Журнал, веденный во время пугачевского бунта

Журналъ, веденный во время пугачевскаго бунта[117].

1773. Декабрь. По прибытіи его в-пр-ва покойнаго г-на генералъ-аншефа Александръ Ильича Бибикова въ Казань декабря 25-го, командированъ былъ онъ, по занятіи злодѣями города Самары, онаго жъ мѣсяца 29-го дня, въ сей городъ. Посылка его въ сію экспедицію слѣдующаго была содержанія. Даны были ему

// С. 470

 

два ордера: первый въ той силѣ, чтобъ, соединившись съ командами господъ подполковниковъ Муфеля, либо Гринева, и по выгнаніи злодѣевъ изъ сего города, изслѣдовать тамошнихъ жителей, для чего они бунтовщиковъ встрѣтили со крестами, и нѣтъ ли какой у нихъ связи съ злодѣями и единомыслія. Второй ордеръ — секретный, который повелѣвалъ, чтобъ онъ узналъ, каковы вышеупомянутые командиры, ихъ офицеры и солдаты; ибо они ему (т. е. Бибикову) до тѣхъ поръ быди неизвѣстны. А какъ еще изъ нашихъ начальниковъ никто бунтовщиковъ тогда не разбивалъ; того ради, какъ видится, и нужно было ему знать, можетъ ли онъ до прибытія туда г-на генералъ-маіора Мансурова на нихъ въ занятіи Самарской линіи положиться. Г. Муфель передъ пріѣздомъ Державина освободилъ Самару; слѣдовательно дѣйствіемъ своимъ уже и оказалъ себя, и ему Державину, кромѣ что съ почтеніемъ умолчать, о немъ писать было нечего. Впрочемъ, донеся Бибикову отъ 30-го декабря[118] о соединеніи съ Гриневымъ, отъ 5-го генваря 1774 года донесъ[119], въ какихъ обстоятельствахъ онъ Державинъ наѣхалъ Самару, то есть: о образѣ мыслей народа, совѣтахъ бургомистра, протопопа и первостатейныхъ людей, о посланіи нарочныхъ въ приближившуюся толпу злодѣйскую, о поощреніи къ укрѣпленію народнаго легкомыслія священными обрядами духовныхъ, какъ-то: крестною и со звономъ встрѣчею безъ всякаго принужденія; о служеніи благодарныхъ за злодѣевъ молебновъ и о прочемъ; и также, что хотя всѣ тамо бывшіе священники соблазнительнымъ своимъ примѣромъ заслуживали тотчасъ быть отосланными въ Секретную Коммиссію; но вдругъ оторвать ихъ всѣхъ отъ церквей почиталъ онъ, въ тогдашнихъ обстоятельствахъ, за дѣло весьма щекотливое; ибо злодѣи, разсѣевая въ пользу свою всякія ухищренныя плевелы, могли бы, обративъ сіе, сказать, что чрезъ оное мы притѣсняемъ вѣру; почему и просилъ онъ генерала Бибикова, чтобъ прислать сперва въ Самару священниковъ новыхъ и занять церкви; а потомъ уже старыхъ, куда надлежитъ, отослать. На

// С. 471

 

сіе получилъ онъ отъ 10-го того жъ мѣсяца[120] апробацію и благодарность, какъ равно и за сіе: чтобъ увидѣть въ прямомъ дѣлѣ г-на подполковника Гринева[121], его офицеровъ и команду, то при предпринимаемой экспедиціи выгнать толпу злодѣйскую изъ крѣпости Алексѣевской[122], донесъ онъ, что хочетъ быть на сраженіи самъ; ибо казалось ему, что о чемъ должно доносить начальнику, то должно доносить вѣрно; а потому и сказать ему о г-нѣ Гриневѣ и его командѣ ничего обстоятельнаго было бы неможно, когда бы онъ отъ сраженія себя уволилъ. Почему, оставя на нѣсколько дней въ Самарѣ допрашивать жителей, былъ онъ въ дѣйствіи; а по разбитіи злодѣевъ и выгнаніи изъ помянутой Алексѣевской крѣпости, рапортовалъ, что по его разсужденію къ чести сего офицера и его подкомандующихъ служить могло[123]. Здѣсь должно примѣтить, что пригородокъ Алексѣевскъ населенъ почти весь отставными гвардейскими солдатами, изъ которыхъ нѣкоторые были въ Невскомъ монастырѣ на погребеніи Императора Петра III[124], то въ страхъ другимъ ихъ собратіямъ за ихъ глупость, что они повѣрили ложной разгласкѣ самозванца, на оградѣ церковной при собраніи народа пересѣкъ плетьми, по словесному приказанію Бибикова, который послѣ подтвержденъ ордеромъ его отъ 10 числа того же мѣсяца[125].

1774. Генварь. Изъ подъ Алексѣевской ходилъ онъ съ нимъ же г. Гриневымъ подъ селеніе Красный Яръ за Калмыками (куды на дорогѣ проѣзжая[126], городъ Ставрополь попался въ руки

// С. 472

 

бунтующихъ Калмыковъ, которые, въѣхавъ ночью въ городъ, увезли съ собою воеводу и всѣхъ начальниковъ; продѣвъ имъ въ ноздри кольца, въ степи перекололи), гдѣ писано было отъ него къ нимъ Калмыкамъ увѣщательное письмо и по переводѣ на ихъ языкъ къ нимъ послано[127]. Оное послѣ представлено было имъ г. Бибикову, а отъ него Ея Величеству, за которое въ собственноручномъ письмѣ Ея Величества къ генералу изъявлена была высочайшая апробація[128].

По возвращеніи изъ сего похода въ Самару, изслѣдовалъ онъ тамошнихъ жителей и, въ силу вышеупомянутаго ордера, самыхъ винныхъ послалъ въ Секретную Коммиссію, а которые не столько виноваты были, тѣхъ до резолюціи оставилъ въ семъ городѣ. Дождавшися же прибытія его прев-ва г-на генералъ-маіора Мансурова, отправился онъ въ Казань, и учиненные имъ въ Самарѣ допросы поднесъ его в-пре-ву, за что и изъявлено было ему отъ него удовольствіе[129]. Непріятную сію коммиссію долженъ онъ былъ отправлять безъ всякаго письмоводца и даже писца, самъ наединѣ испытывая преступниковъ и писавъ ихъ показанія, въ которыхъ они многія непристойныя рѣчи изрыгали на высочайшую власть, которыхъ никому изъ постороннихъ повѣрять и оглашать было не должно.

Въ семъ мѣсяцѣ, въ бытность его, въ Казани при главнокомандующемъ, поручено было ему съ рапортовъ частныхъ командировъ и съ донесеній партикулярныхъ людей собирать по алфабету имена начальниковъ злодѣйскихъ, съ краткимъ объясненіемъ произведенія каждаго злодѣйства, что который и гдѣ

// С. 473

 

сдѣлалъ; для того, чтобъ послѣ кто не могъ ускользнуть отъ правосудія и дѣлá каждаго по алфабету скорѣе бъ видѣть было можно, и кто кѣмъ разграбленъ или убитъ[130]. При семъ тогда же поручено было ему написаніе журнала, какъ входящимъ къ г. Бибикову высочайшимъ повелѣніямъ, манифестамъ, отъ коллегіи указамъ и отъ нижнихъ мѣстъ рапортамъ, извѣстіямъ и объявленіямъ, такъ равно и исходящимъ отъ него приказаніямъ, распоряженіямъ и частымъ ордерамъ, словомъ описаніе всей связи дѣлъ, начатыхъ тогда къ искорененію Пугачева и его скопищъ. А равно возложено было на него и возбужденіе дворянства и гражданъ къ составленію воинскихъ ополченій улановъ, гусаръ, чтό было съ успѣхомъ и исполнено. Журнала имъ было только сдѣлано начало, а именно описаны только тѣ извѣстія, которыя сначала бунта отъ разныхъ мѣстъ присланы были къ казанскому губернатору Фонъ-Бранту и къ прочимъ бывшимъ до г. Бибикова

// С. 474

 

командирамъ, такъ и то, какъ отправился онъ г. Бибиковъ изъ Петербурга, какія получилъ отъ Императрицы повелѣнія и чтό на дорогѣ до пріѣзду въ Казань въ декабрѣ мѣсяцѣ онъ распоряжалъ[131].

Февраль. Перваго числа сего мѣсяца полученъ отъ Ея Величества генераломъ Бибиковымъ собственноручный рескриптъ, въ которомъ изъявлено было высочайшее благоволеніе за желаніе составить сказанное ополченіе: именовала себя Ея Величество казанскою помѣщицею. Для ознаменованія благодарности дворянства Государынѣ за высочайшую Ея милость, что объявила себя ихъ согражданкою, Державинъ сочинилъ рѣчь, которая и читана была въ дворянскомъ собраніи передъ портретомъ Ея Величества предводителемъ дворянства Уковымъ, которая здѣсь въ ремаркѣ помѣщается[132], равно и по поводу оной присланная отъ Ея Величества похвальная грамота отъ 22 Февраля казанскому дворянству, купечеству и другимъ состояніямъ, которую велѣно сохранять въ архивахъ[133].

Мартъ. Въ семъ мѣсяцѣ бывшій монастырскій слуга, малыковскій житель, Иванъ Серебряковъ, о которомъ выше сказано[134], явясь по сказанному знакомству къ Державину, привезъ на имя его в-пр-ва доношеніе слѣдующаго содержанія: Что 772 года въ декабрѣ мѣсяцѣ экономическій крестьянинъ Иванъ Фадѣевъ, бывши на Иргизѣ въ раскольнической Мечетной слободѣ для покупки рыбы, слышалъ въ домѣ жителя той слободы, Степана Косова, отъ какого-то къ нему Косову пріѣзжаго человѣка такія рѣчи: «Яицкіе-де казаки согласились идти въ турецкую

// С. 475

 

съ нимъ область, только-де, не побивъ въ Яикѣ всѣхъ военныхъ людей, не выдутъ». Посему, какъ пишетъ въ доношеніи своемъ Серебряковъ, услыша онъ сіе отъ Фадѣева, будучи самъ боленъ, призвалъ къ себѣ надежнаго себѣ пріятеля, дворцоваго крестьянина Трофима Герасимова, и просилъ его съѣздить въ вышепомянутую Мечетную слободу и у друзей его развѣдать, отъ кого такія пронеслися рѣчи? Почему Герасимовъ ѣздилъ, и о томъ, стоявшемъ въ квартирѣ Косова, пріѣзжемъ человѣкѣ разспрашивалъ. А по пріязни ему, тоя же слободы житель Семенъ Филиповъ сказалъ, что тотъ пріѣзжій человѣкъ — вышедшій изъ-за границы раскольникъ и называется Емельянъ Ивановъ сынъ Пугачевъ, который-де, по позволенію дворцоваго малыковскаго управителя Познякова, ѣздитъ и осматриваетъ здѣсь для селитьбы своей мѣсто; и также онъ Филиповъ подтвердилъ Герасимову вышепомянутыя дурныя разглашенія[135]. Почему Герасимовъ счелъ за нужное того пришлеца сыскать; а какъ его уже въ той Мечетной слободѣ не было, но по извѣстіямъ поѣхалъ въ село Малыковку на базаръ, то Герасимовъ, бросившись туда, нашелъ его квартиру у экономическаго крестьянина, раскольника Максима Васильева, и велѣлъ за нимъ присматривать, а самъ о немъ объявилъ бывшему о моровомъ повѣтріи смотрителю тоя же волости, дворцовому крестьянину Ивану Вавилину сыну Расторгуеву, который съ прописаніемъ его же Герасимова рапорта и представилъ при письменномъ доношеніи малыковскимъ управительскимъ дѣламъ, гдѣ и допрашиванъ; а по допросѣ отосланъ въ Симбирскъ, и оттуда въ Казани.

Прописавъ все вышеписанное въ доношеніи своемъ, Серевбряковъ просилъ его в-пр-во и въ другой разъ позволить ему усердіе стараться съ Герасимовымъ о поимкѣ того Пугачева, приводя въ резонъ, что какъ де нынѣ войски для истребленія сего изверга пришли, то и должно надѣяться, что толпа его будетъ разбита, почему онъ злодѣй и найдется необходимымъ искать

// С. 476

 

своего убѣжища тайно, а сего де ему лучше найти не можно, какъ на Иргизѣ или Узеняхъ, у его друзей раскольниковъ.

Къ произведенію сего предпріятія требовалъ Серебряковъ въ собственное его расположеніе многихъ средствъ, а между прочимъ и вышепомянутаго офицера Максимова[136], который взялъ его изъ сыскнаго приказа на свое поручительство, яко знающаго тотъ край и народа склонности. Бибиковъ приказалъ его представить предъ себя секретно, ночью, когда у него никого не было, и, выслушавъ его Серебрякова наединѣ въ кабинетѣ, сказалъ Державину: «Это птица залетная и говоритъ много дѣльнаго; но какъ ты его представилъ, то и долженъ съ нимъ возиться, а Максимову его я не повѣрю.» Вслѣдствіе чего и приказалъ съ нимъ готовиться къ отъѣзду въ Саратовъ, а до возвращенія его начало помянутаго журнала и алфабета оставить въ своей канцеляріи, снабдивъ на другой день, то есть 6 марта, тайнымъ наставленіемъ[137] въ такой силѣ:

Чтобъ онъ, прикрывъ подобіе правды подъ нѣкоторыми другими видами, ѣхалъ въ тотъ край, а въ самомъ дѣлѣ, яко въ гнѣздѣ раскольничьей сволочи, Иргизѣ, Малыковкѣ и Узеняхъ, стерегъ бы Пугачева, ежелибы онъ по разбитіи толпы своей захотѣлъ тамъ укрыться. Для того замѣтить его доброжелателей и быть могущее его пристанище. Обѣщать извѣстныя и другія какія награжденія за его поимку[138]. Скрытно приготовить къ тому таковыхъ людей, чтобъ извѣстностію всего дѣла не уничтожить. До наступленія къ поимкѣ случаю, для нужныхъ развѣдываній, посылать въ толпу его подлазчиковъ. Извѣстія тѣ доносить его в-пр-ву и генераламъ князю Голицыну[139] и Мансурову. О секретныхъ

// С. 477

 

дѣлахъ писать цыфромъ, для чего ключъ, данный тогда симъ генераламъ, и ему Державину повѣренъ[140]. На дачу подлазчикамъ дано ему денегъ на первый случай не весьма великая сумма[141], но писано къ сосѣднимъ губернаторамъ и воеводамъ, чтобъ оказывать всякую ему помощь. Для довѣренности къ себѣ людей, имѣть ему съ ними поступку скромную. Наблюдать образъ мыслей, проповѣдывать милосердіе человѣколюбивой Императрицы, а паче тѣмъ, кто раскается; обличать въ разсужденіяхъ обманы Пугачева и его сообщниковъ. Наконецъ, для благопоспѣшности его поручены ему въ команду вышепомянутые Серебряковъ и Герасимовъ[142], яко люди не безъ проворства и знающіе тамошнія обстоятельства; но болѣе все возлагалось на его ревность и разсужденіе. Повѣренную ему сію коммиссію содержать тайно.

При семъ наставленіи повѣрены ему отъ г. Бибикова кредитивы: къ астраханскому губернатору Кречетникову[143], который пребываніе свое тогда имѣлъ въ Саратовѣ, въ симбирскую провинціальную канцелярію и къ малыковскимъ дворцовымъ и экономическимъ дѣламъ, въ которыхъ давалося имъ всѣмъ знать, что онъ посланъ вслѣдствіе имяннаго Ея Величества высочайшаго повелѣнія; а потому, чтобъ всякая ему, по требованію его, даваема была безъ отлагательства помощь.

// С. 478

 

10-го числа тогожъ мѣсяца пріѣхалъ онъ въ село въ Малыковку, чтό нынѣ городъ Волскъ, гдѣ того жъ дня пріискалъ стараніемъ Серебрякова и Герасимова надежнаго, по ихъ увѣренію, человѣка, дворцоваго крестьянина Висилья Григорьева сына Дюпина[144] для привозу съ Иргизу старца раскольничьяго Іева, на котораго всѣ они трое надежду полагали, что онъ и прежде на Государеву службу вызывался самъ и можетъ исполнить возложенное на него дѣло; почему тотъ старецъ къ нему 12-го числа и привезенъ. Онъ, извѣдавъ изъ словъ его способности, а паче положась на тѣхъ, которые его представляли, назначилъ идти съ вышеписаннымъ Дюпинымъ лазутчиками и велѣлъ исполнить слѣдующее: Развѣдать, въ какомъ состояніи подлинно Яикъ (чтό нынѣ городъ Уральскъ), отдать отъ него коменданту письмо и отъ него обратно, ежели можно, доставить къ нему; потомъ идти въ толпу Пугачева подъ Оренбургъ и тамъ развѣдать, сколько у него въ толпѣ людей, артиллеріи, пороху, снарядовъ и провіанту, и откуда онъ все сіе получаетъ? Ежели его разобьютъ, куда онъ намѣренъ бѣжать? Какое у него согласіе съ Башкирцами, Киргизцами, Калмыками, и нѣтъ ли переписки съ какими другими отечеству нашему непріятелями? Стараться развѣдать, ежели можно, всю его злодѣйскую диспозицію, и о томъ, чтό паче ко вреду нашему служить будетъ, давать знать нашимъ командамъ. Не можно ли будетъ куда его заманить съ малымъ числомъ людей, давъ знать напередъ нашимъ, дабы его живаго схватить можно было? Ежели его живаго достать не можно, то его убить; а между тѣмъ въ главнѣйшихъ его вперить несогласіе, дабы тѣмъ можно было разсѣять толпу его и вооружить другъ на друга. Стараться извѣдать и дать знать, что ежели убитъ будетъ, не будетъ ли у сволочи новаго еще злодѣя, называемаго Царемъ? Одинъ ли онъ называется симъ именемъ, или многіе принимаютъ на себя сіе названіе? Какъ его народъ почитаетъ, за дѣйствительнаго ли покойнаго Государя, или знаютъ, что онъ подлинно Пугачевъ, но только ихъ грубыя склонности

// С. 479

 

къ бунту и разбою не хотятъ отъ него отстать? Какая у него связь и распорядокъ? Какое дѣйствіе производятъ Ея Величества манифесты и въ толпу его достигшія наши побѣды? Онъ предполагалъ, что сей старецъ все сіе тѣмъ (паче) надежнѣе исполнитъ, что Пугачевъ, во время бытія своего на Иргизѣ, былъ ему знакомъ; а что онъ вѣрно положенное на него исполнитъ, то ручались за него Серебряковъ и Герасимовъ; а паче подверждалъ то Дюпинъ, который самъ съ нимъ шелъ, оставляя у себя домъ, жену и дѣтей, будучи при томъ обнадеженъ, что ежели онъ на сей службѣ будетъ убитъ, то оставшіе сыновья его не будутъ отдаваемы въ рекруты. Но чтобы сокрыть прямое ихъ пришествіе на Яикъ (Уралъ), то научилъ ихъ злодѣямъ разсказывать, что якобы за то, что Пугачевъ въ скитахъ у нихъ бывалъ и имъ знакомъ, присланы скоро ихъ будутъ поймать[145] и казнить смертію; почему де отъ такого страха они, оставя свои жилища, пришли сюда, и желаютъ у нихъ служить. Но чтобъ оные посланные, въ случаѣ ихъ невѣрности, и въ другомъ видѣ были полезны, то насказалъ онъ имъ, что пріѣхалъ въ Малыковку (Волскъ) для встрѣчи четырехъ полковъ гусаръ, ѣдущихъ изъ Астрахани, для которыхъ подрядилъ провіантъ, давъ небольшіе задатки. Сіе разглашать велѣлъ съ намѣреніемъ, котораго никому не открылъ, чгобъ, въ случаѣ предпріятія злодѣйскаго, устремиться по Иргизу къ Волгѣ, гдѣ никакихъ войскъ не было, удержать впаденіе ихъ во внутренность Имперіи, какъ-то на Малыковку, Сызрань, Синбирскъ[146], Пензу и далѣе, и сдѣлать бы тѣмъ диверсію или удержать ихъ нѣсколько ходъ до прибытія на Яикъ генерала Мансурова и прочихъ войскъ, — въ чемъ истинная была цѣль его Державина, которая и удалась, какъ то изъ послѣдствія видно будетъ.

Такимъ образомъ онъ сихъ лазутчиковъ на Яикъ отправилъ, давъ имъ потребное число денегъ, и первымъ его рапортомъ изъ Малыковки донесъ г. Бибикову[147], какъ и о томъ, что велѣлъ онъ

// С. 480

 

быть Серебрякову и Герасимову безотлучно на Иргизѣ, стараясь пріобрѣсть себѣ болѣе друзей и примѣчать за тѣми, которые подозрительны; слышать и видѣть все и на проѣздахъ отъ Яика къ иргизскимъ селеніямъ учредить надежныхъ за деньги присмотрщиковъ, дабы отъ злодѣевъ не было подсыльныхъ, какъ для народнаго возмущенія, такъ и для развѣдыванія; а паче, какъ уже тогда ожидать должно было, что скоро достигнутъ вѣрныя войска до главнаго скопища злодѣйскаго, то по разбитіи его, къ содѣйствію ему Державину порученнаго дѣла, не прибѣлжитъ ли Пугачевъ крыться въ запримѣченныхъ ими мѣстахъ? Въ семъ же рапортѣ донесъ, что поѣхалъ онъ въ Саратовъ для отдачи его г. Бибикова къ астраханскому губернатору вышеупомянутаго письма о чиненіи ему помощи. На сей рапортъ получилъ отъ 21-го дня того же мѣсяца изъ Кичуйскаго фельдшанца г. Бибикова отвѣтъ[148], въ которомъ на первый случай за сдѣланныя его распоряженія изъявлялъ онъ ему особливое удовольствіе и тутъ же увѣдомлялъ, что по репортамъ генерала князя Голицына надѣется, что корпусъ, подъ его предводительствомъ къ 25-му числу прибудетъ подъ Оренбургъ.

На рапортъ, что онъ былъ въ Саратовѣ и отдалъ губернатору его г. Бибикова повелѣніе; что тамъ нашелъ довольное число войскъ; что получилъ рапортъ съ Иргиза отъ Серебрякова, якобы Пугачевъ, будучи на Яикѣ, обнародовалъ свой манифестъ, призывая Киргизцевъ къ себѣ въ помощь, обѣщалъ за то Яицкую степь до Волги; что отъ сего, а паче отъ пролитія съ Яику въ провинціи по Иргизу злодѣевъ, астраханскій губернаторъ, бывшій тогда въ Саратовѣ, полагалъ себя безсильнымъ, требовалъ отъ г. Бибикова себѣ подкрѣпленія, что примѣтилъ я[149] нѣкоторыхъ подозрительныхъ людей въ Малыковкѣ; что ихъ оставляю до времени безъ тревоги, дабы не открыть себя; что образъ мыслей народныхъ былъ со стороны глупыхъ

// С. 481

 

колеблющій въ пользу злодѣя; а кто поразумнѣе, тотъ казался преданнымъ законной своей власти; что къ лучшему его содѣйствію осмѣливался онъ[150] спросить объ успѣхахъ нашихъ корпусовъ; что не приказано ли будетъ, въ случаѣ надобности, брать изъ Саратова имѣющіяся при конторѣ опекунства иностранныхъ[151] роты, которыя были не въ губернаторскомъ вѣдомствѣ; что напослѣдокъ пребываніе свое имѣетъ онъ въ колоніяхъ подъ разными видами, дабы, живши въ одномъ мѣстѣ, не подать толковъ, — на сіе отъ 31 дня получилъ онъ ордеръ весьма благоволительный[152]. Тамъ извѣстился онъ, что 22-го числа злодѣй генераломъ Голицынымъ подъ Татищевой[153] разбитъ; что пробирался на Переволоцкую крѣпость. При семъ пріобщено было отверзтое предложеніе въ опекунскую контору о дачѣ по нуждамъ ея командъ, и приказывалось у нихъ быть командиру, но чтобъ онъ поступалъ по сообщеніямъ его Державина.

Апрѣлъ. На вѣсть отъ лазутчиковъ съ Иргиза, что есть съ Яику подсыльные злодѣи, шатающіеся на хуторахъ, которые отъ селеній лежатъ не далѣе 60 верстъ, просилъ онъ у губернатора Астраханскаго 30-ти человѣкъ казаковъ; но онъ отъ 3-го числа въ томъ ему отказалъ, описывая, что злодѣй разбитъ совершенно и что онъ послалъ поймать его къ Яику казаковъ, для чего и дать ему таковыхъ не можетъ, указывая при томъ на Шевичевы эскадроны[154], которые имѣли ордеръ поспѣшать къ главнымъ корпусамъ. Послѣ чего требовалъ онъ отъ Малыковскихъ управителей чрезъ Серебрякова и Герасимова надежныхъ людей. Дворцовый управитель Шишковскій тотчасъ съ своей

// С. 482

 

стороны нарядилъ, а казначей Тишинъ[155] прислалъ сообщеніе, что онъ въ невѣдомую посылку людей безъ экономическаго правленія не дастъ, тѣмъ паче, что Серебряковъ требовался по прежнимъ его дѣламъ въ юстицію, у котораго, яко у человѣка подозрительнаго, люди подъ присмотромъ быть не могутъ. Отказъ его посланъ въ оригиналѣ къ главнокомандующему. На сіе отъ 9-го числа присланъ ордеръ отъ имени г. Бибикова, подписанный генераломъ Ларіоновымъ[156], съ оговоркою, что самъ его в-пр-во за болѣзнію подписать не могъ. Тутъ же давалось знать, что Пугачевъ ушелъ въ Башкирію къ старшинѣ Кинзею, который всячески намѣренъ пробираться на Яикъ; то чтобъ употребить сей случай въ пользу.

Въ такомъ случаѣ, вѣдая, что Пугачевъ хочетъ пробираться на Яикъ, гдѣ еще у него сообщниковъ было довольно; для того, чтобъ сдѣлать отвращеніе могущему его быть вліянію по Иргизу къ Волгѣ во внутреннія провинціи и прикрыть колоніи, просилъ Державинъ опекунскую контору о присылкѣ къ нему команды подъ видомъ авангарда идущихъ якобы войскъ отъ Астрахани, которую и поставить въ крайней колоніи Шафгаузенѣ[157]. Опослѣ видно будетъ, что сіе было весьма полезно. Контора команду прислала съ начальникомъ ея, артиллеріи капитаномъ Ельчинымъ[158], съ двумя пушками; но казаковъ не прислала, отзываясь на отдачу всѣхъ у ней находящихся губернатору. По неоднократной онаго просьбѣ, чтобъ приказалъ, какъ выше значитъ, посланнымъ отъ него къ Яику казакамъ присовокупиться къ военной командѣ подъ команду Ельчина, для того, что имъ на Яикъ еще никакъ, за наполняющими его злодѣями, вступить было не можно, и что они, стоя на Иргизѣ праздно, дѣлаютъ страхъ могущимъ прійти съ Яику злодѣйскимъ подлазчикамъ, которые нужны и которыхъ стерегутъ отъ него поставленные тайно, а когда будетъ надобно военное дѣйствіе, то они вмѣстѣ съ военной командой

// С. 483

 

отъ колоній на Иргизъ подвигнуться могутъ; — но въ томъ отъ 17-го числа того же мѣсяца отказано[159].

Посланный съ Иргиза отъ Державина одинъ изъ подзорщиковъ, а потомъ и представленные ему 19-го числа съ Яика пойманные ушлецы возвѣстили ему, что хотя идетъ на выручку Яика генералъ Мансуровъ, но, за разлитіемъ сильныхъ водъ, скоро онаго достичь не можетъ. Для чего, пославъ ихъ обстоятельные допросы къ г. Бибикову (о смерти котораго еще не зналъ), донесъ ему: по обстоятельствамъ извѣстно, что злодѣй удалился въ Башкирію, что ежели и возвратится къ Иргизу, то не скоро; слѣдовательно нѣтъ нужды тайно его стеречь; для чего и взялъ онъ смѣлость сикурсировать помянутою опекунскою командою въ Яикѣ коменданта Симонова съ его командами, умирающаго съ голоду и не имѣющаго уже снарядовъ, чрезъ что ежели онъ не предваритъ генерала Мансурова и сдѣлаетъ тщетный маршъ, то изъ сего никакогозла не послѣдуетъ; что снабдилъ его изъ усердія провіантомъ вышесказанный поручикъ Максимовъ[160], а снарядами опекунская контора; губернаторъ же отвѣчалъ, что на Яикъ идти не надо, въ чемъ онъ и былъ справедливъ, ибо еще тогда было неизвѣстно, что скоро придетъ г. Мансуровъ; а какъ отъ Иргиза разлитія водъ не было, то 21-го числа и выступила команда. На пути получилъ Державинъ письмо отъ генерала Мансурова съ прежде упомянутымъ посыланнымъ лазутчикомъ старцемъ Іовомъ отъ 17-го числа, въ которомъ увѣдомлялъ, что онъ Яикъ освободилъ. По извѣстію сему Державинъ маршъ свой къ сему городу остановилъ. Іовъ его увѣрялъ, что онъ, бывъ злодѣями подозрѣваемъ, сидѣлъ подъ стражею, а Дюпина, съ письмомъ отъ него посланнаго, будто убили; но послѣ носился слухъ, что сами они, пришедъ въ канцелярію къ женѣ Пугачева Устиньѣ, объявили о своей посылкѣ и письмо къ Симонову открыли, чтό и нужно было, ибо симъ удержано стремленіе злодѣевъ отъ впаденія вовнутрь Имперіи, какъ ниже о томъ увидимъ. — На рапортъ о маршѣ къ Яику и о посланныхъ двухъ татарахъ въ толпу злодѣя, которые и доднесь пропали безъ вѣсти,

// С. 484

 

получилъ онъ ордеръ отъ князя Щербатова отъ 2 мая. Симъ увѣдомлялся, что Александръ Ильичъ скончался[161], что онъ принялъ и воинскую команду и Коммиссію Секретную въ свое распоряженіе: что разсмотрѣвъ, производствомъ его былъ доволенъ и яицкое предпріятіе одобрилъ, рекомендовавъ примѣчать за пролѣзшею близъ Ельшанки[162] партіею сволочи, повелѣвая, что ежели появится въ степяхъ между Волги и Яика, то чтобы открытымъ образомъ онъ Державинъ дѣлалъ надъ нею поискъ, не опасаясь, что Пугачевъ придетъ тайно укрываться на Иргизѣ; увѣдомляя, что онъ окруженъ деташаментами на Взяно-Петровскихъ заводахъ[163], откуда безъ пораженія выдти не можетъ и путь къ Иргизу ему вездѣ прегражденъ.

Май. Между тѣмъ какъ Державинъ вопрошалъ генерала Мансурова, не надобенъ ли изготовленный для Яика провіантъ и снаряды, и нѣтъ ли нужды быть опекунской командѣ на Иргизѣ (ибо тогда тайными присмотрщиками, какъ генералъ Щербатовъ предписывалъ, какъ выше явствуетъ, стеречь Пугачева уже было не для чего), приведенъ былъ къ нему выбѣжавшій изъ степи Яицкой извѣстный по дѣламъ Тайной канцеляріи подъ именемъ Мамаева злодѣй[164]. По притворству руки его, въ короткомъ разспросѣ показался онъ подозрителенъ; для чего, не откроетъ ли чего важнѣйшаго, разспрашиванъ подробнѣе, и тогда насказалъ онъ множество ужасныхъ обстоятельствъ, по которымъ, чтобъ не упустить минуты опаснаго времени, предпринято было съ эстафетомъ прямо донести въ Петербургъ; но какъ послѣ многими разнорѣчіями открылся и въ томъ неосновательнымъ, чтό наконецъ и правда была, то, чтобъ не сдѣлать пустой тревоги,

// С. 485

 

въ Петербургъ увѣдомленіе отмѣнено, а отослалъ его Державинъ князю Щербатову, по принятіи имъ начальства и надъ Секретною Коммиссіею, донося, что чистосердечія его открыть не могъ, ибо сперва ни о какихъ почти особенныхъ злодѣйствахъ не говорилъ, потомъ сталъ объявлять наиужаснѣйшія, а наконецъ сталъ казаться сумасброднымъ безъ всякихъ пристрастныхъ разспросовъ.

Тогда же просился Державинъ о увольненіи себя съ его поста, для того, что по удаленіи въ Башкирію Пугачева, по ввѣренной ему коммиссіи онъ ничѣмъ дѣйствовать не могъ. Касательно Мамаева увѣдомленъ отъ 10-го числа, что сей злодѣй отданъ въ Секретную Коммиссію; а объ увольненіи его Державина Ея Величество указать соизволила не перемѣнять диспозиціи покойнаго Бибикова, и для того, чтобъ Державинъ на постѣ своемъ былъ безотлучнымъ; ибо усматривался тутъ быть нужнымъ[165], а именно рекомендовалось ему отъ Малыковки по Иргизу опекунскою командою учредить посты, усиля ихъ частію марширующими тогда мимо Денисовскаго полку казаками[166]. Въ семъ же мѣсяцѣ, а именно отъ 2-го числа, получилъ Державинъ изъ Оренбурга отъ князя Голицына ордеръ съ приложеніемъ злодѣйскаго доклада къ самозванцу отъ яицкаго старшины Толкачева[167], коимъ просилъ онъ, чтобъ дозволено ему было для склоненія иргизскихъ жителей и прочихъ за Волгой лежащихъ провинцій и для собранія провіанта, идти съ ополченіемъ въ ту сторону. Вслѣдствіе чего генералъ Голицынъ приказывалъ ему Державину брать отъ того предосторожность, которая, какъ выше видно, предварительно уже до пришествія въ Яикъ генерала Маисурова была принята; ибо стоящею при Шафгаузенѣ опекунскою командою съ апрѣля еще мѣсяца, простерся слухъ, что около колоній есть войски. — Сего же мѣсяца, въ первыхъ числахъ, отъ генерала Мансурова получилъ Державинъ на вопросъ его отвѣтъ[168], что опекунская команда на Иргизѣ надобна[169], то провіантъ и снаряды

// С. 486

 

доставить высланному для того нарочно изъ Яика до Иргизскихъ Мостовъ офицеру, чтό чрезъ капитана Ельчина и исполнено. — Между тѣмъ, какъ съ форпостовъ, такъ и отъ генерала Мансурова, извѣщалось, что Ставропольскіе Калмыки, скитаясь по степямъ, прорывались чрезъ Самарскую линію, желая проѣхать въ Башкирію; но, будучи тамъ разбиты, большею частію обратились къ Иргизу, за которыми хотя командированъ подполковникъ Муфель, однако приказывалось и Державину воспрепятствовать ихъ предпріятію; а паче, чтобъ закрыть колоніи. Но, какъ выше видно, что опекунская команда была на Иргизѣ, то и была къ тому готова. Капитанъ Ельчинъ хотя и имѣлъ вмѣсто конницы (то есть Донскихъ Денисовскихъ казаковъ, за переправою изъ-за Волги не поспѣвшихъ) собранныхъ Державинымъ малыковскихъ крестьянъ; но какъ при первомъ разѣ къ битвѣ были они непривычны, да и капитанъ Ельчинъ не столь храбро поступалъ какъ должно бы, что не въ помѣрной дали разстрѣлялъ по-пусту два комплекта зарядовъ и требовалъ оныхъ присылки: то и пораженія ихъ и покоренія къ законной власти сдѣлать не могъ, но довольствовался только отпужаніемъ ихъ отъ Иргиза[170]. Когда же Муфель подоспѣлъ, то Ельчину сообщено Державинымъ, чтобъ подвинулся къ Волгѣ и застановилъ колоніи. Тогда же получилъ онъ ордеръ, чтобъ Денисовскихъ казаковъ наипоспѣшно командировать къ Оренбургу; а отъ 27-го числа отъ генерала князя Щербатова за военныя распоряженія благодарность[171], и что калмыцкій бунтовщикъ Дербетевъ деташаментомъ отъ Муфеля истребленъ, и что за продолжающимся въ Башкиріи бунтомъ взято изъ Яицка нѣкоторое число войскъ; а намѣсто ихъ приказано подвинуться на Иргизъ, съ 300 Малороссійскими казаками, маіору Черносвитову, и велѣно ему въ нуждахъ исполнять сообщенія Державина. Сего же мѣсяца, отъ 20-го числа, полученъ ордеръ отъ г. казанскаго губернатора фонъ-Бранта, въ коемъ увѣдомлялся Державинъ, что Секретная казанская Коммиссія и спокойствіе егогуберніи ввѣрено его попеченію, и хотя долженъ онъ Державинъ, по смерти генерала Бибикова, о всемъ

// С. 487

 

доносить генералу Щербатову, однако, чтобъ не преминулъ онъ его и оренбургскаго[172] губернатора, по довѣренности ему оренбургской Коммиссіи, о всемъ рапортовать. Посему и не зналъ Державинъ, у кого онъ состоитъ въ совершенномъ подначальствѣ[173], а для того и предпріялъ исполнять всякое предписаніе, лишь бы на пользу было службы.

Іюнь. Въ семъ мѣсяцѣ дано ему знать отъ генерала Мансурова, что съ Малороссійскими казаками маіоръ Черносвитовъ откомандированъ въ Оренбургъ. На рапортъ его, что какъ сторона Иргиза была тогда спокойна, а о Пугачевѣ и слуху не было, то ни военнаго по разнымъ ордерамъ, ни по тайному его наставленію ему дѣла нѣтъ, получилъ онъ отъ 12-го числа сего мѣсяца отъ генерала Щербатова предписаніе, въ которомъ возвѣщалось ему, что усилившійся-было Пугачевъ генераломъ Деколонгомъ 21 дня мая подъ крѣпостью(—)[174], а на другой день подполковникомъ Михельсономъ совершенно разбитъ, ушедши только съ восмью человѣками въ Исетскую провинцію, или въ Башкирію, пропалъ безъ вѣсти. Для того повелѣвалось, по тайнымъ паки учрежденіямъ, взять наблюденіе, въ чаяніи, что онъ пріѣдетъ одинъ укрываться на Иргизѣ или Узеняхъ. Здѣсь должно напомянуть, что опекунская команда, по совершенному въ той странѣ спокойствію, возвращена въ Саратовъ.

Сего мѣсяца полученъ Державинымъ указъ изъ казанской Секретной Коммиссіи, въ которомъ вопрошался онъ, почему и на какомъ основаніи имѣетъ у себя малыковскаго экономическаго крестьянина Ивана Серебрякова, содержавшагося въ сыскномъ приказѣ и взятаго на поруки поручикомъ Максимовымъ, до котораго, вслѣдствіе имяннаго указа, имѣетъ юстицъ-коллегія дѣло и уже многократно изъ синбирской канцеляріи его къ себѣ

// С. 488

 

требовала. Изъ сего заключилъ Державинъ, что Секретная Коммиссія никакого о его посылкѣ свѣдѣнія не имѣла; ибо главнымъ основаніемъ оной былъ сей Серебряковъ, потому что онъ, знавъ прилѣпленіе иргизскихъ раскольниковъ къ Пугачеву, мыслилъ, что ему по разбитіи его на первый случай броситься некуды, какъ въ кутуки[175] и ухожи, на сей рѣкѣ и Узеняхъ имѣющіеся, къ друзьямъ его; въ разсужденіи чего подалъ доношеніе покойному Бибикову, прося, чтобъ онъ употребилъ его туда для надзиранія; почему онъ, подъ руководствомъ Державина, съ товарищемъ его Трофимомъ Герасимовымъ и посланъ, и находились оба главными лазутчиками. Сіи всѣ обстоятельства донесены были казанской Секретной Коммиссіи. Но по обнаруженію опослѣ всѣхъ обстоятельствъ, здѣсь чистосердечно сказать должно, что когда Серебрякову и Максимову не удалось вышеозначенныхъ въ польской Украйнѣ[176] награбленныхъ кладовъ отыскать, ибо всѣ области тѣ, какъ военный театръ противъ Турковъ, заняты были войсками и не можно имъ было безъ подозрѣнія на себя, шатаясь въ степяхъ, искать кладовъ: то они предводителя ихъ Черняя отпустили или куды дѣвали, неизвѣстно, сами удалились на свои жилища; но какъ возмущеніе Пугачевымъ открылось и не знали еще заподлинно, кто онъ таковъ, то и думали, что былъ то Черняй, содержавшійся въ сыскномъ приказѣ разбойникъ, ушедшій изъ-подъ краула; съ Черняемъ тогда пропалъ и Серебряковъ[177], взятой на поручительство Максимовымъ: то и стали ихъ сыскивать обоихъ, а они, чтобъ укрыться отъ бѣды, а можетъ-быть и сдѣлать выслугу поимкою въ самомъ дѣлѣ бунтовщика и тѣмъ загладить свое преступленіе, кинулись по московскому знакомству къ Державину, а сей, какъ выше явствуетъ, представилъ Серебрякова къ Бибикову, который и опредѣленъ

// С. 489

 

въ лазутчики съ Трофимомъ Герасимовымъ подъ надзираніемъ Державина.

Въ ономъ же мѣсяцѣ, отъ 28-го числа, увѣдомленъ Державинъ былъ отъ генерала Мансурова съ Яика, что онъ имѣетъ свѣдѣніе о нападеніи Киргизъ-кайсаковъ на иргизскія селенія, то чтобъ онъ имѣлъ осторожность, однако бъ не производилъ народнаго волнованія, ибо чаялъ онъ, что сіе неосновательно. Въ семъ мѣсяцѣ явился къ нему малыковскій дворцовый крестьянинъ Василій Ивановъ сынъ Поповъ[178], который объявилъ якобы злодѣя Пугачева письмо, во время бытія его въ Синбирскѣ писанное на Иргизъ къ раскольничьему старцу Филарету, и донесъ также, что будто слышалъ онъ между разговорами саратовскихъ покровскихъ Малороссіянъ[179], что они имѣютъ умыслъ, собравшись на Узеняхъ, проѣхать къ Пугачеву въ Башкирію. Письмо, съ обстоятельнымъ Попова разспросомъ, тотчасъ отослано къ князю Щербатову для препровожденія его куда слѣдуетъ въ Секретныя Коммиссіи; а о доносимомъ Малороссіянъ умыслѣ, за отбытностію изъ Саратова астраханскаго губернатора, писано къ старшему начальнику въ семъ городѣ, бригадиру Лодыжинскому, чтобъ приказано было за ними примѣчать, для чего и Поповъ туда для показанія тѣхъ, отъ кого онъ умыслъ слышалъ, посланъ. — Съ Иргиза въ то же время рапортовано Державину было, что нѣсколько Малороссіянъ, подшатнувшись къ селеніямъ, жаловались на ограбленіе ихъ Калмыками и спрашивали, далеко ли наши располагаются команды. Сіе призналось и генераломъ Мансуровымъ за ложную отъ нихъ выдумку, чтобъ чрезъ то развѣдать, гдѣ можно имъ будетъ ускользнуть между нашихъ войскъ; ибо уже Калмыки давно были изъ сихъ мѣстъ совсѣмъ истреблены.

Іюль. Ордерами, какъ отъ казанскаго губернатора, такъ и отъ князя Щербатова, увѣдомленъ былъ Державинъ, что злодѣй,

// С. 490

 

овладѣвъ пригородкомъ Осою, набралъ суда и стремится Камою внизъ, желая якобы, по извѣстіямъ, пробраться къ Иргизу, для чего и предписывалося взять предосторожность, учредя, какъ на сухомъ пути имѣющимися на Иргизѣ 200-ми Донскими казаками заставу, такъ и приготовить сколько можно вооруженныхъ судовъ для воспрепятствованія стремленія его по Волгѣ. Суда были приготовлены, и для вооруженія ихъ взяты у малыковскихъ обывателей нѣсколько фальконетовъ; къ содѣйствію же ихъ требовалъ отъ опекунской конторы ея артиллерійскихъ ротъ, но въ томъ отказано, потому что сама контора имѣла въ нихъ нужду, по нѣкоторымъ безпокойнымъ мыслямъ колонистовъ. Сіе конторское увѣдомленіе послано подлинникомъ къ генералу князю Щербатову и донесено при томъ, что водянаго ополченія не будетъ, потому что случившимся 13-го числа пожаромъ вся Малыковка и изготовленныя суда и снасти сгорѣли, и что по доносу Попова о Малороссіянахъ, какъ еще никакого свѣдѣнія изъ Саратова нѣтъ, то и почитаетъ оный едвали основательнымъ; но чтобъ удостовѣриться въ томъ заподлинно, поѣхалъ онъ самъ въ сей городъ.

По прибытіи нашелъ, что бригадиръ Лодыжинскій дѣло сіе поручилъ правящему воеводскую и комендантскую должность полковнику Бошняку; а онъ, нарядивъ вѣдѣнія своего саратовскихъ казаковъ, далъ въ команду тому донощику Попову, которые и зачали грабить домы Малороссіянъ; между тѣмъ, забравъ ихъ всѣхъ, посадили въ одно мѣсто, которые въ одно слово и заперлись, что они ничего и ни про какой умыслъ съ Поповымъ не говаривали и что онъ наклепалъ на нихъ то напрасно. По сей причинѣ Поповъ, по недоказательству его своего доноса, а паче по обличенію его съ казаками грабежа Малороссіянъ, отосланъ самъ подъ стражу въ воеводскую канцелярію.

Въ сіе время, то есть 16-го числа іюля, получилъ Державинъ изъ сызранской канцеляріи извѣстіе, что Казань, по приближеніи злодѣйскихъ полчищъ, выжжена; о семъ донесъ онъ тотчасъ чрезъ нарочнаго въ Яикѣ генералу Мансурову и получилъ отвѣтъ, что ежели въ краю Саратова будетъ настоять опасность, то онъ не умедля прибудетъ самъ съ своимъ деташаментомъ.

// С. 491

 

Того же 16-го числа вышеписанное о Казани извѣстіе объявилъ Державинъ саратовскимъ начальникамъ, бригадиру Лодыжинскому и полковнику Бошняку. Почему они 24-го числа[180], въ опекунской конторѣ сдѣлавъ собраніе, пригласили къ тому и Державина. Тутъ сдѣлано было опредѣленіе, чтобъ, для безопасности казеннаго, церковнаго и частнаго имущества, женскаго пола и людей не военныхъ, сдѣлать укрѣпленіе около провіантскаго опекунскаго магазина, въ которомъ сложено было 25000 (кулей) оржаной муки, яко въ мѣстѣ по имуществу казеннаго интереса и по мѣстоположенію важномъ, и оставить въ немъ небольшой гарнизонъ, подъ начальствомъ коменданта Бошняка, съ 14-ю чугунными пушками и мортирою. Прочимъ же войскамъ, то есть двумъ артиллерійскимъ ротамъ съ Саратовскими и Донскими казаками съ четырьмя мѣдными полевыми единорогами, подъ предводительствомъ артиллерійскаго маіора Семанжа, идти на встрѣчу злодѣю, ежели онъ наклонится къ сторонѣ Саратова, ибо тогда уже получено было извѣстіе, что онъ переплылъ у Кокшайска Волгу и находился близъ Курмыша. Сіе опредѣленіе Державинъ при рапортѣ своемъ отослалъ къ князю Щербатову, донося при томъ, что являющіяся между начальниками разныхъ командъ разногласія требуютъ одного командира. На что въ отвѣтъ того же мѣсяца и получилъ отъ него ордеръ, въ которомъ сказано было, что будетъ надъ Саратовымъ главный командиръ генералъ Мансуровъ[181].

Но въ то же время дошло повелѣніе отъ генерала-маіора Потемкина[182], въ которомъ возвѣщалось, что онъ по высочайшему имянному Ея Императорскаго Величества указу опредѣленъ непосредственнымъ

// С. 492

 

начальникомъ оренбургской и казанской Секретныхъ Коммиссій, и чтобъ Державинъ о ввѣренномъ ему порученіи, на какомъ оно основаніи производилось и чтό онъ по оному произвелъ, рапортовалъ его наискорѣе. Чтобъ исполнить оное какъ можно скорѣе, поѣхалъ онъ изъ Саратова обратно въ Малыковку[183], ибо письменныя его дѣла оставались тогда въ семъ селѣ, также чтобъ и приготовить къ пришествію злодѣя крестьянъ вооруженныхъ, ибо ему желалось, когда будетъ злодѣй имѣть дѣло съ саратовскими войсками, то бъ тѣми крестьянами при вѣрныхъ его лазутчикахъ, заставя проѣзды, схватить его; потому что ухищреніе его или, лучше сказать, трусость по многимъ разбитіямъ извѣстны уже были, что во время сраженія всегда онъ удалялся и когда усматривалъ толпы его опрокинутыми, то съ малымъ числомъ своихъ приближенныхъ предавался въ бѣгство то въ ту, то въ другую сторону и, остановясь гдѣ-либо въ отдаленныхъ мѣстахъ, набиралъ или накоплялъ новыя толпы безсмысленной сволочи. Въ сей проѣздъ въ Малыковку Державинъ получилъ отъ генерала Потемкина вторичный ордеръ, которымъ увѣдомлялся онъ, что производство его коммиссіи получилъ отъ генерала князя Щербатова и, разбиравъ оное, нашелъ связь въ дѣлахъ; чѣмъ бывъ доволенъ, изъявилъ ему свое удовольствіе и предписалъ, что, какъ время настало настоящему его подвигу, то бъ онъ не жалѣлъ ни труда, ни денегъ, если обстоятельства потребуютъ оныхъ, и что онъ на него Державина полагаетъ всю надежду[184]. Сіе самое побудило его горячѣе вмѣшаться послѣ въ саратовскія обстоятельства. Въ то же самое время дошелъ къ нему и князя Щербатова ордеръ, въ которомъ извѣщался онъ Державинъ, что дѣла его коммиссіи отдалъ сей князь генералу Потемкину и его самого въ совершенную его команду, изъявляя ему благодарность за все время пребыванія подъ его начальствомъ[185].

// С. 493

 

Въ теченіе жъ сего времени, какъ выше значитъ, пришедшіе двѣсти человѣкъ съ Иргиза Донскихъ казаковъ, долженствующіе расположиться по ордеру генерала Щербатова въ Сызрани, пришли; и какъ предписано было ему, по обстоятельствамъ, близъ Малыковки къ Волгѣ ими распоряжать, то понеже не извѣстно еще было, на Сызрань ли, Малыковку, или Саратовъ устремится злодѣй съ своими полчищами, то чтобъ отъ Сызрани до Саратова имѣть въ примѣчаніи все разстояніе, и велѣлъ онъ ста человѣкамъ около Сызрани, а ста около Малыковки дѣлать ихъ разъѣзды. Такимъ образомъ, какъ все исправилъ, чтό потребно было въ Малыковкѣ, отправился онъ паки въ Саратовъ, дабы согласно и съ его стороны чѣмъ можно содѣйствовать опредѣленію начальниковъ сего города; ибо и онъ по желанію ихъ подписался подъ онымъ.

Августъ. Прибывъ въ оный городъ, не нашелъ онъ никакой готовности ни въ разсужденіи ретрашамента, ни въ разсужденіи войскъ, коими положено было встрѣтить, чѣмъ далѣе, тѣмъ лучше, злодѣя, вступившаго, по извѣстіямъ отъ 1-го числа мѣсяца, уже въ городъ Пензу. Вслѣдствіе чего неоднократно саратовскому коменданту Бошняку словесно и письменно напоминалъ, чтобъ исполнено было общее опредѣленіе, которому онъ разными своими каверзами препятствовалъ. Но какъ, не взирая ни на что, успѣховъ не предвидѣлось, то обо всѣхъ разстроенныхъ обстоятельствахъ, происходившихъ въ Саратовѣ, не урѣживая[186], рапортовалъ онъ начальника своего, генерала Потемкина; отъ него получалъ предписанія, которыя какъ одабривали его саратовскимъ начальникамъ представленія, такъ и повелѣвалось высочайшимъ именемъ Ея Величества коменданту объявить, что онъ по всей строгости законовъ судимъ будетъ, ежели не исиолнитъ благоучрежденнаго пріуготовленія, на которое въ общемъ опредѣленіи онъ согласился и подписалъ оное. По многимъ однако прошедшимъ днямъ ничего не было предпринято, и наконецъ, по сильномъ убѣжденіи бригадира Лодыжинскаго и прочихъ,

// С. 494

 

рѣшился онъ на пожарищѣ города Саратова (ибо и онъ недавно выгорѣлъ), хотя на мѣстѣ къ оборонѣ неудобномъ, которымъ командовали горы, сдѣлать укрѣпленіе. Сіе было сегодни, а завтра, взявъ другія мысли, объявилъ, что для очистки мѣста или экспланады никакъ нѣкоторыхъ начавшихся послѣ пожару новыхъ строеній ломать и приготовленныхъ бревенъ отобрать не позволитъ, слѣдовательно и укрѣпленія дѣлать не будетъ; ибо де жители ропщутъ[187]. Дабы основательно узнать, былъ ли таковой ропотъ отъ гражданъ, вошелъ Державинъ въ магистратъ, собралъ присутствующихъ и велѣлъ записать въ журналѣ, что ежели кто покажетъ недоброжелательство къ исполненію общественнаго спасительнаго приговора въ толь критическихъ обстоятельствахъ, тотъ признанъ будетъ за подозрительнаго человѣка и скованный отошлется въ Секретную Коммиссію[188]. Граждане по сему тотчасъ собрались, оказали ревностное желаніе къ работамъ и дѣйствительно день одинъ дѣлали ретрашаментъ около

// С. 495

 

провіантскихъ магазейновъ. Однако на другой день комендантъ, по упорству своему, призвавъ полицеймейстера, приказалъ объявить жителямъ, что они на работу не наряжаются, а ежели кто хочетъ по собственной своей волѣ, тотъ можетъ работать. Легкомысленный народъ радъ былъ такой поблажкѣ, а изъ сего произошла и у благоразумнѣйшихъ колебленность мыслей, дурныя разгласки, и работа вовсе остановилась. Зачинщики и буяны изъ подлой черни, оказавшіе духъ возмущенія, поимянно требовались Державинымъ отъ воеводской канцеляріи по силѣ секретнаго его наставленія; однако они не были къ нему присланы[189].

Получая жъ извѣстія часъ отъ часу хуже и что уже злодѣи около Петровскаго[190], а не видя никакого приготовленія въ Саратовѣ къ низложенію ихъ и опасаясь, чтобъ имѣвшимися въ семъ городѣ пушками и порохомъ они не усилились, и чтобъ взволновавшійся тамъ народъ сколько можно укротить, а паче, чтобъ открыть силы злодѣйскія, предлагалъ онъ послать отрядъ. Но какъ предводительствовать онымъ никто отъ начальниковъ не выбирался и не вызывалося никого къ тому своею охотою, то и принялъ онъ на себя совершить сіе предпріятіе[191]. На сіе согласились; вслѣдствіе чего и взялъ онъ наскоро изъ опекунской конторы, подъ командою есаула Фомина, сто человѣкъ Донскихъ казаковъ, дабы предупредить на Петровскъ злодѣйское нападеніе. Съ вечера послалъ напередъ команду, приказавъ по станціямъ приготовить лошадей, подъ присмотромъ на каждой одного казака; ночью написалъ о всемъ въ подробности генералу Петемкину рапортъ[192] и поутру рано поѣхалъ, взявъ съ собою по охотѣ подполковника польской службы Ѳедора Гогеля, живущаго въ колоніяхъ съ братомъ его Григоріемъ Гогелемъ, который былъ послѣ въ опекунскомъ совѣтѣ въ Москвѣ начальникомъ. Тутъ

// С. 496

 

привидѣлось ему на баснь похожее видѣніе, котораго онъ тогда никому не объявилъ, дабы не привесть болѣе въ робость жителей. А именно: когда онъ разговаривалъ, стоя среди покоя въ квартирѣ своей, съ помянутымъ бригадиромъ Лодыжинскимъ, съ секретаремъ Петромъ Ивановичемъ Новосильцовымъ, который послѣ былъ сенаторомъ, и съ названымъ его братомъ Николаемъ Яковлевичемъ Свербеевымъ[193], то, взглянувъ нечаянно въ боковое маленькое крестьянское окно, увидѣлъ изъ него выставившуюся голову остова (шкелета) бѣлую, подобно какъ бы изъ тумана составленную, которая, вытараща глаза, казалось, хлопала зубами. Сіе онъ хотя въ мысляхъ своихъ принялъ за худое предвѣщаніе, но однако въ предпріятый свой путь безъ всякаго отлагательства поѣхалъ. Не доѣзжая до Петровска верстъ пять, принудилъ ѣдущаго на встрѣчу крестьянина угрозою пистолетомъ открыть вѣрное извѣстіе, что Пугачевъ вступилъ уже въ городъ; въ разсужденіи чего и посылалъ онъ ѣдущаго въ ординарцахъ казака, чтобъ онъ возвратилъ команду, находящуюся въ нѣкоторомъ разстояніи впереди. Гогель отсовѣтовалъ послать казака, а поѣхалъ самъ. Державинъ же съ письменнымъ увѣдомленіемъ отправилъ между тѣмъ лазутчика къ графу Меллину, идущему съ его отрядомъ вслѣдъ за толпою; по только лишь успѣлъ отправить лазутчика, увидѣлъ скачущаго во всю мочь Гогеля и за нимъ есаула Фомина, которые кричали, что казаки измѣнили и, предавшись Пугачеву, покушались ихъ поймать и съ нимъ[194] отвесть въ толпу злодѣйскую: но Фоминъ, проникнувъ ихъ умыслъ, остерегъ Гогеля, и по быстротѣ ихъ лошадей къ Державину ускакали. Пугачевъ самъ съ нѣкоторыми его доброконными[195] вслѣдъ за ними скакали; но порознь къ нимъ, имѣющимъ въ рукахъ пистолеты, приближиться не осмѣлились. Итакъ ихъ и Державина злодѣямъ поймать не удалось, хотя онъ чрезъ нѣсколько верстъ былъ у нихъ въ виду[196]. И какъ наступила ночь и они на станціи перемѣнили лошадей, то и отретировались благополучно.

// С. 497

 

Въ Саратовѣ по-прежнему не токмо не нашли никакой готовности, но ниже около онаго обыкновенныхъ пикетовъ. Донеся о всемъ случившемся начальникамъ сего города, предлагалъ Державинъ послѣднія свои мысли, чтобъ, въ разсужденіи всеобщаго въ городѣ страха и безпорядка, сдѣлать хотя изъ самыхъ помянутыхъ мучныхъ кулей защиту, то есть на первый случай хотя грудной оплотъ подъ обороною пушекъ, и въ немъ, ежели не пойдетъ Семанжъ[197] на непріятеля наступательно, отсидѣться до прибытія деташаментовъ Муфеля и графа Меллина; но однако и сего не сдѣлано. Хотя Державинъ еще дни за три до сего имѣлъ, по жалобѣ коменданта, отъ губернатора астраханскаго предписаніе[198], что если онъ воинскую какую команду у себя имѣетъ, то не оставался бъ при защитѣ Саратова, а ѣхалъ бы на Иргизъ, яко въ мѣсто, которое по разсужденію его было единственный его постъ; однако Державинъ, нося имя офицера, за неприличное почелъ отъ опасностей отдаляться, и для того, какъ выше объяснено, ѣздилъ въ Петровскъ, имѣлъ наблюденіе относительно приближенія злодѣя и обстоятельствъ города, дабы доносить о всемъ Потемкину и прочимъ главнокомандующимъ, по силѣ инструкціи. Вслѣдствіе чего при самомъ наступленіи злодѣя на сей городъ былъ безотлучнымъ, а чтобъ не быть празднымъ[199], выпросилъ въ команду себѣ одну находящуюся безъ капитана роту; но какъ до пришествія непріятеля часовъ за 15-ть получилъ письменное отъ

// С. 498

 

главнаго своего лазутчика Герасимова увѣдомленіе[200], что собранные по повелѣнію его малыковскіе крестьяне, находившіеся уже въ 20-ти верстахъ огъ города, прослышавъ, что Донскіе казаки подъ Петровскимъ предались злодѣямъ, то, получивъ развратныя мысли, не хотѣли безъ личнаго его присутствія идти и требовали, что ежели онъ живъ, то пріѣхалъ бы къ нимъ самъ и повелъ ихъ къ Саратову. Объявивъ сіе лазутчиково увѣдомленіе бригадиру, сказалъ, что онъ ѣдетъ за показанною нуждою изъ Саратова. Но какъ по нагорной сторонѣ проѣхать уже, за взбунтовавшимися жительствами, было опасно, то и взялъ онъ путь луговою стороною. Будучи же задержанъ, за недачею подводъ въ слободѣ малороссійской, ночь цѣлую и, за написаніемъ рапорта генералу Потемкину о своемъ выѣздѣ изъ Саратова[201], не успѣлъ присоединиться къ тѣмъ собраннымъ крестьянамъ; получилъ извѣстіе, что злодѣй къ городу пришелъ, и они уже отъ онаго отрѣзаны, а наконецъ, когда чрезъ нѣсколько часовъ получилъ извѣстіе, что 6-го числа Саратовъ взятъ[202], то и принужденъ былъ распустить крестьянъ, опасаясь, чтобъ они не присоединились къ злодѣю. Исполнивъ сіе, пробылъ послѣ взятья саратовскаго не въ дальномъ отъ онаго разстояніи въ колоніяхъ еще почти два дни, посылая колонистовъ, дабы освѣдомиться точно о поворотахъ злодѣя, на Яикъ ли онъ пойдетъ, или внизъ по Волгѣ. 8-го числа, около полудни, получилъ извѣстіе, что одинъ злодѣйскій полковникъ съ своею толпою переправился чрезъ Волгу на луговыя колоніи, набралъ въ Екатеринштадтѣ[203] колонистовъ, публиковалъ соблазнительное объявленіе о вольности, о награжденіи колонистовъ, и отрядилъ для поисковъ Державина нарочныхъ изъ тѣхъ самыхъ, которые отъ него жъ для развѣдыванія за деньги были посыланы[204]. За Державина обѣщано было

// С. 499

 

10,000 рублей. Главный между сими разбойниками былъ его гусаръ изъ польскихъ конфедератовъ, въ Казани нанятой, который подъ Петровскимъ въ кибиткѣ его съ ружьями и пистолетами былъ захваченъ, и онъ-то самый договорился за означенную сумму его привесть Пугачеву. Наконецъ, не получая ни отъ кого изъ лазутчиковъ никакого свѣдѣнія, не зналъ куды ѣхать, послалъ егеря капитана Вильгельма, коммиссара колоніи Шафгаузена[205], у котораго стоялъ, и сей прискакавъ сказалъ, что его Державина ищутъ, и партія злодѣевъ, въ пяти уже верстахъ остановясь, въ ближайшей колоніи завтракаетъ. По сему-то уже извѣстію, что злодѣи приближаются и что защититься было некѣмъ, ретировался онъ одинъ, (у)скакавъ на той самой лошади, на которой егерь пріѣхалъ, до ближайшаго города Сызраня, лежащаго въ разстояніи 90 верстъ, куды, сколько извѣстно ему было, шелъ съ деташаментомъ своимъ генералъ Мансуровъ и гдѣ на дорогѣ по Иргизу поставленъ былъ отъ него изъ крестьянъ краулъ въ 200-хъ человѣкахъ. Перемѣняя лошадь, примѣтилъ онъ въ тѣхъ краульныхъ духъ буйства, отъ того, какъ опослѣ извѣстно учинилось, что они уже знали о завладѣніи злодѣями Саратова, то и хотѣли схватя увезть въ скопище разбойниковъ; но Державинъ всегда оборачивался къ нимъ лицомъ, имѣя на пистолетѣ руку, заткнутомъ за патронташемъ, и когда его стали они перевозить чрезъ Волгу, то онъ, прислонясь къ борту, не оборачивался къ нимъ задомъ и не спускалъ съ нихъ глазъ; а какъ всякій изъ нихъ жалѣлъ своего лба, то онъ и спасся, скочивъ проворно къ порому: коль скоро къ берегу приткнулись, ушелъ въ селеніе князя Голицына.

// С. 500

 

Въ семъ мѣсяцѣ отправилъ онъ человѣка госпожи Карамышевой[206], прозваніемъ Былинкина, человѣка весьма смѣлаго и проворнаго, въ толпу Пугачева, который брался его убить; но какъ онъ, преслѣдуемъ отъ Михельсона, далеко находился, то и не могъ онъ попасть въ его полчище, а освободилъ только отъ его сообщниковъ 4-хъ человѣкъ дворянъ, къ смерти ими приготовленныхъ. — Въ семъ же мѣсяцѣ, когда приближался бунтовщикъ къ Саратову, посланъ былъ отъ Державина часто упоминаемый Серебряковъ къ генералу Мансурову съ прошеніемъ о скорѣйшемъ его поспѣшеніи на помощь сему городу, но на дорогѣ на иргизской степи неизвѣстными людьми и съ сыномъ его убитъ; а тѣмъ самымъ и прекратились всѣ требованія юстиціи, которыя по вышеописанному въ Москвѣ его съ Черняемъ уходу не токмо подпоручику Максимову, но и многимъ господамъ сенатскимъ и прочимъ надѣлали-было много хлопотъ[207].

По прибытіи 10-го числа въ Сызрань, донесь Державинъ генералу Мансурову[208] о всемъ происходившемъ въ Саратовѣ и куда злодѣй пріялъ свой путь; но онъ, имѣя у себя весьма слабый деташаментъ, состоящій наиболѣе изъ ненадежныхъ Яицкихъ казаковъ, воспріявшихъ паки вѣрноподданническую службу, былъ нерѣшителенъ идти быстрѣе къ Саратову, а нѣсколько медля, дождался свиданія съ генераломъ княземъ Голицынымъ

// С. 501

 

въ назначенномъ мѣстѣ, а именно въ селѣ Колоднѣ, гдѣ для подробнѣйшаго объясненія Державинъ остался при Голицынѣ, который склонялъ свой маршъ къ Пензѣ; а Мансуровъ пошелъ налѣво по берегу рѣки Волги.

Между тѣмъ какъ Державинъ, находясь при князѣ, дожидался на рапортъ свой отъ начальника Секретной Коммиссіи генерала Потемкина предписанія, куда ему слѣдовать, дошли извѣстія, что Киргизъ-кайсаки опустошаютъ селенія иргизскія, а паче иностранныя колоніи, и какъ деташаментъ сего генерала былъ и самъ по себѣ не великъ и раскомандированъ на успокоеніе Синбирской и Пензинской провинціи, то въ такихъ смутныхъ обстоятельствахъ и нечѣмъ было помочь Иргизу и колоніямъ. Державинъ между тѣмъ, доколѣ получилъ отъ Потемкина распоряженіе о своемъ порученіи, вызвался крестьянами прогнать Киргизъ-кайсаковъ, лишь бы малое дано ему было военными людьми подкрѣпленіе. Голицынъ сіе предположеніе охотно принялъ, отрядилъ 25 человѣкъ вышеупомянутыхъ отставныхъ Бахмутскихъ гусаръ и одну полковую пушку. Едва Державинъ отошелъ съ симъ отрядомъ верстъ 40, то получилъ отъ Голицына съ нарочнымъ унтеръ-офицеромъ ордеръ, повелѣвающій идти обратно. Причина тому была та, что тотъ унтеръ-офицеръ, бывъ захваченъ толпою и убѣжавъ изъ нея, объявилъ Голицыну, что она находится не далѣе какъ верстахъ въ 50-ти и состоитъ изъ 4000 человѣкъ подъ предводительствомъ нѣкоего разбойника Воронова, называющагося пугачевскимъ генераломъ; то князь и убоялся, чтобъ Державинъ съ столь малою командою не былъ жертвою сего злодѣя. Но онъ, разспрося основательно того унтеръ-офицера, узналъ, что то мятежническое скопище поспѣшаетъ въ соединеніе съ Пугачевымъ, бѣгущимъ отъ Михельсона къ Царицыну, слѣдовательно безпрестанно удаляется отъ Голицына и не посмѣетъ на него возвратиться; а потому, наклоняяся влѣво къ Сызрани, нѣтъ опасности пройти на Сосновку и на Малыковку къ Иргизу и колоніямъ. Вслѣдствіе чего, изъявя въ репортѣ князю свое мнѣніе, рѣшился продолжать свой путь, на которомъ, по повелѣнію сего начальника, въ томъ селеніи, гдѣ схватили курьера нашего и отвезли злодѣямъ, старосту давшаго

// С. 502

 

на то приказаніе, для устрашенія народа, повѣсилъ и еще другаго, причинившаго въ Сосновкѣ возмущеніе[209]. Но, не доѣзжая еще до той Сосновки[210], на ночлегѣ въ одномъ жительствѣ произошла тревога, нѣкоторымъ образомъ пустая, но могла быть и не безважною, ежелибы не было сдѣлано заблаговременно распоряженія. Когда пришелъ онъ въ то селеніе, то учредилъ при въѣздахъ изъ крестьянъ краулы, каждый подъ начальствомъ гусара; пушку заряженную картечью поставилъ въ удобномъ мѣстѣ подъ защитою 6-и человѣкъ спѣшившихся съ заряженными карабинами гусаръ; прочимъ при осѣдланныхъ коняхъ велѣлъ ложиться спать, а самъ онъ легъ подлѣ пушки. Въ полночь услышалъ съ одного притина скачущаго крестьянина, кричащаго: «Злодѣи! злодѣи!» Всѣ пришли въ крайнюю робость и смятеніе. Державинъ велѣлъ коннымъ гусарамъ сѣсть на коней, пѣшимъ приготовиться, самъ же взялъ фитиль, сталъ у пушки, дожидаяся нападенія; но послѣ стало извѣстно, что обыкновенные разбойники, разграбя одного управителя графа Чернышева, хотѣли въ томъ селеніи пристать; но когда ихъ на форпостѣ окликали, то они, не отвѣчавъ, побѣжали въ лѣсъ, изъ коего вышли, а часовой, ихъ испугавшись, поскакалъ въ селеніе и встревожилъ оное.

Сентябрь. Пріѣхавъ въ Малыковку, нашелъ оную въ крайнемъ безпокойствѣ по причинѣ въ ней причиненныхъ злодѣями бѣдствій. Когда онъ, будучи въ Шафгаузенѣ, получилъ отъ егеря извѣстіе, что по завладѣніи Саратова отряжена толпа его сыскивать и уже приближалась, то онъ послалъ повелѣніе въ Малыковку къ бывшему тамъ экономическому казначею Тишину, дворцовому управителю Шишковскому и къ унтеръ-офицеру саратовскихъ артиллерійскихъ ротъ съ 20-ю фузелерами, бывшими у него на краулѣ, чтобъ они, поелику уже Саратовъ злодѣями занятъ и могутъ они свободно напасть и на Малыковку, то чтобъ помянутые чиновники и унтеръ-офицеръ старались спасти дворцовую

// С. 503

 

и экономическую казну и его секретныя бумаги: удалясь на какой-либо на Волгѣ близъ находящійся островокъ, окопались и засѣли тамъ, а въ случаѣ нападенія, оборонялись бы до прихода нашихъ войскъ. Они точно то исполнили, взявъ съ собою женъ и именитыхъ надежныхъ поселянъ; дѣтей же своихъ малолѣтныхъ экономическая казначейша Тишина, — опасаясь, что они будутъ въ сокрытіи на островѣ плакать и злодѣи услышатъ, — нарядя въ крестьянскія замаранныя рубашенки, оставила съ ихъ кормилицею и нянькою у надежныхъ крестьянъ. На другой день рано, пріѣхавъ изъ разбойниковъ двое, объявили, что они изъ арміи Батюшки; народъ вмигъ сбѣжался, принялъ ихъ съ радостію, и они такъ напились, что легли близъ кружала въ растяжку. Обыватели поставили вкругъ ихъ краулъ, и ночь прошла въ глубокой тишинѣ и спокойствіи. Г-жа Тишина скучилась по дѣтяхъ, и по великому въ селѣ безмолвію подумала, что въ ономъ изъ непріятелей никого нѣтъ; уговорила мужа на утренней зарѣ съѣздить и посмотрѣть дѣтей. Сѣли въ лодку, заклались травою и съ помощію двухъ гребцовъ и кормщика благополучно пристали къ берегу. Тутъ кормщикъ измѣня сказалъ о нихъ злодѣямъ, едва съ похмѣлья проснувшимся. Они тотчасъ схватили мужа и жену, мучили и, неистово наругавшись надъ нею, допросились о дѣтяхъ, которыхъ едва сыскали и принесли, то схватя за ноги, размозжили объ уголъ головы младенцевъ; казначея и казначейшу[211], раздѣвъ, повѣсили на мачтахъ и потомъ, разстрѣлявъ, уѣхали. А какъ послѣ того никакихъ скопищъ злодѣйскихъ въ Малыковку не пріѣзжало, то унтеръ-офицеръ съ солдатами изъ засады выѣхали, казну и письменныя дѣла уложили въ свои мѣста. Но какъ слышно стало, что Державинъ отъ Голицына идетъ съ командою, то обыватели, чувствуя свою вину, что двумъ пьянымъ бездѣльникамъ учинили предательство, схватили тѣхъ варваровъ, которые погубили съ семействомъ Тишина, посадили подъ краулъ. Державинъ не медля учинилъ имъ допросъ и нашелъ, что 4 человѣка главные были изъ измѣнниковъ, изъ коихъ одинъ укрылся; то остальныхъ, по данной

// С. 504

 

ему отъ генералитета власти, опредѣлилъ на смерть; а чтобъ больше устрашить колеблющуюся чернь и привесть въ повиновеніе, приказалъ на другой день въ назначенномъ часу всѣмъ обывателямъ, мужескому и женскому полу, выходить на лежащую близь самаго села Соколову гору; священнослужителямъ отъ всѣхъ церквей, которыхъ было семь, облачиться въ ризы; на злодѣевъ, ириговоренныхъ къ смерти, надѣть саваны. Заряженную пушку картечами и фузелеровъ 20 человѣкъ при унтеръ-офицерѣ поставилъ задомъ къ крутому берегу Волги, на который взойти было трудно. Гусарамъ приказалъ съ обнаженными саблями разъѣзжать около селенія и не пускать никого изъ онаго, съ приказаніемъ, кто будетъ бѣжать, тѣхъ не щадя рубить. Учредя такимъ образомъ, повелъ съ зажженными свѣчами и съ колокольнымъ звономъ чрезъ все село преступниковъ на мѣсто казни. Сіе такъ сбѣжавшійся народъ со всего села и изъ окружныхъ деревень устрашило, что хотя было ихъ нѣсколько тысячъ, но такая была тишина, что не смѣлъ никто рта разинуть. Симъ воспользуясь, сказанныхъ главнѣйшихъ злодѣевъ, прочтя приговоръ, приказалъ повѣсить, а 200 человѣкъ бывшихъ на иргизскомъ краулѣ, которые его хотѣли поймавъ отвести къ Пугачеву, пересѣчь плетьми. Сіе все совершали, и самую должность палачей, не иные кто, какъ тѣ же поселяне, которые были обвиняемы въ измѣнѣ. Державинъ только расхаживалъ между ими и причитывалъ, чтобъ они впредь вѣрны были Государынѣ, которой присягали. Народъ весь, ставши на колѣни, кричалъ: «виноваты» и «ради служить вѣрою и правдою»[212].

// С. 505

 

Тогда же приказано было до 1000 человѣкъ конныхъ вооруженныхъ набрать ратниковъ и 100 телѣгъ съ провіантомъ. Въ одни сутки все то исполнено: 700 исправныхъ конниковъ явились передъ нимъ съ сказаннымъ обозомъ изъ 100 телѣгъ. Съ симъ отрядомъ, — по извѣстіямъ, что Киргизъ-кайсаки въ разныхъ мѣстахъ чинятъ нападенія на колоніи и разоряютъ ихъ до основанія, такъ что не успѣешь обратиться въ одну сторону, уже слышишь совершающіяся бѣдствія въ другой, — 1-го числа сего мѣсяца, переправясь чрезъ Волгу, учинилъ онъ распоряженіе: I) Отобравъ 200 человѣкъ, раздѣлилъ ихъ на 4 форпоста, поставилъ на 100 верстахъ, отъ Шафгаузена до Екатеринштадта[213] по 50 человѣкъ на каждомъ, подчинивъ коммиссарамъ колоній, съ таковымъ приказаніемъ, чтобъ они въ каждой колоніи, собравъ колонистовъ, могущихъ какимъ ни есть оружіемъ обороняться, учредили напереди ихъ на пригоркахъ маяки съ краульными посмѣнно день и ночь, человѣка по 3, и коль скоро гдѣ завидятся на степи Киргизцы, то чтобы къ тому маяку, который зажженъ, сбирались съ той и другой стороны по 50-и человѣкъ помянутыхъ вооруженныхъ крестьянъ и колонистовъ, сколько гдѣ собрано будетъ; а какъ таковымъ распоряженіемъ могло составляться на каждомъ форпостѣ до 200 человѣкъ вооруженныхъ людей, то и учинились колоніи на луговой сторонѣ Волги защищены безопаснымъ кордономъ[214]. II) Поелику отъ Волги къ Яику, куды ему въ погоню за Киргизцами слѣдовать надлежало, лежитъ степь ровная, съ небольшими въ иныхъ только мѣстахъ наволоками или пригорками, то отъ незапнаго нападенія непривычные къ строю крестьяне, чтобъ не пришли въ замѣшательство и робость, то изъ ста телѣгъ съ провіантомъ построилъ онъ вагенбургъ, въ средину коего поставилъ 100 человѣкъ съ долгими пиками, а 400 остальныхъ, раздѣля на два эскадрона и разочтя на плутонги,

// С. 506

 

изъ гусаръ назначилъ между ими офицеровъ и унтеръ-офицеровъ; поставилъ на флигеляхъ въ передней шеренгѣ пушку, подъ прикрытіемъ 20-и фузелеръ, составилъ свою армію и пошелъ прямо чрезъ степь къ Узенямъ, по сакмѣ или дорогѣ, пробитой прошедшими съ плѣномъ Киргизцами. Маршируя въ такомъ порядкѣ всѣмъ вагенбургомъ и имѣя по флигелямъ конницу, около недѣли, усмотрѣли передовые или фланкеры въ долинѣ, на вершинахъ малой рѣки Карамана, ополченныхъ непріятелей великую толпу, которая съ плѣнными людьми и съ великимъ множествомъ у колонистовъ и иргизскихъ поселянъ отогнаннымъ скотомъ казалась страшною громадою; но коль скоро съ наволока показались передней шеренги красные мундиры, а съ боковъ во фланги сей толпѣ стала заѣзжать конная рать подъ предводительствомъ гусаръ, то варвары дрогнули и, ударясь въ бѣгство во всѣ стороны, оставили плѣнъ. Переколото однако на мѣстѣ ихъ 50, взято въ плѣнъ 5 человѣкъ, въ томъ числѣ два молодыхъ султана или султанскихъ дѣтей; колонистовъ отбито обоего пола 800, прочихъ русскихъ поселянъ съ 700, всего около 1500, да скота нѣсколько тысячъ. Разбойниковъ толпа была не малая, по увѣренію плѣнныхъ — около 2,000 человѣкъ. За сей подвигъ получилъ Державинъ отъ князя Голицына, его въ сію экспедицію отрядить согласившагося, благодарный ордеръ слѣдующаго содержанія[215].

По учиненіи сего не могъ онъ глубже въ степь простираться за остальными плѣнниками, которыхъ увезли Киргизцы до 200 человѣкъ, потому что тѣ, которые отбиты, были такъ изнурены и умучены, что его слишкомъ обременяли; а паче, что какъ ихъ должно было всѣхъ кормить, то и запасъ сильно истощился, а потому, довольствуясь симъ успѣхомъ, пошелъ на ближайшую

// С. 507

 

колонію, Тонкошуровкою[216] называемую, гдѣ и отдалъ весь плѣнъ съ имуществомъ и со скотомъ на руки крейсъ-коммиссару, польской службы подполковнику Григорію Гогелю; а опекунской конторѣ далъ знать о дальнѣйшемъ объ ономъ попеченіи и получилъ отъ нея въ принятіи плѣнныхъ и скота квитанцію[217].

Послѣ сего съ нѣкоторою частію вооруженныхъ крестьянъ, которыхъ у него въ семъ походѣ и всего было 500, учинилъ прикрытія въ нужныхъ мѣстахъ колоніямъ и, возстановя въ нихъ прежній порядокъ, хотѣлъ-было еще идти для поисковъ хищническихъ киргизскихъ партій и отнять у нихъ оставшихся еще нѣсколько колонистовъ, которыхъ они, въ первыхъ набѣгахъ схватя, увезли въ свои кочевьи; но будучи какъ ордеромъ генерала князя Голицына, такъ и чрезъ яицкаго старшину маіора Бородина[218], прибывшаго къ нему (Державину), увѣдомленъ, что Пугачевъ, по разбитіи его подъ Чернымъ Яромъ Михельсономъ, бросился на луговую сторону Волги и пробирается на Узень, коего

// С. 508

 

онъ съ своею командою посланъ преслѣдовать; для того, когда Державинъ не имѣлъ еще извѣстія, что князь съ своимъ деташаментомъ пришелъ на Иргизъ, то, чтобъ занять сей проходъ, учредивъ, какъ выше сказано, въ пристойныхъ мѣстахъ по колоніямъ посты, отправился на рѣку оную; а тамъ и нашелъ сего генерала. Поелику же наступило самое то время, гдѣ ему Державину надлежало исправлять порученную ему г. Бибиковымъ коммиссію, потому что Пугачевъ находился безсильнымъ и въ самыхъ тѣхъ областяхъ, которыя наблюденію Державина ввѣрены, то и не нашелъ онъ другаго средства, какъ выбравъ понадежнѣе изъ бывшихъ съ нимъ вооруженныхъ малыковскихъ крестьянъ сто человѣкъ, взявъ у нихъ женъ и дѣтей для вѣрности въ залогъ, обѣщавъ награжденіе и давъ самымъ дѣломъ каждому по пяти рублей, послалъ подъ тѣмъ видомъ, что якобы ѣздятъ они за Киргизцами, а въ самомъ дѣлѣ, если можно будетъ, присоединясь къ злодѣйской скитающейся толпѣ, поймать самозванца. Сіе его предпріятіе апробовалъ и князь Голицынъ[219]. Крестьяне наряжены[220]; но дабы придать болѣе отряду важности

// С. 509

 

и впереннымъ въ мысли ихъ ужасомъ отвратить отъ малѣйшаго покушенія къ измѣнѣ, приказалъ онъ собраться имъ въ полночь въ лѣсу, на назначенномъ мѣстѣ, гдѣ, поставя ихъ вкругъ священника съ Евангеліемъ на налоѣ, привелъ къ присягѣ, и повѣсилъ изъ тѣхъ убійцъ казначея Тишина, который укрылся-было отъ казни, надъ прочими свершенной въ Малыковкѣ[221]; далъ наставленіе, чтобъ они живаго или мертваго привезли къ нему Пугачева, за чтό они всѣ единогласно взялись и въ томъ присягали. По окончаніи сего обряда они тотчасъ отправились въ степь подъ начальствомъ одного выбраннаго изъ нихъ же старшины[222]. Между тѣмъ князь съ своимъ деташаментомъ пошелъ отъ Иргиза ближе къ Яицкой крѣпости, а Державинъ съ остальными крестьянами на сей рѣкѣ остался.

Нѣсколько дней спустя, возвратился отрядъ его и привезъ съ собою заводскаго служителя Мельникова, бывшаго въ толпѣ злодѣйской полковникомъ, находившагося при Пугачевѣ[223]. Сей въ допросѣ показалъ, что убѣжалъ отъ него, когда его сообщникъ Твороговъ и прочіе на ночлегѣ при рѣчкахъ Узеняхъ схватили и увезли въ Яицкій городъ къ находящемуся тамъ въ Секретной Коммиссіи гвардіи офицеру Маврину[224]; что посланные крестьяне днемъ только однимъ не поспѣли къ тому ночлегу, такъ что разведенный на немъ огонь еще совсѣмъ не погасъ и нѣсколько головней курилось. Державинъ въ тотъ же часъ отправилъ его подъ крѣпкимъ крауломъ къ Голицыну, яко близъ его находящемуся военному генералу, и донесъ также о поимкѣ самозванца въ Казань генералу Потемкину; самъ же на нѣсколько дней

// С. 510

 

остался на мѣстѣ, пока не получилъ отъ разныхъ отъ него повсюду разосланныхъ лазутчиковъ подтвердительныхъ о томъ же извѣстій. Князь Голицынъ, разспрося присланнаго отъ Державина бродягу Мельникова, послалъ тогда же съ симъ радостнымъ извѣстіемъ о поимкѣ самозванца подполковника Пушкина въ Пензу къ находившемуся тамъ, принявшему тогда полную команду надъ всѣми войсками, посланными на истребленіе бунта, къ генералъ-аншефу графу Петру Ивановичу Панину[225]. Сей Пушкинъ, по повелѣнію князя, просилъ Державина сказать ему чистосердечно, не далъ ли онъ о сей поимкѣ злодѣя извѣстія ему главнокомандующему прежде его, или кому другому изъ генераловъ. Державинъ сказалъ, что онъ репортовалъ только тѣхъ, кого должно по командѣ; а именно: по воинской — его Голицына, а по секретной — генерала Потемкина, предоставляя къ главному начальству дать свѣдѣніе имъ самимъ: чѣмъ и былъ онъ доволенъ, полагая, что посланный къ Потемкину курьеръ въ Казань, сдѣлавъ крюкъ нѣсколько сотъ верстъ направо, не могъ достигнуть прежде въ Петербургъ, чѣмъ прямою дорогою чрезъ Пензу отъ графа Панина; но какъ Державинъ, пославъ своего курьера въ Казань чрезъ Сызрань, написалъ въ его подорожной, для ободренія селеній, пребывавшихъ отъ возмущенія въ ужасѣ по дорогѣ лежащихъ, то сызранскій воевода, увидя толь благопріятное извѣстіе, увѣдомилъ о томъ наскоро графа Петра Ивановича, и какъ сіе увѣдомленіе дошло до графа прежде привезеннаго подполковникомъ Пушкинымъ, то и встала на Державина буря.

Таковое спутанное обстоятельство раздражило чрезмѣрно честолюбиваго военноначальника. Графъ Панинъ подумалъ, что въ угожденіе Потемкину, которому сродственникъ былъ князь Потемкинъ, тогдашній любимецъ Императрицы, съ умыслу умедлено донесеніе, и тѣмъ главное начальство его презрѣно и доставлена честь перваго извѣстія о поимкѣ злодѣя имъ Потемкину,

// С. 511

 

а не ему, какъ по порядку службы слѣдовало. Хотя посланный изъ Казани отъ генерала Потемкина курьеромъ маіоръ Бушуевъ, пріѣхалъ въ Петербургъ послѣ отправленнаго отъ Панина изъ Пензы князя Лобанова-Ростовскаго, но доколѣ сего впослѣдствіи не объяснилось, то графъ Панинъ пребывалъ въ чрезвычайномъ на Державина бѣшенствѣ, и въ пылу своего гнѣва, придравшись къ безпорядкамъ саратовскимъ, почитая виновника имъ Державина, требовалъ отъ него, чрезъ генерала Мансурова, отъ 27-го сентября отвѣта[226]: какимъ образомъ не случился онъ быть, при нападеніи на Саратовъ, какъ на постѣ его, гдѣ съ командою пребываніе его требовалось? когда, за сколько времени отъ того нападенія, и куды отлучался ? Хотя вмѣсто наградъ за ревностную службу, таковое повелѣніе было крайне обидно; но отвѣчать было на оное не трудно, потому что у него Державина не было никакихъ военныхъ людей подъ командою, и отлучился онъ изъ Саратова предъ нападеніемъ злодѣевъ не по собственному своему желанію и не по трусости, но по обстоятельствамъ выше описаннымъ и не туды, куды прочіе военные начальники, Бошнякъ, Семанжъ[227] и прочіе, по способности плыть внизъ Волгою рѣкою въ Царицынъ на судахъ, убѣжали подъ защиту того города коменданта Цыплетева[228]; но въ мятущіяся внутреннія селенія, дабы распустить собранныхъ тамъ имъ крестьянъ, могущихъ усилить толпы злодѣйскія и оборонить, если можно будетъ, колоніи, что имъ, какъ выше видно, удачно и исполнено. А какъ таковой рапортъ или отвѣтъ, отъ 5-го числа октября 1774 года посланный, по пылкому свойству Державина былъ довольно смѣлъ и неуступчивъ, такъ что онъ, надѣяся на правоту свою, требовалъ суда[229]: то и получилъ отъ него графа Панина отъ 12-го числа

// С. 512

 

того же мѣсяца пространный и весьма велерѣчивый ордеръ, которымъ онъ хотя показывалъ свое неудовольствіе и насмѣхался, что не имъ Державинымъ Пугачевъ пойманъ; однако наконецъ заключилъ точно сими словами: «Впрочемъ будьте увѣрены, что все сіе изъ меня извлекло усердіе къ людямъ, имѣющимъ природныя дарованія, какими васъ Творецъ вселенной наградилъ, по истинному желанію обращать ихъ въ прямую пользу служенія владѣющей нашей великой Государынѣ и отечеству и по той искренности, съ которою я пребыть желаю, какъ и теперь съ почтеніемъ есмь вашего благородія вѣрный слуга графъ Петръ Панинъ.»[230] Сей ордеръ, частію грозный и частію снисходительный, внушилъ желаніе молодому, чувствительному къ чести офицеру ѣхать къ графу самому и, лично съ нимъ объяснившись, разсѣять и малѣйшее въ немъ невыгодное о себѣ заключеніе; а какъ онъ имѣлъ уже повелѣніе отъ непосредственнаго своего по Секретной Коммиссіи начальника, генерала Потемкина, ѣхать въ Казань, то и употребилъ сей случай къ исполненію своего намѣренія, хотя могъ и миновать Синбирскъ, въ которомъ тогда графъ Панинъ находился.

Подъѣзжая къ сему городу рано поутру, при выѣздѣ изъ подгородныхъ слободъ, встрѣтилъ сего пышнаго генерала, съ великимъ поѣздомъ ѣдущаго на охоту… Поелику же онъ, по осеннему холодному времени, сверхъ мундира былъ въ простомъ тулупѣ, то и не хотѣлъ въ семъ безпорядкѣ ему показаться: уклонился съ дороги и, по минованіи свиты, пріѣхалъ въ Синбирскъ. Тамъ нашелъ князя Голицына; который чрезвычайно удивился, увидя, что маленькій офицеръ пріѣхалъ самъ собою, такъ сказать, на вольную страсть, къ раздраженному, гордому и полномочному начальнику. «Какъ», спросилъ онъ: «вы здѣсь, зачѣмъ?»[231]

// С. 513

 

Державинъ отвѣчалъ, что ѣдетъ въ Казань по предписанію Потемкина, но разсудилъ главнокомандующему засвидѣтельствовать свое почтеніе. «Да знаете ли вы», возразилъ князь, «что онъ недѣли съ двѣ публично за столомъ болѣе не говоритъ ничего, какъ дожидаетъ отъ Государыни повелѣнія повѣсить васъ вмѣстѣ съ Пугачевымъ?» Державинъ отвѣчалъ: ежели онъ виноватъ, то отъ гнѣва царскаго нигдѣ уйти не можетъ. «Хорошо,» сказалъ князь: «но я, васъ любя, не совѣтую къ нему являться, а поѣзжайте въ Казань къ Потемкину и ищите его покровительства». ‑ «Нѣтъ, я хочу видѣть графа», отвѣтствовалъ Державинъ. — Въ продолженіе таковыхъ и прочихъ разговоровъ наступилъ вечеръ, и скоро сказали, что графъ съ охоты пріѣхалъ. Пошли въ главную квартиру. Державинъ, вошедши въ комнату, подошелъ къ графу и объявилъ, кто онъ таковъ и что, проѣзжая мимо по предписанію генерала Потемкина, заѣхалъ къ его сіятельству засвидѣтельствовать его почтеніе. Графъ, ничего другаго не говоря, спросилъ гордо: видѣлъ ли онъ Пугачева? Державинъ съ почтеніемъ: «Видѣлъ на конѣ подъ Петровскимъ.»[232] Графъ, отворотясь къ Михельсону: «Прикажи привесть Емельку.» Чрезъ нѣсколько минутъ представленъ самозванецъ въ тяжкихъ оковахъ по рукамъ и по ногамъ, въ замасленномъ, поношенномъ, скверномъ широкомъ тулупѣ. Лишь пришелъ, то и всталъ предъ графомъ на колѣни. Лицомъ онъ былъ кругловатъ, волосы и борода окомелкомъ, черные, склоченные; росту средняго, глаза большіе, черные на соловомъ глазурѣ, какъ на бѣльмахъ. Отроду 35 или 40 лѣтъ[233]. Графъ спросилъ: «Здоровъ ли Емелька?» — «Ночей не сплю, все плачу, батюшка, ваше графское сіятельство». — «Надѣйся на милосердіе Государыни», и съ симъ словомъ приказалъ

// С. 514

 

его отвести обратно туды, гдѣ содержался[234]. Сіе было сдѣлано для того, сколько по обстоятельствамъ догадаться можно было, что графъ весьма превозносился тѣмъ, что самозванецъ у него въ рукахъ, и, велѣвъ его представить, хотѣлъ какъ бы тѣмъ укорить Державина, что онъ со всѣми своими усиліями и ревностію не поймалъ сего злодѣя. Но какъ бы то ни было, тотчасъ послѣ сей сцены графъ и всѣ за нимъ пошли ужинать. Державинъ разсудилъ, что онъ гвардіи офицеръ и имѣлъ счастіе бывать за столомъ съ Императрицею: то безъ особаго приглашенія съ прочими штабъ- и оберъ-офицерами осмѣлился сѣсть. Въ началѣ почти ужина графъ, окинувъ взоромъ сидящихъ, увидѣлъ и Державина: нахмурился и, заморгавъ по привычкѣ своей глазами, вышелъ изъ стола, сказавъ, что онъ позабылъ-было отправить курьера къ Государынѣ. На другой день до разсвѣту Державинъ, пришедъ въ квартиру главнокомандующаго, просилъ камердинера доложить о приходѣ своемъ его сіятельству, сказавъ, что онъ имѣетъ нужду. Отвѣтствовано, чтобъ подождалъ. Наконецъ, по прошествіи нѣсколькихъ часовъ, около обѣденъ, графъ вышелъ изъ кабинета въ пріемную галлерею, гдѣ уже было нѣсколько штабъ- и оберъ-офицеровъ. Онъ былъ въ сѣроватомъ атласномъ, широкомъ

// С. 515

 

шлафрокѣ, въ французскомъ большомъ колпакѣ, перевязанномъ розовыми лентами. Прошедъ нѣсколько разъ вдоль галлереи, не говоря ни съ кѣмъ ни слова, не удостоилъ и взгляда дожидающагося его гвардіи офицера. Сей, когда полководецъ проходилъ мимо, подошедъ къ нему съ почтеніемъ, взялъ его за руку и остановя сказалъ: «Я имѣлъ несчастіе получить вашего сіятельства неудовольственный ордеръ; беру смѣлость объясниться». Таковая смѣлая поступь графа удивила. Онъ остановился и велѣлъ (идти) за собою. Проходя чрезъ нѣсколько комнатъ въ кабинетъ и вошедши въ оный, гнѣвно дѣлалъ ему выговоры, и между прочимъ, что онъ въ Саратовѣ съ комендантомъ Бошнякомъ, предъ нашествіемъ на сей городъ злодѣевъ, обходился неуважительно и даже въ одинъ разъ выгналъ его отъ себя, сказавъ, чтобъ онъ, во исполненіе общественнаго и собственнаго его приговора, не препятствовалъ дѣлать гражданамъ предположеннаго укрѣпленія, и шелъ бы туда, гдѣ ему долгъ и честь быть повелѣваютъ. Офицеръ, выслушавъ съ подобострастіемъ окрикъ генерала, сказалъ, что «это все правда, ваше сіятельство: я виноватъ пылкимъ моимъ характеромъ, но не ревностною службою. Кто бы сталъ васъ обвинять, что вы, бывъ въ отставкѣ, на покоѣ и изъ особливой любви къ отечеству и приверженности къ высочайшей службѣ всемилостивѣйшей Государыни, приняли на себя въ толь опасное время предводить войсками противъ злѣйшихъ враговъ, не щадя своей жизни? Такъ и я, когда все погибало, забывъ себя, внушалъ въ коменданта и во всѣхъ долгъ присяги къ оборонѣ города». Сіе или сему подобное, когда съ чувствительностію выговорено было, то у сего надменнаго и вмѣстѣ великодушнаго генерала вдругъ покатились ручьемъ изъ глазъ слезы. Онъ сказалъ: «Садись, мой другъ; я твой покровитель». Съ словомъ симъ вошедъ камердинеръ доложилъ, что генералы пришли и желаютъ его видѣть. Тотчасъ отворились двери. Вошли князь Голицынъ, Огаревъ, Чорба[235], Михельсонъ и прочіе, изъ коихъ первый, какъ принималъ участіе

// С. 516

 

въ Державинѣ, то ири самомъ входѣ и бросилъ на него глаза, желая знать, чтό съ нимъ произошло. Сей веселымъ видомъ отвѣтствовалъ, что гроза прошла безвредно. Разговоръ начался объ охотѣ; графъ хвалился, что была успѣшна. Державинъ, дабы удостовѣрить слышателей о своей невинности и благопріятномъ къ нему расположеніи начальника, несмотря на произнесенныя имъ недавно на него при многолюдствѣ грозы, вступя въ разговоръ объ охотѣ, сказалъ съ усмѣшкою графу, что онъ смѣетъ честь[236] оной приписать себѣ! «Какъ?» съ любопытствомъ спросилъ графъ. — «По русской пословицѣ, ваше сіятельство», отвѣтствовалъ поручикъ: «какова встрѣча, такова и охота. Я при самомъ выѣздѣ изъ города васъ встрѣтилъ и добрымъ сердцемъ пожелалъ вамъ удачливой охоты.» Графъ, засмѣявшись, поблагодарилъ, и когда одѣлся, по выходѣ изъ кабинета, пригласилъ къ обѣду. За столомъ, показавъ ему мѣсто противъ себя, говорилъ почти съ нимъ однимъ, разсказывая, какимъ образомъ московское дворянство въ собраніи своемъ для пріятія мѣръ къ защитѣ отъ мятежниковъ сей столицы, когда назначался въ предводители войскъ графъ Петръ Борисовичъ Шереметевъ[237], то мало или почти никого не вооружали людей своихъ по примѣру казанскаго дворянства; а когда его графа наименовали въ вожди, тогда ничего не жалѣли. Словомъ, Державинъ примѣтилъ сильное любочестіе и непомѣрное тщеславіе сего впрочемъ честнаго и любезнаго начальника; но сею слабостію его, какъ будетъ ниже видно, не умѣлъ или не хотѣлъ воспользоваться. По окончаніи обѣда графъ пошелъ отдыхать. Въ шесть часовъ послѣ полудня, какъ бывало обыкновенно при дворѣ Екатерины, генералитетъ и штабъ-офицеры къ нему собрались. Графъ опять вступилъ въ пространный разговоръ съ Державинымъ и занималъ

// С. 517

 

его онымъ болѣе получаса, разсказывая про прусскую семилѣтнюю войну, въ которую онъ служилъ еще полковникомъ, и наконецъ про турецкую и болѣе всего о взятьѣ Бендеръ подъ его предводительствомъ въ 1770 году, чѣмъ онъ весьма превозносился, твердя непрестанно, что молодымъ людямъ весьма нужна во всѣхъ дѣлахъ практика, какъ и вышеупомянутый его ордеръ отъ 12 октября[238] симъ выраженіемъ былъ наполненъ. Потомъ сѣлъ за карточный столъ съ Голицынымъ, Михельсономъ и еще съ кѣмъ-то, составя вистъ, игру тогда бывшую уже въ модѣ. Тутъ Державинъ сдѣлалъ великую глупость. Ему не разсудилось, въ угодность главнокомандующаго, стоя попусту зѣвать, для чего, подошедши къ нему, сказалъ, что онъ ѣдетъ въ Казань къ генералу Потемкину, то не угодно ли будетъ чего приказать? Сіе такъ тронуло графа, что виденъ былъ гнѣвъ на лицѣ его, и онъ, отворотясь, холодно сказалъ: «Нѣтъ». Но еслибъ нѣсколько при квартирѣ его побылъ и поласкалъ его самолюбіе, какъ прочіе, то бы, судя по снисходительному его съ нимъ обращенію, уважительнымъ разговорамъ, могъ надѣяться всего отъ него добраго; но незнаніе свѣта сдѣлало ему сего сильнаго человѣка изъ покровителя страшнымъ врагомъ, чтό впослѣдствіи усмотрится.

Пріѣхавъ въ Казань, нашелъ также и генерала Потемкина себѣ неблагопріятнымъ за то, для чего онъ на вышеписанные вопросы отвѣчалъ рапортомъ графу и заѣзжалъ къ нему представляться въ Синбирскъ: судя, что Державинъ у него былъ въ непосредственной командѣ, то и долженъ былъ чрезъ него послать ему и Голицыну репортъ и самъ собою лично имъ не представляться. Державину сего въ голову не приходило, и доднесь онъ не понимаетъ, справедливо ли сіе обвиненіе. Но какъ бы то ни было, генералъ Потемкинъ очень сухо съ нимъ обошелся и не принялъ на счетъ свой тѣхъ пяти сотъ рублей, которыя даны были малыковскимъ крестьянамъ, посыланнымъ на Узени за Пугачевымъ и привезшимъ первую вѣдомость о его поимкѣ[239]. Державинъ

// С. 518

 

сказалъ, что для иего все равно, онъ или князь Голицынъ приметъ на счетъ экстраординарныхъ своихъ суммъ сіи деньги, и въ то же время показалъ ему сего князя ордеръ, велѣвшаго изъ дворцовыхъ малыковскихъ доходовъ на счетъ его экстраординарной суммы употребить тѣ 500 рублей. Сей ордеръ выпросилъ Державинъ у князя Голицына не по какой надобности, ибо онъ, по открытому отношенію съ прописомъ имяннаго указа покойнымъ генераломъ Бибиковымъ ко всѣмъ управителямъ, воеводамъ и губернаторамъ, могъ брать вездѣ деньги, сколько бы ему ни понадобилось[240]; но единственно изъ хитрой осторожности, для того что ежелибы помянутые малыковскіе крестьяне 500 человѣкъ не съ тѣмъ намѣреніемъ къ Пугачеву присоединились, чтобъ находящагося его въ безсиліи съ малымъ числомъ его сообщниковъ на Узеняхъ поймать, но въ самомъ бы дѣлѣ измѣнили и умножили собою толпу его, то чтобы ему не быть въ отвѣтѣ какъ за издержаніе, такъ и за произведеніе въ дѣйство сей стратажемы. Но какъ генералъ князь Голицынъ объ оной зналъ и позволилъ взять деньги, то и упадала бы неудача въ несчастномъ случаѣ болѣе на генерала, нежели на офицера. Такимъ образомъ, хотя вывернулся Державинъ изъ сей прицѣпки съ честію, но случившееся небольшое любовное соперничество, въ которомъ, казалось, одною прекрасною дамою офицеръ предпочитаемъ былъ генералу, то и умножилась между ими остуда, для чего и командированъ былъ первый послѣднимъ паки на Иргизъ, якобы для сыску въ тамошнихъ скитахъ помянутаго раскольничьяго старца Филарета, который, по показанію нѣкоторыхъ сообщниковъ Пугачева, благословилъ якобы его на принятіе имени императорскаго[241]. А какъ сіе было уже въ ноябрѣ, то сбирающійся офицеръ въ новую коммиссію, ѣздя въ суетахъ по городу, по неосторожности простудился и получилъ сильную горячку, отъ которой едва не умеръ[242].

Въ продолженіе оной генералъ Потемкинъ отозванъ въ Москву

// С. 519

 

для дослѣдованія въ Тайной канцеляріи привезенныхъ туда злодѣевъ, и имѣлъ ту непріятность, что, не предполагая какой-либо злобы, а болѣе отъ неискусства въ производствѣ сего рода дѣлъ или изъ неосторожности, оклеветанный имъ Императрицѣ митрополитъ Веніаминъ оправдался, который уже былъ у него яко изобличенный свидѣтелями измѣнникъ, что будто во время нападенія злодѣйскаго на Казань присылалъ къ нему (т. е. Пугачеву) съ келейникомъ своимъ на умилостивленіе или для спасенія жизни своей подарки; содержанъ подъ крѣпкимъ крауломъ, къ которому (не) приказано было никого не пускать и ни съ кѣмъ не переписываться. Но сей хитрый пастырь умѣлъ отправить чрезъ отверзтіе нужнаго мѣста тайнымъ образомъ приверженнаго къ себѣ служителя съ письмомъ въ Петербургъ[243] и по оному

// С. 520

 

сей первосвященникъ явился невиннымъ, такъ что за его претерпѣніе напасти сей Императрица благоволила наградить его бриліантовымъ крестомъ на клобукъ, и онъ торжественно, при собраніи множества народа, имѣлъ удовольствіе въ соборной церкви слышать всемилостивѣйшій рескриптъ Государыни, объявляющій его невинность, и служить благодарный за здравіе Ея Величества молебенъ.

Но при всей невзгодѣ генерала Потемкина, Державинъ, по выздоровленіи своемъ, не отпущенъ былъ имъ въ Москву, какъ прочіе его сотоварищи гвардіи офицеры, бывшіе въ Секретной Коммиссіи; но велѣно ему было, какъ выше сказано, для поиску Филарета ѣхать въ Саратовъ и въ прочія близъ Иргиза лежащія области. Такимъ образомъ онъ пробылъ всю весну и небольшую часть лѣта 1775 года въ колоніяхъ праздно[244], потому что для поиску Филарета отправлены были уже гласно отъ графа Панина военныя команды; слѣдовательно тайный его поискъ въ той странѣ едва ли былъ и нуженъ. Въ іюнѣ[245] получилъ онъ отъ того генерала Потемкина, яко начальника Секретной Коммиссіи, ордеръ, повелѣвающій ему явиться къ полку, который находился, какъ и весь дворъ, давно уже въ Москвѣ. Но прежде прибытія Государыни въ сію столицу совершена была уже публичная казнь самозванцу съ нѣкоторыми его главными сообщниками, Перфильевымъ и прочими. Державинъ долженъ былъ пріѣхать въ Москву непремѣнно къ торжеству Турецкаго мира[246]. Итакъ, не медля болѣе на своемъ пепелищѣ — ибо домъ его въ Казани и деревни были до основанія разорены — простясь съ престарѣлою

// С. 521

 

и сокрушенною печальми матерью, которая при нападеніи на сей городъ, яко жертва уже на смерть приготовленная, претерпѣла мучительный плѣнъ, пустился въ свой путь, получа нѣсколько денегъ за проданный изъ оренбургской деревни малыковскимъ крестьянамъ хлѣбъ. Проѣзжая мимо Свіяжска, воевода онаго города, Аѳанасій Ивановичъ Чириковъ[247], показалъ ему отъ бывшаго въ Сенатѣ герольдмейстеромъ князя Михайла Михайловича Щербатова[248] письмо, въ которомъ онъ къ нему пишетъ: «Когда будетъ проѣзжать мимо васъ нѣкто гвардіи офицеръ Державинъ, находящійся теперь въ вашемъ краю, то скажите ему отъ меня, чтобъ увидѣлся со мною въ домѣ моемъ, когда пріѣдетъ въ Москву». Таковое чудное приглашеніе удивило. Не можно было изъ него ничего основательнаго заключить, ибо князь Щербатовъ совсѣмъ Державину знакомъ не былъ и никакой съ нимъ связи и переписки не имѣлъ. Что бы ни было, онъ рѣшился съ нимъ видѣться. Но по пріѣздѣ въ Москву нашелъ полковыя обстоятельства для себя сколько новыя, столько же и непріятныя, ибо прежніе начальники всѣ перемѣнились: командовали полкомъ князь Потемкинъ и маіоръ Толстой[249], которые не были знакомы. И первый изъ нихъ, можетъ, по холоднымъ отзывамъ генерала Потемкина, а второй по навѣтамъ любимца его, офицера Цурикова, который прежде еще командировки Державина въ сію экспедицію былъ съ нимъ въ ссорѣ, то и принятъ онъ былъ маіоромъ Толстымъ безъ всякаго вниманія, и велѣно его было числить при полку просто, какъ бы явившагося изъ отпуска или изъ какой ничего незначущей посылки. Сіе крайне раздражило служившаго съ ревностію въ опасныхъ подвигахъ молодаго офицера и заслужившаго отъ многихъ генераловъ и отъ самаго Потемкина въ многихъ ордерахъ и письмахъ чрезвычайную похвалу,

// С. 522

 

такъ что многіе изъ нихъ обѣщались его представить прямо къ высочайшему престолу; но какъ пришло къ исполненію обѣщаній, то и спрятались они съ своими протекціями, или не хотѣли, или не могли ничего въ пользу его сдѣлать, въ томъ числѣ и князь Голицынъ. Напротивъ того, на другой день былъ наряженъ во дворецъ на краулъ. И какъ въ небытность его, командою любимца Императрицы графа, что послѣ былъ княземъ, Григорія Александровича Потемкина, строевой порядокъ въ полку перемѣнился, то онъ, ничего не зная о томъ, и сдѣлалъ ошибку, а именно: какъ должно было по новому введенію командовать взводу просто: «вправо заходи», — онъ по-прежнему сказалъ: «лѣвый стой, правый заходи»; то и встала бѣда, которая тѣмъ болѣе сочтена непростительною, что рота, наряженная на краулъ, была на щегольство княземъ Потемкинымъ по его вкусу въ новый мундиръ одѣта, и предъ фельдмаршаломъ графомъ Румянцовымъ Задунайскимъ, пріѣхавшимъ тогда въ Москву для торжества мира, смотрѣвшимъ изъ дворцовыхъ оконъ, должна была заходигь повзводно. За сію невинную ошибку, когда выступилъ полкъ въ лагерь на Ходынкѣ, безъ очереди проступившійся офицеръ наряженъ на палочный караулъ. Сіе наипаче поразило честолюбивую его душу; когда представлялъ онъ себѣ, что давно ли ввѣрено ему было толь важное порученіе, въ которомъ могъ онъ двигать чрезъ свои сообщенія корпусами генераловъ, брать деньги въ городахъ, сколько хотѣлъ, посылать лазутчиковъ, казнить смертію, воспрепятствовалъ злодѣямъ весною пробраться по Иргизу во внутреннія, не огражденныя никѣмъ провинціи, и защитилъ, такъ сказать, своимъ однимъ лицомъ отъ расхищенія Киргизцевъ всѣ иностранныя колоніи, на луговой сторонѣ Волги лежащія, чѣмъ совокупно спасъ паки и Имперію и славу Государыни Императрицы, которая, выписавъ ихъ изъ чужихъ земель, приняла подъ свое покровительство и обѣщала устроить ихъ блаженство прочнѣе, нежели въ ихъ отечествѣ. Но за все сіе вмѣсто награды получилъ уничиженіе предъ своими собратіями, гвардіи офицерами, которые награждены были деревнями, а онъ не только оставленъ безъ всякаго уваженія, но какъ негодяй, наряженъ былъ на палочной краулъ.

// С. 523

 

Таковыми чувствами возмятенный, вспомнилъ онъ о письмѣ князя Щербатова, показанномъ ему Чириковымъ въ Свіяжскѣ: полетѣлъ къ нему узнать причину его непонятнаго приглашенія. Пріѣхавъ, сказалъ кто таковъ и что онъ ожидаетъ его сіятельства приказанія. Князь сказалъ, чго ничего не имѣетъ и не можетъ ему приказать; но только, получивъ отъ Государыни его реляціи для сохраненія въ Архивѣ съ прочими происшествіями прошедшаго вѣка[250], желалъ его лично узнать; дополня, что онъ ему сдѣлаетъ честь своимъ знакомствомъ, предлагая къ услугамъ нѣсколько покоевъ въ его домѣ и что ему только нужно. «Но при всемъ томъ», продолжалъ князь, «вы несчастливы. Графъ Петръ Ивановичъ Панинъ — страшный вашъ гонитель. При мнѣ у Императрицы за столомъ описьівалъ онъ васъ весьма черными красками, называя васъ дерзкимъ, коварнымъ и тому подобное». Какъ громъ поразило сіе Державина. Онъ сказалъ князю: «Когда ваше сіятельство столько ко мнѣ милостивы, что откровенно наименовали мнѣ моего недоброхота, толь сильнаго человѣка, то покажите мнѣ способы оправдать меня противъ онаго въ мысляхъ моей всемилостивѣйшей Государыни». — «Нѣтъ, сударь,

// С. 524

 

я не въ силахъ подать вамъ какой-либо помощи; графъ Панинъ нынѣ при дворѣ въ великой силѣ, и я ему противоборствовать никакъ не могу.» — Чтожъ мнѣ дѣлать? спросилъ огорченный. — «Что вамъ угодно. Я только вамъ искренный доброжелатель.» — Съ симъ они разстались. Пріѣхавъ на квартиру и размысля непріязнь къ себѣ сильныхъ людей и не имѣя ни единой подпоры, пролилъ горькія слезы и не зналъ что дѣлать. А паче по стѣсненнымъ своимъ домашнимъ обстоятельствамъ, что не токмо не имѣлъ чѣмъ жить, но при пожалованіи его въ офицеры, когда хорошій его пріятель, поручикъ Алексѣй Николаевичъ Масловъ одолжилъ его нѣкоторыми нужными вещами, и онъ, по дружеской своей съ нимъ связи, обязанъ былъ по возможности своей ему служить, то онъ уговорилъ его поручиться за него въ дворянскомъ банкѣ въ нарочито знатной суммѣ, увѣривъ вѣрною въ срокъ заплатою; а какъ по существующимъ тогдашнимъ законамъ можно было знаменитымъ людямъ ручаться за кого-либо и безъ залоговъ недвижимаго имѣнія, ибо материнское даточное[251] его Алексѣя имѣніе заложено было беззаконно въ коммерческій банкъ отцомъ его полковникомъ Николаемъ Ивановичемъ Масловымъ[252], то въ дворянскій банкъ его не принимали. Державинъ, поѣхавъ для усмиренія бунта, въ продолженіе слишкомъ двухъ лѣтъ не видавъ Маслова, думалъ, что онъ, заплатя свой долгъ, освободилъ его изъ-подъ поручительства: но тутъ, къ умноженію его горести, узналъ, что пріятель его поручикъ Масловъ такъ замотался, что не токмо не платилъ процентовъ въ банкъ за занятую сумму, но, бывъ отставленнымъ подполковникомъ, въ уклоненіе отъ платежа другихъ долговъ, бѣжалъ въ Сибирь и проживалъ въ безвѣстности, такъ что, не будучи сысканъ, обратилъ банковое взысканіе на поручителя по себѣ Державина. А какъ у него собственнаго имѣнія, кромѣ самомалѣйшаго, не было, а которое и было, то безъ раздѣла съ матерью закладывать было его не можно, то и обвиненъ онъ былъ въ подложномъ ручательствѣ, а между тѣмъ для сохраненія казеннаго

// С. 525

 

интереса велѣно было какое гдѣ только нашлось, взять и материнское имѣніе въ присмотръ правительства. Словомъ, кромѣ сокрушенія сердечнаго, которое онъ причипилъ симъ иоступкомъ матери, со всѣхъ сторонъ разверзта была предъ нимъ бездна погибели.

Но при всемъ томъ онъ не потерялъ духа, а возвергнувъ печаль свою на Бога, рѣшился дѣйствовать отважнѣе. Вслѣдствіе чего просилъ маіора Толстаго представить его подполковнику своему, тогдашнему графу, что былъ послѣ княземъ, Григорію Александровичу Потемкину; но какъ онъ отъ сего отговорился, то и написалъ онъ отъ 11-го іюля къ подполковнику письмо такого содержанія: что во весь продолжавшійся мятежъ былъ онъ въ опасныхъ подвигахъ, не имѣя у себя помощниковъ, что воспретилъ злодѣямъ пробраться во внутреннія провинціи, что спасъ колоніи отъ Киргизъ-кайсаковъ, что остался одинъ не награжденнымъ противъ своихъ сверстниковъ, несравненно менѣе его трудившихся, и тому подобное, а для того и просилъ, ежели онъ въ чемъ виновенъ, то не терпѣть его въ службѣ съ собой въ одномъ полку, а ежели онъ служилъ какъ должно ревностному офицеру, то не оставить его безъ награжденія, тѣмъ болѣе, что онъ лишился въ семъ мятежѣ и собственности своей въ Казанской и Оренбургской губерніяхъ. Письмо сіе[253] взявъ съ собою, поѣхалъ онъ на Черную Грязь или въ подмосковную деревню князя Кантемира, которую недавно Государыня купила и изволила тамъ жить въ маленькомъ домикѣ, не болѣе какъ изъ 6 комнатъ состоящемъ, въ коемъ помѣщался и Потемкинъ. По обыкновенію, при дверяхъ сего вельможи нашелъ онъ камеръ-лакея стоящаго, который воспрещалъ входъ въ уборную, гдѣ ему волосы чесали. Камеръ-лакей не хотѣлъ пустить, но онъ смѣло вошелъ, сказавъ: гдѣ офицеръ идетъ къ своему подполковнику, тамъ онъ препятствовать не можетъ. Сказавъ свое имя и гдѣ былъ въ откомандировкѣ, подалъ письмо. Князь прочетши сказалъ, что доложитъ Государынѣ. Чрезъ нѣсколько дней, когда онъ у себя его между прочими увидѣлъ, то сказалъ, что Ея Величеству

// С. 526

 

докладывалъ, и всемилостивѣйшая Государыня приказала его наградить, что и послѣдуетъ 6-го августа, т. е. въ день Преображенья Господня, когда изволитъ въ столицѣ удостоить обѣденнымъ столомъ штабъ- и оберъ-офицеровъ полку Преображенскаго. Наконецъ пришелъ день Преображенія; угащиваны столомъ на Черной Грязи, а не въ Москвѣ, и награжденія никакаго не вышло. Чрезъ нѣсколько дней еще попытался напомянуть любимцу; но онъ, уже отъ него съ негодованіемъ отскочивъ, ушелъ къ Имиератрицѣ. Между тѣмъ въ теченіе сего время просилъ онъ князя Голицына, чтобъ заплатили ему изъ провіантскихъ суммъ по счету деньги за продовольствіе войскъ провіантомъ и фуражемъ, слѣдовавшихъ зимою къ осажденному Оренбургу, которыя подъ предводительствомъ подполковника Мильховича въ числѣ 40,000 подводъ, везшихъ провіантъ, фуражъ и прочіе припасы, жили у него въ оренбургской деревнѣ, яко въ съѣздномъ мѣстѣ, недѣли съ двѣ, съѣли весь хлѣбъ молоченый и немолоченый, солому и сѣно, скотъ и птицъ, и даже обожгли дворы и разорили крестьянъ до основанія, побравъ у нихъ одежду и все имущество. Слѣдовало заплатить ему. Надлежало бы, по крайней мѣрѣ, тысячъ до 25; но онъ съ великимъ трудомъ исходатайствовалъ у того князя квитанцію только на 7000, и то изъ особливаго къ нему благорасположенія сего военачальника. А какъ получено тогда изъ Петербурга отъ пріятеля извѣстіе, что по поручительству въ дворянскомъ банкѣ за Маслова, когда имѣніе сего нашлось заложеннымъ отцомъ его въ коммерческомъ банкѣ, опредѣляется описать въ казну все, гдѣ найдется, имѣніе его Державина и самого его требовать лично къ отвѣту; то оставя все исканіе наградъ, отпросился въ отпускъ и поскакалъ, въ исходѣ сентября, въ Петербургъ, дабы банковыхъ судей, которыхъ Масловъ, занимая деньги, умѣлъ задобрить и сдѣлать къ себѣ снисходительными, упросить быть и къ нему Державину нестрогими, помедля вышесказаннымъ опредѣленіемъ, дабы онъ имѣлъ время гдѣ-либо просить о свободѣ изъ несправедливаго залога отца жены его Маслова имѣнія и объ отдачѣ онаго за сына подъ залогъ дворянскаго банка, чрезъ что бы ему отъ поручительства избавиться.

// С. 527

 

Пріѣхавъ въ Петербургъ, отъ 5-го числа письменно еще напомнилъ князю Потемкину о исходатайствованіи ему обѣщанной эа службу награды[254]; но какъ на то и другое потребно было время и сильное покровительство, дабы утруждать Государыню Императрицу; то, до прибытія двора изъ Москвы, нечего было другаго дѣлать, какъ просьбами судей удерживать въ недѣйствіи банковое дѣло. Надобно было между тѣмъ, по приличію гвардіи офицера, снабдить себя всѣмъ нужнымъ, какъ-то: бѣльемъ, платьемъ, экипажемъ и прочимъ, то и нашелся въ необходимости издерживать тѣ 7 тысячъ рублей, которыя по квитанціи князя Голицына изъ провіантской канцеляріи получилъ. Тѣмъ паче на сіе рѣшился, что далеко бы недостало всей сей суммы на уплату долга Маслова, и что льстился надеждою о свободѣ его собственнаго имѣнія. Въ полученіи оныхъ денегъ помогъ ему Александръ Васильевичъ Храповицкій[255], бывшій тогда еще секретаремъ при генералъ-прокурорѣ князѣ Вяземскомъ. Отъ покупки сказанныхъ вещей и отъ заплаты собственнаго въ банкѣ долгу, болѣе 2000, осталось изъ 7 тысячъ только 50 рублей. Куды ихъ потянуть? Рѣшился поискать счастія въ игрѣ, которою въ то время славился лейбъ-гвардіи Семеновскаго полку капитанъ Никифоръ Михайловичъ Жедринской. Поѣхалъ къ нему, и такъ случилось, что въ первый вечеръ выигралъ у него на тѣ остальные 50 руб. до 8000, потомъ еще болѣе у графа Матвѣя Ѳедоровича Апраксина[256] и у прочихъ въ короткое время до 40,000 рублей. Сіе было въ октябрѣ 1775 году. Но такое счастіе продолжалось не болѣе какъ мѣсяцъ, а именно, до возвращенія только двора изъ Москвы; когда же пріѣхалъ и можно бы было выиграть несравненно превосходнѣе суммы, тогда фортуна перемѣнилась.

Въ 1776 году скончалась великая княгиня Наталья Алексѣевна[257], и Державинъ въ Невскомъ монастырѣ былъ при погребеніи тѣла ея на краулѣ, будучи уже поручикомъ съ 1774-го іюня 28 дня. Имѣлъ несчастіе первую обиду снести (а впослѣдствіи

// С. 528

 

и многія) отъ графа Завадовскаго[258], который тогда еще былъ не болѣе какъ полковникомъ, но статсъ-секретаремъ и любимцемъ Императрицы, при случаѣ томъ, когда хотѣлъ Державинъ подать чрезъ него прошеніе Государынѣ о упомянутомъ Масловскомъ банковомъ дѣлѣ, чтобъ освободить имѣніе Алексѣя Маслова, по коему онъ Державинъ былъ[259] (поручителемъ), изъ несправедливаго залога отца его; то господинъ Завадовскій не токмо не вошелъ въ существо просьбы, не помогъ ему; но при самой подачѣ письма, наговоривъ множество грубостей, выслалъ его отъ себя. Что сему причиною было, неизвѣстно; кажется, ничто другое, какъ неожиданное и непомѣрное возвышеніе его фортуны. А какъ около сего же времени, то есть въ половинѣ 1776 года, случилось, что князь Потемкинъ, бывшій любимецъ, впалъ при дворѣ въ немилость и долженъ былъ нѣсколько мѣсяцевъ проживать въ Новѣгородѣ[260], отъ чего фаворитъ его маіоръ Ѳедоръ

// С. 529

 

Матвѣевичъ Толстой, бывъ въ крайнемъ огорченіи, спѣсь свою умѣрилъ; то Державинъ, при случаѣ наряда роты по обыкновенію въ Петергофъ для краула къ Петрову дню, вопросился у него въ сію командировку; ибо считалась оная за милость. При баталіонѣ гвардіи, наряженномъ для сего краула, былъ командированъ Измайловскаго полку маіоръ Ѳедоръ Яковлевичъ Олсуфьевъ[261], самый человѣкъ добрый и честный, любилъ, сколько и гдѣ возможно, оказывать благотворенія. Державинъ, потерявъ всю надежду на Потемкина, выпросилъ у сего Олсуфьева дозволеніе подать къ Императрицѣ прошеніе о своей наградѣ. Онъ ему позволилъ. Письмо было слово отъ слова слѣдующаго содержанія[262]:

«Всемилостивѣйшая Государыня! Ежели и самая жертва жизни ничто иное есть, какъ только долгъ Государю и Отечеству, то никогда и не помышлялъ я, чтобъ малѣйшіе мои труды

// С. 530

 

въ прошедшее мятежное безпокойство[263] заслуживали какое-либо себѣ уваженіе. Но когда, Всемилостивѣйшая Государыня, великой прозорливости Вашего Императорскаго Величества праведно показалось воззрѣть на трудившихся въ то время, и по особливой матерней щедротѣ и получили товарищи мои, бывшіе со мною въ одной коммиссіи: Лунинъ, Мавринъ, Собакинъ и Горчаковъ[264], по желанію ихъ, награжденія. Остался я одинъ не награжденнымъ. Чувствуя всю тягость несчастія[265] быть лишеннымъ милости славящейся Государыни щедротами въ свѣтѣ и сравнивъ себя, можетъ быть по легкомыслію, съ ними, нахожу, что я странствовалъ годъ цѣлый въ гнѣздѣ бунтовщиковъ, былъ въ опасностяхъ, проѣзжалъ средь ихъ, имѣя въ прикрытіе свое одну свою голову, не такъ какъ они города и войски, и во все сіе время не имѣлъ у себя ниже въ письмѣ помощника, а исполнялъ то же что они; сверхъ того, когда еще войски не пошли и къ Оренбургу, я былъ отъ покойнаго генерала Бибикова посланъ съ секретнымъ наставленіемъ о наблюденіи за самыми войсками, идущими для очищенія Самарской линіи[266]; былъ въ сраженіяхъ и возвратясь заслужилъ похвалу. Потомъ, находясь при немъ съ мѣсяцъ, имѣлъ важную повѣренность сочинять журналъ всѣмъ къ нему присланнымъ повелѣніямъ, репортамъ и отъ него даннымъ диспозиціямъ. А когда войски пошли къ Оренбургу, то я же опять долженъ былъ, запечатавъ начатой мною журналъ, ѣхать въ новую посылку на рѣку Иргизъ. Тамъ будучи, сдѣлалъ чрезъ посланныхъ отъ меня лазутчиковъ злодѣямъ диверсію пробраться отъ Уральскаго городка по Иргизу на заволжскія провинціи, гдѣ въ защиту ихъ никакихъ войскъ не было. Свидѣтельствую сіе злодѣйскимъ письмомъ, присланнымъ ко мнѣ уже послѣ, въ осторожность, отъ генерала князя Голицына[267]. Послѣ того воспрепятствовалъ вытребованными командами бѣжавшимъ отъ Самарской линіи Ставропольскимъ Калмыкамъ разорять иргизскія

// С. 531

 

селенія и скрыться за предѣлы государства, чтό свидѣтельствую ордерами генерала князя Щербатова. Напослѣдокъ, удержать отъ несогласія начальниковъ погибающій Саратовъ, сколько моего усердія показалъ, то самое событіе оправдало, когда по упадку духа и по разврату робкихъ сердецъ не слѣдовали[268] первымъ зрѣлымъ положеніямъ, которыя я предлагалъ и подтверждалъ, и что при семъ несчастномъ случаѣ, не выступая изъ своей должности, не бралъ на себя ничего лишняго, на то имѣю одобреніе генераловъ: Потемкина, князей Щербатова и Голицына; и что я не долженъ причитаться, отъ паденія Саратова, къ тѣмъ разсѣяннымъ, которые, оставя посты свои, довольными войсками подкрѣпленные, явились въ Царицынѣ[269]; но и въ самыхъ крутизнахъ несчастія, подвергаясь явнымъ опасностямъ, бывъ почти два раза въ рукахъ Пугачева, для точнаго извѣстія о его оборотахъ пробылъ нѣсколько дней еще въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ самое жесточайшее зло существовало и, донеся о всемъ, о чемъ только нужно было, близъ-находящимся генераламъ; напослѣдокъ во время всемѣстнаго злоключенія, когда по нагорной сторонѣ Волги жительства бунтовали, а по луговой разсыпавшіеся Киргизъ-кайсаки расхищали иностранныя колоніи и былъ Саратовъ вторично въ опасности, то я, собравъ крестьянъ, вооружилъ ихъ и оградилъ тѣ колоніи кордономъ, а остальными моими людьми преслѣдовалъ хищниковъ Кайсаковъ въ степи, разбилъ, нѣсколько взялъ живыхъ и избавилъ изъ ихъ плѣна однихъ колонистовъ около 1000 человѣкъ, чему имѣю свидѣтельство — благодарный ордеръ князя Голицына. Въ самой же поимкѣ самозванца ежели я не имѣлъ чрезъ посланныхъ моихъ людей счастія, то и никто не можетъ тѣмъ похвалиться; но первое извѣстіе, что онъ пойманъ, я первый всюду далъ знать, за чтό многіе получили чины. Имѣвъ кредитивы отъ покойнаго генерала Бибикова, не употребилъ ихъ во зло и не болѣе издержалъ денегъ въ продолженіе всей моей коммиссіи 600 рублей; доставилъ нужныхъ людей Секретной Коммиссіи[270], и уповаю, во всей тамошней области никакихъ не

// С. 532

 

сыщется на меня жалобъ. Между тѣмъ во все то время, отдавая спасенныя мною имѣнія ихъ владѣльцамъ, какъ и немалое количество казенныхъ, дворцовыхъ и экономическихъ денегъ[271] и скота, принадлежащаго колоніямъ, на что имѣю квитанціи, лишился я всего собственнаго моего имущества въ Оренбургскомъ уѣздѣ и въ Казани, даже мать моя претерпѣла злодѣйскій плѣнъ. Поправить же себя щедротою Вашего Императорскаго Величества, чтобъ взять изъ учрежденныхъ въ губерніяхъ банковъ денегъ, не могъ, ибо имѣніе мое заложено въ с-петербургскомъ банкѣ.

«Всѣ сіи происшествія сравнивъ съ дѣяньями товарищей моихъ, вижу, Всемилостивѣйшая Государыня, что я несчастливъ. Прошлаго года въ Москвѣ принималъ я смѣлость просить его свѣтлость князя Григорія Александровича Потемкина, яко главнаго моего начальника, заступить меня[272]ходатайствомъ своимъ предъ Вашимъ Императорскимъ Величествомъ и получилъ отзывъ, что Вы, Всемилостивѣйшая Государыня, не оставите воззрѣть на мое посильное усердіе, изъявивъ монаршее благоволеніе наградить меня, почему и приказалъ мнѣ его свѣтлость ожидать онаго. Теперь наступаетъ тому другой годъ; надежда моя исчезла, и я забытъ. Представляется мнѣ, что не нахожусь ли за что подъ гнѣвомъ человѣколюбивой и справедливой монархини. Мысль сія меня умерщвляетъ, Государыня! Ежели я преступникъ,

// С. 533

 

да не попуститъ вины моей или заслуги болѣе долготерпѣніе Твое безъ воздаянія.»

Письмо сіе подано въ іюлѣ мѣсяцѣ въ Петергофѣ въ присутствіи тамо Императрицы ея статсъ-секретарю и полковнику, чтό былъ послѣ графомъ и княземъ, Александру Андреевичу Безбородкѣ[273], съ приложеніемъ всѣхъ документовъ, на которые въ немъ была ссылка. По возвращеніи двора въ Петербургъ, господинъ Безбородко объявилъ просителю, что воспослѣдовало на оное Ея Величества благоволеніе, и сказалъ бы онъ, какого награжденія желаетъ. Сей отвѣчалъ, что не можетъ назначить и опредѣлить мѣры щедротъ всемилостивѣйшей Государыни; но когда удостоена ея благоволенія его служба, то послѣ того уже ничего не желаетъ и будетъ всѣмъ доволенъ, чтό ни будетъ ему пожаловано; ибо по жребію, чрезъ игру вышесказанной фортуны, не имѣлъ уже онъ такой нужды какъ прежде, заплатя долгъ въ банкъ за Маслова до 20.000 рублей и исправясь съ избыткомъ не только всѣмъ нужнымъ, но и прихоть его удовлетворяющими вещами, такъ что между своими собратьями и одѣтъ былъ лучше другихъ, и жизнь велъ пріятную, не уступая самымъ богачамъ. Въ сіе время коротко спознакомился съ Алексѣемъ

// С. 534

 

Петровичемъ Мельгуновымъ, Степаномъ Васильевичемъ Перфильевымъ, съ княземъ Александромъ Ивановичемъ Мещерскимъ, съ Сергѣемъ Васильевичемъ Беклемишевымъ[274] и прочими 117 довольно знатными господами, ведущими жизнь веселую и даже роскошную. Сіе продолжалось до ноября мѣсяца того 1776 года; а какъ возвратился тогда изъ Новагорода посредствомъ письма своего къ Императрицѣ, поданнаго княземъ Вяземскимъ, князь Потемкинъ[275], то въ одинъ день, въ декабрѣ уже мѣсяцѣ, когда наряженъ былъ онъ Державинъ во дворецъ на краулъ и съ ротою стоялъ во фронтѣ по Милліонной улицѣ[276], то чрезъ ординарца позванъ былъ къ князю. Допущенъ будучи въ кабинетъ, нашелъ его сидящаго въ креслахъ и кусающаго по привычкѣ ногти. Коль скоро князь его увидѣлъ, то по нѣкоторомъ молчаніи спросилъ: «Чего вы хотите?» Державинъ, не могши скоро догадаться, доложилъ, что онъ не понимаетъ, о чемъ его свѣтлость спрашиваетъ. «Государыня приказала спросить,» сказалъ онъ, «чего вы по прошенію вашему за службу свою желаете?» — «Я уже имѣлъ счастіе чрезъ господина Безбородку отозваться[277], что я ничего не желаю, коль скоро служба моя благоугодною Ея Величеству показалась». — «Вы должны непремѣнно сказать,» возразилъ вельможа. «Когда такъ,» съ глубокимъ благоговѣніемъ отозвался проситель: «за производство дѣлъ по Секретной Коммиссіи желаю быть награжденнымъ деревнями равно съ сверстниками моими, гвардіи офицерами; а за спасеніе колоній по собственному моему подвигу, какъ за военное дѣйствіе, чиномъ полковника.» — «Хорошо,» князь отозвался, «вы получите.» Съ

// С. 535

 

симъ словомъ лишь только вышелъ изъ дверей, встрѣтилъ его неблагопріятствующій ему маіоръ Толстой, и съ удивленіемъ спросилъ: «Что вы здѣсь дѣлаете?» — «Былъ позванъ княземъ». — «Зачѣмъ?» — «Объявить мое желаніе по повелѣнію Государыни,» и словомъ, пересказалъ ему все безъ утайки. Онъ, выслушавъ, тотчасъ пошелъ къ князю. Вышедши чрезъ четверть часа отъ него, сказалъ: «Вдругъ быть полковникомъ всѣмъ покажется много. Подождите, до новаго года: вамъ по старшинству достанется въ капитаны-поручики; тогда и можете уже быть выпущены полковникомъ.» Нечего было другаго дѣлать, какъ ждать. Вотъ наступилъ и новый 1777 годъ, и конфирмованъ поднесенный отъ полку докладъ, въ которомъ пожалованъ я въ бомбардирскіе поручики, чтό тоже какъ и капитанъ-поручикъ. Потомъ и генварь прошелъ, а объ обѣщанной наградѣ и слуху не было. Принужденъ былъ еще толкаться у князя въ передней. Наконецъ въ февралѣ, проходя толпу просителей въ его пріемной залѣ, ѣдучи прогуливаться и увидѣвъ Державина, сказалъ правителю его канцеляріи, бывшему тогда подполковнику Ковалинскому[278], сквозь зубовъ: «Напиши о немъ докладную записку.» Ковалинскій, не знавъ содержанія дѣла, не зналъ что писать, просилъ самого просителя, чтобъ онъ написалъ. Сей изготовилъ по самой справедливости, ознаменовавъ при томъ желаніе произвесть полковникомъ въ армію. Чрезъ нѣсколько дней увидѣвъ, сказалъ, что князь не апробовалъ записки, потому только, что «маіоръ Толстой внушилъ ему, что вы къ военной службѣ не способны, то и велѣлъ заготовить записку другую о выпускѣ васъ въ статскую службу»[279]. Державинъ представлялъ ему, что онъ за военные подвиги представляется къ награжденію и не хочетъ быть статскимъ чиновникомъ,

// С. 536

 

просилъ еще доложить князю и объяснить желаніе его въ военную службу; но какъ некому было подкрѣпить сего его исканія, ибо никого не имѣлъ себѣ близкихъ къ сему полномочному военному начальнику пріятелей, то князь и по второму докладу, какъ Ковалинскій сказывалъ, на выпускъ его въ армію не согласился; а для того и принужденъ онъ былъ, хотя съ огорченіемъ, вступить на совсѣмъ для него новое поприще.