ВОЕННАЯ СЛУЖБА ДО ПУГАЧЕВЩИНЫ.
(1762—1773.)
//63
1. СОЛДАТСКАЯ ЖИЗНЬ ВЪ КАЗАРМѢ
Двѣнадцать лѣтъ военной службы со времени пріѣзда Державина въ Петербурга составляютъ одинъ изъ безотрадныхъ періодовъ въ жизни его. Тяжкій тѣлесный трудъ, грубая среда, невѣжество и развратъ товарищей, наконецъ полное нравственное паденіе, вотъ что пришлось испытать или увидѣть въ своемъ новомъ положеніи даровитому юношѣ съ благородными наклонностями. Вмѣсто жизни сердца, какой можно бы ожидать отъ него въ этомъ возрастѣ при другихъ обстоятельствахъ, мы видимъ его въ отношеніяхъ совсѣмъ не платоническаго свойства. Литературная деятельность его въ эти годы еще слаба и незамѣтна. Уже ему грозить неминуемая погибель, но къ счастію, дорогія воспоминапія дѣтства, остатокъ благочестія, пустившаго глубокіе корпи въ его сердцѣ, наконецъ еще не подавленная энергія духа заставляютъ его сдѣлатъ внезапное надъ собою усиліе—и спасаютъ его. Такъ какъ онъ тогда еще не игралъ никакой роли, и отъ этой эпохи не сохранилось писемъ его, то понятно, что почти единственнымъ матеріаломъ для его біографіи за это время служатъ его записки, но по этой именно причинѣ онѣ составляютъ драгоцѣнный источникъ для свѣдѣній о тогдашней жизни Державина, какъ и вообще для исторіи нашихъ обществешіыхъ нравовъ, особливо военнаго быта, въ 60-хъ годахъ прошлаго столѣтія.
Изъ Казани Державинъ пріѣхалъ въ Пстербургъ въ мартѣ 1762 года, то-есть за три съ неболышимъ мѣсяца до восшествія на престолъ Екатерины II. Когда онъ явился въ Преображенскій
//64
полкъ, залежавшійся пашпортъ, изготовленный для него на прожитіе въ Казани, оказался просроченными. Дежурный офицеръ, майоръ Текутьевъ, строгій служака и крикунъ, взглянувъ на пашпортъ, расхохотался съ словами: «Э, брать, просрочилъ!» По приказанію его, Державинъ отведенъ былъ вѣстовымъ» въ полковую канделярію и тамъ подвергся формальному допросу. Но такъ какъ обнаружилось, что онъ въ просрочкѣ не виноватъ, то его и приняли въ полкъ, зачисливъ въ 3-ю роту рядовымъ.
При этомъ естественно представляется вопросы отчего Державинъ поступилъ въ солдаты, когда многіе другіе дворяне около того же времени начинали военную службу въ гвардіи прямо съ офицерскихъ или по крайней мѣрѣ съ унтеръ-офидерскихъ чиновъ? Фонъ-Визинъ, кончившій свое воспитаніе почти одновременно съ Державинымъ, еще при поступленiи въ Московскій университетъ былъ записанъ въ Семеновскій полкъ сержантомъ и, разумѣется, только считался въ полку[38]; Потемкинъ, въ 1760 году исключенный изъ того же университета, числился капраломъ гвардіи[39]. Одною изъ причинъ этой разности было то, что выходившимъ изъ университета (какъ и изъ Сухопутнаго кадетскаго корпуса), или получившимъ огтуда аттестатъ о своихъ познаніяхъ положено было давать оберъ-офицерскіе чины. О выпускѣ же изъ гимназій прямо въ службу собственно не было закона, а было опредѣлено переводить оттуда въ Кадетскій корпусъ, въ Академію наукъ или въ Университетъ[40]. Впрочемъ, за исключеніемъ сказанной привилегіи въ пользу питомцевъ университета, кажется, не было точныхъ правилъ о вступленіи дворянъ въ службу: какъ во многомъ другомъ, такъ и въ этомъ господствовалъ произволъ, и все рѣшала такъ называемая протекція. Начинать военную службу съ званія рядового заведено было Петромъ Великимъ, и оставалось при немъ въ обыкновеніи, какъ видно напр.
//65
изъ записокъ князя Я. П. Шаховского, который 14-ти лѣтъ (1719 г.) былъ представленъ въ Семеновскій полкъ и въ немъ «былъ по нѣскольку времени солдатомъ, капраломъ, каптенар-мусомъ и сержантом»[41], на самомъ дѣлѣ отправляя эти должности; но послѣ Петра обычай этотъ сталь ослабѣвать, и молодые дворяне, бывъ въ малолѣтствѣ записаны въ гвардію, оставались дома до достиженія по старшинству офицерскихъ чиновъ, какъ разсказываютъ тотъ же князь Шаховской и князь И. М. Долгорукій. Изъ извѣстныхъ лицъ, начавншхъ уже послѣ Петра Великаго службу свою также въ нижнихъ чинахъ, назовемъ князя Н. В. Репнина, обоихъ графовъ Паниныхъ (поступившихъ въ гвардію солдатами при Аннѣ Іоанновнѣ) и историка, князя М. М. Щербатова, который съ 1746 г. проходилъ унтеръ-офицерскіе чины, подобно Шаховскому, въ Семеновскомъ полку. Болотовъ разсказываеть, что и онъ лѣтъ 10-ти отроду изъ отцовскаго дома былъ отданъ въ армейскій полкъ солдатомъ, а черезъ мѣсяцъ произведенъ въ капралы (первый унтеръ-офицерскій чинъ). Какъ много опредѣленіе молодыхъ людей въ службу зависало отъ связей и положенія ихъ родителей, видно изъ того, что и изъ товарищей. Державина по гимназіи одни, уже при поступленіи въ нее, были записаны въ солдаты, напр, два брата Полянскіе, а другіе, напр. Левашевъ, въ капралы (Семеновскаго полка, какъ и первые). Любопытно замѣтить, что около того же времени какъ Державинъ иачиналъ свою службу въ Преображеискомъ полку, т. е. въ началѣ 1762 г., Новиковъ солдатомъ же постушить въ Измайловскій полкъ[42].
У Державина, какъ самъ онъ говорилъ, «протекторовъ» не было, и вотъ конечно главная причина, почему онъ, сделавшись солдатомъ девятнадцати лѣтъ безъ четырехъ мѣсяцевъ, только черезъ десять лѣгь получилъ первый офицерскій чинъ (NB. Румянцовъ-Задунайскій на 19-мъ году отъ рождепія былъ уже капитаномъ арміи). Внрочемъ поступленіе хотя и въ рядовые старѣйшаго гвардейскаго полка, безъ сомнѣнія, считалось
//66
отличіемъ. Такъ какъ у Державина не было въ Петербургѣ никакого пристанища, то его помѣстили въ казармѣ со сдаточными солдатами (т. е. такими, которые сданы были въ рядовые изъ крестьянъ); ему пришлось жить вмѣстѣ съ тремя женатыми и двумя холостыми товарищами. По разсказу И. И. Дмитріева, Державинъ пошелъ на хлѣбы къ семейному солдату. Флигельману[43] приказано было учить новичка ружейнымъ пріемамъ и фрунтовой службѣ, и въ короткое время онъ оказалъ такіе успѣхи, что могъ участвовать въ парадѣ, бывшемъ въ присутствіи Петра III, великаго охотника, какъ выражается Державинъ, до военныхъ ученій. Въ то же время нашъ поэтъ, съ другими солдатами, долженъ былъ то ходить на ученье и стоять въ караулѣ на ротномъ дворѣ, то отправлять разныя черныя работы, какъ то ходить за провіантомъ, чистить каналы, разгребать снѣгъ около съѣзжей, усыпать пескомъ учебную площадку и т. п. Все это покажется намъ менѣе страннымъ, когда мы вспомнимъ, что въ свое время и самъ Петръ Великій дѣлалъ то же, добровольно начавъ службу съ рядового.
Вскорѣ Державинъ отыскалъ бывшаго своего начальника по гимназіи, Веревкина, и отнесъ ему бумаги и вещи, вывезенныя по его порученію изъ Бблгаръ: за неожиданнымъ отъѣздомъ Веревкина изъ Казани онѣ оставались въ рукахъ Державина. Веревкинъ представилъ его, вмѣстѣ съ этими работами и найденными древностями, И. И. Шувалову. Это была первая встрѣча вельможи съ молодымъ человѣкомъ, который съ этихъ поръ на всю жизнь сохранить къ нему неизменную преданность[44]. Несмотря на доброту и любезность своего бывшаго начальника, Державинъ,
//67
какъ видно, не посмѣлъ при этомъ случаѣ напомнить о прежнемъ обѣщаніи поместить его въ кондукторы. Впрочемъ въ то время еще нельзя было предвидѣть удаленія Шувалова на многіе годы изъ Россіи, и Державинъ имѣлъ полное право надѣяться, что солдатская служба его, при покровительстве внимательнаго сановника, не будетъ слишкомъ продолжительна. Шуваловъ принялъ своего кліэнта очень привѣтливо и, желая поощрить его талантъ къ рисованію и черченью, послалъ его къ известному граверу Чемесову въ Академію художествъ[45]. Чемесовъ также обласкалъ поэта, хвалилъ принесенные имъ рисунки, звалъ его къ себѣ и обѣщалъ доставить ему чрезъ Шувалова средства продолжать занятія науками и литературой. Но объ этомъ нечего было и думать при безпрестанныхъ ротныхъ и баталіонныхъ ученіяхъ, заведенныхъ Петромъ III; къ тому же заниматься музыкой и рисованіемъ было почти невозможно при тѣснотѣ и неудобствѣ казарменнаго помѣщенія. Оставалось только по ночамъ, когда всѣ улягутся, читать случай по-добытыя книги, да пописывать стихи. Тогда-то, по словамъ Дмитріева, Державинъ между-прочимъ переложить на рифмы бывшіе въ ходу у военныхъ «площадные прибаски насчетъ каждаго гвардейскаго полка»[46]. Подмѣтивъ въ немъ страсть къ письменнымъ занятіямъ, видя его то съ перомъ въ рукахъ, то за книгою, его товарищи, и особенно жены ихъ, стали просить его писать для нихъ грамотки къ отсутствующимъ ихъ родственникамъ. Державинъ, стараясь при этомъ употреблять простонародный выраженія, чрезвычайно угодилъ имъ. Еще болѣе заслужилъ онъ ихъ расположеніе тѣмъ, что иногда давалъ имъ взаймы по рублю или по два изъ своихъ неболыпихъ средствъ (при отъѣздѣ изъ Казани онъ получилъ отъ матери сто рублей). Спустя нѣсколько времени, солдатскія жены, по его просьбѣ, уговорили своихъ мужей отправлять за него очередную службу и работу.
//68
Такимъ образомъ онъ успѣлъ пріобрѣсти уваженіе всей роты, и когда Петръ III объявилъ гвардіи походъ противъ Даніи, то сослуживцы Державина выбрали его своимъ казначеемъ, поручивъ ему артельныя деньги и заготовленіе всего нужнаго для похода, который однакожъ, какъ извѣстно, не состоялся.
2. ВОЦАРЕНІЕ ЕКАТЕРИНЫ II. ОТЪѢЗДЪ ВЪ МОСКВУ.
Случайная встрѣча съ бывшимъ учителемъ Казанской гимназіи, Гельтергофомъ, о которомъ было говорено выше, чуть было не измѣнила положенія Державина. Гельтергофъ, жалѣя о тяжкой участи одного изъ лучшихъ учениковъ своихъ, вызвался похлопотать, черезъ окружавшихъ императора Нѣмцевъ, о переводѣ молодого человѣка въ офицеры голштинскаго отряда. Но совершившійся вскорѣ переворотъ помѣшалъ исполненію этого плана, — «благодаря Провидѣнію», многозначительно прибавляетъ Державинъ.
Въ событіяхъ 28-го іюня участвовалъ и Преображенскій полкъ: по словамъ поэта, 3-я рота вмѣстѣ съ прочими прибѣжала къ Зимнему дворцу, вокругъ котораго уже прежде расположились полки Семеновскій и Измайловскій: Преображенцы поставлены были внутри дворца и приведены архіепископомъ къ присягѣ въ вѣрности императрицѣ, которая такяге успѣла уже пріѣхать во дворецъ въ сопровожденіи Измайловскаго полка. Часу въ 4-мъ по полудни полки были отведены къ деревянному дворцу на Мойкѣ[47], а вечеромъ пошли подъ предводительствомъ самой Екатерины въ Петергофъ, откуда на другой день возвратились въ городъ. Державинъ очень пораженъ былъ тѣмъ, чтб видѣлъ, но сознается, что въ отчужденномъ своемъ положеніи, вовсе не зная обстоятельствъ, не могъ особенно сочувствовать ни той, ни другой сторонѣ. Къ тому же наканунѣ переворота у него изъ-подъ подушки украли деньги, и этотъ «непріятный случай сдѣлалъ его совсѣмъ невнимательнымъ къ вещамъ
//69
постороннимъ». Впрочемъ и воръ и деньги были вскорѣ отысканы товарищами Державина, которые приняли живое участіе въ его горѣ. По словамъ И. И. Дмитріева, онъ стоялъ на часахъ въ петергофскомъ дворцѣ въ ту ночь, когда Екатерина отправилась оттуда вѣ Петербургъ. Другое преданіе, которое много разъ повторялось въ печати, говоритъ, что Державинъ въ день восшествія на престолъ Екатерины стоялъ на часахъ въ Зимнемъ дворцѣ. Ни одного изъ этихъ извѣстій нѣтъ между подробностями, сообщаемыми самимъ Державинымъ; по общему же характеру записокъ его можно навѣрное сказать, что еслибъ то или другое изъ приведенныхъ свѣдѣній было справедливо, то онъ никакъ не умолчаіъ бы о такомъ замѣчательномъ для него обстоятельствѣ.
Когда спокойствіе совершенно возстановшгось, гвардіи назначено было итти въ Москву для торжества коронаціи: въ августѣ мѣсядѣ Державинъ получилъ пашпортъ съ приказаніемъ отправтъся туда же и явиться въ полкъ въ первыхъ числахъ сентября, т. е. ко времени прибытія въ Москву и самой императрицы. «Снабдясь кибитченкой и купя одиу лошадь», говоритъ Державинъ, «потащился потихоньку». Денегъ у него было въ то время не много, особенно послѣ того, какъ другой солдатъ изъ дворянъ, Шишкинъ, съ которымъ онъ подружился, перебралъ въ долгъ лощи все, что у него было. Очень наглядно описываетъ Державинъ костюмъ, въ которомъ онъ, до возвращенія полку прежней формы, щеголялъ передъ глазѣвшими на него Москвичами: онъ носилъ тогда кургузый мундиръ голштинскаго покроя, съ золотыми петлицами, съ камзоломъ и брюками изъ желтаго сукна; на затылкѣ красовалась у него толстая прусская коса, выгнутая дугою, a подлѣ ушей какъ грибы торчали букли, слѣпленные густой сальной помадой.
Государыня, не доѣзжая Москвы, остановилась на нѣсколько дней въ селѣ Петровскомъ гр. Разумовскаго. Державинъ, въ числѣ другихъ солдатъ, наряженныхъ на караулъ, стоялъ здѣсь въ саду на ночномъ пикетѣ; можетъ-быть это-то обстоятельство и послуяшло поводомъ къ упомянутымъ выше невѣрнымъ слухамъ. Послѣ коронаціи, бывшей 22-го сентября, императрица часто
// 70
присутствовала въ сенатѣ, который тогда помещался въ кремлевскомъ дворцѣ: когда она проходила туда, Державинъ, стоя на часахъ, имѣлъ случай, наравнѣ съ другими тутъ же бывшими, цѣловать ея руку, «ни мало не помышляя», прибавляетъ онъ, «что будетъ современемъ ея статсъ-секретарь и сенаторъ». Послѣ коронаціи дворъ оставался въ Москвѣ еще до половины іюня 1763 года. На масляницѣ Державинъ былъ свидѣтелемъ происходившаго на улицахъ народнаго маскарада, памятникомъ котораго осталась небольшая книжка, напечатанная при Московскомъ университетѣ подъ заглавіемъ: «Торжествующая Минерва, общенародное зрѣлище, представленное большимъ маскарадомъ въ Москвѣ[48]».
3. НЕСБЫВШАЯСЯ МЕЧТА. УНТЕРЪ-ОФИЦЕРЪ. ОТПУСКЪ
ВЪ КАЗАНЬ.
Въ Москвѣ Державинъ опять жилъ съ солдатами, горюя, что не могъ заниматься. Услышавъ, что бывшій начальникъ его И. И. Шуваловъ также пріѣхалъ на коронацію и намѣренъ предпринять путешествіе въ чужіе край, онъ задумалъ воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы побывать за границей. Написавъ письмо, въ которомъ просилъ Шувалова взять его съ собой, онъ самъ отправился къ этому вельможѣ и подалъ ему свою просьбу, когда тотъ, сбираясь ѣхать во дворецъ, вышелъ въ прихожую, гдѣ его дожидались многіе просители. Шуваловъ остановился, прочиталъ письмо и велѣлъ притти въ другой разъ за отвѣтомъ. Но дѣло разстроила тетка Державина, двоюродная сестра матери его Фекла Савична Блудова, урожденная Новикова[49]. Какъ женщина стараго вѣка, она видѣла въ путешествіи источникъ ересей и всякаго зла, Шувалова же, какъ человѣка съ европейскимъ образованіемъ, считала опаснымъ фармазономь, однимъ изъ тѣхъ «отступниковъ отъ вѣры, еретиковъ,
// 71
богохульниковъ, преданныхъ антихристу, о которыхъ разглашали, что от заочно за нѣсколько тысячъ верстъ непріятелей своихъ умерщвляютъ, и тому подобный бредни». Фекла Савична энергически воспротивилась намѣренію своего любознательная племянника, порученнаго ей сестрою, дала ему страшный нагоняй за дерзкіе замыслы и накрѣпко запретила ходить къ Шувалову, подъ угрозою написать къ матери, если онъ ея не послушаетъ. Скрѣпя сердце, Державинъ долженъ былъ отказаться отъ своей мечты, и не являлся болѣе къ своему покровителю. Въ серединѣ апрѣля[50] Шуваловъ уѣхалъ надолго, и дѣло было непоправимо: отъ Державина ускользнулъ единственный случай, который могъ бы имѣть великое значеніе въ дальнѣйшемъ умственномъ развитiи и во всей судьбѣ его. Послѣ того, обстоятельства уже никогда не позволяли ему думать о возможности посѣтить чужiе края.
Какъ простой солдатъ, Державинъ обязанъ былъ между-прочимъ нерѣдко разносить къ офицерамъ своего полка отданные съ вечера приказы, а такъ какъ эти офицеры стояли въ разныхъ частяхъ Москвы, то ему приходилось иногда прогулять всю ночь. Такія прогулки по пустыннымъ, занесеннымъ снѣгомъ улицамъ были не совсѣмъ безопасны: разъ, проходя на Прѣсню, онъ «потонулъ было въ снѣгу»; на него напали собаки, и чтобы спастись отъ нихъ, онъ долженъ былъ прибѣгнуть къ тесаку. Въ другой разъ съ нимъ былъ довольно забавный случай. Къ 3-й же ротѣ Преображенская полка принадлежалъ прапорщикъ князь ф. А. Козловскій, извѣстный нѣсколькими литературными трудами, умомъ, который обворожилъ Вольтера, и геройскою смертью въ Чесменскомъ бою. Какъ стихотворецъ, онъ нравился Державину по легкости слога и въ то время даже служилъ ему образцомъ. Живя въ Москвѣ у другого знаменитая въ ту эпоху писателя, В. И. Майкова, Козловскій однажды читалъ
//72
ему вслухъ какую-то трагедію, какъ вдругъ чтеніе было прервано приходомъ вѣстового. Отдавъ приказъ, Державинъ изъ любопытства пріостановился въ дверяхъ. «Поди, братедъ, служивый, съ Богомъ», сказалъ ему Козловскій: «что тебѣ здѣсь попусту зѣвать? вѣдь ты ничего не смыслишь». И бѣдный поэтъ долженъ былъ смиренно удалиться. Иному можетъ показаться страннымъ, отчего Державинъ, осмотрѣвшись въ полку, не старался сблизиться съ такими людьми, каковъ былъ, напр., Козловскій; но не имѣя никакихъ особенныхъ правъ на вниманіе, какъ могъ рядовой, хотя бы и изъ дворянъ, навязываться въ знакомство кому бы то ни было изъ своихъ командировъ?
Естественно, что такое унизительное положеніе болѣе и болѣе тяготило Державина, особливо когда многіе, даже младшіе его товарищи прежде него получили унтеръ-офицерскій чинъ, благодаря только протекціи. Такая несправедливость заставила его обратиться къ своему майору, графу Алексѣю Григорьевичу Орлову, съ письмомъ, въ которомъ онъ объяснилъ ему свои права на повышеніе. Просьба эта была уважена, и Державинъ произведенъ въ капралы[51] первый унтеръ-офицерскій чинъ. Вниманіе Орлова никогда не изгладилось изъ памяти поэта, и въ 1796 г. онъ въ пьесѣ Аѳинейскому витязю говорилъ:
«Изъ одного благодаренья
По чувству сердца моего
Я пѣснь ему пою простую»[52].
Въ своемъ новомъ чинѣ Державину захотѣлось показаться матери, и онъ отпросился въ годовой отпускъ въ Казань. Въ дорогѣ, на Клязьмѣ, случилась у него крупная ссора съ перевозчиками которые силой хотѣли принудить его заплатить болѣе условленной платы. Эта ссора чуть не кончилась трагически: онъ уже хотѣлъ было выстрѣлить изъ ружья, но къ счастью, оно осѣклось. Любопытны обстоятельства, которыя онъ по этому поводу разсказываетъ. Отправляясь въ Казань, онъ нашелъ себѣ попутчиковъ:
// 73
то были сослуживецъ его Аристовъ (также капралъ) и молодая, прекрасная собой «благородная дѣвица, имѣвшая любовную связь съ бывшимъ директоромъ гимназіи Веревкинымъ», который теперь опять былъ въ Казани[53]. Въ путешествіи, будучи безпрестанно съ нею и обходясь попросту, Державинъ живостью своею и разговорами такъ ей понравился, что товарищъ, сколько ему ни завидовалъ и какія ни дѣлалъ на всякомъ шагу препятствія, не могъ помѣшать «соединенію ихъ пламени». Пріѣхавъ въ Казань, онъ желалъ чаще видѣться съ своей красавицей, но будучи не большого чина и не богатъ, не успѣлъ въ своихъ стараніяхъ найти къ ней доступъ: она жила у Веревкина, подъ одной крышей съ его женою.
По порученію матери Державинъ вскорѣ долженъ былъ ѣхать въ Шацкъ для вывода оттуда небольшого числа крестьянъ, доставшихся ей на седьмую часть отъ перваго ея мужа, Горина. По исполненіи этого и мать и сынъ съѣхались въ оренбургской деревнѣ, гдѣ и прожили остальную часть лѣта. Въ исходѣ сентября мать отправил» его, по дѣламъ имѣнія, въ Оренбургъ. На пути туда было съ нимъ опять приключеніе. Пока у коляски его чинили ось, онъ пошелъ къ рѣчкѣ съ ружьемъ, какъ вдругъ наткнулся на стадо кабановъ. Одинъ изъ нихъ бросился на него и разорвалъ ему икру; пуля изъ его ружья предупредила вторичное нападеніе. Державинъ видитъ въ своемъ спасеніи чудесное покровительство Божіе. Недѣль шесть пролежалъ онъ послѣ того въ Оренбургѣ, пользуясь попеченіями тамошняго губернатора, князя Путятина.
4. ТОВАРИЩИ. ПЕРВЫЯ ЛИТЕРАТУРНЬТЯ ЗНАКОМСТВА.
По возвращеніи въ Петербургъ, Державинъ получилъ въ казармѣ помѣщеніе уже съ дворянами. Въ матеріальномъ отношеніи
// 74
бытъ его нѣсколько улучшился, но безпрестанное сообщество съ молодыми людьми, которые страстно предавались карточной игрѣ и всякаго рода разгулу, привели его на край пропасти. Между тѣмъ однакожъ въ немъ жило какъ будто предчувствіе, что талантъ выведетъ его въ люди. Продолжая писать стихи, онъ началъ изрѣдка показывать ихъ своимъ сослуживцамъ. Стансы солдатской дочери Наташѣ доставили ему похвалу всѣхъ товарищейипріязнь братьевъ Неклюдовыхъ, изъ которыхъ одинъ былъ унтеръ-офицеромъ, а другой сержантомъ. Напротивъ, сатирическими и непристойными стихами на счетъ одного капрала, жену котораго любилъ полковой секретарь, онъ надѣлалъ себѣ хлопотъ. Когда-то Державинъ нарисовалъ этому секретарю перомъ гербовую печать его и за то попалъ къ нему въ милость, чтб было очень важно, потому что тотъ былъ въ великой силѣ у подполковника, гр. Бутурлина; теперь же онъ изъ покровителя сдѣлался врагомъ Державина. Стихи, гдѣ онъ былъ осмѣянъ, разгласились неожиданнымъ образомъ. Одинъ изъ офицеровъ, нося ихъ въ карманѣ, подалъ ихъ вмѣсто приказа гренадерскому капитану, а тотъ разсказалъ этотъ анекдотъ своимъ товарищамъ. Обиженный полковой секретарь сталъ гнать молодого стихотворца и всегда вычеркивалъ его имя изъ ротнаго списка, подававшагося къ производству въ чины. Такимъ образомъ Державинъ пробылъ четыре года въ капралахъ.
Къ числу знакомыхъ, которыхъ онъ посѣщалъ въ эту эпоху, принадлежалъ (какъ мы знаемъ изъ записокъ Дмитріева) уроженецъ Казани Осокинъ, отецъ котораго имѣлъ тамъ суконную Фабрику. Молодой Осокинъ, впослѣдствіи самъ издавшій книгу по части сельскаго хозяйства[54], любилъ литературу, писалъ стихи и былъ знакомъ съ некоторыми изъ тогдашнихъ писателей: онъ задавалъ имъ иногда пирушки, на которыя приглашалъ и Державина, какъ земляка своего. Тутъ дочь Кондратовича играла на гусляхъ и была душою бесѣды; тутъ же поэтъ увидѣлъ и
// 75
Тредьяковскаго. Встрѣчи съ современными литераторами должны были поддерживать въ немъ охоту къ авторству.
Въ концѣ 1766 года полковымъ секретаремъ назначенъ былъ Петръ Васильевичъ Неклюдовъ, одинъ изъ названныхъ выше братьевъ, хорошо расположенныхъ къ Державину. Съ этихъ поръ служба его стала принимать болѣе благопріятный оборотъ. Императрица вознамѣрилась ѣхать въ Москву для открытія комиссіи о составленіи проекта новаго уложенія. Державинъ назначенъ въ Фурьеры[55] и командированъ при подпоручикѣ Лутовиновѣ, на ямскую подставу для надзора за исправнымъ приготовленіемъ лошадей къ проѣзду двора. Этотъ Лутовиновъ посланъ былъ въ Яжелбицы, a старшій братъ его въ Зимогорье. Оба, картежники и кутилы, проводили почти все свое время, съ ноября 1766 до конца марта слѣдующаго года, въ близлежащемъ Валдаѣ, этомъ, по словамъ Державина, «извѣстномъ по распутству селѣ». Тамъ они иногда цѣлыя ночи на пролетъ просиживали въ кабакѣ; тамъ и ему зачастую приходилось быть съ ними, но, говорить онъ, никакими принужденіями они не могли ни разу заставить его напиться пьянымъ, такъ какъ онъ и вообще вовсе не пилъ не только вина, но даже ни пива, ни меду. Въ обществѣ этихъ двухъ офицеровъ опъ научился только играть въ карты. Въ то же время однакожъ онъ не оставлялъ и стихотворства, и написалъ въ первый разъ правильные шестистопные ямбы, на проѣздъ императрицы. Кабинетъ-министръ Ад. Вас. Олсуфьевъ, проѣзжая здѣсь вслѣдъ за дворомъ, велѣлъ всѣмъ гвардейскимъ командамъ отправляться также въ Москву. Лутовиновы, а за ними, разумѣется, и Державинъ, опрометью поскакали туда; въ селѣ Подсолнечномъ, гдѣ не случилось лошадей, братья подняли страшный шумъ, начали буянить и чуть было не вступили въ кровавую драку съ стоявшею здѣсь другою командой; Державинъ приписываетъ себѣ отклоненіе этого «вздорнаго междоусобія». Но старшему Лутовинову, который кромѣ того не платилъ ямщикамъ прогоновъ, все это не прошло даромъ: по жалобѣ, принесенной Олсуфьеву при его
//
проѣздѣ, этотъ офицеръ былъ разжалованъ за свои безчинства. Меньшой братъ, по словамъ Державина, избѣгъ подобной участи только тѣмъ, что поручилъ ему и деньги свои, и плату прогоновъ.
5. ВТОРИЧНЫЙ ОТПУСКЪ. ЖИЗНЬ ВЪ МОСКВѢ. СЕРЕБРЯКОВЪ.
Между тѣмъ еще въ самомъ началѣ 1767 года, то-есть черезъ три съ половиною мѣсяца послѣ назначенія въ Фурьеры, Державинъ былъ произведенъ въ каптенармусы; когда же, въ началѣ весны, гвардіи приказано было возвратиться въ Петербурга, то онъ опять отпросился въ отпускъ въ Казань, куда около того же времени[56] и императрица отправилась по Волгѣ съ блестящею свитой. Какъ на это историческое плаваніе, такъ и на маскарадъ, данный государынѣ въ Казани, Державинъ паписалъ стихи[57], которые впослѣдствіи были напечатаны въ С.-Петербургскомъ Вѣстникѣ. Изъ Казани онъ, вмѣстѣ съ матерью и меньшимъ братомъ Андреемъ[58], поѣхалъ въ Оренбургскую губернію и прожилъ тамъ до глубокой осени. Возвращаясь изъ отпуска, онъ взялъ съ собою и брата своего, котораго потомъ изъ Москвы отправилъ въ Петербуръ и записалъ также въ Преображенскій полкъ. Самъ же опъ остановился въ Москвѣ для покупки, по порученію матери, имѣнія на Вяткѣ, получилъ отсрочку на два мѣсяца и не возвращался въ Петербургъ болѣе двухъ лѣтъ. Какъ это возможно было при его службѣ въ Преображенскомъ полку, будетъ сейчасъ объяснено.
Въ Моеквѣ жилъ онъ на этотъ разъ у своего троюроднаго брата Ивана Яковлевича Блудова, въ собственномъ его домѣ за Арбатскими воротами на Поварской. Въ томъ же домѣ жилъ
//
еще и другой братъ Блудова, поручикъ Сергѣй Тимофеевичъ Максимовъ, и общество этихъ обоихъ родственниковъ завлекло Державина еще болѣе прежняго въ карточную игру, сперва въ маленькую, а потомъ и въ большую, такъ что онъ вскорѣ проигралъ деньги, полученныя отъ матери на покупку имѣнія. Забывъ о срокѣ своего отпуска, онъ хотѣлъ отыграться; когда же это не удалось, то, занявъ денегъ у Блудова, купилъ на свое имя деревню и заложилъ ему какъ это имѣніе, такъ и материнское, хотя и не имѣлъ на то права. «Попавъ въ такую бѣду, ѣздилъ», говорить Державинъ, «съ отчаянія день и ночь по трактирамъ искать игры. Спознакомился съ игроками, или, лучше, съ прикрытыми благопристойными поступками и одеждою разбойниками; у нихъ научился заговорамъ, какъ новичковъ заводить въ игру, подборамъ картъ, поддѣлкамъ и всякимъ игрецкимъ мошенничествамъ». Словомъ, нашъ поэтъ сдѣлался отъявленнымъ шулеромъ. Въ запискахъ его прибавлено, что къ счастью, «никакой выигрышъ не служиль ему въ прокъ, и потому онъ не могъ сердечно прилѣпиться къ игрѣ, а игралъ по нуждѣ. Когда же не на что было не только играть, но и жить, то, запершись дома, ѣлъ хлѣбъ съ водою и маралъ стихи при слабомъ иногда свѣтѣ полушечной сальной свѣчки или при сіяніи солнечномъ сквозь щелки затворенныхъ ставней». Такой образъ жизни и уже полугодовая просрочка отпуска могли дорого обойтись Державину. Но покровительствовавшiй ему полковой секретарь Неклюдовъ рѣшился спасти молодого человѣка, и безъ всякой со стороны его просьбы велѣлъ причислить его къ московской командѣ. Тогда Державинъ былъ уже сержантомъ. Въ теченіе того же 1768 года былъ онъ короткое время однимъ изъ секретарей («сочинителемъ») депутатской законодательной комиссіи и ѣздилъ опять, по вызову матери, въ Казань.
Оставшись въ Москвѣ и послѣ этого отпуска, Державинъ продолжалъ вести прежній образъ жизни, и въ слѣдствіе того съ нимъ было нѣсколько не совсѣмъ пріятныхъ случаевъ. Такъ однажды, когда онъ въ каретѣ четверкой возвращался изъ Вотчинной коллегіи, куда ѣздилъ по своимъ дѣламъ, его окружили при звукахъ трещетокъ будочники, и взявъ лошадей подъ уздцы,
//
повезли чрезъ всю Москву въ полицію. Сутки просидѣлъ онъ съ другими арестантами въ караулѣ. На слѣдующее утро повели его въ судейскую и хотѣли заставить жениться на дочери приходскаго дьякона, которая хаживала къ Блудову и Максимову. Дѣло объ этомъ, начатое ея родителями, тянулось съ недѣлю; но такъ какъ ничѣмъ нельзя было доказать его связи съ этою дѣвушкой, то наконецъ и должны были его выпустить. Въ другой разъ одинъ изъ трактирныхъ его пріятелей, оскорбленный откровеннымъ предостереженіемъ Державина насчетъ поведенія своей жены, захотѣлъ угостить его бастоннадою и зазвалъ къ себѣ. Державинъ нашелъ у него за ширмами трехъ посторонпихъ людей; одинъ изъ нихъ лежалъ на постели, и Державинъ, узнавъ въ немъ офицера, который однажды въ его присутствии проигрался на бильярдѣ, тотчасъ напомнилъ ему объ этомъ. Между тѣмъ хозяинъ вступилъ съ Державинымъ въ разговоръ, и всячески стараясь вывести его изъ терпѣнія, началъ уже дѣлать троимъ пріятелямъ знаки, чтобъ они принялись за дѣло. Но лежавшій на постелѣ здоровенный, приземистый малый, имѣвшій подлѣ себя арясину, сказалъ совершенно неожиданно хозяину: «Нѣтъ братъ, онъ правъ, а ты виноватъ, и ежели кто изъ васъ тронетъ его волосомъ, то я вступлюсь за него и переломаю вамъ руки и ноги». Хозяинъ и остальные два пріятеля, говорить Державинъ, удивились и онѣмѣли. Этотъ защитиикъ былъ землемѣръ, недавно пріѣхавшій изъ Саратова, поручикъ Петръ Алексѣевичъ Гасвицкій. Начавшаяся такимъ образомъ между ними дружба продолжалась во всю жизнь Державина: свидѣтельствомъ ея остается его переписка съ Гасвицкимъ[59].
У Максимова Державинъ встрѣчалъ бывшаго монастырскаго слугу, экономическаго крестьянина Ивана Серебрякова, изъ села Малыковки (нынѣшн. города Вольска), близъ котораго было имѣніе Максимова. Этотъ Серебряковъ будетъ впослѣдствіи часто встрѣчаться намъ при изложеніи дѣятельности Державина во время Пугачевщины. Поводъ, по которому онъ былъ вытребованъ
// 79
въ Москву, заключался въ томъ, что онъ подавалъ императору Петру III проектъ заселенія береговъ рѣки Иргиза выходящими изъ Польши раскольниками; проектъ былъ утвержденъ, но при исполненіи его происходили разныя злоупотребленія, и на Иргизъ принимались всякаго рода люди, никогда не бывавшіе въ Польшѣ. Во время слѣдствія по этому дѣлу Серебряковъ содержался въ Сыскномъ приказѣ. Съ нимъ вмѣстѣ сидѣлъ атаманъ Запорожцевъ Черняй. Извѣстно, что подъ предводительствомъ Черняя и Желѣзняка эти казаки, опустошивъ польскую Украину, разорили турецкую слободу Балту и тѣмъ подали поводъ къ первой при Екатеринѣ II войнѣ съ Турціей. Переловленные въ слѣдствіе того Запорожцы, въ томъ числѣ и Желѣзнякъ, отправлены были въ Сибирь; Черняй же, подъ предлогомъ болѣзни, остался въ Москвѣ, и тюрьма свела его съ Серебряковымъ. По разсказамъ Черняя, награбленныя Запорожцами богатства были зарыты въ землю, жемчугъ же и червонцы спрятаны въ пушки. Серебряковъ передалъ это Максимову, и они вмѣстѣ стали придумывать, какъ бы добыть эти сокровища; а такъ какъ безъ помощниковъ нельзя было выполнить такого плана, то Максимовъ склонилъ на свою сторону нѣсколькихъ сенатскихъ чииовниковъ и другихъ лицъ[60]. Прежде всего надо было выпустить на волю Черняя и Серебрякова. Для освобожденія перваго воспользовались закономъ, которымъ разрешалось посылать колодниковъ, по требованіямъ ихъ заимодавцевъ, въ магистрата, а изъ магистрата позволено было отпускать ихъ подъ присмотромъ для разныхъ надобностей. На имя Черняя составленъ былъ подложный вексель, съ помощію котораго и удалось доставить ему свободу. Серебряковъ же былъ отданъ Максимову на поруки. Всѣ эти обстоятельства нужно намъ будетъ имѣть въ виду при разсказѣ о дальнѣйшихъ дѣйствіяхъ Серебрякова. Мимоходомъ замѣтимъ, что исторіею Желѣзняка и Черняя Державинъ воспользовался въ своей комедіи Дурочка умнѣе умныхь, въ которой являются два лица подъ этими самыми именами[61].
//
Разсказывая о разныхъ подобныхъ исторіяхъ, случившихся съ нимъ въ Москвѣ, Державинъ не упомянулъ еще объ одной непріятности, которую навлекь на себя несчастною игрою въ карты. Въ концѣ 1769 года мать прапорщика Д. И. Дмитріева[62] подала въ полицію жалобу, что Державинъ и Максимовъ, обыгравъ ея сына, взяли съ него вексель въ 300 руб. на имя одного купца, а потомъ выпросили у него купчую въ 500 рублей на пензинское имѣніе его отца. Въ слѣдствіе этой жалобы, въ полицію призывали для допроса какъ Дмитріева, такъ и обвиняемыхъ, и еще двухъ свидѣтелей. Дмитріевъ показалъ, что, познакомившись съ Державинымъ въ іюлѣ 1769 года, онъ нѣсколько разъ игралъ съ нимъ въ банкъ Фаро на кредитъ (у нихъ наличныхъ денегъ не было) при Максимовѣ, и подтвердилъ заявленіе матери. Напротивъ, Державинъ и Максимовъ отреклись отъ всякой игры съ Дмитріевымъ, а насчетъ векселя и купчей объяснили, что эти документы имѣли совершенно другое, вполнѣ законное происхожденіе. Дѣло это поступило было въ Юстицъ-коллегію, по за отсутствіемъ прикосновенныхъ лицъ остановилось, и наконецъ, въ 1782 году, за давностію лѣтъ производство его прекращено[63].
Таковы были люди и обстоятельства, посреди которыхъ Державину пришлось жить въ Москвѣ. Насталъ уже 1770 годъ. Тогда наконецъ глубокое нравственное униженiе, до котораго они довели его, сделалось ему невыносимымъ; совѣсть пробудилась въ немъ и онъ рѣшился насильно вырваться изъ окружавшей его среды, а для этого единственнымъ средствомъ было оставить Москву. Но чтобы найти въ себѣ довольно силы къ тому, онъ долженъ былъ долго бороться съ собой, какъ самъ говоритъ въ написанной имъ передъ отъѣздомъ въ Петербурга пьесѣ Раскаянье, въ которой онъ, сравнивая Москву то съ Вавилономъ, то съ магнитной горой, сознается, что она неодолимою силой влечетъ его къ себѣ, и между-прочимъ такъ выражается:
// 81
«Повѣса, мотъ, буянъ, картежникъ очутился
И, вмѣсто чтобъ талантъ мой въ пользу обратилъ,
Порочной жизнію его я погубилъ»...
Впрочемъ, Державинъ и въ Москвѣ не оставлялъ вполнѣ стихотворства: извѣстны между-прочимъ двѣ эпиграммы, написанныя имъ здѣсь. Мы обратимъ на нихъ вниманіе, когда будетъ рѣчь о его литературной дѣятельности за это время.
6. ВОЗВРАЩЕНІЕ ВЪ ПЕТЕРБУРГА ПРОИЗВОДСТВО ВЪ ПРАПОРЩИКИ.
Въ мартѣ 1770 г., когда въ Москвѣ уже начиналась моровая язва, Державинъ окончательно собрался въ Петербургъ. Занявъ 50 руб. у пріятеля своей матери, онъ опрометью бросился въ сани и поскакалъ. Въ Твери его чуть было не удержалъ одинъ изъ прежнихъ друзей его, но онъ, поплатясь всѣми остальными своими деньгами, успѣлъ таки наконецъ выбраться оттуда. Ѣхавшій изъ Астрахани садовый ученикъ, который везъ ко двору виноградныя лозы, ссудилъ его 50 р., но и эти деньги онъ въ новгородскомъ трактирѣ проигралъ почти всѣ: у него оставалось едва столько, сколько нужно было на проѣздъ, да крестовикъ, полученный отъ матери, который онъ сохранилъ до конца жизни. Подъѣзжая къ Петербургу, онъ наткнулся въ Тоснѣ на карантинную заставу, гдѣ ему объявили, что надо будетъ просидѣть здѣсь двѣ недѣли. Это показалось нетерпѣливому сержанту цѣлымъ вѣкомъ, да и чѣмъ было ему жить столько времени? Она сталъ упрашивать карантиннаго начальника не задерживать его, представляя, что у него, какъ у человѣка небогатаго, почти нѣтъ и платья, которое бы нужно было окуривать и провѣтривать. Ему указали на бывшій при немъ сундукъ съ бумагами, большую часть которыхъ составляли его юношескіе опыты въ стихотворствѣ, накопившіеся въ теченіе многихъ лѣтъ, начиная со времени его воспитанія въ Казанской гимназіи. Чтобы уничтожить это нрепятствіе, Державши, не задумываясь употребилъ самое простое средство: въ присутствіи караульныхъ сжегъ сундукъ со всѣмъ, что въ немъ было. Мы увидимъ однакожъ
// 82
впослѣдствіи, что не всѣ ранніе опыты его были такимъ образомъ уничтожены.
Возвратясь въ Петербургъ, Державинъ засталъ своего брата Андрея уже капраломъ, но больнымъ въ чахоткѣ, почему и отправилъ его въ Казань; тамъ бѣдный молодой человѣкъ, несмотря на нѣжныя попеченія матери, прожилъ только до осени и умеръ 25-ти лѣтъ отъ роду. Издержавъ въ дорогѣ послѣднія свои деньги (кромѣ завѣтнаго рубля), Державинъ принужденъ былъ занять 80 р. у своего сослуживца, земляка и стараго товарища по гимназіи, Киселева. На эту сумму выигралъ онъ еще сотни двѣ рублей у подпоручика Протасова, съ которымъ сблизился въ Москвѣ и который впослѣдствіи былъ кавалеромъ при великомъ князѣ Александрѣ Павловичѣ. Державинъ въ это время часто видѣлся съ этимъ офицеромъ; они составляли кружокъ съ Петромъ Васильевичемъ Неклюдовымъ и Александромъ Васильевичемъ Толстымъ, капитаномъ 10-й роты, въ которой тогда находился и Державинъ. Послѣдній часто оказывалъ имъ услуги перомъ своимъ: онъ писалъ для нихъ то дѣловыя бумаги, то письма, между прочимъ и любовныя для Неклюдова. Сверхъ того онъ имъ угождалъ и искуствомъ своимъ срисовывать перомъ гравюры лучшихъ художниковъ. Къ этому-то времени, вѣроятно, относится и копія, сдѣланная Державинымъ съ гравированнаго портрета Елисаветы Петровны, работа, которую Дмитріевъ, едва ли вѣрно, относитъ къ гимназическимъ годамъ поэта. По словамъ Державина, «честные и почтенные люди» очень полюбили его и, кажется, имѣли на него хорошее вліяніе. Они же вскорѣ помогли ему получить первый офицерскій чинъ. Вотъ какъ это было.
Въ 1771 г. Державинъ переведенъ былъ въ 16-ую роту и сдѣланъ фельдфебелемъ. Эту должность исполнялъ онъ такъ усердно и исправно, что когда назначено было итти въ лагерь подъ Красный Кабачекъ, то капитанъ роты Корсаковъ, вовсе не зная службы, какъ и большая часть тогдашнихъ офицеровъ, возложилъ всю свою надежду на Державина. Но такъ какъ и онъ еще не былъ знакомъ съ порядкомъ вступленія въ лагерь, а между тѣмъ не хотѣлъ ударить лицомъ въ грязь, то и сталъ
//
учиться у солдатъ, недавно переведенныхъ въ гвардію изъ армейскихъ полковъ: каждый день, вставая на зарѣ, онъ собиралъ роту и, разставя колья, назначалъ лагерныя улицы и входы, и вводилъ въ нихъ людей. Во время лагеря Державинъ снискалъ въ такой степени довѣріе всѣхъ офицеровъ и унтеръ-офицеровъ, что они избрали его въ хозяева и поручили ему общую свою кассу. Къ новому году собраніе ротныхъ командировъ и прочихъ офицеровъ (которое въ то время подавало мнѣніе о производствахъ изъ унтеръ-офицеровъ) нашло фельдфебеля достойнымъ повышенія въ прапорщики. Но этому старался помѣшать полковой адъютантъ Желтухинъ (внослѣдствіи вятскій губернаторъ), который хотѣлъ дать ходъ своему брату и легко могъ успѣть въ томъ, пользуясь болынимъ вліяніемъ на майора Маслова. Желтухинъ сталъ гнать Державина, чтобы представить его неисправнымъ, и однажды поставилъ его подъ ружье за то, что онъ пришелъ за приказомъ минутою позже пріѣзда адъютанта на полковой дворъ. По наговорамъ Желтухина, майоръ дѣйствительно рѣшилъ: Державина, за бѣдностію, въ офицеры гвардіи не производить, а выпустить въ армейскіе офицеры. Но названные выше Неклюдовъ, Протасовъ и Толстой объявили положительно, что если Державинъ «не аттестуется», то они никого другого аттестовать не могутъ. Это подѣйствовало: 1-го января 1772 г. онъ произведенъ въ прапорщики той же 16-ой роты, въ которой служилъ фельдфебелемъ. Такимъ образомъ, двадцати восьми лѣтъ отроду Державинъ наконецъ офицеръ! «Бѣдность», говорить онъ, «была для него въ самомъ дѣлѣ великимъ препятствіемъ носить званіе гвардейскаго офицера съ приличіемъ: особливо такъ какъ тогда болѣе даже нежели нынаѣ блескъ богатства и знатность предпочитались скромнымъ достоинствамъ и ревности къ службѣ». Къ счастію, онъ могъ получить изъ полка въ ссуду, съ вычетомъ изъ жалованья, сукно, позументъ и другія вещи. Продавъ сержантскій мундиръ и занявъ небольшую сумму, онъ купилъ англійскіе сапоги и старенькую карету, послѣднюю въ долгъ, и такимъ образомъ кое-какъ обзавелся всѣмъ нужнымъ. Мы видимъ изъ этого, какъ тогда дѣйствительно распространена была роскошь между гвардейскою молодежью, а это указываетъ
// 84
на общую въ то время черту нравовъ русскаго дворянства: только что произведенному офицеру понадобилась карета. Жилъ онъ тогда на Литейной (гдѣ были и Преображенскія казармы) «въ маленькихъ деревянныхъ покойчикахъ, хотя бѣдно, однакожъ порядочно, устраняясь отъ всякаго развратнаго сообщества». Замѣчательна причина, которою онъ объясняетъ послѣднее обстоятельство: «ибо» прибавляетъ онъ, «имѣлъ любовную связь съ одною хорошихъ нравовъ и благороднаго поведенія дамою. Какъ былъ очень къ ней привязанъ, а она не отпускала его отъ себя уклоняться въ дурное знакомство, то и исправиль онъ по малу свое поведете». Не менѣе характеристично и его замѣчаніе, что онъ въ это время игралъ въ карты уже не по страсти, а благоразумно и умѣренно—«по необходимости, для прожитку». Самымъ короткимъ изъ тогдашнихъ пріятелей его, между офицерами, былъ поручикъ Алексѣй Николаевичъ Масловъ, человѣкъ довольно умный и начитанный, особливо во французской литературѣ, но вмѣстѣ съ тѣмъ вѣтреный и безпутный: за дружбу съ нимъ Державинъ впослѣдствіи дорого поплатился, неосторожно поручившись за него по банковому долгу въ значительной суммѣ. Изъ-за этого онъ не разъ попадалъ въ большія затрудненія. Кончилось однакожъ тѣмъ, что онъ, впослѣдствіи заплативъ за Маслова въ банкъ болѣе 7,000 р., выигралъ дѣло противъ отца его, неправильно заложившаго сыновнее имѣніе, и купилъ съ публичнаго торга изъ этого имѣнія 300 душъ въ Рязанской губерніи*.
//