ОТДЕЛЕНИЕ VI. По отлучении от губернаторсвта до определения в статс-секретари, а потом в сенаторы, и в разные министерские должности

ОТДѢЛЕНІЕ VI.

По отлученіи отъ губернаторства до опредѣленія въ статсъ-секретари, а потомъ въ сенаторы, и въ разныя министерскія должности.

 

Пріѣхавъ въ Москву, помнится, въ Рождественскій постъ (1788)[409], явился въ Сенатъ; нашелъ дѣло еще не докладываннымъ. Сколько ни просилъ о томъ, но все отлагали день за день, отговариваясь, что сенаторъ князь Петръ Михайловичъ Волхонскій[410] за болѣзнію не въѣзжаетъ въ присутствіе. Надобно знать, что сей князь Волхонскій родня князя Вяземскаго и былъ предъ тѣмъ оберъ-прокуроромъ при московскихъ Сената департаментахъ, то и находился у всѣхъ, по тѣмъ связямъ, какъ у большихъ, такъ и малыхъ чиновъ сенатскихъ, въ великомъ уваженіи. Никто противъ его не смѣлъ говорить, и оберъ-прокуроръ князь Гагаринъ[411], отъ котораго зависѣло приказать предложить дѣло къ

// С. 602

 

слушанію, сколько былъ ни прошенъ, ничего не предпринималъ. Протекло ужь 6 мѣсяцевъ. Державинъ шатался по Москвѣ праздно и видѣлъ, что такая проволочка единственно происходитъ изъ угожденія князя Вяземскаго, потому что, не находя его ни въ чемъ виннымъ, отдаляли оправданіе, дабы не подпасть самимъ подъ гнѣвъ Императрицы. Наконецъ онъ нерѣшимостію наскучилъ и какъ въѣзжъ былъ въ домъ князя Волхонскаго и довольно ему знакомъ, водя съ нимъ въ бытность его въ Петербургѣ хлѣбъ и соль: то, пріѣхавъ въ одинъ день къ нему, просилъ съ нимъ переговору въ его кабинетѣ. Князь не могъ отъ сего отговориться. Державинъ началъ ему говорить: «Вы, слава Богу, князь, сколько я вижу, здоровы, но въ Сенатъ въѣзжать не изволите, хотя тамъ мое дѣло уже съ полгода единственно за неприсутствіемъ вашимъ не докладывается. Я увѣренъ въ вашемъ добромъ сердцѣ и въ благорасположеніи ко мнѣ; но вы дѣлаете сіе мнѣ притѣсненіе изъ угожденія только князь Александру Алексѣичу, то я увѣряю ваше сіятельство, что ежели будете длить и не рѣшите мое дѣло такъ или сякъ (я не требую моего оправданія, ибо увѣренъ въ моей невинности), то принужденнымъ найдусь принесть жалобу Императрицѣ, въ которой изображу всѣ причины притѣсненія моего генералъ-прокуроромъ, какъ равно и состояніе управляемаго имъ государственнаго казначейства самовластно и въ противность законовъ, какъ онъ раздаетъ жалованье и пенсіоны, кому хочетъ, безъ указовъ Ея Величества, какъ утаиваетъ доходы, дабы въ случаѣ требованія на нужныя издержки показать выслугу предъ Государынею, нашедши якобы своимъ усердіемъ и особымъ распоряженіемъ деньги, которыхъ въ виду не было, или совсѣмъ оныя небреженіемъ другихъ чиновниковъ пропадали, и тому подобное; словомъ, всѣ опишу подробности, ибо, бывъ совѣтникомъ государственныхъ доходовъ, всѣ крючки и норы знаю, гдѣ скрываются, и по переводамъ суммъ въ чужіе краи умышленно государственные ресурсы къ пользѣ

// С. 603

 

частныхъ людей, прислуживающихъ его сіятельству. Коротко, хотя буду десять лѣтъ подъ слѣдствіемъ и въ бѣдствіи, но представлю не лживую картину худаго его казною управленія и злоупотребленія сдѣланной ему высочайшей довѣренности. То не введите меня въ грѣхъ и не заставьте быть доносчикомъ противу моей воли: рѣшите мое дѣло, какъ хотите, а тамъ Богъ съ вами, будьте благополучны.»

Князь Волхонскій почувствовалъ мои справедливыя жалобы, обѣщалъ выѣхать въ Сенатъ, что и дѣйствительно въ первый понедѣльникъ исполнилъ, и дѣло мое, яко на справкахъ основанное и ясно доказанное, въ одно присутствіе кончено. Хотя казенная палата и самъ генералъ-губернаторъ изобличены въ небреженіи ихъ должности, а губернаторъ напротивъ того найденъ ни въ чемъ не виноватымъ; но о нихъ ничего не сказано, а о немъ, что какъ де онъ за справки, требованныя имъ изъ губернскаго правленія противъ генералъ-губернатора, удаленъ отъ должности, то и быть тому такъ. Свѣдавъ таковое кривое и темное рѣшеніе, Державинъ, не имѣвъ его въ рукахъ формально, не могъ противъ онаго никакого дѣлать возраженія; ибо тогда не было еще того узаконенія, какъ нынѣ, чтобъ по слѣдственнымъ дѣламъ объявлять подсудимымъ открыто рѣшительныя опредѣленія и давать имъ двѣ недѣли сроку на написаніе возраженія, буде дѣло рѣшено несправедливо и незаконно. Державинъ не зналъ, что въ семъ утѣснительномъ положеніи дѣлать и какъ отвратить предъ Императрицею сіе маловажное само по себѣ, беззаконное опредѣленіе Сената. Итакъ принужденъ былъ дать чрезъ одного стряпчаго оберъ-секретарю 2000 рублей за то, чтобъ только позволилъ копію списать съ того рѣшительнаго опредѣленія, дабы, прибѣгнувъ къ Императрицѣ съ просьбою, въ чемъ противъ онаго не ошибиться; и также оберъ-прокурора князя Гаврилу Петровича Гагарина упросилъ, чтобъ ему объявлено было въ Сенатѣ, что дѣло его рѣшено и до него болѣе никакого дѣла нѣтъ, дабы могъ онъ уже свободно ѣхать въ Петербургъ. При семъ случаѣ, къ чести должно сказать графа Петра Ивановича Панина, который, какъ выше явствуетъ, по пугачевскому саратовскому происшествію былъ къ нему недоброжелателенъ

// С. 604

 

и его гналъ[412], но когда пріѣхалъ въ Москву и былъ у него, то онъ его принялъ благосклонно и оказалъ ему вспомоществованіе по сему дѣлу, заступая у князя Гагарина, какъ и въ семъ случаѣ, дабы объявленіемъ въ Сенагѣ неимѣнія до него никакого касательства учинить его отъѣздъ въ Петербургъ свободнымъ. Таковая благосклонность, думаю я, единственно отъ добраго его и сострадательнаго сердца происходила, а другіе полагаютъ, что онъ князя Вяземскаго по давнишней ссорѣ его съ нимъ въ Сенатѣ не любилъ и всѣ дѣла его опорочивалъ, будучи всякій день, такъ сказать, поджигаемъ противъ него Александромъ Ивановичемъ Глѣбовымъ[413], бывшимъ предъ Вяземскимъ генералъ-прокуроромъ; Петромъ Петровичемъ Моисѣевымъ, отставнымъ вице-президентомъ камеръ-коллегіи; соляной канцеляріи совѣтникомъ Шапкинымъ и господиномъ Князевымъ, бывшимъ главнымъ судьею въ межевой канцеляріи, которые всѣ жаловались на явное гоненіе князя Вяземскаго, и потому худое расположеніе графа Панина противъ его поддерживали. По симъ обстоятельствамъ и Державинъ съ сими извѣстными въ государствѣ дѣльными людьми, въ бытность его въ Москвѣ, коротко познакомился. Они прочитывали ему всѣ ихъ дѣла и объясненія, какъ бы требуя его одобренія, въ которыхъ, по справедливости сказать, много было основательнаго ума и остроты, а паче свѣдѣнія въ законахъ; но недоставало мягкости въ нравахъ и пріятности въ объясненіяхъ: Моисѣева[414] слогъ былъ кудреватъ и надъ-мѣру плодовитъ, Шапкина дерзокъ и даже обиденъ, Князева

// С. 605

 

крючковатъ, двусмысленъ, наполненъ софизмами или несправедливыми заключеніями; Глѣбова сухъ, напыщенъ и никакихъ отличныхъ мыслей въ себѣ не представляющъ, такъ что я удивлялся разности противъ манифеста 1762 года о восшествіи на престолъ Императрицы Екатерины Второй, который ему приписывали и въ которомъ въ великой краткости много силы и политичныхъ причинъ, кстати на тотъ случай для удостовѣренія простаго народа сказанныхъ[415]. Какъ бы то ни было, но Державинъ, по своей ли невинности, или по Божьему къ нему благоволенію, похвалиться можетъ, что изъ всѣхъ вышепрописанныхъ острыхъ и дѣльныхъ головъ, извѣстныхъ всему государству, одинъ не токмо невредимъ, но еще съ честію вырвался изъ когтей князя Вяземскаго.

Пріѣхавъ въ Петербургъ[416], какъ къ генералъ-прокурору, къ первому къ нему явился на дачѣ въ селѣ Александровскомъ. Принятъ былъ, чтό называется, съ пересемениваніемъ или съ смятеніемъ совѣсти, очень ласково. Онъ говорилъ ему: «Ну, любезный другъ, теперь лучше какъ съ гуся вода»; ибо вся цѣль была, сколько извѣстно, его и прочаго дѣловаго министерства, чтобъ, обходясь съ Державинымъ ласково, не допустить его въ службу, дабы не мѣшалъ имъ самовластвовать. Но онъ не то думалъ: онъ хотѣлъ доказать Императрицѣ и государству, что онъ способенъ къ дѣламъ, неповиненъ руками, чистъ сердцемъ и вѣренъ въ возложенныхъ на него должностяхъ. Вслѣдствіе сего и послалъ онъ чрезъ почту къ Императрицѣ письмо[417], въ которомъ объяснилъ, что по жалобамъ на него генералъ-губернатора, чрезъ Сенатъ присланнымъ, онъ принесъ свои оправданія и надѣется, что не найдется виноватымъ; но по неизвѣстнымъ ему оклеветаніямъ, въ которыхъ отъ него никакого отвѣта требовано не было, онъ сумнѣвается въ заключеніи Сената: можетъ быть, не поставлено ли ему въ вину, что онъ бралъ противъ доносовъ на него генералъ-губернатора изъ губернскаго правленія справки то онъ

// С. 606

 

ссылается на законы, которые запрещаютъ безъ справокъ дѣла производить, а потому и требовалъ оныхъ, дабы безсумнительно объяснить истину. Почему и просилъ, чтобъ приказала Государыня, при докладѣ Сената, прочесть и сіе его объясненіе. Письмо дошло до Императрицы. Скоро послѣ того узналъ онъ, что графъ Безбородко объявилъ Сенату словесное Ея Величества повелѣніе, чтобъ считать дѣло рѣшеннымъ; а найденъ ли онъ виннымъ или нѣтъ, того не сказано, и приказано ему тогда же явиться ко двору. Статсъ-секретарь Александръ Васильевичъ Храповицкій объявилъ ему высочайшее благоволеніе, что она автора Фелицы обвинить не можетъ, а гофъ-маршалу, чтобъ представленъ онъ былъ Ея Величеству[418]. Удостоясь соблаговоленіемъ лобызать руку Монархини и обѣдавъ съ нею за однимъ столомъ въ Сарскомъ Селѣ, возвращаясь въ Петербургъ, размышлялъ онъ самъ въ себѣ, чтό онъ такое — виноватъ, или не виноватъ? въ службѣ, или не въ службѣ? А потому и рѣшился еще писать къ Императрицѣ и дѣйствительно то исполнилъ, изобразя въ письмѣ своемъ объявленіе Храповицкимъ о невинности его и благодареніе за правосудіе, прося (не изъ корыстолюбія, но чтобъ въ правительствѣ извѣстно было его оправданіе), по указу 1726 года, остановленнаго у него заслуженнаго жалованья и чтобъ впредь до опредѣленія къ должности производить[419]; а также и просилъ у Ея Величества аудіенціи для личнаго съ нею объясненіи по дѣламъ губерніи.

Дни чрезъ два или три получилъ чрезъ г. Храповицкаго повелѣніе

// С. 607

 

велѣніе въ наступающую середу быть въ 9 часовъ въ Царское[420] Село для представленія Ея Величеству. И дѣйствительно, въ назначенный день и часъ явился. Храповицкій сказалъ мнѣ, чтобъ я шелъ въ покои и приказалъ камердинеру доложить о себѣ Государынѣ. Тотчасъ позванъ былъ въ кабинетъ. Пришедъ въ перламутовую залу, разсудилъ за благо тутъ на столѣ оставить имѣющуюся со мною большую переплетенную книгу, въ которой находились подлинникомъ всѣ письма и предложенія г. Гудовича (которыми онъ склонялъ губернатора или оставить безъ изслѣдованія расхищеніе казны, или слабо преслѣдовать уголовныя преступленія, или прикрыть безпорядки и неправосудіе судебныхъ мѣстъ подъ видомъ добродушія, говоря апостольское слово: «да не зайдетъ солнце во гнѣвѣ вашемъ», приписывая личному негодованію и мести кого-либо, особливо защищая шалости любимца своего, экономіи директора Аничкова, по собственной ли своей глупости, или по коварному перетолкованію вицъ-губернатора Ушакова или правителя его канцеляріи Лабы, о томъ мнѣ неизвѣстно), представя себѣ, что весьма странно покажется Императрицѣ увидѣть меня къ себѣ вошедшаго съ такою большою книгою. Коль скоро я въ кабинетъ вошелъ, то, пожаловавъ поцѣловать руку, спросила, какую я имѣю до нея нужду. Державинъ отвѣтствовалъ: благодарить за правосудіе и объясниться по дѣламъ губерніи. Она отозвалась: «За первое благодарить не за что, я исполнила мой долгъ; а о второмъ, для чего вы въ отвѣтахъ вашихъ не говорили?» Державинъ донесъ, что противно было бы то законамъ, которые повелѣваютъ отвѣтствовать только на то, о чемъ спрашиваютъ, а о постороннихъ вещахъ изъяснять или доносить особо. — «Для чего же вы не объясняли?» — «Я просился для объясненія чрезъ генералъ-прокурора, но получилъ отъ него отзывъ, чтобъ просился по командѣ, то есть чрезъ генералъ-губернатора[421]; но какъ я имѣю объяснить его непорядки и несоотвѣтственные поступки законамъ, въ ущербъ

// С. 608

 

интересовъ Вашего Величества, то и не могъ у него проситься.» — «Хорошо», изволила возразить Императрица: «но не имѣете ли вы чего въ нравѣ вашемъ, что ни съ кѣмъ не уживаетесь?» — «Я не знаю, Государыня», сказалъ смѣло Державинъ, «имѣю ли какую строптивость въ нравѣ моемъ, но только то могу сказать, что знать я умѣю повиноваться законамъ, когда, будучи бѣдный дворянинъ и безъ всякаго покровительства, дослужился до такого чина, что мнѣ ввѣрялися въ управленіе губерніи, въ которыхъ на меня ни отъ кого жалобъ не бьіло.» — «Но для чего», подхватила Императрица, «не поладили вы съ Тутолминымъ?» — «Для того, что онъ принуждалъ управлять губерніею по написанному имъ самопроизвольно начертанію, противному законамъ; а какъ я присягалъ исполнять только законы самодержавной власти, а не чьи другіе, то я не могъ никого признать надъ собою императоромъ, кромѣ Вашего Величества.» — «Для чего же не ужился съ Вяземскимъ?» Державинъ не хотѣлъ разсказывать всего вышеписаннаго относительно несохраненія и безпорядковъ въ управленіи казенномъ, дабы не показаться доносителемъ, но отвѣчалъ кратко: «Государыня! Вамъ извѣстно, что я написалъ оду Фелицѣ. Его сіятельству она не понравилась. Онъ зачалъ насмѣхаться надо мною явно, ругать и гнать, придираяся ко всякой бездѣлицѣ; то я ничего другаго не сдѣлалъ, какъ просилъ о увольненіи изъ службы и по милости Вашей отставленъ.» — «Что жъ за причина несогласія съ Гудовичемъ?» — «Интересъ Вашего Величества, о чемъ я беру дерзновеніе объяснить Вашему Величеству, и ежели угодно, то сейчасъ представлю цѣлую книгу, которую я оставилъ тамъ[422].» — «Нѣтъ», она сказала: «послѣ.» Тутъ подалъ ей Державинъ краткую записку всѣмъ тѣмъ интереснымъ дѣламъ, о коихъ мѣсяцевъ 6 онъ представленіе сдѣлалъ Сенату, но никакой резолюціи не получилъ, какъ-то: объ отдачѣ въ кортому оброчныхъ статей казенною палатою менѣе четверти полушки десятину земли, противъ всѣхъ законовъ, на 10 лѣтъ, чтό составляло нѣсколько сотъ тысячъ

// С. 609

 

рублей ущерба казеннаго; о продажѣ съ свѣдѣнія казенной палаты соляными приставами соли, пудъ вмѣсто 40 копѣекъ по 2 рубли; о позволеніи ею же, палатою, виннымъ откупщикамъ сверхъ контракта многихъ винныхъ выставокъ по деревнямъ, отчего народъ пропился и пришелъ въ разореніе, и о многомъ прочемъ достойномъ уваженія. Императрица, принявъ ту записку, сказала, что она прикажетъ въ Сенатѣ привесть тѣ дѣла въ движеніе. Между тѣмъ, пожаловавъ руку, дополнила, что она прикажетъ удовлетворить его жалованьемъ и дастъ мѣсто. На другой день въ самомъ дѣлѣ вышелъ указъ, которымъ велѣно Державину выдать заслуженное жалованье и впредь производить до опредѣленія къ мѣсту[423]. Сіе Вяземскаго какъ громъ поразило, и онъ занемогъ параличемъ. Державинъ, однако, по старому знакомству, какъ бы ничего не примѣчая, ѣздилъ изрѣдка въ домъ его и былъ довольно принятъ ласково. Сіе продолжалось нѣсколько мѣсяцевъ и хотя по воскресеньямъ пріѣзжалъ онъ ко двору, но какъ не было у него никого предстателя, который бы напомянулъ Императрицѣ объ обѣщанномъ мѣстѣ, то и сталъ онъ какъ бы забвеннымъ.

Въ такомъ случаѣ не оставалось ему ничего другаго дѣлать, какъ искать входу къ любимцу Государыни и чрезъ него искать себѣ покровительства. Въ то время, по отставкѣ Мамонова, вступилъ на его мѣсто молодой конной гвардіи Офицеръ Платонъ Александровичъ Зубовъ[424], который никакъ съ нимъ не былъ знакомъ; ибо когда онъ служилъ въ гвардіи, тогда еще сей дитя фортуны былъ малолѣтенъ и бѣгалъ съ своимъ семействомъ туда

// С. 610

 

и сюда, отъ Пугачева укрываясь. — Но что дѣлать? надобно было сыскивать случаю съ нимъ познакомиться. Какъ трудно доступить до фаворита! Сколько ни заходилъ къ нему въ комнаты, всегда придворные лакеи, бывшіе у него на дежурствѣ, отказывали, сказывая, что или почиваетъ, или ушелъ прогуливаться, или у Императрицы. Такимъ образомъ, ходя нѣсколько (разъ), не могъ удостоиться ни одного раза застать его у себя. Не осталось другаго средства, какъ прибѣгнуть къ своему таланту. Вслѣдствіе чего написалъ онъ оду Изображеніе Фелицы[425], и къ 22-му числу сентября, то есть ко дню коронованія Императрицы, передалъ чрезъ Эмина, который въ Олонецкой губерніи былъ при немъ экзекуторомъ и былъ какъ-то Зубову знакомъ. Государыня, прочетши оную, приказала любимцу своему на другой день пригласить автора къ нему ужинать и всегда принимать его въ свою бесѣду. Это было въ 1788 году[426]. Съ тѣхъ поръ онъ сему царедворцу сталъ знакомъ, но кромѣ ласковаго обращенія никакой отъ него помощи себѣ не видалъ. Однако и одинъ входъ къ фавориту дълалъ уже въ публикѣ ему много уваженія; а сверхъ того и Императрица приказала приглашать его въ эрмитажъ и прочія домашнія игры, какъ-то на святки, когда они наступали, и прочія собранія. Въ домѣ Вяземскаго былъ также принятъ хорошо; но какъ братъ фаворитовъ, то есть Дмитрій Александровичъ Зубовъ, сговорилъ на меньшой дочери Вяземскаго[427], и Державинъ пріѣхалъ его поздравить, то княгиня, принявъ холодно, показала ему спину. Сіе значило то, что какъ они сдѣлались, чрезъ сговоръ дочери, съ любимцемъ Императрицы въ свойствѣ, то и не опасались уже, чтобъ Державинъ у него могъ чѣмъ ихъ повредить. Чрезъ сей низкій поступокъ княгини такъ ему домъ ихъ омерзѣлъ, что онъ въ сердцѣ своемъ положилъ никогда къ нимъ не ѣздить, что и въ самомъ дѣлѣ исполнилъ по самую князя кончину[428].

// С. 611

 

Между тѣмъ познакомился онъ съ отцомъ фаворита Александромъ Николаевичемъ Зубовымъ[429], который, помнится, изъ коллежскихъ или изъ статскихъ совѣтниковъ сдѣланъ оберъ-прокуроромъ Сената перваго департамента, и могъ бы сдѣлать съ нимъ короткую связь по дѣламъ, въ которыхъ онъ хотя былъ свѣдущъ, но въ обрядахъ сенатскихъ и производствѣ письмоводства необыченъ; но примѣтивъ въ немъ, при его натуралъномъ разумѣ и довѣренности двора, непомѣрную алчность къ наживѣ, такъ что онъ хотѣлъ употребить его къ своду и передачѣ взятокъ, непримѣтнымъ образомъ отъ короткости съ нимъ удалялся и въ разговорахъ давалъ чувствовать благородство своихъ мыслей и безкорыстіе. Сіе сдѣлало между ими нѣкоторую холодность, однако не преставалъ онъ посѣщать сына и отца, а наиболѣе перваго. Княгиня Дашкова, по старому знакомству чрезъ первую оду Фелицѣ напечатанную въ Собесѣдникѣ, такъ же автора какъ и прежде благосклонно принимала и говорила Императрицѣ много о немъ хорошаго, твердя безпрестанно съ похвалою о вновь сочиненной имъ одѣ Изображеніе Фелицы, чѣмъ вперила ей мысли взять его къ себѣ въ статсъ-секретари или, лучше, для описанія ея славнаго царствованія. Сіе княгиня Державину и многимъ своимъ знакомымъ, по склонности ея къ велерѣчію и тщеславію, что она много можетъ у Императрицы, сама разсказывала. Таковое хвастовство не могло не дойти до двора и было, можетъ, причиною, что Державинъ болѣе двухъ годовъ еще послѣ того не былъ принятъ въ службу, а особливо на рекомендованный постъ княгинею Дашковою, потому ли, что любимецъ Зубовъ, кромѣ своего одобренія, никого не хотѣлъ допускать сблизиться съ Императрицею, или что отецъ его, узнавъ безкорыстный нравъ Державина, не присовѣтовалъ ему возвесть его на толь видный постъ, гдѣ можетъ онъ быть противоборникомъ его корыстолюбію, что опослѣ и случилось, какъ ниже увидимъ.

Въ 1789 или въ 1790 году въ сентябрѣ, по заключеніи

// С. 612

 

мира съ Шведами[430], надобно было, но болѣзни генераль-прокурора Вяземскаго, старшему оберъ-прокурору Ѳедору Михайловичу Колокольцову[431] говорить публично предъ Императрицею, сѣдящею на тронѣ, отъ лица Сената рѣчь. Онъ, по знакомству, отнесся къ Державину, который ему и сочинилъ оную, но чтобъ быть благонадежнѣе въ благосклонномъ ея принятіи Императрицею, показалъ заблаговременно ея любимцу. Сей, прочетши предъ нею, былъ рѣчью доволенъ. Но Колокольцовъ, неизвѣстно по какой причинѣ, сказался больнымъ или въ самомъ дѣлѣ занемогъ, такъ что должно было по немъ старшему оберъ-прокурору взять на себя сію церемонію. По немъ старшій былъ оберъ-прокуроръ Петръ Васильевичъ Неклюдовъ[432], который, по связи съ графомъ Завадовскимъ, прибѣгнулъ къ нему съ просьбою о сочиненіи рѣчи, и дѣйствительно оную читалъ въ собраніи предъ Императрицею, а Державина сочиненіе осталось неупотребленнымъ, которое между прозаическихъ его письменъ со временемъ будетъ напечатано[433]. Державинъ однакоже въ то время написалъ оду, напечатанную въ первой части, подъ именемъ На шведскій миръ. Въ ноябрѣ или декабрѣ мѣсяцѣ сего года взятъ Измаилъ[434]. Съ извѣстіемъ симъ фельдмаршалъ князь Потемкинъ прислалъ ко двору, чтобъ болѣе угодить Императрицѣ, брата любимцова, Валеріана Александровича Зубова, что послѣ былъ графомъ и генералъ-аншефомъ[435]. Въ самое то время случился въ комнатахъ фаворита и Державинъ. Онъ, въ первомъ восторгѣ о сей побѣдѣ, далъ слово радостному вѣстнику написать оду, которую и написалъ подъ названіемъ На взятіе Измаила. Она напечатана въ 1-ой части его сочиненій[436]. Ода сія не токмо Императрицѣ, ея

// С. 613

 

любимцу, но и всѣмъ понравилась; слѣдствіемъ сего было то, что онъ получилъ въ подарокъ отъ Государыни богатую осыпанную бриліантами табакерку, и былъ приниманъ при дворѣ еще милостивѣе. Государыня, увидѣвъ его при дворѣ въ первый разъ по напечатаніи сего сочиненія, подошла къ нему и съ усмѣшкою сказала: «Я не знала по сіе время, что труба ваша столь же громка, какъ и лира пріятна.» — Князь Потемкинъ, пріѣхавъ изъ арміи, сталъ къ автору необыкновенно ласкаться и чрезъ Василья Степановича[437] приказывалъ, что хочетъ съ нимъ короче познакомиться. Вслѣдствіе чего Державинъ сталъ въѣзжъ къ князю Потемкину. Однажды, призвавъ его въ свой кабинетъ, отдалъ письмо принца де-Линя, писанное къ нему на французскомъ языкѣ, прося оное перевесть на русскій. Державинъ отговаривался незнаніемъ перваго; но князь сказалъ: «Нѣтъ, братецъ, я знаю, что ты переведешь». — Принялъ и съ пособіемъ жены своей перевелъ, чѣмъ казался быть довольнымъ и благодарилъ.

Въ теченіе сего времени случилась между княземъ Потемкинымъ и любимцемъ графомъ Зубовымъ непріятная[438] для Державина исторія, въ которую онъ нечаяннымъ образомъ сталъ замѣшанъ. Въ одно время, при множествѣ предстоящихъ предъ княземъ поклонникомъ, вбѣжалъ какъ бѣшеный, нѣкто отставной провіантскаго стата маіоръ Бехтѣевъ и закричалъ громко: «Помилуйте, ваша свѣтлость, обороните отъ Александра Николаевича Зубова, который, надѣясь на своего сына, ограбилъ меня». Князь, увидѣвъ столь азартнаго человѣка, произносящаго дерзкую желобу на человѣка, приближеннаго ко двору, и изъ осторожности, можетъ-быть чтобъ не произнесъ еще какихъ язвителыіыхъ словъ на толь знаменитаго обидчика, или чтобъ не подать поводу мыслить о не весьма хорошемъ его расположеніи къ фавориту (ибо между ими не хорошо было), всталъ стремительно съ мѣста и, взявъ Бехтѣева за руку, увелъ къ ссбѣ въ кабинетъ. Тамъ, съ добрые полчаса бывъ наединѣ, чтό они говорили, неизвѣстно.

// С. 614

 

Но только когда вышли, то, спустя нѣсколько, стали предстоящіе пошептывать, что старикъ Зубовъ отнялъ у Бехтѣева наглымъ образомъ деревню[439]; что несмотря на случай (сына), отдадутъ грабителя подъ судъ. Въ продолженіе дня говорили о семъ во всѣхъ знатныхъ домахъ, какъ-то у графовъ Безбородки, Воронцова, кн. Вяземскаго и прочихъ, для того что отецъ фаворитовъ своимъ надменнымъ и мздоимнымъ поведеніемъ уже всѣмъ становился несносенъ. На другой же день поутру явился Бехтѣевъ къ Державину и сталъ усильно просить, чтобъ онъ былъ съ его стороны въ совѣстномъ судѣ посредникомъ, въ который онъ подалъ на старика Зубова прошеніе. Державинъ, сколько могъ, отговаривался отъ сей чести, извипялся, что онъ не можетъ идти противъ отца того, который оказываетъ ему свое благорасположеніе. Но Бехтѣевъ настоялъ въ своемъ исканіи, ссылаясь на учрежденіе о губерніяхъ, въ которомъ именно воспрещено отказываться отъ посредничества въ совѣстномъ судѣ. Державинъ не зналъ, чтό дѣлать, выпросилъ сроку до завтра, поѣхалъ къ молодому Зубову; разсказавъ ему все происшествіе, бывшее у князя Потемкина, слухи городскіе и просьбу Бехтѣева, желалъ отъ него узнать, что ему дѣлать и какъ поступить въ семъ щекотливомъ обстоятельствѣ; ибе съ одной стороны не позволяетъ ему законъ отказываться отъ посредничества, а съ другой непріятно ему противъ родителя его противуборствовать, который никоимъ образомъ не можетъ быть правымъ. Изъяснилъ ему существо дѣла. Оно состояло въ слѣдующемъ: «Бехтѣевъ въ Володимерскомъ уѣздѣ, въ сосѣдствѣ съ вашими деревнями, заложивъ въ Воспитательномъ домѣ 600 душъ за 40,000 рублей, просрочилъ. Батюшка вашъ, безъ всякаго права и противъ законовъ Воспитательнаго дома, по единственному своему могуществу, взнесъ безъ довѣренности Бехтѣева деньги и, выкупя чужое имѣніе, предъявилъ закладную въ гражданскую палату, которая, тожъ безъ всякаго разбирательства и права укрѣпя имѣніе за взносчикомъ денегъ, сообщила

// С. 615

 

намѣстническому правленію, а сіе ввело его въ дѣйствительное владѣніе и Бахтѣева съ семействомъ выгнало изъ дому, отнявъ все его въ немъ и движимое имѣніе въ пользу батюшки вашего.» Молодой вельможа, выслушавъ все съ смущеніемъ, нѣсколько минутъ молчалъ, апотомъ сквозь зубовъ сказалъ: «Не можно ли безъ дальней огласки миролюбіемъ кончить сію тяжбу?»

Державинъ Бехтѣеву предложилъ, и онъ согласился, только чтобъ возвращена была ему деревня; но старый Зубовъ иначе на миръ не шелъ, какъ чтобъ ему же Бехтѣевъ заплатилъ якобы убытковъ шестнадцать тысячъ рублей; а какъ сіе совсѣмъ было несправедливо и стыдно было требовать ихъ съ Бехтѣева, то молодой обѣщалъ отдать свои, только чтобъ отцу не сказывать. Но съ симъ вмѣстѣ объ этомъ замолчалъ; ибо, какъ слышно было, что старикъ его переувѣрилъ-было въ своей правости. Бехтѣевъ наступилъ на Державина, какъ на посредника, чтобъ кончить скорѣе дѣло, грозя Императрицѣ подать письмо, чего недоброжелатели Зубова только и ждали, чтобъ подвергнуть его отвѣту. Державинъ сталъ убѣдительно говорить любимцу Императрицы противъ отца его, чтό можетъ-быть было и не весьма пріятно; однакоже убѣдилъ молодой Зубовъ стараго, и дѣло чрезъ записи кончено миролюбіемъ. Сего никогда не могъ простить жадный корыстолюбецъ Державину; но ничего не могъ ему сдѣлать, хотя бы и желалъ, какъ по покровительству сына, такъ и Потемкина, который въ сіе время весьма былъ хорошъ къ автору торжественныхъ хоровъ для праздника на взятье Измаила, отправленнаго имъ въ Таврическомъ его домѣ, который, по его кончинѣ, переименовать дворцомъ[440]. Словомъ, Потемкинъ въ сіе время за Державинымъ, такъ сказать, волочился: желая отъ него похвальныхъ себѣ стиховъ, спрашивалъ чрезъ г. Попова, чего онъ желаетъ. Но съ другой стороны молодой Зубовъ, фаворитъ Императрицы, призвавъ его въ одинъ день къ себѣ въ кабинетъ, сказалъ ему отъ имени Государыни, чтобъ онъ писалъ для князя, что онъ прикажетъ; но отнюдь бы отъ него ничего не принималъ и не просилъ, что онъ и безъ него все имѣть будетъ,

// С. 616

 

прибавя, что Императрица назначила его быть при себѣ статсъ-секретаремъ но военной части. Надобно знать, что въ сіе время крылося какое-то тайное въ сердцѣ Императрицы подозрѣніе противъ сего фельдмаршала по истинннымъ (ли) политическимъ какимъ, замѣченнымъ отъ двора причинамъ, или по недоброжелательству Зубова, какъ носился слухъ тогда, что князь, поѣхавъ изъ армій, сказалъ своимъ приближеннымъ, что онъ нездоровъ и ѣдетъ въ Петербургъ зубы дергать. Сіе дошло до молодаго вельможи и подкрѣплено было, сколько извѣстно, разными внушеніями истиннаго сокрушителя Измаила, пріѣхавшаго тогда изъ арміи[441]. Великій Суворовъ, но, какъ человѣкъ со слабостьми, изъ честолюбія ли, или зависти, или изъ истинной ревности къ благу отечества, но только примѣтно было, что шелъ тайно противъ неискуснаго своего фельдмаршала, которому, со всѣмъ своимъ искусствомъ, долженъ былъ единственно по волѣ самодержавной власти повиноваться[442]. Державинъ въ таковыхъ мудреныхъ обстоятельствахъ не зналъ, что дѣлать и на которую сторону искренно предаться, ибо отъ обоихъ былъ ласкаемъ.

Въ Свѣтлый праздникъ Христова воскресенья, какъ обыкновенно и нынѣ бываетъ, (былъ) съѣздъ къ вечернѣ, послѣ которой Императрица жаловала дамъ къ рукѣ въ присутствіи всего двора и имѣющихъ къ оному въѣздъ кавалеровъ, въ числѣ которыхъ былъ и Державинъ. Вышедъ изъ церкви, повела она всѣхъ съ собою въ эрмитажъ. Лишь только вошли въ залу и сдѣлали по обыкновенію кругъ, то Императрица съ свойственнымъ ей величественнымъ видомъ прямо подошла къ Державину и велѣла ему за собою идти. Онъ и всѣ удивилися, недоумѣвая, что сіе значитъ.

// С. 617

 

Пришедъ въ отдаленныя эрмитажа комнаты, остановилась въ той, гдѣ стоятъ нынѣ бюсты Румянцова, Суворова, Чичагова и прочихъ; начала приказывать тихо, какъ бы какую тайну, чтобъ онъ сочинилъ Чичагову надпись на случай мужественнаго его отраженія въ прошедшемъ году въ Ревелѣ сильнѣйшаго въ три раза противъ россійскаго, флота шведскаго, которая была бъ сколько возможно кратка, и непремѣнно помѣщены бы были въ ней слова сего мореходца. Когда она ему сказала, что идетъ сильный флотъ шведскій противъ нашего ревельскаго, посылая его онымъ командовать, то онъ ей отвѣчалъ равнодушно: Богъ милостивъ, не проглотятъ. Это ей понравилось. Приказавъ сдѣлать его бюстъ, желала, чтобъ на ономъ надпись именно изъ тѣхъ словъ состояла. Державинъ, принявъ повелѣніе, не могъ однако отгадать, къ чему было такое ничего незначущее порученіе и что при толь великомъ собраніи отведенъ былъ таинственно съ важностію въ толь отдаленные чертоги, тѣмъ паче что на другой день, истоща всѣ силы свои и въ поэзіи искусство, принесъ онъ сорокъ надписей и представилъ чрезъ любимца Государынѣ, но ни одна изъ нихъ ею не апробована; а написала она сама прозою, которую и нынѣ можно видѣть на бюстѣ Чичагова[443]. Опослѣ сіе объяснилось и было ничто иное, какъ поддраживаніе или толчекъ Потемкину, что Императрица, противъ его воли, хотѣла сдѣлать своимъ докладчикомъ по военнымъ дѣламъ Державина и для того его толь отличительно показала публикѣ. Князь, узнавъ сіе, не вышелъ въ собраніе и, по обыкновенію его, сказавшись

// С. 618

 

больнымъ, перевязалъ себѣ голову платкомъ и легъ въ постелю.

Однакоже, въ исходѣ Ѳоминой недѣли, то есть 28-го апрѣля, далъ извѣстный великолѣпный праздникъ въ Таврическомъ своемъ домѣ, гдѣ Императрица со всею высочайшею фамиліею при великолѣпнѣйшемъ собраніи присутствовала. Тамъ были пѣты вышепомянутые сочиненные Державинымъ хоры, которыми бывъ хозяинъ доволенъ, благодарилъ автора и пригласилъ его къ себѣ обѣдать, который обѣщалъ сочинить ему описаніе того праздника[444]. Безъ сумнѣнія, князь ожидалъ себѣ въ томъ описаніи великихъ похвалъ, или, лучше сказать, обыкновенной отъ стихотворцевъ сильнымъ людямъ лести. Вслѣдствіе чего въ маѣ или въ началѣ іюня, какъ жилъ князь въ Лѣтнемъ дворцѣ[445], когда Державинъ поутру принесъ ему то описаніе, просилъ Василія Степановича доложить ему объ ономъ, князь приказалъ его просить къ себѣ въ кабинетъ. Стихотворецъ вошелъ, подалъ тетрадь, а князь, весьма учтиво поблагодаря его, просилъ остаться у себя обѣдать, приказавъ тогда же нарочно готовить столъ. Державинъ пошелъ въ канцелярію къ Попову, — дожидался, не прикажетъ ли чего князь; гдѣ свободный имѣлъ случай и довольно время объяснить, что мало въ томъ описаніи на лицо князя похвалъ; но скрылъ прямую тому причину, бояся неудовольствія отъ двора, а сказалъ, что какъ отъ князя онъ никакихъ еще благодѣяній личныхъ не имѣлъ, а коротко великихъ его качествъ не знаетъ, то и опасался быть причтенъ въ число подлыхъ и низкихъ ласкателей, каковымъ никто не даетъ истиннаго вѣроятія; а потому и разсудилъ отнесть всѣ похвалы только къ Императрицѣ и всему русскому народу, яко при его общественномъ торжествѣ, такъ какъ и въ одѣ на взятье Измаила; но ежели князь приметъ сіе благосклонно и позволитъ впредь короче узнать его превосходныя качества, то онъ обѣщалъ превознести его, сколько его дарованія достанетъ. Но таковое извиненіе мало въ пользу автора послужило: ибо князь когда прочелъ описаніе и увидѣлъ, что въ немъ отдана равная съ нимъ честь Румянцову и

// С. 619

 

Орлову[446], его соперникамъ, то съ фуріею выскочилъ изъ своей спальни, приказалъ подать коляску и, не смотря на шедшую бурю, громъ и молнію, ускакалъ Богъ знаетъ куды. Всѣ пришли въ смятеніе, столы разобрали — и обѣдъ исчезъ. Державинъ сказалъ о семъ Зубову и не оставилъ однако въ первое воскресенье, при переѣздѣ кннзя въ Таврическій его домъ, засвидѣтельствовать ему своего почтенія. Онъ принялъ его холодно, однако не сердито. Князю при дворѣ тогда очень было плохо. Злоязычники говорили, что будто онъ часто пьянъ напивается, а иногда какъ бы сходитъ съ ума; заѣзжая къ женщинамъ, почти съ нимъ не знакомымъ, говоритъ несвязно всякую нелѣпицу. Но Державинъ, несмотря на то, и къ Зубову и къ нему ѣздилъ. Въ сіе время безъ его согласія княземъ Репнинымъ съ Турками миръ заключенъ[447]. Это его больше убило. Передъ отъѣздомъ въ армію, когда онъ былъ уже на пути въ Царскомъ Селѣ, по пріѣздѣ съ нимъ откланялся. Спрашивалъ еще Поповъ Державина, чтобъ онъ открылся, не желаетъ ли онъ чего — князь все сдѣлаетъ; но онъ, хотя имѣлъ великую во всемъ тогда нужду, по обстоятельствамъ, которыя ниже объяснятся, однако слышавъ запрещеніе, чрезъ Зубова, Императрицы ни о чемъ его не просить, сказалъ, что ему ничего не надобно. Князь, получивъ такой отзывъ, позвалъ его къ себѣ въ спальню, посадилъ наединѣ съ собою на софу и, увѣривъ въ своемъ къ нему благорасположеніи, съ нимъ простился.

Должно справедливость отдать князю Потемкину, что онъ

// С. 620

 

имѣлъ весьма сердце доброе и былъ человѣкъ отлично великодушный. Шутки въ одѣ Фелицѣ на счетъ вельможъ, а болѣе на его вмѣщенныя, которыя Императрица, замѣтя карандашемъ, разослала въ печатныхъ экземплярахъ по приличію къ каждому, его ни мало не тронули или по крайней мѣрѣ не обнаружили его гнѣвныхъ душевныхъ расположеній, не такъ какъ прочихъ господъ, которые за то сочинителя возненавидѣли и злобно гнали; но напротивъ того, онъ оказалъ ему доброхотство и желалъ, какъ кажется, всѣмъ сердцемъ благотворить, ежелибъ вышеписанныя дворскія обстоятельства не воспрепятствовали. Вопреки тому, по отъѣздѣ князя въ армію, любимецъ Императрицы графъ Зубовъ хотя безпрестанно ласкалъ автора и со дня на день манилъ и питалъ въ немъ надежду получить какое-либо мѣсто, но чрезъ все лѣто ничего не вышло, хотя нерѣдко открывалъ онъ ему тѣсныя свои обстоятельства, что почти жить было нечѣмъ: ибо предъ отъѣздомъ его изъ Тамбова, когда закупленнаго имъ для санктпетербургскихъ запасныхъ магазейновъ вышеупомянутаго хлѣба недостало у поставщиковъ при отдачѣ въ тѣ магазейны 4000 кулей, и Петръ Ивановичъ Новосильцовъ[448], управляющій тѣми магазейнами, отсрочилъ поставщикамъ тотъ недостатокъ доставить на будущее лѣто, то Державинъ, получа отъ него о томъ сообщеніе, хотя не имѣлъ обязанности вступаться въ его новое расположеніе, ибо хлѣбъ былъ отправленъ на судахъ подъ присмотромъ 12-и человѣкъ военнослужителей и офицера, и наблюденіемъ всѣхъ градскихъ и сельскихъ полицій чрезъ губерніи, которыя проходилъ, по увѣдомленію о томъ генералъ-губернаторамъ, то и не можно было не дойти ему до С. Петербурга не въ цѣлости, и дѣйствительно онъ дошелъ, но былъ розданъ Новосильцовымъ частнымъ людямъ по причинѣ тѣми же поставщиками ихъ растеряннаго хлѣба, какъ-то самому ему господину Новосильцову 1000, графу Воронцову 1000, Арбеневу[449] 1000, г-ну

// С. 621

 

Львову 600, г. Дьякову[450] 400; но Державинъ, не входя въ изслѣдованіе тѣхъ истинныхъ причинъ недостатка казеннаго, ибо о немъ не былъ въ свое время увѣдомленъ, а узналъ опослѣ, то единственно по сообщенію г. Новосильцова, сдѣлалъ новое обязательство съ тѣмъ поставщикомъ на поставку недостающихъ 4000 кулей съ залогомъ одного помѣщика 250 душъ, о которыхъ по справкамъ въ гражданской и казенной палатѣ нижняго земскаго и самаго губернскаго правленія оказалось, что дѣйствительно состоятъ за тѣмъ помѣщикомъ въ безспорномъ владѣніи и никакихъ на немъ ни казенныхъ, ни партикулярныхъ недоимокъ нѣтъ; но какъ поставщикъ по собственному своему плутовству или по чьему-либо вымыслу, чтобъ прицѣпиться[451] къ бывшему губернатору Державину, и на другой годъ того хлѣба въ с-петербургскій магазейнъ не доставилъ, то по предложенію Гудовича и обратили на намѣстническое[452] правленіе то взысканіе на счетъ его Державина, якобы за неосторожный его поступокъ, что взялъ невѣрный по поставщикѣ залогъ, найдя что сказанныя 250 душъ арестованы будто прежде были по вексельному на того помѣщика иску. А потому, притороговавъ хлѣбъ вмѣсто 4.15 к. по 1 рублю четверть, наложили на все его Державина имѣніе арестъ и велѣно продать съ публичнаго торгу. Симъ ябедническимъ и коварнымъ поступкомъ привели его въ крайнее разстройство, такъ что онъ лишился всѣхъ оборотовъ, продавъ предъ тѣмъ по самокрайнѣйшимъ нуждамъ (живя безъ дѣла въ Петербургѣ) въ Рязани и на Вяткѣ около 150 душъ.

Сколько онъ ни просилъ Зубова и прочихъ, а особливо казавшихся ему истинными пріятелями, помянутаго г. Новосильцова и г. Терскаго[453], чтобъ они при докладѣ письма его Императрицѣ

// С. 622

 

объяснили по справедливости дѣло и невинное его страданіе; но никто ничѣмъ ему не помогъ; а напротивъ, сколько онъ могъ примѣтить, обращали все въ шутку и въ смѣхъ, говоря, что вотъ тебѣ выслуга и дешевѣйшая закупка хлѣба, чѣмъ вѣдомства провіантскаго. Видѣлъ, что лишается безвинно имѣнія, ибо когда кого угнетаютъ, то при аукціонной продажѣ отдаютъ обыкновенно за безцѣнокъ имѣніе, кому хотятъ. Сколько догадываться можно было, мѣтили они на оренбургскую деревню Державина, которая единственная почти была его кормилица; ее тотчасъ описали. Истоща всѣ способы, какъ спастись отъ сей напасти, пріѣхалъ онъ наконецъ къ г. Еремѣеву[454], оберъ-секретарю 1-го департамента, у котораго было дѣло. Сколь ни объяснялъ ему свою невинность, но ничто его не могло привести на истинный путь. Можетъ-быть, онъ и не смѣлъ обратиться на оный, что по недоброхотству генералъ-прокурора и Завадовскаго всѣ сенаторы были на противной сторонѣ. Упросилъ однако, чтобъ примолвилъ въ опредѣленіи одно слово — купить хлѣбъ на счетъ Державина и крѣпившихъ съ нимъ опредѣленіе въ губернскомъ правленіи; а какъ не токмо крѣпилъ опредѣленіе, но и справками очищалъ совѣтникъ Савостьяновъ[455], у коего по экспедиціи было то дѣло, то симъ однимъ изреченіемъ какъ рукой снято несправедливое взысканіе. Савостьяновъ не захотѣлъ безвинно быть участникомъ въ платежѣ онаго: тотчасъ нашелся и залогъ благонадеженъ, и поставщикъ въ состояніи самъ заплатить казенную претензію. Такимъ образомъ отдѣлался Державинъ отъ приготовленнаго ему канцелярскими крючками разоренія, безъ всякаго вспомоществованія казавшагося ему покровителемъ любимца Императрицы, который хотя по волѣ ея дѣлалъ ему нѣкоторыя порученія, а именно по недостатку казны — какимъ образомъ безъ тягости народной умножить государственные доходы, или занять у частныхъ людей до нѣсколько милліоновъ[456] на необходимо

// С. 623

 

нужные расходы; но, несмотря на то, казалось Державину, что непріятна ему и самая піитическая его слава; ибо часто желалъ онъ стравливать или ссорить съ нимъ помянутаго г. Емина[457], который, какъ извѣстно, также писалъ стихи. Онъ былъ до того дерзокъ, что въ глазахъ фаворита не токмо смѣялся, но даже порицалъ его стихи, а особливо оду на взятье Измаила, говоря, что она груба, безъ смысла и безъ вкусу. Вельможа, съ удовольствіемъ улыбаясь, то слушалъ, а, Державинъ равнодушно отвѣчалъ, что онъ ни въ чемъ не споритъ; но чтобъ узнать, кто изъ нихъ искуснѣе въ стихотворствѣ, то проситъ позволенія напечатать особо, на свой коштъ, на одной сторонѣ листа его критику, а на другой свою оду, и предать на разсужденіе публики: кому отдадутъ преимущество, говорилъ онъ, тотъ и выиграетъ тяжбу. Но Еминъ не согласился. Какъ бы то ни было, но только, нося благоволеніе любимца Императрицы, Державинъ шатался по площади, проживая въ Петербургѣ безъ всякаго дѣла.

Но вдругъ неожиданно получаетъ рескриптъ Императрицы, которымъ повелѣвалось ему приложенное на высочайшее имя прошеніе венеціанскаго посланника графа Моцениго на государственнаго банкира Сутерланда разсмотрѣть и, собравъ по оному нужныя справки, доложить Ея Величеству[458]. Претензія его въ томъ состояла, что Сутерландъ имѣлъ съ нимъ торговыя сношенія и, получивъ отъ него товары изъ Италіи, употреблялъ ихъ не такъ, какъ должно, и причинилъ ему чрезъ то убытку до 120,000 рублей; о чемъ хотя и относился онъ въ комерцъ- и

// С. 624

 

иностранную коллегіи, но оныя ему, какъ и все министерство, никакого удовлетворенія не сдѣлали: то и просилъ онъ, чтобъ Ея Величество, изъ особливаго благоволенія за его вѣрную службу Россійскому Двору, приказала сіе дѣло разсмотрѣть дѣйствительному статскому совѣтнику Державину, и Ея Величеству доложить. Сколько опослѣ извѣстно стало, то на сіе настроила его графа Моцениго княгиня Дашкова изъ какихъ-то собственныхъ своихъ корыстныхъ разсчетовъ, безъ которыхъ она ничего и ни для кого не дѣлала. Въ собраніи справокъ изъ многихъ мѣстъ по сему дѣлу и въ разсмотрѣніи оныхъ прошло нѣсколько мѣсяцевъ или, лучше, цѣлое лѣто. Въ теченіе сего времени, то есть въ октябрѣ мѣсяцѣ, получено извѣстіе изъ арміи, что князь Потемкинъ, окончевавшій поставленный на мѣрѣ княземъ Рѣпнинымъ съ Турками миръ, скончался[459]. Сіе какъ громомъ всѣхъ поразило, а особливо Императрицу, которая чрезвычайно о семъ присноименномъ талантами и слабостями вельможѣ соболѣзновала, и не нашли способнѣе человѣка послать на конгрессъ въ Яссы для заключенія мира, какъ графа, а потомъ княземъ бывшаго, Александра Андреевича Безбородку, которому приказала кабинетскія свои дѣла сдать молодому своему любимцу графу Зубову. Державинъ посѣщалъ всякій день его; въ надеждѣ быть употреблену въ дѣла, навѣрное ласкался имѣть какое-нибудь изъ оныхъ и по статской части, которыхъ превеликое множество недокладыванныхъ перешло отъ Безбородки къ Зубову. Но ожиданіе было тщетно; дѣла валялись безъ разсмотрѣнія, и ему фаворитъ не говорилъ ни слова, какъ будто никакого обѣщанія ему отъ Государыни объявлено не было.

Но въ одинъ день, какъ онъ къ нему по обыкновенію пришелъ, спрашивалъ, какъ бы изъ любопытства, молодой государственный человѣкъ: можно ли нерѣшеныя дѣла изъ одной губерніи по подозрѣніямъ переносить въ другія? Державинъ, не знавъ причины вопроса, отвѣчалъ: .«Нѣтъ, потому что въ учрежденіи именно запрещено изъ одного губернскаго правленія или палаты,

// С. 625

 

или какого-либо суда дѣла нерѣшеныя переносить въ другія губерніи, да и нужды въ томъ, по состоянію 1762 года апелляціоннаго указа[460], никакой быть не можетъ: ибо всякій недовольный имѣетъ право переносить свое дѣло по апелляціи изъ нижнихъ судовъ въ верхніе, доводя ихъ (т. е. его) до самаго Сената; а потому всякое подозрѣніе и незаконность рѣшеній уничтожатся сами по себѣ, если не въ среднихъ мѣстахъ, то въ сказанномъ верховномъ правительствѣ. Когда же еще апелляціоннаго указа не было, то тяжущіеся по необходимой нуждѣ отъ утѣсненія ли губернатора или судей, или по ябедѣ, дабы болѣе запутать, переводили дѣла изъ воеводскихъ, провинціальныхъ и губернскихъ канцелярій въ подобныя имъ мѣста другихъ губерній». Спрашивающій, получивъ полный отвѣтъ, замолчалъ и завелъ другую рѣчь. Въ первое послѣ того воскресенье слышно стало по городу, что когда оберъ-прокуроръ Ѳедоръ Михайловичъ Колокольцовъ[461], за болѣзнію Вяземскаго правя по старшинству генералъ-прокурорскую должность, былъ по обыкновенію въ уборной для поднесенія Ея Величеству прошедшей недѣли сенатскихъ меморій, то она, вышедъ изъ спальни, прямо съ гнѣвомъ устремилась на него и, схватя его за Владимірскій крестъ, спрашивала, какъ онъ смѣлъ коверкать ея учрежденіе. Онъ отъ ужаса помертвѣлъ и не зналъ, что отвѣтствовать; наконецъ, сколько-нибудь собравшись съ духомъ, промолвилъ: «Что такое, Государыня! я не знаю.» — «Какъ не знаешь? Я усмотрѣла изъ меморіи, что переводятся у васъ въ Сенатѣ во 2-мъ департаментѣ, гдѣ ты оберъ-прокуроръ, нерѣшеныя дѣла изъ одной губерніи въ другую; а именно слѣдственное дѣло помѣщика Ярославова переведено изъ Ярославской губерніи въ Нижегородскую; а въ учрежденіи моемъ запрещено; то для чего это?» — «Такихъ, Государыня, и много дѣлъ.» — «Какъ, много? Вотъ вы какъ мои законы исполняете! Подай мнѣ сейчасъ рапортъ, какія именно дѣла переведены?» Съ трепетомъ бѣдный оберъ-прокуроръ едва живъ изъ покоя вышелъ. Вслѣдствіе сего окрика того же дня ввечеру наперсникъ Государыни, призвавъ Державина къ

// С. 626

 

себѣ, объявилъ ему, что Императрица опредѣляетъ его къ себѣ для принятія прошеній и, дѣлая своимъ статсъ-секретаремъ, поручаетъ ему наблюденіе за сенатскими меморіями, чтобъ онъ по нихъ докладывалъ ей, когда усмотритъ какое незаконное Сената рѣшеніе. На другой день, то есть 12-го декабря 1791 году, и дѣйствительно состоялся указъ[462]. Но предъ тѣмъ еще задолго имѣлъ онъ позволеніе доложить Государынѣ по вышеупомянутому дѣлу графа Моцениго, и дѣйствительно нѣсколько разъ докладывалъ; но какъ со стороны Сутерланда было все министерство, потому что всѣ были ему должны деньгами[463], какъ о томъ ниже яснѣе увидимъ, то Императрица и отсылала разъ шесть съ нерѣшимостію докладчика, говоря, что онъ еще въ дѣлахъ новъ. Вмѣсто того, хотя видѣла правоту Моцениго, но не хотѣла огорчить всѣхъ ближнихъ ея вельможъ.

Лишь только онъ явился къ своей должности, то Государыня, призвавъ его къ себѣ въ спальну (въ коей она съ 7-го часа утра обыкновенно занималась работою), подала кипу бумагъ и сказала: «Тутъ ты увидишь рапортъ оберъ-прокурора Колокольцова и при немъ выписку изъ дѣлъ, которыя переведены въ другія губерніи; то сдѣлай примѣчаніе, согласно ли они съ учрежденіемъ моимъ переведены и законно ли рѣшены?» — Пріѣхавъ домой, потребовалъ къ себѣ секретарей тѣхъ Сената департаментовъ съ тѣми дѣлами, когорыя по экстракту значились. Колокольцовъ, по обязанности генералъ-прокурора, долженъ бы былъ и другихъ департаментовъ коснуться; но онъ только очистилъ свой одинъ, то есть 2-ой, показавъ въ немъ только 9 дѣлъ, а о другихъ умолчалъ. По разнесшемуся слуху

// С. 627

 

объ опредѣленіи Державина въ сію должность, какъ сбѣжалось къ нему множество канцелярскихъ служителей, просящихся въ его канцелярію, то онъ, дабы испытать ихъ способности, принесенныя къ нему дѣла сенатскими секретарями роздалъ появившимся къ нему кандидатамъ, каждому по одному дѣлу, съ таковымъ приказаніемъ, чтобъ они сдѣлали соображеніе, подчеркнувъ строки несправедливыхъ рѣшеній, а на полѣ показали тѣ законы, противъ которыхъ учинена гдѣ погрѣшность, и доставили бы ему непремѣнно завтра поутру. Желаніе опредѣлиться и ревность показать свою способность и знаніе столько въ нихъ подѣйствовали, что они до свѣту на другой день къ нему явились, всякій съ своимъ соображеніемъ. Державинъ до 9-и часовъ успѣлъ ихъ пересмотрѣть, свѣрить съ документами, а они всякій свое набѣло переписали: то въ положенный часъ и явился онъ ко двору. Государыня, выслушавъ, приказала написать указъ въ Сенатъ съ выговоромъ о несоблюденіи законовъ, кои въ соображеніяхъ были примѣчены. Но Державинъ, опасаясь, чтобъ, критикуя Сенатъ, не попасть при первомъ случаѣ самому въ дураки, просилъ Государыню, чтобъ она, по новости и по неискусству его въ законахъ, уволила его отъ толь скораго исполненія ея воли; а ежели угодно ей будетъ, то приказала бы прежде Совѣту разсмотрѣть его соображенія, правильно ли онъ и по точной ли силѣ законовъ сдѣлалъ свои заключенія. Императрица изволила одобрить сіе мнѣніе и велѣла всѣ бумаги и соображенія отнести въ Совѣтъ[464]. Совѣтъ, по разсмотрѣніи

// С. 628

 

тѣхъ соображеній, обратилъ къ Ея Величеству оныя съ таковымъ своимъ мнѣніемъ, что они съ законами согласны; тогда она приказала заготовить проектъ вышеозначеннаго указа и поднесть ей на апробацію. Державинъ не замедлилъ исполнить высочайшую волю. Сіе было уже въ началѣ 1792 года.

Въ проектѣ указа написанъ былъ строгій Сенату выговоръ за неисполненіе законовъ, съ изображеніемъ точныхъ словъ, на таковые случаи находящихся въ указахъ Петра Великаго, который повелѣвалосъ общему Сената собранію прочесть огласительно, призвавъ предъ себя второй Сената Департаментъ, въ которомъ показанныя въ экстрактѣ дѣла рѣшены были, а сверхъ того съ оберегателей законовъ, какъ-то съ генералъ-губернаторовъ, прокуроровъ и стряпчихъ повелѣвалось взять отвѣты, для чего они по силѣ генеральнаго регламента не доводили до свѣдѣнія Императорскаго Величества беззаконныя рѣшенія Сената, всякій по своему начальству. Императрица, выслушавъ проектъ, была имъ довольна; но подумавъ сказала: «Ежели вмѣшали уже Совѣтъ въ сіе дѣло, то отнеси въ оный и сію бумагу. Посмотримъ, что онъ скажетъ?» Повелѣніе исполнено. Совѣтъ заключилъ, что милосердые Ея Величества законы никого не дозволяютъ обвинять безъ отвѣтовъ: не угодно ли будетъ приказать съ производителей дѣлъ взять оные? — Монархиня на сіе положеніе Совѣта согласилась. Державинъ долженъ былъ написать другой указъ, которымъ требовалось противъ соображенія отвѣтовъ съ генералъ-прокурора князя Вяземскаго, съ оберъ-прокурора Колокольцова, оберъ-секретарей Цызырева и Ананьевскаго[465]. Отвѣты поданы: генералъ-прокуроръ извинялся болѣзнію; оберъ-прокуроръ признавалъ свою вину, плакалъ и ублажалъ

// С. 629

 

самымъ низкимъ и трогательнымъ образомъ милосердую Монархиню и Матерь Отечества, прося о прощеніи; оберъ-секретари: Цызыревъ такъ и сякъ канцелярскими оборотами оправдывался, а Ананьевскій, поелику у него было дѣло тяжебное и никакой важности въ себѣ не заключавшее, говорилъ довольно свободно. Императрица, выслушавъ сіи отвѣты, а особливо Колокольцова, сказала, что онъ «какъ баба плачетъ, мнѣ его слезы не нужны». Подумавъ, домолвила[466]: «Что мнѣ съ ними дѣлать?» А наконецъ, взглянувъ на докладчика, спросила: «Что ты молчишь?» Онъ отвѣчалъ: «Государыня! Законы Ваши говорятъ за себя сами, а милосердію Вашему предѣла я предположить не могу.» — «Хорошо жъ, отнеси еще въ Совѣтъ и сіи отвѣты; пусть онъ мнѣ скажетъ на нихъ свое мнѣніе.» Совѣтъ отозвался, что благости и милосердія ея онъ устранять не можетъ: что угодно ей, съ виновными то пусть прикажетъ сдѣлать. Тогда она приказала начисто переписать указъ и принесть ей для подписанія. Принявъ же оный, положила предъ собою въ кабинетѣ на столѣ, который и понынѣ остался въ молчаніи, потому что въ пересылкѣ съ Совѣтомъ прошло много времени; наговоры старика Зубова поведеніемъ его обезсилили, гнѣвъ ея умягчился, и пріѣздомъ графа Безбородки дворскія обстоятельства совсѣмъ перемѣнились, такъ что замѣченныя дѣла въ соображеніи одно по одному, безъ всякаго выговору Сенату, особыми именными указами приведены въ порядокъ.

Подобно тому и вниманіе Государыни на примѣчанія, дѣланныя Державинымъ по меморіямъ Сената, по которымъ онъ каждую недѣлю ей докладывалъ, часъ отъ часу ослабѣвало. Приказала не утруждать ея, а говорить прежде съ оберъ-прокурорами; вслѣдствіе чего всякую субботу послѣ обѣда должны были они являться къ Державину, какъ бы на лекцію, и выслушивать его на резолюціи Сената замѣчанія. Не исключался изъ сего и самый фаворитовъ отецъ, перваго департамента оберъ-прокуроръ Зубовъ. Но и сіе продолжалось нѣсколько только мѣсяцевъ; стали сенаторы и оберъ-прокуроры роптать, что они подъ муштукомъ

// С. 630

 

Державина. Государыня сама почувствовала, чго она связала руки у вышняго своего правительства, ибо резолюціи Сената, въ меморіи вносимыя, не есть еще дѣйствительныя его рѣшенія или приговоры, ибо ихъ нѣсколько разъ законы перемѣнять дозволяли; а потому и сіе Императрица отмѣнила, а приказала только про себя Державину замѣчать ошибки Сената, на случай ежели къ ней поднесется отъ него какой рѣшительный докладъ съ важными погрѣшностями, или она особо прикажетъ подать ей замѣчанія: тогда ей по нимъ докладывать. Такимъ образомъ сила Державина по сенатскимъ дѣламъ, которой можетъ-быть ни одинъ изъ статсъ-секретарей, по сей установленной формѣ отъ Императрицы, ни прежде ни послѣ не имѣлъ (ибо въ ней соединялась власть генералъ-прокурора и докладчика), тотчасъ умалилась; однакоже какъ онъ, о чемъ докладывалъ, самъ писалъ по тому указы, а не другіе, какъ у Терскаго Безбородко[467], и, безъ истребованія справокъ изъ Сената за руками секретарей, докладныхъ записокъ не сочинялъ, то чрезвычайно это дѣлопроизводителямъ сего вышняго правительства было непріятно, и они чрезъ генералъ-прокурора и прочихъ министровъ весьма домогались, чтобъ ему справокъ не давать; но какъ сіе въ коренныхъ законахъ установлено было, чтобъ безъ справокъ ничего не дѣлать, то всѣ ихъ прекословія были тщетны.

Сначала Императрица часто допущала Державина къ себѣ съ докладомъ и разговаривала о политическихъ происшествіяхъ, каковымъ хотѣлъ-было онъ вести подневную записку; но поелику дѣлá у него были всѣ роду непріятнаго, то есть прошенія на неправосудіе, награды за заслуги, и милости по бѣдности; а блистательныя политическія, то есть о военныхъ пріобрѣтеніяхъ, о постройкѣ новыхъ городовъ, о выгодахъ торговли и прочемъ, что ее увеселяли болѣе дѣлá у другихъ статсъ-секретарей, то и стала его рѣдко призывать, такъ что иногда онъ недѣли предъ ней не былъ, и потому журналъ свой писать оставилъ; словомъ: примѣтно было, что душа ея болѣе занята была военною славою и

// С. 631

 

замыслами политическими, такъ что иногда не понимала она, чтό читано было ей въ запискахъ дѣлъ гражданскихъ[468]; но какъ имѣла необыкновенную остроту разума и великій навыкъ, то тотчасъ спохватывалась и давала резолюціи (по крайней мѣрѣ иногда) не столько основательныя, однакоже сносныя, какъ-то: съ кѣмъ-либо снестись, переписаться и тому подобныя. Вырывались также иногда у нея незапно рѣчи, глубину души ея обнаруживавшія. Напримѣръ: «Ежелибъ я прожила 200 лѣтъ, то бы конечно вся Европа подвержена бъ была Россійскому скипетру». Или: «Я не умру безъ того, пока не выгоню Турковъ изъ Европы, не усмирю гордость Китая и съ Индіей не осную торговлю[469].» Или: «Кто далъ, какъ не я, почувствовать Французамъ право человѣка? Я теперь вяжу узелки[470], пусть ихъ развяжутъ.» Случалось, что заводила рѣчь и о стихахъ докладчика, и неоднократно такъ-сказать прашивала его, чтобъ онъ писалъ въ родѣ оды Фелицѣ. Онъ ей обѣщалъ и нѣсколько разъ принимался, запираясь по недѣлѣ дома; но ничего написать не могъ, не будучи возбужденъ какимъ-либо патріотическимъ славнымъ подвигомъ; ио о семъ объяснится ниже. Здѣсь же слѣдуетъ упомянуть, что въ маѣ (мартѣ) мѣсяцѣ 1792 года, когда напомянулъ ей Державинъ о нерѣшеномъ дѣлѣ Моценига, сказала: «Охъ, ужъ ты мнѣ съ твоимъ Моценигомъ ... ну, помири ихъ!» чтό и исполнено. Моценигъ радъ весьма былъ, что получилъ, вмѣсто претензіи своей 120,000, хотя 40 т. рублей, ибо видѣлъ, что все пропадало[471].

// С. 632

 

Тогда же поручено Державину въ разсмотрѣніе славное дѣло генералъ-поручика и сибирскаго генералъ-губернатора Якобія въ намѣреніи его возмутить Китай противъ Россіи. Дѣло было огромное: 2-й Сената департаментъ занимался имъ поутру и послѣ обѣда, оставя прочія производства, всего болѣе 7-и лѣтъ[472]. Привезено въ Царское Село въ трехъ кибиткахъ, нагруженныхъ съ верха до низу бумагами, и отдано было сперва, по повелѣнію Государыни, Василію Степановичу Попову; но отъ него вдругъ, неизвѣстно почему, приказано было принять Державину. Сей занимался онымъ цѣлый годъ и, сообразя всѣ обстоятельства въ подробносги съ законами, сочинилъ изъ сенатскаго экстракта, въ 3000-хъ листахъ состоящаго, для удобнѣйшаго выслушанія Государыни, одинъ сокращенный экстрактъ на 250-и листахъ и двѣ докладныя записки, одну на 15-и, а другую кратчайшую на 2-хъ листахъ. Доложилъ Государынѣ, что дѣло готово. Она приказала доложить и весьма удивилась, когда цѣлая шеринга гайдуковъ и лакеевъ внесли ей въ кабинетъ превеликія кипы бумагъ. «Что такое?» спросила она: «зачѣмъ сюда такую бездну?» — По крайней мѣрѣ для народа, Государыня, отвѣчалъ Державинъ. — «Ну, положите, коли такъ,» отозвалась съ нѣкоторымъ родомъ неудовольствія. Заняли нѣсколько столовъ. «Читай» — Что прикажете: экстрактъ сенатскій, или мой, или которую изъ докладныхъ записокъ? — «Читай самую кратчайшую.» Тогда прочтена ей которая на двухъ листахъ. Выслушавъ и увидя, что Якобій оправдывается, проговорила, какъ бы изъявляя сумнѣніе на невѣрность записки[473]: «Я не такія пространныя

// С. 633

 

дѣла подлинникомъ читала и выслушивала; то прочитай мнѣ весь экстрактъ сенатскій. Начинай завтра. Я назначаю тебѣ всякій день для того послѣ обѣда два часа, 5-й и 6-й.» Надобно здѣсь примѣтить, что дѣло сіе, нѣсколько лѣтъ въ Сенатѣ слушанное, ни во 2-мъ департаментѣ, ни въ общемъ собраніи единогласнаго рѣшенія не достигло, но за разными голосами взнесено къ Императрицѣ со всѣми бумагами, какъ-то: журналами, мнѣніями, репортами, а потому и было толь обширно. Такимъ образомъ слушаніе сего дѣла продолжалось всякій день по два часа, 4 мѣсяца, съ мая по августъ, а совсѣмъ кончилось ноября 9 дня (1792).

Мы скажемъ для любопытныхъ существо сего дѣла и окончаніе онаго ниже; а теперь продолжимъ теченіе происшествій по порядку касательно только до Державина. Онъ во время доклада сего дѣла сблизился-было весьма съ Императрицею по случаю иногда разсужденій о разныхъ вещахъ; напримѣръ, когда полученъ трактатъ 1793 году съ Польшею[474], то она съ восторгомъ сказала: «Поздравь меня съ столь выгоднымъ для Россіи постановленіемъ.» Державинъ, поклонившись, сказалъ: «Счастливы Вы, Государыня, что не было въ Польшѣ такихъ твердыхъ вельможъ, каковъ былъ Филаретъ; они бы умерли, а такого постыднаго мира не подписали[475].» Ей это понравилось. Она улыбнулась и съ тѣхъ поръ примѣтнымъ образомъ стала отличать его, такъ что въ публичныхъ собраніяхъ, въ саду, иногда сажая его подлѣ себя на канапе, шептала на ухо ничего не значащія слова, показывая будто говоритъ о какихъ важныхъ дѣлахъ. Что это значило? Державинъ самъ не зналъ; но по соображенію съ случившимся тогда же разговоромъ графа Безбородки, который (потомъ) былъ княземъ, послѣ имѣлъ онъ поводъ думать, не имѣла ли Императрица, примѣтя твердый характеръ его, намѣренія поручить ему нѣкотораго важнаго намѣренія касательно наслѣдія послѣ ея трона. Графъ Безбородко, выпросясь въ отпускъ въ Москву и откланявшись съ Императрицею, вышедъ изъ

// С. 634

 

кабинета ея, зазвалъ Державина въ темную перегородку, бывшую въ секретарской комнатѣ, и на ухо сказалъ ему, что Императрица приказала ему отдать нѣкоторыя секретныя бумаги, касательныя до великаго князя: то какъ пришлетъ онъ къ нему послѣ обѣда, чтобъ пожаловалъ и принялъ у него; но неизвѣстно для чего, никого не приславъ, уѣхалъ въ Москву, и съ тѣхъ поръ Державинъ ни отъ кого ничего не слыхалъ о тѣхъ секретныхъ бумагахъ. Догадываются нѣкоторые тонкіе царедворцы, что онѣ тѣ самыя были, за открытіе которыхъ, по вступленіи на престолъ Императора Павла I, осыпалъ онъ отъ него благодѣяніями и пожалованъ княземъ. Впрочемъ съ достовѣрностію о семъ здѣсь говорить не можно; а иногда другіе, имѣющіе лучшія основанія, о томъ всю правду откроютъ свѣту.

Обратимся къ Державину. Онъ такимъ Императрицы уваженіемъ, которое обращало на него глаза завистливыхъ придворныхъ, пользовался недолго. 15-го іюля, читавъ дѣло Якобія, по наступленіи 7-го часа, въ который обыкновенно Государыня хаживала съ придворными въ Царскомъ Селѣ въ саду прогуливаться, вышелъ изъ кабинета въ свою комнату, дабы отправить нѣкоторыя ея повелѣнія по прочимъ дѣламъ, по коимъ онъ докладывалъ, и, окончивъ оныя, пошелъ въ садъ, дабы имѣть участіе въ прогулкѣ. Статсъ-секретарь Петръ Ивановичъ Турчаниновъ[476], встрѣтя его, говорилъ: «Государыня нѣчто скучна, и придворные какъ-то никакихъ не заводятъ игръ; пожалуй, братецъ, пойдемъ и заведемъ хотя горѣлки.» Державинъ послушался. Довелось ему съ своею парою ловить двухъ великихъ князей, Александра и Константина Павловичевъ; онъ погнался за Александромъ и, догоняя его на скользкомъ лугу, покатомъ къ пруду, упалъ и такъ сильно ударился о землю, что сдѣлался блѣденъ какъ мертвецъ. Онъ вывихнулъ въ плечѣ изъ состава лѣвую руку. Великіе князья и прочіе придворные подбѣжали къ нему и, поднявъ едва живаго, отвели его въ его комнату[477]. Хотя

// С. 635

 

вправили руку, но онъ не могъ одѣться и долженъ былъ оставаться дома обыкновенныхъ 6 недѣль, пока нѣсколько рука въ составѣ своемъ не затвердѣла. Въ сіе-то время недоброжелатели умѣли такъ расположить противъ его Императрицу, что онъ по выздоровленіи, когда явился къ ней, то нашелъ ее уже совсѣмъ перемѣнившеюся. При продолженіи Якобіева дѣла вспыхивала, возражала на его примѣчанія, и въ одинъ разъ съ гнѣвомъ спросила, кто ему приказалъ и какъ онъ смѣлъ съ соображеніемъ прочихъ подобныхъ рѣшенныхъ дѣлъ Сенатомъ выводить невинность Якобія. Онъ твердо ей отвѣтствовалъ: «Справедливость и Ваша слава, Государыня, чтобъ не погрѣшили чѣмъ въ правосудіи.» Она закраснѣлась и выслала его вонъ, какъ и нерѣдко то въ продолженіи сего дѣла случалось. Въ одинъ день, когда она приказала ему послѣ обѣда быть къ себѣ (это было въ октябрѣ мѣсяцѣ), случился чрезвычайный холодъ, буря, снѣгъ и дождь, и когда онъ, пріѣхавъ въ назначенный часъ, велѣлъ ей доложить, она чрезъ камердинера Тюльпина сказала: «Удивляюсь, какъ такая стужа вамъ гортани не захватитъ», и приказала ѣхать домой. Словомъ, какъ ни удаляла она рѣшеніе дѣла, но какъ не запретила продолжать оное, то наконецъ приказала заготовить проектъ указа, по представленіи котораго приказала просмотрѣть Безбородкѣ хотя оный; равно графъ Воронцовъ и господинъ Трощинскій[478] были въ семъ дѣлѣ замѣшаны по извѣтамъ доносителя, о коемъ ниже скажемъ, якобы въ присылкѣ имъ Якобіемъ богатыхъ подарковъ, состоящихъ въ дорогихъ мѣхахъ. — Указъ переписанъ набѣло и поднесенъ для подписанія. Но они, написавъ его, велѣли Безбородкѣ показать Терскому и

// С. 636

 

Шишковскому[479], открытымъ образомъ и сильно бравшимъ сторону князя Вяземскаго противъ Якобія, не найдутъ ли они въ немъ чего несправедливаго. Безбородко низкимъ почелъ для себя просмотрѣнный имъ указъ представлять якобы на апробацію Терскому и Шишковскому, которые сами никогда указовъ не писывали и по дѣламъ ими докладываемымъ, а всегда относились о томъ къ Безбородкѣ, который умѣлъ такъ вкрасться въ довѣренность Имиератрицы, что подъ видомъ хорошаго слуги по всѣмъ почти частямъ писывалъ указы, кромѣ, какъ выше значится, Державина, за что онъ къ нему и не весьма благорасположенъ былъ. Безбородко не исполнилъ самъ сего Императрицына приказанія, а поручилъ Державину, который, разсудя, что честолюбивые перекоры въ такомъ случаѣ не токмо неумѣстны, но и погрѣшительны, когда должно оправдать невиннаго, а вмѣсто того продолженіемъ времени угнетаютъ его участь, и тѣмъ самымъ такъ-сказать умерщвляютъ безчеловѣчно. Вслѣдствіе чего Державинъ показалъ указъ Терскому и Шишковскому и объявилъ имъ высочайшее повелѣніе, чтобъ они, знавъ дѣло, особливо Шишковскій, который, по особому имянному указу, былъ блюстителемъ при слушаніи его во 2-мъ Сената департаментѣ, сказали свое мнѣніе на указъ. Шишковскій былъ въ отличной довѣренности у Императрицы и у Вяземскаго по дѣламъ Тайной канцеляріи. Какъ и сіе дѣло слѣдовано было прежде Сената въ страшномъ ономъ судилищѣ, въ разсужденіи якобы возмущенія Якобіемъ Китайцевъ; то, взявъ на себя важный и присвоенный имъ, какъ всѣмъ извѣстно, таинственный, грозный тонъ, зачалъ придираться къ мелочамъ и толковать, якобы въ указѣ не соблюдена должная справедливость. «Слушай, Степанъ Ивановичъ», сказалъ ему неустрашимо Державинъ: «ты меня не собьешь съ пути мнимою тобою чрезвычайною къ тебѣ довѣренностію Императрицы и будто она желаетъ по извѣстнымъ тебѣ одному причинамъ осудить невиннаго. Нѣтъ, ты лучше мнѣ скажи, какую ты и отъ кого имѣлъ власть выставлять своею рукою

// С. 637

 

примѣчанія, которыя на дѣлѣ видны, осуждающія, строжае нежели существо дѣла и законы, обвиняемаго, и тѣмъ, совращая сенаторовъ съ стези истинной, замѣшалъ такъ дѣло, что нѣсколько лѣтъ имъ занимались и поднесли къ Императрицѣ нерѣшенымъ.» Шишковскій затрясся, поблѣднѣлъ и замолчалъ, а Терскій, будучи хитрѣе, увидя таковое неробкое противурѣчіе, сказалъ, что онъ въ указѣ ничего не находитъ справедливости противнаго, съ чѣмъ и Шишковскій согласяся, просилъ донести Императрицѣ, что они предъ правосудіемъ и милосердіемъ ея благоговѣютъ; но какъ Державинъ при семъ щекотливомъ случаѣ нѣсколько оплошалъ и, не поступивъ канцелярскимъ порядкомъ, не сдѣлалъ журнала и не далъ имъ подписать онаго, а доложилъ словесно отзывъ ихъ Императрицѣ, то сами они собою или по ихъ еще какимъ побочными дорогами внушеніямъ, не подписавъ указа, отдали-было еще оный на просмотрѣніе генералъ-прокурора Самойлова; но къ счастію Якобія, что Державинъ, шедши къ Государынѣ въ послѣдній разъ съ указомъ, зашелъ къ ея фавориту и, прочетши ему оный, объяснилъ всѣ обстоятельства: то когда отдавала она его Самойлову, вошелъ въ кабинетъ Зубовъ и спросилъ, что за бумагу она ему отдала, и когда услышалъ, что указъ о Якобіи, то донесъ, что и онъ видѣлъ и не примѣтилъ ничего сумнительнаго. Тогда Императрица, подписавъ оный, отдала генералъ-прокурору уже для исполненія. Должно здѣсь объяснить, что дѣло сіе приняло совершенное окончаніе, тогда какъ уже былъ Державинъ сенаторомъ слишкомъ два мѣсяца, то есть, какъ выше явствуетъ (стр. 634), 9-го ноября.

Источникъ и существо его были слѣдующія: въ 1783 году генералъ-поручикъ Якобій былъ пожалованъ сибирскимъ генералъ-губернаторомъ[480]. По связи Сената съ должностію его, необходимо было ему спознакомиться съ генералъ-прокуроромъ и

// С. 638

 

пріобрѣсть его къ себѣ благорасположеніе, чтό онъ и учинилъ. Бывъ всякій день въ домѣ, обласканъ былъ княгинею и прочими женщинами[481]живущими у князя, между коими понравилась ему дочь вышеупомянутаго оберъ-прокурора, что былъ послѣ сенаторомъ, Ивана Гавриловича Резанова[482], которая, какъ говорили злоязычники, была въ любовной связи съ княземъ и вѣроятно съ согласія княгини. Она, примѣтивъ сіе, сказала супругу. Рады были такому жениху и стали принимать его еще дружественнѣе, довели до настоящаго сватовста: уже женихъ невѣсту дарилъ бриліантами. Искреннею ли любовію плѣненъ былъ генералъ-губернаторъ къ сей дѣвицѣ, или только (чтобъ) чрезъ нее получить всѣ требованія и прихоти свои отъ генералъ-прокурора, какъ-то опредѣлять въ мѣста кого, куда хотѣлъ, давать чины своимъ приверженцамъ и прочее; но сіе очень много значило, а особливо въ такомъ отдаленіи, каковъ пространный Сибирскій край. Всѣ думали, что онъ женившись уже отправится къ своей должности. Ожидали только докладу Императрицѣ; но наканунѣ онаго любимецъ ея, бывшій тогда, Александръ Дмитріевичъ Ланской[483], призываетъ его къ себѣ, спрашиваетъ о справедливости разнесшагося слуха и запрещаетъ именемъ Императрицы совершать сіе супружество, а напротивъ того объявляетъ ея волю, чтобъ онъ поскорѣе ѣхалъ въ назначенное ему мѣсто и открывалъ въ Иркутскѣ губернію по образу ея учрежденія. Къ сему враждующая противъ князя Вяземскаго партія, графы Безбородко, Воронцовъ и прочіе, прибавила, будто Императрица проговорила: «Я не хочу, чтобъ князь Вяземскій выдавалъ свою Резанову за Якобія и за ней жаловалъ ему въ приданое Сибирь.» Можетъ-быть, подъ симъ она разумѣла, что если будутъ въ тѣсномъ и столь короткомъ между собою союзѣ генералъ-прокуроръ съ генералъ-губернаторомъ, то цѣлый край, столь обширный и отдаленный,

// С. 639

 

будетъ въ совершенномъ ихъ порабощеніи, и правды уже тамъ не узнáетъ. Она, зная ихъ характеры, можетъ-быть была и права. Какъ бы то ни было, только Якобій, пріѣхавъ изъ дворца, сталъ спѣшить отъѣздомъ и говорить, что ему никакъ прежде онаго брака совершить не можно, и что онъ, обозрѣвъ и открывъ губернію, не умедлитъ, по обыкновенію другихъ генералъ-губернаторовъ, пріѣхать къ Императрицѣ о томъ съ рапортомъ, и тогда непремѣнно женится. Хотя непріятно сіе было всему дому кн. Вяземскаго; но нечего было дѣлать: Якобій отправился. Годъ прошелъ. Онъ обозрѣлъ и открылъ губернію; но самъ не пріѣхалъ, по волѣ ли то Императрицы, или самъ собою, а прислалъ только рапортъ, что за нѣкоторыми важными причинами быть скоро въ столицу не можетъ, для того и невѣстѣ отказалъ. Это было громомъ столь знаменитому дому и поруганіемъ какъ ему, такъ и сговоренной дѣвицѣ. Получа сіе извѣстіе, князь, сказываютъ, проговорился, что онъ живъ не будетъ, ежели не отомститъ такую наглую обиду[484]. Кто у нихъ по справедливости виноватъ, Богъ знаетъ. Самъ ли собою это сдѣлалъ Якобій, или во угожденіе двора, но, имѣя великую душу, кажется бы нашелъ средство иначе поступить. Съ другой стороны, столь низку быть генералъ-прокурору, какъ ниже увидимъ, непростительно.

Какъ бы то ни было, только чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ разрыва свадьбы, то есть въ 1785-мъ году, нѣкто, — помнится, титулярный или надворный совѣтникъ Парфентьевъ[485], бывшій у Якобія въ канцеляріи между канцелярскими служителями и по неудовольствію отъ него вышедшій въ отставку, — прислалъ къ Мамонову, бывшему тогда любимцемъ у Императрицы (недоброжелательствовавшему Безбородкѣ и всей его

// С. 640

 

партіи, слѣдовательно и Якобію), или къ кому другому, но только не къ Вяземскому, доносъ на иркутскаго генералъ-губернагора, въ которомъ взводилъ на него многія вины, какъ-то самовластіе въ переводѣ съ мѣста на мѣсто чиновниковъ, въ отдачѣ ихъ несправедливо подъ судъ, и прочіе пристрастные поступки, кромѣ взятокъ и корыстолюбія. Но главнѣйшія и важнѣйшія изъ нихъ были два дѣла подъ названіемъ Иркутскаго и Баргузинскаго: первое — въ томъ, что якобы желалъ онъ возмутить противъ Россіи Китайцевъ, дабы, заведши войну, пріобрѣсть къ себѣ больше отъ Императрицы уваженія, и сіе доказывалъ онъ письмомъ секретаря Якобіева Осинина[486] къ пограничному Петропавловской крѣпости коменданту Алексѣеву; второе — въ закупкѣ съ ущербомъ казны на сибирскій корпусъ провіанта. Доносъ сей доведенъ до рукъ Императрицы. Его слишкомъ Мамоновъ и Вяземской уважили, и хотя послѣдній изъ хитрости, чтобъ отдалить отъ себя всякое подозрѣніе, отъ производства дѣла отказался; но однакоже оно, какъ бы великой тайности подлежащее, поручено для изслѣдованія Тайной канцеляріи, то есть Шишковскому. Тотъ доносителя Парфентьева и прочихъ допрашивалъ, а Якобію, вызвавъ его изъ губерніи, не допустивъ до двора[487], задавалъ въ Пегербургѣ противъ доносовъ вопросные пункты, которые и преданы были сужденію Сената, какъ выше явствуетъ, подъ надзрѣніемъ Шишковскаго.

Сіи вопросы и на нихъ отвѣты, а равно и сенатское положеніе, какъ выше явствуетъ, чрезъ четыре мѣсяца Государыня всякій день прочитывала; а какъ Державинъ въ примѣчаніяхъ своихъ оказалъ свое сумнѣніе, почему Сенатъ привязывался только къ письму Осинина, писанному имъ къ коменданту Алексѣеву, въ которомъ Осининъ раскаявшись, себя зарѣзалъ, говоря,

// С. 641

 

что Якобій о томъ не зналъ и ни въ чемъ не виновенъ; а напротивъ того о подлинномъ секретномъ ордерѣ, данномъ Якобіемъ нѣкоторому персіянину Юсупову, чтобъ онъ подговаривалъ къ намъ отъ Китайцевъ бѣжать Мунгаловъ, и о второмъ данномъ коменданту Алексѣеву, чтобы онъ былъ остороженъ и въ случаѣ нападенія отъ Китайцевъ защищалъ бы крѣпость военною рукою, Якобій ни однимъ словомъ спрашиванъ не былъ, какъ онъ смѣлъ и отъ кого имѣлъ повелѣніе давать такія подчиненнымъ своимъ повелѣнія, которыя могли возмутить спокойныхъ въ сосѣдствѣ Китайцевъ; то Государыня вспомнивъ, какъ сказали, отъ кого имѣлъ повелѣніе: «Я ему секретно приказывала, сперва словесно въ эрмитажѣ; а потомъ, помнится мнѣ, я дала указъ о томъ иностранной коллегіи, по той причинѣ, что какъ Китайцы переманили отъ меня астраханскихъ къ себѣ Калмыковъ, то я хотѣла тѣмъ же имъ заплатить, подговоря Мунгаловъ». По справкѣ дѣйствительно нашелся въ иностранной коллегіи тотъ указъ; но Якобій о немъ молчалъ, потому что онъ былъ секретный; а по какому поводу даны были Юсупову и Алексѣеву помянутыя нарушавшія спокойствіе сосѣдей повелѣнія, о томъ Сенатъ, съ умысломъ или по недогадкѣ Якобія, не спрашивалъ, а привязывался только къ письму Осинина, писанному къ Алексѣеву, по вѣтрености ли, или по невѣдѣнію того Императрицына повелѣнія, чтобы при заведеніи войны начальникъ его, слѣдовательно и онъ, могли какое-либо получить за свои труды награжденіе. Словомъ, Императрица, — бывъ доказана о невинности Якобія въ семъ важномъ пунктѣ и о некорыствованіи его при закупкѣ въ Баргузинѣ провіанта, который закупали провіантскіе и отъ него посланные чиновники, — признавъ невиннымъ[488], резолюцію свою вкратцѣ собственною своей рукою написала, и какими именно словами начать укорительный указъ Сенату: что онъ занимался столько лѣтъ сущими и ничего не значащими

// C. 642

 

сплетнями[489]. За нѣкоторыя же небольшія погрѣшности и слабость въ отправленіи должности, по состоявшемуся тогда милостивому манифесту, учиненъ Якобію выговоръ, а Парфентьевъ за смуту и клеветы хотя строжайшему по законамъ подлежалъ наказанію, но по милосердію, или паче по прозорливости, откуда и отъ кого проистекла сія смута[490], лишенъ чиновъ и велѣно ему, не въѣзжая ни въ которую изъ столицъ, жить въ уѣздныхъ городахъ. Вотъ чѣмъ кончилось сіе огромное или, лучше сказать, попусту-шумное дѣло. Вяземскій, не мѣшаясь въ него, умѣлъ такъ искусно стороною дѣйствовать, что весь Сенатъ былъ на его сторонѣ, кромѣ сенаторовъ Ѳедора Ивановича Глѣбова[491] и Алексѣя Васильевича Нарышкина[492], изъ коихъ первый не соглашался съ нѣкоторыми чрезвычайно строгими заключеніями на счетъ обвиняемаго, а послѣдній вовсе противное далъ мнѣніе, которымъ оправдывалъ Якобія; но хотя имѣлъ онъ благородныя чувствованія и чистое о дѣлѣ понятіе, но, по неупражненію ли въ канцелярскомъ слогѣ, или по скорости, написалъ голосъ свой едва вразумительно или почти непонятно, то и подверженъ былъ не токмо смѣху, но самому отъ Вяземскаго по канцелярскому обряду неуваженію, такъ что по обнесенію его Императрицѣ Мамоновымъ въ пристрастіи къ партіи Безбородки, Воронцова и Якобія, принужденъ былъ выпроситься въ отпускъ и оставить вовсе службу, уѣхавъ въ чужіе краи.

Вмѣстѣ съ симъ тогда же почти окончены Державинымъ не меньше важныя два дѣла, а именно коммиссаріатское и банкирское: коммиссаріатское, наченшееся съ 1775-го или 1776 года во время самой большой силы князя Потемкина, когда происходили на санкпетербургскій винный откупъ торги. Сей всемогущій любимецъ, взявъ подъ покровительство свое купца Логинова[493],

// С. 643

 

выпросилъ ему подъ свое поручительство, безъ всякихъ залоговъ, у Государыни тотъ с-петербургскій откупъ безъ переторжки, съ тѣмъ что онъ, по окончаніи откупа, по совѣсти объявитъ всю свою прибыль, полученную имъ сверхъ сложности, на которую торговались. Но какъ у Логинова не было наличныхъ денегъ, чѣмъ вступить въ откупъ, то и взялъ онъ заимообразно тайнымъ образомъ въ Москвѣ изъ коммиссаріатскихъ суммъ, чрезъ казначея Руднева, казенныхъ денегъ 400,000 руб., съ тѣмъ что изъ первой выручки по откупу взнесетъ оныя обратно въ казну; не помню чрезъ кого, а кажется, чрезъ нѣкоего коммиссаріатскаго же вѣдомства чиновника Выродова, учинилось сіе извѣстнымъ, и пошло слѣдствіе. Князь Потемкинъ подъ рукою и, по связи съ нимъ, Александръ Ивановичъ Глѣбовъ, бывшій генералъ-коммиссаромъ[494], съ котораго, можетъ быть, согласія и деньги Рудневымъ Логинову выданы, покровительствовали или проволачивали всевозможнымъ образомъ сіе дѣло, такъ что, хотя Глѣбовъ пожалованъ около того времени или, яснѣе сказать, отлученъ отъ коммиссаріата въ смоленскіе генералъ-губернаторы, смѣненъ и отданъ подъ слѣдствіе но настоянію генералъ-прокурора князя Вяземскаго; но со всѣмъ тѣмъ Логиновъ, требованный къ очнымъ ставкамъ противъ Руднева, хотя всѣмъ былъ виденъ проживающимъ въ Петербургѣ, но не сысканъ и не представленъ въ Москву около 20 лѣтъ. Между тѣмъ, вскорѣ по взятіи откупа, Логиновъ поссорился съ товарищемъ своимъ, купцомъ Савинымъ, и, заплатя ему нѣкоторую сумму, обѣщавъ изъ прибыли еще наградить, оттеръ отъ откупа. Савинъ, бывъ тѣмъ недоволенъ, завелъ дѣло, которое, по сильной сторонѣ Логинова, тянулось по 1792 годъ въ петербургскомъ надворномъ судѣ, такъ что не могъ рѣшенія дождаться. По сей причинѣ подалъ онъ къ Державину на высочайшее имя письмо — доносъ, въ которомъ жаловался, что Логиновъ по окончаніи откупа его обидѣлъ и не открылъ прямой сложности правительству и не внесъ

// С. 644

 

обѣщанной имъ въ казну изъ прибыли десятой доли на богоугодныя дѣла, а вмѣсто того сдѣлалъ только народный извѣстный праздникъ въ зимнее время, въ Воронцовскомъ домѣ[495], въ которомъ перепоилъ народъ допьяна, такъ что нѣсколько сотъ человѣкъ померзло, чтό и было самая правда: полиція подобрала мертвыхъ тѣлъ поутру, какъ достовѣрно тогда увѣряли, до 400 человѣкъ[496]. Государыня, выслушавъ сіе Савина прошеніе, приказала Державину призвать Логинова къ себѣ и велѣть ему, чтобъ онъ по совѣсти объявилъ ей всю сложность вина и прибыль настоящую свою отъ того. Логиновъ, хотя князь Потемкинъ, могущій его покровитель, уже тогда не существовалъ въ живыхъ, но надѣялся на приверженцевъ и на родню сего вельможи, бывшихъ ему пріятелями, такъ спѣсиво принялъ повелѣніе Императрицы, что не хотѣлъ почти и отвѣчать порядочно Державину, сказавъ: «онъ не вѣритъ, чтобъ такое повелѣніе дала Государыня, которая царствуетъ по законамъ. Когда дѣло по доносу Савина производится въ надворномъ судѣ, то оно тамъ и въ прочихъ учрежденныхъ вышнихъ судахъ своимъ порядкомъ и окончиться долженствуетъ, а принуждать его къ какому-то еще

// С. 645

 

совѣстному признанію въ прибыляхъ его послѣ того, какъ уже онъ сдѣлалъ изъ нихъ казнѣ пожертвованіе, давъ народу публичный праздникъ, не думаетъ онъ, чтобъ воля была на то Императрицы.» Державинъ, услышавъ такой высокомѣрный сего откупщика отвѣтъ, тотчасъ написалъ на бумагѣ высочайшее повелѣніе и, отдавъ ему, велѣлъ на оное отвѣтствовать письменно же, и о семъ тогда же донесъ Государынѣ, которая отозвалась съ неудовольствіемъ: «Хорошо, посмотримъ. Я укрощу спесь.»

Черезъ нѣсколько дёнъ отдала Императрица Державину письмо его Логинова, въ которомъ жаловался онъ ей на призывъ (его) къ нему несообразный съ законами, на принужденіе и тому подобное, доказывая все то съ своими разсужденіями. При отдачѣ письма сказала: «Когда такъ, то произведи жъ дѣло по законамъ и надзирай по всѣмъ мѣстамъ за нимъ. Я тебя дѣлаю моимъ стряпчимъ и ни на комъ какъ на тебѣ взыщу несправедливое его рѣшеніе.» Получа таковое повелѣніе, призвавъ къ себѣ казенныхъ дѣлъ стряпчаго, велѣлъ ему принесть изъ дѣла обстоятельную записку, далъ ему наставленіе понуждать судъ, потомъ палату и предостерегать пользу казенную. Такимъ образомъ довелъ въ Сенатъ и до общаго собранія; а когда уже былъ сенаторомъ, подалъ свой голосъ, прочетши оный напередъ Императрицѣ, противъ всего Сената, который ему благопріятствовалъ, какъ и бывшій тогда уже генералъ-прокуроромъ графъ Самойловъ по родству съ покойнымъ княземъ Потемкинымъ защищалъ, сколько могъ, его приверженца; но ничто не помогло. Вся канцелярская крючкотворная дружина противъ истины, защищаемой Державинымъ законами, не устояла, и единогласно опредѣлено съ Логинова по симъ двумъ дѣламъ, то есть по коммиссаріатскому и откупному, взыскать въ казну болѣе двухъ милліоновъ рублей, которые нѣкоторою частію и взысканы; а остальные уже при Императорѣ Александрѣ, по стряпнѣ г. Новосильцова или, лучше, секретаря его Дружинина, за алтыны прощены. Для любопытныхъ нужнымъ почитается присовокупить, что въ то время какъ Логиновъ подавалъ жалобу Императрицѣ на Державина, служащій у него въ канцеляріи надворнымъ совѣтникомъ

// С. 646

 

Николай Петровичъ Резановъ[497] (чтό послѣ въ 1803 году объѣзжалъ около свѣта на корабляхъ Американской компаніи Надеждѣ и Невѣ и былъ отправленъ въ качествѣ посланника къ Японскому императору) принесъ ему вчернѣ руки Василія Степановича Попова то самое письмо, которымъ Логиновъ жаловался на Державина, выданное ему по дружбѣ отъ одного канцелярскаго служителя, служащаго въ канцеляріи Попова, съ тѣмъ чтобъ показать его Императрицѣ[498], дабы тѣмъ уважить трудность успѣха сего дѣла, когда таковые Логинову находятся защитники; но Державинъ, подумавъ, что писать для пріятелей своихъ всѣмъ запрещать было бы тираническое правленіе и что сдѣлаетъ симъ только г. Попову вредъ, когда онъ подпадетъ чрезъ то письмо подъ гнѣвъ у Императрицы, а казна не получитъ никакой отъ того прибыли, ибо не письмо или кто оное писалъ, но содержаніе онаго обвиняетъ или оправдывастъ просителя; а потому, не принявъ онаго, велѣлъ отнесть къ тому, отъ кого получилъ оное, примолвя, что онъ такими низкими средствами не выслуживается; о чемъ никогда и господину Попову не сказывалъ.

Банкирское же дѣло было слѣдующаго содержанія. Банкиръ Сутерландъ былъ со всѣми вельможами въ великой связи, потому что онъ имъ ссужалъ казенныя деньги, которыя онъ принималъ изъ Государственнаго казначейства для перевода въ чужіе краи, по случающимся тамъ министерскимъ надобностямъ. Такихъ суммъ считалося по казначейству переведенными въ Англію до 6,000,000 гульденовъ, чтό сдѣлаетъ на наши деньги до 2-хъ милліоновъ рублей; но какъ министръ оттуда донесъ Императрицѣ, что онъ повелѣнія ея выполнить не могъ по неполученію имъ денегъ, справились въ казначействѣ и оказалось, что Сутерланду, чрезъ уполномоченнаго его повѣреннаго Диго, деньги отданы. Справились по книгамъ Сутерланда: нашли, что отъ него въ Англію еще не переведены; требовали, чтобъ тотчасъ перевелъ; но онъ, не имѣя денегъ, объявилъ себя банкротомъ. Императрица

// С. 647

 

приказала о семъ банкротствѣ изслѣдовать и поручила то служившему въ 3-й экспедиціи о государственныхъ доходахъ дѣйствительному статскому совѣтнику Васильеву, генералъ-провіантмейстеру Петру Ивановичу Новосильцову и статсъ-секретарю Державину[499]. Они открыли, что всѣ казенныя деньги у Сутерланда перебраны были заимообразно по роспискамъ и безъ росписокъ самыми знатными ближними окружающими Императрицу боярами, какъ-то: княземъ Потемкинымъ, княземъ Вяземскимъ, графомъ Безбородкою, вице-канцлеромъ Остерманомъ, Морковымъ и прочими, даже и великимъ княземъ Павломъ Петровичемъ, которые ему не заплатили, а сверхъ того и самъ онъ употребилъ знатныя суммы на свои надобности. Князь Вяземскій, графъ Безбородко тотчасъ свой долгъ взнесли, а прочіе сказали, что воля Государынина: они со временемъ заплотятъ, а теперь у нихъ денегъ нѣтъ. Государыня велѣла поступить по законамъ. Сутерландъ отравилъ себя ядомъ[500]; контора запечатана, и велѣно ее помянутымъ тремъ чиновникамъ съ самаго ея начала счесть. По счетамъ между прочимъ оказалось, что въ прошломъ году выдано одному стряпчему по дѣлу съ графомъ Моцениго 15,000 рублей; но поелику то дѣло, какъ выше явствуетъ, разсматривалъ одинъ Державинъ, что при немъ даже по бытности его въ отставкѣ тогда и секретаря никакого не было, слѣдовательно тѣ деньги дошли до него. Такъ и товарищи его хотя не говорили явно, но ужимками своими дали ему то знать. Онъ симъ обидѣлся, просилъ Государыню, чтобъ приказала изслѣдовать. Она, помолчавъ, съ нѣкоторымъ родомъ неуваженія сказала: «Ну что слѣдовать? Вѣдь это и вездѣ водится.» Державина сіе поразило, и онъ на тотъ разъ снесъ сей холодный, обидный ему отвѣтъ; но когда поднесъ по приказанію ея сочиненную имъ вѣдомость, кто именно и сколько денегъ разобралъ, то убѣдительно просилъ, чтобъ велѣла строго спросить, для кого онъ тѣ деньги взялъ, и

// С. 648

 

ежели не себѣ, то кому ихъ отдалъ, за что и кому именно? Съ трудомъ Императрица дала на то свое соизволеніе, приказавъ однако никому иному, а ему же Державину того стряпчаго спросить. Когда Державинъ пріѣхалъ въ домъ стряпчаго, и по имянному повелѣнію попросилъ его, то онъ оробѣвъ, никакого отвѣту не далъ, говоря, что онъ въ замѣшательствѣ не можетъ припомнить; просилъ, чтобъ ему до утра отсрочено было. Державинъ не смѣлъ употребить строгаго домогательства, далъ до утра сроку. Стряпчій письменно показалъ, что далъ 5000 р. генералъ-маіору Степану Васильевичу Перфильеву[501], а остальныя племяннику графа Николая Ивановича Салтыкова[502], Петру Николаевичу Голицыну, зайчикомъ прозывавшемуся, заимообразно, за то чтобъ, по знакомству съ ними Державина, они просили его о благосклонности и покровительствѣ Сутерланду. Кончено было сіе дѣло тѣмъ, что съ него стряпчаго и съ прочихъ, которые забирали изъ конторы у Сутерланда деньги, потому что они казенныя, велѣно было взыскать, и ежели у нихъ наличныхъ нѣтъ, то изъ ихъ имѣнія, гдѣ какое у кого найдется, кромѣ Цесаревича и князя Потемкина, которыя велѣно было принять на счетъ казны. Взысканіе то поручено было чрезъ Сенатъ сдѣлать государственному казначею и генералъ-прокурору графу Самойлову, ибо онъ обоими тѣми важными постами управлялъ; но взыскано ли все, что изъ казны расхищено, неизвѣстно.

Между тѣмъ при производствѣ сего дѣла случился довольно любопытный анекдотъ, который не должно изъ виду выпустить. По окончаніи Якобіева дѣла, которымъ Государыня сначала была недовольна и, какъ выше видно, всячески отъ рѣшенія его уклонялась, дабы стыдно ей не было, что она столь неосторожно строгое завела изслѣдованіе попустякамъ, какъ сама о томъ въ указѣ своемъ сказала; но когда чрезъ оберъ-полиціймейстера Глазова услышала молву народную, что ее до небесъ превозносили за оказанное ею правосудіе и милосердіе при рѣшеніи сего дѣла, то была очень довольна и, призвавъ Державина къ себѣ, который уже былъ сенаторомъ, изъявила ему за трудъ его свое

// С. 649

 

удовольствіе. Онъ при семъ случаѣ спросилъ, прикажетъ ли она ему оканчивать помянутое Сутерландово дѣло, которое уже давно (производится), а также и прочія, или сдать ихъ, не докладывая, преемнику его Трощинскому[503]. Она спросила: «Да гдѣ Сутерландово дѣло?» Здѣсь. «Взнеси его сюды и положи вотъ тутъ на столикъ, а послѣ обѣда, въ извѣстный часъ, пріѣзжай и доложи.» Она была тогда въ своемъ кабинетѣ, гдѣ, по обыкновенію сидя за большимъ письменнымъ своимъ столомъ, занималась сочиненіемъ Россійской Исторіи. Державинъ, взявъ изъ секретарской въ салфеткѣ завязанное Сутерландово дѣло, взнесъ въ кабинетъ и положилъ предъ ея лицомъ, на тотъ самый столикъ, на который она его положить приказала, откланялся и спокойно пріѣхалъ домой. Послѣ онъ узналъ, какъ ему сказывалъ Храповицкій, что часъ спустя по выходѣ его, кончивъ свою работу, подошла она къ тому столику и, развязавъ салфетку, увидѣла въ ней кипу бумагъ: вспыхнула, велѣла кликнуть Храповицкаго и съ чрезвычайнымъ гнѣвомъ спрашивала Храповицкаго, что это за бумаги? Онъ не знаетъ, а видѣлъ, что ихъ Державинъ принесъ. «Державинъ!» вскрикнула она грозно: «такъ онъ меня еще хочетъ столько же мучить какъ и Якобіевскимъ дѣломъ. Нѣтъ! Я покажу ему, что онъ меня за носъ не поведетъ. Пусть его придетъ сюды.» Словомъ, много говорила гнѣвнаго, а по какой причинѣ, никому неизвѣстно; догадывались однако тонкіе царедворцы: помечталось ей, что будто Державинъ, несмотря на то, что пожалованъ въ сенаторы, хотѣлъ, подъ видомъ окончанія всѣхъ бывшихъ у него нерѣшеныхъ дѣлъ, при ней противъ воли ея удерживаться, отправляя вмѣстѣ сенаторскую и статсъ-секретарскую должность, что было противъ ея правилъ. Итакъ Державинъ, не зная ничего о всемъ вышепроисходящемъ, въ назначенный часъ приходитъ въ секретарскую, находитъ тутъ камердинеровъ, страшными лицами на него смотрящихъ, приказываетъ доложить; велятъ ждать. Наконецъ выходитъ отъ Государыни графъ Алексѣй Ивановичъ Мусинъ-Пушкинъ, который тогда былъ въ Синодѣ оберъ-прокуроромъ[504], который обошелся съ нимъ также

// С. 650

 

весьма сухо. Призываютъ къ Государынѣ изъ другой комнаты Василія Степановича Попова, который тамъ ожидалъ ея повелѣнія. Лишь только онъ входитъ, велятъ ему садиться по старому на стулъ и зовутъ въ ту жъ минуту Державина; чего никогда ни съ кѣмъ не бывало, чтобъ при свидѣтельствѣ третьяго, не участвующаго въ томъ дѣлѣ, кто-либо докладывалъ. Державинъ входитъ, видитъ Государыню въ чрезвычайномъ гнѣвѣ, такъ что лицо пылаетъ огнемъ, скулы трясутся. Тихимъ, но грознымъ голосомъ говоритъ: «Докладывай.» Державинъ спрашиваетъ — по краткой или пространной запискѣ докладывать? «По краткой», отвѣчала. Онъ зачалъ читать; а она, почти не внимая, безпрестанно поглядывала на Попова. Державинъ, не зная ничему этому никакой причины, равнодушно кончилъ и, вставъ со стула, вопросилъ, чтό приказать изволитъ? Она снисходительнѣе прежняго сказала: «Я ничего не поняла; приходи завтра и прочти мнѣ пространную записку.» Такимъ образомъ сіе странное присутствіе кончилось. Послѣ господинъ Поповъ сказывалъ, что она, призвавъ его скоро послѣ обѣда, жаловалась ему, что будто Державинъ не токмо грубитъ ей, но и бранится при докладахъ, то призвала его быть свидѣтелемъ[505]. Но какъ никогда этого не было

// С. 651

 

и быть не могло, то — клевета ли какая взведенная, или что другое, чѣмъ приведена она была на него въ раздраженіе, — кончилось ничѣмъ.

На другой день, вслѣдствіе приказанія ея, съ тѣмъ же дѣломъ въ обыкновенный часъ пріѣхалъ, принятъ былъ милостиво и даже извинилась, что вчерась горячо поступила, примолвя, что «ты и самъ горячъ, все споришь со мною.» — «О чемъ мнѣ, Государыня, спорить? я только читаю, что въ дѣлѣ есть, и я не виноватъ, чтό такія непріятныя дѣла вамъ долженъ докладывать.» — «Ну, полно, не сердись, прости меня. Читай, чтό ты принесъ.» Тогда зачалъ читать пространную записку и реестръ, кѣмъ сколько казенныхъ денегъ изъ кассы у Сутерланда забрано. Первый явился князь Потемкинъ, который взялъ 800,000 рублей. Извинивъ, что онъ многія надобности имѣлъ по службѣ и нерѣдко издерживалъ свои деньги, приказала принять на счетъ свой Государственному казначейству. Иные приказала взыскать, другіе небольшіе простить долги; но когда дошло до великаго князя Павла Петровича, то, перемѣнивъ тонъ, зачала жаловаться, что онъ мотаетъ, строитъ такія безпрестанно строенія, въ которыхъ нужды нѣтъ: «не знаю, что съ нимъ дѣлать,» и такія продолжая съ неудовольствіемъ (подобныя) рѣчи, ждала какъ бы на нихъ согласія; но Державинъ, не умѣя играть роли хитраго царедворца, потупя глаза, не говорилъ ни слова. Она, видя то, спросила: «Что ты молчишь?» Тогда онъ ей тихо проговорилъ, что Наслѣдника съ Императрицею судить не можетъ, и закрылъ бумагу. Съ симъ словомъ она вспыхнула, закраснѣлась и закричала: «Поди вонь!» Онъ вышелъ въ крайнемъ смущеніи, не зная, что дѣлать. Рѣшился зайти въ комнату къ фавориту. «Вступитесь хотя вы за меня, Платонъ Александровичъ», сказалъ онъ ему съ преисполненнымъ горести духомъ: «поручаютъ мнѣ непріятныя дѣла, и что я докладываю всю истину, какова она въ бумагахъ, то Государыня гнѣвается, и теперь по Сутерландову

// С. 652

 

банкротству такъ раздражена, что выгнала отъ себя вонъ. Я ли виноватъ, что ее обворовываютъ? да я и не напрашивался не токмо на это, но ни на какія дѣла; но мнѣ ихъ поручаютъ, а Государыня на меня гнѣвается, будто я тому причиною.» Онъ его успокоилъ и, знать что тотъ же вечеръ говорилъ, что на другой день, выслушавъ порядочно всѣ бумаги, дали резолюцію чтобъ, какъ выше сказано, генералъ-прокуроръ и государственный казначей предложилъ Сенату взыскать деньги съ кого слѣдуетъ по законамъ. Тѣмъ дѣло сіе и кончилось. Надобно примѣтить, что подобныя непріятныя дѣла можетъ-быть и съ умыслу, какъ старшій между статсъ-секретарями, графъ Безбородко всегда сообщалъ Державину, подъ видомъ что онъ прочихъ справедливѣе, дѣльнѣе и прилежнѣе; а самой вещію, какъ онъ имъ всѣмъ ревностію и правдою своею былъ непріятенъ или, лучше сказать, опасенъ, то чтобъ онъ наскучилъ Императрицѣ и остудился въ ея мысляхъ; чтό совершенно и сдѣлалось, а особливо когда графъ Николай Ивановичъ Салтыковъ съ своей стороны хитрыми своими ужимками и внушеніями, какъ графъ Дмитрій Александровичъ[506] по дружбѣ сказывалъ Державину, сдѣлалъ о немъ какія-то непріятныя впечатлѣнія Императрицѣ, также съ другой стороны и прежде бывшая его большая пріятельница княгиня Дашкова. Первый — за то что, по вступившему на имя Императрицы одного Донскаго чиновника доносу, приказалъ онъ взять изъ военной коллегіи справки, въ которой былъ Салтыковъ президентомъ, о чрезвычайныхъ злоупотребленіяхъ той коллегіи, что за деньги производились неслужащіе малолѣтки и разночинцы въ оберъ-офицеры и тѣмъ отнимали линію у достойныхъ заслуженныхъ унтеръ-офицеровъ и казаковъ. Вторая — что по просьбѣ на высочайшее имя бывшаго при Академіи Наукъ извѣстнаго механика Кулибина, докладывалъ онъ Государынѣ, не спросяся съ нею, поелику она была той Академіи директоромъ и того Кулибина за какую-то неисполненную ей услугу не жаловала и даже гнала, и выпросилъ ему къ получаемому имъ жалованью 300 рублей, въ сравненіе съ профессорами,

// С. 653

 

еще 1500 рублей и казенную квартиру[507], а также по ходатайству ея за нѣкоторыхъ людей, не испросилъ имъ за какія-то поднесенныя ими художественныя бездѣлки подарковъ и награжденій: хотя это и не относилось прямо до его обязанности, но должно было испрашивать чрезъ любимца; она такъ разсердилась, что пріѣхавшему ему въ праздничный день съ визитомъ вмѣстѣ съ женою наговорила, по вспыльчивому ея или, лучше, сумасшедшему нраву, премножество грубостей, даже на счетъ Императрицы, что она подписываетъ такіе указы, которыхъ сама не знаетъ, и тому подобное, такъ что онъ не вытерпѣлъ, уѣхалъ и съ тѣхъ поръ былъ съ нею незнакомъ; а она, какъ боялась, чтобъ онъ не довелъ до свѣдѣнія Государыни говореннаго ею на ея счетъ, то забѣжавъ, сколько извѣстно было, чрезъ Марью Савишну Перекусихину, приближеннѣйшую къ Государынѣ даму[508], и брата фаворитова графа Валеріана Александровича, наболтала какіе-то вздоры, которымъ хотя въ полной мѣрѣ и не повѣрили, но поселила въ сердцѣ остуду, которая примѣчена была Державинымъ по самую ея кончину. Можетъ-быть и за то, что онъ по желанію ея, видя дворскія хитрости и безпрестанные себѣ толчки, не собрался съ духомъ и не могъ такихъ ей тонкихъ писать похвалъ, каковы въ одѣ Фелицѣ и тому подобныхъ сочиненіяхъ, которыя имъ писаны не въ бытность его еще при дворѣ: ибо издалека тѣ предметы, которые ему казались божественными и приводили духъ его въ воспламененіе, явились ему, при приближеніи къ двору, весьма человѣческими и даже низкими и недостойными великой Екатерины, то и охладѣлъ такъ его духъ, что онъ почти ничего не могъ написать горячимъ чистымъ сердцемъ въ похвалу ея[509]. Напримѣръ, я скажу, что она управляла государствомъ и самымъ правосудіемъ болѣе по политикѣ или своимъ видамъ, нежели по святой правдѣ. Вотъ тому доказательства:

1-е. Будучи позванъ въ одинъ разъ Державинъ съ дѣломъ

// С. 654

 

въ кабинетъ послѣ бывшаго тамъ г. Терскаго, нашелъ ее ропщущею. «Какъ», говорила она, «въ Псковѣ продается соль по 2 рубли пудъ, слышалъ ли ты?» — «Нѣтъ, Государыня.» — «Развѣдай же пожалуй.» — «Слышу. У меня на сихъ дняхъ оттуда пріѣхалъ родственникъ.» Это былъ Николай Петровичъ Яхонтовъ[510], который дѣйствительно сказалъ про многія злоупотребленія, казенною палатою чинимыя чрезъ одного откупщика Городецкаго, и о дороговизнѣ соли. Державинъ донесъ о всемъ томъ на другой день Императрицѣ. Она приказала ему написагь его рукою записку отъ его имени, родомъ доноса, и препроводить оную для изслѣдованія къ генералъ-губернатору, находившемуся тогда въ Петербургѣ, Осипу Андреевичу Игельштрому[511] — «Нѣтъ, Государыня», Державинъ ей сказалъ: «я вамъ не доносилъ самъ отъ себя, а вы изволили приказать развѣдать, и я чтό слышалъ, то вамъ и доложилъ.» — «Хорошо», сказала; «напиши какъ знаешь.» Но едва успѣлъ онъ отъ нея выдти, то позвала она къ себѣ статсъ же секретаря Петра Ивановича Турчанинова, который, отъ нея возвратясь съ приказаніями ея, или самъ отъ себя на ухо шепнулъ ему, что приказала она увѣдомить о дошедшемъ до нея слухѣ Ивана Ивановича Кушелева[512], свояка тамошняго вице-губернатора Брылкина, который былъ женатъ на родной сестрѣ покойнаго, бывшаго ея фаворита, Александра Дмитріевича Ланскаго, дабы онъ послалъ къ Брылкину нарочнаго и остерегъ его, чтобъ онъ взялъ свои мѣры, когда генералъ-губернаторъ прикажетъ о томъ слѣдовать. Тогда же, по ея приказанію, графъ Петръ Васильевичъ Завадовскій посылалъ какого-то отъ себя регистратора въ Псковъ, якобы

// С. 655

 

развѣдать подъ рукою о томъ злоупотребленіи, который возвратясь донесъ, что ничего нѣтъ и что то пустая нанесена клевета на казенную налату и на вицъ-губернатора, и для того кажется и никакого слѣдствія не было. Спустя нѣсколько времени, Государыня, призвавъ къ себѣ Державина въ кабинетъ, ему же голову вымыла, что онъ такіе до нея доводитъ слухи и тѣмъ ее безпокоитъ; а потому, чтобъ онъ и былъ впередъ осмотрительнѣе.

2-е. Нѣкто Коробейниковъ, московскій купецъ[513], подалъ ей чрезъ фаворита Зубова письмо, въ которомъ изъяснялъ, что тамошній совѣстный судъ, въ угодность губернатора Лопухина[514], покровительствовавшаго московскаго же купца Николая Роговикова[515] (который послѣ былъ государственнымъ банкиромъ), отнялъ у него собственный его въ помянутой столицѣ домъ, совсѣмъ его къ суду не призывая. По справкѣ оказалось, что совѣстный судъ, принявъ отъ кого-то просьбу на Роговикова въ завладѣніи якобы имъ того дома, опредѣлилъ представить тяжущимся сторонамъ посредниковъ, которые положили тотъ домъ отдать Роговикову, хотя онъ былъ Коробейникова и ни по чему ни Роговикову, ни вымышленному его сопернику не принадлежалъ. Коробейниковъ вошелъ въ тотъ же судъ съ просьбою, доказывая, что домъ — его, а не тѣхъ, которые о немъ вымышленную тяжбу имѣли. Совѣстный судъ отвѣтствовалъ, что онъ Коробейниковъ къ нему прежде не прибѣгалъ, то онъ, не зная что домъ — его, и отдалъ тому, кому посредники приговорили. Онъ другую подалъ просьбу, изъявляя, что онъ прибѣгаетъ къ разбирательству суда сего; ему отвѣтствовано, что уже поздно, что онъ собственныхъ своихъ рѣшеній не перерѣшиваетъ. Коробейниковъ прибѣгъ къ Императрицѣ. Она отослала просьбу его на разсмотрѣніе Сепата 2-го департамепта. Сей разсматривая нашелъ дѣйствительно, какъ выше явствуетъ, что совѣстный судъ отдалъ чужой домъ Роговикову; а какъ по сенатскимъ

// С. 656

 

опредѣленіямъ обыкновенно докладывалъ генералъ-рекетмейстеръ Терскій, человѣкъ хотя умный, дѣла знавшій, но хитрый и совершенный подъячій, готовый всегда угождать сильной сторонѣ, поелику же Безбородко былъ связанъ по любовной интригѣ съ женою Лопухина[516], котораго былъ приверженецъ Роговиковъ, то натурально Терскій и покривилъ вѣсы правосудія на сторону послѣдняго. Поелику онъ зналъ совершенно нравъ Государыни, что она чрезвычайно самолюбива и учрежденіе свое о губерніяхъ почитала выше всѣхъ въ свѣтѣ законовъ и что вореки онаго волосомъ никому коснуться не позволяла, то онъ, принесши докладъ Сената къ Императрицѣ, ничего другаго ей не сталъ объяснять, какъ только сказалъ: «Вашъ Правительствующій Сенатъ, въ противность Вашего Величества учрежденія, отставилъ совѣстнаго суда рѣшеніе, на мнѣніи обѣихъ тяжущихся сторонъ основанное.» Довольно было сего. Государыня разгнѣваласъ и подписала на докладѣ Сената. «Быть по мнѣнію посредниковъ.» Коробейниковъ на сіе самое прибѣгалъ со вторичною просьбою или, лучше, на Царицу жаловался Императрицѣ. И сія-то самая просьба отдана чрезъ Зубова Державину для справедливѣйшаго и строжайшаго разсмотрѣнія и доклада Ея Величеству. Онъ докладывалъ съ объясненіемъ всѣхъ вышеизображенныхъ обстоятельствъ. Она возразила: «Да вѣдь посредники рѣшили.» — «Правда, посредники, но подложные; а посредники Коробейникова тутъ совсѣмъ не были». Она разсердилась и, подумавъ нѣсколько, сказала: «Что жъ дѣлать? Я самодержавна.»

3-е. Сидѣлъ Державинъ въ одно время въ Царскомъ Селѣ въ комнатѣ у помянутой госпожи Перекусихиной. Вдругъ услышался въ комнатѣ шумъ. Зовутъ Турчанинова; не успѣлъ онъ войти, (зовутъ) Державина, который, пришедъ, увидѣлъ Императрицу въ чрезвычайномъ гнѣвѣ выступившую такъ-сказать изъ себя. Она кричала, засучивъ руки: «Какъ? Сенатъ идетъ противъ моихъ учрежденій! я ему покажу себя.» Державинъ взглянулъ на

// С. 657

 

нее съ удивленіемъ. Она тотчасъ спохватилась (какъ и нѣсколько разъ подобное случалось) и, понизивъ голосъ, сказала: «Сенатъ по извѣстному тебѣ Ярославову дѣлу нападаетъ на ярославскаго генералъ-губернатора Кашкина[517].» — «Да вѣдь это дѣло, Государыня,» отвѣтствовалъ Державинъ, «нѣсколько разъ разсматривано было въ Совѣтѣ.» Это то самое, за которое, какъ выше видно (стр. 629), браны были отвѣты съ генералъ-прокурора, оберъ-прокурора и оберъ-секретарей. — «Какъ, въ Совѣтѣ?» возразила она. — «Такъ, Государыня!» Она, тотчасъ утихнувъ и перемѣня лицо, сказала: «Поди за мной.» Вошедши въ кабинетъ, сѣла за свой письменный столъ, приказала сыскать дѣло: «Да что, развѣ ты оправдываешь Ярославова?» (помѣщика, который подозрѣваемъ былъ въ веденіи разбоя одного мѣщанскаго дома людьми его и въ пріемѣ воровскихъ вещей). «Нѣтъ, Государыня,» Державинъ сказалъ: «я его не оправдываю; но генералъ-губернаторъ, въ противность законовъ Вашихъ, вторичными допросами подъ истязаніемъ людей его, извлекъ отъ нихъ противныя первымъ показанія, по которымъ его теперь и дѣлаютъ участниковъ того разбоя.» — «Хорошо жъ», сказала она снисходительно: «скажи Терскому, чтобъ онъ не писалъ того указа, который я ему приказала, а доложилъ бы мнѣ завтра, какъ пріѣдемъ въ Петербургъ» (ибо она въ тотъ день отъѣзжала изъ Села Царскаго въ сію столицу). Державинъ, вышедши изъ кабинета, нашелъ Терскаго за перегородкою въ секретарской, пишущаго тотъ указъ. Онъ объявилъ ему повелѣніе Императрицы, говоря, чтобъ онъ былъ остороженъ по дѣлу, которое по его соображеніямъ нѣсколько разъ было смотрѣно въ Совѣтѣ. Поутру на другой день, въ Петербургѣ, встрѣтясь въ секретарской съ Терскимъ, по его вопросамъ объяснилъ ему нѣкоторыя подробности. Терскій позванъ былъ къ Государынѣ и, вышедъ оттуда, сказалъ, что Государыня приказала отнесть дѣло въ Совѣтъ,

// С. 658

 

чтό и сама она, призвавъ Державина къ себѣ, подтвердила. Терскій, побывавъ въ Совѣтѣ, поднесъ ей проектъ сказаннаго указа на апробацію. Она, апробовавъ, призвала опять Державина и сказала, что она по мнѣнію Совѣта дала указъ Сенату. Державинъ натурально предполагалъ, что Совѣтъ противъ прежнихъ своихъ неоднократныхъ заключеній по соображеніямъ, Державинымъ учиненнымъ и имъ самимъ утвержденнымъ, криводушничать не будетъ и что указъ въ точной силѣ ихъ г. Терскимъ написанъ; но какъ онъ удивился, пріѣхавъ домой, увидя безъ памяти прискакавшаго къ себѣ оберъ-секретаря Ананьевскаго, который спрашивалъ, чтό имъ дѣлать: «Прежде за то съ насъ брали отвѣты, что мы не по точной силѣ учрежденія и прочихъ законовъ дѣлали предписанія по Ярославову дѣлу. Мы, давъ отвѣты, исправились и поступили такъ, какъ должно; но нынѣ, по жалобѣ генералъ-губернатора по тому же самому дѣлу, послѣдовалъ имянной указъ совсѣмъ въ отмѣну перваго». Тутъ Державинъ увидѣлъ, что Терскій Государыню обманулъ, донеся ей, чго Совѣтъ апробовалъ писанный имъ указъ, яко согласный первому. Поѣхалъ къ Зубову, объяснилъ ему, въ чемъ были подъяческіе крючки Терскаго и неразуміе или неправомысліе Совѣта, коимъ онъ покровительствовалъ генералъ-губернатора, угнетавшаго чрезъ мѣру Ярославова. Зубовъ слегка объяснилъ каверзы сіи Императрицѣ, и тотъ же день посланъ къ Кашкину указъ, чтобъ онъ не въѣзжалъ въ Ярославскую губернію, гдѣ то дѣло производилось, до рѣшенія онаго въ палатѣ уголовнаго суда или, лучше, до отсылки онаго на ревизію въ Сенатъ, въ тѣхъ мысляхъ, что онъ, не будучи лично въ Ярославлѣ, не осмѣлится письменно дѣлать какихъ-либо внушеній судьямъ на пагубу Ярославова; но вышесказаннаго указа, даннаго Сенату, не отмѣнила. Однакоже таковая предосторожность отъ гоненія генералъ-губернатора не спасла бы Ярославова, ежелибъ дѣло, по разногласію втораго департамента, не вошло въ разсмотрѣніе общаго собранія при Императорѣ Павлѣ Первомъ, и бѣдный Ярославовъ вѣрно бы былъ посланъ, яко разбойникъ или содержатель разбойниковъ, на каторгу, ежелибъ Державинъ, будучи уже сенаторомъ, не присутствовалъ по сему дѣлу въ общемъ

// С. 659

 

собраніи и не далъ защитительнаго своего мнѣнія Ярославову, на что и прочіе гг. сенаторы всѣ согласились.

4-е. На первой недѣлѣ Великаго поста, послѣ говѣнья и причастія Императрицы и всего двора, призвала она къ себѣ Державина въ кабинетъ и приказала ему, чтобъ онъ объявилъ еа волю третьяго Сената департамента (оберъ-прокурору) Голохвастову, дабы нѣкоему польскому знатному магнату Потоцкому, принесшему въ Сенатъ жалобу на генералъ-губернатора Пассека[518], удовольствія дѣлано не было, для того что онъ идетъ противъ ея и каверзитъ по дѣламъ политическимъ. Сіе было исполнено. Въ Сенатѣ было ему отказано; онъ подалъ на него жалобу къ Императрицѣ, и оная ему отдана съ надписью.

Вотъ какъ, выше сказано, она царствовала политически, наблюдая свои выгоды или поблажая своимъ вельможамъ, дабы по маловажнымъ проступкамъ или пристрастіямъ не раздражить ихъ и противъ себя не поставить. Напротивъ того, кажется, была она милосерда и снисходительна къ слабостямъ людскимъ, избавляя ихъ отъ пороковъ и угнетенія сильныхъ не всегда строгостью законовъ, но особымъ материнскимъ о нихъ попеченіемъ, а особливо умѣла выигривать сердца и ими управлять, какъ хотѣла. Часто случалось, что разсердится и выгонитъ отъ себя Державина, а онъ надуется, дастъ себѣ слово быть осторожнымъ и ничего съ ней не говорить; но на другой день, когда онъ войдетъ, то она тотчасъ примѣтитъ, что онъ сердитъ: зачнетъ спрашивать о женѣ, о домашнемъ его быту, не хочетъ ли онъ пить, и тому подобное ласковое и милостивое, такъ что онъ позабудетъ всю свою досаду и сдѣлается по-прежнему чистосердечнымъ. Въ одинъ разъ случилось, что онъ, не вытерпѣвъ, вскочилъ со стула и въ изступленіи сказалъ: «Боже мой! кто можетъ устоять противъ этой женщины? Государыня, вы не человѣкъ. Я сегодня наложилъ на себя клятву, чтобъ послѣ вчерашняго ничего съ Вами не говорить; но Вы противъ воли моей дѣлаете изъ меня, чтό хотите.» Она засмѣялась и сказала: «Неужто это правда?»

// С. 660

 

Умѣла также притворяться и обладать собою въ совершенствѣ, а равно и снисходить слабостямъ людскимъ и защищать безсильныхъ отъ сильныхъ людей. Скажемъ нѣсколько примѣровъ.

I-е. Видѣли выше (стр. 643), какъ она наказала Парфентьева, доносителя на Якобія.

II-е. Нѣкоторыя благородныя бѣдныя дѣвицы, жившія въ Москвѣ, писали Государынѣ чрезъ почту, что генералъ-губернаторъ князь Прозоровскій[519] не сдѣлалъ по ихъ дѣламъ, въ судахъ производившимся, не токмо никакого пособія, но и выгналъ ихъ отъ себя съ грубостію. Она, отдавъ письмо Терскому, велѣла справиться и взять съ князя объясненіе. Терскій то исполнилъ. Генералъ-губернатору показалось то обидно: онъ оказалъ свое неудовольствіе губернатору Архарову[520] и прочимъ чиновникамъ полиціи; а какъ они жили въ бѣдной хижинѣ, а можетъ-бытъ и поведеніе не очень хорошее имѣли, то полиція и стала имъ дѣлать разныя примѣтки[521], сыскивала ихъ и тому подобное. Старшая изъ нихъ пожаловалась Государынѣ, описавъ квартиру, гдѣ она отъ гоненія укрывается, и столь убѣдительно разжалобила ее, что въ одинъ день, часу въ 12-мъ, когда она начала въ бриліантовой палатѣ убираться, приходитъ дежурный лакей и зоветъ къ ней Державина. Онъ входитъ, видитъ ее въ пудреной бѣлой рубашкѣ съ распущенными сѣдыми волосами, пылающую гнѣвомъ. «Возьми», говоритъ, отдавая письмо: «я вижу, этихъ бѣдныхъ сиротъ угнетаютъ за то, что они пожаловались на главнокомандующаго, то губернаторъ и вся полиція на нихъ возстали; отыщи ихъ и представь ко мнѣ, но такъ, чтобъ того начальство тамошнее на знало.» Принявъ повелѣніе, Державинъ потребовалъ нужное

// С. 661

 

число изъ кабинета денегъ, далъ ордеръ, съ прописаніемъ имяннаго повелѣнія, находящемуся въ его канцеляріи при письменныхъ дѣлахъ подполковнику Резанову (тому самому, о которомъ выше упомянуто[522]), чтобъ онъ увезь ихъ тайно изъ Москвы и представилъ къ нему. Резановъ, остановясь въ трактирѣ, нашелъ, по описанію въ письмѣ той дѣвицы, бѣдную хижину, вошелъ къ ней и объявилъ ей ордеръ Державина. Она, испугавшись, думая что это подосланъ лазутчикъ отъ Архарова, дабы схватить ее и увезти куды въ ссылку, бросилась изъ комнаты и побѣжала по улицѣ въ домъ нѣкоего бригадира князя Голицына, въ сосѣдствѣ живущаго; Резановъ — за ней, и когда вбѣжалъ на дворъ, то окружило его великое множество людей, почтя его недобрымъ человѣкомъ, съ какимъ-иибудь дурнымъ намѣреніемъ за ней прибѣжавшимъ. Онъ принужденъ былъ сказать, чтобъ его представили князю, хозяину дома, и, попрося его къ нему въ уединенное мѣсто, объявилъ ему ордеръ. Онъ, не зная руки Державина, сначала было не повѣрилъ, но Резановъ нашелся, сказалъ ему: «Когда вы не вѣрите, то оставьте меня у васъ въ домѣ; а сами извольте взять и отвезть сію госпожу къ пославшему меня». Тотъ, симъ отвѣтомъ бывъ убѣжденъ, не спорилъ болѣе и выдалъ дѣвицу, которую благополучно довезъ онъ до Петербурга. Державинъ о привозѣ доложилъ Императрицѣ. Она приказала нѣсколько ее подержать у себя и посмотрѣть ея поведеніе; а какъ оное и потомъ, послѣ пріѣхавшей сестры ея, не слишкомъ оказалось невиннымъ, то Государыня, приказавъ имъ выдать на приданое 3000 рублей, приказала ихъ отправить обратно въ Москву.

Подобныя происшествія, происходящія отъ слабости, нерѣдко случались, какъ-то жаловались иногда на увозъ дочерей, на соблазнъ ихъ самими матерьми: то она приказывала подъ рукою освѣдомляться. Когда открывалось, что дѣвушка по согласію своему давала увозить себя и прельщать молодымъ людямъ, то она, не подвергая огласительному стыду и строгости законовъ, матерински всегда умѣла обиды и раздоры прекращать семействъ

// С. 662

 

миролюбіемъ, приказавъ удовлетворять богатымъ бѣдныхъ; какъ равно обремененнымъ долгами отъ мздоимныхъ ростовщиковъ и грабителей помогала. Напримѣръ: нѣкто Каировъ, служившій въ Преображенскомъ полку офицеромъ, по молодости своей, вошелъ въ ухищренное знакомство нѣкотораго офицера того же полку, казавшагося ему пріятелемъ, который прежде былъ полковымъ коммиссаромъ и истратилъ много казенныхъ денегъ на свои надобности; а какъ пришло время къ смѣнѣ, то онъ уговорилъ его принять сію должность и домогся своимъ пронырствомъ, что прочіе его собратья къ тому его выбрали достойнымъ. Натурально, вмѣсто того чтобъ сдать казну наличными деньгами, онъ отдалъ росписками и векселями своими. Въ продолженіе же тѣ суммы выигралъ въ карты, росписки возвратилъ, и Каировъ замѣнилъ ихъ своими. Когда жъ пришло къ сдачѣ, и новый коммиссаръ бумагъ за наличныя деньги не принялъ, то, избѣгая военнаго суда, Каировъ былъ долженъ занять въ банкѣ подъ закладъ своего материнскаго имѣнія, назвавъ оное, своимъ, а какъ и тѣхъ суммъ не достало, то за чрезвычайные проценты — у нѣкоего немилосердаго лихоимца Тарабаровскаго подъ закладъ того же имѣнія. Хотя Тарабаровскій это зналъ, но какъ имѣніе стоило несравненно болѣе занятыхъ суммъ изъ банка, то, притворясь будто не знавшимъ подлога и будто по добродушію не хотя безпокоить заимщика и подвергать его строгости закона, ждалъ до того времени, какъ банкъ, описавъ имѣніе, выбралъ долгъ свой изъ доходовъ; и когда уже оставалось только заплатить 600 рублей, Тарабаровскій возсталъ съ своимъ требованіемъ, чтобъ коль скоро имѣніе освободится отъ залога банковаго, то записать оное, по тогдашнимъ законамъ, уже въ потомственное владѣніе за себя. Между тѣмъ Каировъ съ отчаянія спился и умеръ. Мать, при жизни сына не хотя его подвергать строгости законовъ за учиненный имъ подлогъ, выгнана будучи изъ имѣнія по описи онаго банкомъ, шаталась по Петербургу съ дочерью невѣстою 12-ть лѣтъ, кормясь доброхотнымъ подаяніемъ и прося милости у Тарабаровскаго; но имѣя жестокое и жадное къ интересу сердце, (онъ) никакъ не хотѣлъ и думать, чтобъ ей сдѣлать какое снисхожденіе: дожидался только, когда

// С. 663

 

осталыіые 600 рублей въ банкъ взнесены будутъ. Старуха прибѣгнула чрезъ Державина къ Императрицѣ. Она, вникнувъ во всѣ подробности жалкаго состоянія сиротъ Каировыхъ, приказала Тарабаровскаго призвать къ себѣ совѣстному судьѣ г. сенатору Ржевскому[523] и убѣдить его, чтобъ онъ взялъ только двойной капиталъ по уставу управы благочинія, а не по вексельному праву, считая процентъ на процентъ, въ нѣсколько кратъ больше. Тарабаровскій, видя предъ собою такую посредницу, хотя не хотѣлъ, но долженъ былъ согласиться; поелику же и двойнаго капитала Каировой по ея бѣдности нечѣмъ было заплатить, то велѣла банковому директору г. Завадовскому вновь подъ то же имѣніе выдать безъ очереди потребную сумму. Итакъ извлекла сиротъ Каировыхъ единымъ своимъ милосердіемъ изъ бездны золъ, въ которой они погибали.

Подобными дѣлами хотя угождалъ Державинъ Императрицѣ, но правдою своею часто наскучивалъ, и какъ она говоривала пословицу: живи и жить давай другимъ, и такъ поступала, то онъ на рожденіе царицы Гремиславы[524] Л. А. Нарышкину въ одѣ сказалъ:

Но только не на счетъ другаго;

Всегда доволенъ будь своимъ,

Не трогай ничего чужаго.

А когда происходилъ Польши раздѣлъ и выбита такая была медаль, на которой на одной сторонѣ представлена колючая съ шипами роза, а на другой портретъ ея[525], то потому ли, или по недоброжелательнымъ наговорамъ безпрестаннымъ, и что правда наскучила, 8-го Сентября, въ день торжества мира съ Турками, хотя Державинъ провозглашалъ съ трона публично награжденія отличившимся въ сію войну чиновникамъ нѣсколькими тысячими душами; но ему за всѣ труды при разобраніи помянутыхъ важныхъ и интересныхъ дѣлъ ниже одной души и ни полушки денегъ въ награжденіе не дано, а пожалованъ онъ въ сенаторы въ

// С. 664

 

межевой департаментъ, и между прочими, тучею[526] такъ-сказать брошенный на достойныхъ и недостойныхъ, надѣтъ и на него крестъ св. Владиміра 2-й степени[527]. Но предъ тѣмъ незадолго имѣлъ онъ всю надежду получить нѣчто отличительное, потому что въ одинъ день поутру пріѣзжаетъ къ нему отъ любимца Зубова ѣздовой съ краткой отъ него записочкой, чтобъ онъ какъ можно скорѣе къ нему пріѣхалъ. Онъ принялъ только лишь лѣкарство, то и отвѣчалъ, что въ тотъ часъ не можетъ къ нему быть, а пріѣдетъ послѣ обѣда, коль скоро можно будетъ; и дѣйствительно, часу въ пятомъ пополудни, пріѣхалъ. Любимецъ, заведши его въ спальну за ширмы, наединѣ говорилъ ему, что Государыня, по долговременной неизлѣчимой болѣзни Вяземскаго, рѣшилась новаго сдѣлать генералъ-прокурора, съ тѣмъ чтобъ противъ должностей, несущихся настоящимъ генералъ-прокуроромъ, уменьшить оныхъ нѣсколько: то приказала его Державина спросить, кому бъ онъ думалъ повѣрить сей важный постъ. Въ продолженіе сего разговора фаворитъ пристально глядѣлъ въ глаза ему, какъ бы вызывая, чтобъ онъ его попросилъ о томъ; но Державинъ сначала и въ продолженіе всей своей службы имѣлъ себѣ въ непремѣнное правило, чтобъ никогда никого ни о чемъ не просить, и ни на что не напрашиваться, а напротивъ ни отъ чего не отказываться[528], и когда какое поручатъ служеніе, исполнить оное со всею вѣрностію и честію, по правдѣ и по законамъ, сколько его силъ достанетъ (основывая то правило на

// С. 665

 

священномъ писаніи: что никто же пріиметъ честь токмо званный отъ Бога[529], и что пастырь добрый не прелазитъ чрезъ ограду, но входитъ дверью и пасетъ повѣренныхъ ему овецъ, полагая за нихъ свою душу[530]; и что когда его на что призовутъ, то невидимо самъ Богъ поможетъ ему исполнить самыя труднѣйшія дѣла съ успѣхомъ и легкостію; а когда онъ чего происками своими доможется, то обязанъ будетъ все бремя переносить на собственныхъ своихъ плечахъ. Поелику же нѣтъ человѣка безъ слабостей и безъ недостатковъ, то и никогда не осмѣливался онъ надѣяться на свои собственныя способности, какъ-то умъ, свѣдѣнія и прочее; вопреки же тому, когда ему приказывала вышняя власть что-либо производить по ея собственному, а не по его желанію, то онъ дѣйствовалъ тогда ни на кого не смотря, смѣло и рѣшительно, со всею возможною силою, увѣренъ будучи, что Богу это надобно, хотя ему многіе друзья его, не зная его правила, часто говаривали, что не надобно дѣлъ постороннихъ кромѣ своихъ принимать на сердце; онъ же, какъ извѣстно всѣмъ коротко его знающимъ, о своихъ дѣлахъ не заботился и не радѣлъ, а хлопоталъ и ссорился всегда за казенныя и за чужія, ему по должности порученныя. Словомъ, онъ удержался отъ просьбы мѣста генералъ-прокурорскаго, хотя оное ему болѣе другихъ принадлежало, потому что онъ, дѣлая замѣчанія на меморіи сенатскія и давая совѣты оберъ-прокурорамъ, правилъ такъ-сказать Сенатомъ около двухъ годовъ. Но какъ бы то ни было, когда увидѣлъ любимецъ Государыни, что онъ отмалчивается и не сдѣлалъ никакого назначенія кого избрать, то сказалъ ему, чтобъ онъ завтра къ нему пріѣхалъ поранѣе, дабы еще о семъ поговорить. Онъ въ 9-мъ часу пріѣхалъ; но фаворитъ ему объявилъ, что уже выбранъ Государынею генералъ-прокуроръ — графъ Самойловъ, находившійся тогда въ Петербургѣ безъ всякаго дѣла. Державинъ отвѣтствовалъ: «Хорошо, воля Государыни». Тутъ тотчасъ позвали его къ Императрицѣ, которая сказала ему: «Дѣлалъ ли ты примѣчанія на меморіи Сената, которыя я тебѣ приказала?» — «Дѣлалъ, Государыня». — «Подай

// С. 666

 

же мнѣ ихъ завтра посмотрѣть»; чтό онъ исполнилъ. На другой день съ апробаціею своею возвратила она ихъ ему, сказавъ: «Отдай Самойлову и скажи ему моимъ именемъ, чтобъ онъ поступалъ по нихъ». Послѣ того, позвавъ Самойлова, приказала ему, чтобъ онъ по сомнительнымъ и важнымъ дѣламъ совѣтовался со мною и поступалъ по моимъ наставленіямъ, что Самойловъ самъ, вышедъ отъ Государыни, тогда же Державину объявилъ[531]. Тогда о пожалованіи его генералъ-прокуроромъ вышелъ указъ, и онъ въ достоинствѣ сего чиновника въ мирное торжество съ Турками читалъ уже рѣчь публичио благодарную отъ лица Сената передъ трономъ[532], когда Державинъ, какъ выше явствуетъ, стоя на тронѣ близъ Государыни, провозглашалъ ея милости.

Въ первый день присутствія читана была та рѣчь въ Сенатѣ и разсуждаемо было, чѣмъ возблагодарить и увѣковѣчить Императрицыно попеченіе о благѣ ея Имперіи, какъ-то за расширеніе предѣловъ, за законы и прочее. Одни говорили, что надобно повторить и поднести вновь тѣ титла, которыя были подносимы при открытіи коммиссіи новаго уложенія, но ею не приняты[533]; другіе поставить статую, и тому подобное. Но какъ при жизни государей учиненныя имъ таковыя почести почитаются въ потомствѣ ласкательствомъ, то Державинъ говорилъ, чтобъ со вступленія ея на престолъ изъ всѣхъ указовъ и учрежденій, ею изданныхъ, сдѣлать кратчайшую выписку, изъ коей бы точно видны были всѣ ея труды, попеченія и предусмотрѣнія о благѣ Имперіи, и, дополняя оную безпрестанно новыми ея подвигами, хранить въ нарочно устроенномъ для того ковчегѣ, дабы со временемъ могли они служить истиннымъ основаніемъ исторіи, изъ самыхъ дѣлъ ея почерпнутой, а не изъ народныхъ преданій и часто ложно разсѣваемыхъ и нелѣпыхъ басней. На этомъ всѣ остановились сенаторы; но неизвѣстно почему, замолчано и никакого даже разсужденія въ журналѣ того дня не записано.

// С. 667

 

Видно, то ей неугодно было, хотя вскорѣ послѣ того Державинъ самъ имѣлъ случай съ ней объясняться, и она съ улыбкою выслушивала его разсужденія. На другой день послѣ присутствія долгомъ пріялъ чрезъ любимца изъявить благодарность свою Императрицѣ, что она его возвела въ такое важное достоинство; а какъ Сенатъ доведенъ наперсниками и прочими ея приближенными вельможами или, лучше, ею самою, можно выговорить, до крайняго униженія, или презрѣнія, то Зубовъ весьма удивился, когда Державинъ благодарилъ ее за то, что онъ сдѣланъ сенаторомъ. «Неужто доволенъ?» спросилъ онъ его. «Какъ же», отвѣчалъ онъ, «не быть довольну сей монаршей милостію бѣдному дворянину, безъ всякаго покровительства служившему съ самаго солдатства, что онъ посаженъ на стулъ сенаторскій Россійской Имперіи? Чего еще мнѣ болѣе? Ежели жъ его сочлены почитаются можетъ-быть кѣмъ ничтожными[534], то онъ себѣ уваженіе всемѣрно сыщетъ.» Не знаю, пересказалъ ли Зубовъ сіе Государынѣ, но только онъ во все служеніе свое въ семъ правительствѣ поступалъ по правдѣ и по законамъ. Сіе множество голосовъ его доказываетъ, съ которыми иногда былъ противъ, по послѣ цѣлый Сенатъ принужденъ былъ соглашаться, а изъ сего выходили иногда примѣчанья заслуживающіе анекдоты. Напримѣръ:

1. Нѣкто молодая дѣвица, помнится, Безобразова, подала Государынѣ письмо, въ которомъ жаловалась на дядю своего Жукова, что онъ другаго ея дядю, отставнаго полковника Жукова же, держитъ подъ видомъ дурачества въ своей опекѣ, владѣя его имѣніемъ: онъ отнюдь не дуракъ, но самъ собою жить и управлять имѣніемъ своимъ, какъ и прочіе, можетъ. Государыня, по указу Петра Великаго 1722 году, приказала сего Жукова освидѣтельствовать, подлинно ли онъ дуракъ, въ Сенатѣ; а какъ племянница имѣла покровительство приближеннаго къ двору министерства, то натурально и сенаторы тянули на ту же

// С. 668

 

сторону, а особливо старшій тогда во 2-мъ департаментѣ графъ Строгановъ, который, по малодушію своему, всегда былъ угодникомъ двора и въ дѣла почти не входилъ, а по привычкѣ своей или по умышленной хитрости, при началѣ чтенія оныхъ шутилъ и хохоталъ чему-нибудь, а при концѣ, когда надобно было давать резолюцію, закашливался: то и рѣшали дѣла другіе; а онъ, не читая ихъ и не зная, почти все то, что ему подложатъ или принесутъ, подписывалъ; но когда онъ чью бралъ сторону и пристрастенъ былъ къ чему-либо по своимъ, а паче по дворскимъ видамъ, то кричалъ изъ всей силы и нерѣдко превозмогалъ прочихъ своею старостію, знатностію и прнближенностію ко двору[535]; то и по сему дѣлу всѣ взяли несправедливую сторону, отъ истиннаго ли сердца, или будучи канцеляріею обмануты; ибо Жуковъ былъ съ природы не дуракъ, но сумасшедшій, и дурь на него находила по временамъ, а болѣе подъ ущербъ луны или новомѣсячье, а въ прочіе дни былъ порядоченъ, только пасмуренъ и тихъ; то и представили его Сенату въ такое время, когда онъ на вопросы могъ отвѣчать порядочно, да и вопросы задали ничего не значащіе, на которые отвѣтствовать никакого не надобно было ума, а одну привычку, слѣдовательно и призналъ его Сенатъ не дуракомъ. Но оберъ-прокуроръ Кононовъ былъ противнаго мнѣнія, и потому перенесено дѣло въ общее собраніе, гдѣ какъ не случилось въ присутствіи Державина, то и рѣшили-было, въ угожденіе втораго департамента, согласно съ нимъ, и записали такъ въ журналѣ. Обвиняемый Жуковъ, узнавъ противную ему резолюцію, бросился къ Державину, объяснилъ ему всѣ обстоятельства въ подробности, показалъ отцовскія письма, въ которыхъ онъ признавалъ сумасшествіе его брата, и опредѣленія согласныя съ тѣмъ опеки; а паче рѣшило Державина въ тяжбѣ сей видимое настоящее дѣйствіе къ противному заключенію Сената, ибо какъ могъ дозволить, будучи не безумнымъ, въ 40 лѣтъ полковникъ увезти себя изъ Москвы 18-лѣтней дѣвушкѣ,

// С. 669

 

своей племянницѣ, и подать отъ имени ея письмо къ Императрицѣ, когда онъ могъ и долженъ былъ самъ то сдѣлать, еслибъ онъ былъ въ совершенномъ умѣ. Таковыя и другія причины рѣшили Державина быть съ мнѣніемъ Сената несогласнымъ. Вслѣдствіе чего, въ наступившую пятницу, когда пріѣхалъ онъ въ общее собраніе и подали ему къ подписанію журналъ минувшаго присутствія, то, прочитавъ оный, объявилъ, что онъ по дѣлу Жукова несогласенъ. Тотчасъ явились возраженія сенаторовъ, подписавшихъ тотъ журналъ, а особливо заспорилъ сенаторъ Алексѣй Логиновичъ Щербачевъ[536], человѣкъ хотя не великаго ума и не весьма важный дѣлецъ, но велерѣчивъ и даже дерзокъ, когда видѣлъ себя подкрѣпленнымъ большинствомъ голосовъ, а паче дворскою стороною; слово за слово, возсталъ превеликій шумъ. Державинъ не уступалъ и слишкомъ погорячился; однакоже ни мало не вышелъ изъ благопристойности и никого какими-либо оскорбительными словами не обидѣлъ; сказалъ, что онъ подаетъ письменное свое мнѣніе. Сіе такъ сенаторовъ раздражило, что они сдѣлали противъ его заговоръ, о коемъ, какъ онъ въѣзжалъ въ послѣднюю пятницу въ общее собраніе, оберъ-секретарь межеваго департамента Стрижевъ тихонько въ сѣняхъ открылъ, совѣтуя, чтобъ онъ, сколько возможно, былъ остороженъ и не горячился; ибо въ заговорѣ у сенаторовъ положено при чтеніи его мнѣнія, сколько можно, оное оговаривать и его поджигать, дабы онъ по горячему своему нраву вспылилъ и что-нибудь сказалъ несоотвѣтственное мѣсту, грубое или обидное; то записавъ тѣ рѣчи въ журналъ, и войти (къ) Государынѣ докладомъ, что съ нимъ Державинымъ присутствовать неможно. Словомъ, въ теченіе недѣли Державинъ написалъ свой голосъ, въ которомъ доказалъ правость защищаемой имъ стороны видимыми въ дѣлѣ документами; по тутъ должно было употребить всю тонкость ума, чтобъ не оскорбить втораго Сената департамента, яко верховнаго правительства Имперіи, что онъ не могъ различить при свидѣтельствѣ дурака отъ умныхъ, слѣдовательно явился бы самъ дуракъ; а потому Державинъ въ голосѣ, различая

// С. 670

 

дурачество отъ сумасшествія и бѣшенства, бываемаго по временамъ, вывелъ, что представляемый Сенату къ свидѣтельству могъ быть на то время въ полномъ разсудкѣ, давать порядочные отвѣты, слѣдовательно и не подлежалъ онъ къ свидѣтельству Сената по указу 1722 года, но къ обыску полиціи по показанію отца и къ призору родственниковъ или содержанію въ домѣ сумасшедшихъ. Еслибы по изслѣдованію управы благочинія онъ оказался не бѣшенымъ и съ ума никогда не сходившимъ, тогда можно было допустить его до управленія имѣніемъ на всеобщемъ правѣ благородныхъ. При чтеніи таковаго мнѣнія начали-было его, какъ выше сказано, а особливо Щербачевъ; горячить и подстрекать къ возраженіямъ; но онъ остерегся и молчалъ до самаго конца чтенія, а когда кончилъ, то, не говоря ни слова, вышелъ изъ собранія; да и само по себѣ не о чемъ было ему говорить, ибо чтό нужно было, то все объяснено было на бумагѣ. Такимъ образомъ, къ стыду гг. сенаторовъ, исчезла ихъ недоброхотная или, лучше сказать, коварная стачка, и дѣло своимъ порядкомъ, по тогдашнимъ законамъ, за разногласіемъ взнесено было на разсмотрѣніе самой Императрицы. Когда поднесъ оное ей оберъ-прокуроръ Башиловъ[537], тогда она сказала: «Положи; я посмотрю, достойно ли было такого содому сіе дѣло, о коемъ я слышала»: ибо ей все пересказано было генералъ-прокуроромъ Самойловымъ, что происходило въ Сенатѣ, который на противной сторонѣ былъ Державина, слѣдовательно и надобно думать, что сей послѣдній и могъ ожидать себѣ большой непріятности. Но Богъ по-своему сдѣлалъ и показалъ свой неумытный судъ. Недѣли съ двѣ послѣ сумасшедшій Жуковъ, жившій съ племянницею своею въ Милліонной въ одномъ домѣ, выбросился изъ втораго этажа на улицу и, о каменную мостовую разбивъ себѣ голову, на мѣстѣ скончался.

II. Послѣ кончины князя Потемкина осталось страшное движимое и недвижимое имѣніе. Императрица, изъ уваженія къ памяти, вошла сама въ распоряженіе имущества его: бриліанты, золото, серебро и прочія дорогія вещи, приказала по безпристрастной

// С. 671

 

оцѣнкѣ взять въ свой кабинетъ и заплатить за него деньги, а недвижимое имѣніе, которое почти все состояло въ Польшѣ, раздѣлить между наслѣдниками по законамъ. Извѣстно, тамъ братья съ сестрами получаютъ равныя доли. Дѣлежъ происходилъ между двоюродными братьями и сестрами, Самойловымъ (генералъ-прокуроромъ), Давыдовымъ и Высоцкимъ, генералъ-маіорами[538], и графинями Браницкою и Литтовою, княгинями Голицыною, Юсуповою и сенаторшею Шепелевою[539]. Въ то время былъ генералъ-губернаторомъ въ новопріобрѣтенныхъ отъ Польши губерніяхъ, въ Минской, Волынской, Виленской, Подольской, Тимоѳей Ивановичъ Тутолминъ[540], который, какъ выше упомянуто, человѣкъ надменнаго, но низкаго духа, угодникъ случая; то естественно и взялъ онъ сторону генералъ-прокурора и, при росписаніи имѣнія на части, одѣлилъ всѣхъ сонаслѣдниковъ какъ количествомъ, такъ и добротою имѣнія. Графиня Браницкая, сколько по старшинству своему, столько и по знаменитости при дворѣ, бывъ первою статсъ-дамою, возстала противъ сего пристрастнаго раздѣла; но сколь ни была случайна, не могла однако, ни чрезъ фаворита, ниже чрезъ внушеніе самой Императрицѣ противъ генералъ-прокурора, исправить сію несправедливость краткими средствами; ибо всѣ говорили: пусть дѣло идетъ законнымъ порядкомъ чрезъ обыкновенныя инстанціи въ губерніи. Тщетно она на словахъ объясняла, что тутъ вмѣшался генералъ-губернаторъ и чрезъ его притѣсненіе она терпитъ обиду. На словахъ дѣлá не рѣшатся: надобно было писать въ Сенатъ просьбу. Къ кому она ни относилась, всякъ устранялся, чтобы не поставить противъ себя генералъ-прокурора. Не знала, что дѣлать; адресовалась наконецъ къ Державину, по знакомству съ нимъ при дворѣ, въ бытность его статсъ-секретаремъ[541]. Онъ, исполняя ея желаніе,

// С. 672

 

написалъ просьбу въ Сенатъ въ третій департаментъ. Произошли разныя мнѣнія, перешло въ общее собраніе. Тутъ единогласно рѣшено въ пользу графини Браницкой и ея соучастниковъ, въ противность выгодъ генералъ-прокурора. Онъ весьма этому удивился и говорилъ съ негодованіемъ: кто осмѣлился написать противъ его такую просьбу? «Я», сказалъ Державинъ. — «Какъ?» — «Такъ», отвѣтствовалъ онъ: «вы око правосудія Государыни и должны оное свято наблюдать; а вы, вмѣсто того, будучи генералъ-прокуроромъ, сами оное испровергаете, подавая собою такимъ направеднымъ любостяжаніемъ дурные примѣры». Закраснѣлся онъ; но нечего было дѣлать.

III. Генералъ-поручикъ, сенаторъ, бывшій любимецъ Императрицы Елисаветы, Никита Аѳанасьевичъ Бекетовъ, жившій въ отставкѣ въ астраханскихъ своихъ деревняхъ[542], имъ населенныхъ, со многими экономическими заведеніями, виноградными садами и проч., оставилъ послѣ (себя) знатное благопріобрѣтенное имѣніе, которое духовною своею дарительною записью завѣщалъ побочнымъ своимъ дочерямъ Всеволожской и Смирновой, а 40,000 рублей роднымъ своимъ племянницамъ и племяннику, гвардіи Семеновскаго полка офицеру, что нынѣ министръ юстиціи, Ивану Ивановичу Дмитріеву[543]. Всеволожскій[544], невзирая на то, что толь великое богатство получилъ стороною, которому всему законные были наслѣдники Дмитріевы, началъ опорочивать дарительную запись тѣмъ, что будто она незаконнымъ порядкомъ сдѣлана, то есть что не всею канцелярскою формою записана въ книгахъ, хотя тѣмъ самымъ опорочивалъ свое право; но Дмитріевъ, знавъ волю дяди своего, былъ столько великодушенъ, что не искалъ

// С. 673

 

болѣе ничего, какъ только то, чтό дядя ему съ сестрами подарилъ, то есть, 40,000 рублей; но Всеволожскій не хотѣлъ. — Дмитріевъ прибѣгнулъ-было къ астраханскимъ присутственнымъ мѣстамъ[545], но форма производства тяжебнымъ порядкомъ, т. е. вызовы, апелляціи и тому подобное представляли ему такія страшныя хлопоты, коихъ не могъ бы никогда онъ и во всю жизнь окончить: то и рѣшился онъ кончить свое дѣло совѣстнымъ судомъ въ Петербургѣ, по возвращеніи въ который уговорилъ онъ къ тому и Всеволожскаго. Явились въ судъ; выбраны посредники: со стороны его двое сенаторовъ, Алексѣй Ивановичъ Васильевъ, чтό послѣ былъ графомъ и министромъ финансовъ, и Николай Михайловичъ Сушковъ, а со стороны Дмитріева одинъ Державинъ. Нѣсколько было съѣздовъ, но ничего рѣшительнаго за сильными противурѣчіями не сдѣлали; наконецъ въ домѣ Васильева, при всей его фамиліи и нѣсколькихъ постороннихъ людяхъ, удалось Державину уговорить Всеволожскаго на миръ, чтобъ заплатилъ онъ только Дмитріеву тѣ 40,000, которыя ему съ сестрами завѣщаны, безъ всякихъ процентовъ и другихъ убытковъ. Всеволожскій самъ охотно на то согласился, только просилъ дать ему сроку до завтра, чтобъ расположить время, въ какіе сроки можетъ заплатить ту сумму, ибо въ одинъ разъ находилъ себя не въ состояніи. Посредникамъ его ничего другаго не оставалось какъ подтвердить сіе миролюбіе, что они и сдѣлали по-пріятельски: не учиня письменнаго о томъ журнала, а словесно только подтвердя, выдали всѣ бумаги Всеволожскому, дабы онъ по нихъ сдѣлалъ расположеніе свое въ заплатѣ въ сроки денегъ. Но поутру на другой день, къ незапному удивленію своему, получаетъ Державинъ отъ Васильева записку, которою онъ увѣдомляетъ его, что Всеволожскій подалъ спорную бумагу и что

// С. 674

 

онъ, принявъ ее, зоветъ его къ себѣ для разсужденія. Державинъ, увидя изъ сего непріязненный со стороны Васильева поступокъ, ибо какъ, послѣ публичнаго желанія отвѣтчикомъ мира, могъ онъ отъ него принимать еще спорную бумагу, когда имѣютъ все право посредники и безъ согласія тяжущихся мириться? Въ разсужденіи чего и отвѣчалъ ему Державинъ: когда онъ принялъ отъ Всеволожскаго спорную бумагу, слѣдовательно миръ не состоялся, а потому ему и нечего у него дѣлать, а подавалъ бы въ совѣстный судъ свое мнѣніе, куды и онъ свое подастъ.

Нѣсколько мѣсяцевъ прошло, что не получалъ Державинъ отъ Васильева никакого отвѣта и не видался съ нимъ. Но въ самый день торжества свадебнаго великаго князя Константина Павловича[546] приносятъ ему изъ совѣстнаго суда повѣстку, въ которой призывается онъ въ судъ въ самый тотъ часъ, когда должно быть во дворцѣ, для выслушанія опредѣленія по сему дѣлу. Удивился онъ, что призывается къ выслушанію опредѣленія, когда еще не предложено было средствъ посредниками къ примиренію, какъ въ законѣ предписано, когда безъ согласія его опредѣленію быть не можно, а притомъ и въ такой день, когда въ собраніи судъ быть не могъ. Но изъ любопытства поѣхалъ. Находитъ присутствующимъ совѣстнаго судью сенатора Алексѣя Андреевича Ржевскаго, человѣка весьма честнаго, но слабаго, худо законы знающаго и удобопреклоннаго на сторону сильныхъ[547]. Надобно знать, что Всеволожскій пронырствами и подарками своими умѣлъ найти не токмо въ семействахъ Васильева и Ржевскаго, но и при дворѣ: гг. Торсуковъ и Трощинскій и Марья Савишна Перекусихина были на его сторонѣ. Словомъ, Ржевскій засѣдалъ только съ Васильевымъ и съ Сушковымъ, и никого другихъ судей и канцелярскихъ служителей въ присутствіи, кромѣ одного секретаря, не было. Таковое необыкновенное собраніе странно Державину показалось, а паче когда взглянулъ онъ на лица присутствующихъ, и увидѣлъ въ нихъ нѣкое скрытое намѣреніе

// С. 675

 

или, лучше сказать, стачку на что-либо ему противное; но, несмотря на то, сѣлъ. Секретарь зачалъ читать опредѣленіе суда или, лучше сказать, безсовѣстное обвиненіе Дмитріева. Когда прочли, Державинъ сказалъ, что совѣстный судъ имѣетъ только право мирить, а не винить, и того безъ согласія обоихъ сторонъ посредниковъ сдѣлать не можетъ. «Какъ, не можетъ?» закричали со всѣхъ сторонъ съ жаромъ. — «Такъ», подтверждалъ онъ: «я ссылаюсь на учрежденіе; подай, секретарь, мнѣ оное.» — Но секретарь медлилъ, пересеменивалъ и не подавалъ учрежденія. Державинъ просилъ, судьи кричали, и наконецъ, когда учрежденіе подано, Державинъ всталъ со стула и хотѣлъ оное читать на налоѣ; но присутствующіе усугубили свой крикъ, дабы не слышать, что будетъ читать. Тогда усмотрѣвъ, что онъ одинъ, что ничѣмъ въ порядокъ ихъ привесть не можетъ, когда не слушаютъ законовъ, что запишутъ они въ журналѣ его рѣчи, какъ хотятъ, то, оставя на палоѣ учрежденіе, выбѣжалъ онъ изъ суда вонъ, не говоря ни слова въ отвѣтъ на кричавшихъ ему вслѣдъ: «Да объяви, согласенъ, или не согласенъ!» Сего не могъ онъ сдѣлать потому: когда бы сказалъ «согласенъ», то обвинилъ бы тѣмъ Дмитріева, а «несогласенъ», то опредѣлилъ бы судъ вѣдаться ему въ судебныхъ мѣстахъ въ Астрахани, гдѣ уже онъ былъ и скораго рѣшенія не нашелъ. Вслѣдъ за нимъ въ домъ пріѣхалъ секретарь и требовалъ вышесказаннаго отзыва, согласенъ или несогласенъ. Онъ отвѣчалъ ему, что ни того, ни другаго объявить не можетъ, для того что это не былъ совѣстный судъ, а такъ, собраніе противъ него сговорившихся; ибо прочихъ никого присутствующихъ не было. Секретарь подалъ Ржевскому, какъ совѣстному судьѣ, репортъ съ прибавленіемъ, въ угодность его, рѣчей, что будто Державинъ порочилъ учрежденіе, называя узаконенный въ немъ совѣстный судъ безсовѣстнымъ и проч. Ржевскій взошелъ съ своимъ репортомъ къ Архарову, какъ генералъ-губернатору тогда бывшему въ Петербургѣ[548], описывая

// С. 676

 

случившееся происшествіе на счетъ Державина самыми черными красками и между прочимъ, что будто онъ бросилъ учрежденіе, когда ему оное подано было, говоря: «чтό это за законъ?» и тому подобныя обидныя выраженія для самой Законодательницы. Архаровъ въ подлинникѣ оный представилъ Государынѣ, которая приказала ему противъ онаго взять съ Державина отвѣтъ[549]. Отвѣчать было не трудно, но непріятно, потому что самое читанное въ судѣ опредѣленіе было несоотвѣтственно учрежденію; ибо, какъ выше сказано, въ немъ не повелѣвается винить тяжущихся, а чрезъ представленныя отъ посредниковъ средства примирять только, а когда на миръ не согласятся, тогда отказывать имъ, чтобъ вѣдались въ обыкновенныхъ судахъ: слѣдовательно Державину не для чего было учрежденіе бросать и порочить оное, когда онъ на него ссылался и просилъ для разрѣшенія спора. А какъ онъ примолвилъ къ тому, что онъ защищалъ сторону слабую и небогатую, не такъ какъ противоборники его; то сіе такъ раздражило, что они всѣ употребили возможныя тайныя и явныя средства разными клеветами возбудить на него гнѣвъ Императрицы. И она, какъ извѣстно, такъ была раздражена, что хотѣла примѣрно наказать пренебрегшаго ея законы. По самую кончину дѣло сіе лежало предъ нею на столѣ. По восшествіи на престолъ Павла брошено оно въ архивъ; а когда воцарился Александръ, и Державинъ сдѣлался генералъ-прокуроромъ[550], то Всеволожскій безъ памяти прискакалъ изъ Москвы въ Петербургъ и просилъ, чтобъ помирить ихъ съ Дмитріевымъ, на томъ основаніи, какъ Державинъ прежде полагалъ, что и исполнено, и господинъ Дмитріевъ получилъ свое удовольствіе. Хотя сіе дѣло совсѣмъ не принадлежало до Сената; но какъ судили его все сенаторы, и Державинъ противъ оныхъ противоборствовалъ, то и помѣщено оно здѣсь какъ бы кстати между дѣлами сего вышняго судилища, въ которомъ желалъ онъ сохранить правосудіе во всей святости его. И для того, когда господа оберъ-прокуроры, желая

// С. 677

 

иногда сбить сенаторовъ въ праваго пути, вмѣшивались въ ихъ разсужденія и наклоняли мысли на ту сторону, куда имъ хотѣлось, то онъ, не взирая ни на какія лица и обстоятельства, сажалъ ихъ на ихъ мѣста, говоря, чтобъ они изволили молчать и не мѣшали разсуждать сенаторамъ[551]; а когда придетъ ихъ время, то бы они представляли свои возраженія, и ежели они явятся согласными справедливости и законамъ, тогда уважены будутъ, съ чѣмъ иногда возвращались и самые господа генералъ-прокуроры, когда они приходили въ департаментъ нарочно по какому-нибудь казенному или частному для нихъ занимательному дѣлу. Угождая имъ, ежели иногда канцелярія представляла въ докладныхъ запискахъ обстоятельства неясно, или наклоняла примѣчаніями своими на поляхъ на тѣ виды, куды ей желалось, или не давала по непозволенію генералъ-прокурора на домъ дѣлъ для усмотрѣнія всѣхъ въ тонкости обстоятельствъ; то онъ имѣлъ сшибки не только съ оберъ-секретарями, оберъ-прокурорами, но и съ генералъ-прокурорами, а именно съ графомъ Самойловымъ, а при Павлѣ съ княземъ Куракинымъ[552], требуя отдачи оберъ-секретарей за лживыя примѣчанія въ экстрактахъ подъ судъ. А когда надобно было какое обстоятельство узнать подробнѣе, а дѣла на домъ къ нему не отдавали, то онъ по воскресеньямъ и по торжественнымъ праздникамъ ѣздилъ самъ въ Сенатъ и тамъ наединѣ прочитывалъ кипы бумагъ, дѣлалъ на нихъ замѣчанія, сочинялъ записки, или и самые голоса; то несносно сіе было крючкотворцамъ, желавшимъ для пользъ своихъ покривить вѣсы правосудія.

Въ 1794 году генваря 1-го дня къ сенаторскому достоинству дано ему мѣсто президентское коммерцъ-коллегіи[553], постъ для многихъ завидный и, кто хотѣлъ, нажиточный; но онъ по ревности своей или, въ другомъ смыслѣ сказать, по глупому честолюбію, думая, что Императрица возвела его для его вѣрности и некорыстолюбія,

// С. 678

 

хотѣлъ отправлять свое служеніе по видамъ пользъ государственныхъ и законовъ; но, какъ ниже усмотрится, вышло совсѣмъ тому противное. Императрица, по внушеніямъ князя Потемкина или по собственнымъ своимъ разсужденіямъ, думала, что торговля Имперіи будетъ съ лучшимъ успѣхомъ и пользою управляться по губерніямъ генералъ-губернаторами, а не чрезъ коммерцъ-коллегію по инструкціи Петра Великаго; и для того, хотя не уничтожила коммерцъ-коллегію и не издала на то публичнаго указа; но въ угодность помянутаго своего вельможи, таврическій торгъ, какъ и всѣ доходы Тавриды, онъ единственно завѣдывалъ безотчетно, не сносяся ни съ государственнымъ казначействомъ, ни съ коммерцъ-коллегіею. Сообразно тому желала, чтобъ и с-петербургская таможня такимъ же образомъ управлялась, то есть, чрезъ нее, ибо она, какъ думала, сама должность государева намѣстника отправляла по Петербургской губерніи, хотя случалось, въ то же время и генералъ-губернаторы, какъ-то Архаровъ и прочіе, опредѣляемы ею были. Поелику же въ подробное управленіе таможенъ не токмо ей, но и генералъ-губернаторамъ входить неудобно было, то и заступалъ мѣсто по Петербургу коммерцъ-коллегіи президента санктпетербургскій вице-губернаторъ, хотя ни мало ему подчинены не были таможни другихъ губерній, которыя имѣли сношенія и связь съ с-пегербургскимъ портомъ. На то время былъ въ Петербургѣ вице-губернаторомъ Иванъ Алексѣевичъ Алексѣевъ, опослѣ бывшій сенаторъ[554], связанный дружбою съ Трощинскимъ, съ Новосильцовымъ и Торсуковымъ, Перекусихиной и со всею дворскою партіею, противуборствующею Державину. Само по себѣ видно, что нечего ему было тутъ ждать; но онъ долженъ былъ исполнить волю Императрицы, которая, сколько догадываться позволено, думала, повѣря ему сей наживной постъ, наградить его за труды и службу, по должности статсъ-секретаря понесенные; но Державину сего и въ голову не входило, ибо онъ, напротивъ

// С. 679

 

того, предполагалъ сію новую довѣренность наилучшимъ образомъ заслужить возможною вѣрностію, безкорыстіемъ и честностію, какъ выше о томъ сказано.

Словомъ, вступивъ въ президенты коммерцъ-коллегіи, началъ онъ сбирать свѣдѣнія и законы, къ исправному отправленію должности его относящіеся. Вслѣдствіе чего хотѣлъ осмотрѣть складочные на биржѣ анбары альняные, пеньковые и прочіе, а по осмотрѣ вещей, петербургскій и кронштатскій порты; но ему то воспрещено было, и таможенные директоры и прочіе чиновники явное стали дѣлать неуваженіе и непослушаніе; а когда прибылъ въ С. Петербургъ изъ Неаполя корабль, на коемъ отъ вышеупомянутаго графа Моцениго присланъ былъ въ гостинцы кусокъ атласу женѣ Державина, то директоръ Даевъ, донеся ему о томъ, спрашивалъ, показывать ли тотъ атласъ въ коносаментахъ и какъ съ нимъ поступить; ибо таковые цѣновные товары ввозомъ въ то время запрещены были, хотя корабль отплылъ изъ Италіи прежде того запрещенія и объ ономъ знать не могъ. Но со всѣмъ тѣмъ Державинъ не велѣлъ тотъ атласъ отъ свѣдѣнія таможни утаивать, а приказалъ съ нимъ поступить по тому указу, коимъ запрещеніе сдѣлано, то есть отослать его обратно къ Моценигѣ. Директоръ, видя, что президентъ не поддался на соблазнъ, чѣмъ бы заслѣпилъ онъ себѣ глаза и далъ таможеннымъ служителямъ волю плутовать, какъ и при прежнихъ начальникахъ, то и вымыслили Алексѣевъ съ тѣмъ директоромъ клевету на Державина, которой бы замарать его въ глазахъ Императрицы, дабы онъ довѣренности никакой у ней не имѣлъ. Донесли Государынѣ, что будто онъ послѣ запретительнаго указа выписалъ тотъ атласъ самъ и приказалъ его ввезти тайно; а какъ таковые тайно привезенные товары велѣно было тѣмъ указомъ жечь, и сь тѣхъ, кто ихъ выписалъ, брать штрафъ, то и получили согласную съ тѣмъ отъ Государыни резолюцію. Державинъ не зналъ ничего, какъ вдругъ сказываютъ ему, что публично съ барабаннымъ боемъ предъ коммерцъ-коллегію на площади подъ именемъ его сожжены тайно выписанные имъ товары, и тогда получаетъ директоръ такъ-сказать ордеръ отъ Алексѣева, въ коемъ требуетъ онъ, чтобъ Державинъ взнесъ въ таможню

// С. 680

 

положенный закономъ штрафъ. Такая дерзость бездѣльническая его какъ громомъ поразила; онъ написалъ на явныхъ справкахъ и доказательствахъ основанную записку, въ которой изобличалась явно гнусная ложь Алексѣева и Даева, и какъ не допущенъ былъ къ Императрицѣ, то чрезъ Зубова подалъ ту записку и просилъ по ней его ей доложить; но сколько ни хлопоталъ, не могъ получить не токмо никакой дѣльной Ея Величесгва резолюціи, но и никакого даже отъ самого Зубова отзыву.

Потомъ, вскорѣ послѣ того, призванъ онъ былъ именемъ Государыни въ домъ генералъ-прокурора (Самойлова), который объявилъ ему, что Ея Величеству угодно, дабы онъ не занимался и не отправлялъ должности коммерцъ-коллегіи президента, а считался бы онымъ такъ, ни во что не мѣшаясь. Державинъ требовалъ письменнаго о томъ указа; но ему въ томъ отказано. Видя таковое угнетеніе отъ той самой власти, которая бы по правотѣ его сама поддерживать долженствовала, не зналъ что дѣлать; а наконецъ, посовѣтавъ съ женою и съ другими, рѣшился подать Императрицѣ письмо о увольненіи его отъ службы. Пріѣхавъ въ Царское Село, гдѣ въ то время Императрица проживала, адресовался съ тѣмъ письмомъ къ Зубову; онъ велѣлъ подать чрезъ статсъ-секретарей. Просилъ Безбородку, Турчанинова, Попова, Храповицкаго и Трощинскаго; но никто онаго не приняли, говоря, что не смѣютъ. Итакъ убѣдилъ просьбою камердинера Ивана Михайлова Тюльпина, который былъ самый честнѣйшій человѣкъ и ему благопріятенъ. Онъ принялъ и отнесъ Императрицѣ. Чрезъ часъ время, въ который Державинъ, походя по саду, пошелъ въ комнату Зубова навѣдаться, какой успѣхъ письмо его имѣло, находитъ его блѣднаго, смущеннаго, и сколько онъ его ни вопрошалъ, ничего не говорящаго; наконецъ за тайну Тюльпинъ открылъ ему, что Императрица по прочтеніи письма чрезвычайно разгнѣвалась, такъ что вышла изъ себя, и ей было-сдѣлалось очень дурно. Поскакали въ Петербургъ за каплями, за лучшими докторами, хотя и были тутъ дежурные. Державинъ, услыша сіе, не остался долѣе въ Царскомъ Селѣ, но не дождавшись резолюціи, уѣхалъ потихоньку въ Петербургъ и ждалъ спокойно своей судьбы; но ничего не вышло, такъ что онъ принужденъ

// С. 681

 

былъ опять въ недоумѣніи своего президенства по прежнему шататься.

Между тѣмъ, какъ при началѣ своего вступленія въ должность президента усмотрѣлъ онъ по балансу, отъ коммерцъ-коллегіи Императрицѣ поданному, что въ 1793 году перевѣсъ торговли 31-мъ милліономъ рублей превышалъ къ нашей сторонѣ противъ иностранныхъ, а курсъ былъ не выше 22-хъ штиверовъ, то и удивился онъ, какъ это могло случиться, что намъ перевели иностранные чистыми деньгами таковую довольно знатную сумму, а курсъ былъ такъ для насъ низокъ, что будто мы имѣли нужду перевесть за иностранные товары въ чужіе краи такое или болѣе количество наличныхъ денегъ; ибо курсъ ничто иное какъ ходъ денегъ, въ ту или другую сторону требованіемъ оныхъ усугубляющійся. Въ разсужденіи чего и далъ онъ коммерцъ-коллегіи предложеніе, чтобъ она сіе обстоятельство въ торговлѣ, какъ можно наивѣрнѣе, по всѣмъ таможнямъ изслѣдовала и увѣдомила бы его о причинѣ, отъ чего, когда балансъ торга на нашей сторонѣ, а курсъ на иностранной? Чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ коллегія доказательнымъ образомъ дала знать, что при упадкѣ курса превосходный балансъ ничто иное есть, какъ плутовство иностранныхъ купцовъ съ сообществомъ нашихъ таможенныхъ служителей, и бываетъ именно отъ того: выпускные наши товары объявляются настоящею цѣною и узаконенныя пошлины въ казну съ той цѣны берутся, а иностранные объявляютъ иногда цѣну ниже 10-ю процентами, слѣдовательно болѣе десяти частей уменьшаютъ балансъ въ товарахъ и болѣе 10-и процентовъ крадутъ пошлинъ. Итакъ, сравнивъ количество отпускныхъ товаровъ нашихъ съ иностранными цѣновными, выходитъ балансъ на нашей сторонѣ, а дѣйствительная выгода торга и курсъ на иностранной, не говоря о уменьшеніи пошлинъ, ибо мы переводимъ денегъ 10, а получаемъ вмѣсто того только 1 процентъ. Державинъ, открывъ таковую государственную кражу, думалъ сдѣлать выслугу для Имперіи и благоугодное Императрицѣ: подалъ о томъ рапортъ какъ Сенату, такъ и ей краткую, но ясную записку; но что же? Вмѣсто оказательства какого-либо ему благоволенія, хладнокровно о томъ

// С. 682

 

замолчали. Послѣ, какъ ниже увидимъ, вышла еще непріятность. Сказываютъ, что будто таковая правда была Императрицѣ непріятною, что въ ея правленіе и при ея учрежденіи могла она случиться или, лучше, обнаружиться. Вотъ каково самолюбіе въ властителяхъ міра! И вредъ — не вредъ, и польза — не польза, когда только имъ они неблагоугодны. — Не будучи Державинъ по прошенію уволенъ отъ службы, долженъ былъ онъ остаться и переносить ея горести.

Іюля 15-го числа 1794 году скончалась у него первая жена[555]. Не могши быть спокойнымъ о домашнихъ недостаткахъ и по службѣ непріятностяхъ, чтобъ отъ скуки не уклониться въ какой развратъ, женился онъ генваря 31-го дня 1795 году на другой женѣ, дѣвицѣ Дарьѣ Алексѣевнѣ Дьяковой. Онъ избралъ ее такъ же, какъ и первую, не по богатству и не по какимъ-либо свѣтскимъ разсчетамъ, но по уваженію ея разума и добродѣтелей, которыя узналъ гораздо прежде, чѣмъ на ней женился, отъ обращенія съ сестрою ея Марьею Алексѣевною[556] и всѣмъ семействомъ отца ея, бригадира Алексѣя Аѳанасьевича Дьякова, и зятьевъ ея, Николая Александровича Львова, графа Якова Ѳедоровича Стейнбока и Василья Васильевича Капниста, какъ выше видно, пріятелей его. Причиною наиболѣе было сего союза слѣдующее домашнее приключеніе. Въ одно время, сидя въ пріятельской бесѣдѣ, первая супруга Державина и вторая, тогда бывшая дѣвица Дьякова, разговорились между собою о счастливомъ супружествѣ. Державина сказала: ежелибъ она г-жа Дьякова вышла за г. Дмитріева, который всякій день почти въ домѣ Державина и коротко былъ знакомъ, то бы она не была безсчастна. «Нѣтъ», отвѣчала дѣвица: «найдите мнѣ такого жениха, каковъ вашъ Гаврилъ Романовичъ, то я пойду за него, и надѣюсь, что буду съ нимъ счастлива.» Посмѣялись, и начали другой разговоръ. Державинъ, ходя близъ ихъ, слышалъ отзывъ о немъ дѣвицы, который такъ въ умѣ его напечатлѣлся, что, когда онъ овдовѣлъ и примыслилъ искать себѣ другую супругу,

// С. 683

 

она всегда воображенію его встрѣчалась. Когда же прошло почти 6 мѣсяцевъ послѣ покойной, и дѣвица Дьякова съ сестрою своею графинею Штейнбоковою[557] изъ Ревеля пріѣхала въ Петербургъ, то онъ, но обыкновенію, какъ знакомымъ дамамъ сдѣлалъ посѣщеніе. Они его весьма ласково приняли; онъ ихъ звалъ, когда имъ вздумается, къ себѣ отобѣдать. Но поселившаяся въ сердцѣ искра любви стала разгораться, и онъ не могъ далѣе отлагать, чтобъ не начать самымъ дѣломъ предпринятаго имъ намѣренія, хотя многія богатыя и знатныя невѣсты — вдовы и дѣвицы — оказывали желаніе съ нимъ сближиться; но онъ позабылъ всѣхъ, и вслѣдствіе того на другой день, какъ у нихъ былъ, послалъ записочку, въ которой просилъ ихъ къ себѣ откушать и дать приказаніе повару, какія блюда они прикажутъ для себя изготовить. Симъ онъ думалъ дать разумѣть, что дѣлаетъ хозяйкою одну изъ званыхъ имъ прекрасныхъ гостей, разумѣется, дѣвицу, къ которой записка была надписана. Она съ улыбкою отвѣтствовала, что обѣдать они съ сестрою будутъ, а какое кушанье приказать приготовить, въ его состоитъ волѣ. Итакъ они у него обѣдали; но о любви или, простѣе сказать, о сватовствѣ никакой рѣчи не было. — На другой или на третій день поутру, зайдя посѣтить ихъ и нашелъ случай съ одной невѣстой говорить, открылся ей въ своемъ намѣреніи, и какъ не было между ими никакой пылкой страсти, ибо жениху было болѣе 50-и, а невѣстѣ около 30-и лѣтъ, то и соединеніе ихъ долженствовало основываться болѣе на дружествѣ и благопристойной жизни, нежели на нѣжномъ страстномъ сопряженіи. Вслѣдствіе чего отвѣчала она, что она принимаетъ за честь себѣ его намѣреніе, но подумаетъ, можно ли рѣшиться въ разсужденіи прожитка; а онъ объявилъ ей свое состояніе, обѣщавъ прислать приходныя и расходныя свои книги, изъ коихъ бы усмотрѣла, можетъ ли она содержать домъ сообразно съ чиномъ и лѣтами. Книги у ней пробыли недѣли двѣ, и она ничего не говорила. Наконецъ сказала, что она согласна вступить съ нимъ въ супружество[558]. Такимъ образомъ

// С. 684

 

совокупилъ свою судьбу съ сей добродѣтельной и умной дѣвицею, хотя не пламенною романическою любовью, но благоразуміемъ, уваженіемъ другъ друга и крѣпкимъ союзомъ дружбы. Она своимъ хозяйствомъ и прилежнымъ смотрѣніемъ за домомъ не токмо доходы нашла достаточными для ихъ прожитка; но, поправивъ разстроенное состояніе, присовокупила въ теченіе 17-и лѣтъ недвижимаго имѣнія, считая съ великолѣпными пристройками домовъ, едва ли не половину, такъ что въ 1812 году, когда сіи Записки писаны, было за ними вообще въ разныхъ губерніяхъ уже около 2000 душъ и два въ Петербургѣ каменные знатные дома[559].

Въ теченіе 1795 года онъ пытался еще лично проситься у Государыни, хотя не въ отставку, но въ отпускъ на годъ, для поправленія своей экономіи[560]. Государыня отвѣтствовала, что она прикажетъ записать о томъ указъ въ Сенатѣ генералъ-прокурору; но вмѣсто того, состоявшимся чрезъ нѣсколько дней указомъ по случаю открывшагося въ государственномъ заемномъ банкѣ расхищенія суммъ, до 600,000 рублевъ, опредѣленъ онъ въ коммиссію для изслѣдованія той покражи. Президентомъ оной сдѣланъ главный директоръ того банка графъ Завадовскій; (членами:) правящій генералъ-губернаторскую должность въ Петербургѣ генералъ-поручикъ Архаровъ; главный директоръ ассигнаціонаго банка сенаторъ Мятлевъ[561] и коммерцъ-коллегіи президентъ и сенаторъ Державинъ. Случай сей достоинъ подробнѣйшаго описанія. Когда объявленъ указъ о томъ слѣдствіи, — это было на другой день Рождества (1795), — Державинъ былъ во дворцѣ. Г. Терскій, бывшій тогда генералъ-рекетмейстеромъ, докладчикъ по тяжебнымъ процессамъ, имѣлъ вліяніе на всѣ

// С. 685

 

дѣла, частію явно и подъ рукою, бывъ близокъ къ Государынѣ. Онъ, подошедъ къ Державину, отвелъ его на сторону и, съ заклятіемъ никому не сказывать, шепнулъ ему по дружбѣ, будто отъ себя, что когда открылась пропажа казны въ банкѣ, то графъ Завадовскій ночью тайно вывезъ къ себѣ въ домъ два сундука, одинъ съ серебромъ, другой съ золотомъ: то чтобы онъ держалъ ухо востро и былъ остороженъ. Получивъ таковое важное извѣстіе, Державинъ разсуждалъ самъ въ себѣ: нельзя, чтобъ Терскій открылъ ему такую тайну безъ свѣдѣнія Императрицы; а потому и рѣшился также подъ рукою сказать любимцу Зубову, дабы испытать его, кáкъ онъ отзовется. Сей молодой временщикъ хотя по обыкновенію его не сказалъ ни да, ни нѣтъ, но на лицѣ его написано было, что онъ не безъ удовольствія принялъ сіе извѣстіе. Итакъ Державинъ принялъ намѣреніе дѣйствоватъ по сущей правдѣ и доводить о всемъ чрезъ него до свѣдѣнія Государыни; ибо чтό ему было извѣстно, тό всемѣрно и она знала; но это такъ было искусно скрыто, что никоимъ образомъ участія ея въ чемъ-либо дознаться было невозможно. Съ перваго засѣданія коммиссіи, когда поручено было Державину написать вопросные пункты кассиру (Кельбергу[562]) и кассиршѣ банка, относительно перваго — неисполненія должности, а второй — покупки и продажи весьма дорогихъ бриліантовыхъ вещей, примѣтилъ онъ Державинъ не токмо неравнодушіе, но даже пристрастіе президента къ подсудимымъ: ибо онъ многіе весьма нужные пункты вымарывалъ. А какъ и Архаровъ, будучи короткій пріятель (по связи съ Безбородкою) съ Трощинскимъ и съ графомъ Завадовскимъ, а Мятлевъ, по ласкательству къ Зубову, чтобъ не обнаружить его видимаго притѣсненія къ подсудимому такъ-сказать президенту, молчали, то и Державинъ долженъ былъ на противорѣчія Завадовскаго соглашаться. Поелику жъ таковыми слабыми или, лучше сказать, малозначащими вопросами ничего не открывалось, то и положено было мужа и жену Кельберговыхъ увѣщавать чрезъ священника. Когда сей увѣщавалъ кассиршу, стоящую предъ распятіемъ на колѣняхъ,

// С. 686

 

въ виду ея мужа въ отверзтую дверь, бывшаго въ другой комнатѣ наединѣ съ Державинымъ, то сей послѣдній, какъ съ подсудимыми весьма снисходительно обращался и подавалъ даже надежду заступить ихъ, гдѣ только будетъ возможно; то кассиръ просилъ его убѣдительно сказать ему его судьбину, что удержитъ ли онъ свое званіе, какъ ему нѣкоторые обѣщаютъ. Державинъ отвѣтствовалъ ему скромно и чистосердечно, что онъ человѣкъ умный, самъ знаетъ законы и свое преступленіе: то можетъ рѣшить самъ свою судьбину, а онъ его угнетать не будетъ, зная, что, безъ слабости или, лучше, попущенія начальства, въ преступленіе сіе, толь долго продолжавшееся, ему одному впасть было не дюжно, ибо онъ (кассиръ), мѣсяцевъ чрезъ 6 ходя въ кладовой сундукъ за замками и печатьми прочихъ членовъ, вносилъ съ собою въ карманахъ завернутую простую бумагу въ пакетахъ съ надписью 10,000 рублей и клалъ оные тайно въ сундукъ на мѣсто тѣхъ, въ которыхъ хранились въ томъ сундукѣ настоящіе пакеты, а потому и не почитаетъ онъ его столь виновнымъ, какъ начальниковъ. Сіе ободрило преступника. Державинъ, видя то, просилъ его также пріятельски, чтобъ онъ ему самъ открылся чистосердечно (обѣщая съ клятвою никому не сказывать и въ дѣло не вводить то, что онъ ему по совѣсти скажетъ), а именно — вывезъ ли Завадовскій тайно изъ банка два сундука, какъ выше явствуетъ, съ серебромъ и золотомъ? Кельбергъ отвѣтствовалъ: «Вывезъ.» — «Какимъ образомъ?» — «Вотъ какъ: когда надобно было нѣкоторую выдачу денегъ изъ того сундука сдѣлать, и я со дня на день откладывалъ, ожидая взносу отъ кого-либо постороннихъ суммъ, какъ то не разъ бывало, дабы удовольствовать ту выдачу, потому что въ сундукѣ счисляющіеся 600,000 рублей въ пакетахъ съ надписями, на каждомъ по 10,000 руб., были все съ пустыми бумагами; но какъ отъ сильнаго настоянія членовъ невозможно уже было не открыть сундука, то съ открытіемъ онаго и обнаружилось давио таившееся похищеніе. Главный директоръ какъ скоро узналъ объ ономъ, тотчасъ побѣгъ[563], донесъ Государынѣ, а между тѣмъ при наступившей ночи

// С. 687

 

велѣлъ вывезть помянутые два сундука къ себѣ». Узнавъ Державинъ отъ кассира Кельберга сію важную тайну, держалъ свое слово, не открывалъ никому оной, пока наконецъ сама по себѣ по производству дѣла не открылась. По отобраніи отвѣтовъ отъ похитителей, мужа и жены, которая на казенныя похищенныя деньги покупала дорогія бриліантовыя вещи, дабы, дорогою цѣною продавъ оныя при торжествѣ шведскаго мира Государынѣ, взнесть оныя въ банкъ, надобно спросить членовъ банка, соблюдали ли они учрежденія банковыя относительно храненія казны и свидѣтельства оной. Тутъ вышелъ споръ: Завадовскій, Архаровъ и Мятлевъ говорили, что надобно съ прописаніемъ вопросовъ послать въ банкъ сообщеніе; но Державинъ настоялъ держаться силы законовъ, кои предписывали о похищеніи казны производить строгое изслѣдованіе, допрашивая подсудимыхъ лично предъ налоемъ, а не чрезъ сообщенія. Долго спорили, и рѣшили тѣмъ, чтобъ спросить Государыню. Поелику жъ ей всѣхъ законовъ помнить не возможно было, то Державинъ, вставъ до свѣту, написалъ записку къ Зубову, въ коей прописалъ споръ и законъ, оный разрѣшающій. Въ обыкновенный часъ пришелъ Архаровъ съ докладомъ. Государыня отозвалась ему, что не было никакой нужды докладывать о томъ, на что есть законы: поступили бы по онымъ. Послѣ сего, нечего дѣлать, должно было лично всѣхъ призвать въ коммиссію и дать имъ вопросные пункты; но какъ всѣ за сіе вознегодовали сильно на Державина, то онъ принужденъ былъ всѣми возможными средствами умягчить ихъ ярость, а для того и выдумалъ средство, чтобъ на бумагѣ удовлетворить закону, а на самомъ дѣлѣ — противуборствующей себѣ сторонѣ, въ надеждѣ, что вопрошаемые признаются чистосердечно въ неисполненіи ихъ должностей, и въ винахъ своихъ прибѣгнутъ къ милосердію Императрицы, прося у нея прощенія. Вслѣдствіе чего, давъ имъ каждому вопросные пункты, дозволилъ всѣмъ быть въ одной комнатѣ и, посовѣтовавъ между собою, написать ихъ отвѣты. Они то и сдѣлали; но вмѣсто того, чтобъ признаніемъ винъ или упущенія своихъ должностей учинить слѣдствію конецъ, они отвѣтствовали, что всѣ подробности правилъ банковыхъ относительно храненія и

// С. 688

 

свидѣтельства казны ими свято сохранены были; а какимъ образомъ пропали деньги, они не знаютъ.

Таковое слѣдствіе, что ни денегъ, ни виновныхъ не нашли, смѣшно было всякому; ибо кассиръ не могь невидимкою дѣлать похищеніе, когда бы члены исполняли по законамъ свою должность, при себѣ его всегда пускали въ сундукъ и въ пакетахъ всякій разъ сами пересчитывали деньги. А потому Державинъ, чтобъ не быть самой коммисіи виноватою въ слабомъ изслѣдованіи, настоялъ уже, чтобъ банковыхъ членовъ въ другой разъ призвать и лично спросить всякаго порознь, извлекши вопросы изъ показаніевъ Кельберга, жены его и прочихъ подсудимыхъ, какъ-то: маклеровъ и иностранныхъ купцовъ, которые прикосновенны были къ сему дѣлу переводомъ своихъ суммъ въ банкъ и продажею Кельбергшею и покупкою у ней бриліантовыхъ вещей. Нечего дѣлать: должны были прочіе члены на такое Державина мнѣніе согласитъся; вслѣдствіе чего вторично призваны были въ коммиссію банковые судьи и прочіе служители. Всякому даны были порознь вопросные пункты; но чтобъ чувствительно не обидѣть ихъ и не допрашивать предъ налоемъ, то разставлены были въ одной комнатѣ въ нѣкоторомъ разстояніи столы, и приказано было имъ всякому на своей бумагѣ писать свои отвѣты; но чтобъ они не стакнулись по-прежнему и открыли бы всю истину, то Державинъ ходилъ между столами и надзиралъ за ними. Натурально, чрезъ сей способъ невозможно было уже имъ стакнуться. Писали, кто что вѣдалъ, между прочими совѣтникъ Розановъ[564]показалъ, что два сундука съ золотомъ и серебромъ вывезены были главнымъ директоромъ въ его домъ въ самый день открытаго въ банкѣ похищенія, о чемъ объяснится ниже. Коль скоро прочтено сіе, то Державинъ приказалъ ввести въ присутствіе Кельберга и, будто ничего на зная, спросилъ у него: «Правда ли чтό г. совѣтникъ Розановъ показываетъ?» Кельбергъ отвѣчалъ: «Правда». Г. Завадовскій поблѣднѣлъ. Записаны Розаново показаніе и Кельберговъ отвѣтъ въ журналъ, которые въ

// С. 689

 

меморіяхъ вседневно чрезъ Трощинскаго подносились Императрицѣ. Завадовскій сказался больнымъ и болѣе двухъ недѣль не присутствовалъ въ коммиссіи. Наконецъ выѣхалъ, и какъ случились въ комнатѣ только трое, онъ г. Завадовскій, Архаровъ и Державинъ, то первые двое униженнымъ образомъ послѣднему кланялись почти въ землю, упрашивали его, чтобъ изъ меморіи показанія Розанова вычернить и не доводить оныхъ до свѣдѣнія Императрицы; но какъ это было бы противъ присяги, да и Зубовъ о семъ уже чрезъ него зналъ, то онъ и не могъ на толь измѣнническій поступокъ согласиться.

Такимъ образомъ открытъ сталъ главный преступникъ. А какъ Императрица приказала взять съ него объясненіе, что это за сундуки и съ какимъ были золотомъ и серебромъ, то и отвѣтствовалъ онъ чрезъ Архарова, что то былъ ломъ, золотыя старыя табакерки и всякая серебряная посуда, которыя содержаны у него были для лучшаго сохраненія въ кладовыхъ банка: то онъ и приказалъ вывезть, коль скоро приказалъ запечатывать банкъ, яко ему не принадлежащія вещи. Коммиссія препоручила Державину о всемъ томъ, чтό по слѣдствію открыла, написать къ Императрицѣ докладъ. Надобно было сообразить всѣ обстоятельства основательно, не упустя ничего нужнаго, и не примѣшать ничего посторонняго, а паче какъ предсѣдатель самъ былъ прикосновенъ къ дѣлу, то чтобъ не зацѣпить его какъ-либо обидно и слишкомъ выразительно, да также и не закрыть, а потому и требовалось великой осторожности, слѣдовательно и время. Но товарищи, а особливо Архаровъ, сильно торопили написаніемъ доклада, (дабы) можетъ-быть для того, чтобъ не выработать основательно всѣхъ происшествій. Но какъ бы то ни было, докладъ Государынѣ поданъ; она отдала его въ Сенатъ на разсмотрѣніе. Тамъ сильная партія г. Завадовскаго, т. е. генералъ-прокуроръ Самойловъ, сенаторъ Васильевъ, Колокольцовъ и прочіе, уговоренные гг. Безбородкою и Трощинскимъ, постарались слѣдствіе представить будто неяснымъ и нужнымъ пополнить, вслѣдствіе чего передопрашиваны подсудимые, и записка, представленная въ коммиссію Кельбергшею отъ директора Зайцова[565], которою сей директоръ

// C. 690

 

предостерегалъ кассира, дабы онъ держаль ухо востро, по случаю имѣющаго быть свидѣтельства въ банкѣ вслѣдствіе имяннаго повелѣнія Императрицы: когда она, узнавъ, что кассирша чрезъ камердинера Захара Зотова предлагала ей, не угодно ли будетъ при шведскомъ мирѣ для подарковъ купить дорогую бриліантовую шпагу, то она, усумнясь, откуда кассиршѣ взять толь драгоцѣнную вещь, приказала главнымъ директорамъ банковъ, а именно: Завадовскому заемный, а Мятлеву ассигнаціонный освидѣтельствовать и ей о цѣлости казны репортовать. Мятлевъ въ тотъ же часъ то исполнилъ, а Завадовскій поручилъ сіе первому управляющему, директору Хатову[566], который, сколько открывалось по дѣлу, былъ нѣкоторыми вещами задобренъ отъ кассира и къ скорому свидѣтельству не приступилъ, а отложилъ оное до завтра и предувѣдомилъ Зайцова, втораго директора, у котораго въ особливомъ надзираніи была казна и кассиръ, а сей чрезъ вышепомянутую записку предостерегъ онаго. Симъ образомъ обманули ложнымъ свидѣтельствомъ Хатова, а сей ложнымъ рапортомъ — Завадовскаго, или они и сами всѣ знали о употребленіи казенныхъ денегъ на покупку бриліантовыхъ вещей, но только похищенія казны не открыли, и Завадовскій донесъ Императрицѣ, что казна цѣла.

Таковымъ проворствомъ сіе дѣло тогда было затушено, но послѣ того уже года чрезъ три, когда похищеніе суммъ умножилось, вышеописаннымъ незапнымъ образомъ открылось. Къ самому сему соблазну торговать казенными деньгами поводомъ предполагать никого другаго не можно, какъ графа Завадовскаго, потому что онъ, когда послѣ графа Брюса сдѣланъ главнымъ директоромъ банка[567] и, при наступленіи трети, требовалъ

// С. 691

 

себѣ жалованья серебромъ; но какъ положенная въ оный банкъ серебромъ капитальная сумма никуды по законамъ въ расходъ не употреблялась, напротивъ того процентами накоплена была, ибо въ расходъ употреблялась мѣдная (монета): то при годовомъ счетѣ и стало недоставать оной нѣсколько тысячъ рублей, которыя перебралъ себѣ главный директоръ въ жалованье. А потому, чтобъ пополнить оную, и выдумали средство заимщикамъ въ ссуду выдавать деньги не за указные 6, а за 12 и за 15 процентовъ, обращая сей излишекъ въ наполненіе серебра. Но какъ мало сего г. Завадовскому показалось, что онъ жалованье свое получалъ серебромъ, а захотѣлъ еще онымъ пользоваться и сверхъ того чрезъ промѣнъ своихъ ассигнацій безъ всякаго платежа лажа рубль за рубль, то и поставилъ онъ съ своими, или съ князя Голицына суммами вышепомянутые сундуки, одинъ съ серебромъ и золотомъ, а другой съ ассигнаціями, изъ которыхъ изъ одного въ другой и переводили монету безъ всякой огласки, грабя заимщиковъ, какъ выше сказано, лихвою процентовъ; но чтобъ сіе было тайно и не падало на счетъ банка, что онъ излишніе беретъ проценты, то когда требовали заимщики въ ссуду себѣ денегъ, то всегда говорили, что денегъ въ кассѣ нѣтъ, и совѣтовали просить у купцовъ, чтобъ они внесли въ банкъ потребную имъ сумму, а изъ онаго и производили уже по обыкновенному канцелярскому порядку выдачу. Но какъ купцы (разумѣется, большею частію иностранные) не находили своихъ разсчетовъ отдавать въ банкъ свои суммы за указные процепты, то и платили имъ заимщики вышеписанные 12 или 15 процентовъ, которые раздѣляемы были съ тѣми купцами, съ маклерами и съ банкомъ или, лучше, съ главнымъ директоромъ онаго; а заимщики, давая обязательство на серебро, получали мѣдныя. Симъ средствомъ серебряная казенпая монета была въ банкѣ сохраняема. Завадовскій промѣнивалъ свои ассигнаціи на серебро, купцы, маклеры и банковые служители имѣли свой кормъ; одни

// С. 692

 

заимщики терпѣли, и потому-то кассиръ Кельбергъ, бывши употребленъ въ сей оборотъ, былъ у главнаго директора и прочихъ чиновниковъ въ великомъ довѣріи, и на сіе-то надѣясь, вошелъ онъ со вторымъ директоромъ Зайдовымъ въ толь короткую связь, что брали казенныя деньги на покупку бриліантовъ, дабы, продавъ ихъ Императрицѣ съ барышемъ, взнести въ казну забранныя ими суммы и сверхъ того имѣть себѣ какой-либо прибытокъ. Вотъ истинная причина и развязка сего похищенія, которыя хотя довольно въ докладѣ были видны, но — безъ собственнаго виновныхъ признанія и явнаго въ томъ доказательства какъ не можно было ихъ точно и обвинять, для того что съ главнаго директора, яко съ предсѣдателя коммиссіи, и отвѣтовъ не брано и брать оныхъ безъ особаго имяннаго повелѣнія было не можно: то и предоставлялось сіе разрѣшенію Императрицы. Державинъ же съ своей души упрекъ совѣсти въ слабомъ изслѣдованіи свергнулъ тѣмъ, что сдѣлалъ на все ясныя съ своей стороны примѣчанія и отдалъ ихъ Зубову для донесенія Государынѣ. Отдалъ ли онъ ихъ ей, того не извѣстно, но только докладъ по самую кончину ея пролежалъ у ней въ кабинетѣ нерѣшенымъ; а по воцареніи Павла, Безбородко съ Трощинскимъ такъ смастерили сіе воровское дѣло, что Зайцову и прочимъ будто за напрасное претерпѣніе даны въ награжденіе деревни; только кассиръ съ женою сосланы въ Сибирь, и то, какъ слышно, просто на житье, а не на каторгу.

Вотъ съ какою вѣрностію служатъ приближенные къ государю вельможи; то какъ можно ожидать отъ нихъ общаго блага? Но возвратимся еще къ остатку царствованія Екатерины. Въ продолженіе 1795 и 1796 года случились съ Державинымъ еще примѣчательныя событія.

Первое. По желанію Императрицы, какъ выше сказано, чтобъ Державинъ продолжалъ писать въ честь ея болѣе въ родѣ Фелицы, хотя далъ онъ ей въ томъ свое слово, но не могъ онаго сдержать по причинѣ разныхъ придворныхъ каверзъ, коими его безпрестанно раздражали: не могъ онъ воспламенить такъ своего духа, чтобъ поддерживать свой высокій прежній идеалъ, когда вблизи увидѣлъ подлинникъ человѣческій съ великими слабостями.

// С. 693

 

Сколько разъ ни принимался, сидя по недѣлѣ для того запершись въ своемъ кабинетѣ, но ничего не въ состояніи былъ такого сдѣлать, чѣмъ бы онъ былъ доволенъ: все выходило холодное, натянутое и обыкновенное, какъ у прочихъ цѣховыхъ стихотворцевъ, у коихъ только слышны слова, а не мысли и чувства. — Итакъ не зналъ, что дѣлать; но какъ покойная жена его любила его сочиненія, съ жаромъ и мастерски нерѣдко читывала ихъ при своихъ пріятеляхъ, то изъ разныхъ лоскутковъ собрала она ихъ въ одну тетрадь (которая хранится нынѣ въ библіотекѣ графа Алексѣя Ивановича Пушкина въ Москвѣ[568]) и, переписавъ начисто своею рукою, хранила у себя. Когда же мужъ безпокоился, что не можетъ ничего по обѣщанію своему сдѣлать для Императрицы, то она совѣтовала поднести ей то, что уже написано, въ числѣ коихъ были и такія піесы, кои еще до свѣдѣнія ея не доходили; сказавъ сіе, подала къ удивленію его переписанную ею тетрадь. Не имѣя другаго средства исполнить волю Государыни, обрадовался онъ сему собранію чрезвычайно. Просилъ пріятеля своего Алексѣя Николаевича Оленина нарисовать ко всякой поэмкѣ приличныя картинки (виньеты), и, переплетя въ одну книгу, съ посвятительнымъ письмомъ, поднесъ лично въ ноябрѣ 1795 году[569]. Государыня, принявъ оную, какъ казалось съ благоволеніемъ, занималась чтеніемъ оной сама, какъ камердинеръ ея г. Тюльпинъ сказывалъ, двои сутки; но по прочтеніи отдала г. Безбородкѣ, а сей г. Трощинскому, — съ каковымъ намѣреніемъ, неизвѣстно. Недѣли съ двѣ прошло, что никто ни слова не говорилъ; но только, когда по воскресеньямъ пріѣзживалъ авторъ къ двору, то примѣтилъ въ Императрицѣ къ себѣ холодность, а окружающіе ее бѣгали его, какъ бы боясь съ нимъ даже и встрѣтиться, не токмо говорить. Не могъ онъ придумать, что тому была за причина. Наконецъ, въ третье воскресенье рѣшился онъ спросить Безбородку, говоря: слышно, что Государыня

// С. 694

 

сочиненія его отдала его сіятельству, то съ чѣмъ, и будутъ ли они отпечатаны? Онъ, услышавъ отъ него вопросъ сей, побѣжалъ прочь, бормоча что-то, чего не можно было выразумѣть. Не зная, что это значигъ, и будучи званъ тогда обѣдать къ графу Алексѣю Ивановичу Пушкину, поѣхалъ къ нему. Тамъ встрѣтился съ нимъ хорошій его пріятель Яковъ Ивановичъ Булгаковъ, что былъ при Екатеринѣ посланникомъ при Оттоманской Портѣ, а при Павлѣ генералъ-губернаторомъ въ Польскихъ губерніяхъ[570]. Онъ спросилъ его: «Что ты, братецъ, пишешь за якобинскіе стихи?» — «Какіе?» — «Ты переложилъ псаломъ 81-й, который не можетъ быть двору пріятенъ». — «Царь Давидъ», сказалъ Державинъ; «не былъ якобинецъ, слѣдовательно пѣсни его не могутъ быть никому противными.» — «Однако», заключилъ онъ, «по нынѣшнимъ обстоятельствамъ дурно такіе стихи писать». Но гораздо послѣ того Державинъ узналъ отъ француженки Леблеръ[571], бывшей у племянницъ его Львовыхъ учительницей, что во время французской революціи въ Парижѣ сей самый псаломъ былъ якобинцами перифразированъ и пѣтъ по улицамъ для подкрѣпленія народнаго возмущенія противъ Людовика ХVІ. Какъ Державинъ тогда совсѣмъ того не зналъ, то и былъ спокоенъ; но, пріѣхавъ отъ графа Пушкина съ обѣда, ввечеру услышалъ онъ отъ посѣтившаго его г. Дмитріева, того самаго, о коемъ выше сказано[572], что будто велѣно его секретно (разумѣется, чрезъ Шишковскаго) спросить, для чего онъ и съ какимъ намѣреніемъ пишетъ такіе стихи? Державинъ почувствовалъ подыскъ вельможъ, ему недоброжелательныхъ, что непріятно имъ видѣть въ одѣ Вельможа и прочихъ его стихотвореніяхъ развратныя ихъ лицеизображенія: тотчасъ, не дождавшись ни отъ кого вопросовъ, сѣлъ за бюро и написалъ анекдотъ, который можно читать въ прозаическихъ его сочиненіяхъ

// С. 695

 

въ Ѵ-й части, въ коемъ ясно доказалъ, что тотъ 81-й псаломъ перифразированъ имъ безъ всякаго дурнаго намѣренія и напечатанъ въ мѣсячныхъ изданіяхъ подъ именемъ Зеркало Свѣта въ 1786 году[573], присовокупя къ тому свои разсужденія, что если онъ тогда не произвелъ никакого зла, какъ и подобные ему иные стихи, то и нынѣ не произведетъ. Запечатавъ въ три пакета, при краткихъ своихъ письмахъ послалъ онъ тотъ анекдотъ къ тремъ ближайшимъ въ то время къ Императрицѣ особамъ, а именно: къ князю Зубову (фавориту), къ графу Безбородкѣ и къ Трощинскому, у котораго на разсмотрѣніи сочиненія его находились. Въ слѣдующее воскресенье по обыкновенію поѣхалъ онъ во дворецъ. Увидѣлъ противъ прежняго благопріятную перемѣну: Государыня милостиво пожаловала ему поцѣловать руку; вельможи пріятельски съ нимъ разговаривали и, словомъ, какъ рукой сняло: всѣ обошлись съ нимъ такъ, какъ ничего не бывало. Г. Грибовскій, бывшій у него въ Олонцѣ секретаремъ[574], а тогда при Императрицѣ статсъ-секретарь, всѣмъ ему обязанный (а тогда его первый непріятель, который, какъ слышно было, читалъ предъ Императрицей тотъ анекдотъ), смотря на него съ родомъ удивленія, только улыбался, не говоря ни слова. Но при всемъ томъ сочиненія его Державина въ свѣтъ не вышли, а отданы были еще на просмотрѣніе любимцу Императрицы, князю Зубову, которыя у него хотя нерѣдко въ кабинетѣ на столикѣ видалъ, но не слыхалъ отъ него о нихъ ни одного слова, гдѣ они и пролежали цѣлый почти 1796 годъ, то есть по самую Императрицы кончину. А послѣ оной, въ царствованіе Павла, Державинъ, какъ ниже будетъ видно, бывъ въ Государственномъ Совѣтѣ, имѣлъ случай чрезъ г. статсъ-секретаря Нелединскаго къ себѣ ихъ возвратить. Въ 1810 же или 1811 году подарилъ ихъ съ своею надписью въ библіотеку г. Дубровскаго, гдѣ и теперь они должны находиться[575].

Второе. При раздѣленіи съ Пруссіею и Австріею Польши,

// С. 696

 

имяннымъ указомъ 1795 года, даннымъ коммерцъ-коллегіи[576], повелѣла таможенную сухопутную стражу перевесть на новую границу, именно съ старыми таможенными чиновниками; но, какъ выше видно, что генералъ-губернаторы старались всѣми мѣрами присвоить себѣ власть сей коллегіи по таможеннымъ чиновникамъ и всѣмъ дѣламъ[577], то будучи тогда намѣстникомъ Польскихъ губерній, упоминаемый уже выше генералъ-поручикъ Тимоѳей Тутолминъ[578], не снесясь ни съ коллегіею, ни съ президентомъ ея Державинымъ, опредѣлилъ своихъ директоровъ, цолнеровъ и прочихъ таможенныхъ служителей. Старые, будучи тѣмъ обижены и лишены въ жалованьѣ своего пропитанія, приступили съ жалобами и воплями своими къ президенту. Сей требовалъ отъ генералъ-губернатора по крайней мѣрѣ за извѣстіе списка, чтобъ знать старымъ чиновникамъ, кому ихъ должности отдавать. Но сей, надѣясь на Зубова, которому онъ подлымъ образомъ ласкалъ и угождалъ, пренебрегъ его, ничего не отвѣчалъ, а прислалъ только безъ всякаго своего подписанія имянной реестръ чиновникамъ съ отмѣткою противъ каждаго, по чьей рекомендаціи онъ опредѣленъ, въ которыхъ значилось, что тѣ опредѣлены по рекомендаціи князя, другіе графа Валеріана, третьи графа Николая, четвертые графа Дмитрія[579] и прочихъ ихъ родственниковъ и пріятелей. Таковаго презрѣнія не токмо личнаго президенту, но и самой высочайшей волѣ Императрицы, изображенной въ сказанномъ указѣ, чтобъ оставить старыхъ чиновниковъ, Державинъ не могъ снесть и, надѣясь сколько на справедливость, столько на вѣрность наперсника къ высочайшей своей Обладательницѣ, что онъ подкрѣпитъ ея волю, пошелъ къ нему и показалъ какъ тотъ присланный къ нему не подписанный никѣмъ

// С. 697

 

реестръ, такъ и указъ Государыни, будучи твердо увѣренъ, что онъ возьметъ его сторону. Но противъ всякаго чаянія онъ сталъ оправдывать Тутолмина и съ жаромъ выговаривалъ, что онъ напрасно идетъ по слѣдамъ предмѣстника своего, графа Воронцова, удерживая таможни и чиновниковъ ихъ подъ своей властію. Державинъ доказывалъ противное указомъ Императрицы, объясняя, что предмѣстникъ его, графъ Воронцовъ, начальствуя таможнями и ихъ чиновниками, поступалъ по своей должности; но любимецъ возражалъ противное, говоря, что князь Потемкинъ, его предмѣстникъ (ибо тогда онъ Зубовъ былъ Таврическимъ губернаторомъ), опредѣлялъ самъ таможенныхъ чиновниковъ въ ввѣренныхъ ему губерніяхъ; то и онъ также, а равно Тутолминъ долженъ поступать. Державинъ говорилъ, что князь Потемкинъ былъ сильный человѣкъ и вертѣлъ дѣла, какъ хотѣлъ, то и ваша свѣтлость по единому только своему фавору дѣлать можете, чтό хотите, а онъ напротивъ того (какъ) человѣкъ безъ всякой подпоры, то единственно и долженъ исполнять волю Государыни своей и законовъ, а ни чью другую. Словомъ, чрезъ таковое противорѣчіе вышелъ довольно горячій разговоръ, такъ что любимецъ оказалъ свое негодованіе, и Державинъ въ горячности пошелъ прямо въ покои къ Императрицѣ, гдѣ, приказавъ доложить о себѣ, подалъ ей лично помянутый реестръ о новыхъ таможенныхъ чиновникахъ съ отмѣтками, по чьей рекомендаціи они опредѣлены, донеся притомъ, что по указу ея должны оставаться при своихъ мѣстахъ старые чиновники, но она изволитъ увидѣть, что опредѣлены другіе. Она, примѣтивъ, можетъ быть, пасмурную его физіономію, сказала, что она разсмотритъ. И нѣсколько дней спустя, когда онъ случился въ кавалерской, выслала г. Трощинскаго и велѣла ему сказать Державину, чтобъ онъ не безпокоился по дѣламъ коммерцъ-коллегіи; она велитъ ее уничтожить, и дѣйствительно состоялся въ 1795 году указъ, что коммерцъ-коллегіи болѣе не быть[580], что впредъ коммерческія дѣла вѣдать казеннымъ палатамъ тѣхъ губерній, гдѣ которыя состоятъ, и что наконецъ для сдачи въ архивъ старыхъ дѣлъ остаться ей только до наступающаго новаго года. Державинъ

// С. 698

 

тогда чрезъ господина Трощинскаго отвѣтствовалъ, что воля Ея Величества: можетъ она уничтожить и не уничтожить коллегію, какъ ей угодно, для него все равно; но только онъ радъ, что избавится чрезъ то такого мѣста, которое много дѣлаетъ ему непріятнаго и за которое онъ однакоже отвѣтствовать былъ долженъ по законамъ. Были и послѣ сего въ продолженіе остатка 1796 года нѣкоторыя ему по сей коллегіи непріятности, между прочимъ и по сообщеніямъ коллегіи иностранныхъ дѣлъ, что сія послѣдняя отрекалась отъ своего сообщенія въ разсужденіи нейтральной торговли съ Французами и обратила вину свою на первую; но всѣхъ каверзъ и криводушничества, разными министрами чинимаго противъ Державина въ продолженіе царствованія Императрицы Екатерины, описывать было бы весьма пространно; довольно сказать того, что она окончила дни свои — не по чувствованію собственнаго своего сердца, ибо Державинъ ничѣмъ предъ ней по справедливости не провинился, но по внушеніямъ его недоброжелателей — нарочито въ неблагопріятномъ расположеніи.

Конецъ же ея случился въ 1796 году, ноября въ 6-й день, въ 9-мъ часу утра. Она, по обыкновенію, встала поутру въ 7-мъ часу здорова, занималась писаніемъ продолженія Записокъ касательно Россійской Исторіи, напилась кофею, обмакнула перо въ чернильницу и, не дописавъ начатаго реченія, встала, пошла по позыву естественной нужды въ отдѣленную камеру, и тамъ отъ эпилептическаго удара скончалась. Приписываютъ причину столь скоропостижной смерти воспаленію ея крови отъ досады, причиненной упрямствомъ шведскаго королевича, что онъ отрекся отъ браку съ великою княжною Александрою Павловною[581]; но какъ сія матерія не входитъ своимъ событіемъ въ приключенія жизни Державина, то здѣсь и не помѣщается. Но что касается до него, то, начавъ ей служить, какъ выше видно, отъ солдатства, слишкомъ чрезъ 35 лѣтъ дошелъ до знаменитыхъ чиновъ, отправляя безпорочно и безкорыстно всѣ возложенныя на него должности, удостоился быть при ней лично, принимать и исполнять ея повелѣнія съ довольною довѣренностію; но никогда не носилъ отличной

// С. 699

 

милости и не получалъ за вѣрную свою службу какого-либо особливаго награжденія (какъ прочіе его собратья, Трощинскій, Поповъ, Грибовскій и иные многіе: онъ даже просилъ, по крайнему своему недостатку, обратить жалованье его въ пансіонъ, но и того не сдѣлано до выпуску его изъ статсъ-секретарей) деревнями, богатыми вещами и деньгами, знатными суммами, кромѣ, какъ выше сказано, пожаловано ему 300 душъ въ Бѣлоруссіи, за спасеніе колоній, съ которыхъ онъ во всемъ получалъ доходу серебромъ не болѣе трехъ рублей съ души, то есть 1000 рублей, а ассигнаціями въ послѣднее время до 2000 рублей, да въ разныя времена за стихотворенія свои подарковъ, то есть: за оду Фелицѣ золотую табакерку съ бриліантами и 500 червонцевъ, (за оду) на взятье Измаила золотую же табакерку, да за тарифъ — съ бриліантами же табакерку, по назначенію, на билетѣ ея рукою подписанному: Державину, получилъ послѣ уже ея кончины отъ Императора Павла. Но должно по всей справедливости признать за безцѣннѣйшее всѣхъ награжденій, что она, при всѣхъ гоненіяхъ сильныхъ и многихъ непріятелей, не лишала его своего покровительства и не давала такъ-сказать задушить его; однакоже и не давала торжествовать явно надъ ними огласкою его справедливости и вѣрной службы или особливою какою-либо довѣренностію, которую она къ прочимъ оказывала. Коротко сказать, сія мудрая и сильная Государыня, ежели въ сужденіи строгаго потомства не удержитъ на вѣчность имя Великой, то потому только, что не всегда держалась священной справедливости, но угождала своимъ окружающимъ, а паче своимъ любимцамъ, какъ бы боясь раздражить ихъ; и потому добродѣтель не могла такъ-сказать сквозь сей чеспочнякъ[582] пробиться, и вознестись до надлежащаго величія. Но если разсуждать, что она была человѣкъ, что первый шагъ ея восшествія на престолъ былъ не непороченъ, то и должно было окружить себя людьми несправедливыми и угодниками ея страстей, противъ которыхъ

// С. 700

 

явно возставать можетъ-быть и опасалась; ибо они ее поддерживали. Когда же привыкла къ изгибамъ по своимъ прихотямъ съ любимцами, а особливо въ послѣдніе годы, княземъ Потемкинымъ упоена была славою своихъ побѣдъ; то уже ни о чемъ другомъ и не думала, какъ только о покореніи скиптру своему новыхъ царствъ[583]. Поелику же духъ Державина склоненъ былъ всегда къ морали, то если онъ и писалъ въ похвалу торжествъ ея стихи, всегда однако обращался аллегоріею, или какимъ другимъ тонкимъ образомъ къ истинѣ, а потому и не могъ быть въ сердцѣ ея вовсе пріятнымъ. Но какъ бы то ни было, да благословенна будетъ память такой Государыни, при которой Россія благоденствовала и которую долго не забудетъ.