленькой, и Державинъ попалъ въ число его постоянныхъ партнеровъ, читалъ ему вслухъ романы, проводилъ у него цѣлые дни. Въ сенатѣ открылась вакансія: Окуневъ, отецъ княгини Урусовой, служившій до сихъ поръ экзекуторомъ въ 1-мъ департаментѣ, получилъ болѣе выгодную должность въ другомъ вѣдомствѣ; кандидатомъ на его мѣсто явился Державинъ. Пріѣхавъ однажды на екатерингофскую дачу и заставъ князя за туалетомъ, онъ высказалъ ему свою просьбу. На ту пору въ прихожей генералъ-прокурора дожидалась какая-то бѣдная женщина. Князь Вяземскій велѣлъ Державину взять у нея челобитную и, прочитавъ, объяснить содержаніе. Повѣривъ разсказъ Державина по самой бумагѣ, онъ остался очень доволенъ его изложеніемъ и сказалъ: «Вы получите желаемое вами мѣсто». Въ тотъ же день, бывши въ Сенатѣ, онъ далъ о томъ предложеніе: Державинъ, пробывъ полгода въ отставкѣ (отъ февраля до августа), сдѣлался сенатскимъ экзекуторомъ. Хотя должность эта, по словамъ его, и не имѣла уже того значенія, какое ей далъ Петръ Великій, однакожъ все еще была «довольно видная» и, при особой протекціи князя, могла на первый случай вполнѣ удовлетворить честолюбіе начинавшаго свою карьеру чиновника. Бывая каждый день въ домѣ Вяземскаго, Державинъ скоро познакомился со всѣми сенаторами и съ другими важными лицами. Вигель справедливо замѣчаетъ, что канцелярія генералъ-прокурора
//238
была разсадникомъ полезныхь для государства людей[243]. Нѣкоторые изъ тогдашниъ сослуживцевъ Державина достигли впослѣдствіи высшихъ должностей, другіе заслуживаютъ вниманія какъ короткіе его пріятели, имена которыхъ встрѣчаются и въ разсказахъ его о самомъ себѣ, и въ перепискѣ. Назовемъ и тѣхъ, и другихъ.
Александръ Васильевичъ Храповицкій, позднѣе состоявшій при государынѣ y принятія прошеній, былъ въ это время оберъ-секретаремъ въ сенатѣ и любимцемъ князя Вяземскаго. Съ нимъ Державинъ былъ уже прежде знакомъ, и когда возвратился изъ своей казанской командировки въ Петербургъ, то Храповицкій помогь ему получить деньги, которыя ему слѣдовали въ возвратъ суммы, истраченной имъ по казеннымъ дѣламъ.
Александръ Семеновичъ Хвостовъ, извѣстный острякъ и сатирикъ, двоюродный брагь пресловутаго бездарностью стихотворца того же имени, былъ также сенатскимъ оберъ-секретаремъ; ему, какъ и Храповицкому, Державинъ показывалъ свои поэтическіе опыты, и обоимъ обязанъ былъ полезными въ этомъ дѣлѣ совѣтами. Черезъ нѣсколько лѣтъ Хвостовъ перешелъ въ военную службу, потомъ оставилъ ее и подъ конецъ жизни (онъ умеръ въ 1820 г.) былъ директоромъ заемнаго банка.
Осипъ Петровичъ Козодавлевъ, будущій — при Александрѣ I — министръ внутреншхъ дѣлъ, служилъ экзекуторомъ во 2-мъ департаментѣ сената. Въ ранней молодости онъ былъ отправленъ съ другими молодыми людьми для своего образованія за границу[244], учился въ Лейпцигскомъ университетѣ, сдѣлался самъ литераторомъ, писалъ, переводилъ съ нѣмецкаго и сочинялъ очень легкіе для того времени стихи. Онъ во многихъ случаяхъ былъ полезенъ Державину, напр. позднѣе содѣйствовалъ успѣху при дворѣ оды Фелицѣ; но, послѣ многихъ лѣтъ взаимной
//239
пріязни, отношенія между ними измѣнились, и поэтъ въ своихъ запискахъ представляетъ Козодавлева человѣкомъ безхарактернымъ и малодушнымъ, готовымъ отвернуться отъ друга при первой перемѣнѣ обстоятельствъ. Можетъ-быть это было отчасти и справедливо, но мы знаемъ также, что когда Державинъ былъ тамбовскимъ губернаторомъ, то Козодавлевъ не одобрялъ его образа дѣйствій; знаемъ, что Державинъ, желая угодить княгинѣ Дашковой, отвергъ рекомендованнаго ему Козодавлевымъ Грибовскаго, что слѣдовательно могли быть и другія причины охлажденія между пріятелями, и такимъ образомъ вина въ ихъ разладѣ не должна быть слагаема на одного Козодавлева.
Иванъ Гавриловичъ Резановъ, оберъ-прокуроръ 1-го департамента и поэтому непосредственный начальникъ Державина, былъ также въ большой милости y Вяземскаго. Онъ служилъ прежде въ Саратовѣ, занимая тамъ, до Лодыжинскаго, мѣсто управляющаго опекунской конторы, a оттуда переведенъ былъ въ Петербургъ, въ должность вице-президента канцеляріи опекунства иностранныхъ, гдѣ сосредоточивалось высшее управленіе всѣми колоніями. Когда Державинъ былъ въ окрестностяхъ Саратова, Резановъ писалъ ему между прочимъ: «Я радуюсь сердечно, что ваше нынѣ пребываніе въ тѣхъ самыхъ мѣстахъ, которьм есть прямымъ доказательствомъ моихъ трудовъ и потеряннаго здоровья, a тѣмъ паче, что познавъ обстоятельства поселянъ, будете вѣрные мнѣ защитники въ разглашеніяхъ для меня вредныхъ, которыя нерѣдко и до вашихъ ушей доходили». Съ Резановыми Державинъ былъ въ давнишней пріязни: племянникъ Ивана Гавриловича, Николай Петровичъ Резановъ, извѣстый особенно своимъ посольствомъ въ Японію(1800г.),въ дѣтствѣ считалъ Державина своимъ благодѣтелемъ и для упражненія переписывался съ нимъ по-нѣмецки; когда же поэтъ въ 1790-хъ годахъ занималъ должность статсъ-секретаря, то Н. П. Резановъ служилъ при немъ[245].
Оберъ-секретаремъ въ одномъ съ Державшымъ департаментѣ
//240
былъ Аркадій Ивановичъ Терскій, въ позднѣйшее время генералъ-рекетмейстеръ.
Тогда же Державинъ сблизился съ Алексѣемъ Ивановичемъ Васильевымъ (будущимъ государственнымъ казначеемъ[246] и графомъ), который былъ женатъ на княжнѣ Варварѣ Сергѣевнѣ Урусовой, другой двоюродной сестрѣ Вяземской, и давно служилъ при князѣ. Вскорѣ Васильевъ сдѣлался добрымъ пріятелемъ Державина и, во время управленія послѣднимъ Тамбовской губерніи, усерднымъ его комиссіонеромъ по денежнымъ дѣламъ. Несмотря на то, между ними произошли какія-то педоразумѣнія, и Державинъ говоритъ, что по тамбовскимъ дѣламъ онъ испытывалъ много непріятностей, зависѣвшихъ отъ Васильева по его вліянію на генералъ-прокурора[247]. Между тѣмъ мы имѣемъ о Васильевѣ самые благопріятныя для него свидетельства современниковъ; такъ Безбородко отзывается о немъ, какъ о человѣкѣ честномъ, твердомъ и знающемъ.
Таковы были люди, съ которыми Державинъ встрѣтился на службѣ и въ домѣ князя Вяземскаго. Нельзя не сказать, что онъ, поступивъ въ сенатъ, попалъ въ самую счастливую обстановку, изъ которой могъ извлечь много для себя пользы и въ настоящемъ, и въ будущемъ. У Вяземскихъ онъ сдѣлался домашнимъ человѣкомъ, и вдобавокъ ко всѣмъ услугамъ, угождалъ имъ стихами на ихъ супружескую любовь, хотя, какъ самъ онъ сознается, князь и княгиня уже знали модное искуство давать другъ другу свободу. (Одно изъ такихъ стихотвореній его напечатано въ III томѣ нашего изданія, с. 339). На годовщину дня свадьбы ихъ, который праздновался въ Александровскомъ, онъ написалъ идиллію. Въ позднѣйшую пору, въ 1791 году, совершенно въ другихъ обстоятельствахъ, онъ опять вспомнилъ этотъ день и сочинилъ Родственное празднество, маленькое драматическое представленіе[248], сыгранное семействомъ Васильева,
//241
доказательство, что отношенія его и къ этому старинному пріятелю и къ Вяземскимъ никогда не были такъ дурны, какъ можно бы заключить по его запискамъ.
2. СЕМЕЙСТВО БАСТИДОНЪ. ЖЕНИТЬБА.
Державину легко было бы устроить судьбу свою въ домѣ Вяземскихъ. У нихъ часто гостила ихъ родственница, княжна Катерина Сергѣевна Урусова, не красивая собой дѣвица, но страстная любительница литературы, уже въ то время напечатавшая нѣкоторые изъ своихъ трудовъ. Сама княгиня Вяземская прочила ее за Державина, но онъ отдѣлался отъ этого сватовства шуткою: «Она пишетъ стихи», говорилъ онъ, «да и я мараю; занесемся оба на Парнассъ, — такъ некому будетъ и щи сварить». Однакожъ онъ навсегда остался въ дружескихъ отношеніяхъ съ Урусовой, звалъ ее своею кумой, a себя, смѣясь, ея мужемъ. Суженую свою онъ въ то время нашелъ совсѣмъ инымъ путемъ.
30-го августа 1777 года, слѣдовательно очень скоро послѣ поступленія на новую должность, Державинъ смотрѣлъ изъ квартиры Козодавлева на обычный въ этотъ день крестный ходъ, и былъ пораженъ наружностью дѣвицы, которую въ первый разъ встрѣтилъ тамъ. Это была дочь любимаго камердинера ПетраІІІ, покойнаго Якова Бенедикта Бастидона (Jacques Benoit Bastidont). Онъ былъ родомъ португалецъ, пріѣхалъ съ великимъ княземъ изъ Голштиніи и поступилъ къ большому двору. Въ Петербургѣ онъ женился на вдовѣ Матренѣ Дмитріевнѣ (прежняя фамилія ея неизвѣстна); они были обвѣнчаны въ дворцовой церкви, и на свадьбѣ ихъ присутствовала сама императрица Елисавета Петровна съ придворною свитой[249]. Когда родился великій князь Павелъ Петровичъ, то Матрена Дмитріевна была взята къ нему въ кормилицы. Спустя шесть лѣтъ, 8-го ноября 1760 года, у нея родилась дочь, названная по имени великой княгини Катериною. Этой дѣвушкѣ не было еще и семнадцати
//242
лѣтъ, когда ее узналъ Державинъ на 35-мъ году жизни. Во второй разъ онъ увидѣлъ ее въ театрѣ, a въ третій встрѣтился съ нею случайно въ прихожей Льва Тредьяковскаго (это былъ сынъ стихотворца, герольдмейстеръ), къ которому поѣхалъ, чтобы переговорить съ бывшимъ y него въ гостяхъ своимъ начальникомъ, Резановымъ, по особенному обстоятельству.
Оно состояло въ томъ, что Окуневъ и Храповицкій, поссорившись изъ-за пустяковъ, вздумали рѣшить дѣло дуэлью. Державинъ былъ приглашеиъ въ секунданты къ Окуневу, тогда какъ Храповицкій выбралъ себѣ названнаго выше A. С. Хвостова; но Державинъ боялся не угодить Вяземскому, ставши противникомъ его любимца (Храповицкаго), и потому хотѣлъ напередъ посовѣтоваться съ Резановымъ. Однакожъ дуэль, благодаря стараніямъ секундантовъ, не состоялась. Подробный разсказъ поэта объ этомъ эпизодѣ любопытенъ по характеристическимъ чертамъ нравовъ, на которыя онъ указываетъ: съ одной стороны мы видимъ тутъ, какъ дешево въ то время цѣнили жизнь и какъ легко мирились; съ другой интересно, что подчиненный проситъ y своего начальника позволенія быть секундантомъ.
Между тѣмъ нашъ поэтъ былъ до того влюбленъ въ дѣвицу Бастидонъ, что увидѣвъ ее въ третій разъ, тутъ же объявилъ Резанову свое неизмѣнное намѣреніе свататься за нее. Породниться съ семействомъ, имѣвшимъ связи при дворѣ, могло казаться выгоднымъ. Катерина Яковлевна была молочная сестра великаго князя, a вдобавокъ блистала всѣми прелестями южной красавицы: черные какъ смоль волосы, огненные глаза, яркій румянецъ на смугломъ дщѣ, правильныя черты, миловидное выраженіе и скромные пріемы могли обворожить хоть кого, a тѣмъ болѣе впечатлительнаго поэта[250].
Однакожъ прежде рѣшительнаго шага онъ захотѣлъ поближе разглядѣть Катерину Яковлевну. На масляницѣ при дворѣ былъ объявленъ, по обыкновенію, всенародный маскарадъ, и Державинъ поѣхалъ туда съ своимъ пріятелемъ
//243
Гасвицкимъ (оба были въ маскахъ), чтобъ показать ему свою избранную. Увидѣвъ ее, поэтъ не могъ удержаться отъ радостнаго восклицанія: «Вотъ она!» которое заставило и мать и дочь съ любопытствомъ осмотрѣться. Друзья цѣлый вечеръ внимательно слѣдили за дѣвушкой и были въ восторгѣ отъ ея сдержанности. Гасвицкій, человѣкъ хотя и простой, но умный и прямодушный, вполнѣ одобрилъ выборъ своего спутника. Итакъ Державинъ рѣшился просить руки дѣвицы Бастидонъ. Пріятели облегчили ему это дѣло. На другой день послѣ маскарада, т. е. въ понедѣльвикъ на первой недѣлѣ великаго поста, онъ обѣдалъ y князя Вяземскаго; бывшій тутъ же Хвостовъ ускорилъ развязку романа, выдавъ своими шутками тайну влюбленнаго; a Кириловъ, директоръ ассигнаціоннаго банка, старый знакомый Бастидоновъ, вызвался послѣ обѣда свезти къ нимъ Державина. Вдова съ дочерьми и сыномъ жила въ своемъ домѣ близъ деркви Вознесенья. Поэтъ такъ описываетъ это посѣщеніе.
Въ сѣняхъ встрѣтила пріятелей босая дѣвка съ сальной свѣчой въ мѣдномъ подсвѣчникѣ; хозяйки приняли ихъ въ гостиной, гдѣ послѣ та же служанка разносила чай. Катерина Яковлевна все время вязала чулокъ и иногда съ большою скромностью вмѣшивалась въ разговоръ. Державинъ былъ очарованъ ея простотой, опрятностыо, умомъ и любезностію. Особенно ему понравилось, что она ни минуты не оставалась праздною, тогда какъ сестры ея сидѣли безъ дѣла, тараторили какъ трещетки, судили, рядили и хохотали. Уже на слѣдующій день Державинъ открылся матери; она попросила нѣсколько дней на размышленіе, т. е. на справки о женихѣ, между сослуживцами котораго y нея были знакомые, особенно Ив. Вас. Яворскій, экзекуторъ въ 3-мъ департаментѣ сената. Собранныя свѣдѣнія оказались благопріятными для претендента; все говорило въ пользу представлявшейся партіи: Державинъ былъ въ милости y сильнаго вельможи, имѣлъ множество связей и порядочное состояніе: къ наследствениымъ, — правда, небольшимъ, имѣніямъ прибавились, кромѣ купленнаго матерью его, триста душъ, пожаловавныхъ въ Бѣлоруссіи, да столько же доставшихся ему по поручительству
//244
за Маслова, — всего, стало-быть, вмъстѣ съ материнскимъ имѣніемъ, онъ могъ считать за собою около тысячи душъ. Пока Матрена Дмитріевна разъѣзжала за справками, влюбленный успѣлъ объясниться и съ самою дѣвушкой: она ему призналась, что онъ ей не «противенъ». Мать объявила однакожъ, что прежде сговора необходимо испросить на замужство дочери согласіе великаго князя, какъ покровителя ихъ семьи. Замѣтимъ здѣсь мимоходомъ, что сама она была на весьма дурномъ счету у императрицы, которая впослѣдствіи, въ бытность Державина статсъ-секретаремъ, однажды сказала о ней Храповицкому: «Она самая негодница и доходила до кнута, но такъ оставлено за то только, что была кормилицей великаго князя». Еще прежде того, именно при отрѣшеніи Державина (въ 1788 г.), Храповицкій, конечно также со словъ государыни, записалъ: «Онъ стихотворецъ и легко его воображеніе можетъ быть управляемо женою, коей мать злобна и ни къ чему не годна»[251]. Вполнѣ ли справедливы были эти строгіе отзывы? Прекрасный свойства Катерины Яковлевны даютъ намъ право усомниться, чтобы мать такой благовоспитанной дѣвушки была лишена всякихъ достоинствъ.
Черезъ нѣсколько дней послѣ помолвки Державинъ представлялся Павлу Петровичу вмѣстѣ съ своей будущей тещей. Наслѣдникъ ласково принялъ ихъ въ своемъ кабинетѣ и обѣщалъ невѣстѣ приданое, «сколько въ его силахъ будетъ»[252]. Года черезъ два поэтъ напомнилъ объ этомъ обѣщаніи письмомъ къ князю Александру Борисовичу Куракину, объясняя, что въ ожиданіи милости занялъ деньги на покрытіе свадебныхъ издержекъ. Въ этомъ письмѣ Державинъ описываетъ свое тогдашнее финансовое положеніе: говорить, что на немъ 10,000 банковаго долгу, что у него 500[253] душъ и что весь доходъ его, включая и жалованье, не превышаетъ 1,500 руб., изъ которыхъ цѣлую треть онъ долженъ удѣлять на уплату процентовъ. Это показаніе совершенно
//245
согласно съ обычнымъ положеніемъ денежныхъ дѣлъ Державина: мы постоянно видимъ въ нихъ безпорядокъ, у него вѣчныя хлопоты съ должниками и заимодавцами, вѣчныя просьбы о закладахъ, отсрочкахъ и пересрочкахъ.
Воспоминаніемъ сговора Державина остались стансы невѣстѣ, изъ которыхъ мы приведемъ здѣсь начало и конецъ:
«Хотѣлъ бы похвалить; но чѣмъ начать, не знаю...
…………………………………………………………….
Какъ счастливъ смертный, кто съ тобой проводить время!
Счастливѣе того — кто нравится тебѣ:
Въ благополучіи кого сравню себѣ,
Когда златыхъ оковъ твоихъ несть буду бремя?»[254]
Подлинныя рукописи поэта открыли намъ любопытную тайну происхожденія этихъ стиховъ: первоначальная, конечно не совсѣмъ сходная съ позднѣйшею редакція ихъ назначалась, двумя годами ранѣе, въ привѣтствіе невѣстѣ великаго князя Маріи Феодоровнѣ при ея пріѣздѣ въ Россію. Тогда пьеса не пошла въ ходъ, и счастливый женихъ радъ былъ случаю воспользоваться, съ некоторою переделкой, куплетами, остававшимися у него подъ спудомъ.
Свадьба была 18-го апрѣля 1778 года. Мать Державина жила по-прежнему въ Казани. Незадолго передъ своей помолвкой, онъ получилъ отъ Феклы Андреевны письмо; старушка говорить, что уже другой годъ ждетъ сына въ Казань, жалуется на плохія дѣла по своимъ деревнямъ, на неправильный наборъ «лекрутовъ»... «И такъ мнѣ хлопоты надоѣли домашнія и приказныя, и всякія нужды ко мнѣ доходятъ, а я уже становлюсь весьма нездорова, а тебя не могу дождаться, хотя бы не надолго нобывалъ, и весьма сумнѣваюсь, что пишешь быть, а долго нѣтъ». Между тѣмъ сынъ прислалъ ей нарочнаго съ извѣстіемъ о своихъ планахъ. Радуясь и благословляя его, она зоветъ его вмѣстѣ съ женою къ себѣ, посылаетъ ему «крестъ Спасителя со святыми мощами», и отвѣчаетъ также невѣстѣ на ея письмо,
//246
прилагая какои-то гостинедъ, «хотя и не въ драгихъ вещахъ состоящій, но отъ искренняго усердія»[255].
Въ августѣ новббрачные отлравились въ Казань и возвратились въ Петербургъ только въ самомъ кондѣ декабря. Въ эту поѣздку Державину удалось, благодаря своимъ связямъ въ сенатѣ, нѣсколько поправить дѣла матери: именно онъ кончилъ полюбовно многолѣтнюю, начавшуюся еще до рожденія его тяжбу своихъ родителей съ сосѣдомъ ихъ Чемодуровымъ, отецъ кото-раго присвоилъ себѣ изъ ихъ крестьянъ нѣсколько семей (см. выше стр. 23).Теперь Державиной возвращено было слѣдовавшее ей число душъ, a она, въ замѣнъ того, отказалась отъ значительнаго денежнаго иска. Въ это же время Державшъ, по просьбѣ Хераскова, собиралъ въ Казани свѣдѣнія о бѣдствіяхъ, причшенныхъ городу Пугачевымъ. Херасковъ оканчивалъ свою Россіяду, и съ этимъ, можеть-быть, находилось въ связи его порученіе. Оставивъ жену въ Казани, Державинъ ѣздшъ и въ оренбургское свое имѣніе. На обратномъ пути онъ написалъ стихи. Былъ уже ноябрь мѣсяцъ; по Камѣ шелъ ледъ, и перевоза не было; поэтъ, задержанный въ деревнѣ Мурзихѣ, на берегу рѣки, излилъ свое нетерпѣніе въ Пѣсенкѣ отсутствующаго мужа, впослѣдствіи получившей заглавіе: Препятствіе къ свиданію Сб супругою. Пьеса оканчивается стихами:
«Жизнь утѣхи и покою !
Возвратись опять ко мнѣ:
Жизнь съ столь милою женою —
Рай во всякой сторонѣ»[256].
Поэтъ говорилъ отъ души. По всѣмъ дошедшимъ до насъ свидѣтельствамъ, Катерина Яковлевна обладала всѣми условіями для семейнаго счастья. Съ пламенною душой она соединяла кроткій и веселый характеръ, любила тихую домашнюю жизнь и всего охотнѣе проводила время въ чтеніи, рисованіи и разныхъ
//247
рукодѣліяхъ. Она пробовала писать и стихи, но болѣе въ видѣ шутки. Особенно славилась она, въ кругу родныхъ и друзей, искуствомъ вырѣзывать силуэты: къ изданію сочиненій Хемницера 1799 г. приложенъ силуэтъ его, сдѣланный ея рукою. Въ домѣ, купленномъ супругами, гостиная была обита соломенными, вошедшими тогда въ моду, обоями ея работы. Во всѣхъ дѣлахъ своего мужа она принимала самое живое участіе, его успѣхи и неудачи считала своими, и въ друзьяхъ его видѣла близкихъ себѣ людей. Всѣ они — Львовъ, Капнистъ, Хемницеръ, Карамзшъ, Дмитріевъ — были ея искренними почитателями, и нѣкоторые изъ нихъ оставили о ней восторженные отзывы*. Самъ Державинъ страстно любилъ ее: въ стихахъ своихъ онъ часто вдохновлялся ею, называя ее Плѣнирой, a среди непріятностей, которыя по службѣ навлекалъ на себя, она была его утѣшительницей. Въ домашнемъ быту своемъ онъ никогда не былъ такъ счастливъ, какъ въ шестнадцатилѣтній періодъ своего перваго брака.
3. РАЗНЫЯ ПОРУЧЕНІЯ. НОВАЯ ДОЛЖНОСТЬ. НАЧАЛО НЕУДОВОЛЬСТВІЙ.
Въ первые два-три года послѣ женитьбы Державина добрыя отношенія его къ дому начальника продолжались; жена его была принята Вяземскими какъ родная. Князь оказывалъ ему болыное довѣріе. Такъ, когда въ 1779 году по дежурству чиновниковъ въ сенатѣ открылись безпорядки и неисправности, то изслѣдованіе ихъ возложено было на Державина; представленное имъ по этому дѣлу донесеніе напечатано нами въ V томѣ (стр. 366). При перестройкѣ сенатскаго зданія, въ томъ же году, надзоръ за работами опять порученъ былъ поэту. Сенатъ тогда находмся тамъ же, гдѣ и теперь, но въ другомъ домѣ (съ башнею), который прежде принадлежалъ гр. Остерману, a потомъ Бестужеву. Дѣломъ Державина было между - прочимъ устройство залы общихъ собраній, украшенной аллегорическими барельефами, которые придумывалъ Николай Александровичъ Львовъ. Здѣсь въ первый разъ, въ біографiи Державина, является этотъ замѣчательный человѣкъ, который съ этихъ поръ
//248
до самой смерти своей (1803) пріобрѣтаетъ такое значеніе въ жизни и поэзіи Гаврилы Романовича. Въ 1780 году Екатерина II совершала свое знаменитое путешествіе въ Бѣлоруссію: Державинъ въ написанныхъ по этому поводу стихахъ намекнулъ на одинъ изъ львовскихъ барельефовъ, именно на барельефъ, представлявшій учрежденіе намѣстничествъ въ видѣ храма Правосудія, въ который монархиня вводить Истину, Человѣколюбіе и Совѣсть (I, 97). При осмотрѣ работъ этой залы, разсказываетъ поэтъ, князь Вяземскій, увидѣвъ на упомянутомъ сейчасъ барельефѣ изображеніе нагой Истины, нашелъ, что видъ ея быль бы для сенаторовъ соблазнителенъ, и потому приказалъ Державину нѣсколько прикрыть ее. По вступленіи на престолъ императора Павла этотъ самый барельефъ, по распоряжение генералъ-прокурора князя Алексѣя Борисовича Куракина, былъ выломанъ и спрятанъ въ архивъ.
Въ концѣ 1780 года въ вѣдѣніи генералъ-прокурора были учреждены экспедиціи о государственныхъ доходахъ и расходахъ[257]; это было, собственно говоря, государственное казначейство, которое въ позднѣйшее время и развилось изъ этихъ экспедицій. При образованіи ихъ, въ число совѣтниковъ экспедиціи доходовъ былъ переведенъ и Державинъ. Этимъ онъ становился еще ближе къ князю Вяземскому. Къ тогдашнему-то положенію его относятся шуточные стихи оды На Счастіе:
«Судьи, дьяки и прокуроры,
Въ передней про себя брюзжа,
Умильные мнѣ мещутъ взоры
И жаждутъ слова моего.
А я всѣхъ мимо по паркету
Бѣгу, носъ вздернувъ, къ кабинету
И въ грошъ не ставлю никого»[258].
Надо было написать проектъ положенія о кругѣ дѣйствія и
//249
обязанностяхъ новыхъ экспедицій. Князь имѣлъ для этого въ виду Васильева и Храповицкаго, какъ самыхъ свѣдущихъ изъ своихъ чиновниковъ; но они, сославшисъ на свои и безъ того обременительныя занятія, указали ему на Державина. Хотя послѣдній былъ еще новъ въ гражданскихъ дѣлахъ, но какъ ни предсѣдательствующій въ этомъ отдѣленіи, старикъ Еремѣевъ, ни другіе два совѣтника, Саблуковъ и Бутурлинъ, не были способны къ такому труду, то князь Вяземскій, можетъ-быть и неохотно, согласился поручить его бывшему сенатскому экзекутору.
Державинъ, сознавая свою неопытность въ законовѣдѣніи, понималъ всю трудность задачи. Собравъ всѣ относившіяся къ дѣлу постановленія и другіе матеріалы, онъ заперся и проработалъ двѣ недѣли; вышла цѣлая книга. Князь Вяземскій, желая узнать мнѣніе своихъ сослуживдевъ объ этой работѣ, созвалъ всѣ четыре экспедиціи и приказалъ читать «начертаніе». Присутствовавшіе молчали, генералъ-прокуроръ сердился, и наконецъ самъ сдѣлалъ кое-какія поправки во вступленіи, гдѣ были изложены мотивы составленія этого проекта. Затѣмъ онъ былъ представленъ императрицѣ, которая и утвердила его. Возвращенный съ высочайшей конфирмаціей чрезъ Безбородку, этотъ уставъ тогда же вступилъ въ дѣйствіе и сохранялъ силу закона до 1820 года, когда экспедиція была преобразована въ департаментъ государственнаго казначейства. Это «начертаніе», въ томъ самомъ видѣ, какъ оно вышло изъ рукъ Державина, включено въ Полное Собраніе Законовъ (XXI, 15.120). He замѣчательно ли, что человѣкъ, такъ мало учившійся, проведшій столько лѣтъ въ самыхъ неблагопріятныхъ для умственной дѣятельности обстоятельствахъ, и такъ недавно вступившій на поприще гражданской службы, могъ въ короткое время достаточно ознакомиться съ законами и положеніемъ финансовой части въ Россіи, чтобы составить такой уставъ? Естественно, что Державинъ впослѣдствіи гордися этимъ трудомъ; когда зашла рѣчь объ оцѣнкѣ его заслугъ, онъ препроводилъ списокъ устава, въ числѣ другихъ документовъ, къ своему доброжелателю, графу A. Р. Ворощову, съ замѣчаніемъ: «это начертаніе, по коему теперь казна управляется, хотя по мыслямъ князя Александра
//250
Алексеевича, однако сочинено моими трудами»[259]. Въ подтвержденіе своихъ словъ онъ приложилъ отзывъ самого Вяземскаго и письмо Храповицкаго; перваго мы не имѣли въ рукахъ; Храповицкій же, возвращая Державину подлинную рукопись устава, какъ «удостоившуюся высочайшей аппробадіи», прямо называетъ его трудомъ Державина («имѣю честь препроводить при семь трудъ вашъ»). Въ запискахъ своихъ однакожъ поэтъ жалуется, что Храповицкій хотѣлъ присвоить себѣ честь этого труда, такъ какъ скрѣпилъ его тетрадь по листамъ, что собственно следовало сдѣлать самому редактору.
Державинъ ждалъ награды, но ничего не получилъ; это, кажется, и было первымъ поводомъ къ неудовольствіямъ между нимъ и начальникомъ, и заставило его искать справедливости сторонними путями. Въ Государственномъ архивѣ нашлось подлинное прошеніе его на имя императрицы, въ которомъ говорится: «Продолжаю службу двадцать-второй годъ. За военную имѣлъ счастіе получить особливое монаршее благоволеніе. Вступя, по высочайшей волѣ, въ статскую, я нынѣ въ экспедиціи о государственныхъ доходахъ заслуживаю ли трудами и поведеніемъ моимъ шефа моего одобреніе, уповаю на его справедливый отзывъ. Между тѣмъ, производятся въ чины моложе меня; не упоминая о военной, и нынѣ двое въ статской пожалованы»[260]. Изъ сдѣланной на самомъ прошеніи отмѣтки видно, что въ вслѣдствіе его Державинъ 18-го іюня 1782 года произведешь былъ въ статскіе совѣтники, т. е. выпросилъ себѣ служебную награду помимо своего начальника. Понятно, что это не могло случиться безъ сильнаго предстательства. Кто же былъ новый покровитель нашего поэта? Мы видѣли, что еще до перехода его въ гражданскую службу ему удалось подать государынѣ просьбу чрезъ Безбородку, незадолго передъ тѣмъ переведеннаго на службу въ Петербурга. Мы видѣли также, что Державинъ, въ бытность сенатскимъ экзекуторомъ, уже былъ знакомь съ Н. А. Львовымъ который вскорѣ послѣ того является правой рукой
//251
Безбородки и другомъ Гаврилы Романовича. Это объясняетъ намъ, чрезъ кого послѣдній могъ дѣйствовать для достиженія своихъ дѣлей. Извѣстно, какую радушную помощь всѣ нуждавшіеся находили въ Безбородкѣ, поставившемъ себѣ за правило не желать другому того, чего себѣ не желаешь, и пользоваться всякимъ случаемъ дѣлать добро; тѣмъ болѣе онъ былъ расположенъ помогать пріятелю Львова, уже заявившему себя своимъ талантомъ. Въ послѣдующіе годы мы имѣемъ уже явныя доказательства тому, что Безбородко действительно сдѣлался усерднымъ ходатаемъ за Державина, который чрезъ него выпрашивалъ себѣ разныя милости. Такъ,—вѣроятно, въ началѣ 1783 года,—поэтъ обращался къ Безбородкѣ съ просьбой выхлопотать ему ссуду для покрытія накопившагося на немъ долга (въ слѣдствіе убытковъ, понесенныхъ его имѣніями во время Пугачевщины) и уплаты значительныхъ суммъ по несчастному поручительству. 20-го февраля того же года онъ опять пишетъ Безбородѣ , что, по его приказанію, «переговоря съ Николаемъ Александровичемъ», посылаетъ письмо на высочайшее имя, въ которомъ проситъ о предоставленіи ему права воспользоваться дарованною жителямъ разоренныхъ губерній милостью, т. е. получить въ ссуду 30,000 руб. подъ залогъ принадлежащихъ ему 700 душъ[261]. Въ случаѣ неисполненія этой просьбы, онъ указываешь на необходимость «для исправленія своей экономіи» оставить службу[262]. Несмотря на эту, несовсѣмъ ловкую угрозу, просьба, повидимому, была удовлетворена: по крайней мѣрѣ къ ней были приложены Безбородкой два проекта указовъ: одного на имя графа Шувалова (директора ассигнаціоннаго банка), другого на имя Завадовскаго (директора дворянскаго банка) о выдачѣ Державину просимой ссуды. Еще свидетельство о милости, исходатайствованной ему тѣмъ же путемъ, находимъ въ письмѣ Львова къ женѣ (какого года, невзвѣстно): «Наканунѣ
//252
того дня, какъ ты мнѣ прислала кошелекъ, который я отдалъ Катеринѣ Яковлевнѣ, удалось Александру Андреевичу выпросить 4000 руб. для Гаврилы Романовича». По значительности суммы, вѣроятно, впрочемъ, что это пожалованіе относится еъ позднѣйшему времени, можетѣ-быть къ эпохѣ назначенія Державина тамбовскимъ губернаторомъ. За годъ до того Державинъ писалъ Львову: «Александръ Андреевичъ — мой ангелъ-благотворитель, a ты его помощникъ во всѣхъ случаяхъ». (V, 842.)
4. РАЗРЫВЪ СЪ КНЯЗЕМЪ ВЯЗЕМСКИМЪ. УВОЛЬНЕНІЕ.
Отъ князя Вяземскаго конечно не могли укрыться милости, которыя помимо его умѣлъ выхлопатывать себѣ его подчиненный, и тѣмъ болѣе онѣ были непріятны ему, что это дѣлалось чрезъ Безбородку, бывшаго съ нимъ не въ дружескихъ отношеніяхъ. Кромѣ того, Вяземскому не могло быть неизвѣстно, что Державинъ былъ сочинителемъ, что онъ не только писалъ, но в печаталъ стихи и вращался въ обществѣ подобныхъ себѣ людей, какъ напр. Львова, Капниста, Хемнцера: все это было своего рода преступленіемъ въ глазахъ вельможи, который всякаго чиновника, дерзавшаго пускаться въ литературу, презрительно называлъ «живописцемъ» и считалъ никуда не годнымъ[263]. Къ этому присоединились и другія причины неудовольствія. Для контроля за движеніемъ суммъ внутри государства были установлены довольно сложныя правила: казенныя палаты должны были ежемѣсячно доставлять генералъ-прокурору вѣдомости какъ всѣмъ поступающимъ въ нихъ доходамъ, такъ и суммамъ разсылаемымъ изъ нихъ въ опредѣленныя мѣста, напр. въ комиссаріатъ. въ провіантскую контору, въ адмиралтейство и проч.[264]. Сверхъ
//253
того экспедиціи необходимо было сноситься съ казенными палатами по разсмотрѣнію вѣдомостей, посылать имъ замѣчанія и предложенія генералъ - прокурора, такъ что въ первый годъ по учрежденій экспедиціи пришлось созвать въ Петербургъ всѣхъ вице - губернаторовъ, какъ предсѣдателей казенныхъ палатъ. Державинъ, по своей должности, настаивалъ на своевременныхъ сношеніяхъ съ палатами, тѣмъ болѣе что, по слухамъ, онѣ вмѣсто отсылки денегъ въ надлежащія мѣста, пускали ихъ въ оборотъ по частнымъ рукамъ въ свою пользу, a правительственныя учрежденія кое-какъ перебивались, прибѣгая къ другимъ источникамъ, и приходили въ разстройство. Но товарищъ Державина, совѣтникъ Бутурлинъ (зять извѣстнаго И. П. Елагина), человѣкъ лѣнивый, игрокъ и гуляка, избѣгая лишнихъ хлопотъ, считалъ такія сношенія ненужными и утверждалъ, что достаточно повѣрять палаты при годовыхъ отчетахъ. Положили отдать споръ на рѣшеніе князя. Между тѣмъ, Бутурлинъ умѣлъ возстановить его противъ своего противника, и когда при одномъ докладѣ Вяземскій началъ придираться къ бумагамъ, которыя Державинъ подносилъ къ подписанію, то Бутурлинъ сталъ поддерживать князя и еще болѣе натравлять его на товарища. Выведенный изъ терпѣнія, Державинъ сунулъ бумаги Бутурлину въ руки и сказалъ: «Пишите же вы сами, коли умѣете, лучше». Князь Вяземскій увидѣлъ въ этомъ выходку противъ самого себя и на другой день прислалъ къ Державину Васильева съ приказаніемъ подать въ отставку. Державинъ при первомъ же случаѣ лично исполнилъ это приказаніе, но княгиня вступилась за него и разсказала причину разлада между нимъ и Бутурлинымъ. Тогда князь выразилъ сожалѣніе въ своей поспѣшности и желаніе, чтобъ Державинъ остался y него на службѣ, что и было передано провинившемуся Васильевымъ: слѣдствіемъ было примиреніе начальника съ подчиненнымъ; но оно было непродолжительно.
Въ концѣ года (1782) встрѣтился подобный же поводъ къ неудовольствію. По смерти Еремѣева, предсѣдательствующимъ экспедиціи назначенъ былъ родственникъ князя, Сергѣй Ивановичъ Вяземскій. Державинъ требовалъ, чгобы на наступавшій
//254
годъ, согласно съ закономъ и по прежнимъ примѣрамъ, составлена была смѣта доходовѣ и расходовъ на основаніи прошлогодней табели; онъ считалъ это тѣмъ болѣе нужнымъ, что незадолго передъ тѣмъ окончена была новая ревизія и важно было знать, насколько въ слѣдствіе ея увеличился государственный доходъ. Правильность этого требованія видна изъ того, что губернскимъ начальствамъ передъ тѣмъ нѣсколько разъ подтверждаемо было составлять по всѣмъ губерніямъ окладныя книги и расчетный описи о всѣхъ доходахъ и расходахъ и о присылкѣ такихъ книгъ къ назначенному сроку въ экспедицію. Предсѣдательствующій противился, ссылаясь на генералъ-прокурора, который будто бы приказалъ въ этомъ году новаго расписанія и табели для поднесенія императрицѣ не дѣлать, а руководствоваться прошлогодними. «Если такъ», сказалъ наконедъ Державинъ, «то запишите это приказаніе въ журналъ, чтобъ послѣ намъ не быть въ отвѣтѣ». Между тѣмъ однакожъ онъ рѣшился самъ изготовить матеріалы для исчисленія доходовъ на будущій годъ: взявъ у столоначальниковъ нужныя къ тому вѣдомости, онъ сказался больнымъ и выработалъ «правила, объясняющія источники доходовъ» по всему государству. Потомъ, въ одинъ изъ докладныхъ дней, онъ въ присутствіи всѣхъ членовъ экспедиціи, представилъ свой трудъ князю, замѣтивъ, что отсутствіе смѣты неминуемо возбудить неудовольствіе императрицы. Князь прогнѣвался: «Вотъ», закричалъ онъ, «новый государственный казначей, вотъ умникъ! Извольте же, сударь, отвѣчать, когда не будетъ доставать суммъ противъ табели на новые расходы по указамъ императрицы». Державинъ, глубоко огорченный такимъ пріемомъ, попросилъ приказать разсмотрѣть его работу. Вяземскій согласился, въ увѣренности, что въ ней найдутъ «какую-нибудь нелѣпицу». Вышло наоборотъ: собраніе управляющихъ и совѣтниковъ, какъ ни старались они подкопаться подъ Державина, вынуждено было одобрить правила и подало рапортъ, въ слѣдствіе котораго составлена была новая табель: доходовъ оказалось на 8 милл. болѣе прошлогоднихъ.
Такъ разсказываетъ Державинъ объ обстоятельствахъ, подавшихъ ему поводъ оставить службу при князѣ Вяземскомъ. Къ
//255
этому онъ прибавляеть и извѣстный эгазодъ о наградѣ, получеяной имъ за оду Фелицѣ и еще увеличившей раздраженіе начальника, о чемъ мы подробнѣе будемъ говорить при разсмотрѣніи литературной дѣятельности Державина. Въ существенномъ сообщенныя нами съ его словъ обстоятельства не подлежатъ сомнѣнію, такъ какъ они совершенно согласясны съ извѣстнымъ намъ и изъ другихъ свидѣтельствъ образомъ дѣйствій князя Вяземскаго. Державинъ объясняетъ его нежеланіе напередъ опредѣлять государственные доходы тѣмъ, чтобы въ случаѣ, когда государынѣ понадобятся деньги, отозваться неимѣніемъ ихъ по табели, a потомъ неожиданно удовлетворить требованію и удивить своею находчивостью. Сама императрица подтверждаетъ этотъ отзывъ: въ одномъ письмѣ къ Гримму (Сб. И. 0б. XXIII, 236— 237), подшучивая надъ неподатливостью князя на новыя издержки, она говоритъ: «Вы конечно согласитесь со мной, что надо беречь здоровье человѣка, который, кромѣ всякихъ другихъ добрыхъ и почтенныхъ качествъ, отличается еще и тѣмъ, что y него всегда бываютъ наготовѣ деньги для всѣхъ возможныхъ случасвъ, и это еще при такомъ ненасытномъ мотѣ, какъ я». Вотъ между-прочимъ почему Екатерина дорожила Вяземскимъ. Въ томъ самомъ году, когда вышелъ въ отставку Державинъ, и самъ генералъ-прокуроръ просилъ объ увольненіи, но императрица его не отпустила. Покойный Лонгиновъ полагалъ, что причиною его желанія удалиться были его отношенія къ Безбородкѣ, который въ это время пріобрѣталъ все болѣе вѣсу. Екатерина возвратила Вяземскому его просьбу съ любопытными замѣчаніями, въ которыхъ она убѣждаетъ его остаться на службѣ[265]. Державинъ вообще при разныхъ случаяхъ осуждаеть князя Вяземскаго. Напр. объ отношеніяхъ его къ губернскимъ властямъ онъ замѣчаетъ, что генералъ-прокуроръ по какимъ-то причинамъ смотрѣлъ сквозь пальцы на самоуправство нѣкоторыхъ сатраповъ и даже къ управленію казны по ихъ губерніямъ не смѣлъ прикоснуться. Съ другой стороны Державинъ утверждаетъ, что такъ какъ учрежденіемъ о губерніяхъ генералъ-губернаторамъ дано было
//256
право въ извѣстныхъ случаяхъ входить съ докладами прямо къ императрицѣ и такимъ образомъ они могли вредить генералъ-прокурору, то Вяземскій старался внушить мысль, что они неохотно доставляютъ вѣдомости о мѣстныхъ доходахъ и расходахъ и ставятъ экспедицію въ необходимость изготовлять табель прямо отъ себя: этимъ бросалась тѣнь на губернскую администрацію и выставлялась важность генералъ-прокурора. По увѣренію Державина, Вяземскій управлялъ государственнымъ казначействомъ, въ противность законамъ, самовластно, раздавалъ жалованье и пенсіи по своему произволу, безъ высочайшихъ указовъ, и утаивалъ доходы, съ тѣмъ чтобы, какъ уже было упомянуто, выслуживаться предъ государыней, какъ бы вдругъ открывши новый источникъ. Кромѣ того Державинъ разсказываетъ, что Потемкинъ, имѣя безпрестанно надобность въ генералъ-прокурорѣ, умѣлъ, чрезъ любимца своего Фалѣева, склонить его на свою сторону, отдавъ ему на Днѣпрѣ, въ бывшей Запорожской Сѣчѣ, обширный земли съ поселенными на нихъ казаками, болѣе 2,000 душъ, Вяземскій же, вопреки закону, продалъ ихъ еврею (Штиглицу).
Другіе современники князя Вяземскаго также возводить на него разныя обвиненія. Княгиня Дашкова жалуется на его невниманіе къ ея представленіямъ по Академіи наукъ, на излишнее вмѣшательство его въ дѣла академіи и придирки по ея отчетности. По словамъ княгини, онъ былъ человѣкъ дѣловой, умѣвшій охранять порядокъ и точность, но необразованный и мстительный: такъ между - прочимъ онъ мѣшалъ изготовлению ландкартъ, задерживалъ свѣдѣнія и матеріалы, которые доставлялись губернаторами[266].
Князь М. М. Щербатовъ, называя Вяземскаго человѣкомъ неблистательнаго ума, приписываетъ ему глубоко - обдуманную лесть: притворяясь глупымъ, онъ будто бы подавалъ видъ, что блестящее состояніе государства было только слѣдствіемъ точнаго исполненія имъ мудрыхъ наставленій императрицы, и такимъ образомъ пріобрѣлъ надъ нею большую власть[267].
//257
По свидѣтельству бьюшаго повѣреннаго въ дѣлахъ Франціи при петербургскомъ дворѣ (1769—1773 г.) Сабатье де Кабра, князь Вяземскій своимъ возвышеніемъ обязанъ былъ дружбѣ Орловыхъ: его образовала сама императрица, не боясь, что этому «автомату» припишутъ ея собственныя заслуги. Дѣйствительно, прибавляетъ Сабатье, трудно найти человѣка болѣе ограниченнаго; характеръ y него низкій, злобный, подлый и по ничтожеству равный его познаніямъ»[268].
«Никита Ивановичъ (Паншъ)»—такъ разсказываетъ Порошинъ [269] — «изволилъ долго разговаривать со мною о нынѣшнемъ генералъ - прокурорѣ, князѣ Вяземскомъ, и удивляться, какъ фортуна его въ это мѣсто поставила: упоминаемо тутъ было о разныхъ случаяхъ, которые могуть оправдать сіе удивленіе».
По свѣдѣніямъ Бантышъ - Каменскаго, Вяземскій былъ скупъ и завистливъ ; въ его домѣ была тайная экспедиція, и онъ часто самъ присутствовалъ при допросахъ.
Извѣстный Жозефъ де Местръ разсказываетъ по дошедшему до него преданію, что когда Екатерина однажды пожелала обнародовать какую-то вовсе не важную записку, касавшуюся статистики одной губерніи, то Вяземскій поспѣшилъ къ императрщѣ и объявилъ ей, что если эта записка появится въ печати, то ему невозможно будетъ оставаться при своей должности[270].
Въ неудовольствіяхъ, происшедшихъ между нимъ и Державинымъ, виноваты были очевидно, какъ обыкновенно бываетъ, обѣ стороны: князь Вяземскій, дѣйствуя не совсѣмъ безукоризненно по своей должности, не терпѣлъ критики слишкомъ смѣлаго, незначительнаго передъ нимъ чиновника, и вмѣстѣ съ тѣмъ былъ недоволенъ имъ за его литературныя занятія; настоящая же вина Державина состояла въ проискахъ, которые онъ позволялъ себѣ на сторонѣ, въ слишкомъ рѣзкомъ
//258
и не всегда безпристрастномъ осужденіи того, что ему казалось неправильнымъ, наконецъ въ запальчивости. Въ этомъ послѣднемъ недостаткѣ онъ самъ сознавался, какъ видно изъ одного чернового письма его къ Вяземскому: узнавъ отъ Васильева, что князь обвиняетъ его въ неблагодарности, онъ оправдывается и обѣщаетъ прислать откровенное письменное объясненіе насчетъ «нѣкоторыхъ особенныхъ неудовольствій, которыя начали безпокоить его тому уже года полтора и отчасу болѣе возрастаютъ... Словесно объясниться», такъ онъ заключаетъ, «я боюсь, чтобъ въ чувствительности моей или не сказать чего лишняго, или чего не пропустить, или по невразумительной скорости разговора моего вы меня понимать не будете»[271]. Объясненіе однакожъ не помогло, и наконецъ Державинъ, уже прославившійся своею Фелицею и другими стихотворении, напечатанными въ Собесѣдникѣ княгини Дашковой, рѣшился разстаться съ бывшимъ своимъ покровителемъ. Вотъ письмо, съ которымъ онъ обратился къ князю Вяземскому:
«Сіятельнѣйшій князь, милостивый государь. Деревенскія мои обстоятельства, касающіяся до экономіи, и желаніе матери моей, находящейся въ глубокой старости, требуютъ моего къ ней прибытія; въ разсужденіи чего всепокорнѣйше вашего сіятельства прошу исходатайствовать мнѣ всемилостивѣйшее увольненіе, если не на какое-либо довольное время для моего исправленія, то хотя вовсе отъ службы, для того что, употребя возможные труды въ трехгодичное время при дѣлахъ экспедиціи о государственныхъ доходахъ, кажется мнѣ оказался я не столько способенъ, чтобъ быть какъ-либо въ ней полезнымъ и заслужить лестное вашего сіятельства вниманіе. Со временемъ же могу принять должность гдѣ-либо въ другомъ мѣстѣ, способностямъ моимъ подручную»[272].
Князь Вяземскій приказалъ Державину подать просьбу объ отставкѣ, чрезъ герольдію, въ сенать. Письмомъ отъ 25-го ноября 1783 года поэтъ извѣстилъ княгиню Дашкову, что сдѣлалъ
//259
это. Въ то же время онъ объяснялъ ей, что для уплаты долговъ принужденъ продать почти все свое имѣніе, и просилъ напечатать о томъ публикацію въ вѣдомостяхъ. Эта послѣдняя просьба его осталась однакожъ безъ исполненія, потому ли что самъ онъ перемѣнилъ намѣреніе, или княгиня уговорила его взять просьбу назадъ.
Указъ сената объ увольненіи Державина отъ должности состоялся 8-го декабря 1783 года, и тогда же было опредѣлено поднести всеподданнѣйшій докладъ объ увольненіи его вовсе отъ службы, но этого окончательнаго рѣшенія своей просьбы ему пришлось дожидаться еще довольно долго. 18-го января 1784 года онъ писалъ Львову: «Князю Вяземскому я хотя не такъ нуженъ былъ, какъ ты (Безбородкѣ), однакоже довольно нуженъ; но не хотѣлъ онъ и столько противъ меня быть благосклоненъ, чтобъ принять объясненія мои, a отпустилъ отъ себя, почти не говоря ни слова. Да притомъ и теперь не выпускаетъ отъ себя доклада; итакъ я сталъ какъ ракъ на мели, ни въ службѣ, ни въ отставкѣ»[273].
Между тѣмъ молва о ссорѣ поэта съ генералъ-прокуроромъ разнеслась по всему городу и дошла до самой императрицы. Наконецъ докладъ сената былъ поднесенъ ей; утвердивъ его 15-го февраля 1784 года, она поручила Безбородкѣ сказать Державину, что будетъ имѣть его въ виду. При увольненіи ему пожалованъ былъ, по закону, чинъ дѣйствительнаго статскаго совѣтника.
ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ ГЛАВѢ VIII.
(Къ стр. 249.)
Переплетенная тетрадь, содержащая списокъ съ составленнаго Державинымъ проекта устава экследицій о государственныхъ доходахъ и проч., отправленная имъ въ 1786 году къ графу A. Р. Воронцову, сохранилась въ Воронцовскомъ архивѣ, и съ обязательнаго разрѣшенія князя Семена Михайловича была доставдена мнѣ М. Ф. Шугуровымъ. Уставъ носитъ заглавіе: «Начертаніе должности учрежденныхъ при правительствующемъ
//260
сенатѣ четырехъ экспедицій... чтб всѣмъ имъ вообще, порознь каждой и ихъ чинамъ исполнять надлежитъ». Передъ уставомъ помѣщенъ слѣдующій приказъ князя Вяземскаго: «1781 года февраля 15-го дня дѣйствительный тайный совѣтникъ и генералъ-прокуроръ князь Вяземскій, получа поднесенное ея императорскому величеству начертаніе должности четырехъ эспедицій, для казеннаго управленія учрежденныхъ, съ таковымъ высочайшимъ отзывомъ, что всемилостивѣйшая государыня, по прочтеніи того начертанія, не только не находить ничего несходнаго учрежденіямъ или волѣ ея, но отдая ему всю справедливость, почитаетъ оное весьма достаточнымъ для наставленія тѣхь экспедицій до будущаго установленія о генеральномъ управленіи казною и для пріуготовленія всего въ нужномъ порядкѣ къ помянутому установленію, — приказалъ то начертаніе, приложенное здѣсь за его подписаніемъ, хранить въ первой экспедидіи, а для надлежащего свѣдѣнія и исполненія сообщить засвидѣтельствованныя и скрѣпленныя по листамъ копіи во вторую, третью и четвертую экспедиціи, также въ С.-Петербургскія и Московскія для статныхъ и для остаточныхъ суммъ казначейства.
Князь А. Вяземскій».
_______________________
Въ самомъ началѣ тетради приклеено къ ней слѣдующее собственноручное письмо Храповицкаго къ Державину:
«Милостивый Государь мой Гаврила Романовичъ.
«Имѣя честь препроводить при семъ трудъ вашъ, удостоенный высочайшею ея величества апробаціею, долженъ предувѣдомить что по волѣ его сіятельства скрѣпилъ я по листамъ сіе начертаніе, но какъ можетъ случиться что по извѣстной скорости, съ каковою оное переписывано было, вкрались нѣкоторыя ошибки, то и прошу покорно совершить начатое и оконченное вами дѣло и просмотрѣть, нѣтъ ли ошибокъ.
«За дружеское увѣдомленіе о концертахъ нижайшую приношу благодарность, и со всею моею охотою къ тому приступая, ожидаю увѣдомленія, кому отдать деньги?
Съ совершеннымъ почтеніемъ
покорнѣйшій слуга
Александръ Храповицкій».
15-го Февраля 1781.
//