ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. Губернаторъ въ Петрозаводске и в Тамбове(1784—1788)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

ГУБЕРНАТОРЪ ВЪ ПЕТРОЗАВОДСКѢ И ВЪ ТАМБОВѢ.

(1784—1788.)

//357

1.      НАЗНАЧЕНIЕ ОЛОНЕЦКИМЪ ГУБЕРНАТОРОМЪ. ОТПУСКЪ.

Еще до оставленія службы при князѣ Вяземскомъ, Державинъ мечталъ о губернаторствѣ, особенно на своей родинѣ, въ Казанской губерніи. Былъ слухъ, что занимавшій тамъ эту должность генералъ-майоръ Иванъ Андреевичъ Татищевъ выходитъ въ отставку, и Державинъ мѣтилъ на его мѣсто, вѣроятно обнадеженный Безбородкой, что будетъ рекомендованъ на первую губернаторскую вакансію. Но самъ онъ все еще не получалъ увольненія, и въ началѣ 1784 года жаловался въ письмѣ къ Львову, что Вяземскій не выпускаетъ отъ себя доклада: «итакъ», говорилъ онъ, «я сталъ какъ ракъ на мели — нивъ службѣ, ни въ отставкѣ». Наконецъ, 15-го февраля, онъ былъ уволенъ съ чиномъ дѣйствительнаго статскаго совѣтника, a 22-го мая послѣдовалъ указъ: «Всемилостивѣйше повелѣваемъ дѣйствительному статскому совѣтнику Державину отправлять должность правителя Олонецкаго намѣстничества».

Назначеніе поэта, гонимаго Вяземскимъ, въ губернаторы, было знаменательно: оно доказывало, что императрица, несмотря на силу генералъ-прокурора въ дѣлахъ его обширнаго и сложнаго вѣдомства, не подчинялась его вліянію въ вопросахъ, до него не касавшихся. Напечатанная въСобесѣдникѣ челобитная Фонъ-Визина отъ имени русскихъ писателей о притѣсненіи ихъ вельможами не осталась безъ дѣйствія. Екатерина, будучи сама писательницей, очень хорошо понимала, что литературный талантъ самъ по себѣ не можеть мѣшать служебной или общественной дѣятельности. При разсмотрѣніи жизни Державина

//358

естественно представляется вопросъ: можетъ ли поэтъ, вообще литераторъ, быть годнымъ чиновникомъ или государственнымъ человѣкомъ? Вопросъ этотъ на практикѣ разрѣшенъ въ положительномъ смыслѣ многими замѣчательными дѣятелями. He говоря о нѣкоторыхъ примѣрахъ тому, бывшихъ y насъ въ Россіи, напр. Кантемирѣ, Дмитріевѣ, графѣ Уваровѣ, припомнимъ Гизо, Тьера, лорда Брума, В. Гумбольдта и мн. др. Тѣмъ не менѣе предубѣжденіе противъ способности литераторовъ и ученыхъ къ служебнымъ дѣламъ довольно обыкновенно, и сама Екатерииа, живое опроверженіе этого взгляда, однажды высказалась противъ министровъ-литераторовъ; впрочемъ надо замѣггить, что она говорила это подъ вліяніемъ нерасположенія къ Неккеру и Герцбергу[378]. На вопросъ, о которомъ рѣчь идетъ, нельзя кажется безусловно отвѣчать ни да, ни нѣтъ. Прежде всего спрашивается, въ какой мѣрѣ данное лицо посвящаетъ свою дѣятельность литературѣ или наукѣ. Само собою разумѣется, что тоть, кто въ нихъ полагаетъ свою исключительную задачу, не долженъ вступать на служебное поприще. Нельзя не согласиться, что государство мало выиграло бы, еслибъ Карамзинъ принялъ постъ министра, или еслибъ Пушкшъ прилежно занимался по своей должности въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ. Но весьма ошибочна выражаемая часто мысль, будто литераторъ потому не годенъ для службы, что лишенъ того практическаго смысла, той сообразительности и проницательности, которые необходимы для служебныхъ и особенно адмитстративныхъ обязанностей. Способности человѣческія во всѣхъ званіяхъ весьма разнородны, и конечно въ числѣ людей, посвятившихъ себя наукѣ или литературѣ, многіе обладаютъ означенными условіями даже въ высшей степени, нежели тѣ, которые, по тѣмъ или другимъ побужденіямъ избравъ служебную карьеру, считаютъ себя привилегированными носителями административныхъ и всякихъ государственныхъ способностей. Между тѣмъ въ этихъ-то именно дѣятеляхъ часто и оказывается либо отсутствіе нужныхъ для занимаемой должности качествъ ума и характера, либо недостатокъ свѣдѣній, и притомъ

//359

не только спеціальныхъ (какихъ y насъ покуда большею частію и не требуется), но относящихся къ общечеловѣческому образованію. A такъ какъ къ расширенію познаній особенно способствуіютъ ученыя и литературныя занятія, то выходитъ, что человѣкъ, вращающійся въ этомъ кругѣ дѣятельности имѣетъ, въ отношеніи къ свѣдѣніямъ, положительное преимущество передъ тѣмъ, чей умственный горизонтъ ограниченъ однообразною областью дѣлъ извѣстнаго рода.

Императрица Екатерина не считала поэтическаго таланта помѣхою для отправленія губернаторскихъ обязанностей, и, уваживъ ходатайство Дашковой, Безбородки, Воронцова, не усомнилась поручить управленіе губерніей автору Фелицы и оды Богъ. И онъ оправдалъ это довѣріе въ томъ отношеніи, что весь отдался заботамъ новой должности, надолго принеся въ жертву службѣсвое дарованіе. Что Державинъ оказался неудобнымъ на губернаторскомъ мѣстѣ, въ томъ не былъ виною талантъ его, a были тому другія причины, лежавшія частью въ характерѣ его, частью въ самомъ порядкѣ вещей и въ обстоятельствахъ, съ которыми онъ, именно по этому характеру, не въ состояніи былъ мириться. Кн. Вяземскій зналъ своего бывшаго подчиненнаго, и услышавъ о его назначеніи, сказалъ пророчески: «пусть по моему носу полѣзутъ черви, если онъ долго просидитъ губернаторомъ»[379].

Однакожъ Державинъ былъ не совсѣмъ доволенъ доставшеюся ему губерніей, тѣмъ болѣе, что, въ надеждѣ сдѣлаться преемникомъ Татищева, онъ уже отправилъ все свое имущество въ Казань. Но нечего было дѣлать: надо было удовольствоваться отпускомъ на родину, гдѣ жила его престарѣлая мать; она давно звала къ себѣ сына и невѣстку, чтобы навсегда проститься съ ними. Олонецкое намѣстничество пока существовало еще только на бумагѣ: оно должно было открыться не ранѣе декабря мѣсяца, и до тѣхъ поръ супруги рѣшились воспользоваться свободой; но къ своему величайшему огорченію, они не застали уже старушки въ живыхъ: она умерла дня за три до ихъ пріѣзда. Этого обстоятельства они никогда не могли забыть и нерѣдко

//360

со слезами вспоминали о немъ[380]; Державинъ горько жалѣлъ, что въ ожиданіи губернаторскаго мѣста слишкомъ долго откладывалъ свою поѣздку въ Казань. Феклу Андреевну похоронили рядомъ съ ея мужемъ въ казенномъ селѣ Егорьевѣ, y церкви, къ приходу которой принадлежала деревня Кармачи[381]. Въ оградѣ этой церкви до сихъ поръ видны двѣ гробницы съ именами родителей Державина. Къ этимъ могиламъ относится слѣдующее четверостишіе сына:

«О, праотцевъ моихъ и родшихъ прахъ священный!

Я не принесъ на гробъ вамъ злата и сребра

И не размножилъ вашъ собою родъ почтенный;

Винюсь: я жилъ, сколь могъ, для общаго добра»[382].

Оплакавъ смерть матери, Державинъ изъ Казани вмѣстѣ съ женой пустился въ Оренбургскій край, чтобы показать Катеринѣ Яковлевнѣ тамошнее свое имѣніе[383]. Пробывъ тамъ не болѣе трехъ дней, ..супруги отправились обратно въ Петербургъ. Въ Казани Гаврила Романовичъ 30-го августа сдѣлалъ распоряженіе о поминовеніи своихъ родителей, написавъ священнику села Егорьева, чтобы онъ и преемники его каждую суботу служили заупокойную литургію; на это онъ назначилъ изъ господскихъ доходовъ деревни Бутырей по семи рублей въ годъ[384]. Это распоряженіе должны были свято соблюдать всѣ будущіе владѣльцы Бутырей, a въ противномъ случаѣ егорьевскому священпику предоставлялось право жаловаться на наслѣдниковъ Державина. Посѣтивъ Егорьево въ 1862 году, я съ удивленіемъ узналъ, что это завѣщаніе не только давно уже не исполняется, но даже и вовсе неизвѣстно на мѣстахъ; самый подлинникъ письма Державина, въ которомъ оно было изложено, пропалъ безслѣдно *….

//361

2. ПРЕОБРАЗОВAHIE ГУБЕРНСКАГО УПРАВЛЕНIЯ, НАМѢСТНИКИ

И ГУБЕРНАТОРЫ.

При назначеніи Державина губернаторомъ, ввѣренная ему Олонецкая губернія еще не была открыта. Дѣло преобразованія губернскаго управленія, въ которомъ Екатерина видѣла одно изъ главныхъ условій улучшенія всего государственнаго быта, занимало ее съ самаго вступленія на престолъ. Со времени раздѣленія Россіи на губерніи Петромъ Великимъ въ 1708 году организація ихъ въ полустолѣтіе мало подвинулась въ своемъ развитіи. Сначала ихъ было только восемь; потомъ, въ 1719 году, самъ Петръ увеличилъ число ихъ до одиннадцати. При воцареніи Екатерины II ихъ было шестнадцать; вскорѣ прибавлено еще четыре. Комиссія о порядкѣ государства (отдѣлъ комиссіи о составленіи проекта новаго уложенія) измѣнила отчасти составъ губерній и учредила пять новыхъ, a послѣ пріобрѣтенія Бѣлоруссіи и береговъ Азовскаго моря, вновь образованы три губерніи (Псковская, Могилевская и Азовская): всего къ 1775 году ихъ было, слѣдовательно, двадцать восемь[385]. Но понятно, что такое число административныхъ единицъ не соотвѣтствовало обширности пространства, занимаемаго Русскимъ государствомъ. Притомъ существовавшее раздѣленіе не имѣло правильнаго основанія; между частями не было соразмѣрности; губернскія власти и кругъ дѣйствія каждаго учрежденія не были въ точности разграничены; самая должность губернатора и его отношенія къ подчиненнымъ лицамъ не были достаточно опредѣлены. Первымъ шагомъ къ улучшенію мѣстной администраціи при Екатеринѣ II было изданіе въ 1764 году «наставленія губернаторамъ», точнѣе обозначавшаго ихъ отношенія и обязанности. Между-прочимъ оно предоставляло имъ право въ важныхъ случаяхъ посылать свои донесенія въ собственныя руки императрицы, чѣмъ ясно выражалось намѣреніе возвысить значеніе мѣстныхъ властей, которыя до тѣхъ поръ

//362

были въ полномъ и безотчетномъ распоряженіи коллегій. По окончаніиже первой турецкой войны, государыня сама занялась составленіемъ «учрежденія о губерніяхь», которое и было издано 7-го ноября 1775 года.

Основная мысль этого важнаго узаконенія заключалась въ томъ, чтобы губернское увравленіе, въ маломъ видѣ, было отраженіемъ государственнаго: столичнымъ коллегіямъ должны были отвѣчать въ губерніяхъ новыя учрежденія, названныя палатами. На каждую губернію полагалось отъ 300 тысячъ до 400,000 душъ, въ слѣдствіе чего число губерній увеличено до сорокй. Губернія считалась намѣстничествомъ, и потому въ каждой, по первоначалъному проекту, долженъ былъ находиться, во-первыхъ, государевъ намѣстникъ, или генералъ-губернаторъ; во-вторыхъ, подчиненный ему правителъ намѣстничества, или губернаторъ, a при немъ еще поручикъ правителя, или вице-губернаторъ для завѣдыванія дѣлами хозяйственными и финансовыми. На губернатора возлагалась вся отвѣтственность по управленію губерніи; намѣстнику же, какъ непосредственному органу верховной власти, принадлежалъ высшій на мѣстахъ надзоръ за администраціей и за дѣйствіями сословій, которымъ предоставленъ былъ выборъ лицъ въ разныя должности. Прежнее смѣшеніе вѣдомствъ было устранено особыми коллегіальными учрежденіями, при чемъ судебная власть отдѣлена отъ административной и получила новое устройство. Вмѣсто прежнихъ воеводскихъ и губернскихъ канцелярій, по части исполнительной и полицейской учреждены губернскія правленія, земскіе суды и приказы общественнаго призрѣнія; по части судебной — палаты гражданскаго и уголовнаго судовъ и уѣздные суды; по финансовому управленію — казенныя палаты и уѣздныя казначейства. Въ 1781 году императрица нѣсколько отступила отъ первоначальнаго своего плана: она признала излишнимъ назначать въ каждую губернію особаго намѣстника: въ составленномъ тогда расписаніи намѣстничествъ[386]  ихъ положено только двадцать на сорокъ губерній, такъ что каждое намѣстничество,

//363

за исключеніемъ Петербургскаго, Московскаго и нѣкоторыхъ другихъ, включало по двѣ губерніи; въ немногихъ намѣстничествахъ было ихъ по три. Для замѣщенія новыхъ должностей разрѣшено было брать способныхъ людей изъ штабъ-и оберъ-офицеровъ, но не иначе какъ съ согласія военной коллегіи[387].

Къ сожалѣнію, предѣлы власти намѣстника и губернатора не были въ точности означены, отношенія между ними не были ясно опредѣлены, a это не могло не послужить поводомъ къ недоразумѣніямъ и раздорамъ. Притомъ главная цѣль Екатерины — чтобы между губерніями и верховнымъ правительствомъ не было посредствующихъ инстанцій—осталась недостигнутою: по обязанности имѣть надзоръ за мѣстнымъ управленіемъ, намѣстникъ пріобрѣталъ высшее значеніе и становился именно такою посредствующею инстанціей. He вполнѣ осуществилась также мысль императрицы усилить мѣстныя установленія и правильно распредѣлить между ними дѣла, ибо этому не могла не препятствовать, по самой сущности своей, власть генералъ-губернаторовъ, которые, бывъ облечены полнымъ довѣріемъ государыни, могли руководствоваться однимъ произволомъ и быть сами себѣ закономъ[388]. Они пользовались почти царскими почестями; имъ были подчинены даже войска въ ихъ губерніяхъ; при торжественныхъ выѣздахъ они сопровождались отрядомъ легкой конницы, адъютантами и молодыми дворянами, изъ которыхъ подъ ихъ «руководствомъ должны были образоваться полезные слуги государства». Наконецъ, считая себя представителями государева лица, они окружали себя такими атрибутами власти, что y Державина въ одѣ На Счастіе вырвался стихъ:

«На пышныхъ карточныхъ престолахъ

Сидятъ мишурные цари».

//364

Правда, для ограниченія власти намѣстника, въ учрежденіи о губерніяхъ было оговорено, что онъ не долженъ быть ни законодателемъ, ни судьею, не имѣетъ права ни издавать собственнымъ своимъ лицомъ новыхъ постановленій, или правилъ въ руководство, ни наказывать безъ суда; виновныхъ же обязанъ предавать дѣйствію законовъ и обращать въ новыя судебныя учрежденія; но понятно, что при отсутствіи всякаго контроля надъ этими высшими сановниками, такая оговорка лишена была значенія. Губернаторъ съ самостоятельнымъ и энергическимъ характеромъ не могъ не очутиться въ болѣе или менѣе тягостномъ и опасномъ положеніи отъ созданнаго новымъ учрежденіемъ порядка вещей. Державинъ вскорѣ испыталъ это на себѣ.

Открытіе намѣстничествъ на основаніи помянутаго учрежденія производилось въ десятилѣтіе оть времени изданія его до 1785 г. Въ числѣ возникшихъ всѣхъ позднѣе была Олонецкая губернія, которая вмѣстѣ съ Архангельскою составила одно намѣстничество, ввѣренное генералъ-губернатору Тутолмину[389]. Правителями намѣстничества, т. е. губернаторами, были назначены: въ Архангельскую губернію Иванъ Романовичъ Ливенъ, въ Олонецкую Гавріилъ Романовичъ Державинъ.

Въ началѣ царствованія Екатерины II городъ Олонецъ, отъ котораго вся губернія получила названіе, входилъ въ составъ Новгородской провинціи, принадлежавшей къ Новгородской губерній; позднѣе образованъ былъ Олонецкій уѣздъ, приписанный къ Петербургской губерніи, a наконецъ онъ, вмѣстѣ съ другими семью уѣздами[390], отдѣленъ въ новую губернію, съ назначеніемъ Петрозаводска центромъ ея управленія. Началомъ этого города послужилъ yстроенный Петромъ Великимъ въ 1703 году, при самомъ устьѣ рѣки Лососинки, желѣзный заводъ для литья артиллерійскихъ снарядовъ, почему это новое селеніе долго и называлось просто Петровскимъ заводомъ. Въ 1777 году оно

//365

вошло въ составъ открытаго тогда Новгородскаго намѣстничества и объявлено уѣзднымъ (окружнымъ) городомъ Петрозаводскомъ, который въ 1781 г., вмѣстѣ съ другими городами Олонецкой области, присоединенъ къ С.-Петербургской губерніи. Въ слѣдующемъ году въ Петрозаводскъ переведены изъ Олонца присутственныя мѣста, при чемъ онъ переименованъ областнымъ, a въ 1784, по указу 22-го мая, онъ учрежденъ губернскимъ городомъ. Его населяли тогда купцы, мѣщане и разночинцы; всѣхъ жителей обоего пола считалось въ немъ около 3,000. Олонецкая губернія, по своему тогдашнему населенію (206,000 жит.), составляла только 2/3 опредѣленной для каждой губерніи мѣры, но обширное пространство, которое она обнимала (2,783 кв. м.), давало ей право на отдѣльное существованіе.

3. ТУТОЛМИНЪ. ПЕРЕСЕЛЕНІЕ ДЕРЖАВИНА. ОТКРЫТІЕ ГУБЕРНІИ.

Тимофей Ивановичъ Тутолминъ былъ тремя съ небольшимъ годами старше Державина. Лишившись отца шести лѣтъ отроду и получивъ воспитаніе въ Сухопутномъ кадетскомъ корпусѣ, онъ по выходѣ оттуда поступилъ въ военную службу и вскорѣ имѣлъ случай, сперва въ Семилѣтнюю, a потомъ въ турецкую войну, пройти хорошую практическую школу подъ знаменами Румянцова. Предводительствуя въ авангардѣ легкою конницею противъ Турокъ, онъ получилъ за отличіе чинъ полковника и Георгіевскій крестъ, a при празднованіи мира въ Москвѣ былъ посланъ туда съ Сумскимъ гусарскимъ полкомъ. Лестные о немъ отзывы главнокомандующаго обратили на него вниманіе императрицы, и по открытіи Тверскаго намѣстничества ранѣе всѣхъ другихъ, въ 1775 г., туда назначенъ былъ Тутолминъ сперва вице-губернаторомъ, a потомъ и губернаторомъ. Начальникомъ его, т. е. намѣстникомъ въ Твери, былъ знаменитый Яковъ Ефимовичъ Сиверсъ. Они прекрасно ужились друтъ съ другомъ: намѣстникъ считалъ его лучшимъ губернаторомъ и года черезъ три такъ ходатайствовалъ за него передъ императрицей: «Разстройство его дѣлъ заставляетъ его желать другого мѣста, не столь виднаго и дорогого какъ Тверь. Пожалованіе ему пятисоть

//366

крестьянъ помогло бы ему расплатиться съ своими кредиторами и сохранить въ глазахъ вашего величества пріобрѣтенную имъ репутацію чести, заслугъ и способностей»[391]. — «Онъ былъ въ Твери отъ всѣхъ за справедливаго, за умнаго и за дѣльнаго почитаемъ», такъ и Державинъ писалъ впослѣдствіи Львову[392]. Послѣ такихъ отзывовъ о Тутолминѣ можетъ однакожъ показаться страннымъ, почему Сиверсъ не постарался удержать его на службѣ въ своемъ намѣстничествѣ. Согласно съ приведеннымъ ходатайствомъ Тутолминъ былъ переведенъ, въ 1779 году, губернаторомъ же въ Екатеринославль, гдѣ онъ дослужился до чнна генералъ-лейтенанта. По словамъ Бантышъ-Каменскаго, онъ такъ много сдѣлалъ для Новороссійскаго края, что Потемкинъ, готовясь къ пріему тамъ императрицы и желая присвоить себѣ всю честь улучшеній въ этой странѣ, позаботился объ удаленіи дѣятельнаго губернатора и устроилъ перемѣщеніе его съ юга на крайній сѣверъ. Уже въ Екатеринославлѣ Тутолминъ изумлялъ своею роскошною жизнію и расточительностью. По замѣчанію Вигеля, «онъ любилъ жить по-царски, и самыя щедроты императрицы были недостаточны для поддержанія его пышности»[393]. Близкій къ нему въ Петрозаводскѣ Брокеръ говоритъ въ своихъ запискахъ, «что когда онъ выѣзжалъ, то его всегда конвоировала большая свита штабъ-и оберъ-офицеровъ и вновь сформированныхъ драгуновъ. Въ табельные дни обѣдалъ онъ y подножія трона, a всѣ прочіе за большими столами; вечеромъ давался балъ съ церемоніею придворною»[394]. При этомъ разсказѣ невольно припоминаются выписанные выше два стиха Державина, который въ примѣчаніи къ нимъ поясняетъ, что «намѣстники всѣ почти, хотя зависѣли отъ мановенія императрицы, но чрезвычайно дурачились, представляя ея лицо, сидя великолѣпно на тронахъ, когда допускали къ себѣ, при открытіи губерній, народныхъ депутатовъ и выборныхъ судей»[395]. Нѣтъ сомнѣнія, что

//367

Державинъ, писавъ это, преимущественно и мѣтшгь именно на Тутолмина.

Въ званіи намѣстника двухъ сѣверныхъ губерній, Тимофей Ивановичъ по Олонецкому краю оказалъ услуги особенно военному дѣлу: выписавъ мастеровъ изъ Англіи, онъ увеличилъ на петрозаводскомъ литейномъ заводѣ производство пушекъ; когда же возникла шведская война (1788 г.), то онъ сформировалъ ополченіе изъ казенныхъ крестьянъ и волонтеровъ и усилилъ гребной флотъ. Въ концѣ царствованія Екатерины онъ былъ генералъ-губернаторомъ въ новоприсоединенныхъ отъ Польши югозападныхъ губерніяхъ (Минской, Волынской и др.), при императорѣ Павлѣ подвергся опалѣ и аресту, a при Александрѣ былъ главноначальствующимъ въ Москвѣ съ 1806 года по 1809. Въ этомъ послѣднемъ году онъ по болѣзни оставилъ службу и умеръ 1-го ноября въ Петербургѣ. Въ весьма неблагопріятномъ свѣтѣ представляютъ его въ своихъ отзывахъ Державинъ и нѣкоторые изъ его сослуживцевъ (Свистуновъ и Поспѣловъ), но по происшедшей между намѣстникомъ и губернаторомъ ссорѣ эти сужденія должны быть конечно принимаемы съ большою осмотрительностію. Свистуновъ обвиняетъ его въ высокомѣріи, пристрастіи и сребролюбіи; a Державинъ, даже въ запискахъ своихъ, слѣдовательно уже послѣ смерти Тутолмина, называетъ его «человѣкомъ надменнымъ, но низкаго духа и угодникомъ случая»[396]. Для отношеній между намѣстникомъ и губернаторомъ Олонецкой губерніи чрезвычайно неблагопріятна была дружба перваго съ княземъ Вяземскимъ[397]. Она могла имѣть вліяніе на мнѣніе, которое намѣстникъ скоро сталъ высказывать, что Державинъ — «изрядный» (т. е. отличный) стихотворецъ, но плохой губернаторъ[398]. Такъ какъ между тѣмъ было извѣстно, что и Тутолминъ, въ бытность свою екатеринославскимъ губернаторомъ, писалъ стихи въ похвалу Потемкину, то въ отплату ему Державинъ говорилъ (въ письмѣ къ Львову): «Я обрадовался,

//368

что онъ нашъ братъ, но съ тою только разностью, что онъ негодный стихоткачъ, какъ и худой законодатель». Намѣстникомъ двухъ сѣверныхъ губерній Тутолминъ оставался еще долго послѣ выбытія Державина изъ Петрозаводска и занималъ домъ близъ нынѣшняго городского сада (отъ этого дома слѣдовъ давно уже не осталось)[399]. Кромѣ того онъ имѣлъ дачу близъ города, въ Древлянкѣ, мѣстѣ гористомъ и живописномъ, гдѣ былъ роскошный домъ со всѣми барскими затѣями того времени. Намѣстникъ привезъ съ собой множество дворянъ, бывшихъ при немъ еще въ Екатеринославлѣ, такъ что петрозаводское общество вдругъ оживилось, и по улицамъ, до того пустыннымъ, стали сновать экипажи. При назначеніи въ намѣстники Тутолминъ считалъ неполныхъ десять лѣтъ своей гражданской дѣятельности. Еще менѣе времени прошло съ тѣхъ поръ какъ Державинъ оставилъ военную службу: кто изъ нихъ болѣе усвоилъ себѣ нужныя для новаго поприща условія, должно было конечно зависѣть отъ способностей, познаній и понятій того и другого.

Передъ отъѣздомъ въ Петрозаводскъ Державинъ представлялся императрицѣ. Финансы его были, по обыкновенію, въ весьма плохомъ состояніи. Хотя онъ и получилъ по этому случаю пособіе въ 2,000 руб., но принужденъ былъ сдѣлать еще заемъ для уплаты долга Еропкинымъ и заложилъ y какого-то англичанина разныя вещи, между-прочимъ и табакерку, пожалованную ему за Фелицу[400]. Вскорѣ по пріѣздѣ въ Петрозаводскъ онъ получилъ изъ казанскихъ деревень 2,700 руб., которые тотчасъ же отправилъ въ Петербургъ къ Львову для уплаты долговъ; главнымъ заимодавцемъ его былъ графъ Матвѣй Федор. Апраксинъ;

//369

«а чтб процентовъ христіанскихъ возьмутъ», писалъ Державинъ своему другу, «я того не знаю, но надобно ихъ заплатить по требованію»[401]. Между-прочимъ онъ поручалъ заплатить 200 р. Саблукову и Нелидову въ число должныхъ имъ, проигранныхъ въ карты, денегъ. При подобныхъ порученіяхъ Державинъ означаеть суммы только приблизительно, предоставляя точный расчетъ самому Львову, котораго уполномочиваетъ, въ случаѣ недостатка денегъ, какую-нибудь вещь заложить[402]. Несмотря на такое незавидное положеніе своей казны, онъ при обзаведеніи своемъ въ Петрозаводскѣ сдѣлалъ одну совершенно лишнюю издержку, или, какъ самъ онъ выражается, «подурачися»: именно, обмеблировалъ на свой счетъ не только губернаторскій домъ, но и присутственныя мѣста. Вслѣдъ за мебелью, отправленной водою, и самъ онъ прибылъ въ Петрозаводскъ въ началѣ октября 1784 года. Тамъ онъ занялъ небольшой одноэтажный домъ на концѣ Англійской улиды, такъ названной потому, что въ ней жили выписанные для завода мастера, большею частью Англичане. Этотъ въ то время казенный домъ (въ 11 оконъ со стороны фасада) принадлежалъ къ ряду зданій присутственныхъ мѣстъ, зданій, впослѣдствіи отданныхъ горному вѣдомству[403]. Онъ былъ деревянный, снаружи обложенъ кирпичемъ, внутри оштукатуренъ. Въ серединѣ фасада былъ балконъ, или родъ террасы. Съ обѣихъ сторонъ его стояло по небольшому флигелю; въ правомъ изъ нихъ находился кабинетъ губернатора. Во время нашего пребыванія въ Петрозаводскѣ, въ 1863 году, домикъ этотъ былъ еще цѣлъ, но стоялъ пустъ, и комнаты въ немъ были расположены нѣсколько иначе нежели при Державинѣ; рядомъ съ нимъ было губернское правленіе, противъ нынѣшняго губернаторскаго дома.

Торжественное открытіе губерніи началось 9-го декабря 1784 г. и продолжалось цѣлую недѣлю; богослуженіе совершалъ

//370

и произнесъ проповѣдь епископъ Амвросій (Серебренниковъ); празднества сопровождались рѣчами генералъ-губернатора, чтеніемъ узаконеній, пушечною пальбой, угощеніемъ народа на площади и пиршествами y Тутолмина. 17-го открыты намѣстническое правленіе, палаты, приказъ общественнаго призрѣнія и верхній земскій судъ, и тогда же произведены выборы изъ дворянъ, городскихъ жителей и крестьянъ въ члены губернскихъ и уѣздныхъ присутственныхъ мѣстъ. При открытіи намѣстническаго правленія Тутолминъ вручилъ присутствію постановленія о губернской администраціи, a прокуроръ прочелъ важнѣйшія статьи объ обязанностяхъ правленія. Императрица, получивъ донесеніе генералъ-губернатора объ открытіи губерніи, изъявила ему въ рескриптѣ отъ 28-го декабря свое удовольствіе и поручила объявить монаршее благоволеніе всѣмъ участвовавшимъ въ этомъ дѣлѣ, a равно и всему обществу губерніи.

4.         ОТНОШЕНІЯ МЕЖДУ НАМѢСТНИКОМЪ И ГУБЕРНАТОРОМЪ.

Сначала намѣстникъ и губернаторъ жили между собой мирно и почти каждый день проводили другъ y друта вечера; но это согласіе было непродолжительно, такъ какъ Тутолминъ на первыхъ же порахъ позволилъ себѣ превышеніе власти. Въ самый день открытія губернскаго правленія, онъ издалъ «новый канцелярскій обрядъ», или, говоря словами Державша, «цѣлую книгу законовъ, имъ написанныхъ», т. е. совсѣмъ новое постановленіе о производствѣ дѣлъ не только по этому правленію, но также по всѣмъ палатамъ и нижнимъ губернскимъ мѣстамъ. Державинъ находилъ, что этотъ «обрядъ» не былъ согласенъ ни съ законами вообще, ни съ учрежденіемъ о губерніяхъ, и прямо противорѣчилъ указу 1780 года, запрещавшему генералъ-губернаторамъ дѣлать собственно отъ себя какія бы ни было постановленія. Недоумѣвая, какъ поступить при такомъ явномъ нарушеніи закона самимъ намѣстникомъ, Державинъ приказалъ на первый случай готовить списки обряда для разсылки, объ исполненіи же его доложить впредь, a между тѣмъ рѣшился лично объясниться съ намѣстникомъ, и, взявъ съ собой указъ 1780 года, пошелъ

//371

къ нему на домъ. Чтобы не оскорбить его самолюбія, Державинъ говорилъ, что по опытности его и знанію дѣлъ обрядъ конечно хорошъ, что надо удивляться, въ какое короткое время онъ составленъ, но что тѣмъ не менѣе онъ не можетъ быть исполненъ безъ высочайшей конфирмаціи. Тутолминъ сначала спорилъ и хотѣлъ самъ пріѣхать въ присутствіе, чтобъ настоять на исполненіи своихъ предписаній, но наконецъ согласился пріостановить ихъ, a 26-го декабря отправилъ къ князю Вяземскому нарочнаго съ письмомъ, въ которомъ просилъ его совѣта. Съ тѣмъ же курьеромъ и Державинъ писалъ какъ къ генералъ-прокурору, такъ и къ Безбородкѣ и къ графу A. Р. Воронцову. Черезъ нѣсколько дней Тутолминъ показалъ ему отвѣтъ князя, въ которомъ между-прочимъ было сказано: «Чего, мой другъ, въ законѣ нѣтъ, того и исполнять нельзя». Согласились, чтобъ въ исполненіе приведены были тѣ только статьи обряда, которыя прямо не противорѣчили законамъ. Державинъ надѣялся, что кто-нибудь изъ предсѣдателей или прокуроровъ поддержитъ его, и потребовалъ ихъ мнѣній, но все преклонилось передъ волей генералъ-губернатора: всѣ высшіе чины отозвались, что обрядъ нуженъ, удобенъ, полезенъ[404]. Къ этому способствовало получениое между тѣмъ Тутолминымъ отъ Вяземскаго другое письмо, въ которомъ говорилось, что такъ какъ подобный обрядъ уже введенъ въ Твери, то князь не находитъ препятствія къ исполненію и настоящаго. Это письмо разгласилось по всему городу, и губернскій прокуроръ, по приказанію генералъ-губернатора, настоялъ, чтобы обрядъ былъ цѣликомъ принятъ. Однакожъ покуда добрыя отношенія между обоими начальниками наружно удержались. Когда Тутолминъ въ первыхъ числахъ февраля поѣхалъ осматривать губернію, то Державинъ, принявъ на себя попеченіе о его домѣ, каждый день посѣщалъ семейство отсутствующаго и при смерти сына его показалъ роднымъ особенное участіе. Ho по возвращеніи намѣстника причины раздора возобновились: онъ старался привести намѣстническое правленіе въ совершенную отъ себя зависимость и не только не давалъ ему рѣшать ни одного

//372

сколько-нибудь важнаго дѣла, но присвоилъ себѣ даже исключительное право перемѣщенія и представленія къ наградамъ чиновниковъ, привлекая ихъ этимъ способомъ на свою сторону и отвращая отъ губернатора. По увѣренію Державина, Тутолминъ стремился къ тому, чтобы намѣстническое правленіе считало его предложенія за указы, и, отнявъ такимъ же образомъ власть y палатъ, онъ хотѣлъ сдѣлаться одинъ производителемъ дѣлъ, судьею, правителемъ и чуть не законодателемъ[405].

Однажды, въ апрѣлѣ же мѣсяцѣ, онъ вздумалъ обревизовать присутственныя мѣста и остался недоволенъ, объявивъ, что нашелъ неисправность въ производствѣ дѣлъ, особенио въ низшихъ учрежденіяхъ, подчиненныхъ губернскому правленію, почему и вознамѣрился довести о томъ до свѣдѣнія императрицы. Изъ слѣдующаго разсказа Державина въ письмѣ къ Львову видно, какія неудовольствія произошли между обоими правителями во время самой ревизіи: «Можетъ-быть онъ скажетъ, что въ день его осмотра присутственныхъ мѣстъ остался я въ правленіи и не пошелъ съ нимъ, о чемъ мнѣ онъ послѣ выговаривалъ; но я на это имѣлъ причины: первое, онъ мнѣ сказалъ, что поѣдетъ осматривать суды; я былъ готовъ въ правленіи, принялъ его въ ономъ; при разныхъ его придиркахъ за свой обрядъ, я однако не показалъ ему никакого огорченія, проводилъ его въ совѣстный судъ; тутъ онъ бранью непристойною судей безвинно сдѣлалъ мнѣ много огорченія, но я и послѣ того вышелъ за нимъ въ сѣни, хотѣлъ провожать его по судамъ; но онъ надѣлъ съ неучтивостью и раздраженіемъ шапку, пошелъ въ карету и не пригласшъ меня; a какъ y меня кареты не было, то я и возвратился въ правлеиіе, за непристойное почтя бѣгать за нимъ пѣшкомъ, a паче быть свидѣтелемъ его ругательствъ судьямъ, на счетъ мой относящихся. He взирая на сіе, ввечеру мы съ Катериной Яковлевной поѣхали къ нему. Онъ при всѣхъ, чтобъ дать важность своей гордости, въ залѣ собранія не устыдился меня шпетить, якобы за неисправность мѣстъ, a въ самомъ дѣлѣ за вздорный свой обрядъ, что не всѣ его пустыя табели сдѣланы

//373

были, ибо за его ужасно многорѣчивымъ камерально (или марально) лживымъ описаніемъ всей губерніи приказные служители были заняты. Я и тутъ стерпѣлъ,—но поутру при самомъ прощаньи онъ мнѣ оказалъ совершенное презрѣніе при цѣлой публикѣ: не говоря со мною ни слова, препоручалъ дѣла то тому, то другому, оказывалъ свои покровительства, въ грошъ меня не считая; съ тѣмъ и разстался, поселивъ во всѣхъ ко мнѣ явное неуваженіе»[406].

Въ позднѣйшихъ своихъ объясненіяхъ по ссорѣ съ Тутолминымъ Державинъ прибавляетъ, что намѣстникъ показалъ ему даже и при купечествѣтакое презрѣніе, что «дѣлалъ препорученія, до губерніи принадлежащія, вице-губернатору и другимъ, a этимъ вице-губернаторомъ (Зиновьевымъ) онъ прежде, пока тотъ не исполнялъ его обряда, былъ такъ недоволенъ, что хотѣлъ его удалить, теперь же выхвалялъ его и ставилъ губернатору въ примѣръ». На другое утро послѣ своей ревизіи Тутолминъ уѣхалъ въ Петербургъ, съ тѣмъ чтобъ подать жалобу на непокорнаго сослуживца.

Но Державинъ придумалъ отчаянную мѣру: чтобы отплатить своему противнику тою же монетой, онъ рѣшился, тотчасъ по отъѣздѣ его, въ свою очередь обревизовать тѣ присутственныя мѣста, которыя считались въ исключительномъ вѣдѣніи намѣстника. Тутолминъ призналъ ихъ состояніе вполнѣ удовлетворительнымъ, Державинъ же нашелъ въ нихъ «великое неустройство» и всякаго рода отступленія оть законовъ въ слѣдствіе исполненія новаго обряда. Въ примѣръ нелѣпости нѣкоторыхъ распоряженій намѣстника онъ указалъ на примѣненіе къ лѣсистой Олонеіщой губерніи правила, предписаннаго имъ прежде для Екатеринославской, именно, чтобы крестьяне всякое лѣто сажали и сѣяли лѣса и чтобы директоръ экономіи ежегодно представлялъ отчетъ о количествѣ взятыхъ подъ лѣса десятинъ. Или еще: установлялись такіе сборы и подати, о которыхъ въ правилахъ казеннаго управленія не было и помину. Понятно, что на эту рискованную ревизію по зову Державина не явились многie

//374

изъ чиновниковъ, въ томъ числѣ и вице-губернаторъ, отговорившійся болѣзнью. Все найденное губернаторомъ въ присутственныхъ мѣстахъ было тутъ же записано въ журналъ и подтверждено подписями присутствовавшихъ членовъ, которые, какъ онъ замѣчаетъ, при этомъ случаѣ безсознательно сами противъ себя свидѣтельствовали. Документы ревизіи Державинъ отправилъ немедленно (15-го апрѣля) къ Тутолмину при рапортѣ, въ которомъ не скрылъ отъ него, что вмѣстѣ съ тѣмъ о найденныхъ непорядкахъ донесено имнератрицѣ. Въ донесеніи своемъ онъ подробно изложилъ дѣйствія намѣстника и все, что считалъ въ нихъ противозаконнымъ. Такъ онъ писалъ между прочимъ: «Уголовная палата, невзирая, что генералъ - губернаторъ есть оберегатель изданныхъ узаконеній, ходатай за общую пользу и государеву, допустила его сдѣлаться не токмо судьею, но и производителемъ дѣлъ, ибо я нашелъ между бумагами резолюцію съ черненіемъ и примѣчаніями руки его. Предосудительнаго въ тѣхъ примѣчаніяхъ ничего нѣтъ, но сіе есть вѣсы и мечъ въ одной рукѣ». Далѣе говорится между прочимъ, «что всѣ чины,—прокуроры, предсѣдатели, совѣтшки и др.—произвольно увольняются намѣстникомъ въ отпускъ на большіе сроки, a между тѣмъ въ журналахъ числятся или больными, или наличными... «Не можно было мнѣ, всемилостивѣйшая государыня, сего не вѣдать, что находящіеся чины въ важныхъ должностяхъ уѣзжали изъ губерніи. Всякій изъ нихъ прихаживалъ ко мнѣ и сказывалъ, что его высокопревосходительствомъ отпущенъ. Мнѣ оставалось токмо удивляться и отвѣчать, что ежели имѣютъ на сіе позволеніе главнокомандующаго, то мнѣ ничего дѣлать не остается, уповая по крайней мѣрѣ, что записано объ ихъ отпускѣ въ журналахъ ихъ мѣстъ или имѣютъ какіе-либо отъ него виды, ибо я и подорожныхъ никому не давалъ: людямъ, не имѣющимъ ни опыта въ дѣлахъ, ни твердости души, происходящей отъ знанія оныхъ, и живущимъ единымъ жалованьемъ, можно ли было кому не быть устрашену отъ великаго человѣка, который носитъ высочайшую довѣренность, прославляется своими дарованіями и береть, можетъ быть, y многихъ преимущество своимъ долговременнымъ

//375

упражненіемъ и трудолюбіемъ въ дѣлахъ? Но я повергаюсь предъ освященнымъ в. и. в. престоломъ и признаюсь, что съ тѣхъ поръ, какъ я прочелъ ему в. и. в. узаконенія, воспрещающія притязать законодательную власть, a онъ ихъ не уважилъ, то я все потерялъ къ нему внутреннее почтеніе и, сохраняя наружность, соблюлъ ее до сихъ поръ. Теперь прибѣгаю подъ высочайшую десницу и испрашиваю защиты себѣ, защиты императорскимъ законамъ и преимуществамъ, или благоволите съ меня снять бремя служенія подъ его начальствомъ, меня отягощающее» (V, 417).

Это донесеніе было вложено въ письмо на имя Безбородки съ просьбою о его заступничествѣ и отправлено въ Петербургь съ нарочнымъ, экзекуторомъ губернскаго правленія Николаемъ Федоровичемъ Эминымъ. Безбородко, недавно пожалованный въ графы Римской имперіи, пользовался въ это время полнымъ довѣріемъ государыни. Что донесеніе было имъ дѣйствительно представлено ей, видно изъ благодарственнаго письма къ нему Державина отъ 29-го апрѣля; притомъ и Львовъ, также чрезъ нарочнаго, передъ тѣмъ увѣдомилъ своего друга-губернатора, что графъ обѣщалъ исполнить его желаніе. Подъ впечатлѣніями этой доброй вѣсти Державинъ пишетъ къ Львову и Капнисту; онъ въ шуточномъ тонѣ говоритъ имъ о своихъ отношеніяхъ къ Тутолмину и подробно разсуждаетъ о дѣйствіяхъ обѣихъ сторонъ. Между-прочимъ изъ словъ его видно, какимъ важнымъ и рискованнымъ дѣломъ самъ онъ считалъ свое письмо къ императрицѣ. Объясняя, почему онъ заранѣе не сообщилъ Львову о своемъ намѣреніи, онъ такъ выражается: «Не выговаривай ты мнѣ за то, что я тебѣ пространно не описывалъ предпріятія моего. Ты, имѣя нѣжную душу и любя меня, прочетши напередъ письмо мое, не захотѣлъ бы рѣшительнымъ быть на пагубу мою; но я того непремѣнно желалъ. Для того я вложилъ письмо къ императрицѣ въ письмо Александра Андреевича, чтобъ ты тогда оное уже прочелъ, когда ему оно было не безызвѣстно. Отъ воли его зависѣло вручить императрицѣ; но ежели бы что лихо мнѣ послѣдовало, то бы ни ты себя, ни я тебя укорять не могли, поелику мы дружбою, то-есть такими узами обязались,

//376

что въ случаѣ бѣшенства другь y друга ножъ отнимать должны и поневолѣ не допущать другого себя къ несчастію: Александръ же Андреевичъ хотя благодѣтель нашъ, но я отъ него такого священнаго долга требовать не могу; и пусть бы я чрезъ него одного подвергся чему бы то ни было. Но когда гроза прошла, ты отъ радости вздохнулъ, — то я знаю цѣну твоему вздоху»[407].

Любопытно, что Львовъ считалъ недостаточнымъ покровительство Безбородки и обращался еще къ тогдашнему любимwу Ермолову съ просьбой предупредить государыню о дѣлѣ Державина, который потомъ благодарилъ за это своего друга. О дѣйствіи письма своего къ императрицѣ поэтъ говоритъ въ своихъ запискахъ, что формальнаго отвѣта не было, но послѣ стало извѣстно, что намѣстникъ былъ позванъ во дворецъ, гдѣ ему «прочтено было губернаторское донесеніе, и онъ долженъ былъ на колѣняхъ просить милости». О томъ, что Тутолминъ въ кабинетѣ императрицы бросился ей въ ноги, ходили дѣйствительно слухи, но тому были различныя толкованія. Противная Державину партія разсказывала, что Тутолминъ, по пріѣздѣ изъ Петрозаводска, нѣсколько разъ былъ приглашаемъ къ столу императрицы, что въ первый разъ, послѣ обѣда, она дала ему прочесть донесеніе Державина, a черезъ нѣсколько времени потребовала него отзыва объ этой бумагѣ, и на замѣчаніе о ея неосновательности будто бы сказала, что и сама ничего не находитъ въ ней кромѣ поэзіи; будто бы Тутолминъ, откланиваясь, заявилъ, что проситъ одной милости: сталъ на колѣни и, поцѣловавъ руку государыни, ходатайствовалъ о пожалованіи Державину ордена Владиміра 2-й степени, что она и одобрила, похваливъ Тутолмина за благородный поступокъ[408]. О степени достовѣрности этого разсказа можно судить уже по тому, что Державинъ со времени своего назначенія въ губернаторы не получалъ никакой

//377

награды до 1787 года, когда управлялъ уже Тамбовской губерніей и былъ удостоенъ Владиміра не 2-й, a 3-й степени.

5.         ДВѢ ПАРТІИ. ОРИГИНАЛЬНОЕ ВЗЫСКАНІЕ.

Оставшись на прежнемъ мѣстѣ послѣ ссоры съ Тутолминымъ, онъ могъ считать себя побѣдителемъ въ этой распрѣ, но положеніе его не могло не быть затруднительнымъ, тѣмъ болѣе что предсѣдателемъ одного изъ присутственныхъ мѣстъ (верхняго земскаго суда) былъ родной братъ намѣстника Николай Ив. Тутолминъ, который, разумѣется, всегда держалъ сторону послѣдняго. Въ слѣдствіе разлада между представителями высшей власти весь мѣстный чиновный людъ распадался на два лагеря: противниками губернатора были между-прочимъ вице-губернаторъ Зиновьевъ, прокуроръ и даже одинъ изъ совѣтниковъ правленія: по словамъ Гаврилы Романовича, они оказывали ему явное непослушаніе, которое онъ называлъ «благоприличнымъ бунтомъ»[409]. Вотъ напр. одинъ изъ случаевъ показывающихъ, въ какихъ отношеніяхъ были между собою присутственныя мѣста, непосредственно подчиненныя губернатору, и тѣ, которыя признавали надъ собою исключительно власть намѣстника. 18-го іюля 1785 года правленіе требовало копій съ предложеній намѣстника, данныхъ гражданской палатѣ; отвѣтъ былъ тотъ, что палата, по точной силѣ законовъ, «не имѣетъ долгу и обязанности подвергать себя подъ надзираніе г. правителя, a потому и копій съ тѣхъ предложеній дать не можетъ».

Съ прокуроромъ (Грейцомъ) y губернатора были постоянныя препирательства. Грейцъ подалъ въ правленіе жалобу, что ему не показываютъ входящихъ дѣлъ и журналовъ. Оказалось, что онъ подъ предлогомъ болѣзни самъ не посѣщалъ правленія, a требовалъ, чтобъ ему на домъ приносили журналы и почту, на что онъ по закону не имѣлъ никакого права. Вообще онъ очень

//378

небрежно исполнялъ свою должность; напримѣръ, одинъ колодникъ болѣе трехъ недѣль содержался въ тюрьмѣ не спрошеннымъ, и дѣла по бывшей Олонецкой области, въ нѣкоторыхъ судахъ, даже уголовныя, оставались болѣе десяти лѣтъ нерѣшенными, a прокуроръ о томъ губернскому правленію не доносилъ. Поэтому въ претензіи Грейца рѣшительно отказано, и правленіе (т. е. губернаторъ, который самъ писалъ почти всѣ резолюціи) объяснило ему, что еслибъ онъ дѣйствительно желалъ исполнять свои обязанности «и быть прямымъ орудіемъ въ неупустительномъ отправленіи дѣлъ, то бы онъ, видя такое множество входящихъ непрестанно бумагъ и ощутительный недостатокъ въ канцелярскихъ служителяхъ, по христіанской совѣсти устыдиться бы долженъ отвлекать секретарей и протоколиста отъ прямого ихъ дѣла, единственно, кажется, для прихотей своихъ, a вмѣсто того, входя тщательно въ производство дѣлъ, былъ бы сотрудникомъ правленію».

Разумѣется, что Грейдъ не преминулъ пожаловаться генералъ-губернатору, y котораго и безъ того были безпрестанныя столкновенія съ правленіемъ. Такъ онъ въ два новые города опредѣлилъ городничихъ и предложилъ о томъ правленію, но оно не сдѣлало затѣмъ никакого распоряжеиія, a на выраженное намѣстникомъ неудовольствіе отвѣчало, что эти два городничіе еще не утверждены сенатомъ. Палаты обыкновенно не удостоивали отвѣчать правленію на его многочисленныя сообщенія. Магистрату оно послало выговоръ за медленное теченіе дѣлъ и лѣность, и, получивъ отъ него неудовлетворительный отвѣтъ, дало указъ, «чтобы магистратъ впредь такихъ темныхъ рапортовъ присылать не осмѣливался»; иначе де правленіе долгомъ своимъ почтетъ «при первомъ подобномъ случаѣ излѣчить его (т. е. магистратъ) 96-ю статьею высочайшихъ учрежденій»[410]. Такъ какъ вина въ нерадѣніи магистрата возводилась правленіемъ на прокурора, то Грейцъ и по этому поводу жаловался Тутолмину. Послѣдствіемъ было написанное въ рѣзкихъ выраженіяхъ предложеніе

//379

намѣстника: прокуроръ объявленъ былъ совершенно правымъ, и при этомъ, наперекоръ правленію, приказано: всѣ поступающія туда дѣла, протоколы и журналы отсылать съ чиновникомъ («приказнымъ офицерскаго чина») въ камеру губернскаго прокурора и оставлять въ его рукахъ для надлежащаго по должности разсмотрѣнія, a вдобавокъ намѣстникъ заключилъ свою бумагу такимъ совѣтомъ: «Симъ рекомендую въ изъясненіи резолюцій своихъ соблюдать большую умѣренность». При занесеніи всего этого дѣла въ журналъ правленія, протоколъ законченъ замѣчательною выпискою изъ наставленія губернаторамъ 1764 года, въ которой между-прочимъ заключалось слѣдующее: губернаторъ въ своей губерніи наблюдаетъ, чтобъ всѣ и каждый, исполняя свою должность съ возможнымъ раченіемъ, содержали ненарушимо указы и узаконенія, «чтобъ правосудіе и истина во всѣхъ судебныхъ и подчиненныхъ ему мѣстахъ обитали и чтобъ ни знатность вельможъ, ни сила богатыхъ совѣсти и правды омрачать, а бѣдность вдовъ и сиротъ, тщетно проливая слезы, въ дѣлахъ справедливыхъ утѣснена не была, и буде таковыхъ нерадивыхъ о должности своей примѣтитъ (губернаторъ), то можетъ онъ понуждать и исправлять ихъ разными въ законахъ изображенными способами, въ случаѣ же безнадежнаго исправленія имѣетъ власть отрѣшить отъ мѣста». Это не въ бровь, a въ глазъ мѣтило на прокурора.

Державинъ горячо сочувствовалъ человѣколюбивымъ идеямъ, положеннымъ въ основаніе наставленія губернаторамъ, откуда извлечены предыдущія строки, на которыя онъ не разі офиціально ссылался, причисляя къ способамъ утѣсненія «проволочку дѣлъ, привязки и нападки». Кромѣ того, желая подавать примѣръ добросовѣстнаго отношенія къ своимъ обязанностямъ онъ заявлялъ въ журналахъ правленія, что «не токмо отъ гг. прокуроровъ и стряпчихъ, но и отъ всякаго состоянія людей во всякое время, ежели ему объявятъ противные законамъ и справедливости и собственные его поступки, то онъ съ благодарностію приметъ и исправится». Съ этою цѣлью онъ (употребляемъ опять подлинныя его слова) позволилъ къ себѣ входъ во всѣ часы дня людямъ всѣхъ состояній, не съ тѣмъ, чтобы принимать

//380

ненужныя дѣла челобитчиковъ, но чтобы ускорять исполненіе приказаній и помощь угнетеннымъ[411]). Пользуясь такимъ позволеніемъ, въ концѣ января 1785 года къ губернатору пришелъ мѣщанинъ Мартьяновъ и со слезами просилъ защиты отъ городового магистрата, который безъ всякаго основанія отказывалъ ему въ выдачѣ пашпорта для проѣзда въ Петербургъ, гдѣ онъ нанялся на мраморныя работы по постройкѣ Исакіевскаго собора. Державинъ тотчасъ же послалъ въ магистрать своего секретаря съ приказаніемъ немедленно удовлетворить просителя. Вмѣсто того явился оттуда бургомистръ съ объясненіемъ, что по просьбѣ всѣхъ мѣщанъ - отцовъ въ магистратѣ состоялось опредѣленіе: безъ письменнаго ихъ согласія никого изъ дѣтей ихъ не отпускать; Мартьяновъ же разрѣшенія отца своего не представилъ. «Странны», говоритъ Державинъ въ данномъ имъ по этому поводу предложеніи, «показались мнѣ таковыя узы для обращающихся въ коммерціи»; однакожъ онъ посовѣтовалъ просителю доставить въ магистратъ письменное согласіе своего отца. Но каково было удивленіе Державина, когда черезъ нѣсколько дней онъ узналъ, что опредѣленія, на которое ссылался бургомистръ, никогда не бывало: въ подкрѣпленіе своего показанія онъ, правда, принесъ нѣсколько дѣлъ, касавшихся отношеній между родителями и дѣтьми, но прямо къ этому случаю они вовсе не относились. Итакъ губернаторъ приказалъ немедленно выдать Мартьянову пашпортъ; магистрату, чрезъ намѣстническое правленіе, сдѣлано было замѣчаніе, на бургомистра наложена пеня, a чтобъ онъ впредь лучше зналъ законы и былъ точнѣе въ своихъ ссылкахъ, то магистратскому стряпчему предписано «шесть мѣсяцевъ каждый суботній день читать вслухъ магистрату высочайшія узаконенія и толковать оныя, дабы поученіе сіе могло послужить на предбудущее время въ спасительное средство избѣжать оть вящшаго наказанія за преступленіе законовъ и утѣсненіе челобитчиковъ». Объ этомъ происшествіи извѣщены всѣ присутственныя мѣста губерніи съ тѣмъ, чтобъ всѣ чины впредь остерегались лживыхъ показаній, даже на словахъ; въ

//381

концѣ же губернаторскаго предложенія по этому дѣлу повторено приведенное выше приглашеніе всѣмъ и каждому безстрашно указывать ему его «ошибки»; «что, ежели справедливо», прибавлялъ онъ, «то не токмо съ снисхожденіемъ и благодарностью принято будетъ, но, елико можно, исправлено, a чего уже исправить нельзя, въ томъ съ уничижительнымъ благоговѣніемъ не устыжусь я принести мое извиненіе поставленной надо мною вышней власти, и впредь исправлюсь».

Примѣромъ розни въ чиновномъ мірѣ въ слѣдствіе разлада между начальствовавшими лицами могутъ служить непріятности, причиненныя Державину совѣтникомъ правленія Соколовымъ. По донесенію секретаря Софонова, въ концѣ іюня возникло дѣло о какихъ-то неблагопристойныхъ поступкахъ этого совѣтника. Съ досады Соколовъ подъ предлогомъ болѣзни пересталъ ходить въ правленіе. 2-го іюля канцеляристъ носилъ къ нему на домъ, для скрѣпленія, протоколъ уже подписанный губернаторомъ. Но Соколовъ своей подписи не далъ, и вмѣсто того написалъ что-то на лоскуткѣ, который велѣлъ отнести къ Державину. Дня черезъ два послѣ того Соколовъ заходилъ въ правленіе, но журналовъ подписать и теперь не захотѣлъ. Поэтому, на другой день, губернаторъ въ присутствіи правленія словесно предложилъ, что такъ какъ Соколовъ уже почти цѣлую недѣлю въ правленіе не ходитъ, то не угодно ли правленію приказать освидѣтельствовать его въ болѣзни и потребовать, чтобъ онъ исполнилъ губернаторскія положенія, a если онъ находитъ ихъ неправильными, то въ непродолжительномъ времени письменно внесъ бы свое мнѣніе. Посѣтившій его, согласно съ этимъ опредѣленіемъ, штабъ-лѣкарь Рачъ заявилъ, что онъ страдаетъ гемороемъ и зубною болью. Между тѣмъ по городу распространился слухъ, что Державинъ билъ или толкалъ Соколова, такъ что y него явились синяки на спинѣ и на плечахъ. Виновникомъ такой клеветы оказался совѣтникъ казенной палаты Шишковъ, разсказавшій въ собраніи почги цѣлаго городского общества, что онъ слышалъ это отъ самого Соколова. Но Соколовъ заявилъ посланному къ нему въ слѣдствіе того коменданту Михайлову, что онъ съ Шишковымъ даже не видался и ничего подобнаго не

//382

говорилъ. На другой день Державинъ черезъ правленіе поручиль коменданту объявить какъ Соколову, такъ и всѣмъ чинамъ и обывателямъ слѣдующее: «Ежели въ самомъ дѣлѣ учинилъ я не только съ такимъ чиновнымъ человѣкомъ, каковъ г. Соколовъ, но и съ послѣднимъ гражданиномъ какой-либо неприличный моему характеру и ввѣреяной мнѣ власти поступокъ, какъ то побои, брань или какого бы то ни было роду незаконное притѣсненіе, домогательство, укоризну или насмѣшку, то, не взирая на то, что ежели бы прошли установленные по законамъ на подачу жалобъ сроки, взносили бы на меня свои письменныя прошенія съ ясными доказательствами, куда слѣдуетъ по законамъ». Черезъ нѣсколько дней послѣ этой резолюціи Державинъ выѣхалъ изъ Петрозаводска для обозрѣнія губерніи и открытія города Кеми, чтб, какъ онъ имѣлъ причину думать, было поручено ему Тутолминымъ изъ мести. Соколовъ и въ отсутствіи его не переставалъ останавливать ходъ дѣлъ своею строптивостью, такъ что еще и въ августѣ мѣсяцѣ Державинъ изъ Повѣнца приказалъ сдѣлать ему внушеніе; если же онъ не образумится, было прибавлено въ предложеніи, то при первомъ случаѣ имѣетъ г. старшій совѣтникъ (Свистуновъ, сторонникъ губернатора) отправить ко мнѣ нарочнаго и отрепортовать сенату, что я изъ-за поведенія г. Соколова долженъ буду прекратить обозрѣніе губерніи и возвратиться, не исполнивъ предписанія намѣстника открытіемъ города Кеми. Въ этой угрозѣ скрывалось, какъ кажется, желаніе воспользоваться первымъ благовиднымъ предлогомъ для сокращенія тягостнаго путешествія.

6. ДѢЛО О МЕДВѢДѢ.

Всего нелѣпѣе было раздутое врагами Державта до невѣроятной степени и по этому самому въ своемъ родѣ знаменитое «дѣло о медвѣдѣ», причинившее ему, при всей пустотѣ своей, много безпокойства и непріятностей. Оно началось за нѣсколько дней до отъѣзда губернатора, въ іюлѣ, a кончилось только въ октябрѣ того же года. Въ запискахъ поэта оно разсказано не совсѣмъ точно: мы сообщимъ главныя черты его по подлиннымъ актамъ.

//383

Въ губернаторскомъ домѣ, y асессора Аверьянова[412], жилъ ручной медвѣжонокъ. Туда часто хаживалъ близкій къ Державину чиновникъ, бывшій артиллеріи поручикъ Молчинъ, теперь засѣдатель верхняго земскаго суда, предсѣдатель котораго Николай Ивановичъ Тутолминъ, братъ намѣстника, въ это время находися въ отпуску въ Петербургѣ. 10-го мая въ судѣ присутствія не было. Когда Молчинъ въ этотъ день отправился въ судъ, медвѣжонокъ пошелъ за нимъ. Въ судебной камерѣ было на лицо два засѣдателя: секундъ-майоръ Скорняковъ и прапорщикъ Горловъ. Войдя въ комнату, Молчинъ шутя предлагалъ Скорнякову итти на встрѣчу новаго члена Михайла Ивановича, a потомъ самъ вышелъ и, отворивъ дверь прихожей, впустилъ медвѣдя. Другіе два чиновника, какъ приверженцы своего предсѣдателя и противники всего близкаго къ Державину, увидѣли въ этомъ неуваженіе къ судебному мѣсту и раскричались на Молчина; но тотъ, не обращая на нихъ вниманія, кормилъ медвѣдя хлѣбомъ. Тогда Гордовъ велѣлъ сторожу выгнать четвероногаго гостя и при этомъ ударилъ мишку палкой. Молчинъ вступился за обиженнаго, напоминая, что вѣдь это медвѣдь — губернаторскій. Казалось бы, дѣло должно было тѣмъ и кончиться. Оно, дѣйствительно, какъ будто было предано забвенію. Но когда, спустя болѣе мѣсяца послѣ этого случая, вернулся предсѣдатель и ему наговорили небылицъ на Молчина, то онъ вздумалъ повести дѣло канцелярскимъ порядкомъ. Державинъ хотѣлъ предупредить непріятности, и такъ какъ предсѣдатель суда къ нему не счелъ нужнымъ явиться, то онъ призвалъ къ себѣ родственника его, еще третьяго Тутолмина, совѣтника казенной палаты, и просилъ его посовѣтовать предсѣдателю не начинать письменнымъ производствомъ пустого дѣла, которое не принесетъ чести ни мѣстнымъ властямъ, ни всей губерніи, «и можетъ только быть поводомъ къ смѣху цѣлой имперіи»[413]. To же объяснилъ губернаторъ и двумъ засѣдателямъ, пригласивъ ихъ къ себѣ. Но эти увѣщанія не имѣли никакого дѣйствія, и

//384

въ судѣ состоялось опредѣленіе послать рапорты какъ къ намѣстнику, такъ и въ правленіе «о учиненномъ Молчинымъ непорядкѣ и несоблюденіи должнаго къ присутственному мѣсту уваженія», при чемъ отъ правленія требовать резолюціи. Чтобы исполнить это требованіе, Державинъ 1-го іюля положилъ въ правленіи резолюцію, сущность которой заключалась въ слѣдующемъ: такъ какъ запрещено наполнять архивы пустыми бумагами[414], то, «чтобъ не уподобиться верхнему земскому суду по сему болѣе странности и смѣха нежели прямого уваженія достойному дѣлу, a паче не употребить священное императорскаго величества имя всуе,—не посылать въ оный судъ указа, a призвавъ чрезъ кого подлежитъ предсѣдателя Тутолмина, изъяснить ему: не можетъ онъ самъ не чувствовать, что скоть и всякое другое безумное животное не въ состояніи само по себѣ, ежелибъ оно и очутилось какимъ бы то случаемъ ни было въ присутственномъ мѣстѣ, сдѣлать оному неуваженія или пренебреженія; a потому, — что впущенъ или введенъ былъ въ присутственную камеру медвѣжонокъ, казалось бы не весьма пристойно было дѣлать о томъ предложенія, протокола, посылать письменнаго рапорта и извѣщать правящаго генералъ - губернаторскую должность, якобы о какомъ по высочайшей службѣ интересномъ дѣлѣ». Далѣе въ предложеніи было сказано, что если дѣйствительно Молчинъ былъ виноватъ, то бывшіе при его поступкѣ засѣдатели могли тогда же донести о безпорядкѣ губернатору, a еслибъ онъ не обратилъ на то вниманія, то по закону наложить на Молчина штрафъ; a такъ какъ ни ими, ни стряпчимъ этого сдѣлано не было, то сами они, пропустивъ время, подлежали бы обвиненію. И потому, «чтобъ не начинать не дѣльнаго дѣла»,— поручить предсѣдателю Тутолмину сдѣлать строгій выговоръ какъ засѣдателямъ своимъ и стряпчему, такъ и Молчину.

Но предсѣдатель Тутолминъ на вызовъ правленія не явился и опредѣленія его не исполнилъ. Тогда правленіе, въ засѣданіи 4-го іюля, сочло себя обязаннымъ предать его суду и просило о томъ мнѣнія намѣстника. Между тѣмъ Державинъ уѣхалъ на ревизію.

//385

Въ его отсутствіи Тимофей Ивановичъ, который въ то время также ѣздилъ по губерніи, прислалъ въ намѣстническое правленіе запросъ: на какомъ основаніи дѣло было рѣшено въ этомъ правленiи, a не въ земскомъ судѣ? He удовлетворившись отвѣтомъ, генералъ-губернаторъ вошелъ съ донесеніемъ въ сенатъ, обвиняя Державина особенно въ неправильномъ веденіи дѣла и въ несправедливомъ приговорѣ о преданіи предсѣдателя Тутолмина суду уголовной палаты. Вяземскій торжествовалъ; въ общемъ собраніи сената онъ говорилъ: «Вотъ, милостивцы, какъ дѣйствуеть нашъ умница стихотворецъ: онъ дѣлаетъ медвѣдей предсѣдателями!» Такъ какъ въ то время сенатъ, поясняетъ Державинъ, былъ въ крайнемъ порабощеніи y генералъ-прокурора, и намѣстники пользовались большимъ уваженіемъ, то естественно, что на имя губернатора послѣдовалъ строгій указъ съ требованіемъ отвѣта. Онъ отвѣчалъ, что съ тѣхъ поръ какъ земскій судъ вошелъ съ рапортомъ въ правленіе и къ намѣстнику, т. е. съ 17-го іюня, пo 1-е іюля, прошло двѣ недѣли, въ которыя намѣстникъ, находясь тогда въ Лодейномъ полѣ (не далѣе 150 верстъ отъ Петрозаводска), могъ бы, еслибъ хотѣлъ, прислать свое заключеніе, но онъ молчалѣ, и свою резолюцію потребовать отъ Молчина объясненія доставилъ тогда уже, когда къ нему пришло второе опредѣленіе, состоявшееся въ правленіи (4-го іюля), которымъ предсѣдатель преданъ суду уголовной палаты. Справка, наведенная по распоряженію губернатора, обнаружила, что эта бумага была помѣчена заднимъ числомъ (24-го іюня) какѣ будто изъ Лодейнаго поля, a въ дѣйствительности отправлена изъ Каргополя, въ бытность Тутолмина въ этомъ городѣ, 15-го іюля. Вотъ почему правленіе, не получая ничего отъ намѣстника, и было вынуждено постановить свое опредѣленіе; резолюція же намѣстника получена была только 19-го, когда приговоръ о предсѣдателѣ не только состоялся, но и отправленъ былъ къ намѣстнику съ требованіемъ его мнѣнія. Тутолминъ утверждалъ также, что по закону въ подобномъ случаѣ слѣдовало просить y него не мнѣнія, a согласія. Державинъ доказывалъ противное. «Наипаче», говорилъ онъ въ своемъ рапортѣ, «казалось мнѣ весьма странно и безразсудно (въ благословенный и просвѣщенный

//386

вѣкъ премудро царствующей надъ нами великой Екатерины, благоволившей преподать намъ божественный правила, что дѣйствія, ничего въ себѣ не заключающія, ни мало не подлежать законамъ, что законы установлены только для того, чтобъ доставить спокойствіе людямъ, что наказанія должны быть извлекаемы изъ естества преступленій) заводить слѣдствіе и изысканіе о проступкѣ, происшедшемъ болѣе отъ незнанія службы, отъ легкомыслія и вѣтренности, нежели отъ злого сердца, проступкѣ, который не нанесъ ничего, ни вреда, ни убытка, ни безчестія»*... Рапортъ кончался выраженіемъ сенату благодарности за то, что это пустое дѣло, за которое губернаторъ считалъ несчастіемъ отвѣчать передъ сенатомъ, приказано изслѣдовать законнымъ порядкомъ, такъ какъ этимъ средствомъ могла легче «открыться его невинность, помрачаемая отъ недоброхотствующихъ ему людей». Сенатъ, кажется, удовольствовался этимъ объясненіемъ, и дѣло болѣе не возобновлялось.

7. ОБОЗРѢНІЕ ГУБЕРНIИ И ОТКРЫТІЕ ГОРОДА КЕМИ.

Въ наказѣ 1764 года вмѣнено губернаторамъ въ обязанность каждые три года объѣзжать свою губернію. Непріятное положеніе, въ какомъ находился Державинъ, побудило его не отлагать предстоявшаго путешествія, и онъ писалъ Воронцову, что для нѣкотораго отдохновенія ѣдетъ осматривать губернію и, по возможности, далѣе въ лопскіе погосты[415]. 18-го іюля, наканунѣ отъѣзда, онъ сдѣлалъ распоряженіе, чтобы въ случаѣ важныхъ дѣлъ намѣстническое правленіе отправляло къ нему нарочныхъ курьеровъ. Съ собою взялъ онъ двухъ самыхъ образованныхъ изъ чиновниковъ своихъ, привезенныхъ имъ изъ Петербурга, — Адріана Моисеевича Грибовскаго, служившего секретаремъ въ приказѣ общественнаго призрѣнія, и Николая Федоровича Эмина, экзекутора въ правленіи. Оба они впослѣдствіи пріобрѣли извѣстность и въ службѣ, и въ литературѣ (см. предыдущіе томы). Эминъ уже прежде ѣздилъ по губерніи: еще въ началѣ года, при

//387

учрежденіи пограничной стражи между русской и шведской Лапландіей, Державинъ, отправивъ его по этому дѣлу, поручилъ ему составить описаиіе того края, которое и сохранилось въ рукописи. То, что Эминъ писалъ тогда съ дороги, было неутѣшительно и для отправлявшагося въ путь губернатора: «Что жъ касается до описанія моего», говорилъ этоть чиновникъ, «доношу вашему превосходительству, что оно будетъ въ разсужденіи историческихъ истинъ весьма недостаточно, ибо на всѣ мои относительныя до происхожденія жителей края сего вопросы, общій и единогласный дается отвѣтъ: не знаю, такъ что и въ отборѣ домостройства и прочихъ полевыхъ производству съ трудомъ нужное для вписанія дознаешь: рукописей нигдѣ почти не находилъ и замѣчалъ и самыя мелкости, дабы, удостоясь поднесть вашему превосходительству, увѣрить, что не отъ поспѣшности, но отъ недостатка свѣдѣній описаніе мое будетъ скудно»[416].

Кромѣ затрудненій этого рода, Державина ожидали разныя лишенія: повѣнецкій исправникъ Иконниковъ, въ отвѣтъ на письмо Грибовскаго, предупреждалъ губернатора о страшно дурномъ состояніи дорогь и мостовъ, удивлялся какъ могли проѣзжать по нимъ даже крестьяне, и потому приложилъ къ письму своему маршрутъ для облегченія путешественникамъ переѣздовъ. Въ дорогѣ то Грибовскій, то Эминъ вели поденную записку, которая потомъ дополнена была свѣдѣніями, истребованными отъ мѣстныхъ властей, и въ обѣихъ редакціяхъ сохранилась въ бумагахъ Державина*. Цѣлью при этой работѣ было конечно составить топографическое описаніе губерніи, что было возложено на губернаторовъ особымъ указомъ 1777 года по поводу того, что губернаторы московскій и воронежскій, по собственному побужденію, представили въ сенатъ такія описанія и тѣмъ заслужили одобреніе правительства[417]. По упомянутой дневной запискѣ можно составить себѣ полное понятіе о ходѣ губернаторскаго путешествія.

По разнородности местностей, чрезъ которыя лежалъ путь, нельзя было взять съ собою экипажей, и пришлось пуститься изъ Петрозаводска водою. Отплывъ на 12 верстъ, путешественники

//388

пристали къ острову Попову, гдѣ нашли однѣ рыбачьи хижины, а оттуда, миновавъ множество мелкихъ островковъ, прибыли въ деревню Суйсаръ, лежащую на берегу Онежскаго озера, и тутъ ночевали. На другое утро, сѣвъ опять въ лодку, проѣхали 20 верстъ Онежскою губою и вышли, при впаденіи рѣки Суны въ озеро, въ деревнѣ Яничъ-поле. Эта рѣка, прославленная Водопадомъ Державина, мелка и не судоходна; среди живописныхъ береговъ ея путешественники въ маленькихъ лодкахъ поплыли по ней вверхъ, посѣтили бывшіе Кончезерскіе заводы, также купоросный заводъ, потомъ вернулись, и 21-го іюля отправились къ Кивачу, котораго поэтическое изображеніе, сдѣланное Державинымъ, послужило началомъ величественной оды на смерть Потемкина. На другой день, по рѣкѣ Тивдіи пустились къ извѣстнымъ мраморнымъ ломкамъ и по дорогѣ въ одной деревнѣ видѣли сточетырехлѣтняго старика, который, въ бытность Петра Великаго на марціальныхъ водахъ, наливалъ ему изъ колодезя воду.

26-го числа поднялись изъ озера рѣкою Водлою въ Пудожъ, недавно еще называвшійся Пудожскимъ погостомъ, и только за 3 недѣли передъ тѣмъ открытый какъ городъ самимъ намѣстникомъ. Проживъ тамъ 6 дней, возвратились въ Онежское озеро и посѣтили сперва на пустынномъ островѣ Польѣ древній монастырь (по преданію онъ древнѣе Соловецкаго), потомъ Шунгскій погостъ, Выгорѣцкое общежительство, — центръ безпоповщины, далѣе Данилову обитель и богатую Алексинскую скитню, гдѣ жило тогда до 700 дѣвицъ. Здѣсь путешественники были поражены дурнымъ состояніемъ богадѣльни, устроенной только для виду; богатые утопали въ нѣгѣ и роскоши, a бѣдные должны были безропотно переносить самовластіе и злоупотребленія строителя.

8-го августа прибыли въ Повѣнецъ, только въ 1782 году учрежденный городомъ изъ прежней Повѣнецкой пристани: открывалъ его начальникъ Петровскихъ заводовъ Ярцовъ (II, 555). Пробывъ здѣсь 4 дня, выѣхали верхомъ, потомъ продолжали путь то водою, то сухимъ путемъ, между-прочимъ горою Манселькою, отдѣляющею воды, текущія въ Бѣлое море, отъ впадающихъ

//389

въ Онежское озеро. Посѣтивъ затѣмъ оставленный Воицкій рудникъ, изъ котораго прежде добывали золото, путешественники были остановлены ненастьемъ и бурею, которая еще два раза застигала ихъ на Выгъ-озерѣ.

Теперь они направлялись къ Бѣлому морю. Поводомъ къ тому было полученное Державинымъ въ Пудожѣ предписаніе генералъ-губернатора ѣхать въ Кемь и открыть тамъ уѣздный городъ. По мнѣнію Державина, Тутолминъ, давая ему это порученіе, надѣялся, что онъ не будетъ въ состояніи его выполнить и такимъ образомъ докажетъ справедливость обвиненій въ умышленномъ противодѣйствіи и ослушаніи по службѣ. Доѣхать до Кеми, говорить Державинъ въ своихъ запискахъ, было почти невозможное дѣло, потому что по обширнымъ болотамъ и тундрамъ лѣтомъ нѣтъ проѣзду: въ Кемь можно попасть только изъ города Сумъ на судахъ, когда богомольцы въ маѣ и іюнѣ мѣсяцахъ ѣздятъ въ Соловецкій монастырь, а въ осенніе мѣсяцы, когда начинается сильный вѣтеръ, этотъ переѣздъ крайне опасенъ и никто, кромѣ рыбаковъ, добровольно туда не ѣздитъ. Но, не желая давать своимъ врагамъ новаго противъ себя оружія, Державинъ рѣшился, наперекоръ всѣмъ препятствіямъ, исполнить волю намѣстника, и действительно онъ ее исполнилъ, хотя съ большими трудностями.

Отъ Повѣнца до Сумъ, или Сумскаго острога, считалось 175 верстъ, а отъ Сумъ до Кеми — 95. Изъ устья рѣки Сумы (при которомъ лежитъ названная крѣпостца) пустились 19-го августа на большихъ лодкахъ по Бѣлому морю и, проплывъ 35 верстъ, пристали къ Туманскому острову, на которомъ нашли хижинку для промышляющихъ ловомъ тюленей. Переночевавъ здѣсь, проѣхали семь верстъ до устья рѣчки Сороки; далѣе опять поплыли Бѣлымъ моремъ и остановились на ночлегъ въ устьѣ рѣки Кеми, откуда оставалось еще десять верстъ до селенія того же имени, построеннаго подъ 64° сѣверной широты. По увѣренію Тутолмина, здѣсь были уже и присутственныя мѣста, и канцелярскіе служители, но Державинъ не пашелъ ни тѣхъ, ни другихъ. Чтобы хоть чѣмъ-нибудь ознаменовать «открытіе города», онь рѣшился по крайней мѣрѣ отслужить обѣдню

//390

и молебенъ съ водосвятіемъ; но, на бѣду, священника не оказалось дома: насилу его отыскали на какомъ-то островѣ, куда онъ поѣхалъ на сѣнокосъ. Обошли все селеніе, и окропили его святой водою. Тѣмъ обрядъ и кончился. Державинъ репортовалъ сенату объ открытіи города Кеми.

Противъ самой Кеми, верстахъ въ 60-ти, лежать въ Бѣломъ морѣ Соловки. Державинъ не хотѣлъ упустить случая побывать, на обратномъ пути, въ знаменитой обители. И вотъ смѣлые пловцы направились туда, но страшная буря съ грозою заставила ихъ воротиться. Жизнь ихъ была въ опасности. Эминъ и Грибовскій, отъ сильной качки, лежали уже безъ чувствъ на днѣ лодки; къ счастью, Державинъ не потерялъ присутствія духа: онъ еще во-время велѣлъ гребцамъ, «лапландцамъ, не умѣвшимъ управлять судномъ», перемѣнить направленіе и держать вправо къ островамъ: лодка вдругъ очутилась за камнемъ, который помѣшалъ волнамъ залить ее[418]. Поэтъ вовсю жизнь не могъ забыть впечатлѣнія этихъ страшныхъ минутъ, и при назначеніи его сенаторомъ, въ 1793 году, воспоминаніе о нихъ послужило ему темою небольшого стихотворенія Буря (I, 561):

«Судно, по морю носимо,

Рѣетъ между черныхъ волнъ;

Бѣлы горы идутъ мимо,

Бъ шумѣ ихъ надеждъ я полнъ.

Кто изъ тучъ бѣгущій пламень

Гаситъ надъ моей главой?

Чья рука за твердый камень

Малый челнъ заводить мой ?

Ты, Творецъ, Господь всесильный,

Безъ котораго и власъ

Не погибнетъ мой единый,

Ты меня отъ смерти спасъ!»

//391

Черезъ четыре дня, именно 27-го августа, Державинъ со своими спутниками прибылъ въ городъ Онегу (на берегу Бѣлаго моря), «больной отъ верховой и телѣжной ѣзды», какъ сказано въ его дневникѣ. Несмотря на то, онъ на другой уже день отправился въ Каргополь, лучшій въ губерніи городъ, откуда, послѣ четырехдневнаго тамъ пребыванія, поѣхалъ на Вытегру и 13-го сентября возвратился въ Петрозаводскъ. Такимъ образомъ путешествіе его продолжалось два мѣсяца безъ недѣли.

8. ЗАНЯТІЯ ВЪ ДОРОГѢ. ОТЪѢЗДЪ ВЪ ПЕТЕРБУРГЪ.

Во все это время Державинъ не переставалъ заниматься дѣлами, о чемъ свидѣтельствуетъ большое число бумагъ, присланныхъ имъ съ дороги въ намѣстническое правленіе (см.T.VII). Изъ тогдашнихъ распоряженій его заслуживаетъ быть упомянутою мѣра, принятая имъ въ Пудожѣ по поводу производившагося въ губерніи генеральнаго межеванія. Вытегорскій земскій судъ доносилъ, что въ слѣдствіе приказовъ экспедиціи директора экономіи (Ушакова) въ Пудожскомъ погостѣ и въ цѣломъ Вытегорскомъ уѣздѣ происходили между крестьянами «раздоры и драки, близкіе къ смертоубійству и междоусобному возмущенію». Губернаторъ и самъ, во время личнаго обозрѣнія этой части края, замѣтилъ почти вездѣ озлобленіе крестьянъ другъ противъ друга, возникшее отъ раздѣленія земель между ними. Во всѣхъ селеніяхъ, гдѣ ему случалось быть, къ нему крестьяне приступали толпами и требовали, чтобъ онъ разсмотрѣлъ ихъ дѣло. Трудолюбивые жаловались, что тунеядцы и тѣ, которые прежде обращались совсѣмъ въ другихъ промыслахъ, отнимають у нихъ всѣ полевыя и запольныя распашки, единственно для того, чтобы по поводу приказовъ директора экономіи воспользоваться чужимъ добромъ. Державинъ старался ихъ успокоить, совѣтуя произвести раздѣленіе земель общимъ мірскимъ приговоромъ; увидѣвъ же изъ рапортовъ нижняго земскаго суда, что при исполненіи приказовъ директора экономіи невозможно избѣжать неудовольствій, губернаторъ убѣдился въ необходимости, до обстоятельнаго о земляхъ разсмотрѣнія, остановить по губерніи раздѣлъ

//392

ихъ вездѣ, гдѣ онъ еще не конченъ полюбовно, и потому отобрать отъ старостъ приказы директора экономіи, разосланные со времени открытія губерніи. Вмѣстѣ съ тѣмъ Державинъ предписывалъ казенной палатѣ потребовать какъ отъ экспедиціи директора экономіи, такъ и лично отъ Ушакова объясненія въ ихъ самопроизвольномъ образѣ дѣйствій, тѣмъ болѣе что Ушаковъ, наканунѣ отъѣзда губернатора, быль приглашенъ въ правленіе и ему именно сказано было, что къ общему раздѣлу земель по губерніи должно приступать съ крайнею осторожностью, и что экспедиція напередъ должна доставить намѣстническому правленію обстоятельный о земляхъ вѣдомости, безъ которыхъ оно не рѣшится никому дать своихъ предписаній объ общемъ по губерніи раздѣлѣ земель. Затѣмъ Державинъ писалъ, что экспедиція директора экономіи не должна была дѣйствовать безъ предварительнаго сношенія, чрезъ казенную палату, съ намѣстническимъ правленіемъ, которое въ силу законовъ управляете всею губерніею, имѣетъ попеченіе о сохраненіи вездѣ порядка, мира и тишины: поэтому экспедиція должна посылать приказы осмотрительнѣе: «ибо при обозрѣніи губерніи примѣчено мною» (сказано въ предложеніи), «что по просьбѣ какого-либо крестьянина или крестьянки, безъ всякихъ откуда-либо подлежащихъ справокъ или съ міромъ объясненія и разбирательства, предписываемо было чинить что-либо рѣшительно, отдать кому что или отнять, отъ чего происходятъ съ другой стороны неудовольствіе и новыя жалобы». Въ заключеніе Державинъ счелъ нужнымъ прибавить, что ежели казенная палата въ точности не исполнить всего здѣсь предписаннаго, то благоволитъ правленіе отрепортовать сенату, «дабы, въ случаѣ распространенія раздоровъ по раздѣлу земель, не могло оно понести какого на счетъ свой предосужденія или взысканія» (VII, 64).

Понятно, что распоряженіе Державина подало поводъ къ новымъ непріятностямъ. Намѣстникъ нашелъ это дѣйствіе противозаконнымъ и донесъ о томъ сенату. Губернаторъ, съ своей стороны, также отправить туда рапортъ и въ то же время просилъ Воронцова быть его защитникомъ, какъ въ сенатѣ, такъ и при дворѣ. Воронцовъ отвѣчалъ, что представленія Державина

//393

подлежать разсмотрѣнію 1-го департамента, въ которомъ онъ не присутствуете, а потому и входить въ нихъ не можетъ. «Что же слѣдуетъ до происходимыхъ между вами и начальникомъ споровъ и несогласій, то также, по откровенности, скажу вамъ, что не произойдетъ отъ того никакой пользы обоимъ вамъ, а лучше совѣтовалъ бы я вамъ согласіе и, буде можно, всѣ сіи неудовольствія взаимно прекратить»[419]. Но исполнить этотъ благодушный совѣтъ было уже невозможно: раздоръ губернатора съ намѣстникомъ и нѣкоторыми изъ чиновниковъ принялъ слишкомъ серіозный характеръ; одному изъ двухъ высшихъ администраторовъ необходимо было сойти со сцены, и Державинъ нашелъ благовидный къ тому предлогъ. При обозрѣніи губерніи имъ не были осмотрѣны два югозападные уѣзда: Олонецкій и Лодейнопольскій. Объявивъ намѣстническому правленію, что онъ намѣренъ посѣтить и эти уѣзды, онъ снова выѣхалъ 28-го октября, а между тѣмъ испросилъ себѣ, черезъ нарочнаго, отпускъ, который позволить ему не возвращаться болѣе въ губернски городъ: изъ села Сермаксы онъ поворотилъ прямо въ Петербургъ, гдѣ, благодаря предстательству его покровителей и вниманію императрицы къ его таланту, вскорѣ состоялся указъ о переводѣ бывшаго олонецкаго губернатора въ Тамбовъ. Такимъ образомъ, желаніе поэта перейти въ Казань и теперь не осуществилось; но послѣ всѣхъ ссоръ его съ сановникомъ, котораго поддерживалъ генералъ-прокуроръ, и это назначеніе могло считаться для Державина побѣдой. Между тѣмъ слухи о его неудовольствіяхъ распространились далеко и, разумѣется, при этомъ не было недостатка въ преувеличенныхъ и превратныхъ толкахъ. Изъ Казани его пріятель Федоръ Иван. Васильевъ (брать Алексѣя Иван.) писалъ ему: «Скажи пожалуста, хотя коротенько, что такое у тебя сдѣлалось съ Тутолминымъ? Татищевъ[420] великія небылицы несетъ на тебя, будто ты какого-то чину человѣка[421] поколотилъ палкою въ правленіи, чему

//394

никогда я не стану вѣрить. Ей-ей, радъ бы я былъ, ежелибъ (ты) пріѣхалъ казанскимъ губернаторомъ; какъ можно, сердечный мой другъ, старайся».

Въ запискахъ Державина подробно изложены распоряженія его передъ окончательнымъ отъѣздомъ изъ Петрозаводска. Между-прочимъ, онъ снова осмотрѣлъ тамъ присутственный мѣста, и въ кассѣ приказа общественнаго призрѣнія открылъ недочетъ 1,000 руб. Оказалось, что завѣдывавшій ею секретарь Грибовскій, проигравшись въ карты, уплачивалъ изъ казенныхъ денегъ долги свои разнымъ лицамъ, въ томъ числѣ вице-губернатору и губернскому прокурору. Чтобы поправить дѣло и не погубить чиновника, вообще добросовѣстно исполнявшаго свои обязанности, Державинъ пополнилъ кассу изъ своихъ средствъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ счелъ нужнымъ напугать не только провинившагося секретаря, но также вице-губернатора и прокурора. Послѣдніе сначала отнѣкивались отъ участія въ игрѣ съ Грибовскимъ; однакожъ наконецъ во всемъ сознались. Тогда Державинъ успокоилъ ихъ и все дѣло покончилъ смѣхомъ за бутылкой шампанскаго.

9. ОФИЦІАЛЬНАЯ ПОЛЕМИКА ПРОТИВЪ ТУТОЛМИНА.

Изъ письменныхъ возраженій Державина на разныя распоряженія и показанія Тутолмина особенно любопытны замѣчанія на «камеральное описаніе» губерніи, составленное намѣстникомъ во время объѣзда ея зимою 1785 года (отъ 4-го по 24-е Февраля). Это описаніе, представленное императрицѣ, было сообщено для свѣдѣнія и губернатору, который, велѣвъ переписать его въ нѣсколько рукъ, во время своего путешествія набросалъ на поляхъ этой копіи свои замѣтки и впечатлѣнія[422]. Еще прежде онъ насмѣшливо отзывался объ этомъ описаніи и, между-прочимъ, говорилъ въ письмѣ къ Львову: «Въ камеральныхъ его

//395

описаніяхъ написано, что открыты больницы и нормальный школы подъ вѣдомствомъ приказа общественнаго призрѣнія; но это неправда, для того что еще и деньги не всѣ въ процентъ отданы, на которыя содержать заведенія приказа должно. Больница строится, а школъ и въ починѣ нѣтъ! Подобно о здѣшней коммерціи, о свойствѣ земли, о раскольникахъ и наврано и солгано»[423]. Въ тетради опроверженія развиваются подробно. Для краткости приведемъ два наиболѣе интересные примѣра. Тутолминъ говорить: «Вообще, во всѣхъ уѣздахъ несравненно болѣе зажиточныхъ, нежели бѣдныхъ носелянъ».—Державинъ возражаетъ: «Наоборотъ, можно сказать, что болѣе бѣдныхъ. Правда, что есть даже въ самыхъ Лопскихъ погостахъ такіе зажиточные крестьяне, что я мало таковыхъ видалъ внутри государства. Напримѣръ, некоторые, имѣютъ нѣсколько чисто отстроенныхъ комнатъ съ голландскими печьми, содержать чай, кофе и французскую водку для гостей. Сами ихъ жены чисто одѣты; напримѣръ: въ Повѣнецкомъ уѣздѣ, въ Шунгскомъ погостѣ, хозяйка трактовала меня, вынося сама на большомъ краснаго дерева подносѣ, для меня и бывшихъ со мною, нѣсколько чашекъ кофе, вкусно сваренаго; одѣта была хотя въ тѣлогрѣю, но имѣла на ногахъ чулки шелковые и бѣлые глазетовые башмаки. Но, должно сказать, сіе-то малое количество зажиточныхъ крестьянъ и есть причиною, что болѣе бѣдныхъ. Они, наживъ достаточекъ подрядомъ или какимъ другимъ образомъ, раздаютъ оный въ безбожный процентъ, кабалятъ долгами почти въ вѣчную себѣ работу бѣдныхъ заимщиковъ, а чрезъ то усиливаются и богатѣютъ болѣе нежели гдѣ внутри Россіи, ибо при недостаткѣ хлѣба и прочихъ къ пропитанію нужныхъ вещей, прибѣгнуть не къ кому, какъ къ богачу, въ ближнемъ селеніи живущему. Сіе злоупотребленіе нужно, кажется, пресѣчь».

Далѣе, у Тутолмина сказано: «Наклонность къ обидѣ, клеветѣ, обманамъ и вѣроломству суть предосудительныя свойства обитателей сей страны». — На это Державинъ замѣчаетъ: «Все сіе о нравахъ Олончанъ, кажется, не очень справедливо. Ежелибъ

//396

они были обманщики и вѣроломцы, то за занятый долгъ не работали бы почти вѣчно у своихъ заимодавцевъ, имѣя на своей сторонѣ законы, оборонить ихъ отъ того могущіе; не упражнялись бы въ промыслахъ, гдѣ нерѣдко требуется устойка и сдержаніе слова; не были бы терпѣливы и послушны въ случаѣ притѣсненій и грабительствъ, чинимыхъ имъ отъ старостъ и прочихъ начальствъ и судовъ, въ глухой сей и отдаленной сторонѣ безстрашно прежде навсякія наглости поступавшихъ. По моему примѣчанію, я нашелъ народъ сей разумнымъ, расторопнымъ и довольно склоннымъ къ мирному и безссорному сожительству. Сіе по опыту я утверждаю. Разумъ ихъ и расторопность извѣстна, можно сказать, дѣлому государству, ибо гдѣ Олончане, по мастерству и промыслу своему, незнакомы? Нравы не сварливые и довольно мирные явственны мнѣ стали изъ того, что при случаѣ повелѣнія экономіи директора отнимать пахотныя земли[424], они, хотя съ ропотомъ и негодованіемъ, но были довольно смирны при такомъ обстоятельствѣ, при каковомъ въ другихъ губерніяхъ безъ убійствъ и большого какого зла дѣло не обошлось бы. Коротко сказать: надобно только умѣть съ симъ народомъ обходиться; тогда все изъ него сдѣлать можно съ лучшимъ успѣхомъ. Ревностныя услуги, сдѣланныя имъ Петру Великому, сіе доказываютъ. Безспорно, что главный начальникъ можетъ повстрѣчать при первомъ случаѣ множество челобитчиковъ, которые безъ того не отступятъ, чтобъ не прочелъ онъ нѣсколько бумагъ, ими принесенныхъ. Но сіе, можетъ-быть, происходить отъ того, что прежде въ нижнихъ мѣстахъ мало было оказываемо имъ правосудія, и для того они всегда старались достигать до вышняго командира, который, принявъ ихъ ласковымъ образомъ и съ кротостію прочтя ихъ бумаги, легко разсужденіемъ своимъ успокоить можетъ, такъ что они отходятъ отъ него весьма довольны, въ судебное ли мѣсто куда имъ прикажетъ, или тотчасъ оставляютъ свою претензію».

Въ нѣкоторыхъ изъ возраженій Державина нельзя отрицать явной придирчивости; тѣмъ не менѣе надо согласиться, что, вообще

//397

говоря, въ его замѣчаніяхъ видно болѣе знанія дѣла и наблюдательности, нежели въ описаніи Тутолмина, представляющемъ большею частью компиляцію изъ разныхъ источниковъ. Изъ своихъ замѣтокъ Державинъ сдѣлалъ послѣ связное извлеченiе, которое вмѣстѣ съ другими бумагами было доставлено Воронцову. Оно напечатано въ нашемъ изданіи[425], гдѣ читатель можетъ найти также часть возраженій Державина противъ составленнаго генералъ-губернаторомъ «канцелярскаго обряда». Тутолминъ съ своей стороны подалъ Потемкину и нѣкоторымъ другимъ высокопоставленнымъ лицамъ оправдательную записку. Державинъ отвѣчалъ подробными объясненіями. Записка и отвѣтъ равнымъ образомъ напечатаны нами[426], какъ весьма любопытные документы для исторіи губернскаго управленія и общественныхъ нравовъ Россіи въ послѣднюю четверть прошлаго вѣка. Справедливость требуетъ замѣтить, что краткая записка Тутолмина написана въ гораздо болѣе спокойномъ и умѣренномъ тонѣ нежели пространныя объясненія Державина, своею рѣзкостью очень напоминающія подобныя же бумаги, которыя нѣкогда писалъ Ломоносовъ въ столкновеніяхъ съ своими противниками. Несмотря на протекшія со времени смерти его два десятилѣтія, Державинъ, по своему нравственному воспитанію, принадлежалъ къ представителямъ того же періода русскаго общественнаго развитая. Впрочемъ, что касается замѣчанія нашего о характерѣ записки Тутолмина, то мы находимъ въ самой полемикѣ обоихъ лицъ слѣдующее: Тутолминъ говорить, что губернаторъ взводить на него клевету, «отъемлющую у него послѣднее и единое счастье быть извѣстнымъ миролюбивымъ человѣкомъ».—Державинъ возражаетъ: «Издавна примѣчено знающими сердце человеческое, что трусь выхваляетъ свою храбрость, жестокій свою кротость… Я бы могъ сдѣлать картину миролюбиваго и кроткаго его нрава: пристойнѣе почитаю молчать. Кадетскій корпусъ, Сумскій полкъ могутъ за меня сказать»… Для поверки этихъ словъ, мы, къ сожаленію, не довольно знакомы съ обстоятельствами жизни Тутолмина.

//398

10. ОТНОШЕНІЕ КЪ ЛИТЕРАТУРѢ И НАУКѢ.

Само собою разумѣется, что посреди такихъ тревогъ по новой должности Державину было не до литературы. Много исписалъ онъ бумаги въ теченіе 1785 года, но эти писанія были не литературнаго свойства. Исключеніе составляешь развѣ только рѣчь, сочиненная имъ по случаю открытія больницы въ день восшествія на престолъ и произнесенная петрозаводскимъ протоіереемъ Іоанномъ. Учрежденіе этой больницы, устроенной на 30 кроватей, каждый изъ препиравшихся между собой администраторовъ приписывалъ себѣ. Въ рѣчи есть одно довольно удачное мѣсто. Петръ Великій, сказано тутъ, устроилъ больницы въ городахъ, въ войскѣ, во флотѣ; онъ исцѣлилъ и успокоилъ прославившихъ его героевъ; но онъ не успѣлъ довершить своихъ трудовъ: Россію въ этомъ состояніи можно было уподобить евангельскому больному, не имѣющему благодѣтеля. Она, безъ общаго попечителя, скорбями сокрушенная, простирая къ небу руки, взывала: «Господи! человѣка не имамъ, да свержетъ меня въ купель». Въ сей день услышана молитва ея: воцарилася Екатерина Вторая, сошелъ къ намъ съ небесъ тотъ благотворный ангелъ, который возмущалъ и освящалъ воды Силоамскія. Среди звуковъ побѣдоноснаго оружiя, среди цвѣтущихъ градовъ, среди торжествъ законодательства, среди фиміамовъ благочестія, раздается нынѣ повсюду гласъ милосердія: возстани, немоществующій; возьми одръ твой и ходи!». И вотъ мы видимъ осуществленіе такого призыва: въ эту лѣчебницу вводятся нынѣ больные неимущіе. «Екатерина отверзаетъ имъ покровъ свой: она печется о здравіи убогихъ, ввергаетъ ихъ въ купель исцѣленія и никто не воззоветъ уже: «Человѣка не имамъ!» Имѣешь ты теперь, страждущее человѣчество, общаго о тебѣ попечителя, общаго благотворителя въ неисчерпаемомъ милосердіи Помазанницы Вышняго. Въ семъ домѣ, щедротою ея устроенномъ, она тебя призритъ, насытить, исцѣлитъ и успокоить; здѣсь ты забудешь скорби твои; здѣсь, буде восхощешь, можешь сложить съ себя всѣ твои недуги, душевные и тѣлесные»[427] и т. д.

//399

Была ли рѣчь эта прочитана императрицею, намъ неизвѣстно; изъ переписки Державина не видно даже, чтобы онъ, посылая ее въ Петербурга, упомянулъ о себѣ, какъ авторѣ ея. Есть только свидѣтельство, что эта рѣчь въ Петербургѣ не обратила на себя вниманія. Именно, когда впослѣдствіи надѣлала шуму другая рѣчь Державина, читанная въ Тамбовѣ однодворцемъ Захарьинымъ, то Козодавлевъ писалъ ему: «Однодворецъ тамбовскій счастливѣе олонецкаго попа, говорившаго рѣчь при открытіи петрозаводской больницы».

Единственное стихотвореніе, написанное Державинымъ во время пребыванія его въ Петрозаводскѣ, было подражаніе псалму, озаглавленное Упованіе на свою силу и вызванное, какъ самъ онъ сообщаетъ, непріятностями его положенія; слѣдующіе стихи содержать намекъ на высокомѣріе Тутолмина:

«Онъ (Господь) кроткихъ въ милость принимаетъ

И праведнымъ даетъ покровъ;

Надменныхъ власть уничтожаетъ

И грѣшныхъ низвергаетъ въ ровъ»[428].

Но пребываніе въ Олонецкомъ краѣ отразилось въ двухъ позднѣйшихъ стихотвореніяхъ нашего поэта, именно въ Водопадѣ описаніемъ Кивача и въ Бурѣ воспоминаніемъ объ опасности, испытанной имъ на Бѣломъ морѣ (см. выше стр. 390). Нельзя также не упомянуть, что во время службы его въ Петрозаводскѣ въ первый разъ была напечатана одна изъ прежнихъ его пьесъ, написанная еще въ 1780 году, именно посвященные Ржевскому стихи Счастливое семейство[429], въ которыхъ особенно послѣдніе куплеты отличаются теплотою. Какимъ уваженіемъ тогда уже пользовалось въ литературѣ имя Державина, показываешь похвальный отзывъ о «громкомъ прославившемся вновь творцѣ», сопровождавшiй это стихотвореніе при появленіи его въ журналѣ Покоящійся трудолюбецъ (IV, 772)).

Еще въ 1781 году отправлены были отъ Академіи наукъ

//400

три ученыя экспедиціи въ разные пункты Россіи для опредѣленія географическаго положенія мѣстъ посредствомъ астрономическихъ наблюденій: начальникомъ той изъ этихъ экспедидій, которая должна была посѣтить между-прочимъ Олонецкую губернію, назначенъ быль академикъ Иноходцевъ. Извѣстно, что онъ же въ 1774 г. былъ помощникомъ академика Ловица по такой же экспедиціи въ Оренбургскій край и, застигнутый тамъ ужасами Пугачевщины, едва избѣгъ несчастной участи своего товарища. Новая экспедиція продолжалась около четырехъ лѣгь.

Въ началѣ августа 1785 года, слѣдовательно во время отсутствія Державина, губернское правленіе получило предложеніе Тутолмина, отъ 30-го іюля, «чтобы во время пребыванія отправленной отъ Академіи наукъ экспедиціи въ губернскомъ городѣ Петрозаводскѣ и въ мѣстахъ Олонецкаго намѣстничества, со стороны гражданскихъ и земскихъ правительствъ чинить приказать въ слѣдующихъ ей надобностяхъ зависящія отъ нихъ пособія». Предложеніе это было послано къ Державину и возвратилось отъ него съ резолюціею: «Принять за извѣстіе, и буде какое учинитъ г. профессоръ требованіе касательно до астрономическихъ его наблюденій, то чинить пособіе».

29-го августа, въ правленіи слушаны отмѣтки, сдѣланныя Державинымъ на топографическіе запросы, присланные «отъ предводителя экспедиціи», академика Петра Иноходцева. Въ этой бумагѣ губернаторомъ указано было, отъ какихъ мѣстъ и лицъ, по тѣмъ или другимъ запросамъ слѣдовало требовать свѣдѣній, напримѣръ отъ казенной палаты: «Опредѣлить число жителей намѣстничества, означивъ именно: какого званія, сколько въ ономъ находится, кто какую платитъ подать и чѣмъ», или отъ нижнихъ земскихъ судовъ: «Назначить, гдѣ есть старыхъ городовъ оставшіяся развалины или городища, въ какихъ состоятъ остаткахъ и признакахъ, и нѣтъ ли о таковыхъ древностяхъ по преданно дошедшихъ какихъ извѣстій». Относительно пункта: «Въ городахъ или монастыряхъ, буде есть лѣтописцы, прислать съ нихъ копіи, за которыя Академія заплатить не отречется», было замѣчено: «О семъ, по многимъ дѣланнымъ развѣдываніямъ, такихъ лѣтописцевъ не имѣется». По другимъ пунктамъ,

//401

сказано было, ожидать свѣдѣнія отъ губернатора; «посему о чемъ куда надлежитъ, съ приложеніемъ запросовъ, писать въ самой скорости и требовать отвѣтовъ; по которымъ же пунктамъ его превосходительствомъ опредѣлено выполнить въ правленіи, то потѣмъ учиня должное исполненіе, господину надворному совѣтнику Иноходцеву неукоснительно доставить». Такъ какъ но остальнымъ запросамъ слѣдуетъ отбирать отвѣты по всей губерніи, а на это потребно не малое время, то «ему, господину надворному совѣтнику, дать знать, что ежели отъѣздъ его въ С.-Петербургъ такъ скоро воспослѣдуетъ, что онъ не будетъ имѣть время дождаться генеральнаго собранія по губерніи наименованныхъ въ его запросахъ всѣхъ соотвѣтствій (т. е. отвѣтовъ, справокъ), то имѣлъ бы ожидать оныхъ въ С.-Петербургѣ, ибо г. губернаторъ изволилъ предоставить себѣ, по полученіи въ правленіе, доставить ему оныя лично отъ себя безъ продолженія времени».

Кромѣ Иноходцева, Олонецкую губернію почти въ ту же пору, также въ отсутствіи Державина, посѣтилъ академикъ Озерецковскій. Любопытно свѣдѣніе о хозяйственной сторонѣ жизни въ тогдашнемъ Петрозаводскѣ, которое сообщаешь этотъ ученый:

«Я былъ въ семь городѣ въ Госпожинки», говоритъ онъ, «и, стоя въ суднѣ у пристани, видѣлъ, что поутрамъ привозили туда рыбаки на лодкахъ по большей части ряпушку и соленую палью, которая весьма противный испускала запахъ; несмотря на то, жители раскупали ее наподхватъ, такъ что кто долго проспалъ, тому вонючей рыбы купить не оставалось. Изъ сего уже заключить можно, сколь много терпятъ нужды въ съѣстныхъ припасахъ служащія тамъ при разныхъ должностяхъ особы, которыя, не имѣя для домоводства никакихъ заведеній, каждый день должны пещись о покупкѣ чего-нибудь снѣднаго»[430].

Въ должности олонецкаго губернатора Державинъ не пробылъ и году; слѣдовательно говорить о результатахъ его дѣятельности на этомъ постѣ было бы странно. Впрочемъ, важнѣйшія изъ тогдашнихъ распоряженій его исчислены въ его запискахъ[431].

//402

11. НОВОЕ НАЗНАЧЕНІЕ. ПРЕБЫВАНІЕ ВЪ ПЕТЕРБУРГѢ. ПРІѢЗДЪ ВЪ ТАМБОВЪ. ГУДОВИЧЪ.

Во время пребыванія Державина въ Петербургѣ, 15-го декабря 1785 года, состоялся указъ сенату: «Всемилостивѣйше повелѣваемъ дѣйствительному статскому совѣтнику правящему должность правителя Олонецкаго намѣстничества Гавріилу Державину отправлять ту должность въ Тамбовскомъ намѣстничествѣ». — Губернаторомъ въ Петрозаводскъ тогда же переведенъ быль изъ Пскова статскій совѣтникъ Зуевъ.

Тамбовское намѣстничество было открыто уже въ 1779 году. Въ расписаніи, изданномъ въ 1781, Тамбовская губернія была соединена съ Рязанскою подъ управленіемъ одного генералъ-губернатора. Должность эту сперва занималъ отецъ княгини Дашковой, графъ Романъ Ларіоновичъ Воронцовъ, открывшій намѣстничество; по смерти же его въ 1781 году, оно ввѣрено было Михаилу Федотовичу Каменскому, преемникомъ котораго съ 85-го года сдѣлался извѣстный уже въ то время своими военными заслугами генералъ-поручикъ и александровскій кавалеръ Иванъ Васильевичъ Гудовичъ. Въ протекшія съ учрежденія намѣстничества до назначенія Державина шесть лѣтъ Тамбовъ уже четыре раза мѣнялъ губернаторовъ[432]. Послѣднимъ передъ Державинымъ быль Григорій Дмитріевичъ Макаровъ, управлявшій губерніею только годъ и оставившій ее въ большомъ неустройствѣ.

Тамбовская губернія по своему пространству (1,200 кв. м.) составляла менѣе половины Олонецкой, а по числу жителей (887,000) превосходила ее болѣе чѣмъ вчетверо; слѣдовательно, Державинъ вступалъ въ нѣсколько иныя противъ прежняго условія администраціи. Городъ Тамбовъ, первоначально построенный при царѣ Михаилѣ Федоровичѣ для защищенія границы отъ набѣговъ Крымскихъ Татаръ, не имѣлъ ни торговаго, ни промышленнаго значенія, и населеніе его въ 80-хъ годахъ прошлаго

//403

столѣтія едва ли доходило до 10,000 человѣкъ; самую значительную часть жителей составляли однодворцы. По числу купечества Тамбовъ занималъ между городами той же губерніи седьмое мѣсто: первое принадлежало Козлову; за нимъ слѣдовалъ Моршанскъ[433].

Хотя Державинъ во многихъ отношеніяхъ могъ считать случившуюся въ его положеніи перемѣну за повышеніе, однако онъ все еще жалѣлъ, что не могъ получить того же мѣста на родинѣ. Въ Петербургѣ онъ встрѣтился съ тогдашнимъ казанскимъ губернаторомъ. По его словамъ, генералъ-майоръ Иванъ Андреевичъ Татищевъ быль также недоволенъ своимъ начальникомъ, княземъ П. С. Мещерскимъ, и пріѣхалъ было съ тѣмъ, чтобы принести на него жалобу, но не рѣшился на то и подалъ видъ, что цѣлью его было выхлопотать себѣ орденъ, въ чемъ можетъ-быть и успѣлъ бы, говорить Державинъ, «еслибъ почтмейстера не трактовалъ пощечинами»[434]. Державинъ старался вывѣдать его мнѣніе на счетъ своего желанія сдѣлаться его преемникомъ, но тотъ «почти съ досадою отозвался, что мѣстомъ своимъ доволенъ», а потомъ, если вѣрить поэту, разглашалъ по всему городу, что Державинъ хлопоталъ о полученіи его губерніи.

Въ Петербургѣ въ это время находился также Гудовичъ, которому новый сослуживецъ и представился. Пребываніемъ своимъ въ столицѣ Гаврила Романовичъ пользовался особенно для полнаго очищенія себя въ глазахъ императрицы. Между тѣмъ сенатъ, подъ вліяніемъ князя Вяземскаго, не слишкомъ заботился о представленіи дѣла въ настоящемъ его свѣтѣ и едва не скрылъ отъ государыни поданнаго Державинымъ объясненія относительно раздѣла земель между крестьянами Олонецкой губерніи[435]. Главными ходатаями за поэта, при дѣятельномъ посредничествѣ

//404

Львова, были попрежнему Безбородко и Воронцовъ; кромѣ того онъ умѣлъ настроить въ свою пользу Потемкина и тогдашняго фаворита (съ февраля 1786 г.) А. П. Ермолова. Извѣстно, что этотъ послѣдній былъ очень податливъ на просьбы о покровительствѣ; вѣроятно, Державинъ нашелъ къ нему доступъ черезъ Львова же. Впрочемъ, роль Ермолова уже кончалась, и друзья недолго могли разсчитывать на его поддержку.

Передъ отъѣздомъ Державинъ ему откланивался. На вопросъ представлявшемуся, правда-ли, что онъ хочетъ помѣняться губерніями съ Татищевымъ, Державинъ отвѣчалъ, что ввѣренными ему «постами» не можетъ желать мѣняться, какъ принадлежащими частнымъ лицамъ вещами, что вполнѣ доволенъ своимъ назначеніемъ и что разговоръ его съ Татищевымъ былъ шуткою[436]. По просьбѣ фаворита, Державинъ обѣщалъ купить ему въ Тамбовской губерніи рысистую лошадь, и впослѣдствіи исполнилъ это обѣщаніе, но переслать лошади до паденія Ермолова не успѣлъ. Точно такъ же опоздало и извѣщеніе Гаврилы Романовича, что по желанію фаворита пріискана ему для покупки деревня близъ Тамбова.

4-го Февраля Державинъ выѣхалъ изъ Петербурга вмѣстѣ съ женою и братомъ ея, Александромъ Бастидономъ, который до того служилъ во флотѣ: его хотѣли пристроить въ Тамбовѣ, но онъ оказался совершенно негоднымъ и для гражданской службы[437]. За ними долженъ былъ выѣхать секретарь Савинскій, взявшій на себя доставку экипажей и фортепіанъ[438]. Переѣздъ до Москвы продолжался дней пять. Въ Москвѣ, гдѣ пробыли до 26-го февраля, Державинъ посѣтилъ, между-прочимъ, графа Ивана Ларіоновича Воронцова, дядю Александра Романовича, и былъ отлично принять имъ. Обстоятельство, что у Воронцовыхъ были имѣнія въ Тамбовской губерніи, еще болѣе сближало Державина съ этимъ просвѣщеннымъ семействомъ. Въ Рязани, гдѣ было

//405

постоянное мѣстопребываніе намѣстиика, Державинъ не засталъ ни самого Гудовича, ни супруги его (рожденной Прасковьи Кириловны Разумовской), но вмѣстѣ съ Катериной Яковлевной былъ у дѣтей ихъ. Пріѣзжіе навѣстили также рязанскаго губернатора Алексѣя Андреевича Волкова, были обласканы имъ и женою его и ужинали у нихъ. При случившейся въ то время оттепели, путешественники отъ Москвы до Тамбова ѣхали цѣлыхъ восемь дней, въ иныя сутки проѣзжая не болѣе 50 верстъ, и прибыли на мѣсто не ранѣе 4-го марта, т. е. на весь переѣздъ отъ Петербурга употребили цѣлый мѣсяцъ.

Хотя Тамбовъ, по числу жителей, и былъ втрое значительнѣе Петрозаводска, однакожъ, по своему наружному виду, едва ли много отличался отъ послѣдняго: за неимѣніемъ архитекторовъ, дома были большею частью построены кое-какъ, безъ плановъ, и разрушались: казенныя строенія, не исправленныя много лѣтъ, просто походили на развалины; «тамъ мѣста присутственныя», говоритъ Державинъ, — «не токмо самыя бѣдныя и тѣсныя хижины, но и весьма ветхи»[439]. По улицамъ, въ дождливое время, мѣстами не было проѣзда, такъ что и люди, и скотъ утопали въ грязи. Около времени назначенія Державина, начаты были кое-какія новыя казенныя постройки, но, по недостатку кирпича (заводовъ для этого матеріала по близости не было), онѣ замедлились, а потомъ турецкая война и вовсе остановила ихъ. Губернаторскій домъ былъ деревянный и стоялъ на площади, которая впослѣдствіи вошла въ составъ сада Александринскаго дѣвичьяго института ; кабинета поэта былъ въ томъ мѣстѣ этого сада, гдѣ теперь, на пригоркѣ, стоитъ открытая бесѣдка. Нынче слѣдовъ дома не осталось; стѣны его пошли отчасти на позднѣйшія постройки. Окладъ жалованья тамбовскаго губернатора составлялъ по штату не болѣе 1,800 рублей, изъ которыхъ еще вычиталось 10 проц. на госпиталь.

Въ самый день своего пріѣзда въ Тамбовъ, Державинъ, давъ намѣстническому правленію такъ называемое «предложеніе» о своемъ вступленіи въ должность, поспѣшилъ увѣдомить о

//406

томъ генералъ-губернатора не только офиціальнымъ рапортомъ, но и частнымъ письмомъ, извиняясь нездоровьемъ жены въ продолжительности своего путешествія.

Иванъ Васильевичъ Гудовичъ, въ то время 44-хъ лѣтъ отроду (слѣдовательно,  двумя годами старше Державина), въ молодости посѣщалъ германскіе университеты и зналъ нѣсколько иностранныхъ языковъ. Поступивъ въ военную службу, онъ не разъ имѣлъ случай отличиться храбростью, и въ первую турецкую войну, въ 1770 году, произведенъ былъ сперва въ бригадиры, а потомъ и въ генералы. Черезъ 7 лѣтъ онъ дослужился уже до чина генералъ-поручика. Любимымъ развлеченіемъ его была охота, которой онъ, и живя въ Рязани, посвящалъ много времени. Гражданскія дѣла, повидимому, мало его интересовали. Въ сохранившейся краткой автобіографіи его[440], вообще весьма сухо составленной, подробно изложены внѣшнія обстоятельства военной его службы, но относительно его гражданской дѣятельности въ качествѣ намѣстника она не содержишь почти ничего.

Во вторую турецкую войну Гудовичъ дѣйствовалъ съ блестящимъ успѣхомъ, особенно на Кавказѣ, гдѣ взялъ приступомъ Анапу, и былъ потомъ кавказскимъ генералъ-губернаторомъ. Императоръ Павелъ возвелъ его въ графы; при Александрѣ Павловичѣ, за новые подвиги на Кавказѣ, онъ былъ пожалованъ въ генералъ-фельдмаршалы, a позднѣе, въ 1812 году, назначенъ членомъ Государственнаго Совѣта, и умеръ почти 70 лѣтъ, въ 1820 году.

По свидѣтельству Бантышъ - Каменскаго, онъ былъ «нрава горячаго, правилъ строгихъ, любилъ правду и преслѣдовалъ только порочныхъ; съ виду казался угрюмымъ, неприступнымъ, между-тѣмъ какъ въ кругу домашнемъ или въ пріятельской бесѣдѣ былъ ласковъ и привѣтливъ»[441].

Но есть объ немъ и другіе отзывы; такъ Вигель, говоря о времени, когда Гудовичъ былъ главнокомандующимъ въ Москвѣ

//407

(1809—1812), такъ о немъ выражается: «Можетъ-быть, въ зрѣлыхъ лѣтахъ имѣлъ онъ много твердости, но подъ старость она превратилась у него въ своенравіе. Несмотря на то, такъ сказать, выживъ изъ лѣтъ, онъ совершенно отдалъ себя въ руки одного своего родственника, который слылъ человѣкомъ весьма корыстолюбивымъ. Оттого-то управленіе Москвою шло не лучше нынѣшняго: все было продажное, все было на откупѣ»[442].

Съ этимъ согласны и показанія графа Ростопчина за то же время. Въ 1810 году онъ писалъ великой княгинѣ Екатеринѣ Павловнѣ: «Жаль губернатора Ланского; жаль, что графа Гудовича опеленали мерзавцы… Злость Гудовича гонитъ Ланского, а вина его состоитъ въ томъ, что онъ не былъ похожъ на окружающихъ и не хотѣлъ съ ними быть въ связи; я знаю Ланского за честнаго и благомыслящаго человѣка… Гр. Гудовичъ столько же мстителенъ, сколько грубъ, глупъ, гордъ и бѣшенъ»[443].

Если въ двухъ послѣднихъ отзывахъ и предположить преувеличенье, то все же такія качества, хотя бы и въ меньшей степени, угрожали опасностью отношеніямъ между намѣстникомъ и новымъ губернаторомъ, тѣмъ болѣе что эти отношенія уже и въ самихъ себѣ носили начала раздора, который долженъ былъ вспыхнуть ранѣе или позже, смотря по степени воспалительности приходившихъ въ соприкосновеніе характеровъ; а въ этомъ случаѣ, въ горючихъ матеріалахъ, по крайней мѣрѣ съ одной стороны, не было недостатка. По отзывамъ Державина, Гудовичъ былъ мягкосердеченъ, умѣренъ, но слабъ характеромъ и легко подчинялся вліянію людей болѣе энергическихъ.

12. ПРІЯЗНЬ МЕЖДУ НАМѢСТНИКОМЪ И ГУБЕРНАТОРОМЪ.

Державинъ былъ горячо рекомендованъ Гудовичу въ особомъ письмѣ отъ Безбородки. За него ходатайствовали также передъ новымъ начальникомъ графъ Андрей Шуваловъ и его супруга. Въ концѣ марта генералъ-губернаторъ возвратился въ Рязань. Въ Петербургѣ оба будущіе сослуживца произвели

//408

другъ на друга наилучшее впечатлѣніе. Кромѣ того, Державину нравилось, что Гудовичъ въ бумагахъ своихъ вездѣ ссылался на законы и только ихъ бралъ въ основаніе: «чего же мнѣ по моему нраву лучше?» писалъ новый губернаторъ своему бывшему совѣтнику, Свистунову. Онъ радовался также, видя въ предложеніяхъ намѣстника «единственно тѣ требованія, которыя точно къ его должности относятся, умѣренность въ изъясненіяхъ и предоставленіе должной власти намѣстническому правленію»[444]. Въ іюнѣ онъ уже благодарилъ Безбородку и Воронцова «за спокойствіе, которое нашелъ въ Тамбовской губерніи въ сожительствѣ тамошняго общества и подъ начальствомъ Ивана Васильевича»; послѣдняго онъ тутъ же иазывалъ кроткимъ, благорасположеннымъ, справедливымъ и честнымъ начальникомъ[445]. Вскорѣ послѣ того Гудовичъ провелъ недѣлю въ Тамбовѣ. «Онъ встрѣченъ былъ здѣсь съ нелицемѣрною отъ всѣхъ радостью», писалъ Державинъ къ графу А. Р. Воронцову 5-го іюля: «кроткое его, простое и снисходительное со всѣми обращеніе, образъ мыслей благородный и поступки, на истинныхъ правилахъ чести основанные, усугубили къ нему внутреннимъ всѣхъ благорасположеніемъ то почтеніе, которое по наружности начальникамъ отдается. Не знаю, оттого ли, что почувствована здѣсь во всей силѣ всѣми и мною самимъ кроткимъ и снисходительнымъ его нравомъ совершенная разность противъ взмѣрчивыхъ, горячихъ и самовольныхъ начальниковъ, но только скажу, такъ имъ всѣ заняты, что изъяснить того вашему сіятельству не могу. Напротивъ того и онъ кажется нами довольнымъ. Весьма онъ счастливъ и мы всѣ, ежели возможемъ удержать навсегда таковыя между насъ расположенія и спокойную жизнь, отъ чего и служба конечно будетъ имѣть свои успѣхи. За сіе же кому я болѣе обязанъ, какъ не вашему сіятельству и графу Александру Андреевичу? Благодарность моя вамъ вѣчно въ душѣ моей пребудетъ»[446]. Такимъ же образомъ благодарилъ Державинъ

//409

Ермолова и чету Шуваловыхъ, восклицая въ письмѣ къ графу Андрею Петровичу: «Осмѣлюсь попросту сказать: какая разница противъ бывшаго моего начальника!».

Съ своей стороны и Катерина Яковлевна, хваля вообще дешевую и веселую жизнь въ Тамбовѣ, писала Капнистамъ: «Начальникъ очень хорошъ; кажется, безъ затѣй, не криводушничаетъ, далъ волю Ганюшкѣ хозяйничать; теперь совершенный губернаторъ, а не пономарь»[447].—«Я здѣсь противъ Петрозаводска подлинно душевно и тѣлесно воскресъ», писалъ Державинъ на Пасхѣ къ Поспѣлову, служившему прежде въ Олонецкой губерніи при Тутолминѣ, а теперь въ петербургскомъ губернскомъ правленіи. Надо замѣтить, что и губернаторскій домъ въ Тамбовѣ былъ просторнѣе и удобнѣе, и тамошняя жизнь сравнительно дешевле. Когда Державинъ позднѣе приглашалъ перейти въ Тамбовъ петрозаводскаго чиновника Аверьянова, предлагая ему 400 руб., то онъ объяснялъ при этомъ, что тамъ эта сумма «несравненно выгоднѣе, нежели петрозаводскихъ 1,000 руб.».

Довольство новою жизнью отражается и въ веселомъ тонѣ всей переписки супруговъ за это время. Вотъ напримѣръ, какъ самъ Державинъ шутилъ въ письмѣ къ Капнистамъ отъ 4-го мая: «Гаврилъ, тамбовскій губернаторъ, и Екатерина, тамбовская губернаторша, здравія вамъ желаютъ и нарочнаго курьера въ Кременчугъ навѣдаться о здравьѣ вашемъ отправляютъ, и о себѣ объявляютъ, что они очень весело и покойно поживаютъ и всю петрозаводскую скуку позабываютъ, и васъ къ себѣ въ гости приглашаютъ, и балъ для васъ и пиръ сдѣлать обѣщаютъ» и т. д.[448].

Намѣстникъ и губернаторъ оказывали другъ другу разнаго рода любезности. Когда въ Тамбовѣ ожидали пріѣзда Гудовича въ половинѣ іюня, то Державинъ разослалъ циркуляръ городничимъ и исправникамъ тѣхъ уѣздовъ, чрезъ которые гепералъ-губернаторъ долженъ былъ проѣхать. Сохранился написанный вчернѣ самимъ правителемъ намѣстничества ордеръ козловскому городничему Овцыну: «Пріуготовить что нужно, а меня, коль

//410

скоро въ городъ пріѣдетъ, чрезъ нарочнаго увѣдомить. Г. капитанъ-исправнику объявите тожъ, чтобъ онъ о семъ его высокопревосходительства прибытіи былъ извѣщенъ и непремѣнно встрѣтилъ его на своей границѣ, потребное число лошадей приготовшъ, по сношенію съ ряжскимъ или лебедянскимъ капитанъ-исправшкомъ осмотрѣлъ мосты и дороги, и какъ скоро въ округу его въѣдеть, мнѣ бы далъ знать какъ наискорѣе съ нарочнымъ».

Во время пребыванія Гудовича въ Тамбовѣ на этотъ разъ былъ праздникъ восшествія на престолъ, 28-го іюня. Къ этому дню губернаторъ приготовилъ особо - написанное имъ въ честь начальника театральное представленіе[449]. Въ концѣ галереи стоялъ храмъ, изъ котораго, въ подражаніе древнему афинскому обычаю, вышла группа дѣтей, одѣтыхъ въ бѣлое платье и увѣнчанныхъ гирляндами, на встрѣчу генералъ-губернатора. Послѣ пропѣтаго хоромъ привѣтствія, Гудовичу были поднесены: юношею, представлявшимъ Генія, вѣнокъ изъ дубовыхъ листьевъ, a дѣвицею корзина цвѣтовъ, съ изъявленіемъ признательности «за оказанныя обществу благодѣянія». Въ Тамбовѣ до сихъ поръ помнятъ, что роль Генія, или «Ангела», какъ говоритъ преданіе, исполнялъ извѣстный съ того времени всему городу Иванъ Александровичъ Камбаровъ, умвршій ста лѣтъ слишкомъ въ 1876 году. Вечеръ кончился баломъ и иллюминаціей, освѣщавшею три картины. На одной изъ нихъ, изображавшей появленіе лучезарнаго Феба, была надпись: «Торжествуемъ приходъ своего благотворителя».

Гудовичъ былъ въ восторгѣ отъ оказанной ему чести. Одинъ изъ подчиненныхъ Державина, Тютчевъ, находясь вскорѣ послѣ того по дѣлу въ Рязани, писалъ ему: «Иванъ Васильевичъ, по возвращеніи изъ Тамбова, ежеминутно отзывался вашимъ угощеніемъ, которое ему показалось весьма пріятнымъ, и содержаніе всего приготовленнаго въ честь ему читалъ публично, и столько часто повторялъ оное, что мнѣ уже и разсказывать было нечего и каждый знаетъ по наслышкѣ столько, какъ бы сами

//411

были свидѣтелями онаго.... Вчера было собраніе y Алексѣя Андреича (Волкова губернатора), и такъ случилось, что я съ нимъ сидѣлъ особо. Матерія дошла о Тамбовѣ; Алексѣй Андреичъ началъ говорить, что если понравится Танбовъ, такъ это вами; я, будучи свидѣтелемъ, какъ вы трудитесь, разсказывалъ ему, что по приказу общественнаго призрѣнія начала никакого не было и сколько вы стараетесь устроить къ доставленію разныхъ матеріаловъ, какъ для того, чтобъ сумма оная имѣла оборотъ свой, такъ и для выгодъ тамбовскимъ жителямъ, въ чемъ и онъ вамъ отдавалъ справедливость своимъ заключеніемъ, разсказывая также и свои заведенія оными жъ рабочими людьми и т. п.»[450].

Изъ этихъ строкъ между-прочимъ видно, что Державинъ уже тогда приступилъ къ улучшенію общественныхъ зданій въ губернскомъ городѣ. Еще въ маѣ шла переписка о постройкѣ дома для народнаго училища, сиротскаго дома, богадѣльни, больнщы, дома для умалишенныхъ, рабочаго и смирительнаго. Кромѣ того перестраивали генералъ-губернаторскій домъ, присутственныя мѣста, церковь, и планы посылались въ Петербургъ Львову для сообщенія ихъ на просмотръ выписанному императрицею изъ Италіи архитектору Тромбара[451]. Въ самомъ началѣ своего пребыванія въ Тамбовѣ, Державинъ просилъ Волкова прислать планъ построеннаго въ Рязани дома общественныхъ собраній (клуба, или, по тогдашнему, «редута»). Особенно же онъ съ самаго начала заботился объ улучшеніи общественной жизни и воспитанія.

13. СТАРАНІЯ ОБЪ УСПѢХАХЪ ОБРАЗОВАНІЯ И ОБЩЕЖИТІЯ.

Естественно, что тамбовское дворянство того времени, хотя и довольно зажиточное, стояло на низкой степени просвѣщенія, и не даромъ, конечно, одинъ изъ предмѣстниковъ Державина П. П. Коновницынъ (1782—1784) въ письмѣ къ нему изъ Петербурга упомянулъ о «невѣжествѣ» тамошнихъ жителей[452]  и неумѣніи

//412

ихъ цѣнить просвѣтительныя мѣры Екатерины II. Для развитія общественной жизни Державинъ устроилъ y себя, два раза въ недѣлю, вечернія собранія: по воскресеньямъ танцы, по четвергамъ концерты. Сверхъ того, видя, что для образованія молодежи въ Тамбовѣ почти тчего еще не сдѣлано, онъ рѣшился, не теряя времени, принять личное участіе въ доставленіи средствъ къ воспитанію и открылъ свой собственный домъ для обученія дѣтей мѣстныхъ жителей, особенно дворянъ: именно, онъ завелъ у себя уроки для приходящихъ, пригласивъ учителей и распредѣливъ назначенную имъ умѣренную плату между родителями учащихся. Къ нему сходились мальчики и дѣвочки учиться то грамотѣ и арифметикѣ, то танцованію, для котораго опредѣлены были послѣобѣденные часы по два раза въ недѣлю и выписанъ танцмейстеръ съ дочерью. За билетъ на эти танцовальные уроки каждое лицо платило по 50 коп., a такъ какъ танцовало не менѣе двадцати паръ, то учитель каждый разъ получалъ до 20-ти рублей; кромѣ того онъ имѣлъ въ губернаторскомъ домѣ квартиру и столъ и давалъ въ другихъ домахъ отдѣльные уроки, получая тамъ по два рубля за часъ.

Въ концѣ года Державинъ писалъ въ Петрозаводскъ бывшему своему подчиненному (асессору Олонецкой уголовной палаты) Аверьянову, что y него собирается до полутораста дѣвидъ. Этотъ Аверьяновъ, бывшій придворный пѣвчій, спадшій съ голоса, зналъ музыку, и Державинъ еще при отъѣздѣ изъ Петрозаводска обѣщалъ перевести его въ Тамбовъ. «Здѣсь», писалъ онъ, «хотя есть въ двухъ домахъ изрядная музыка, которой плачу за балы и за симфоніи при столѣ по сту рублей на годъ; но хочется имѣть городовую музыку, чтобъ не зависѣла ни отъ кого, кромѣ меня»[453].

Онъ прибавляетъ, что такъ какъ въ Тамбовѣ дворянство достаточное, то Аверьяновъ можетъ найти учениковъ за особливую плату или «по крайней мѣрѣ будетъ всегда снабженъ не купленнымъ столовымъ запасомъ» и во всякомъ случаѣ не останется въ накладѣ, потому что изъ бывающихъ y губернатора

//413

дѣвицъ можетъ «избрать себѣ невѣсту съ небольшою деревенькою». Аверьяновъ дѣйствительно перешелъ на службу въ Тамбовъ (секретаремъ нижней расправы), ввелъ тамъ въ церковную службу греческое пѣніе и, по желанію губернатора, устролъ по воскресеньямъ пѣвческій классъ для охотниковъ: «забавно и пріятно видѣть», говоритъ поэтъ, «когда слышишь вдругъ человѣкъ 400 дѣтей, смотрящихъ на одну черную доску и тянущихъ одну ноту… По городу загремѣла вокальная музыка»[454].

Въ первые же мѣсяцы пребыванія Державина въ Тамбовѣ сдѣлано было и начало устройству тамъ театра. Представленіе 28-го іюня, въ присутствіи Гудовича, было первымъ къ тому шагомъ. Вслѣдъ за тѣмъ, въ домѣ губернатора завелись любительскіе спектакли; подъ непосредственнымъ руководствомъ Катерины Яковлевны дѣвицы шили и расписывали театральные костюмы, заучивали и репетировали роли. По примѣру Державиныхъ, и другіе дворяне устраивали y себя драматическія представленія. Въ особенно близкихъ отношеніяхъ къ губернаторскому дому стояло семейство Ниловыхъ,—помѣщикъ, бригадиръ Андрей Михайловичъ, нѣкогда сослуживецъ Державина въ Преображенскомъ полку, жена его, извѣстная нѣсколькими литературными трудами Елисавета Корнильевна (рожденная Бороздина)[455], и сынъ ихъ Петръ Андреевичъ, впослѣдствіи тамбовскій губернаторъ. У нихъ, въ деревнѣ, также былъ устроенъ театръ, какъ видно изъ одного письма, въ которомъ жена Нилова обѣщаетъ Державинымъ прислать въ Тамбовъ декоратора, прося однакожъ «отдать его на руки надежному человѣку», потому что онъ «опять пить началъ: у него въ Тамбовѣ много пьяныхъ друзей, которыхъ не худо бы къ нему не пускать для лучшаго успѣха его въ работѣ»[456]. У Ниловыхъ гостили дочери двухъ тамбовскихъ чиновниковъ, княжна Давыдова и Марія Орлова, которыя также являлись на сценѣ. Играли, между-протамъ, переводы французскихъ комедій и оперъ, напримѣръ, Мармонтелеву:

//414

Земира и Азоръ, также трагедіи Сумарокова и Недоросля Фонъ-Визина. Роль Вральмана исполнялъ домашній врачъ Ниловыхъ Лимнеліусъ[457]. Въ приготовленіяхъ къ тамбовскимъ спектаклямъ принималъ иногда участіе и самъ губернаторъ. Ноты для театра и концертовъ выписывались то изъ Петербурга черезъ пріятеля его, бригадира Петра Евгр. Озерова, то изъ Москвы черезъ княжну Волконскую, дочь сенатора Петра Михайловича. Въ началѣ 1787 года Державинъ испросилъ разрѣшеніе намѣстника построить въ Тамбовѣ особый театръ на мѣстѣ, избранномъ самимъ Гудовичемъ во время его пребыванія въ Тамбовѣ. На это ассигнована была сумма въ 1 т. руб., да столько же ежегодно на содержаніе театра, который долженъ былъ состоять въ вѣдѣніи приказа общественнаго призрѣнія. Для улучшенія строительной части Львовъ, по просьбѣ Державина, хлопоталъ о высылкѣ ему изъ Петербурга «искуснаго каменнаго мастера», италіянца Лукини, который уже въ іюнѣ 1786 года и былъ отправленъ въ Тамбовъ[458]. Надзоръ за постройкою театра порученъ былъ машинисту, италіянцу Барзанти, повидимому уже прежде находившемуся въ Рязани: по особенному къ нему расположенію, Гудовичъ назначилъ ему въ дополненіе къ жалованью сто руб. До окончанія постройки театра, представленія происходили y губернатора. Такъ было, напримѣръ, какъ увидимъ ниже, при празднованіи открытія народнаго училища.

По этому можно уже судить, на какую широкую ногу Державины устроили свою жизнь въ Тамбовѣ. Они очень заботились объ увеселеніи общества, о томъ, чтобы сдѣлать свой домъ пріятнымъ и блестящимъ центромъ собраній мѣстнаго дворянства. Между-прочимъ, губернаторъ заказалъ себѣ черезъ Нилова бильярдъ по образцу того, который онъ видѣлъ y этого помѣщика въ деревнѣ. Для обивки мебели выписанъ былъ сафьянъ (140 штукъ козловъ разнаго цвѣта) изъ Казани. Изъ Петербурга, черезъ А. И. Васильева, высылались большими партіями вина; изъ Малороссіи получались отъ Капнистовъ варенья и конфеты. И домъ, и столъ у губернатора были открытые. Петербургскій

//415

пріятель его Львовъ, хорошо знавшій денежныя его обстоятельства, нерѣдко подшучивалъ надъ такимъ образомъ жизни, и уже по поводу праздника, даннаго въ честь Гудовича, писалъ: «Поскольку бишь вы за всякой праздникъ своихъ долговъ уплачиваете? Помштся мнѣ, что Катер. Яковл. мнѣ этого не написала. Только полно, что за праздникъ ! Правда, онъ долженъ былъ быть весьма хорошъ; только нельзя ли, мой другъ, чтобы онъ былъ послѣдній?—или ты на банкъ надѣешься? отпиши-ка ты ко мнѣ объ этомъ»[459].

Однакожъ, этотъ образъ жизни не мѣшалъ Державину дѣятельно заниматься по своей должности, и уже съ самаго начала онъ энергически приступилъ къ устраненію многочисленныхъ неустройствъ по всѣмъ частямъ управленія.

14. ПРЕЖНІЯ НЕУСТРОЙСТВА. УЛУЧШЕНІЯ. ВЫПИСКА УКАЗОВЪ И ЧИНОВНИКОВЪ.

О         томъ, какія неустройства Державинъ нашелъ въ губерніи, и о заботливости, съ какою онъ немедленно принялся за исправленіе ихъ, лучше всего свидѣтельствуетъ его замѣчательное письмо къ Гудовичу, писанное имъ уже въ концѣ марта, т. е. черезъ три недѣли по пріѣздѣ въ Тамбовъ. «Я только еще присматриваюсь», пишеетъ онъ, «къ распорядкамъ, относящимся до управленія губерніи». Чтобъ не говорить, какъ обыкновенно бываетъ, «однихъ словъ на счетъ своихъ предмѣстниковъ», онъ рѣшился сдѣлать изъ текущихъ дѣлъ замѣтки и уже началъ, съ помощію совѣтника Аничкова, вносить все замѣченное въ одну тетрадь, съ тѣмъ чтобы потомъ, по разсмотрѣніи ея, представить намѣстнику одну общую картину всѣхъ недостатковъ, требовавшихъ исправленія. Между тѣмъ онъ тутъ же кратко изображаетъ, чтб найдено имъ съ перваго взгляда; сюда относилось слѣдующее:

1)         Неимовѣрная недоимка.

2)         Нестроеніе присутственныхъ мѣстъ и всего вообще города.

//416

О томъ и другомъ Гудовичъ предваряхь его еще въ Петербургѣ.

3)         Запутанное, медленное и несогласное съ законами дѣлопроизводство.

4)         Неточныя свѣдѣнія о границахъ губерніи и числѣ ея жителей, такъ что съ нѣкоторыхъ селеній неправильно взыскивались повинности, иногда по двумъ губерніямъ; съ другихъ безъ основанія не взыскивались онѣ вовсе, отъ чего происходила невѣрность въ сборѣ, a частью и недоимка.

5)         Ужасное состояніе губернскихъ тюремъ.

6)         Бездѣйствіе приказа общественнаго призрѣнія. При этомъ особенно упоминается, что по состоянію дорогъ въ распутицу губернаторъ не могъ доѣхать до смирительнаго дома и что кирпичные сараи, несмотря на приказаніе намѣстника, не строятся, потомy что на постройку недостаетъ лѣса, a дровъ на обжиганіе кирпичей и совсѣмъ не заготовлено.

На представленіе своихъ замѣчаній и предположеній о мѣрахъ къ устраненію этихъ недостатковъ Державинъ проситъ дать ему недѣли четыре. «Я, можетъ-быть», прибавляетъ онъ, «и прежде удосужусь то сдѣлать, но чтобъ устоять въ словѣ, я сроку себѣ беру болѣе. Тогда же, ежели позволите для словеснаго обо всемъ объясненія побывать на нѣсколько дней y васъ (въ Рязани), подъ образомъ осмотра здѣшней губерніи, законами мнѣ дозволешаго, то я сочту (это) за особливую себѣ милость»[460].

Но одного изъ исчисленныхъ здѣсь недостатковъ человѣколюбивый губернаторъ не могъ видѣть, не принявъ тотчасъ же мѣръ, чтобы хотя отчасти исправить его. «При обозрѣніи моемъ губернскихъ тюремъ», говоритъ онъ, «въ ужасъ меня привело гибельное состояніе несчастныхъ колодниковъ». И за этимъ слѣдуетъ описаніе, которое не лишено поэтической, хотя и мрачной, картинности и заслуживаетъ быть переданнымъ здѣсь внолнѣ: «Не только въ кроткое и человѣколюбивое нынѣшнее, но и въ самое жестокое правленіе, кажется, могла ли бы когда пріуготовляться

//417

казнь равная ихъ содержанію, за ихъ преступленія, выведешіая изъ законовъ нашихъ? Болѣе 150 человѣкъ, a бываетъ, какъ сказываютъ, нерѣдко и до 200, повержены и заперты безъ различія винъ, пола и состоянія въ смердящія и опустившіяся въ землю, безъ свѣта, безъ печей, избы, или, лучше сказать, скверные хлѣвы. Нары, подмощенныя отъ потолка не болѣе 3/4 разстояніемъ, помѣщаютъ сіе число узниковъ, слѣдовательно согрѣваетъ ихъ одна только тѣснота, а освѣщаетъ между собою одно осязаніе. Изъ сей норы едва видны ихъ полѵмертвыя лица и высунутыя головы, произносящія жалобный стонъ, сопровождаемый звукомъ оковъ и цѣпей. Я осмѣлился, не дожидаясь отъ вашего превосх. резолюціи, отвратить сей без порядокъ, приказавъ сломать, по недостатку здѣсь лѣсу и что скоро взять его не откуда, нѣсколько ветхихъ строеній, подх вѣдомствомъ приказа общественнаго призрѣнія безъ всякаго употребленія находящихся, и, перебравъ ихъ, сдѣлать изъ нихъ пристройки къ кордегардѣ, имѣющейся близъ острога, гдѣ бы можно было содержать колодниковъ, различая полъ и состояніе, которые не въ тяжкихъ винахъ судятся, a для большихъ преступниковъ очистить и исправить въ острогѣ избы».—Тогда же сдѣлано было распоряженіе, чтобы производство дѣлъ о колодникахъ было ускорено и чтобы притомъ преступники, въ отношеніи къ мѣсту ихъ содержанія, распредѣлены были по степенямъ виновности, a нѣкоторые и отпущены на поруки. Одновременно Державинъ представилъ на усмотрѣніе намѣстника свой рапортъ въ сенатъ о несправедливомъ рѣшеніи одного дѣла въ уголовной палатѣ. «Судьи», говоритъ онъ, «признавъ свою ошибку, хотѣли перемѣнить свой приговоръ, но я не посмѣлъ сего, безъ позволенія вашего, сдѣлать, потому паче, что г.предсѣдатель Сабуровъ, крѣпившій оный, находится въ отпуску»[461]. Затѣмъ Державинъ входить въ слѣдующее замѣчательное разсужденіе: «Можетъ-быть, они полагаютъ, что я слишкомъ подробно вхожу въ обстоятельства; но я думаю, что въ уголовныхъ дѣлахъ наиболѣе отъ судьи требуется искуства, чтобъ обнаружить

//418

дѣйствіе, подвесть оное подъ точный законъ; a потомъ уже третья посылка сама по себѣ выйдетъ. Ежели судить не лица a дѣйствія, то кажется такъ должно; но вмѣсто того я примѣчаю, что обвиняются здѣсь всегда малые чины, a большіе, какъ изъ дѣлъ сихъ изволите увидѣть, оправдываются. По мнѣнію моему, закрывать въ изысканіи и въ приговорѣ виннаго, не есть человѣколюбіе, но, напротивъ, зло вредящее обществу. Гораздо бы болѣе призналъ я соболѣзновательныхъ къ преступнику чувствованій, ежелибы дѣло его рѣшилось скорѣе, и онъ бы подъ стражею содержался не жестокосердно. Признаюсь я вашему высокопрев., что господамъ уголовнымъ судьямъ, между разговорами, пріятельски совѣтовалъ я взять способъ къ скорѣйшему рѣшенію ихъ распри и разноголосицы тотъ, чтобъ они, хотя когда изъ любопытства, одинъ разъ заглянули въ тюрьму и увидѣли, какъ страждутъ тамъ люди».

Относительно улучшенія тюремъ комендантъ (полковникъ Булдаковъ) уже въ началѣ іюля доносилъ губернатору, что въ слѣдствіе указа правленія разныя ветхія строенія сломаны и вмѣстѣ съ имѣющеюся подлѣ острога кордегардіею перевезены; изъ этого матеріала построено девять покоевъ и при нихъ пять сѣней, a находившіяся внутри острога избы исправлены и очищены, печи передѣланы, окна утверждены желѣзными решетками.

Рѣшительныя мѣры были приняты также къ устраненію неисправности въ сборѣ податей. Въ примѣръ можно привести тотъ фактъ, что при выдачѣ жалованья спасскому городничему, y него вычиталось, пo опредѣленію намѣстническаго правленія, по 5-ти руб. въ треть за медлительное взысканіе недоимокъ и недоставленіе о нихъ въ срочное время вѣдомостей.

Однимъ изъ важныхъ безпорядковъ управленія была неисправность въ поставкѣ рекрутъ: помѣщики подъ разными предлогами уклонялись отъ этой повинности. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ своего вступленія въ должность, Державинъ писалъ въ Петербургъ къ своему пріятелю, сенатскому оберъ-прокурору Неклюдову: «Относительно медленности рекрутскаго набора, такъ не я въ томъ виноватъ и не Иванъ Васильевичъ, a

//419

прежніе хозяева, что y нихъ былъ безпорядокъ: ни очередей, ни вѣрнаго числа душъ до сихъ поръ добиться не можемъ, a потому можно ли и быть успѣшному набору? Можно бы было къ вамъ кое-что написать, чѣмъ бы вы насъ не токмо извинили, но и крайне удивились безпечности здѣшней. Ежели Алексѣй Ивановичъ (Васильевъ, управлявшій одною изъ экспедицій государственныхъ доходовъ) захочетъ, то онъ молвитъ кое-что, судя пo посланнымъ къ нимъ счетамъ, но я оставлю въ молчаніи: авось либо Богъ поможетъ, и по малу справимся безъ дальнихъ каверзъ. Вы только, между тѣмъ, пощадите и не будьте къ намъ строги и не расшевелите насъ»[462]. Однакожъ, приведеніе этой части въ порядокъ представляло большія трудности и не могло вполнѣ удаться и позднѣе, какъ видно изъ письма Державина къ губернскому предводителю дворянства, въ концѣ 1788 года*.

Успѣшнѣе были старанія губернатора объ ускореніи производства дѣлъ. Объ этомъ можно судить по письму, въ которомъ лично незнакомый съ нимъ человѣкъ, нѣкто Кострицкій (уже въ іюлѣ 1786 года) горячо благодаритъ его за окончаніе своего дѣла съ однодворцами. «Оно», говоритъ онъ, «столько лѣтъ волочась, вѣрно никогда бы конца не получило, еслибы ваше прев., но правосудію своему и всегдашнему о благѣ ввѣреннаго вамъ бдѣнію, не обратили на него свое вниманіе. Сіе тѣмъ паче мнѣ чувствительно, что въ самое кратчайшее вступленія вашего въ Тамбовъ время столь запутанное и много лѣтъ безъ всякаго попеченія брошенное дѣло рѣшить изволили, не зная ещё и меня и не имѣя о томъ къ особѣ вашей отъ меня докуки. Правда, я хотя и искалъ еще случая прибѣгнуть о томъ чрезъ кого-либо съ просьбою; но не будучи, м. г., вами знаемъ, не смѣлъ самъ собою васъ безпокоить; a в. прев. благодѣяніемъ своимъ въ томъ меня упредили: повѣрьте, м. г., что я никогда неожидалъ конца сему дѣлу; много разъ просилъ кого надлежитъ изъ бывшихъ въ правленіи судей, да и Бѣльскаго (совѣтника уголовной палаты) уже просилъ; однако и они просьбы моей не вняли. Вотъ какіе, м. г., были судьи, что не могли столько лѣтъ дѣло сіе рѣшить. Теперь

//420

мнѣ, по милости в-го пр., осталось просить, чтобъ благоволили приказать сдѣлать по опредѣленію исполненіе и меня ввести во владѣніе стяжанной еще дѣдомъ моимъ мельницы и тѣмъ довершить ваше ко мнѣ благодѣяніе, a соперниковъ моихъ прю кончить»[463].

Замѣчателенъ и отвѣтъ Державина на это письмо. Съ самаго переселенія въ Тамбовъ, его очень смущало обстоятельство, которое въ наше время можетъ казаться страннымъ и едва вѣроятнымъ: въ присутственныхъ мѣстахъ не было собранія указовъ и другихъ узаконеній; они давно были затеряны. Когда ихъ не нашлось и въ архивѣ бывшей воеводской канцеляріи, то Державинъ сталъ хлопотать о присылкѣ ему печатныхъ зкземпляровъ или хотя копій изъ Москвы. Для этого воспользовался онъ случаемъ попросить о томъ Кострицкаго: «Въ здѣшней губерніи», писалъ онъ ему, «великой недостатокъ въ законахъ: безъизвѣстно, были ли они когда здѣсь въ употребленіи; въ такомъ случаѣ, не можно ли, м. г. мой, взять на себя трудъ, по приложенной при семъ запискѣ, печатные или же и списанные, особливо съ 765 года по сіе время, купить, чѣмъ чувствительно меня одолжить изволите, и я съ покорнѣйшею моею благодарностію издержанныя на то деньги къ вамъ доставить не премину. Что касается до произведенія въ самое дѣйствіе опредѣленія по дѣлу вашему, то извольте быть увѣревы, что я особливое приложу о томъ мое наблюденіе: потому паче, что такая здѣсь вкоренена была во исполненіи слабость, что указамъ почти ни y кого уваженія не было, что надобно было нѣсколько разъ писать объ одномъ дѣлѣ, дабы добиться какого успѣха. Словомъ, не похвально отзываться о комъ-либо съ осужденіемъ; но необходимость иногда извлекаетъ правду. во осторожность свою, чтобъ не подвергнуться иногда за проволочку безъ вины отвѣту, лишь приказалъ я тронуть за дѣла прошлыхъ лѣтъ и, освидѣтельствовавъ ихъ, привесть въ порядокъ, то и увидѣлъ тысячу подобныхъ вашему, или лучше сказать, беззаконiя превзыдоша главу мою. Слѣдовательно, всепорнѣйшая моя просьба была бъ не несправедлива,

//421

чтобъ нѣкоторое время до водворенія здѣсь порядка, грѣхи и беззаконія наши седмерицею прощаемы были, какъ то и по рекрутскимъ наборамъ какую справедливость спрашивать, когда все основывалось на какъ-нибудъ? Въ будущее время, смѣю увѣрить господъ просителей, что не будутъ они имѣть причины утруждать объ обидахъ своихъ вышнее правительство»[464].

О присылкѣ законовъ Державинъ еще прежде просилъ своего московскаго пріятеля и родственника И. М. Арсеньева, который однакожъ могъ выслать ему только адмиралтейскій регламентъ и полковничью инструкцію, объясняя при этомъ, что другихъ законовъ въ продажѣ не отыскалось, a такъ какъ они болѣе не печатаются, то и впредь не предвидится надежды исполнить его желаніе. Поэтому Арсеньевъ совѣтовалъ Державину выписать нужные указы изъ Петербурга, черезъ Васильева, который, по пріязни съ нимъ, конечно найдетъ возможность собрать ихъ и доставить.

Кромѣ законовъ, Державинъ просилъ Арсеньева о пріисканіи въ Москвѣ приказныхъ служителей, которые согласились бы перейти на службу въ Тамбовъ, гдѣ и въ этомъ отношеніи ощущался большой недостатокъ. «Въ бытность мою въ Москвѣ», писалъ губернаторъ своему пріятелю, «проговаривали вы, что отъ уничтоженія Вотчинной коллегіи осталось довольно канцелярскихъ служителей: то не можете ли, батюшка, человѣка два-три хорошенькихъ секретарей и нѣсколько также получше пріискать копеистовъ? я бы имъ далъ тотчасъ сколь можно мѣста повыгоднѣе. Здѣсь крайняя въ сихъ людяхъ нужда; a особливо ежелибы были хорошаго состоянія, a болѣе не пьяницы, я бы чувствительно вамъ былъ обязанъ»[465].

При этомъ послѣднее желаніе такъ пояснялось (въ первоначальной, послѣ зачеркнутой редакціи письма): «чтобъ они были поведенія хорошаго, a больше всего чтобъ не были заняты тою игрою, которая называется пьянствомъ и которая, кажется, хуже всякаго порока, яко отдаляющая нужное и важное довѣpie по должности».

//422

Въ отвѣтъ Арсеньевъ прислалъ прошенія нѣсколькихъ канцелярскихъ служителей, «людей порядочныхъ», какъ онъ свидѣтельствовалъ, но прибавляя, что «такъ какъ они все люди бѣдные и нѣсколько времени живутъ безъ жалованья», то «своимъ коштомъ» доѣхать до Тамбова не могутъ и просятъ назначить имъ пособіе[466]. Державинъ былъ не прочь исполнить это желаніе, только просилъ напередъ объявить этимъ лицамъ, что они на первый случай могутъ быть приняты не иначе какъ въ столоначальники, получающіе въ годъ по 180 p., или въ помощники столоначальниковъ, съ жалованьемъ по 100 p.; но такъ какъ въ Тамбовѣ крайній недостатокъ въ исправныхъ секретаряхъ, то по удостовѣреніи въ ихъ способности къ этой должности, они «съ великимъ удовольствіемъ помѣщены будутъ на секретарскія вакансіи и представлены къ производству въ чины конечно прежде года. Вдругъ дать имъ такія мѣста было бы обидно для тѣхъ, которые теперь занимають тѣ же должности. Надобно, чтобъ они постыдили ихъ (т. е. нынѣшнихъ секретарей) какъ поведеніемъ своимъ, такъ трудами и знаніемъ: въ такомъ случаѣ можно уже не краснѣясь и по справедливости отличить ихъ достоинства»[467]. Переговоры длились до конца года; наконецъ въ ноябрѣ Державинъ просилъ Гудовича сдѣлать объ этихъ лицахъ сношеніе съ герольдіею.

Пополнить недостатокъ канцелярскихъ служителей было однакожъ легче нежели исправить или замѣнить тѣхъ изъ высшихъ чиновниковъ, которые своею медлительностью или недобросовѣстностью тормозили дѣла. Таковъ былъ особенно совѣтникъ уголовной палаты Бѣльскій: на него въ первое же время подана была палатою жалоба, что «онъ медлитъ, не подписывастъ дѣлъ и не отзывается притомъ никакимъ голосомъ»[468]. Державинъ сдѣлалъ ему увѣщаніе и увѣдомилъ о томъ Гудовича. Какъ мы видѣли, и Кострицкій въ письмѣ къ губернатору упомянулъ, что онъ по своему дѣлу нѣсколько разъ напрасно обращался

//423

къ судьямъ, въ томъ числѣ и къ Бѣльскому. Объ этомъ послѣднсмъ ходили по городу очень дурные слухи; разсказывали даже, что онъ былъ приговоренъ къ каторгѣ, но подошелъ подъ милостивый манифестъ; однакожъ не велѣно было опредѣлять его ни къ какимъ должностямъ.

Еще до пріѣзда новаго губернатора Гудовичъ посылалъ Бѣльскаго въ Козловъ съ какимъ-то порученіемъ: тогда этотъ чиновникъ собиралъ на имя намѣстника взятки. Въ слѣдствіе того Гудовичъ частнымъ образомъ черезъ другихъ велѣлъ ему подать въ отставку, a Державинъ предложилъ палатѣ сдѣлать сму выговоръ. Несмотря на то, Бѣльскій оставался на службѣ: тайна такого снисхожденія заключалась въ томъ, что онъ имѣлъ сильныхъ покровителей въ Петербургѣ и опредѣленъ былъ по просьбѣ княгини Вяземской. Когда Державинъ былъ въ Петербургѣ, то Васильевъ показывалъ ему письмо Бѣльскаго, просившаго ходатайствовать о переводѣ его въ намѣстническое правленіе. Убѣдившись въ негодности его, Державинъ теперь сообщилъ все, что зналъ о немъ, Васильеву, прося посовѣтовать ему, «чтобъ онъ унялся отъ своихъ дурныхъ дѣлъ и заслуживалъ бы лучшее о себѣ мнѣніе». Васильевъ благородно отвѣчалъ, что отрекается отъ него: «когда онъ столько дуренъ, то и не заслуживаетъ никакой помощи; вы знаете меня, что я не люблю никогда защищать то, что дурно, a и въ васъ я увѣренъ, что вы напраспо на человѣка не нападете; то и оставляю на волю съ нимъ поступать, какъ долгъ вашъ велитъ». Но Державинъ не рѣшился дѣйствовать по всей справедливости, т. е. «представить въ сенатъ объ отрѣшеніи его», какъ бы слѣдовало по собственному сознанію губернатора[469], и это конечно потому, что за Бѣльскаго были еще и другіе ходатаи: онъ исполнялъ порученія Д. А. Нарышкина по его имѣніямъ; Нарышкинъ за него просилъ, и Державинъ отвѣчалъ, что «поставитъ себѣ за особенное удовольствіе исполнить повелѣніе вельможи и оказывать въ чемъ можно свое уваженіе и отличность г. совѣтнику Бѣльскому»[470].

//424

Надобно однакожъ замѣтить, что въ 1788 году имя Бѣльскаго совершенно изчезаетъ изъ списка служащихъ въ тамбовскихъ присутственныхъ мѣстахъ, и такимъ образомъ Державинъ по-видимому принужденъ былъ отказаться отъ той уступки свѣтскимъ отношеніямъ, которую сдѣлалъ было. Изъ такихъ же внѣшнихъ соображеній онъ долженъ былъ пристроить y себя нѣсколько рекомендованныхъ ему лицъ; напр. по просьбѣ графа Воронцова и кн. Дашковой опредѣлилъ майора Верзилина въ уѣздные стряпчіе, a пo просьбѣ Васильева далъ мѣсто совѣтника уголовной палаты Осипову, женатому на побочной дочери князя Урусова, родственника Вяземскихъ. Какъ человѣкъ ненадежнаго поведенія, Осиповъ порученъ былъ особенному попеченію губернатора, который и принялъ его ласково, но послѣ потерпѣлъ отъ него много непріятностей.

Между тѣмъ Державину не удалось перевести въ Тамбовъ двухъ любимыхъ петрозаводскихъ чиновниковъ: совѣтника Свистунова и состоявшаго прежде при Тутолминѣ, Поспѣлова. Сначала онъ совѣстился предлагать ихъ Гудовичу, «чтобъ не подать ему», писалъ онъ, «ии малѣйшаго подозрѣнія, что я желаю набрать сюда къ должностямъ людей мнѣ предаыныхъ и тѣмъ составить какое-либо свое общество»[471] позднѣе же обстоятельства такъ сложились, что оба лица, какъ увидимъ въ слѣдующихъ отдѣлахъ, получили должности въ Пегорбургѣ.

Здѣсь же кстати укажемъ на шуточное иисьмо, которымъ Державинъ приглашалъ какого-то петрозаводскаго купца (вѣроятно раскольника) перейти въ Моршанскъ на должность купеческаго маклера:

«Архимагиръ страны сей благосклоненъ ти есть, готовитъ ти мѣсго, мѣсто злачно, мѣсто покойно, отнюдуже отбѣже всякая болѣзнь и воздыханіе, a именно въ Тамбовской губерніи при рѣцѣ Цнѣ находится нѣкій новосозидаемый градъ Моршанскъ, идѣже съ нѣкихъ лѣтъ, a паче прошлый годъ стекалося изъ всего царства всероссійскаго великое множество купечества, купли ради хлѣбныя. — Богатство яко рѣка ліется и обращается злата въ торговлѣ

//425

ежегодно около полутора милліоновъ рублей, веліе сокровище! Въ семъ градѣ нуженъ мужъ съ твоими талантами, иже бы былъ свѣдущъ въ письмоводствѣ, въ законахъ искусенъ и трудолюбивъ, въ званіе мытаря, a иначе сказуется, въ должность купеческаго маклера. Аще ты восхощеши, можешь симъ мгновенно быти, для тебя бо единаго мѣсто сіе до отвѣтствія твоего на писаніе сіе оставляется праздно»[472]... и т. д.

Было ли принято это предложеніе, намъ неизвѣстно.

15. СТРОИТЕЛЬНАЯ ЧАСТЬ. ОПИСАНІЕ ГУБЕРНІИ. ЗАБОТЫ О СУДОХОДСТВѢ.

Одна изъ главныхъ заботь Державина касалась строительной части. Поэтому онъ много хлопоталъ о пріисканіи въ окрестностяхъ Тамбова мѣстъ для ломки камня и о доставленіи городу кирпича, лѣса и дровъ. Уже 18-го апрѣля онъ поручилъ коменданту отправить изъ рабочаго дома человѣкъ двадцать колодниковъ въ Кирсановскій уѣздъ для ломки камня; однакожъ на мѣстѣ встрѣтились затрудненія со стороны жителей, увѣрявшихъ, что камия болѣе нѣтъ илй что его можно ломать только зимою. Въ слѣдствіе того губернаторъ самъ ѣздилъ для осмотра бывшей каменоломни, но кажется никакого результата не добился. Замѣтимъ мимоходомъ, что при этомъ случаѣ онъ осмотрѣлъ въ Кирсановѣ присутственныя мѣста и, найдя въ уѣздномъ казначействѣ безпорядки, отдалъ казначея подъ судъ.

Съ самаго пріѣзда въ Тамбовъ Державиыъ сталъ думать о подробномъ топографическомъ («камеральномъ») описаніи губерніи, что, какъ мы видѣли (см. выше стр. 387) было поставлено губернаторамъ въ обязанность. 11-го іюля 1786 г. онъ разослалъ земскимъ исправникамъ всѣхъ уѣздовъ программу такого описанія, т. е. вопросы, по которымъ требовались свѣдѣнія, съ предписаніемъ доставлять отвѣты по частямъ, «дабы не вдруи вамъ, оставя нужнѣйшія по должности вашей дѣлй, заняться симъ препорученіемъ. Сей трудъ сдѣлаетъ вамъ особливую

//426

честь». Далѣе объясненъ былъ самый способъ собиранія свѣдѣній: «въ случаѣ же, когда изъ котораго селенія будуть отвѣтствовать что темно, невразумительно или несоотвѣтственно прямой силѣ вопроса, то въ такомъ случаѣ можете кого-либо изъ засѣдателей вашихъ послать въ то селеніе, и на мѣстѣ, противъ каждаго вопроса, сдѣлать очистку». Въ слѣдствіе этого уже къ началу сентября доставлены были изъ всѣхъ уѣздовъ, кромѣ двухъ (Елатомскаго и Темниковскаго) требовавшіяся свѣдѣнія, по которымъ и было составлено описаніе губерніи.

Съ особеннымъ усердіемъ заботился новый губернаторъ о судоходствѣ рѣки Цны. Въ началѣ мая (1786) онъ командировалъ землемѣра описать берега ея и обстоятельно изслѣдовать, удобенъ ли по ней водяной ходъ отъ Тамбова до Морши, отъ Морши до Мокши и даже до самой Оки. Онъ надѣялся такимъ образомъ улучшить торговлю Тамбова и облегчить привозъ какъ строевого, такъ и дровяного лѣса, въ которомъ тамъ чувствовался великій недостатокъ, a равно и камня, находившагося, по слухамъ, въ большомъ количествѣ по берегамъ Цны ниже Морши. Чтобы удостовѣриться въ этомъ лично, Державинъ, по желанію Гудовича, ѣздмъ въ Моршанскъ. Онъ уже мечталъ объ устройствѣ шлюзовъ на Цнѣ, и въ іюлѣ писалъ Гудовичу: «Вѣчную вы бы имени своему оставили славу открытіемъ судоходства до Тамбова, ибо тогда-то бы сей городъ выстройкою своею могъ бы скоро прійти въ цвѣтущее состояніе, и тѣ самые, которые теперь вымышляютъ крайнія препятствія, ощутили бы великую отъ онаго (судоходства) пользу» *.

Позднѣе Державинъ составилъ по этому предмету записку, для которой вызывалъ въ Тамбовъ елатомскаго мѣщанина. Къ концу года эта записка была готова и чрезъ генералъ-губернатора представлена въ Петербургъ, здѣсь же передана на разсмотрѣніе инженерной комиссіи. По просьбѣ Державина Васильевъ справлялся о ней; одинъ изъ членовъ комиссіи отозвался, «что описаніе весьма хорошо, планы однакожъ недостаточны, ибо сдѣланы не по правиламъ гидраулики и по нимъ никакъ нельзя рѣшиться, затѣмъ что ни паденія, ни быстроты теченія воды не видно, и необходимо надобно для съемки посылать нарочнаго.

//427

До возвращенія княжаго они однакожъ никакого исполненія дѣлать не будутъ. A разсмотря, будутъ дожидаться его; развѣ спроситъ государыня: тогда должны будутъ представить съ своимъ мнѣніемъ»[473]. Это было писано въ то время, когда Вяземскій ѣздилъ въ саратовскій край. Дѣло однакожъ кончилось ничѣмъ. Когда возникла вторая турецкая война, то генералъ-прокуроръ сослался на неимѣніе денегъ для приведенія предположеній тамбовскаго губернатора въ исполненіе.

Мы видимъ, что Державинъ съ величайшею энергіей и при самыхъ лучшихъ предзнаменованіяхъ приступилъ къ отправленію новой своей должности; по всѣмъ отраслямъ управленія закипѣла необыкновенная дѣятельность, которая могла бы привести къ самымъ полезнымъ для края результатамъ, еслибъ не встрѣтились вскорѣ неожиданныя препятствія. Виною были отчасти запальчивость и неосторожность самого губернатора; но нашлись и другія совершенно отъ него не зависѣвшія причины, заключавшіяся въ характерѣ и образѣ дѣйствій лицъ, съ которьми судьба привела его въ соприкосновеніе. Львовъ, хорошо знавшій своего друга, уже въ одномъ изъ первыхъ писемъ своихъ въ Тамбовъ съ плутовскою ироніей замѣтилъ: «Радъ я весьма, что ты Тамбовомъ доволенъ; потому только не очень я зарадовался, что ты и Олонцемъ былъ обрадованъ сначала»[474].

16. ВѢСТИ ИЗЪ ПЕТРОЗАВОДСКА.

Самымъ близкимъ къ Державину человѣкомъ въ Петрозаводскѣ былъ старшій совѣтникъ правленія Свистуновъ: онъ искренно привязался къ губернатору, и, несмотря на перемѣну обстоятельствъ по удаленіи Державина, нисколько не измѣнился въ своихъ чувствахъ къ нему, не присталъ къ его противникамъ, даже не показалъ виду, что въ чемъ-нибудь раздѣляеть ихъ образъ мыслей на его счетъ. За это, разумѣется, ему пришлось дорого поплатиться: его провозгласили главнымъ виновникомъ

//428

ссоры между губернаторомъ и намѣстникомъ; утверждади, что онъ, пользуясь слабымъ характеромъ перваго, лестно вкрался въ его милость и водилъ его за носъ. По переселеніи Державина въ Тамбовъ, между нимъ и Свистуновымъ началась дѣятельная переписка.

При проѣздѣ черезъ Петербургъ, Державинъ усердно рекомендовалъ его своему преемнику Харитону Лукичу Зуеву, который, прибывъ въ Петрозаводскъ, дѣйствительно обласкалъ этого чиновника и выразилъ сожалѣніе, что онъ выходитъ изъ правленія; но это, конечно, еще болѣе возбудило противъ Свистунова злобу и зависть въ его недоброжелателяхъ. Вскорѣ Олонецкую губернію ревизовали сенаторы графъ Ал. Ром. Воронцовъ и A. В. Нарышкинъ. Свистуновъ подробно описалъ своему бывшему начальнику пребываніе ихъ въ Петрозаводскѣ[475]. Сдѣлавъ нѣсколько замѣчаній о разныхъ частностяхъ, ревизоры заявили вообще полное удовольствіе за скорое и правильное теченіе дѣлъ въ присутственныхъ мѣстахъ Олонецкой губерніи, и Свистуновъ восклицаетъ: «Теперь не ясно ли обличилась ложь Тимофея Ивановича, что губернія вся въ такомъ неустройствѣ, что гибнетъ?» Однакожъ Державину и его бывшему подчиненному не могло быть пріятно, что сенаторы остались особенно довольны вице-губернаторомъ и директоромъ экономіи, которые въ глазахъ ихъ вовсе того не заслуживали. Поэтому насчетъ перваго Свистуновъ замѣтилъ: «Скажите жъ мнѣ теперь, — при всемъ томъ, что онъ явно грабилъ,—чтб онъ проигралъ?» Вѣроятно, въ слѣдствіе отзывовъ Тутолмина, графъ Воронцовъ, несмотря на свое расположеиіе къ Державину и на рекомендацію новаго губернатора, не оказалъ особеннаго вниманія Свистунову, который объ этомъ писалъ: «Онъ во все время первый самый вопросъ мнѣ сдѣлалъ; подошедъ ко мнѣ, при всѣхъ сказалъ: «вы были больны?» я отвѣчалъ, «такъ»; тѣмъ нашъ разговоръ и кончился, съ тѣмъ и разъѣхались. Хорошо тому на свѣтѣ жить, за кѣмъ само счастье гоняется. Лишь только сенаторы отъ насъ выѣхали, то на другой или на третій

//429

день Сергѣй Никитичъ (Зиновьевъ, вице-губернаторъ) получилъ копію съ именного указа, что онъ перемѣщенъ въ Петербургъ членомъ въ новоустроящуюся экспедицію строенія дорогъ съ произвожденіемъ жалованья 1875 рублевъ. Онъ теперь такъ радъ, что земли подъ собою не слышитъ. Да кто, полно, не обрадуется, выходя изъ здѣшняго ада?»[476].

Въ этомъ же нисьмѣ Свистуновъ увѣдомилъ, что онъ уже уволенъ сенатомъ и только ждетъ указа о томъ. Однакожъ ему пришлось вынести еще униженіе отъ Тутолмина, пріѣхавшаго въ Петрозаводскъ незадолго передъ Пасхой. Вотъ любопытное описаніе сдѣланнаго намѣстнику пріема. Свистуновъ пишетъ: «Сего апрѣля 9-го ч. Тимофей Ивановичъ къ намъ пріѣхалъ и былъ встрѣченъ со всею имъ желаемою почестію; т. е. за 500 верстъ, въ Каргополь, на встрѣтеніе его высланъ былъ совѣтникъ; потомъ, за 25 верстъ, на первую станцію высланъ былъ другой совѣтникъ, и къ нему жъ въ сотоварищество выпросился самъ волонтеромъ Дмитрій Ивановичъ[477], чтобы тѣмъ болѣе умножить его ассистенсію. При въѣздѣ въ городъ, на градской границѣ, встрѣченъ былъ комендантомъ съ конвоемъ и всѣмъ купечествомъ, и въ препровожденіи всей сей свиты, когда показался онъ въ виду города, то началась пушечная кононада и продолжалась во все шествіе его до самаго дворца, гдѣ при выходѣ изъ кареты онъ и съ супругою принятъ былъ передъ крыльцомъ губернаторомъ и первостепенными чиновниками, и оть того такъ онъ веселъ былъ, что не оставилъ изъяснить своего удовольствія, что онъ сдѣланною ему почестію весьма доволенъ, и говорыъ очень много и благосклонно поодиначкѣ почти со всѣми здѣшними чиновниками, окромѣ меня; меня жъ старался и взглядомъ не удостоить. На другой день праздника, т. е. въ понедѣльникъ, званы были на обѣденной столъ предсѣдатели палатъ и всѣ совѣтники, a меня именно звать не велѣлъ, и такое свое ко мнѣ неблаговоленіе нарочно велѣлъ разславить по всему городу. Подумайте, какъ онъ золъ и малодушенъ, какою мелочью

//430

мстить мнѣ вздумалъ, и тогда, когда со стороны моей во всѣхъ случаяхъ должная къ нему, какъ къ начальнику, почесть соблюдена была, какъ при встрѣчѣ, такъ и въ первый день праздника. Вотъ каково мое здѣсь положеніе: вся чувствуемая имъ къ вамъ ненависть обратилась на одного меня; ибо изо всего города одинъ только я остался таковъ же, каковъ былъ и при васъ. Но это только еще начало его злобы, a что будетъ впередъ не знаю, a я, къ несчастію моему, и понынѣ не могу еще дождаться моего увольненія».

Затѣмъ Свистуновъ описываетъ поведеніе своего товарища, совѣтника Ставискаго; благодаря своему «перевертливому расположенію», онъ успѣлъ такъ понравиться Тутолмину и выставиггь передъ нимъ свои заслуги, что тотъ на обѣдѣ (къ которому Свистуновъ приглашенъ не былъ) успѣхъ ревизіи по намѣстническому правленію приписалъ одному Ставискому и объявилъ себя ему одному обязаннымъ, тѣмъ болѣе что «по соображенію службы нашей не надѣялся, чтобы правленіе въ состояніи было такъ отлично представить себя ревизорамъ»[478].

Позднѣе положеніе Свистунова сдѣлалось невыносимымъ, какъ видно изъ письма его отъ 25-го мая. Тутолминъ всячески гналъ его за приверженность къ Державину: «неоднократно при собраніи всѣхъ здѣшнихъ чиновниковъ», сказано въ этомъ письмѣ, «начиналъ онъ порочить васъ въ отправленіи вашей должности и въ томъ всю вину относилъ на одного меня» и т. д. «О, Боже мой, какъ злоба людская нагла !.. Еслибы я тогда, когда вы были здѣсь, старался только лестью вкрасться въ вашу благосклонность, не чувствуя въ душѣ моей истинной къ вамъ привязанности, то что бы меня теперь оставляло такъ твердо и постоянно къ вамъ приверженнымъ и для чего бы я, такъ же какъ и прочіе, не могъ перевернуться и, согласясь съ злодѣями вашими, обще съ ними ругать и поносить васъ, какъ они поносятъ, еслибы я дѣйствигельнаго въ душѣ моей не имѣлъ отвращенiя отъ столь гнусной подлости? Потомъ г. Ставинскiй, желая болѣе угодить ему, началъ меня вездѣ ругать и, всячески злословя,

//431

всѣхъ уговаривать, чтобы никто со мною не знался и въ домъ ко мнѣ не ходилъ, если не хочетъ подвергнуть себя гнѣву его высокопревосходительства»...[479].

Въ то время Свистуновъ не подозрѣвалъ, что Тутолминъ придумалъ противъ него еще болѣе серіозное средство мщенія: подалъ на него жалобу въ сенатъ; въ сентябрѣ Державинъ благодарилъ графа А. П. Шувалова за покровительство Свистунову и «избавлеиіе его оть уголовной палаты по неправедной жалобѣ, правительствующему сенату принесенной на него (говорилъ Державинъ) изъ недоброхотства ко мнѣ отъ Тимофея Ивановича»[480].

Между тѣмъ, въ ожиданіи своего увольненія, Свистуновъ взялъ отпускъ въ Петербургъ. Державинъ просилъ за него Воронцова и, упоминая о взведенныхъ на него клеветахъ, такъ между-прочимъ опровергалъ ходившіе толки: «Пусть я дуренъ, худое имѣю воспитаніе и бѣшеную голову, но только разсудка отъ меня, думаю, никто отнять не можетъ. Какъ же могъ Свистуновъ водить меня за носъ и дѣлать изъ меня что ему угодно, a особливо разстроивать съ генералъ-губернаторомъ противъ моей и своей пользы? Словомъ, поелику многимъ я извѣстенъ, то надобно было недоброжелателямъ моимъ, отвративъ отъ себя, взвесть на кого-нибудь причину нашсго несогласія; a онъ былъ мнѣ преданъ и имѣетъ душу непремѣнчивую, то и устремились удары мести на него, безсильнаго и мало еще извѣстнаго, поелику со мною, по покровительству моихъ благодѣтелей, немогла злоба ничего сдѣлать. Будьте милостивы, в. с., и удостойте его вашего покровительства по благотворительному свойству души вашей: какъ вы многимъ въ несчастіяхъ и въ таковыхъ худыхъ обстоятельствахъ помогали, то заставьте и его быть вамъ благодарнымъ и прославлять ваши добродѣтели»[481].

Наконецъ, въ исходѣ іюля, Свистуновъ получшъ давно ожидаемое увольненіе отъ должности. Еще до того Державинъ намѣревался перевести его совѣтникомъ же въ Тамбовъ и представитъ

//432

о немъ Гудовичу записку. Эта бумага объясняетъ настоящую причину гоненія Свистунова Тутолминымъ. Во время объѣзда Державинымъ губерніи, намѣстникъ прислалъ изъ Архангельска предложеніе, чтобы прокуроръ, привимая на его предложенія резолюціи отъ вице-губернатора, сообщалъ ихъ совѣтнику. Свистуновъ, находя это противузаконнымъ, такъ какъ губернаторъ оставался въ губерніи, — донесъ объ этомъ Державиыу на разрѣшеніе. «Тимофей Ивановичъ», говоритъ Державинъ, разгнѣвался, что по намѣренію его исполнить не удалось; a для того, не смогши противъ меня, обратилъ все мщеніе на Свистунова: писалъ въ сенатъ и просилъ объ отрѣшеніи и судѣ его, жалуяся, что онъ его не послушалъ и отнесъ его предложеніе якобы ко мнѣ на ревизію. Сенатъ, видя несообразное требованіе и ощутительную привязку, приказалъ Тимофею Ивановичу взять съ Свистунова противъ его жалобы объясненіе и доставить къ нему на разсмотрѣніе. Т. И. объясненія не взялъ, для того что оно по законамъ было бы не въ его пользу. A наконецъ, по просьбѣ Свистунова на 4 мѣсяца въ отпускъ, не представлялъ долго сенату, и притѣсняя его всячески, длилъ съ декабря по май. Свистуновъ, видя страшное гоненіе, долженъ былъ принимать мѣры, къ осторожности служащія, a для того, какъ онъ и въ самомъ дѣлѣ не здоровъ, репортуяся больнымъ, не выходилъ съ полгода съ квартеры по самый его въ Петербургъ отпускъ»[482].

Однакожъ перемѣщеніе Свистунова въ Тамбовъ не состоялось. Предвидя, что Державинъ и на этомъ мѣстѣ долго не останется, онъ предпочелъ искать службы въ Петербургѣ и принятъ былъ Дашковою въ совѣтники Академіи наукъ, гдѣ такімъ образомъ сдѣлался однимъ изъ преемниковъ Козодавлева. Хотя онъ и не получалъ довольно долго полнаго жалованья по этой должности, онъ все-таки дорожилъ ею и старался всѣми силами «сыскивать благоволеніе княгини Екатерины Романовны, дабы», писалъ онъ Державину, «не дать ей случаю сказать и обо мнѣ то же, что оиа говоритъ объ Эминѣ и Грибовскомъ, что вы, по

//433

доброй вашей душѣ, въ выборѣ людеи ошибаетесь, и съ довѣренностью вашею часто попадаете на людей лѣнивыхъ, вѣтренныхъ и много о себѣ мыслящихъ»[483]. Любопытны совѣты, которые по этому поводу Державинъ даетъ своему бывшему подчиненному. Они показываютъ, какъ хорошо онъ понималъ и княгиню Дашкову, и житейскую мудрость извѣстнаго рода: «Стерегитесь, ради Бога, что-нибудь въ трудахъ вашихъ брать на себя, a относите все, a особливо публично, единственно къ ней, и не оставьте отдавать справедливость ея достоинствамъ, это ей пріятно. Шарпинскій (также служившій при Дашковой), я знаю, что опасенъ, но вы не преставайте y нея быть чаще и тѣмъ всѣ его интриги пресѣкайте. Впрочемъ, я знаю время, когда за васъ попросить, ежели паче чаянія продлится, что она вамъ долго полнаго жалованья давать не будетъ. Она конечно вамъ не оставитъ сдѣлать добро, ежели хорошенько узнйете вы ея нравъ и угодите. Козодавлевъ въ одинъ годъ чрезъ нее получилъ полковничій чинъ, полное жалованье и отъ государыни изрядную съ брильянтами табакерку»[484].

До переѣзда своего въ Петербургъ, Свистуновъ служилъ Державину посредникомъ въ сношеніяхъ его съ Петрозаводскомъ, гдѣ y поэта были кредиторы и должники, гдѣ еще оставалась значительная часть его имущества въ мебели и всякой домашней утвари. Мебель была запродана новому губернатору, который однакожъ долго не платилъ за нее, a Державинъ, несмотря на всегдашнее свое безденежье, не хотѣлъ его безпокоить. Въ одномъ изъ писемъ къ Свистунову онъ такъ выразимся о своимъ преемникѣ: «Я васъ предувѣдомлялъ, что онъ честный и умный человѣкъ, и сверхъ того мнѣ объ немъ его физіономія много хорошаго изъяснила, a вы знаете , что я внутреннимъ моимъ предчувствіемъ не слишкомъ много въ заключеніи объ людяхъ ошибался»[485].

Въ то время, какъ Державина поносили враги его въ Петрозаводскѣ,

//434

многіе изъ тамошнихъ жителей жалѣли о его удаленіи; одинъ изъ прежнихъ его подчиненныхъ писалъ ему изъ Архангельска: «Сколько мнѣ извѣстно изъ писемъ моихъ пріятелей и пріѣзжающихъ сюда изъ Петербурга морскихъ офицеровъ, всѣ честные люди въ Петрозаводскѣ и дѣлой Олонецкой губерніи поселяне, лишась въ особѣ вашей милостиваго начальника, ихъ благодѣтельствовавшаго, чувствуютъ уронъ свой въ полной силѣ»[486]...

Подобно Свистунову, бывшіе подчиненные Державина Эминъ и Грибовскій вслѣдъ занимъ оставили губернію. Въ началѣ 1786 года мы находимъ Эмина уже въ Петербургѣ, и 1-го февраля онъ былъ опредѣленъ Дашковою въ канцелярію Академіи наукъ; но не долго занималъ онъ эту должность и разстался съ своею начальницею не дружелюбно. Она поручила, ему принять участіе въ занятіяхъ по составленію академическаго словаря, но ему это дѣло показалось недостойнымъ его: онъ пересталъ являться на службу и написалъ грубое письмо къ секретарю академіи Лепехину. Призванный къ княгинѣ, онъ въ оправданіе свое сказалъ, что «очень огорченъ былъ сею египетскою работою, за которою онъ себя потерять долженъ, и что онъ имѣетъ такія способности, что въ лучшее употребленъ быть можетъ, нежели эта бездѣлица. Княгиня ему желала лучшаго счастья въ другой службѣ; онъ очень скоро то и исполнилъ, и, пріѣхавъ къ ней (въ мундирѣ) на дачу, когда ея не было дома, велѣлъ сказать, что онъ перешелъ въ драгунскій полкъ и съ княгиней пріѣхалъ прощаться». Такъ со словъ Дашковой писала Державину жена Свистунова; вскорѣ и сама княгиня разсказала ему объ этомъ поступкѣ Эмина, приведя его отзывъ, что «должность его при Россійской академіи человѣку быстраго ума скучна и невмѣстна». Считая себя талантливымъ писателемъ, Эминъ въ это самое время напечаталъ свою комедію Мнимый мудрецъ, въ которой публика, зная отношенія автора къ Державину, приписывала послѣднему нѣкоторыя сцены. Пославъ ее своему покровителю въ Тамбовъ, Эминъ писалъ ему: «Колесо счастія я смазалъ дегтемъ

//435

случайности; я теперь квартермистръ казанскаго кирасирскаго полку и первый фаворить перваго фаворита большого фаворита. Вы меня конечно не поймете: я любимъ Львовымъ (Сергѣемъ Лаврентьевичемъ), который любимъ его свѣтлостію (Потемкинымъ). Сейчасъ ѣду съ нимъ въ Ригу». На письмо Дашковой Державинъ отвѣчалъ: «Весьма сожалѣю о дерзкомъ поступкѣ  Эмина[487]: что дѣлать? когда люди не умѣютъ сохранять своего счастія и, мечтая выше мѣръ о своихъ достоинствахъ, стремятся на воздухъ, — ихъ обыкновенная участь паденіе; но я, кажется, чистосердечно вашему сіятельству доносилъ, что онъ имѣетъ остроту, но запрометчивъ и дерзокъ; никто его лучше не накажетъ, какъ онъ самъ себя, что отъ тихаго и спокойнаго пристанища пустился въ волненіе»[488].

Незадолго передъ тѣмъ въ Петербургѣ пріобрѣла большую извѣстность басня Эмина Силъная рука владыка, написанная на Тутолмина въ защиту Державина и на переводъ послѣдняго въ Тамбовъ. Разумѣется, что она тогда ходила въ рукописи; въ печати явилась она не прежде 1801 года (въ альманахѣ Правдолюбецъ). Здѣсь Тутолминъ представленъ волкомъ, Державинъ овечкою, сенаторы и во главѣ ихъ Вяземскій-медвѣдями, наконецъ императрица, подъ защиту которой овца прибѣгаетъ, выведена подъ именемъ льва. Въ этой баснѣ разсказывается, что волкъ не взлюбилъ овечку за то, что къ ней были благосклонны

«Самъ Левъ и ближніе его____

«Волкъ, y овцы от]ѣвши хвостъ и уши,

«Предъ судъ медвѣдей самъ предсталъ»

и принесъ имъ жалобу:

«Овечка кроткая____

«Когда-то разъ

«Меня, взбѣсясь, боднула рогомъ въ глазъ,»

//436

почему волкъ и просилъ наказать ее:

«И какъ кто судъ держалъ весь въ лапѣ» (т. е. Вяземскій),

«Тотъ былъ ему и сватъ

«И братъ, —

«Вмигъ дѣло стало въ шляпѣ !...

«Тотчасъ

 «Къ овцѣ указъ

«Наслали судьи знамениты:

«Безчестье, проѣсти и волокиты

«Овца чтобъ волку заплатила. —

«Овечку эта вѣсть сразила»...

Невинная между-прочимъ отвѣчаетъ:

«Теряюсь въ мысляхъ и не постигаю:

«Какъ я рогатой сочтена?...

«Или законы суть такая хитра сѣть,

«Въ которой лишь овца безсильна увязаетъ,

«А волкъ, ее прервавъ, свободно пролѣзаетъ?...

«Угодно ли овцѣ вамъ будетъ предложить

«Предъ судъ предстать

«И дать

 «Овечкѣ съ волкомъ ставку?»—

«Плутяга волкъ, смекая дѣломъ,

«Что ежели оправится овца,

«Тогда доѣдутъ молодца»,...

собралъ звѣрей въ свидѣтели своей ссоры съ овцой

«И насулилъ всѣмъ золотьм горы».

Звѣри клялись всѣми богами, что овца дѣйствительно бодала ихъ, что имъ ужъ и самимъ плохо жить съ нею:

«Овца и ихъ рогами бьетъ и мучитъ...

«Овца, хотя и хлѣбосолка,

«Искуства въ свѣтѣ жить не знала

«И съ задняго крыльца къ медвѣдямъ не ѣзжала.,

//437

«A волкъ и такъ и сякъ

«Къ судьямъ ужъ забѣгалъ».

Сутяга, волчій сватъ, представилъ судьямъ:

«Понеже де въ обидѣ

«Овцы реченной вышесказанному волку,

«Свидѣтелей въ приказномъ видѣ

«Ужъ болѣе числа указнаго скопилось»,

то лучше истиннымъ признать рѣшеніе совѣта, дать овцѣ строгій выговоръ и требовать отъ нея подробнѣйшаго отвѣта.

«Тогда овца смекнула,

«Что истины вѣсы неправда пошатнула:

«Прибѣгнула къ престолу

«И съ сродной кротостью овечью полу

«Царя звѣрей просила».

Великій Девъ, узнавъ, что овда въ судѣ была признана рогатою, благоволилъ —

«Овечку перевесть на тихіе луга»,

т. е. перевести Державина въ другую губернію *.

Эту басню не разъ припоминали друзья Державина въ перепискѣ съ нимъ. Такъ Н. И. Ахвердовъ, впослѣдствіи бывшій кавалеромъ при великихъ князьяхъ Николаѣ и Михаилѣ, писалъ ему въ августѣ 1786 года: «Я васъ зналъ всегда любящимъ дѣлать добро и исполнять должности свои въ тишинѣ и безъ шума, и для того могу васъ поздравить съ нынѣшнимъ вашимъ положеніемъ. Овечка, на тихіе луга переведенная, кажется пасется съ врожденною ей скромностію и добросердіемъ въ мирѣ и добромъ союзѣ со всякаго рода звѣрьми и звѣрками. Сіе заключаю изъ тогo, что не слышно здѣсь ни реву волчьяго, ни пищанія крысъ, ниже ядовитыхъ и лукавыхъ змій шипѣнія. Сколь было бы спасительно для всѣхъ родовъ добрыхъ и невинныхъ звѣрей, еслибы между ими, судьбами и промысломъ Всевышняго,

//438

находилось побольше и почаще овечекъ съ рогами, которыя бы, въ защиту себѣ и другимъ выбадывая глаза волкамъ, оставляли хищнымъ звѣрямъ, надменнымъ силою своею, примѣры для содроганія:

«Пасись, овечка дорогая,

На жесткихъ правоты лугахъ

И, сердца пламень уголяя

Невинной честности въ струяхъ,

Ищи ты счастія въ себѣ;

Посѣй, примѣромъ научая,

Звѣрей тамбовскихъ ты въ душахъ

Желанье слѣдовать тебѣ».

Нѣсколько позже другой пріятель поэта, Небольсинъ, такъ выражался въ письмѣ къ нему: «П. В. Неклюдовъ, яко любитель большого города образа жизни, выдержалъ бы съ вами сильный споръ, приведя въ примѣръ случай недавно на тихихъ лугахъ ставшійся, чрезъ который разнесено здѣсь, что тамъ при паствѣ смирненькихъ овечекъ есть видно собаки, которыхъ лай по вѣтру дошелъ до ушей звѣрей хищныхъ во вредъ добраго пасгуха, будто онъ пристрастно овечекъ пасетъ: сгоняя однѣхъ съ нивъ, доставляетъ другимъ неправильно; хотя тоть лай ложнымъ всѣ пріемлютъ, однако и то правда, что по отдаленности отъ селенія въ чистыхъ поляхъ пастуху нужна болѣе предосторожность, дабы волки и волченята не могли пастуху вредъ сдѣлать». Въ бумагахъ Державина сохранился любопытный черновой отвѣтъ на это увѣдомленіе, имъ самимъ однакожъ и зачеркнутый: «за дружеское ваше письмо», было тутъ сказано, «въ которомъ вы увѣдомляете о злорѣчіи насчетъ овцы, что будто она козловъ и ословъ выгоняетъ съ покойныхъ луговъ и отдаетъ оныя другимъ, покорнѣйше васъ отъ всего сердца моего благодарю»[489].

Слухи, на которые намекается въ этой перепискѣ, найдутъ разъясненіе въ послѣдующихъ разсказахъ.

//439

17. ДѢЛО ПО КЛЕВЕТѢ САТИНА. ЗАГРЯЖСКІЙ.

Въ селѣ Конопляновкѣ, Кирсановскаго уѣзда, жилъ богатый помѣщикъ, капитанъ Михайла Ларіоновичъ Сатинъ, старикъ, извѣстный своею буйною и нетрезвою жизнью. Незадолго до пріѣзда Державина въ Тамбовъ, Сатинъ составилъ духовную въ пользу двухъ, прижитыхъ съ крѣпостною женщиной незаконныхъ дѣтей своихъ, по имени Марковыхъ[490]. При этомъ онъ показалъ, чго родственникъ его, жившій также въ Тамбовской губерніи, генералъ - майоръ Iосифъ Сатинъ утвердилъ это распоряженіе своимъ согласіемъ и свидѣтельствомъ. Ho по вступленіи Дерзкавина въ должность губернатора генералъ Сатинъ заявилъ намѣстническому правленію, что это показаніе—безстыдная ложь, и просилъ: тѣхъ незаконныхъ дѣтей въ родство Сатиныхъ не включать и «не безчестить тѣмъ фамилію»[491].

Законными наслѣдниками капитана Сатина были: племянникъ его, полковникъ Николай Никол. Кормилицынъ, стоявшій съ полкомъ своимъ въ Тамбовской же губерніи, и внукъ, подполковникъ Василій Алексѣевичъ Зайцовъ, числившійся капраломъ въ корпусѣ кавалергардовъ, и слѣдовательно сослуживецъ Мамонова, жившій въ Петербургѣ. Державинъ былъ уже прежде знакомъ съ обоими и обѣщалъ имъ свое содѣйствіе въ ихъ домогательствѣ наслѣдовать имѣніе капитана Сатина. Для этого онъ вызвалъ послѣдняго въ Тамбовъ и, опираясь на заявленіе родственника его, генерала, уговорилъ старика перемѣнить свое распоряженіе, объявивъ своими наслѣдниками племянника и внука. Михайла Сатинъ пригласилъ ихъ къ себѣ въ деревню и отдалъ одно имѣніе Кормилицыну, a другое Зайцову, при чемъ въ то же время отпустилъ всѣхъ своихъ дворовыхъ людей на волю.

//440

Но потомъ онъ раскаялся въ этомъ поступкѣ и вмѣстѣ съ Марковыми сталъ разглашать, что Державинъ бранью и угрозами вынудилъ y него новое распоряженіе, радѣя за Кормилицына по любовной связи съ его женою. Въ іюлѣ 1786 г. отправлена была къ государынѣ жалоба на Державина, въ которой между-прочимъ было сказано, что онъ для принужденія Сатина держалъ его подъ карауломъ и грозилъ какъ его самого, такъ и незаконныхъ его дѣтей посадить въ смирительный домъ. При этомъ слѣдуетъ замѣтить, что жалоба эта писана была въ Саратовѣ по порученію тамошняго губернатора Поливанова, которому хотѣлось за дешевую цѣну пріобрѣсти отъ Марковыхъ имѣніе Сатина. Для вѣрнѣйшаго успѣха жалобы одинъ изъ Марковыхъ поѣхалъ въ Петербургъ съ новыми подробностями гнусной клеветы; враги Державина старались «вытащить» туда и самого старика, но это имъ однакожъ не удалось. Императрица приказала Гудовичу произвести слѣдствіе. Капитанъ Сатинъ извѣстенъ былъ всей губерніи своимъ зазорнымъ поведеніемъ; сосѣди его хорошо знали, что онъ съ ранняго утра бывалъ «въ шумствѣ», нерѣдко выѣзжалъ въ такомъ видѣ на базаръ, многимъ «дѣлалъ привязки» и многихъ приказывалъ бить своимъ людямъ. Самъ генералъ Сатинъ не скрывалъ, что буйный родственникъ его заставлялъ свою дворню стрѣлять въ его домъ залпами дроби и, поймавъ на дорогѣ людей его, сѣкъ ихъ плетьми И приказывалъ выкалывать имъ глаза. Поэтому генералъ-губернаторъ, и безъ того считавшій капитана Сатина чуть не сумасшедшимъ, легко могъ убѣдиться въ истинѣ. По подробномъ изслѣдованіи всѣхъ обстоятельствъ, онъ нашелъ Державина не виновнымъ, и въ рапортѣ императрицѣ (отъ 18-го сент. 1786) не только вполнѣ оправдалъ своего губернатора, но и просилъ ему защиты, отдавая справедливость его заслугамъ и трудолюбію; вмѣстѣ съ тѣмъ онъ представилъ объ утвержденіи за Кормилицынымъ и Зайцовымъ отданныхъ имъ деревень. Во время подачи Сатинымъ жалобы, Львовъ отсутствовалъ изъ Петербурга по командировкѣ, о которой будетъ сказано ниже. Узнавъ объ этомъ дѣлѣ изъ писемъ своего друга, онъ поспѣшилъ воротиться и, пріѣхавъ въ октябрѣ, писалъ Державину:

//441

«Я тотчасъ старался узнать, что здѣсь толкують, и мнѣ насказали Богъ знаетъ что въ твою невыгоду; побѣжалъ я съ изъясненіями къ графу Алекс. Романовичу (Воронцову) и имѣлъ наконецъ удовольствіе не разъ уже отъ него слышать обѣщаніе на просьбу мою, что сего ложнаго доносу безъ взысканія, a тебя безъ удовольствія конечно не оставятъ. Графъ А. Андр. (Безбородко) сегодня то же мнѣ сказалъ, говоря еще къ тому, что дѣло сіе сдѣлало тебѣ больше добра, нежели зла, въ слѣдствіе донесенія Ивана Васильевича государынѣ»[492].

Державинъ между тѣмъ чрезъ Безбородку просилъ удовлетворенія и обстоятельнаго изслѣдованія причины, побудившей Сатина къ такой клеветѣ, и затѣмъ «гласнаго передъ публикою оправданія»[493]. Просьба эта не имѣла послѣдствій.

Вскорѣ y капитана Сатина возникло новое дѣло, любопытное между-прочимъ по распоряженіямъ губернской администраціи и по высказанному о нихъ сужденію одного изъ петербургскихъ вельможъ. Неизвѣстно, по какому поводу, Сатинъ заманилъ къ себѣ въ домъ однодворца Свиридова и едва не до смерти высѣкъ его «ѣздовыми кнутьями». По рапорту кирсановскаго земскаго суда въ намѣстническое правленіе, Державинъ донесъ о томъ Гудовичу, объясняя, что онъ не принялъ никакихъ другихъ мѣръ, даже не поручилъ этого дѣла «въ особое замѣчаніе стряпчему», дабы неподать виду, что онъ притѣсняетъ Сатина за принесенную жалобу. Одновременно съ толками о новомъ подвигѣ этого стараго буяна, родственникъ жены его Леонтій Магницкій (отецъ извѣстнаго попечителя) принесъ генералъ-губернатору жалобу на дурное съ нею обращеніе мужа. Гудовичъ предложилъ намѣстническому правленію произвести изслѣдованіе, a правленіе передало это порученіе кирсановскому предводителю дворянства Сабурову, который вмѣстѣ съ сосѣдними дворянами и отправился въ домъ обвиняемаго для допроса жены его. Правленіе, недовольное такимъ распоряженіемъ, сдѣлало Сабурову выговоръ и поручило губернскому предводителю Панову о поведеніи

//442

Сатина «пристойнымъ образомъ, съ лучшею осторожностью, собрать отъ дворянъ яснѣйшія, сколько можно, извѣстія». Въ слѣдствіе этого губернскій и уѣздный предводители истребовали отъ дворянъ письменные отзывы. 11 человѣкъ подтвердили извѣстные отзывы о Сатинѣ, шестеро же, «хотя и не сдѣлали огласки о худомъ его поведеніи, но ничѣмъ его и не одобрили, a отозвались невѣдѣніемъ». Правленіе, имѣя въ виду, что по силѣ манифеста (21-го апрѣля 1787 г.), иногда молчаніе выражаетъ больше нежели всѣ разговоры, нашло, что сдержанность шести дворянъ не говоритъ въ пользу Сатина, и потому опредѣлило предписать дворянской опекѣ, выбравъ опекуновъ, взять имѣніе жены Сатина въ опеку. Однакожъ Державинъ, по извѣстной непріязни къ нему Сатина, предложилъ: не приводя этого приговора въ исполненіе, представить дѣло на усмотрѣніе намѣстника. Вслѣдъ затѣмъ онъ обратился къ графу A. Р. Воронцову, съ просьбою сказать объ этомъ опредѣленіи свое мнѣніе. Отвѣть Воронцова, стоившій ему много труда и передѣлывавшійся нѣсколько разъ (изъ чего видно, какое важное значеніе придавалъ ему просвѣщенный вельможа), такъ замѣчателенъ, что долженъ почти весь быть приведенъ здѣсь дословно: «Какъ вы желали знать мнѣніе мое о сдѣланномъ y васъ по дѣлу Сатина, то по обыкновенной моей чистосердечности, a особливо въ разсужденіи тѣхъ, съ коими я дружбою обязанъ, какъ съ вами, скажу откровенно, что въ семъ случаѣ, кто бы и не предувѣдомленъ былъ о дѣлѣ семъ по жалобамъ Сатина и Марковыхъ, но читавъ уже опредѣленіе намѣстшческаго правленія, не могъ бы не сдѣлать заключенія о недоброжелательствѣ къ нему, a можно сказать, и о притѣсненіи, Сатину сдѣланномъ, какъ-то обыски и распросы о немъ и также женѣ его учиненные совсѣмъ не въ принадлежащемъ дѣлѣ до намѣстническаго правленія, a единсгвенно по требованію одного изъ ея родственниковъ, умалчивая, что во внутренное хозяйство и подробности сожитія мужа съ женою есть ли будутъ такимъ образомъ начальники губерній вмѣшиваться, то выдутъ произвольныя инквизщіи, отнюдь не сходныя съ образомъ мыслей Государыни, ни съ властію, данной намѣстническому правленію; да и законы въ опредѣленіи

//443

сего правленія истолкованы совсѣмъ превратно, какъ то манифестъ 21-го апрѣля, что и молчаніе означаетъ болѣе вины преступника, нежели иного разговоры, a въ манифестѣ именно сіе сказано болѣе ко оправданію какого-либо преступника, a не къ обвиненію его. Мнѣ Сатинъ не подалъ никакого особаго случая заступаться за него, да онъ мнѣ и не знакомъ, a я вступаюсь здѣсь для того только, что трогается тутъ личная безопасность и спокойствіе каждаго, ибо содѣланное съ нимъ можетъ случиться и съ другими, a потому и жить никому нельзя будетъ въ своихъ деревняхъ. По симъ уваженіямъ, естьлибы означенный Сатинъ здѣсь о томъ просить сталъ, то я считалъ бы долгомъ за него по справедливости ходатайствовать, конечно не лично для него, но дабы упредить или воздержать, чтобъ впредь правленія, губернаторы или генералъ-губернаторы не присвоивали себѣ того, что имъ не дано. Я радуюсь, что сіе опредѣленіе, по приказу Ивана Васильевича, остановлено въ исполненіи своемъ, ибо оно упредитъ жалобу Сатина, которую здѣсь конечно бъ уважили. Примите сіе чистосердечное примѣчаніе знакомъ моей дружбы къ себѣ, a сверхъ того желанію моему, чтобъ установленіе, толь полезное для спокойствія общества, каково учрежденіе о губерніяхъ, въ прямомъ своемъ смыслѣ сохраняемо и исполняемо было»[494].

Въ то время, когда противъ Державша строились описанныя козни, была y него еще непріятная исторія, виновникомъ которой былъ человѣкъ почти въ томъ же родѣ, какъ капитанъ Сатинъ. Это былъ И. А. Загряжскій, командиръ одного изъ полковъ, стоявшихъ въ Тамбовской губерніи при предмѣстникахъ Державина. Онъ не только забиралъ y сельскихъ жителей безденежно все нужное для полка, не только дѣлалъ то, «что не позволено войскамъ даже и въ чужихъ земляхъ», но наряжалъ на работу въ свое село Куровщину (Кирсановскаго уѣзда) человѣкъ по тысячѣ и болѣе крестьянъ, требуя, чтобы они привозили съ собою на постройки свой лѣсъ и лучшія свои избы, при нихъ же или даже или самими по его приказанію разобранныя. Бѣдные и безъ

//444

того уже терпѣвшіе разореніе и обремененные недоимками поселяне прибѣгали толпами подъ защиту начальника, но отсылаемы были къ тому же Загряжскому для требованія себѣ удовлетворенія, «а онъ», по выраженію Державина, «довольствовалъ ихъ плетьми». Незадолго до пріѣзда Гаврилы Романовича полкъ этотъ переведенъ былъ на Кавказъ, но тамъ безпокойному командиру его не понравилось: онъ отпросился въ отпускъ, и теперь, уже въ чинѣ генералъ-майора, опять явился въ Тамбовскую губернію. Возобновивъ здѣсь свои прежнія проказы, онъ между прочимъ переманилъ къ себѣ губернскаго машиниста, держалъ его силой и заставлялъ работать въ своемъ селѣ. Но Державинъ не захотѣлъ по примѣру своихъ предшественниковъ мирволить буяну и сталъ энергически требовать возвращенія машиниста. Когда же Загряжскій все-таки не отпускалъ его, то губернаторъ отрядилъ въ село сперва капитана-исправника, a потомъ весь земскій судъ съ порученіемъ настоять на исполненіи требованія. Взбѣшенный генералъ нагряпулъ въ Тамбовъ, скакалъ по улицамъ съ заряженными пистолетами и обнаженной саблей, ругалъ и стращалъ Державша въ домахъ, куда ѣздилъ, и подстерегалъ его ночью, чтобы по-своему расправиться съ нимъ. Наконецъ, видя, что все это ни къ чему не ведетъ, онъ прислалъ къ губернатору офицера съ вызовомъ на дуэль. Но тотъ, считая все это «сумасброднымъ донкиш отствомъ», a дуэль «дурачествомъ» несовмѣстнымъ съ сго положеніемъ, велѣлъ сказать генералу, что если онъ имѣетъ до него надобность, то можетъ — по частному дѣлу — объясниться съ нимъ y него на дому, a пo казенному—въ намѣстническомъ правленіи. Недовольный такимъ отвѣтомъ, Загряжскій поскакалъ въ Рязань къ генералъ-губернатору, но, и тамъ ничего не добившись, распустилъ слухъ, что ѣдетъ въ Кіевъ принести жалобу Потемкину. Чтобы предупредить его наговоры, Державинъ написалъ къ своему родственнику, бывшему екатеринославскому губсрнатору Синельникову, прося его обнаружить клевету и объясняя, какъ для этого слѣдуетъ дѣйствовать[495]. Года черезъ два, когда Державшу опять угрожала бѣда,

//445

мы видимъ Загряжскаго въ союзѣ съ его врагомъ, вице-губернаторомъ Ушаковымъ, который на имя этого генерала отправляетъ въ Петербургъ 20,000 руб. Уѣзжая передъ тѣмъ изъ Тамбова, Загряжскій хвалился, «что добиваться будетъ возвратиться туда губернаторомъ».

18. ОТКРЫТІЕ НАРОДНАГО УЧИЛИЩА.

Время назначенія Державина тамбовскимъ губернаторомъ было знаменательною эпохой въ исторіи просвѣщенія Россіи. Екатерина II посвятила нѣсколько лѣтъ соображеніямъ по важному вопросу о введеніи общей системы народнаго образованія, и теперь предстояло осуществленіе придуманныхъ мѣръ. На долю Державина выпала честь быть однимъ изъ дѣятельныхъ участниковъ въ этомъ достопамятномъ дѣлѣ. Мысль о заведеніи въ Россіи, по примѣру западной Европы, училищъ разныхъ разрядовъ давно занимала императрицу. Въ 1773 и 1774 г. она часто бесѣдовала объ этомъ предметѣ съ пріѣхавшими въ Петербургъ французскими писателями Гриммомъ и Дидро и впослѣдствіи получила отъ нихъ составленныя ими, по ея желанію, записки о томъ[496].

Въ «учрежденіи о губерніяхъ», обнародованномъ 7-го ноября 1775 года, «попеченіе объ установленіи и прочномъ основаніи народныхъ школъ» возложено было на вновь образованные приказы общественнаго призрѣнія. Они обязаны были заводить училища сначала во всѣхъ городахъ, a потомъ и въ многолюдныхъ селеніяхъ для всѣхъ, кто добровольно пожелаетъ учиться. Но, при совершенномъ недостаткѣ и учителей и учебныхъ пособій, отъ названныхъ приказовъ въ первое время нельзя было ожидать успѣшной дѣятельности.

Учрежденіе школъ то въ томъ, то въ друтомъ городѣ могло зависѣть только отъ случайныхъ обстоятельствъ. Въ Петербургѣ первая народная школа возникла подъ именемъ Исакіевскаго

//446

училища въ 1781 году на средства собственнаго Кабинета. «Нѣтъ сомнѣнія», сказано было въ указѣ, данномъ по этому случаю, «что въ прочихъ частяхъ города, обитатели, по мѣрѣ состоянія своего, не отрекутся содѣйствовать пользѣ согражданъ своихъ». Въ самомъ дѣлѣ, въ томъ же году появилось въ Петербургѣ еще шесть народныхъ училищъ[497].

Рѣшительное вліяніе на ходъ этого дѣла имѣли бесѣды государыни съ Iосифомъ II, пріѣхавшимъ въ 1780 году въ Могилевъ на свиданіе съ нею. Онъ ознакомилъ ее съ образцовымъ устройствомъ народныхъ училищъ, незадолго до того основанныхъ въ австрійскихъ владѣніяхъ, и лично сообщилъ ей учебники, изданные предварительно-учрежденною тамъ комиссіею училищъ. Планъ организаціи учебныхъ заведеній, осуществленный Маріей Терезіей, съ нормальными школами во главѣ, такъ понравился Екатеринѣ, что она рѣшилась примѣнить его къ Россіи. — Въ 1782 году учреждена была въ Петербургѣ, по примѣру вѣнской, комиссія подъ предсѣдательствомъ П. В. Завадовскаго; членами ея были назначены академикъ Эпинусъ и состоявшій при Кабинетѣ П. И. Пастуховъ. Въ сотрудники ихъ приглашенъ былъ изъ Австріи уже опытный въ дѣлѣ организаціи учебной части, бывшій директоръ училищъ въ Темешварѣ Ф. И. Янковичъ де Миріево. Ему-то эта комиссія, въ первомъ же засѣданіи своемъ, и поручила все устройство будущихъ заведеній. По его мысли, сперва предположено было учредить школы трехъ разрядовъ: малыя (двуклассныя), среднія (трехклассныя) и главныя (съ четырьмя классами), но впослѣдствіи удержались только первый и послѣдній разряды; заведенныя кое-гдѣ среднія школы были обращены въ малыя. Въ первые два года возникли малыя народныя училища въ Петербургѣ и въ другихъ городахъ Петербургской губерніи; въ Петербургѣ же явились два главныя народныя училища: одно—русское, другое—нѣмецкое, образованное изъ училища Св. Петра, существовавшаго уже съ 1703 года. Эти два заведенія должны были служить нормальными, т. с. образцовыми для всѣхъ прочихъ. Въ 1786 году послѣдовало

//447

наконецъ открытіе главныхъ училищъ во многихъ губернскихъ городахъ имперіи. Показать, какъ происходило дѣло въ Тамбовской губерніи, и будетъ предметомъ послѣдующаго разсказа.

До означеннаго времени въ Тамбовѣ не было учебныхъ заведеній, кромѣ жалкой гарнизонной или баталіонной школы и духовной семинаріи. Учрежденіе послѣдней было предписано еще до открытія намѣстничества въ концѣ 1779 года, но за неимѣніемъ помѣщенія въ Тамбовѣ она первые годы находилась въ нижнеломовскомъ Казанскомъ монастырѣ[498]. Когда въ 1780 г. открытъ былъ въ Тамбовѣ приказъ общественнаго призрѣнія и императрица пожаловала ему, между-прочимъ на заведеніе школъ, 15 т. руб., то зашла рѣчь объ основаніи въ этомъ городѣ гражданскаго училища. Письмомъ отъ 2-го ноября 1783 намѣстникъ Каменскій напомнилъ губернатору Коновницыну о необходимости завести на первый случай хоть самую первоначальную школу. Коновницынъ немедленно собралъ всѣхъ членовъ приказа съ почетнѣйшими изъ дворянъ и предложилъ подписку на учрежденіе школы, но всѣ присутствовавшіе отъ участія въ этой подпискѣ отказались. Единственнымъ учебнымъ заведеніемъ, куда по нуждѣ можно было отдавать дѣтей всѣхъ сословій, кромѣ духовнаго, была попрежнему гарнизонная школа. Въ такомъ положеніи дѣло народнаго образованія и оставалось въ Тамбовской губерніи до Державина. На его счастье, время осуществленія плана комиссіи объ учрежденіи народныхъ училищъ

//448

совпало съ первымъ годомъ его управленія этою губерніей[499].

Въ указѣ на имя Гудовича отъ 12-го августа, данномъ въ Царскомъ Селѣ, было сказано, что комиссія объ учрежденіи училищъ приготовилась къ открытію ихъ въ 25-ти губерніяхъ, къ числу которыхъ принадлежали также намѣстничества Рязанское и Тамбовское. Открытіе должно было происходить 22-го сентября, въ день коронаціи государыни. Гудовичъ поспѣшилъ передать это приказаніе губернатору, поручая ему приготовить въ Тамбовѣ училищный домъ и написать городничимъ въ Козловѣ и Лебедяни, чтобы и тамъ сдѣланы были надлежащія распоряженія*. Въ то же время генералъ-губернаторъ спрашивалъ, на какія средства всего удобнѣе могло быть отнесено содержаніе народныхъ училищъ. Около 25-го августа Державинъ получилъ о предстоявшемъ и частное увѣдомленіе отъ своего пріятеля Козодавлева, заранѣе облеченнаго въ званіе директора училищъ. Письмо его, съ которымъ послано было два учителя, содержало слѣдующее: «Вручители сего суть люди, имѣющіе подъ руководствомъ вашего превосходительства распространять просвѣщеніе въ Тамбовской губерніи; прошу ихъ принять въ ваше покровительство и ко мнѣ писать, чтб вамъ случится въ пихъ примѣчать добраго и худого. Ея императорское величество изволила уже писать къ И. В. Гудовичу обо всемъ, что до вашихъ училищъ касается, также и П. В. Завадовскій сообщилъ къ нему все нужное. Уставъ народнымъ училищамъ Россійской имперіи, сочиненный комиссіею, уже конфирмованъ и теперь печатается; по сему уставу положенъ попечитель народныхъ училищъ; сіе званіе присвояется губернаторамъ, яко предсѣдателямъ приказовъ общественнаго призрѣнія; директоръ опредѣляется генералъ-губернаторомъ и присутствуетъ въ приказѣ безсмѣнно по дѣламъ школьнымъ. Въ письмѣ къ Ивану Васильевичу государыня указать изволила училище открыть

//449

22-го сентября. Совѣтую, любезный другъ, все къ сему числу пріуготовить и краткій артикулъ объ открытіи прислать въ петербургскія и московскія газеты, также и нѣмецкій артикулъ пришлите ко мнѣ для отсылки въ Гамбургъ, a я имѣю туда переписку. Пространно же совѣтую написать съ разсужденіями отъ себя къ издателю Зеркала Свѣта»[500].

До дня, назначеннаго для открытія училища, оставалось только три недѣли съ небольшимъ, и въ этотъ-то короткій срокъ надо было усиѣть сдѣлать всѣ распоряженія: пріискать и приготовить удобный для новаго заведенія домъ, собрать необходимыя денежныя средства и найти учениковъ. Къ счастью, Гудовичъ догадался отсрочить открытіе училищъ въ другихъ двухъ городахъ, о чемъ и увѣдомилъ Державина письмомъ отъ 1-го сентября, такъ что задача хоть сколько-нибудь облегчалась. Гудовичъ опасался, что ко дню открытія тамбовскаго училища въ скорости «не найдется желающихъ къ обученію», и въ такомъ случаѣ предлагалъ стараться набрать хоть «нѣсколько изъ школьниковъ и тому подобныхъ». Здѣсь Гудовичъ конечно разумѣлъ главнымъ образомъ учениковъ бывшей въ Тамбовѣ гарнизонной или баталіонной школы, при которой грамотѣ обучалъ неслужащій изъ дворянъ Севастьянъ Петровъ, получавшій на прокормленіе и одежду по 15 руб. въ годъ[501]. Его Державинъ велѣлъ представить въ новое училище ко дню его открытія «для преподаванія наукъ». Но, къ удивленію нашему, при открытіи училища, этотъ самый Петровъ, 20-ти лѣтъ отроду, является въ числѣ учениковъ его!

He теряя времени, Державинъ съ обыкновенною энергіею принялся за дѣло; между Тамбовомъ и Рязанью стали скакать курьеры, закипѣла работа, и къ назначенному сроку все было готово. Для помѣщенія училища нанятъ былъ, за 300 руб. въ годъ, домъ купца Іоны Бородина; но домъ этогь былъ въ такомъ плачевномъ состояніи, что походилъ на развалину, a между

//450

тѣмъ матеріаловъ для исправленія его не было въ приказѣ, да и въ городѣ достать ихъ покупкою было невозможно. Изъ этого затрудненія губернатора выручила казенная палата, согласившись, по просьбѣ его, отпустить заимообразно изъ своего вѣдомства потребное количество досокъ, кирпича и извести. Разумѣется, что это жалкое помѣщеніе могло годиться только на первое время.

На содержаніе тамбовскаго училища въ уставѣ положено было 3,000 руб. Въ письмѣ отъ 1-го сентября Гудовичъ указывалъ, что такъ какъ «пособія», т. е. средства на училища, «какъ они ни малодѣнны», могутъ иногда оказаться недостаточными «со стороны казенной», то слѣдуетъ, по примѣру С.-Петербургской губерніи, прибѣгнуть къ сбору добровольныхъ пожертвованій, при чемъ онъ однакожъ счелъ нужнымъ напомнить, что это «должно дѣлаться безъ наималѣйшаго принужденія». Для этого заказано было къ Липецкѣ 25 кружекъ изъ листового желѣза, которыя и разосланы по церквамъ; о производствѣ же сборовъ писано къ епископамъ: рязанскому Симеону и тамбовскому Феодосію. Кромѣ того, для призыва къ «доброхотнымъ подаяніямъ» Державинъ отнесся къ губернскому предводителю дворянства Бибикову и ко всѣмъ уѣзднымъ предводителямъ, прося ихъ вмѣстѣ съ тѣмъ пригласить всѣхъ мѣстныхъ дворянъ присутствовать на торжествѣ открытія тамбовскаго училища. Съ просьбою о сборѣ пожертвованій губернаторъ обратился также къ городскимъ головамъ, a гдѣ ихъ не было, — къ городничимъ. Въ Моршанскъ и Кирсановъ посланъ былъ приказъ городничимъ о приглашеніи тамошнихъ жителей вообще, «по недальнему разстоянію», прибыть въ Тамбовъ на открытіе учыища. Сборъ денегъ шелъ довольно туго; однакожъ онъ доставилъ нѣсколько сотъ рублей, но присылались они большею частію уже послѣ открытія, во время котораго также были собираемы пожертвованія между присутствовавшими.

Для выполненія трудной задачи пріисканія учениковъ губернаторъ поручилъ коменданту Булдакову собрать свѣдѣнія, кто изъ жителей разнаго званія готовъ отдать своихъ дѣтей въ училище. Сперва будущихъ учениковъ нашлось только 8, потомъ

//451

цыфра эта возросла до 35-ти. Ko дню открытія набралось ихъ 51; это были, большею частью, восьми- и девятилѣтніе мальчики; было нѣсколько дѣтей еще моложе, но между ними, какъ уже упомянуто, оказался одинъ и двадцатиѣтній дѣтина. Въ самый день открытія, когда уже началась «церемонія», явилось еще 22 человѣка, которыхъ отцы и матери, изъ самыхъ бѣдныхъ, поселянъ, съ радостнымъ желаніемъ, какъ выражается Державинъ, привели въ училище: тогда всѣхъ учениковъ оказалось не менѣе 73-хъ[502].

По предписанію генералъ - губернатора, открытіе училища должно было совершиться торжественно, съ молебствіемъ и освященіемъ, для чего приказано было пригласить епископа Феодосія. Утромъ, 22-го сентября, въ соборную Казанскую церковь собрались всѣ служащіе въ Тамбовѣ, дворянство и множество народу. Обѣдню отслужилъ самъ архіерей, но слово произнесено было священникомъ Петромъ Ивановымъ. Что касается преосвященнаго Феодосія, занимавшаго тамбовскую кафедру съ 1766 года, то онъ, при всемъ благочестіи и строгости въ исполненіи своихъ обязанностей, не отличался книжнымъ образованіемъ; за нѣсколько дней (16-го сентября) до торжества, онъ написалъ Державину, что, простудившись, нe можетъ не только произнести слова, но и служить въ тотъ день молебна, развѣ почувствуетъ облегченіе, что, видно, и послѣдовало*.

При возглашеніи многолѣтія государынѣ и всему императорскому дому производилась пушечная пальба. По окончаніи богослуженія, все собраніе, вслѣдъ за духовенствомъ, направилось въ училищный домъ, который, послѣ молебна, окропленъ былъ святою водою; ученики уже стояли за учебными столами. Здѣсь снова возглашено было многолѣтіе императрицѣ; возобновилась

//452

пушечная пальба, и народъ, собравшійся толпами вокругъ дома, заявилъ громкими ура о своемъ присутствіи при началѣ важнаго дѣла. Въ это время учитель Василій Роминскій сказалъ благодарственную рѣчь за оказанное народу благодѣяніе*. При выходѣ преосвященнаго изъ залы собранія, произошло, къ общему удивленію, неожиданное обстоятельство: y самой двери публика была остановлена рѣчью, которую началъ однодворецъ Захарьинъ… Губернаторъ попросилъ присутствовавшихъ возвратиться въ домъ, и рѣчь произнесена была уже передъ портретомъ Екатерины II. При тѣхъ словахъ, которыми ораторъ отдавалъ своего маленькаго сына въ покровительство государыни, стоявшая за нимъ жена его вручила ему ребенка, a онъ, положивъ его передъ портретомъ, продолжалъ со слезами… Растроганные слушатели щедро надѣлили витію деньгами.

По окончаніи церемоніи, губернаторъ (какъ самъ онъ говоритъ въ письмѣ къ Гудовичу) угощалъ какъ благородное общество, такъ и духовенство обѣденнымъ столомъ, а народъ на площади предъ намѣстническимъ домомъ «довольствованъ былъ питіемъ и обѣдомъ оть купца Матвѣя Бородина». Ввечеру весь городъ былъ иллюминованъ, и y Державина балъ продолжался, въ многолюдномъ собраніи, большую часть ночи. «Словомъ, во весь этотъ  день, какъ благородное и гражданское общество, такъ и самая чернь оказывали прямые знаки своей искренней радости и неизреченной благодарности за материнское попеченіе государыни о просвѣщеніи народа». Въ письмѣ упомянуты были и всѣ предшествовавшія обстоятельства, за исключеніемъ однакожъ рѣчи Захарьина, о которой Державинъ до времени счелъ нужнымъ умолчать, боясь, чтобы безъ предварительнаго объясненія этотъ эпизодъ не показался страннымъ и не былъ превратно истолкованъ.

19.       ЗАХАРЬИНЪ И СКАЗАННАЯ ИМЪ РѢЧЬ.

Дѣло въ томъ, что авторомъ рѣчи, произнесенной Захарьинымъ, былъ самъ губернаторъ. За нѣсколько дней до открытія училища однодворецъ вызвался быть при этомъ случаѣ ораторомъ,

//453

и дѣйствительно написалъ было рѣчь, но она оказалась никуда негодною. Тогда Державинъ взялся за трудъ самъ и, велѣвъ Захарьину притти къ себѣ наканунѣ торжества рано утромъ, продиктовалъ ему рѣчь, которую сообщаемъ здѣсь въ извлеченіи:

«Дерзаю остановить тебя, почтенное собраніе, среди шествія твоего… По воспитанію моему и по рожденію я человѣкъ грубый: я бѣдный однодворецъ и теперь только отъ сохи; но услыша, что государыня благоволила приказать въ здѣшнемъ городѣ открыть народное училище, почувствовалъ я восхитительное потрясеніе въ душѣ моей… Прочихъ монарховъ проповѣдывали великіе риторы, — y Екатерины Великой занимаетъ простой поселянинъ ихъ мѣсто… Чернь, разсѣянная по лицу земли, вездѣ себѣ подобна. He имѣя расширеннаго свѣдѣніями разума, ни исправленнаго добрыми навыками сердца, весьма близко она подходитъ къ безсловеснымъ животнымъ»… Представивъ нѣкоторыя черты неразумныхъ дѣйствій черни, ораторъ упомянулъ о стараніяхъ друзей человѣчества просвѣщать ее. Потомъ исчислены главныя учрежденія русскихъ государей на пользу образованія. Нынѣ Екатерина Вторая основала «воспиталище женскаго пола, Россійскую академію и повелѣла особой комиссіи во многихъ губерніяхъ учредить университеты»; но понимая, что и этихъ училшцъ для имперіи ея недостаточно, что они устроены почти только для дворянъ и духовныхъ, что простому народу неудобно и невозможно заимствовать просвѣщеніе въ академіяхъ, университетахъ и семинаріяхъ, что надобно имѣть разсадники первоначальныхъ знаній, «прозорливая монархиня обратила человѣколюбивый взоръ свой на простой народъ и, невзирая на адскую политику коварныхъ умовъ, что ни обогащать, ни научать черни не должно, повелѣла установить и открыть нынѣ народныя школы, въ которыхъ всякаго состоянія людямъ отверзты къ просвѣщенію двери и въ которыхъ, ежели мнѣ поздо уже получить украшеніе неочищенному моему разуму и неустроенному сердцу, то сынъ мой, принесенный теперь сюда на рукахъ матери его, будетъ невозбранно почерпать источникъ свѣта отъ сокровищъ Великой Екатерины.

//454

«Проснитесь, въ Бозѣ почивающіе блаженные и человѣколюбивые Россійскіе монархи, вводившіе въ народъ сей просвѣщеніе! Проснитесь, царь Феодоръ Алексѣевичъ и ты, великій императоръ Петръ! проснитесь и воззрите на преемницу вашу, Екатерину Вторую… Вы основали духовную и свѣтскую академіи, a она—народныя школы. Вы обучали дворянъ и духовенство, a она, усугубя ваши заведенія, просвѣщаетъ чернь! Кто изъ васъ болѣе? Предвѣчная Премудрость, для возстановленія падшаго человѣческаго естества, основала храмъ благовѣстія своего среди простыхъ сердецъ. Въ сей храмъ, въ сіе народное училище, исторгая изъ объятій матернихъ сына моего, съ радостнымъ восторгомъ предаю я, да будетъ онъ человѣкъ!

«Слушай, сынъ мой; услышь меня и ты, простой народъ: ты будешь человѣкомъ:... ибо Екатерина Великая желаетъ управлять людьми»…[503] .

Рѣчь оканчивалась наставленіемъ сыну о благодарности, какую онъ долженъ весь свой вѣкъ питать къ своей «воспитательницѣ и просвѣтительницѣ» съ ежедневною молитвою о ея благоденствіи и славѣ.

При такомъ заключеніи, говоритъ Державинъ въ письмѣ къ Гудовичу, никто изъ слушателей не могъ удержаться отъ слезъ. Получивъ эту рѣчь, приписанную однодворцу, Гудовичъ нисколько не усомнился въ томъ, что онъ дѣйствительно ея авторъ, нашелъ ее въ высшей степени замѣчательною и тотчасъ же отправилъ въ Петербургъ къ Завадовскому, съ тѣмъ чтобъ тотъ представилъ ее императрицѣ. Увѣдомляя объ этомъ Державина, Гудовичъ просыъ свѣдѣній о такомъ самородномъ талантѣ и вмѣстѣ выразилъ желаніе «поправить его состояніе»[504].

Однодворецъ Петръ Михайловъ Захарьинъ, изъ Козловскаго уѣзда, сталъ ходить къ Державину мѣсяца за два до открытія училища. Марая и прозу, и стихи (большею частью на темы,

//455

взятыя изъ св. писанія), онъ считалъ себя сочинителемъ и поспѣшилъ свести знакомство съ знатнымъ собратомъ по перу. Замѣтивъ въ немъ нѣкоторую живость и остроту ума, Державинъ приласкалъ его, хотѣлъ даже опредѣлить eго въ канцелярскіе служители, но вскорѣ убѣдился, что никакого мѣста дать ему невозможно, по весьма обыкновенной y русскихъ людей этого званія привычкѣ: Захарьинъ пилъ горькую. Несмотря на то, нашъ добродушный губернаторъ продолжалъ принимать его ласково и, какъ мы видѣли, даже рѣшился, въ торжественномъ случаѣ, дать ему сыграть роль импровизованнаго оратора. Но не къ добру послужила Захарьину эта честь. Слишкомъ щедро награжденный слушателями за чужое краснорѣчіе, онъ тотчасъ послѣ торжества запилъ снова и мѣсяца два «обращался по деревнямъ y дворянъ, его пригласившихъ». «Насилу его отыскалъ», писалъ Державинъ, отвѣчая Гудовичу, «и теперь онъ въ Тамбовѣ; но при всемъ томъ не могь я отъ него по сіе время добиться порядочной его исторіи. Страсть извѣстная наипаче имъ овладѣла, и воздержать его почти нѣтъ способу, развѣ заключить подъ караулъ, ибо уже и изъ-подъ присмотра нѣсколько разъ погружался въ оную.

«Чтожъ касается до поправленія его состоянія, то когда онъ, наслѣдовавъ послѣ отца своего, обращавшагося по Козлову въ торговыхъ промыслахъ и подрядахъ, какъ сказываютъ, около ста тысячъ капиталу, промоталъ оный безпутнымъ образомъ, то развѣ малолѣтному сыну его, ежелибъ сдѣлали милость, исходатайствовали сотъ до пяти рублей, которые могли бы быть отданы изъ приказа общественнаго призрѣнія до его возраету въ проценты, сіе бы за наилучшее ему награжденіе, по моему мнѣнію, почесть было можно. Съ 24-го числа сего мѣсяца (ноября 1786 года) отправясь въ Рязань, буду имѣть честь представить в. высокопр. и привезть съ собой его сочиненія, по коимъ невозможно судить о талантахъ, въ рѣчи его признанныхъ. Слѣдовательно, кромѣ одного случая, гдѣ онъ показалъ свое усердіе, слишкомъ заботиться о его устроеніи большой нужды, по моему разсужденію, не предвидится. Можетъ-быть, удача или прославляющійся нынѣ чудесами своими магнетизмъ были

//456

причиною краснорѣчія, которое, какъ я слышу, въ Петербургѣ почитается за Демосфеново»[505].

Въ другомъ, болѣе раннемъ письмѣ къ Гудовичу же, Державинъ пишеть о Захарьинѣ: «Сколь мнѣ, однако, о немъ теперь вкратцѣ извѣстно, то въ дѣтствѣ своемъ воспитывался онъ въ домѣ статскаго совѣтника Луки Никифоровича Волкова въ Саратовѣ вмѣстѣ съ сыномъ его Петромъ Лукичемъ, что нынѣ генералъ-майоромъ, учился нѣмецкому языку, арифметикѣ и правописанію и, имѣя натуральную способность къ словеснымъ наукамъ, упражнялся въ оныхъ съ самой своей молодости. Былъ отданъ въ военную службу, но получивъ развращеніе въ своемъ поведеніи и сильное пристрастіе къ пьянству, не сдѣлалъ въ оной своего счастія, a потому по отставкѣ или по исключеніи изъ службы препровождалъ жизнь свою на прежнемъ своемъ жилищѣ въ крайней бѣдности, обучая между-прочимъ дѣтей y бѣдныхъ дворянъ россійской грамотѣ и нѣмецкому языку»[506] ....

Изъ сочиненій Захарьина особенною извѣстностью въ свое время пользовался его сказочный романъ въ шести частяхъ Арфаксадъ, халдейскаяповѣсть, будто бы переведенная съ татарскаго. Эта книга, въ первый разъ напечатанная въ Москвѣ, въ 1790-хъ годахъ, пришлась по вкусу тогдашнихъ читателей и была вскорѣ вторично издана въ Николаевѣ. Въ этотъ городъ Захарьинъ попалъ благодаря адмиралу Мордвинову, который былъ въ такомъ восторгѣ отъ Арфаксада, что, находясь проѣздомъ въ Москвѣ, отыскалъ тамъ автора, уговорилъ его ѣхать съ собою въ Николаевъ и здѣсь доставилъ ему сперва мѣсто учителя, a потомъ и офицерскій чинъ. Происхожденіе Арфаксада такъ объясняется преданіемъ. За рѣчь, прочитанную въ Тамбовѣ, Захарьину назначена была пенсія въ 300 руб. Когда, уже по выбытiи оттуда Державина, однодворецъ явился за полученіемъ ея, то на него будто бы посыпались насмѣшки, и онъ, чтобъ доказать свои авторскія способности, написалъ эту книгу. Есть свѣдѣніе, что рѣчь его, въ первый разъ изданная отдѣльно

//457

въ Тамбовѣ, позднѣе была перепечатана въ Николаевѣ[507]. Если такъ, то можно подозрѣвать его въ серіозномъ присвоеніи себѣ чужого сочиненія. Онъ умеръ около 1810 года.

Мы видѣли, что Гудовичъ отправиъ рѣчь Захарьина къ Завадовскому, какъ предсѣдателю комиссіи объ училищахъ. Завадовскій, не подозрѣвая мистификацін, пришелъ также въ восторгъ и поспѣшилъ поднести чудо витійства императрицѣ, которая при чтеніи его была тронута до слезъ. Друзья Державина наперерывъ извѣщали его о впечатлѣніи, произведенномъ рѣчью въ петербургскомъ обществѣ: объ этомъ писали ему Львовъ, Козодавлевъ, Саблуковъ (въ то время государственный казначей), Терскій (рекетмейстеръ), Ахвердовъ; изъ Москвы Херасковъ отозвался, что рѣчь однодворца «и въ устахъ самого правителя заслужила бы похвалу и уваженіе»[508]. Пріятели сообщали ему, что по мнѣнію Завадовскаго другой подобной рѣчи еще не бывало на русскомъ языкѣ; что едва она явилась, какъ заставила забыть магнетизмъ, до нея занимавшій весь городъ, что она переходитъ изъ рукъ въ руки, что въ ней открываютъ такія мысли, какихъ и покойный Ломоносовъ нигдѣ не выражалъ. Находили даже, что Захарьинъ, по высказанному въ ней усердію, самъ годился бы въ намѣстники. При этомъ y многихъ конечно рождалось сомнѣніе, могъ ли темный однодворедъ имѣть не только такой талантъ, но и такія познанія, какія обнаруживались въ этой рѣчи: многіе догадывались, кто настоящій ея авторъ. «Я думаю», писалъ Саблуковъ, «что уроженецъ рѣки Ра (см. выше, стр. 273) еще и не то напишетъ, проникая по привычкѣ и прозорливости своей во всѣ намѣренія, съ коими 25-е лѣто выходятъ здѣсь новыя установленія, къ благоденствію подданныхъ служащія». Скоро всѣ стали единогласно приписывать рѣчь Державину, особенно когда распространился слухъ, что императрица, прочитавъ ее, сказала: «Рѣчь прекрасная, каковую я еще не читывала. Я увѣрена въ достоинствахъ и благородныхъ чувствованіяхъ г. Державина»[509]. Но едва прошло нѣсколько

//458

дней, какъ безусловныя похвалы стали уступать мѣсто критикѣ. Нашлись люди, которые рады были воспользоваться случаемъ, чтобы повредить поэту. Первымъ между ними явился Тутолминъ, случившійся въ Петербургѣ при первыхъ толкахъ о рѣчи. Въ присутствіи Львова Завадовскій «въ жару риторическомъ»— такъ писалъ другу Николай Александровичъ—«благословилъ его (Тутолмина) новостью какъ полѣномъ… Онъ лишь только открылъ ротъ, чтобы сказать, что: это имитацiя, что сочинитель ея можетъ-быть… какъ я, безстыднымъ образомъ прервавъ, затрубилъ: «Зачѣмъ хотите вы отнять счастіе y бѣднаго однодворца? вамъ онъ неизвѣстенъ, a я объ немъ наслышался» и проч... Потомъ, оборотясь къ П. В. Завадовскому: «Вотъ Петръ Вас., теперь за то, что похвалили, станутъ говорить, вы увидите, что это не онъ сочинилъ, что ему написалъ или попъ, или учитель, a можегь, и самого архіерея не пощадятъ». Тимофей Ивановичъ замолкъ, простился, попенялъ, что я его не люблю и забылъ, и, вышедъ изъ комнаты, вчера уѣхалъ въ Олонецъ, не предуспѣвъ распустить никакихъ вредныхъ слуховъ противъ автора[510].

Къ числу недовольныхъ рѣчью принадлежала, къ удивленію нашему, и княгиня Дашкова, гнѣвавшаяся на Державина за то, что онъ тотчасъ не прислалъ этой новинки ей особо. Сообщая объ этомъ своему бывшему начальнику, Свистуновъ также писалъ, что когда начали разыскивать истиннаго творца рѣчи, то «Тутолминъ не пропустилъ испустить своей желчи,—во многихъ домахъ увѣрялъ, что онъ точно знаетъ, что ее сочинялъ Державинъ; однако при его мнѣніи не остались, a почти вездѣ наконецъ заговорили, что будто она сочинена здѣсь въ Петербургѣ и отослана въ Тамбовъ тѣмъ самымъ творцомъ, который сочинялъ манифестъ о новомъ Заемномъ банкѣ (т. е. Завадовскимъ). Но почему жъ судъ публики остановился на семъ заключеніи? Потому только, что нашли какъ въ рѣчи сей, такъ и въ манифестѣ одинакія изреченія о правилѣ адской политики, внушающей не обогащать народъ, a содержать въ недостаткѣ или

//459

бѣдности. — Итакъ одно сіе слово родмо для рѣчи однодворца тысячи опроверженій и насмѣшекъ; такъ что чрезъ нѣсколько времени княгиня (Дашкова), хваля издателя Московскихъ Вѣдомостей, что они рѣчи оной не напечатали, досадовала, что она поторопилась удовлетворить желаніе Завадовскаго и выпустила въ свѣтъ такую глупо сыгранную комедію посредствомъ однодворца. Вотъ какова участь вашего новаго піита»[511]. Тѣмъ не менѣе рѣчь была перепечатана также и въ Новыхъ Ежемѣсячныхъ сочиненіяхъ, издававшихся Дашковою, и въ Зеркалѣ Свѣта Туманскаго.

Въ запискахъ Державина упомянуто, что Захарьина хотѣли видѣть въ столицѣ, что отъ Безбородки присланъ былъ въ Тамбовъ курьеръ и отъ имени императрицы приказано привезти однодворда въ Петербургъ, но мы уже знаемъ изъ письма губернатора къ Гудовичу, что захваленный ораторъ цѣлые два мѣсяца послѣ своего торжества пьянствовалъ въ гостяхъ y помѣщиковъ, и въ то время явиться на приглашеніе не могъ. Поэтому, когда въ одномъ письмѣ изъ Петербурга Львовъ говоритъ: «Однодворецъ пріѣхалъ съ своимъ мистицизмомъ», a въ другомъ Терскій пишетъ: «Я весьма радъ былъ видѣть усерднаго однодворца»[512], то едва ли не слѣдуеть подъ этимъ названіемъ разумѣть только рѣчь ему приписанную, a не его самого, такъ какъ оба письма (отъ 1-го и 22-го ноября) принадлежатъ именно къ тому времени, къ которому Державинъ относитъ кочеванье Захарьина по тамбовскимъ помѣстьямъ.

На прощаніе съ мнимымъ ораторомъ припомнимъ разгульные стансы Желаніе Зимы[513], которые въ слѣдующемъ году посвятилъ ему поэтъ-губернаторъ, убѣдившись, что всѣ старанія вылѣчить его отъ несчастной страсти безполезны.

20. ОТКРЫТІЕ ТЕАТРА ВЪ ПАМЯТЬ УЧРЕЖДЕНІЯ УЧИЛИЩА.

Съ торжествомъ открытія училища тѣсно связано празднество, устроенное губернаторомъ въ память этого событія черезъ

//460

два мѣсяца, именно въ день ангела императрицы, 24-го ноября. Это былъ спектакль, данный въ домѣ Державина (такъ какъ театръ еще не былъ отстроенъ) съ помощію любителей и доморощенныхъ артистовъ, при чемъ однакожъ изготовленіе декорацій и костюмовъ было уже на попеченіи штатнаго механика Барзанти, которому въ живописи помогали крѣпостные люди Ниловыхъ и Сабуровыхъ. Этимъ спектаклемъ совершилось и открытіе тамбовскаго театра. Съ нравоучительною цѣлью избрана была къ тому комедія Такъ и должно, какъ сочиненіе бывшаго директора Казанской гимназіи Веревкина, и притомъ пьеса, направленная противъ подьячихъ и крючкотвордевъ, которыхъ Державинъ засталъ не мало въ Тамбовѣ. Но передъ этою комедіей представленъ былъ прологъ, имѣвшій отношеніе къ главной идеѣ праздника и написанный самимъ губернаторомъ. Содержаніе его было аллегорическое: мало образованное тамбовское общество означалъ дремучій лѣсъ, просвѣщеніе являлось въ видѣ Генія, театръ олицетворяли Мельпомена и Талія. Прежде всего на сцену выходитъ Петръ Великій въ образѣ пустынника. Геній говоритъ, что

«... нѣкогда вертепъ сей дикій

Пустынникъ ревностный, могущій и великій,

Очистя, проложилъ дорогу въ немъ и слѣдъ

Неслыханнымъ трудомъ и попеченьемъ дивнымъ».

Но послѣ него еще долго лѣсъ

«Едва лишь освѣщеннымъ былъ,

Иль только просвѣщеннымъ слылъ;

Но наконецъ великое свѣтило,

Взошедъ на высоту небесъ,

Свой лучезарный блескъ спустило

На этотъ лѣсъ.

Отъ Бѣлыхъ водъ до Черныхъ,

Отъ тихихъ до сердитыхъ,

Бѣгутъ толпы угрюмыхъ тучъ;

Въ пещерахъ самыхъ темныхъ,

Въ норахъ, почти совсѣмъ забытыхъ,

//461

Сверкаетъ свѣтозарный лучъ !

Препоны нѣтъ ему нигдѣ»...

Потомъ Геній приглашаетъ себѣ въ помощь Мельпомену и Талію, которымъ говорить между-ирочимъ:

«Гдѣ грубы головы, сердца не смягчены,

Законы кроткіе тамъ тщетно изданы:

Вы умягчайте ихъ игрой своей и тономъ,

И просвѣщенію, наукамъ и законамъ

Подпорой будьте здѣсь».

Онъ подаетъ Мельпоменѣ кинжалъ, Таліи маску. Талія отвѣчаетъ:

«Я знаю, должность въ чемъ моя.

Подъ ней сокрывшись, я, какъ будто ненарочно,

Все то, что скаредно и гнусно и порочно,

И такъ и сякъ ни въ комъ никакъ не потерплю.

He въ бровь, a въ самый глазъ я страсти уязвлю...

И буду только тѣхъ хвалою прославлять,

Кто будетъ нравами благими удивлять,

Себѣ и обществу окажется полезенъ...

Будь баринъ, будь слуга, но будетъ мнѣ любезенъ».

Въ послѣднсй сценѣ лѣсъ исчезаетъ; на мѣсто его является народная площадь съ великолѣпной колоннадой, въ концѣ которой виденъ храмъ просвѣщенія, a пo обѣ стороны его два обелиска, одинъ съ именемъ Петра Великаго, другой съ именемъ Екатерины II. Вдоль колоннады становятся мальчики и дѣвочки въ бѣлыхъ платьяхъ съ гирляндами; Геній заиимаетъ тронъ, поставленный въ храмѣ; Талія и Мельпомеыа располагаются на ступеняхъ его. Прологъ кончается хорами въ честь Петра и Екатерины.

Пустынника представлялъ Беклемишевъ, Генія—дѣвица Бибикова, Мельпомену и Талію—дѣвиды же Орлова и Чичерина. Изъ прочихъ дѣвушекъ особенно отличалась своею образованностью и талантами Анна Николаевна Свѣчина, которая участвовала собственно въ музыкальной части представленія (IV, 7—18).

//462

Мы должны теперь возвратиться къ учрежденію училищъ въ Тамбовской губерніи и упомянуть еще о нѣкоторыхъ связанныхъ съ этимъ собьггіемъ обстоятельствахъ.

21. ДАЛЬНѢЙШІЯ ПОДРОБНОСТИ УЧРЕЖДЕНІЯ УЧИЛИЩЪ.

Заботу обнародованія въ газетахъ извѣстія объ открьггіи училища въ Тамбовѣ Державинъ передалъ Гудовичу; самъ же онъ въ своей перепискѣ за это время слишкомъ былъ занять впечатлѣніемъ, которое производила въ Петербургѣ рѣчь Захарьина. Притомъ y него было еще множество практическихъ хлопотъ по учебному дѣлу. Свѣдѣнія объ открытіи народныхъ училищъ въ губернскихъ городахъ печатались въ С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ, отъ 9-го октября по 10-е ноября. Въ одномъ изъ нумеровъ газеты между этими числами (№ 87) сообщено вкратцѣ и о тамбовскомъ училищѣ, при чемъ замѣчено: «Въ уѣздныхъ городахъ Козловѣ и Шацкѣ въ скоромъ времени откроются малыя народныя училища».

При открытіи училища въ Тамбовѣ были собираемы пожертвованія. На другой день губернаторъ внесъ въ приказъ общественнаго призрѣнія книгу, въ которой «доброхотодатели, в между ними пріѣзжіе изъ уѣздовъ и городовъ» подписались на 662 руб., сумму, когорая черезъ нѣсколько дней возросла до 775 руб. Въ числѣ жертвователей были самъ Державинъ и купецъ Бородинъ, подписавшіеся на сто руб. каждый[514]. Пановъ далъ 50 руб. Изъ остальныхъ лицъ кто подписался на 25 руб.. кто на 10, на 5, и менѣе до 1 рубля. Коменданту сообщенъ списокъ жертвователей, съ тѣмъ чтобы онъ истребовалъ обѣщанныя «подаянія». Еще въ началѣ слѣдующаго года изъ этахъ денегъ собрано было менѣе половины (357 руб.), a къ концу апрѣля поступило въ дополненіе не болѣе 15 руб. Изъ полученныхъ денегь было выдано учителямъ въ счетъ жалованья 175 руб.

Результатъ сбора по уѣздамъ былъ также не блистательный: кирсановскій городничій прислалъ 75 руб.; моршанскій

//463

предводитель дворянства 52 руб., преосвященный Феодосій 50 руб., усманскій градской глава 25 руб. Другіе доставили отъ 10 до 20 руб. Нѣкоторые присылали, впрочемъ повторяя эти присылки нѣсколько разъ, отъ одного до 2-хъ руб. Отъ усманскаго городничаго получены собранныя имъ въ кружку 50 коп., отъ липецкаго (Бурдова) 1 руб. 23 коп. Нѣкоторыя лица жертвовали вещами; такъ одинъ армейскій корнетъ (Зацединъ) принесъ въ даръ лошадь, которая была продана съ аукціона мѣщанину Спирину за 15 руб.

Въ первые уже дни по открытіи училища начинается дѣятельная переписка о покупкѣ необходимыхъ учебныхъ предметовъ и пріисканіи учителей не только для тамбовскаго, но и для будущихъ малыхъ училищъ въ другихъ городахъ, что представляло большія трудности. Еще труднѣе было найти свѣдущаго директора училищъ. Для этого губернаторъ испрашивалъ себѣ y Гудовича нѣкотораго срока, a покуда поручилъ управленіе училищами засѣдателю верхняго земскаго суда, секундъ-майору Якову Карамышеву, который и просилъ прежде всего распорядитъся покупкою аспидныхъ досокъ, грифелей, карандашей, рисунковъ и т. п. На это приказъ общ. призрѣнія[515] отпустилъ смотрителю Степанову изъ пожертвованныхъ денегъ 25 руб., которые Державинъ и отправилъ въ Москву къ Хераскову (жившему тамъ вь качествѣ куратора университета) съ просьбою прислать сказанныя вещи. Онѣ были получены въ исходѣ ноября.

Нѣкоторыя учебныя книги были уже заранѣе присланы изъ Петербурга и отданы подъ присмотръ учителю Саввѣ Венедиктову вмѣстѣ съ разными таблицами, прописями, ландкартами и предмегами, до геометріи и физики относящимися. He явилось только означенное въ спискѣ увеличительное стекло, принадлежавшее къ камерѣ-обскурѣ, почему и велѣно его откуда

//464

слѣдуетъ истребовать. Учебники доставлялись и позднѣе, постепенно. Руководства по исторіи и географiи еще не вышли изъ печати въ самомъ Петсрбургѣ. Въ ожиданіи ихъ Державинъ приказалъ учителямъ обучать этимъ предметамъ «по письменнымъ своимъ тетрадямъ». Впрочемъ уже 3-го октября онъ могъ передать въ приказъ полученныя отъ генералъ-губернатора «книги для обученія наукамъ».

Въ тамбовскомъ училищѣ, какъ Главномъ, было четыре класса. Первый (т. е. низшій) началъ свои занятія немедленно, a съ 1-го ноября открылся и второй. Въ четвертый классъ поступали только тѣ, которые готовились быть учителями въ малыхъ училищахъ по уѣзднымъ городамъ. Въ тамбовскомъ училищѣ преподавали въ первое время слѣдующія лица, присланныя изъ Петербурга отъ Главнаго правленія народныхъ училищъ.

1)         Василій Роминскій (который произнесъ рѣчь 22-го сентября). Онъ обучалъ въ 3-мъ и 4-мъ классахъ математикѣ и физикѣ, русскому и латинскому языкамъ и рисованію ; послѣднему предмету училъ онъ и во 2-мъ классѣ.

2)         Савва Венедиктовъ — всеобщей и русской исторіи, геоірафіи и естественной исторіи въ 3-мъ и 4-мъ классахъ.

3)         Лукьянъ Антоновъ проходилъ пространный катихизисъ, священную исторію, книгу «о должностяхъ человѣка и гражданина»[516], руководство къ чистописанію, прописи и первую часть арифметики во 2-мъ классѣ, изъясненіе евангелія и пространный катихизисъ съ доказательствами въ 3-мъ; сверхъ того онъ преподавалъ рисованіе во всѣхъ классахъ, кромѣ 1-го.

4)         Василій Смирновъ проходмъ въ 1-мъ классѣ: таблицы азбучныя, таблицы для складовъ, россійскій букварь[517], правила для учащихся, сокращенный катихизисъ, священную исторію, прописи и руководство къ чистописанію.

Роминскій, Венедиктовъ и Смирновъ происходии изъ духовнаго

//465

званія, a Антоновъ былъ сынъ подпрапорщика. Всѣ они учились въ семинаріяхъ, откуда были истребованы указомъ въ Главное петербургское народное училище для приготовленія къ учительской должности. Они получали положенное въ штатѣ жалованье, именно: два учителя высшихъ классовъ по 400 руб., учитель 2-го класса 200 руб., a учитель 1-го кл. 150 руб. Сверхъ того за уроки рисованья обоимъ преподавателямъ производилось добавочныхъ 150 руб. Впрочемъ всѣмъ этимъ учителямъ жалованье въ первый разъ выдано было непрежде какъ въ исходѣ января слѣдующаго года по особенному требованію исправлявшаго должность директора училищъ.

Въ концѣ декабря 1786 года приказъ общ. призр. опредѣлилъ произвести ученикамъ экзаменъ, и коменданту предложено было пригласить въ училище на 30-е число городскихъ жителей, особенно родственниковъ учащихся.

Число учениковъ со дня открытія училища постепенно увеличивалось, и при этомъ испытаніи ихъ было уже 106 человѣкъ. Въ поданной Карамышевымъ, въ началѣ 87-го года, вѣдомости о состояніи училища было между-прочимъ сказано: «Жители города, будучи убѣждены правителемъ Тамбовской губерніи въ пользѣ и выгодахъ матернихъ Ея И. В. заведеній, начали добровольно и съ великою охотою отдавать дѣтей; посему, вѣроятно, впредь число учениковъ несравненно умножится» (къ сожалѣнію, однакожъ, надежда эта не осуществилась). «Ученики, всѣ родомъ Россіяне, состоянія разнаго, именно бѣдные дворяне, купеческіе, мѣщанскіе, однодворческіе, солдатскіе и господскіе люди; всѣ они возрастомъ отъ 7-ми до 15-ти и 17-ти лѣтъ. Съ самаго начатія учителямъ не безъ труда было дѣтей пріучать къ прилежному вниманію изъясненій учительскихъ, къ порядочнымъ отвѣтамъ; но вскорѣ исправились такъ, что публика, бывшая при открытомъ испытаніи, успѣхи учениковъ въ предписанныхъ наукахъ одобрила». Эта записка можетъ подать поводъ къ нѣкоторымъ комментаріямъ. Чтобы угодить губернатору, дѣйствительно, даже иные дворяне, особенно небогатые, отдавали въ новое училище дѣтей своихъ, хотя и не легко мирились съ мыслью, что благородные мальчики сидятъ рядомъ съ разночинцами

//466

и даже дворовыми. Зажиточные дворяне, по большей части, поручали воспитаніе своихъ дѣтей заѣзжимъ или нарочно выписаннымъ иностранцамъ, и въ этомъ отношеніи старались перещеголять другь друга. Такъ, нѣкто Хвощинскій, въ началѣ 1780-хъ годовъ, выписалъ учителя Диксона прямо изъ Лондона. «Кромѣ того, дѣти чиновниковъ и мелкихъ дворянъ учились грамотѣ въ присутственныхъ мѣстахъ. Совершенно неграмотные и крайне юные, лѣтъ 13-ти или 14-и, эти молодые люди поступали на службу, даже получали жалованье, по нѣскольку копеекъ въ мѣсяцъ, и цѣлые годы учились читать и писать y разныхъ копеистовъ, подканцеляристовъ и канцеляристовъ, которые сами, въ свое время, проходили такой же курсъ ученія»[518]. На экзаменахъ Державинъ не только присутствовалъ, но любилъ и самъ задавать вопросы, приглашая къ тому и другихъ посѣтителей, чтобы не было никакого сомнѣнія относительно правильности испытанія.

Судя по приведенному отчету Карамышева и по нѣкоторымъ другимъ свѣдѣніямъ, сохранившимся въ архивѣ приказа общественнаго призрѣнія, Карамышевъ исправлялъ должность директора съ знаніемъ дѣла и добросовѣетно, но, согласившись принять ее только на время, онъ скоро удалился, и въ мартѣ на его мѣсто назначенъ былъ, по ордеру Гудовича, асессоръ тамбовской казенной палаты, капитанъ Жоховъ[519], съ жалованьемъ по 500 руб. въ годъ.

При училищѣ недоставало еще пѣвческаго класса, учрежденія котораго требовалъ училищный уставъ «для благолѣнія церквей и большаго прилѣпленія учениковъ къ молитвѣ». Въ 1788 году Державинъ, по званію попечителя училищъ, напомнилъ о томъ приказу, и классъ былъ открытъ: обучать пѣнію за 150 руб. въ годъ взялся секретарь нижней расправы Журавченко; въ помощники къ нему опредѣленъ былъ архіерейскій пѣвчій Антипъ Травинъ (80 руб.), но «какъ оный Травинъ, по своему нерадѣнію, не ходилъ въ классъ цѣлую треть года, то приказъ и отрѣшилъ его отъ сей должности».

//466

Домъ Бородина, купленный для помѣщенія училища, вскорѣ оказался слишкомъ тѣснымъ и вообще негоднымъ: печи дымили и не грѣли, полы были гнилы, штукатурка обваливалась, двери въ классахъ плотно не затворялись, въ окнахъ не доставало стеколъ, крыши лѣтомъ протекали[520]. Поэтому, уже въ январѣ слѣдующаго года купленъ былъ въ селѣ Куньи Липяги, въ 39-ти верстахъ отъ города, y братьевъ Ознобишиныхъ за 1,200 руб. другой (деревянный) домъ, который и перевезли въ Тамбовъ. На покупку употреблена была сумма въ 1,000 руб., завѣщанная умершимъ между тѣмъ преосвященнымъ Феодосіемъ, a 200 руб. взяты изъ процентной суммы прихода.

22. МАЛЫЯ УЧИЛИЩА ВЪ УѢЗДНЫХЪ ГОРОДАХЪ.

Тотчасъ по открытіи тамбовскаго училища приняты были мѣры для учреждонія малыхъ училищъ въ другихъ городахъ губерніи. Прежде всего Державинъ обратился къ архіерею съ просьбой прислать изъ семинаріи своей нѣсколько студентовъ, которые окончили yже, по крайней мѣрѣ, грамматику «для навыкновенія методѣ ученія народныхъ школъ, ибо», прибавлялъ онъ, «здѣсь другого состоянія людей способныхъ къ тому отыскать невозможно». Преосвященный Феодосій отозвался, что по недавнему существованію семинаріи онъ не можеть прислать достаточнаго числа студентовъ, и дѣйствительно, въ ноябрѣ мѣсяцѣ прислалъ только четырехъ семинаристовъ, именно: Лунина, Федорова, Иванова и Акимова, которые, по распоряженію приказа, и были немедленно отправлены въ тамбовское главное училище для полученія надлежащей подготовки къ учительскимъ занятіямъ. Для пополненія числа будущихъ преподавателей Державинъ обращался и въ Рязань къ губернатору Волкову съ просьбою прислать изъ тамошней семинаріи отъ 12 до 15 человѣкъ, и въ слѣдствіе того въ концѣ года явилось оттуда 10 семинаристовъ. Кромѣ того, въ первое время имѣлись въ виду на званіе учителей: какой-то поручикъ Ломоносовъ

//468

и «вольный однодворецъ» Захарьинъ. Мы уже знаемъ, что по крайней мѣрѣ послѣдній не могь оправдать такого предположенія.

Въ исходѣ декабря отправлены были въ уѣздные города шесть учителей: Половневскій и Мизеревскій (въ Козловъ), Михайловскій (въ Лебедянь) Протопоповъ (въ Шацкъ), Данковскій (въ Моршанскъ) и Куликовскій (въ Елатьму), и всѣмъ имъ дано на дорогу, въ счетъ жалованья, по 15 руб. Съ ними отпущено, сверхъ того по экземпляру устава народныхъ училшцъ на каждый городъ. Малыхъ народныхъ училищъ во всей Тамбовской губерніи предполагалось учредить одиннадцать. На основаніи городового положенія, суммы на нихъ должны были итти преимущественно изъ городскихъ доходовъ. На содержаніе училищныхъ домовъ, на жалованье директору и учителямъ по училищамъ всей губерніи (не исключая и главнаго въ самомъ Тамбовѣ) исчислено было въ годъ 7,904 рубля.

1-го января 1787 года открыты были съ обычною торжественностью народныя школы: въ Козловѣ съ 24-ю учениками въ Лебедяни съ 9-ю и въ Елатьмѣ съ 8-ю; нѣсколько позже — въ Шадкѣ и въ Моршанскѣ; въ шацкую школу поступило 27 учениковъ, въ моршанскую 24. Объ открытіи школъ въ других; городахъ свѣдѣній не имѣется. Относительно Липецка извѣстно только, что тамошнему купечеству предложено было, не найдутся ли въ составѣ его желающіе, вдвоемъ или втроемъ, общими средствами построить въ городѣ домъ для народнаго училища. Тамошній городничій Бурцовъ отвѣчалъ, что охотниковъ не нашлось.

Наиболѣе извѣстій дошло до насъ о козловскомъ училищѣ. Въ день открытія, утромъ, смотритель училища[521], два учителя и 24 ученика отправились въ соборную церковь, откуда, послѣ литургіи, возвратились въ училище съ иконами и хоругвями Здѣсь совершено было молебствіе и прочитанъ уставъ о малыхъ училищахъ. Учитель Половневскій произнесъ рѣчь о пользѣ ново

//469

открытаго заведенія. На этомъ торжествѣ не присутствовалъ никто изъ обывателей города. Школа съ двумя учителями должна была получать отъ общества квартиру, содержаніе, учебныя пособія. Для училища отведены были двѣ комнаты въ одномъ домѣ, a для обоихъ учителей (оба были семейные люди съ дѣтьми) одна комната въ другомъ домѣ, и притомъ комната холодная, сырая и темная. Учителя, Половневскій и Мизеревскій, исполняли свои обязанности съ усердіемъ и успѣхомъ, такъ что число учениковъ постоянно увеличивалось; но, несмотря на то, и сами они бѣдствовали, и училище терпѣло во всемъ недостатокъ въ слѣдствіе враждебнаго къ нему отношенія общества: какъ на торжествѣ открытія, такъ и послѣ на экзаменахъ не было никого изъ городскихъ жителей.

26-го сентября училище посѣтилъ Державинъ. Учениковъ въ то время было здѣсь уже 64. Въ продолженіе пяти часовъ губернаторъ-попечитель самъ экзаменовалъ ихъ и неоднократно благодарилъ учителей за успѣхи мальчиковъ. Но помѣщеніе училища нашелъ онъ крайне тѣснымъ и неудобнымъ и велѣлъ головѣ пріискать другое; учителя не получали жалованья за двѣ трети, и попечитель приказалъ удовлетворить ихъ, на счетъ городскихъ доходовъ, изъ суммъ приказа общественнаго призрѣнія. Узнавъ изъ поданной ему вѣдомости, что всѣ ученики были дѣти дворянъ, приказнослужителей и дворовыхъ людей, онъ собралъ купцовъ и мѣщанъ и объяснилъ имъ, что училище учреждено главнымъ образомъ для нихъ, какъ составляющихъ самую многочисленную часть населенія Козлова, и потому они не должны упорсгвамъ своимъ отдалять отъ себя доставляемыя имъ выгоды образованія. «Въ то же время онъ предложилъ имъ построить для училища домъ и настоятельно потребовалъ отъ каждаго посильныхъ пожертвованій. Въ присутствіи его собрано было 408 рублей. Онъ поручилъ головѣ хранить эти деньги, наказавъ заботиться объ умноженіи ихъ и объ изготовленіи исподволь матеріаловъ для постройки дома. Затѣмъ, подтвердивъ смотрителю училища и головѣ, чтобъ они не доводили учителей до крайности неисправностью въ выдачѣ имъ жалованья, онъ внушилъ имъ прилагать всевозможное стараніе о развитіи заведенія

//470

на основаніи городового положенія». Однакожъ все это было напрасно: купцы и мѣщане попрежнему не отдавали своихъ дѣтей въ училище, учителя получали жалованье неправильно и недостатокъ въ учебныхъ пособіяхъ продолжался. Даже и посѣщеніе Козлова пріѣзжавшимъ изъ Петербурга на ревизію директоромъ училшцъ Козодавлевымъ не помогло дѣлу, такъ какъ и въ тамбовскомъ главномъ училшцѣ, откуда онъ наказалъ Жохову потребовать учебныхъ пособій, всѣ книги были распроданы[522].

Положеніе учебной части въ Козловѣ, какъ и во всей Тамбовской губерніи, еще значительно ухудшилось послѣ удаленія Державина въ концѣ 1788 года: онъ съ полнымъ вшманіемъ относился къ училищамъ и дѣлалъ для поддержанія ихъ все, что отъ него зависѣло. Подробности совершеннаго упадка ихъ и жалкаго положенія учителей по выбытіи Гаврилы Романовича изъ губерніи сюда не относятся. Замѣтимъ только, что вскорѣ послѣ его огьѣзда городъ Козловъ положительно отказался отъ содержанія училища, a смотритель Баженовъ, нисколько не стѣсняясь, говорилъ въ обществѣ, что всѣ училища, въ томъ числѣ и козловское, вообще вредны. На этомъ основаніи онъ почти не являлся въ классы; когда же являлся, то всегда былъ пьянъ, учениковъ билъ палкой, a учителей публично ругалъ. «Когда Державинъ уѣхалъ навсегда изъ Тамбовскаго намѣстничества, то училищное дѣло въ городахъ этого намѣстничества сразу ослабѣло. A въ половинѣ 90-хъ годовъ большинство малыхъ народныхъ училищъ въ городахъ Тамбовской губерніи было и совсѣмъ закрыто. Такъ уничтожены

//471

были училища въ Лебедяни, Шацкѣ, Липецкѣ, Спасскѣ и Темниковѣ»[523].

23. ПРІИСКАНІЕ ДИРЕКТОРА УЧИЛИЩЪ.

Намъ остается еще, по этой отрасли дѣятельности Державина, обратить вниманіе на его заботы о пріисканіи директора тамбовскихъ училищъ. Поручивъ эту должность временно Карамышеву, онъ рекомендовалъ генералъ-губернатору, для замѣщенія ея, находившагося въ Петербургѣ, уже извѣстнаго намъ (см. стр. 424) Поспѣлова, какъ человѣка, вполнѣ къ ней подготовленнаго. На случай же его несогласія принять это назначеніе, губернаторъ предлагалъ либо какого-то Тимофеева, бывшаго въ Тамбовѣ по своимъ нуждамъ, либо Грибовскаго: «поелику всѣ сіи люди знаютъ латинскій языкъ и прочія науки, въ уставѣ обучать предписанныя, то и могутъ бьггь способны имѣть наблюденіе надъ учителями; но я бы желалъ, чтобъ заступилъ мѣсто директора кто-либо изъ первыхъ двухъ, a особливо г. Поспѣловъ, совершенно знаемый мною съ хорошей стороны» *.

Грибовскій, оставивъ службу въ Петрозаводскѣ, персѣхалъ въ Петербургъ около середины мая и поселился сначала y Козодавлева. Ему очеиь хотѣлось перейти на директорскую должность въ Тамбовъ, и Козодавлевъ горячо рекомендовалъ его своему старому сослуживцу. Самъ Грибовскій не скупился на изъявленія чувствъ преданности и благодарности Державину, который, въ случаѣ неудачи плана опредѣлить его директоромъ училищъ, предлагалъ ему чрезъ Козодавлева мѣсто секретаря въ намѣстническомъ правленіи, a притомъ, прибавлялъ Державинъ, «онъ можетъ имѣть и тѣ здѣсь выгоды, что по знанію его правописанія и хорошему почерку охотно позволю ему въ учреждаемомъ здѣсь для благородныхъ дѣтей пансіонѣ преподавать

//472

означенныя свои знанія, за что можетъ имѣть по крайней мѣрѣ сотню излишняго доходу; но здѣсь 350 рублей лучше конечно петрозаводскихъ и петербургскихъ 700 рублей».

Ho y Грибовскаго былъ сильный врагъ, именно Дашкова. «Княгиня Екатерина Романовна», писалъ Державину Свистуновъ отъ 17-го октября, «сегодня приказала мнѣ къ вамъ отписать, «что она слышала, будто Козодавлевъ хвалится, что онъ Грибовскому мѣсто доставитъ опять при васъ; то ежели вы это сдѣлаете, послушаете Козодавлева и возьмете его опять къ себѣ, то будетъ ужь очень вѣтрено, и притомъ приказала приписать вамъ, что это будетъ ей весьма непріятно. Боже мой, какъ она не терпитъ Грибовскаго! Она и за то васъ много винила, для чего вы первый разъ, когда вы брали его къ себѣ, съ нею не посовѣтовалися; графъ Александръ Романовичъ хотѣлъ-было его взять къ себѣ и далъ ему ужъ обнадеженіе, но княгиня, узнавъ, такъ сильно наступила на графа, что тоть принужденъ былъ, въ угодность ей, отказать ему»[524].

О         томъ же, своимъ особеннымъ языкомъ, писала Державину его теща, поясняя въ вящшее предостереженіе: «Княгиня нынче такъ усилилась, что князь Вяземскій y ней руки дѣлуетъ; a о Грибовскомъ я наслышалась, что онъ Тимофея Ивановича возноситъ выше небесъ, a о тебѣ, когда дойдетъ, то: «Державинъ», a больше нѣтъ имя, да и то съ гримасами; сіе по пословицѣ: «не споя, не скормя, ворога не видать». Такъ и Грибовской чувствуетъ вашу хлѣбъ-соль[525]». Державинъ, слѣдуя совѣтамъ своихъ петрозаводскихъ друзей, рѣшился безпрекословно исполнить волю княгини. Узнавъ о такомъ исходѣ дѣла, Козодавлевъ писалъ Державину: «Сожалѣю сердечно о несчастіи Грибовскаго, который впрочемъ отъ сего несчастія не будетъ такъ несчастливъ, какъ себѣ особа, дышущая противу него злобою, представляегь. — Господи отпусти ей, не вѣдаетъ бо что творитъ: вы не именуете сей особы, имѣющей во устахъ своихъ всегда добродѣтель, отъ которой

//473

сердце ея всегда далеко отстоитъ; да я думаю, что сія знаменитая особа не согласилась бы ни для чего, чтобъ Грибовскій, какъ онъ передъ нею ни малъ, о семъ ея поступкѣ свѣдалъ. Свѣтъ, освѣщающій дѣла ея, ей все конечно весьма противенъ и зрѣнію ея несиосенъ — и возлюбиша человѣци паче тму, нежели свѣтъ: бѣша бо ихъ дѣла зла»[526]. He устроилось также перемѣщеніе Поспѣлова, который между тѣмъ получалъ и другія предложенія, и наконецъ, какъ кажется, остался въ Петербургѣ совѣтникомъ губернскаго правленія.

Мы уже видѣли, что директоромъ тамбовскихъ училищъ, послѣ кратковременнаго исправленія этой должности Карамышевымъ, сдѣлался Жоховъ. Онъ занималъ ее около десяти лѣтъ (до 29-го октября 1797 г.) и исполнялъ свое дѣло весьма усердно: часто объѣзжалъ училища, по мѣрѣ возможности снабжалъ ихъ всѣмъ нужнымъ и съ участіемъ входилъ въ тягостное положеніе учителей. Судя по архивнымъ источникамъ, это была личность чрезвычайно симпатичная. Человѣкъ повидимому довольно образованный, Жоховъ всею душою былъ преданъ дѣлу народнаго образованія. Вотъ, напр., свидѣтельство его заботливости о доставленіи училищамъ пособій: въ мартѣ 1788 г. онъ донесъ приказу общественнаго призрѣнія, что учитель Роминскій, ѣздившій для ревизіи малыхъ училищъ, a также и смотрители ихъ жалуются что они терпятъ великій недостатокъ въ книгахъ и, кромѣ присланныхъ при открытіи, больше никогда никакихъ не получали, a потому и просятъ послать въ каждое училище хотя по 20 экземпляровъ «правилъ для учащихся». Въ октябрѣ Жоховъ опять требовалъ разныхъ книгъ для первоначальнаго обученія, что и было исполнено отправкою однѣхъ по 25-ти экземпляровъ, другихъ но 10-ти и 15-ти. «Между-прочимъ Жоховъ велъ отлично и капцелярскія дѣла. Всѣ его предложенія и рапорты, адресованные въ приказъ общественнаго призрѣнія или къ намѣстникамъ, написаны очень складно, съ достоинетвомъ и испещрены искусно подобранными указаніями на статьи закона»[527].

//474

24. УЧРЕЖДЕНІЕ ТИПОГРАФІИ.

При открытіи училищъ Державинъ дѣйствовалъ только какъ просвѣщенный и усердный исполнитель правительственнаго распоряженія; учрежденіе же типографiи было въ полномъ смыслѣ собственнымъ его дѣломъ. Первоначально онъ при этомъ имѣлъ въ виду только устраненіе лишней переписки,—цѣль, для которой онъ и впослѣдствіи, будучи министромъ, завелъ при сенатѣ печатныя записки. Для сокращенія дѣлопроизводства по управленію Тамбовской губерніи онъ придумалъ разныя мѣры, подробно имъ самимъ изложенныя (VI, 598). Одною изъ нихъ было и учрежденіе типографіи.

Для осуществленія этой мысли онъ вступилъ въ переписку съ Москвою. Сперва онъ хотѣлъ было прибѣгнуть къ посредничеству Хераскова, но потомъ рѣшился прямо просить помощи людей, стоявшихъ y самаго дѣла, и обратился съ письмомъ къ князю Николаю Никитичу Трубецкому, главному сотруднику Новикова и одному изъ дѣятельнѣйшихъ членовъ типографской компаніи. «По обширности здѣшней губерніи и по множеству текущихъ дѣлъ», писалъ губернаторъ между-прочимъ, «весьма много такихъ бумагь, которыя бы чрезъ типографiю скорѣе теченіе свое имѣли: то ежели усмотрю я выгоду, что дешевле одинъ станъ, нежели множество пустокормовъ подьячихъ содержать, я бы рѣшился, единственно для канцелярскаго производства, завесть здѣсь типографію»[528].

Поэтому Державинъ просилъ кн. Трубецкаго переговорить съ Новиковымъ, нѣтъ ли y него въ типографіи продажнаго станка со всѣми принадлежностями, a также лишнихъ людей, которые согласились бы ѣхать въ Тамбовъ. На это письмо отвѣчалъ самъ Новиковъ[529] и сообщилъ смѣту расходовъ на заведеніе провинціальной типографiи. Онъ полагалъ, что для нея достаточно будетъ одного наборщика и одпого тередорщика (печатника), которыхъ можно найти изъ Русскихъ, съ жалованьемъ, первому

//475

по 100, a второму по 80 руб. въ годъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ онъ совѣтовалъ взять въ ученики солдатскихъ дѣтей, которыя въ годъ могутъ обучиться, такъ что впослѣдствіи содержаніе типографiи можетъ стоить еще дешевле. Что касается литеръ, то Новиковъ предлагалъ завести сь подержанными, которыхъ могло стать лѣтъ на десять. По этой смѣтѣ всѣ издержки на первоначальное устройство и на жалованье двумъ мастерамъ исчислены были въ 1730 руб., a на содержаніе типографiи, не считая учениковъ, требовалось 280 руб. въ годъ. Переписка эта привела къ скорому соглашенію. Всѣ нужные предметы были присланы въ Тамбовъ зимнимъ путемъ, и въ началѣ 1788 года типографія открыла свою дѣятельность.

Письмо Новикова, показывающее, что онъ считалъ Державина однимъ изъ старыхъ пріятелей своихъ, любопытно еще и въ другомъ отношеніи: «именемъ всѣхъ членовъ типографской компаніи» онъ просилъ тамбовскаго губернатора содѣйствовать къ подпискѣ на газеты и книги, означенныя въ приложенныхъ къ письму объявленіяхъ. Тогда уже производилось дѣло о печатаніи Новиковымъ книгъ вреднаго содержанія, начавшееся еще въ концѣ 1785 года. Изъ письма его къ Державину видно, что несмогря иа то, онъ продолжалъ свою торговлю, и догадка его біографа, что книжная лавка его въ Москвѣ тогда еще не была запечатана, оправдывается[530]. Въ ту пору Новиковъ обвинялся еще только въ качествѣ типографщика; преслѣдованіе его и близкихъ къ нему лицъ, какъ масоновъ и мартинистовъ, началось не прежде 1792 года.

Къ письму Новикова былъ также приложенъ счетъ книгамъ, высланнымъ Державину передъ отъѣздомъ его въ Петрозаводскъ и въ первое время пребыванія его въ этомъ городѣ. Въ счетѣ значится около 300 заглавій, и итогъ его — 555 рублей, a за вычетомъ 20%—444 р. Книги, отправленныя въ Петрозаводскъ, составляютъ цѣлую библіотеку самаго разнороднаго содержанія: тутъ есть и духовныя сочиненія, и историческія, и путешествія, и сказки, и поэзія. Очевидно, что губернаторъ, отправляясь

//476

представителемъ власти въ провинцію и притомъ въ край, довольно еще мало развитый въ отношеніи къ гражданственности, хотѣлъ быть тамъ и представителемъ просвѣщенія, хотѣлъ имѣть въ рукахъ своихъ средства для распространенія образованности въ мѣстномъ обществѣ.

Въ новозаведенной тамбовской типографiи стали печататься сенатскіе указы, предписанія намѣстническаго правленія, требовавшія скораго исполненія, таюке разныя публикаціи, между-прочимъ свѣдѣнія о цѣнахъ хлѣба (чѣмъ обуздывалась алчность провіантскихъ комиссіонеровъ) и т. п. Для собиранія матеріаловъ къ этимъ публикаціямъ и для самаго составленія послѣднихъ учрежденъ былъ особый столъ. При соблюденіи извѣстнаго, придуманнаго Державинымъ порядка въ сдачѣ дѣлъ, статьи, предназначенныя для гласности, могли печататься каждую недѣлю по суботамъ и воскресеньямъ; потомъ онѣ разсылались къ городничимъ, a no оглашеніи ихъ во всемъ уѣздѣ черезъ нижній земскій судъ прибивались къ стѣнамъ въ церквахъ, на базарахъ и ярмаркахъ для всеобщаго свѣдѣнія. Этимъ способомъ вся губернія въ короткое время узнавала о всякихъ правительственныхъ распоряженіяхъ, о наложенныхъ на имѣнія запрещеніяхъ или снятіи ихъ, о подрядахъ и откупахъ, обѣглыхъ рекрутахъ и проч., «о чемъ», замѣчаетъ Державинъ, «неточныя публикаціи производятъ въ дѣлахъ не токмо замѣшательство и затрудненіе, но и самыя злоупотребленія». Такимъ образомъ, Державину должно быть приписано первое начало изданія губернскихъ вѣдомостей, окончательио установленнаго въ царствованіе императора Николая. Впрочемъ, Державину неудалось дать своимъ публикаціямъ ту степень развитія, о которой онъ помышлялъ; препятствіе къ тому встрѣтилъ онъ со стороны боязливаго намѣстника. Получивъ отъ губернатора, въ началѣ 1788 года, офиціальное свѣдѣніе «о заведеніи въ Тамбовѣ вольной типографiи» и первыя напечатанныя въ ней извѣстія, Гудовичъ отвѣчалъ, правда, «что не нашелъ въ таковомъ заведеніи ничего съ законами несогласнаго, что извѣстія касательно подрядовъ, продажъ и прочія подобныя

1 V, 717.

//477

объявленія также ничего законопротивнаго въ себѣ не заключають»; но за этимъ слѣдовала знаменательная оговорка: «Одну токмо статью сихъ извѣстій, сказывающую, что въ Шацкомъ и Елатомскомъ уѣздахъ разбойническая партія дѣлала многіе грабежи и что часть оной 24-го ч. декабря переловлена и главный атаманъ по поимкѣ, когда чинилъ супротивленіе, застрѣленъ изъ ружья, я считаю излишнею и ненужною, потому что заключающееся въ ней первое объявленіе о бывшихъ грабежахъ ничего пріятнаго публикѣ не приноситъ, a второе о поимкѣ ихъ еще не совсѣмъ достовѣрно, поколику и я по долгу званія моего ни откуда о томъ надлежащаго и порядочнаго свѣдѣнія еще не имѣю; a потому и желалъ бы я, чтобъ впредь таковыя статьи вносимы въ печать не были; a затѣмъ всѣ извѣстія, какія печататься будутъ, доставлялись бы впредь ко мнѣ въ копіяхъ для свѣдѣнія»[531]; т. е., другими словами, Гудовичъ желалъ видѣть въ печати только извѣстія о томъ, что все по губерніи обстоитъ благополучно, и присвоивалъ себѣ право цензуры надъ публикаціями губернатора.

Кромѣ официальныхъ бумагъ, въ тамбовской типографіи вскорѣ начали печататься и литературные труды; напримѣръ, изъ сочиненій самого Державина она напечатала: Рѣчь, говоренную 3ахаръинымъ, Торжество восшествія на престолъ Екатерины II (представленіе, данное въ честь Гудовича)[532], Прологъ на открьтіе въ Тамбовѣ народнаго училища[533], a впослѣдствіи (въ 1792 году) и оду на взятiе Измаила. «Наша типографiя», пиcалъ впослѣдствіи Ниловъ Державину въ Петербургъ, «снабдясь теперь щегольскими литерами, ожидаетъ съ нетерпѣливостію вашихъ сочиненій, дабы прославить себя ими»[534]. Сколько извѣстно, однакожъ, поэтъ не воспользовался этимъ предложеніемъ.

//478

Ho въ этой типографіи были отпечатаны нѣкоторые переводы двухъ тамбовскихъ дамъ, Елис. Корн. Ниловой и зубриловской помѣщицы, княгини Варвары Васильевны Голицыной. Въ 1790 году Нилова издала въ Тамбовѣ Приключенія англичанина Эдуарда Вальсона (съ нѣмецкаго, 2 части), a Голицына напечатала въ тамбовской типографіи, также въ 1790 году, переводъ съ французскаго, Заблужденія отъ любви. Въ концѣ 1793 года она увѣдомляла изъ Тамбова Екатерину Яковлевну о своемъ переводѣ: Графъ Валъмонтъ или заблужденіе разсудка, и обѣщала прислать первую часть его, какъ скоро она будетъ напечатана[535].

Послѣ смерти преосвященнаго Феодосія (24-го декабря 1786 г.) тамбовская епископская кафедра оставалась почти полтора года не замѣщенною. Наконецъ, 6-го мая 1788 года, назначенъ былъ на нее бывшій старорусскій епископъ Феофилъ, святитель совсѣмъ другого закала, чѣмъ предшественникъ его. Вскорѣ онъ явилъ себя достойнымъ учешкомъ своего бывшаго начальника, митрополита Гавріила, энергически принялся за улучшеніе всѣхъ отраслей запущеннаго управленія своей новой паствы и повсюду ввелъ строгій порядокъ: все подъ вліяніемъ его благотворной власти приняло новый видъ[536]. Къ счастію ввѣренной ему епархіи, онъ оставался въ главѣ ея 22 года. Недолго довелось Державину продолжать рядомъ съ нимъ свою дѣятельность, но губернаторъ на первыхъ же порахъ оцѣнилъ просвѣщеннаго архипастыря, и когда послѣдній, по его приглашенію, посѣтилъ недавно-основанную типографiю, Державинъ привѣтствовалъ его прекраснымъ четырестишіемъ:

«На память твоего, ФеоФилъ, къ намъ прихода,

Безсмертью здѣсь твое мы имя предадимъ.

И должно ли молчать учителю народа?

Разсыпь твой бисеръ намъ: мы свѣтъ обогатимъ»[537].

//479

25.       РЕВИЗІЯ ГУББРНІИ. НАЧАЛО НЕУДОВОЛЬСТВІЙ.

Упомянувъ, по связи съ предыдущши обстоятельствами, объ учрежденіи въ Тамбовѣ типографiи и сближеніи Державина съ преосвященнымъ Феофиломъ, мы опередили ходъ событій и должны возвратиться къ прерванной нити разсказа.

Первый годъ своего управленія Тамбовскою губерніей Державинъ ознаменовалъ многими полезными дѣлами; другія онъ предполагалъ совершить въ будущемъ, и, не испытавъ по службѣ (если исключить дѣло Сатиныхъ) никакихъ особенныхъ непріятностей, могъ спокойно итти впередъ. Послѣдовавшая вскорѣ ревизія губерніи должна была еще болѣе ободрить его. Въ первыхъ числахъ 1787 года пришло отъ графа A. Р. Воронцова письмо съ любезнымъ извѣщеніемъ, что ему и сенатору A. В. Нарышкину поручено ревизовать нѣкоторыя губерніи, въ томъ числѣ и Тамбовскую. «Но какъ», писалъ графъ, «сей осмотръ намѣрены мы начать съ Рязанской губерніи, въ вашу жъ вступить полагаемъ около 20-го или 25-го числа будущаго января, то однакожъ я прошу васъ не дѣлать никакихъ пріуготовленій въ разсужденіи проѣзда нашего чрезъ губернію вашу, ибо изъ Рязани не оставлю васъ обо всемъ нужномъ для насъ увѣдомить, a извольте только приказать, чтобъ въ присутственныхъ мѣстахъ было все готово къ нашему освидѣтельствованію; сверхъ же того прикажите изготовить для меня и Алексѣя Васильевича по особливому дому и также квартеры для канцеляріи, которая при насъ находиться будетъ»[538].

Въ 20-хъ числахъ января оба сенатора дѣйствительно прибыли въ Тамбовъ и остались вполнѣ довольны всѣмъ, что видѣли. «Живо и сердечно порадовался я», писалъ Державину петербургскій пріятель Васильевъ, «что такъ удачно вы сенаторовъ спустили». Ревизоры представили императрицѣ рапортъ, въ которомъ между прочимъ говорили: «По окончаніи осмотра въ Рязанской губерніи, слѣдовали мы въ Тамбовскую, въ которой какъ въ губернскомъ, такъ и въ уѣздныхъ трехъ городахъ,

//480

Козловѣ, Усмани и Борисоглѣбскѣ, учиня всѣмъ учрежденнымъ въ оныхъ присутственнымъ мѣстамъ и заведеніямъ надлежащій осмотръ, нашли мы вообще во всѣхъ оныхъ также желаемый порядокъ и поспѣшное дѣлъ отправленіе; хотя жъ въ нѣкоторыхъ судахъ и есть неоконченныя дѣла, a особливо по тамбовскимъ уѣздному суду и городовому магистрату, но и тѣ остались или за недавнимъ вступленіемъ, или же за неполученіемъ изъ разныхъ мѣстъ требуемыхъ къ объясненію дѣлъ нужныхі свѣдѣній. Въ намѣстническомъ правленіи нашли мы теченіе дѣлъ весьма порядочное и жёлаемую во всемъ исправность; попеченіе жъ и прилежаніе правителя губерніи, дѣйствительнаго статскаго совѣтника Державина, въ отправленіи его должности приноситъ ему истинную честь»[539].

Въ слѣдствіе такого отзыва императрица, въ рескриптѣ на имя Гудовича, изъявила ему удовольствіе за, порядокъ и успѣшное производство дѣлъ въ Тамбовской губерніи. Выражая Воронцову свою благодарность, искательный губернаторъ просилъ исходатайствовать ему орденъ, ссылаясь на то, что всѣ его со служивцы по экспедиціи государственныхъ доходовъ уже награждены, при чемъ нужнымъ счелъ исчислить свои труды и заслуги. Воронцовъ написалъ о томъ Безбородкѣ, но предупредилъ Державина, что безъ согласія Вяземскаго ничего нельзя сдѣлать, «а онъ, даромъ что въ деревнѣ сидитъ, вѣрьте, что съ нимъ бороться трудно, ибо онъ и изъ деревни сенатской канцеляріей распоряжаеть, какъ бы былъ въ Петербургѣ»[540].

Гудовичъ, съ своей стороны, представляя Державина къ ордену, отозвался, что онъ, заставъ губернію разстроенною по болѣзни своего предшественника (Макарова), «всю ее привелъ въ порядокъ». Державинъ ожидалъ владимірской звѣзды 2-й степ., но получилъ только крестъ на шею. Воронцовъ такъ утѣшал его: «Не будьте въ претензіи противъ прочихъ товарищей своихъ, коимъ былъ данъ 2-й классъ; нынѣ другія правила: орденъ хотятъ поднять; я Николаю Александровичу поручилъ

//481

чтобъ онъ, для успокоенія вашего и что тутъ нѣтъ ничего личнаго, вамъ бы подробно объяснилъ»[541]. Державинъ отвѣчалъ: «Признаюсь откровенно вашему сіятельству: я было ласкался,— при ходатайствѣ знаменитыхъ и сильныхъ моихъ благодѣтелей и при справедливой рекомендаціи моего начальника, что я привелъ запущенную часть въ надлежащее дѣйствіе, a не содержалъ токмо въ порядкѣ, какъ въ высочайшемъ рескриптѣ написано, — имѣть благосклоннѣйшій жребій счастія; но что дѣлать, когда противное случилось? Богу такъ угодно; сердца царскія въ рукѣ его. A для того все принимаю съ терпѣніемъ и благодареніемъ»[542].

Между тѣмъ Державинъ испытывалъ уже и другія разочарованія: «знать, не мнѣ суждено совершеннымъ спокойствіемъ наслаждаться», писалъ онъ Васильеву еще осенью 1786 года. Одно дѣло Сатина уже доставило ему много огорченій. Оно же дало пищу злымъ языкамъ въ Петербургѣ. Противники распространяли о Державиныхъ разные неблагопріятные слухи. Вотъ напримѣръ, что сообщить ему Васильевъ около того же времени: «Поговариваютъ здѣсь про тебя, будто бы ты весьма строгенько на губернаторствѣ поступаешь, и досаждаешь тѣмъ многимъ, особливо недовольны будто поступкомъ Катерины Яковлевны; коротко сказать, будто вы оба очень даете чувствовать ваше губернаторство; я хотя не очень этому вѣрю, однакожъ въ предосторожность вашу не хотѣлъ промолчать»[543].

Это извѣстіе сильно встревожило Державина. Отвѣтъ его бросаетъ неожиданный свѣтъ на его служебныя отношенія, на начинавшійся y него раздоръ съ вице - губернаторомъ, раздоръ, который позднѣе совершенно отравилъ его жизнь въ Тамбовѣ. «Поелику»[544], говорилъ онъ между-прочимъ, «вы пишете глухо, что мы даемъ очень чувствовать наше губернаторство, то я сего, будучи въ совѣсти моей правымъ, не разумѣю; a потому и думаю, не разсѣяна ли сія молва отъ какого клеветника изъ зависти,

//482

что онъ самъ не губернаторомъ; ибо мнѣ сіе потому паче думать можно, что здѣшнее общество, кажется, довольно къ намъ ласково и отзывается благодарнымъ. Итакъ, ежели въ Петербургѣ другія вѣсти, то стало, что спереди лижутъ, a сзади царапаютъ. Въ семъ же случаѣ нечего дѣлать какъ надобно терпѣть. Здѣсь подозрѣваюгь, будто такую молву некому другому въ Петербургѣ распустить, какъ Михаилу Ивановичу (Ушакову); я этому не вѣрю, но ежели онъ, то весьма удивительный человѣкъ»[545].

Въ это время вице-губернаторъ былъ въ Петербургѣ, и на него естественно падало подозрѣніе. Вся эта поѣздка очень не нравилась Державину. Непріятно было ему ито, что Ушаковъ принималъ тамъ отъ друзей губернатора порученія, исполиять которыя онъ считалъ своимъ исключительнымъ правомъ, напримѣръ закупку хлѣба для Васильева.

Въ то же время, однакожъ, Державинъ получилъ и радостную вѣсть о милостивомъ вниманіи къ нему императрицы. Свистуновъ писалъ ему: «Княгиня на ваше письмо теперь не отвѣчаетъ, потому что она не очень здорова, a просила меня приватно васъ увѣдомить, дабы никто, окромѣ васъ, о семъ не зналъ, что такъ какъ она нынче часто бываетъ y государыни наединѣ, то въ одинъ день зашелъ разговоръ объ васъ и вашихъ стихахъ, и она съ своей стороны сказала, что ежелибы вы продолжали упражняться въ нихъ, то бы со временемъ превзошли Михайлу Васшьевича Ломоносова, на что государыня изволила спросить, для чего жъ вы не упражняетесь въ нихъ; княгиня отвѣчала, что вы теперь заняты должностію; то государыня спросила: Каково ему въ этой губерніи? на что княгиня сказала ей, что вы теперь какъ новымъ вашимъ намѣстникомъ, такъ и обществомъ отзываетесь очень довольными, почему она заключаетъ, что и вами тамъ всѣ довольны, a иначе бъ и вы довольны быть не могли, еслибы противу васъ что-либо дурно было. На сіе государыня изволила сказать: Я этому рада»[546].

//483

Вѣроятно, этотъ отзывъ императрицы о знаменитомъ поэтѣ не остался тайной, по крайней мѣрѣ для высшаго столичнаго общества и, можетъ-быть, въ связи съ разнообразными толками о Державинѣ распространился въ Петербургѣ слухъ о его переводѣ туда губернаторомъ на мѣсто Коновницына. Слухъ этотъ однакожъ не имѣлъ никакого основанія.

26. ПУТЕШЕСТВІЕ ИМПЕРАТРИЦЫ И ПРОѢЗДЪ КНЯЗЯ ВЯЗЕМСКАГО.

Съ наступленіемъ 1787 года должно было наконецъ начаться давно задуманное путешествіе императрицы въ Крымъ. Въ мѣстахъ, близкихъ къ пути ея слѣдованія, еще съ предшествовавшей осени дѣлались распоряженія о поставкѣ лошадей. Они распространялись и на Тамбовскую губернію. Одинъ изъ тамошнихъ помѣщиковъ, Іоасафъ Іевлевичъ Арбеневъ (впослѣдствіи командиръ Измайловскаго полка) просилъ губернатора о какой-то льготѣ по означенной, общей для всѣхъ землевладѣльцевъ повинности. Державинъ отвѣчалъ ему, что намѣстническое правленіе въ распредѣленіе ея вовсе не вмѣшивается, a предоставляетъ эту заботу предводителямъ дворянства, которые опредѣлили не требовать поставки лошадей и при нихъ людей натурою, a для покупки лошадей и упряжки положили собирать отъ 19-ти до 24-хъ копеекъ съ души. Впрочемъ, людямъ всякаго состоянія дозволялось отбывать эту повинность какъ кто найдетъ для себя удобнымъ, либо натурою, либо по подряду, лишь бы прн этомъ не переступали размѣровъ назначеннаго сбора. «Съ моей стороны», писалъ Державинъ Арбеневу, «сдѣлано было все, что возможно, къ выгодамъ общимъ и частнымъ, a ежелибы, паче чаянія, вышло что тому несоотвѣтственное, то должно отнести сіе на гг. предводителей дворянства»[547].

Любопьггна бывшая по поводу предстоявшаго проѣзда государыни переписка губернатора съ засѣдателемъ верхняго земскаго суда Мордвиновымъ. Этотъ послѣдній, осенью 1786г., подалъ въ названный судъ просьбу объ отставкѣ по болѣзни. Просьба

//484

передана была въ намѣстническое правленье, которое сдѣлало распоряженіе о медицинскомъ освидѣтельствованіи Мордвинова. Но прежде исполненія указа о томъ, судъ нарядилъ его къ проѣзду императрицы на подставу съ лошадьми. Мордвиновъ нашелъ это крайне несправедливымъ и обратился къ Державину съ жалобой, что «онъ командированъ безъ всякой очереди» и что предсѣдатель суда Ахлебининъ «дѣлаетъ ему тѣмъ крайнюю обиду и притѣсненіе». Весьма характеристическій отвѣтъ Державина, до сихъ поръ не напечатанный въ нашемъ изданіи, помѣщается здѣсь цѣликомъ[548].

«Милостивый государь мой, Семенъ Михайловичъ! На вчерашнее письмо ваше имѣю честь служить вамъ моимъ отвѣтомъ. Хотя 1-й департаментъ верхняго земскаго суда и представилъ объ отставкѣ вашей въ намѣстническое правленіе; но какъ онъ же самый командировалъ теперь васъ и въ посылку ѣхать, для провожденія лошадей, подъ высочайшее шествіе наряжешыхъ, слѣдовательно и подвергъ болѣзнь вашу сумнѣнію, которую однако и безъ сего намѣстническое правленіе долгъ имѣло приказать освидѣтельствовать, и по свидѣтельствѣ уже, a не прежде, отпустить васъ отъ должности вашей. A потому ничто другое какъ новое свидѣтельство и разрѣшитъ, дѣйствительно ли вы больны и посылать ли васъ въ командировку? Впрочемъ мнѣ весьма удивительно, что благородный человѣкъ, какъ вы въ письмѣ вашемъ изъясняетеся, ставитъ себѣ за обиду, что наряжаютъ его, якобы безъ очереди, къ такой должности, гдѣ онъ удостоится увидѣть лицо своей всемиостивѣйшей монархини! Позвольте, милостивый государь мой, мнѣ откровенно изъяснить вамъ образъ мыслей моихъ при семъ случаѣ. Предки ваши, то есть предки россійскаго дворянства, никогда не были таковы, каковыми вы себя рекомендовать хотите. Каждой бы изъ нихъ, лежа на смертной постелѣ, услыша себя выбраннымъ видѣть своего государя, столько обрадовался бы, чтобъ въ безпамятствѣ

//485

велѣлъ своему стремянному тотчасъ сѣдлать себѣ коня своего. Много бы должно было употребить усилія, чтобъ удержать его отъ неограниченной его ревности. Но никто не требуетъ отъ васъ службы сверхъ силъ вашихъ. Буде здоровье ваше позволитъ вамъ, вы конечно поѣдете въ путь, вамъ предлежащій. A когда вы больны, то останетеся покоиться въ домѣ вашемъ. Сожалѣиія только то достойно, что должно нынѣ и дворянъ въ болѣзняхъ ихъ свидѣтельствовать. Это истинно обидно. Но извините меня въ томъ, когда я исполняю законами повелѣнное. A для того и желаю строго отъ лѣкарей, что когда они свидѣтельствуютъ больного дворянина, наряженнаго на высочайшую службу, то, не взирая на сильную свою привычку многія и частыя дѣлать немощнымъ попущенія, приносили бы мнѣ рѣшительные рапорты: или умеръ, или здоровъ, чего вамъ отъ искренняго сердца желая, пребываю съ почтеніемъ».

«№ 1376.

Октября 25-го дня

1786 года».

При возвращеніи императриды изъ Крыма Державинъ желалъ ей представиться и въ концѣ марта просилъ y Гудовича совѣта, гдѣ бы лучше ее встрѣтить. Намѣстникъ отвѣчалъ, что самъ сбирается въ Москву и что, по его миѣнію, туда же всего удобнѣе ѣхать и Державину: «вашему намѣренію», писалъ онъ, «не могутъ помѣшать ни проѣздъ сенаторовъ, которые проѣдутъ только какъ гости (на обратномъ пути въ Петербургъ), ни проѣздъ князя Александра Алексѣевича, который, я думаю, не прежде Петрова дня возвратится»[549]. Въ Москвѣ Екатерина II на этотъ разъ останавливалась отъ 27-го іюня по 4-е іюля; слѣдовательно къ этому времени относится и пребываніе тамъ губернатора, получившаго отпускъ на 29 дней. Осамомъ представленіи его до насъ не дошло никакихъ свѣдѣній.

По случаю путешествія императрицы и князь Вяземскій испросилъ себѣ на время ея отсутствія отпускъ, и вскорѣ посіѣ ея отъѣзда отправился въ свою саратовскую деревню, съ тѣмъ чтобы на обратномъ пути побывать въ Сарептѣ, которая славилась

//486

открытыми тамъ въ 1773 году минеральными водами, похожими на пирмонтскія[550]. Узнавъ о предстоявшемъ путешествіи своего бывшаго начальника, Державинъ выразилъ Васильеву желаніе встрѣтить генералъ-прокурора въ Тамбовѣ, но тогь отвѣчалъ, что Вяземскій теперь ѣдетъ черезъ Пензу, обратный же путь можетъ-быть возьметъ черезъ Тамбовъ. «Усердіе ваше и другихъ видѣть его въ Тамбовѣ», писалъ Васильевъ, «ему не непріятно было»[551].

Пребываніе генералъ-прокурора. на югѣ Россіи продлилось долѣе чѣмъ думалъ Гудовичъ, ожидавшій его возвращенія уже къ Петрову дню. 5-го сентября (1787) Державинъ писалъ Вяземскому[552]: «Сіятельнѣйшій князь, м. г. Согласно соизволенію вашего сіятельства, дошедшему до меня чрезъ г. совѣтника Аничкова[553], чтобъ приготовить, для проѣзда вашего сіятельства въ Москву по Кирсановской округѣ къ 20-му числу сего мѣсяца сто лошадей, я приказалъ тотчасъ исполнить,и всемѣрно какъ лошади, такъ в дороги исправны будутъ. Но я осмѣлюсь представить, что не благоугодно ли будетъ принять лучшій и способнѣйшій путь изъ Моршанска до Тамбова и оттуда на Козловъ. Сверхъ сего присутствіемъ вашего сіятельства осчастливите вы такой городъ, въ которомъ есть преданные и сохраняющіе къ вамъ нелицемѣрное почтеніе, въ томъ числѣ и меня, съ чувствительнымъ огорченіемъ извѣстившагося, что вы намѣрены проѣхать Тамбовъ. Впрочемъ съ глубочайшимъ высокопочитаніемъ и таковою же всегдашнею преданностью пребываю Державинъ».

Дней черезъ десять послѣ отправленія этихъ строкъ нашъ губернаторъ получилъ отъ самого князя слѣдующее письмо, помѣченное: 10-го сентября, Сарепта: «Государь мой, Гаврило Романовичъ! Получа сейчасъ высочайшее ея императорскаго величества повелѣніе возвратиться наискорѣе въ С.-Петербургъ,

//487

поспѣшаю выѣхать изъ Сарепты 12-го числа сего мѣсяца и намѣренъ ѣхать сколько возможно скорѣе, дабы тѣмъ поспѣшнѣе выполнить волю всемилостивѣйшей государыни, a потому и прошу покорно вашего превосходительства приказать заготовить для меня на каждой станціи чрезъ губернію вашу по 80-ти лошадей; трактъ же мой будетъ, не захватывая Тамбова, чрезъ Тамбовскую губернію на Моршу, Рязань, Коломну и Москву. Съ половины дороги думаю, оставя жену и всю свиту, ѣхать одному для скорѣйшаго въ ѣздѣ успѣху; однакожъ прошу покорно васъ, государя моего, дабы лошади, хотя и проѣду, не были распускаемы доколѣ жена моя не проѣдетъ. Я надѣюсь, что по одолженію ко мнѣ вашему не будетъ имѣть въ пути остановки пребывающій впрочемъ съ истиннымъ почтеніемъ всегда вашего превосходительства, государя моего, покорный слуга

князь А. Вяземскій».

Это письмо уже не могло застать Державина въ Тамбовѣ, такъ какъ онъ выѣхалъ оттуда 14-го чиела для встрѣчи князя и распоряженій къ облегченію ему проѣзда. To же случилось и съ письмомъ Гудовича изъ Рязани, отъ 13-го сентября, которое, въ слѣдствіе того, было отвезено въ Козловъ. Интересно видѣть переполохъ, который произвело между начальствующими извѣстіе о скоромъ проѣздѣ генералъ-прокурора. Гудовичъ извѣщалъ Державина о приказаніяхъ, посланныхъ имъ чрезъ особаго курьера къ городничимъ и земскимъ исправникамъ, которымъ, писалъ онъ: «прошу подтвердить и съ вашей стороны, чтобъ сколько можно всѣ выгоды его сіятельству, при случаѣ его проѣзда, доставить постарались»[554]. Но Державинъ и безъ приказанія поспѣшилъ еще прежде (какъ видно изъ приведеннаго выше письма его къ Вяземскому) сдѣлать отъ себя всѣ нужныя распоряженія, именно: велѣлъ устроить станціи, поставить на каждой по 100 лошадей въ хомутахъ, исправить мосты и перевозы, изготовить лучшія квартиры; городничимъ приказано было дѣлать князю такую же точно встрѣчу, какую дѣлали сенаторамъ. Получивъ два разнорѣчивыя свѣдѣнія о маршрутѣ знатнаго путешественника,

//488

который, по извѣщенію саратовскаго чиновника Цеттелера, сперва хотѣлъ ѣхать черезъ Моршанскъ прямо на Рязань, a потомъ соглашался своротить на Козловъ, городъ, котораго онъ почему-то тщательно избѣгалъ,—Державинъ вынужденъ былъ заготорить лошадей и все нужное по обоимъ трактамъ. По той же причинѣ онъ долженъ былъ принять мѣры для встрѣчи и угощенія князя въ двухъ разныхъ пунктахъ, именно въ Моршанскѣ и въ селѣ Гагаринѣ, имѣніи пріятеля своего П. Е. Пашкова съ просторнымъ господскимъ домомъ. На самомъ дѣлѣ встрѣча произошла въ Гагаринѣ (Моршанскаго уѣзда) и, къ удовольствію обѣихъ сторонъ, она вполнѣ удалась. Объ этомъ Державинъ подробно разсказывалъ Гудовичу въ письмѣ отъ 23-го сентября. Онъ не могъ нахвалиться расторопностью исправниковъ: нигдѣ не было никакихъ задержекъ; князь и княгиня нѣсколько разъ благодарили его и были тѣмъ болѣе доводьны, что въ Саратовской губерніи они терпѣли недостатокъ въ лошадяхъ и князь, по необходимости, самъ приказывалъ собирать ихъ, такъ какъ нигдѣ ни исправники, ни засѣдатели его не провожали. Въ Тамбовской губерніи, напротивъ, онъ вездѣ былъ встрѣчаемъ и провожаемъ съ приличными конвоями и вообще съ тѣми же почестями, какъ сенаторы. Въ города губернаторъ заблаговременно разослалъ военнослужителей для содержанія карауловъ при квартирахъ, занимаемыхъ генералъ-прокуроромъ. «Я же самъ», доносилъ Державинъ намѣстнику, «не по долгу, но по особливому къ его сіятельству моему уваженію и знакомству, принялъ и угостилъ его и княгиню, сколько возможно, на дорогѣ въ селѣ Гагаринѣ»[555]. Въ Моршанскѣ чествовалъ знатную чету городничій съ тамошнимъ городскимъ обществомъ, a въ Козловѣ г. Дельвигъ далъ ужинъ княгинѣ, потому что князь тамъ ни на минуту не останавливался, да и проѣхать черезъ городъ согласился только позавѣренію Державина, что по другой (сапожковской) дорогѣ ему не избѣжать остановокъ y мостовъ и перевозовъ. «Словомъ»—такъ кончалъ Державинъ письмо: «кажется, доставлены были его сіятельству

//489

и супругѣ его по Тамбовской губерніи всевозможныя выгоды. Впрочемъ, не могу я пропустить и не донесть вамъ достойнаго замѣчанія разговора его сіятельства, бывшаго въ Гагаринѣ при г. губернскомъ прокурорѣ Хвощинскомъ и двухъ воронежскихъ прокурорахъ, выѣзжавшихъ нарочно для свиданія съ его сіятельствомъ изъ своей губерніи, и при нѣкоторыхъ нашихъ дворянахъ. По поводу хорошо устроеннаго въ томъ селѣ г. Пашкова винокуреннаго завода, князь началъ свою рѣчь такимъ образомъ: «Да, нынѣ хороши вездѣ винные заводы и больше ихъ противъ прежняго; но непонятно, отчего винный доходъ по государству упалъ. Я моей государынѣ, до открытія «губерній, оставилъ виннаго доходу десять милліоновъ; тогда «было въ имперіи народу ревижскихъ душъ только семь милліоновъ; нынѣ народу прибыло почти вдвое и обращеніе денегъ «свободнѣе, но доходу того великая часть упала. Я не знаю, отчего это. Знаютъ про то господа управляющіе. Мое—стороннее «дѣло. Но какъ я, присягая государынѣ, ни въ какомъ случаѣ «ее не продавалъ и не обманывалъ, то и нынѣ донесу все, что я «видѣлъ. Видѣлъ я, проѣзжая многія губерніи, что гдѣ ведерочко, гдѣ метелочка нашестикахъ висятъ. Всѣ знаютъ, что, слава «Богу, привилегію имѣютъ. Вотъ отъ того-то и хлѣба мало; гдѣ «бы онъ и родися, да пашни не запаханы и не засѣяны. Въ «гульбѣ крестьянамъ когда работать? Правда, было время, что «стали было словъ слушать; a нынѣ нѣтъ никому нужды: видно, «надобенъ опять топоръ, кнутъ и ссылка. Хотя Боже сохрани «отъ топора, a кнута и ссылки не миновать.» Съ прискорбіемъ я былъ долженъ слышать такой жестокій разговоръ, хотя ни мало не принялъ и не принимаю на свой счетъ онаго, какъ я и его сіятельству донесъ: что до насъ дойдетъ по бумагамъ, то не упускаемъ взыскивать того по законамъ, a подыскиваться подъ кѣмъ-либо самимъ собою безъ доносовъ и безъ увѣдомленія не почитаемъ за особую и къ намъ принадлежащую обязанность. При нынѣшнемъ положеніи, когда деньга весьма надобны, уповаю я, пріѣхавъ въ Петербургъ, не оставитъ его сіятельство таковыхъ справедливыхъ своихъ замѣчаній къ пользѣ употребить».—Позднѣе Державинъ слышалъ отъ подрядчиковъ, будто

//490

князь Вяземскій, проѣзжая черезъ Тверь, велѣлъ, въ ожиданіи какихъ-то своихъ судовъ, задержать караванъ[556].

27. КУПЕЦЪ МАТВѢЙ БОРОДИНЪ. ОТКУПНОЕ ДѢЛО.

Однимъ изъ главныхъ виновниковъ непріятностей, сопровождавшихъ послѣдніе два года службы Державина въ Тамбовѣ, былъ купецъ Матвѣй Петровъ Бородинъ. Имя его уже встрѣтилось намъ, когда шла рѣчь о торжествѣ открытія училища; при этомъ случаѣ онъ, желая угодить губернатору, взялъ на себя угощеніе народа. Можетъ-быть изъ такого же побужденія братъ его, Іона, продалъ свой домъ подъ училиіцс. Матвѣй Бородинъ игралъ въ Тамбовѣ роль перваго капиталиста и принадлежалъ къ тому разряду лицъ, который такъ хорошо охарактеризованъ графомъ Саліасомъ въ статьѣ его: «Поэтъ Державинъ, правитель намѣстничества»[557]. «Это», говоритъ онъ, «мужикъ съ милліономъ, постигшій своимъ неразвитымъ, но отъ природы сильнымъ умомъ, въ чемъ суть дѣла на землѣ. Въ жизни для него одинъ смыслъ, одна цѣль, одно дѣло — нажива… Эта личность живетъ и теперь на Руси, и можетъ-быть еще долго будетъ жить и процвѣтать.» Въ скоромъ времени Державинъ по разнымъ признакамъ сталъ сомнѣваться въ честности Бородина, и наконецъ увидѣлъ съ его стороны явное плутовство. Обстоятельствомъ, окончательно раскрывшимъ губернатору глаза на его счетъ, была поставка кирпича. Было уже замѣчено, что Тамбовъ вообще страдалъ недостаткомъ каменнаго строительнаго матеріала. Незадолго до прибытія Державина тамъ былъ устроенъ, въ вѣдѣніи приказа общественнаго призрѣнія, кирпичный заводъ, на которомъ работы производились колодниками, содержавшимися въ рабочемъ домѣ; но такъ какъ между ними не было опытныхъ въ этомъ дѣлѣ людей, то Державинъ посылалъ въ Кострому своего бывшаго секретаря Савинскаго для пріисканія кирпичныхъ мастеровъ. Эта мѣра однакожъ не привела къ желанному результату. Пробовали также выписывать кирпичъ изъ Москвы, для чего туда ѣздилъ смотритель тамбовскаго

//491

кирпичнаго завода Степановъ. Бывшій тамъ въ то время проѣздомъ Гудовжчъ вмѣстѣ съ нимъ смотрѣлъ кирпичъ, и велѣлъ закупить ящикъ этого матеріала для Тамбова. Позднѣе Державинъ хотѣлъ запасаться цокольнымъ камнемъ изъ находившихся около города каменоломенъ. Между-прочимъ онъ посылалъ колодниковъ ломать камень въ имѣніи Лунина. Но Лунину не нравилось видѣть y себя такихъ гостей: y него была машина для вырыванія камня и онъ надѣялся, что она и безъ нихъ можетъ оказывать ту же услугу. Державинъ приглашалъ его взять подрядъ на доставку камня въ Тамбовъ, но Лунинъ подъ разными предлогами уклонялсяотъ этого. Между тѣмъ явилась надежда получать камень изъ имѣнія оберъ-шталмейстера Л. А. Нарышкина. Одинъ изъ пріѣхавшихъ оттуда земскихъ увѣрилъ Державина, что тамъ есть большая гора, «изъ которой всякаго рода люди пользуются камнемъ безденежно», и это еще служить къ выгодѣ владѣльца, такъ какъ земля тѣмъ очищается, камень же никакой прибыли ему не приносить, и потому можетъ быть добываемъ безъ всякой предварительной переписки съ Нарышкинымъ. Державинъ положися на эти слова и послалъ дворянскаго засѣдателя просить, чтобъ ему отвели мѣсто для ломки камня. Но другой земскій объявилъ, что безъ позволенія хозяина ломать камень нельзя. Самъ Нарышкинъ подтвердитъ это заявленіе; Державинъ объяснилъ, какъ было дѣло, и прибавилъ, что постарается обойтись безъ камня; «а ежели онъ непремѣнно нуженъ будетъ», то попроситъ увѣдомить, за какую цѣну съ сажени позволятъ ломать его. Состоялось ли послѣ, по этому предмету, какое-нибудь соглашеніе, неизвѣстно.

На выручку Тамбова изъ подобныхъ затрудненій явился Бородинъ. Онъ взялся ставить кирпичъ по подряду для казеннаго строенія и въ августѣ 1786 года объявилъ въ казенной палатѣ, что y него наготовѣ имѣется 1,145,000 кирпичей. Тогда же его кирпичъ былъ освидѣтельствованъ, относительно количества, асессоромъ строительной комиссіи Смирновымъ, a относительно доброты губернскимъ архитекторомъ Усачевымъ: первый показалъ, что кирпичъ весь на лицо, a второй, что онъ вполнѣ доброкачественъ. Бородинъ особою подпиской обязался хранить кирпичъ

//492

въ цѣлости и въ слѣдующую зиму перевезти его на мѣсто строенія. По опредѣленію казенной палаты подрядчику выдана была вся слѣдовавшая ему сумма, 3400 руб. Весною 1787 г. надо было, по назначенію намѣстника, изъ заготовленнаго кирпича построить обжигальныя печи. Между тѣмъ до Державина дошелъ слухъ, что купленный кирпичъ не только не привезенъ на мѣсто, «но и въ готовности въ сараяхъ не находится». Поэтому онъ приказалъ коменданту вмѣстѣ съ Смирновымъ и Усачевымъ вторично освидѣтельствовать кирпичъ. При осмотрѣ оказалось съ небольшимъ всего 500,000 кирпичей, отчасти не обожженныхъ, въ томъ числѣ около 137,000 прикупленныхъ y другихъ купцовъ, еще не получившихъ за это количество денегъ. Доставлено къ собору было только 60,000; остальное же количество оставалось на заводахъ частью Бородина, частью продавцовъ, которые до полученія денегъ не хотѣли отпускать своего кирпича; притомъ изъ наличнаго числа обожженнаго кирпича по крайней мѣрѣ четвертая доля оказывалась негодною, a не обожженный и весь никуда не годился. Между тѣмъ другого кирпича во всемъ городѣ ни за какія деньги достать было невозможно, и въ казенныхъ постройкахъ неминуемо должна была произойти остановка. Такимъ образомъ и Бородинъ, и оба лица, въ первый разъ свидѣтельствовавшія кирпичъ, подлежали отвѣтственности. Бородинъ позволилъ себѣ явный обманъ и не исполнилъ своего обязательства, получивъ сполна деньги за такое количество кирпича, котораго не только тогда, но и по прошествіи года поставить не могь. Поэтому Державинъ предложилъ намѣстническому правленію купить недостающее количество кирпича на счетъ Бородина, a его самого отослать куда слѣдуетъ для отдачи подъ судъ. «И ежели», заканчивалъ губернаторъ свое письмо къ Гудовичу объ этомъ дѣлѣ, «сіе столь безстрашное, явное похищеніе казны въ основателѣ, можно сказать, по здѣшнему мѣсту многихъ плутовствъ, Бородинѣ, по законамъ строго не накажется, то я безнадеженъ произвесть здѣсь что-либо полезное: ибо одинъ худой или добрый корень бываеть многимъ себѣ подобнымъ отраслямъ причиною»[558].

//493

Однакожъ это строгое отношеніе къ дѣлу не привело ни къ чему: Бородинъ остался на свободѣ и продолжалъ дѣйствовать попрежнему. Раздраженіе, выразившееся въ приведенныхъ строкахъ Державина, писанныхъ въ исходѣ апрѣля 1787 го-да, было тѣмъ сильнѣе, что въ концѣ предшествовавшаго года открылось еще другое плутовство Бородина. Въ это время въ казенныхъ палатахъ происходили торги навинный откупъ. Тамбовская палата, отдавъ его ненадежнымъ лицамъ, Бородину съ товарищами, допустила при этомъ уменыпеніе сложности количества вина на 20,000 ведеръ, отъ чего казна должна была, въ четырехлѣтіе откупа, понести убытку около полумилліона рублей. По закону, палата была обязана, до заключенія контракта, отправить условія и свѣдѣнія о предложенныхъ залогахъ на обсужденіе какъ генералъ-губернатора, такъ и намѣстническаго правленія. Вмѣсто того они были представлены только Гудовичу. При этомъ случаѣ Державинъ, въ своихъ запискахъ, не безъ основанія бросаетъ подозрѣніе начестность управлявшаго казенной палатой, вице-губернатора Ушакова, который былъ въ дружбѣ съ секретаремъ Гудовича, Лабою, державшимъ въ рукахъ своего начальника. Хотя Державинъ и напоминалъ Ушакову о соблюденіи помянутаго правила, но намѣстническое правленіе получило проектъ контракта только наканунѣ новаго года, когда уже некогда было заняться разсмотрѣніемъ условій и залоговъ. Чтобы отклонить отъ себя всякую отвѣтственность, Державинъ рѣшился не входить уже въ изслѣдованіе благонадежности залоговъ, a просто просить y намѣстника предписанія о введеніи контракта въ дѣйствіе, что и было исполнено. Затѣмъ о ходѣ всего дѣла губернаторъ донесъ сенату.

Въ письмѣ своемъ къ Гудовичу Державинъ не умѣлъ однакожъ скрыть ни своего неудовольствія на образъ дѣйствій вице-губернатора, ни сомнѣній въ благонадежности Бородина, и прямо высказалъ, что откупъ, по волѣ намѣстника, отданъ «банкроту». Отвѣчая губернатору письмомъ отъ 16-го января 1787 года. Гудовичъ всячески старался оправдать и себя и казенную палату, указывалъ, «что всѣ способы, къ ненадежной отдачѣ питейныхъ сборовъ въ руки неисправныхъ откупщиковъ послужить

//494

могущіе, теперь уже отняты», но прибавлялъ: «если намѣстническое правленіе, по дѣламъ, котораго-либо откупщика находитъ сомнительнымъ, то можетъ о томъ дать знать палатѣ, которая въ таковомъ случаѣ должна будетъ отъ отдачи откупа ему удержаться и меня тоже увѣдомить. A затѣмъ», говорилъ Гудовичъ, «не зная подлинно, кого вы разумѣете подъ именемъ банкрота, берущаго откупъ, — признаюсь вамъ чистосердечно, что ежели вы именуете таковымъ купца Бородина, содержавшаго въ прошедшее время откупъ исправно, то нельзя не удивляться, какимъ образомъ полагали вы сами, нѣсколько недѣль тому назадъ, возможнымъ поручить ему закупку хлѣба для с.-петербургскихъ запасныхъ магазиновъ на 70,000 руб. и по какимъ обстоятельствамъ сей купецъ, котораго я и всѣ въ Тамбовѣ считали вѣрнымъ капиталистомъ, могъ вдругъ перемѣнить свое состояніе и сдѣлаться ненадежнымъ. Я покорно прошу поспѣшить о семъ меня увѣдомить обстоятельно, желая, впрочемъ, чтобы какъ въ семъ дѣлѣ, такъ и въ друтихъ соблюдено было всегда, вмѣстѣ съ нужной осторожностью, и миролюбіе»[559]. По поводу такого требованія Державинъ немедленно взялъ изъ городового магистрата справки, и въ письмѣ отъ 20-го яиваря далъ полное объясненіе своихъ словъ. При описи имѣнія Бородина, писалъ онъ, оказалось капитала, вмѣсто объявленныхъ имъ 10,000, всего 1,176 руб. Что же касается намѣренія подрядить его для поставки провіанта, то это предположеніе не состоялось: въ слѣдствіе «взятой осторожности и свѣдѣній, отобранныхъ о Бородинѣ y магистратскихъ членовъ», Державинъ «на заключеніе съ нимъ условій не отважился, тѣмъ болѣе что и поступки, при семъ случаѣ имъ оказанные, не токмо были дерзостны, но и весьма непозволительные и наказанія достойные». Письмо кончалось слѣдующей мѣткой характеристикой Бородина и смѣлымъ возраженіемъ на совѣтъ Гудовича о миролюбіи: «А потому и почелъ я его болѣе за хитраго и совершеннаго плута, нежели за добросовѣстнаго и порядочнаго купца, съ которымъ по правиламъ чести дѣло имѣть можно, несмотря на то,

//495

что онъ минувшій откупъ содержалъ исправно и считается всѣми за капиталиста; ибо такого разбора люди до того времени только бываютъ вѣрны и исправны, пока предусматриваютъ свои пользы; a когда противное тому случится, то объявляютъ себя безсовѣстно банкротами и ввергаютъ въ несчастіе всѣхъ тѣхъ, кто имѣлъ съ ними какія-либо законныя обязательства. Словомъ, я подозрѣваю его въ здѣшней губерніи, по нынѣшнему моему развѣдыванію, за такого человѣка, который скрытнымъ образомъ, для какихъ-либо непозволенныхъ видовъ, имѣетъ въ рукахъ своихъ на все монополію и, употребляя большіе свои капиталы подъ именами своихъ родственниковъ и товарищей какъ въ казенные подряды и откупы, такъ и въ партикулярные торги и промыслы, вредитъ другимъ, a можетъ-быть и казнѣ, единственно же къ своей прибыли и своихъ сообщниковъ. Сіе можно по поводу тому тотчасъ изслѣдовать: какихъ ради причинъ, чувствуя себя не въ состояніи не весьма большіе долги своимъ кредиторамъ заплатить, обязывался нахлѣбную поставку на 80,000 руб., и тогда же вступалъ въ столь знатный откупъ? Но я сіе оставляю на тончайшее проницаніе и разсмотрѣніе вашего превосходительства. Относительно же наставленія вашего, чтобъ поступать въ семъ дѣлѣ и въ прочихъ миролюбивѣе, я поистинѣ недоумѣваю: нѣть ли какого противъ меня внушенія? Всепокорнѣйше прошу сдѣлать мнѣ милость въ семъ случаѣ не лишить меня изъяснительнѣйшаго вашего предписанія, по которому можетъ-быть въ состояніи я буду или исправиться, или донесть вамъ то, что по нѣкоторымъ обстоятельствамъ болѣе я миролюбивъ, нежели должно быть начальнику. Но такъ бываетъ со всѣми нами, что когда кому напомнишь объ исполненіи его должности, то тотчасъ родятся и неудовольствія, которымъ и дають совсѣмъ другіе виды и причигы»[560].

Изъ переписки Державина видно, что дѣло это не было кончено еще и черезъ годъ послѣ отдачи откупа Бородину, который между тѣмъ дѣйствительно объявилъ себя банкротомъ. Въ декабрѣ 1787 года Державинъ сбирался въ Рязань для переговоровъ

//496

о томъ съ Гудовичемъ и писалъ графу A. Р. Воронцову: «Не знаю, что изъ сего выйдетъ, ибо ежели дойдетъ дѣло до переторжки, то хотя безъ сомнѣнія казна выиграетъ, но что будетъ съ палатою? A я, съ моей стороны, за дѣла ея въ нареканіи себя не оставлю. Я предостерегалъ, сколько моихъ силъ было, разными образами, но что дѣлать ! » Затѣмъ онъ сѣтуетъ на то, что никакими стараніями не удалось ему избавиться отъ Ушакова, «чрезъ что часъ отъ часу дѣла запутываются» и придется наконецъ обличить палату письменнымъ порядкомъ[561]. Оказывается, что на Бородинѣ, еще по прежнимъ откупамъ и подрядамъ, однѣхъ штрафныхъ денегъ числилось около 25,000 руб., о которыхъ палата четыре года не показывала въ счетахъ своихъ и правленію не сообщала о взысканіи ихъ. Державинъ требовалъ переторжки, но на это нужно было разрѣшеніе сената.

Излагая въ письмѣ къ Гудовичу затрудненія, которыя повлекла за собою неправильная отдача откупа Бородину, Державинъ говоритъ между-прочимъ, что палата никакими извиненіями не защититъ себя отъ отвѣтственности; «а потому и можетъ она или Михайло Ивановичъ (Ушаковъ) вашему высокопревосходительству, буде какія бумаги изъ правленія кажутся непріятны, писать и представлять что угодно, но того я не опасаюсь… Словомъ, я не отступлю отъ порядка и законовъ, здѣсь ли кончиться должно будетъ, согласно вашему предложенію, сіе дѣло, или пойдетъ къ высшему разсмотрѣнію сената»[562].

Таковъ былъ благородный языкъ, которымъ губернаторъ заявлялъ намѣстнику о своѳй твердой рѣшимости не терпѣть злоупотребленій. Но какъ ни правъ былъ Державинъ, какъ ни много значило покровительство Воронцова и Безбородки, однакожъ враги его, Гудовичъ и Ушаковъ, подъ защитою князя Вяземскаго, оказались сильнѣе, и сила одержала верхъ надъ правдой. Въ то время, когда Державину, въ слѣдствіе другого дѣла, о которомъ рѣчь еще впереди, — уже предстояло отрѣшеніе

//497

отъ должности, сенатъ наложилъ на намѣстническое правленіе штрафъ въ 17,000 руб. за то, что оно, для удовлетворенія вексельныхъ претензій и разныхъ казенныхъ взысканій, по своей обязанности подвергло имѣніе Бородина аресту. По этому поводу Державинъ писалъ рекетмейстеру Терскому: «Неправосудія такого, ни по естественнымъ, ни по гражданскимъ законамъ, я вообразить себѣ не могъ. Я же предохранилъ ущербъ интереса императорскаго величества, могущій послѣдовать отъ объявленія Бородинымъ себя умышленно банкротомъ, да съ меня же, по его только однѣмъ сказкамъ, опредѣлено взыскать реченную сумму якобы претерпѣнныхъ имъ убытковъ, о коихъ онъ только въ сенатѣ объявилъ, a при изслѣдованіи въ судебныхъ здѣсь мѣстахъ нигдѣ не говорилъ о томъ ни слова. Могу сказать, что г. Полѣновъ столь наглымъ образомъ сразилъ меня въ угожденіе Бородина, и я въ свое время, какъ чрезвычайно угнетенный человѣкъ, по необходимости долженъ буду принесть всемилостивѣйшей государынѣ жалобу»[563]. Позднѣе увидимъ дальнѣйшій ходъ этого дѣла, a теперь возвратимся къ недоразумѣніямъ между Гудовичемъ и Державинымъ, возобновившимся вопреки совѣту гр. Воронцова, который писалъ послѣднему: «Дружески совѣтую стараться сохранить къ себѣ благосклонності Ивана Васильевича, котораго честность и кротость мнѣ очень извѣстны, a сверхъ того я знаю, что онъ къ вамъ хорошо расположенъ»[564]. Губернаторъ, съ позволенія намѣстника, ѣздилъ въ Рязань объясняться съ нимъ по откупному дѣлу въ надеждѣ, что онъ наконецъ открыто вступится за правую сторону, перестанетъ держать себя «политически». Выражаясь такимъ образомъ въ письмѣ къ Воронцову, Державинъ намекалъ на ту нейтральную роль которую старался играть Гудовичъ въ борьбѣ между правителемъ намѣстничества и вице-губернаторомъ. Надо замѣтить, что какъ прежде въ Петрозаводскѣ, такъ теперь и въ Тамбовѣ служащiе раздѣлились на двѣ партіи. Къ Ушакову примкнули: Аничковъ изъ совѣтниковъ правленія переведенный намѣстникомъ въ должность

//498

директора экономіи, и совѣтникъ Макшеевъ. На сторонѣ же Державина были совѣтники Савостьяновъ и недавно опредѣленный (на мѣсто Аничкова) Филоновъ, a также и комендантъ Булдаковъ. Поѣздка Державина въ Рязань не привела ни къ какому результату, a между тѣмъ и противники его стали ѣздить къ генералъ-губернатору. Державинъ, хотя и понималъ цѣль такихъ посѣщеній, однакожъ не считалъ себя въ правѣ отказывать этимъ лицамъ въ отпускѣ, и въ послѣднихъ числахъ декабря разрѣшилъ сперва Ушакову, a потомъ и Аничкову отправиться на нѣсколько дней въ Рязань. Незадолго передъ тѣмъ пропали какія-то казенныя деньги, хранившіяся подъ надзоромъ Аничкова, и Державинъ жаловался на него намѣстнику. Гудовичъ, какъ человѣкъ осторожный и сдержанный, старался успокоить взволнованнаго губернатора. «Весьма пріятно мнѣ», отвѣчалъ Державинъ, «видѣть въ особѣ вашей покровителя и слышать изъ устъ вашихъ апостольское слово: «да не зайдетъ солнце во гнѣвѣ вашемъ». Изъ сего я заключаю, что я не совсѣмъ виноватъ въ моей противъ него (Аничкова) досадѣ. A потому охотно и оставляю всѣ извѣстные мнѣ его противъ меня неблагорасположенные поступки. Сожалѣю только, что, не сдѣлавъ никому по сіе время какими-либо незаконными привязками несчастія, не могу удостовѣрить вашего высокопревосходительства, что ни на г. Аничкова и ни на кого личнаго гнѣва, проистекающаго изъ собственности, не имѣлъ и не имѣю. Елико же касается до взысканія утраченныхъ денегъ въ намѣстническомъ правленіи, бывшихъ y него въ надзираніи, то, согласно съ предписаніемъ вашего высокопревосходительства, они конечно съ виновнаго взысканы будутъ. Да и всѣ казенныя интересныя дѣла, вамъ чрезъ меня извѣстныя, не иначе какъ со всею строгостію закона произведены быть имѣютъ. Я воздамъ Божіе Богови и кесарево кесареви, да не услышу онаго страшнаго гласа: «вверзите неключимаго раба во тму кромѣшнюю, то будетъ плачъ и скрежетъ зубовъ», къ сохраненію которыхъ священныхъ истинъ я во всю мою жизнь расположенъ»[565].

//499

Нѣсколько позднѣе Державииъ, въ письмѣ къ Воронцову, обвинялъ Гудовича за то, что онъ, вопреки ходатайству этого вельможи о другомъ лицѣ, опредѣлилъ въ директоры экономіи «совершеыно дурного человѣка—Аничкова, который», прибавлялъ онъ, «по согласію съ Ушаковымъ, былъ главнымъ инструментомъ произведенной между нами (т. е. между губернаторомъ и намѣстшкомъ) остуды»[566].

28. КОМИССІОНЕРЪ ПОТЕМКИНА ГАРДЕНИНЪ. ПРОВІАНТСКОЕ ДѢЛО.

Въ августѣ 1787 года Турція объявила Россіи войну. Вскорѣ обѣ дѣйствующія арміи, Екатеринославская и Украинская, ввѣреньі были верховному предводительству Потемкина, въ то время соединявшаго въ лицѣ своемъ званія: генералъ-фельдмаршала, президента военной коллегіи и генералъ-губернатора екатеринославскаго, таврическаго и харьковскаго. На продовольствіе арміи экспедиція о государствеяныхъ доходахъ въ Петербургѣ ассигновала казеннымъ палатамъ суммы, которыми онѣ должны были снабжать екатеринославскую провіантскую комиссію. Между тѣмъ армія терпѣла недостатокъ въ провіантѣ, тѣмъ болѣе чувствительный, что въ 1787 году почти по всей Россіи былъ неурожай, a мѣстами даже и голодъ. Въ слѣдствіе того Потемкинъ, въ началѣ 1788 г., отправилъ въ разныя губерніи комиссіонера съ открытымъ указомъ о содѣйствіи въ покупкѣ и доставкѣ провіанта для арміи. Это былъ воронежскій купецъ (или, какъ Державинъ называетъ его въ своихъ бумагахъ, «воронежскій гражданинъ» — конечно, мѣщанинъ) Иванъ Гарденинъ. 23-го марта онъ явился къ Державину и разсказалъ, что, закупивъ большое количество хлѣба въ Тамбовскомъ и Симбирскомъ намѣстшчествахъ, въ задатокъ уплатилъ разнымъ помѣщикамъ уже до 50 тыс. рублей: екатеринославская комиссія ассигновала ему на доплату за этотъ хлѣбъ и отправку его 35 т. р. изъ тамбовской казенной палаты, куда онъ и поспѣшилъ явиться, ибо, говорилъ онъ, срокъ внесенія денегъ за

//500

купленный провіантъ кончается въ послѣднихъ числахъ марта, и если онъ не исполнитъ обязательства, то провіантъ останется не отправленнымъ, такъ какъ съ одной стороны продавцы отъ выдачи ему хлѣба могутъ отказаться и уплаченные имъ 50 т. р. удержать въ своихъ рукахъ, a съ другой отправленіе судовъ по рѣкѣ Воронѣ возможно только тотчасъ по вскрытіи водъ въ началѣ апрѣля; одна недѣля промедленія можетъ остановить отправку хлѣба водою, и тогда необходимо будетъ перевезти его сухимъ путемъ, отъ чего для казны произойдетъ не малый убытокъ, a для арміи еще большая нужда въ продовольствіи.

Державинъ отправилъ Гарденина къ вице-губернатору, какъ предсѣдателю казенной палаты, но тотъ объявилъ, что ассигнованной суммы въ сборѣ еще нѣтъ и что палата комиссіонера удовлетворить не можетъ. Побывавъ опять y Державина, Гарденинъ вторично явился въ казенную палату, на этотъ разъ съ секретаремъ намѣстническаго правленія (Савинскимъ), и палата опредѣлила выдать ему 7,235 руб.; но такъ какъ этой суммы было недостаточно, то Державинъ, боясь бѣдственныхъ для арміи послѣдствій отъ неисполненія требованія Гарденина, просилъ удовлетворить его, хотя изъ другихъ суммъ палаты. Однакожъ Ушаковъ, въ надеждѣ на поддержку князя Вяземскаго и Гудовича, снова наотрѣзъ отказалъ, объявивъ притомъ, что онъ по указу сената долженъ отлучиться изъ Тамбова для осмотра Кутлинскаго винокуреннаго завода[567], куда и дѣйствительно уѣхалъ, несмотря на возобновленное требованіе губернатора.

Соображая, что намѣстникъ находится въ другой губерніи и посылать къ нему за его резолюціею въ такомъ важномъ и экстренномъ случаѣ некогда, Державинъ счелъ себя въ правѣ дѣйствовать самостоятельно на свой страхъ: онъ послалъ за губернскимъ казначеемъ и далъ ему офиціально запросъ о количествѣ и движеніи суммъ казенной палаты за 1787 и 88-й годы. Напрасно прождавъ отвѣта цѣлый день, губернаторъ ввечеру далъ стряпчему казенной палаты ордеръ вытребовать тѣ свѣдѣнія y губернскаго казначея. Тогда же онъ позвалъ къ себѣ губернскаго

//501

прокурора и поручилъ ему настоять на доставленіи этихъ свѣдѣній не позже утра 25-го числа (Благовѣщенья). Но прокуроръ, явясь къ губернатору, увѣдомилъ его, что стряпчій боленъ, управляющій же палатою (за отсутствіемъ вице-губернатора) директоръ экономіи Аничковъ безъ присутствія палаты не рѣшается приказать доставить желаемую вѣдомость. Державинъ объявилъ, что по экстренности случая директоръ экономіи можетъ собрать палату, въ слѣдствіе чего вѣдомость дѣйствительно была доставлена. Но не находя въ ней свѣдѣнія о наличныхъ и остаточныхъ суммахъ, изъ которыхъ палата еще въ предшествовавшемъ году обязана была удовлетворить всѣ правительственныя мѣста, Державинъ рѣшился на крайнюю мѣру: «чгобы превозмочь сіе упорство и найти скрываемыя деньги», онъ велѣлъ освидѣтельствовать находившуюся въ вѣдѣніи палаты казну и поручилъ это коменданту съ однимъ совѣтникомъ правленія и секретаремъ. Можно представить себѣ, какъ такое необычайное распоряженіе поразило весь составъ палаты; но нечего было дѣлать: на другой же день произведена была ревизія. При этомъ наличныхъ остаточныхъ суммъ отъ 1787 года оказалось около 177,600 руб., и въ томъ числѣ 17,280,руб., которые по сообщенію въ означенномъ году экспедиціи о государственныхъ доходахъ были ассигнованы къ выдачѣ екатерино-славской провіантской комиссіи, но отосланы ей не были. Получивъ это свѣдѣніе, Державинъ отнесся къ казенной палатѣ съ требованіемъ, чтобы она, «оставя свое сумнѣніе, помянутую задержанную ею сумму реченному его свѣтлости комиссіонеру безъ всякаго задержанія выдала и донесла о томъ генералъ-прокурору, отнеся точно сію выдачу на мой отвѣтъ, о чемъ и я куда слѣдуетъ донесть не оставлю»[568]. Кромѣ того Державинъ считалъ справедливымъ выдать Гарденину и прежде назначенные ему палатою 7,235 руб. Что же касается недостававшихъ къ слѣдовавшей ему суммѣ (всего въ 3 5 т.) денегъ, то на выдачѣ ихъ Державинъ не настаивалъ.

//502

При ревизіи палаты, въ ней открылись въ значительномъ количествѣ и другія остаточныя суммы, не высланныя своевременно въ надлежащія мѣста; a вмѣстѣ съ тѣмъ обнаружились также разныя неправильности и неустройства въ храненіи казны. Они исчислены Державинымъ въ письмѣ къ гр. Воронцову, писанномъ нѣсколько дней спустя послѣ осмотра казначейства. «Обо всемъ этомъ», говоритъ онъ, «чрезъ намѣстническое правленіе въ скорости отправленъ будетъ въ сенатъ рапортъ»... Опасаясь однакожъ послѣдствій своего черезъ-чуръ смѣлаго распоряженія, онъ проситъ своего благодѣтеля о покровительствѣ и защитѣ въ сенатѣ. Далѣе онъ упоминаетъ о непріятностяхъ, испытанныхъ имъ оть Гудовича,«сего снисходительнаго и мягкосердечнаго человѣка, къ ободренію явнымъ образомъ интригановъ». Подъ послѣдними онъ разумѣетъ преимущество вице-губернатора: «Я, съ моей стороны, Бога въ свидѣтели совѣсти моей поставляю, какія легчайшія средства употреблялъ я, чтобъ сколько-нибудь пришелъ въ чувство г. Ушаковъ; но когда ничто не успѣло, пусть теперь идутъ дѣла своимъ порядкомъ, ибо охраненіе казны точно по учрежденію на меня возложено, и были примѣры, что губернаторы за слабое смотрѣніе за казною заслужили нареканіе»[569]. Послѣднія слова показываютъ, въ чемъ именно Державинъ полагалъ главное оправданіе своихъ рѣшительныхъ мѣръ. Итакъ онъ отправилъ въ сенатъ два рапорта: одинъ — о выдачѣ комиссіонеру Потемкина денегъ, другой — о ревизіи казначейства и обнаруженныхъ при этомъ безпорядкахъ. Вскорѣ сдѣлалось извѣстнымъ, что и казенная палата, съ своей стороны, послала въ сенатъ рапортъ съ жалобою на какія-то бывшія при ревизіи «притѣсненія». Державинъ, случайно узнавъ о томъ, позвалъ къ себѣ губернскаго прокурора (Хвощинскаго) и сдѣлалъ ему выговоръ за то, что онъ, вопреки закону, не донесъ правленію о такомъ дѣйствіи казенной палаты. Прокуроръ поспѣшилъ подать рапортъ. Чтобы опровергнуть взведенную на ревизоровъ клевету, губернаторъ на другой же день, на Страстной недѣлѣ, пригласилъ въ правленіе предсѣдателей

//503

палатъ (вмѣсто Ушакова опять явился Аничковъ), и въ присутствіи ихъ всѣ находившіеся при освидѣтельствованіи казны были спрошены, какого рода притѣсненія или принужденія происходили при этомъ случаѣ. Казначей и присяжные заявили, что показанія ихъ были вынуждены комендантомъ, но въ чемъ состояло его насиліе, они объяснить не могли, кромѣ того, что приказывая одному присяжному открыть коробку съ деньгами, онъ задѣлъ его спину концомъ своей трости. Объ этомъ засѣданіи было опять донесено сенату и сообщено для свѣдѣнія генералъ-губернатору, который между тѣмъ и съ своей стороны вошелъ въ сенатъ съ жалобой на распоряженія Державина. Прежде того, однакожъ, Гудовичъ, подобно своему противнику, обратился къ Воронцову и отправилъ къ нему слѣдующее письмо:

            «Рязань, 7-го апрѣля 1788. М. г. мой, графъ Александръ Романовичъ. Скрывая долгое время наносимое мнѣ безпокойство въ дѣлахъ и замѣшательство вмѣсто должной по службѣ помощи отъ губернатора Державина и стараясь, сколько мнѣ можно было, самыми дружескими способами приводить его къ умѣренности, вышелъ я однакоже наконецъ изъ терпѣнія; но, не вступая еще въ формальное иа него представленіе, по милостивому вашему дозволенію осмѣливаюсь къ вамъ отнестись и прошу васъ покориѣйше постараться, чтобы онъ былъ переведенъ въ другое мѣсто, и развести меня съ нимъ. Злость, властолюбіе неумѣренное, пристрастіе заводить по партикулярной злобѣ слѣдствія, угнетая почти всѣхъ живущихъ съ нимъ безъ изъятія, довели его до того, что онъ себя совсѣмъ и противъ начальника позабылъ, но ѣздя въ губернское правленіе и усиливаясь сдѣлать его своею капцеляріею, занимаясь не наблюденіемъ и порядкомъ теченія дѣлъ, нo по большой части сочиненіемъ пустыхъ слѣдствій, газетъ и тому подобнаго, и, будучи удерживаемъ мною для общаго и его собственнаго добра, осмѣлился противъ узаконенія почесть меня, по надобности ему въ одномъ дѣлѣ, въ отлучкѣ отъ губерніи, для того что я на то время былъ не въ Тамбовѣ, a въ Рязани, вступилъ прямо съ репортами въ сенатъ мимо меня совсѣмъ не принадлежащими, переписывается съ другими губерніями и вошелъ въ мою должность, какъ бы меня и не было.

//504

Вашему сіятельству извѣстенъ мой съ нимъ поступокъ, извѣстно и то, сколько я ему доброжелательствовалъ; но все то когда не помогало привести его въ резонъ, то, избавляя себя отъ непрестанныхъ хлопотъ, a его отъ неизбѣжнаго взысканія, покорнѣйше прошу постараться о его перемѣщеніи: вы сдѣлаете и мнѣ и ему милость и одолженіе. Ожидая благосклоннаго на сіе отвѣта, пребуду навсегда съ особеннѣйшимъ почтеніемъ и совершенною преданностію вашего сіятельства                                                 покорнѣйшій слуга Иванъ Гудовичъ»[570].

Изъ этого письма ясно видно, что главное неудовольствіе намѣстника противъ губернатора заключалось въ томъ, что послѣдній осмѣливался дѣйствовать независимо, считая своего начальника отсутствующимъ изъ губерніи, тогда какъ на бумагѣ онъ, находясь въ Рязани, числился на лицо и въ Тамбовѣ. Какъ могъ губернаторъ позволить себѣ переписываться, помимо его, съ другими губерніями? Очевидно, что виною такого страннаго неудовольствія были неправильныя отношенія, которыя самый законъ установыъ между двумя властями. He менѣе странно было обвиненіе Державина въ «сочиненіи пустыхъ слѣдствій и газетъ». Что разумѣлъ Гудовичъ подъ сочиненіемъ газетъ, мы уже знаемъ изъ друтого, приведеннаго въ своемъ мѣстѣ (стр. 477) письма eгo, a выраженіе о слѣдствіяхъ относилось, быть можетъ, къ столкновеніямъ губернатора съ Сатинымъ и Загряжскимъ. Остальныя затѣмъ высказанныя тутъ обвиненія могли основываться только на заочныхъ отзывахъ, слышанныхъ намѣстникомъ отъ Ушакова, Аничкова и другихъ благопріятелей губернатора. Замѣтимъ, что въ то же время (см.выше стр. 502) Державинъ совсѣмъ иначе отзывался о Гудовичѣ, приписывая его дѣйствія недоразумѣніямъ, въ слѣдствіе наушничества своихъ враговъ. Обвиненія, изложенныя намѣстникомъ въ письмѣ къ Воронцову, были повторены и въ рапортахъ его сенату; но еще до полученія этихъ послѣднихъ. сенатъ, на основаніи представленій правленія и палаты, нашелъ, что Державинъ самовластно

//505

распоряжался такими доходами, которые безъ разрѣшенія генералъ - прокурора запрещено было употреблять въ расходъ, и за это въ указѣ сената, отъ 22-го іюня, Державину сдѣланъ былъ выговоръ, о чемъ тогда же сообщено генералъ-губернатору.

Всѣ эти обстоятельства отозвались очень тяжело на положеніи Державина въ остальное, до конца 1788 года продолжавшееся время его пребыванія въ Тамбовѣ. Повторилось, но еще въ несравненно большихъ размѣрахъ, пережитое имъ въ Петрозаводскѣ. Теперь обвиненія были еще серіознѣе, послѣдствія долженствовали быть рѣшительнѣе, a оттого и страсти были распалены сильнѣе, въ раздраженіи было болѣе горечи. Завязалась борьба партій, въ которой обѣ стороны не разбирали уже средствъ для одержанія побѣды. Друзья Державина въ Петербургѣ не одобряли его поведенія. Васильевъ, которому онъ сообщилъ копіи съ самыхъ документовъ, писалъ ему отъ 27-го апрѣля: «Привыкши всегда съ вами дружески и искренне обращаться, скажу вамъ и тепёрь откровенно, я поступка вашего не хвалю: 1) He выдавала казенная палата деньги комиссіонеру, присланному изъ Екатеринославля; она бы за то и отвѣчала; положимъ, что сей комиссіонеръ къ вамъ адресованъ, но вы могли отъ себя отвести тѣмъ, чтобъ сообщить въ казенную палату, что время не терпитъ держать сего человѣка, a ежелибъ они и потому не сдѣлали, то и тогда бы оставалось на ихъ отчетѣ, и не было нужды настоять о выдачѣ; a тѣмъ меньше входить въ объясненіе предложеніемъ ; тутъ можно сказать, что вы входите въ распоряженіе другого и до васъ не принадлежащаго дѣла. 2) Комиссія о осввдѣтельствованіи казенной палаты еще больше можетъ вамъ нанести нареканія; ежели откроется что-либо по свидѣтельству, то скажутъ, что вы по ненависти и мщенію оное сдѣлали, ибо тутъ дѣло уже идетъ до чести; буде же ничего не откроется, то еще больше скажутъ, что придирка, и отнесть могутъ оную къ той же причинѣ; вѣдь всякая этакая ревизія не инако быть должна, какъ по какому-нибудь подозрѣнію, a когда его нѣтъ то каково же цѣлую палату обезчестить?»[571].

//506

Огорченіе Державина было такъ велико, что онъ задумывалъ какой-то отчаянный поступокъ: кажется, намѣревался уѣхать навсегда изъ Россіи. На эту мысль наводитъ одно мѣсто въ письмѣ его къ императрицѣ, писанномъ позднѣе, уже по оправданіи его: «Еслибъ не царствовала Екатерина II», говорилъ онъ, «то, какъ Богу, вашему величеству исповѣдуіо, долженъ бы я былъ давно оставить мое отечество»[572]. Объ этомъ планѣ недовольнаго поэта слышали мы также отъ покойнаго графа Д. Н. Блудова, считавшаго его своимъ дядей. И Львовъ, во время производства въ сенатѣ провіантскаго дѣла, едва ли не то же разумѣлъ, когда писалъ своему пріятелю: «Изъ послѣдняго письма твоего вижу твое героическое намѣревіе; но не очень его понимаю. Курціусу хорошо было одному въ яму прыгнуть: спасеніе отчизны его отъ того зависѣло! Но мнѣ и не можно, и не должно подавать совѣты такому человѣку, къ которому душевная моя преданность можетъ меня слѣпо руководствовать, который больше меня жилъ, a потому себя и людей знать лучше долженъ»[573].

По извѣстной поговоркѣ, что бѣда никогда не приходитъ одна, Державинъ въ тоже время испыталъ неожиданныя неудачи по отправкѣ хлѣба въ Петербургъ. Надо замѣтить, что онъ принялъ на себя эту заботу не только по просьбамъ частныхъ лицъ, но и по порученію казны. Въ 1787 году онъ отправилъ изъ Моршанска съ купцомъ Кудиновымъ и Наставинымъ большой запасъ провіанта для петербургскихъ казенныхъ магазиновъ. Въ мнѣ слѣдующаго года онъ получилъ увѣдомленіе, что туда пришло съ Кудиновымъ только 20 барокъ, изъ которыхъ одва уже по прибытіи на мѣсто затонула, и притомъ весь хлѣбъ на нихъ подмокъ и сгнилъ; остальныя же 13 барокъ остались въ Вышнемъ Волочкѣ, но бывшій при нихъ Наставинъ уѣхалъ неизвѣстно куда, въ слѣдствіе чего казенная палата распорядилась, чтобъ эти барки приведены были въ Петербургъ на его счетъ. Одновременно Васильевъ и Львовъ извѣщали Державина,

//507

что изъ посланнаго имъ хлѣба они получили только пятую тасть. Много потеряли также Арбеневъ и Дьяковъ. Почти тоже случилось и съ хлѣбомъ, отправленнымъ для графа Воронцова, и по увѣренію подрядчиковъ это произошло отъ крушенія въ пути барокъ. Изъявляя свое сожалѣніе о томъ въ письмѣ къ графу, Державинъ испрашиваетъ его согласія на взысканіе пропавшаго хлѣба съ подрядчиковъ. Между тѣмъ тогдашній провіантмейстеръ Новосильцовъ нашелъ способъ вознаградить частныхъ людей, потерпѣвшахъ при этомъ убытки. Недостававшіе въ казенныхъ магазинахъ 4,000 кулей какъ-то отыскались, но Новосильцовъ, вмѣсто того, чтобы прииять ихъ, роздалъ это количество хлѣба пострадавшимъ частнымъ лицамъ, въ числѣ которыхъ былъ и самъ онъ, a для удовлетворенія казны обязалъ поставщиковъ доставить недостающій хлѣбъ на будущее лѣто. Державинъ, увѣренный что 4,000 назначенныхъ для казны кулей дѣйствительно были утрачены, заключилъ съ подрядчиками новое условіе, принявъ въ залогъ принадлежавшія одному помѣщику (князю Несвицкому) 250 душъ. Мы увидимъ, что послѣ оставленія Державинымъ тамбовскаго губернаторства, это распоряженіе чуть было не сдѣлалось для него источникомъ новыхъ затрудненій.

29. CCOPА ДВУХЪ ДАМЪ.

Взаимное озлобленіе враждебныхъ партій неожиданно разыгралось скандальной сценой въ обществѣ, и дѣйствующими лицами очутились жены двухъ высокопоставленныхъ противниковъ. Въ маѣ мѣсяцѣ (1788) Катерина Яковлевна, принимавшая, какъ извѣстно, самое горячее участіе въ дѣлахъ и отношеніяхъ своего мужа, имѣла въ чужомъ домѣ прискорбное столкновеніе съ другою дамой, которое окончательно испортило положеніе Гаврилы Романовича въ Тамбовѣ. Была ли эта ссора умышленно вызвана врагами его, или естественио произошла сама собой, трудно сказать, но впечатлѣніе, произведенное ею на мѣстное общество, было такъ сильно, что еще спустя три четверти столѣтія (въ 1862 году, въ первое пребываніе наше въ Тамбовѣ)

//508

преданіе о ней тамъ сохранялось. Къ сожалѣнію, она извѣстна намъ только въ самыхъ общихъ чертахъ, и притомъ почти исключительно изъ разсказа самого Державина (въ письмѣ къ Безбородкѣ); но, зная по многимъ современнымъ свидѣтельствамъ прекрасную личность жены поэта, мы не можемъ не вѣрить его показанію, что не она была первой виновницей столкновенія. Другою стороной была жена предсѣдателя гражданской палаты Василія Петровича Чичерина. По словамъ Державина, дѣла Чичериныхъ, при вступленіи его въ должность тамбовскаго губернатора, были очень разстроены, и онъ на первыхъ порахъ помогъ супругамъ поправиться, но они, забывъ сдѣланное имъ добро, перешли на сторону его враговъ, и г-жа Чичерина не щадила его своимъ языкомъ. По этому поводу Державинъ въ своемъ домѣ высказалъ ея мужу нѣсколько жесткихъ истинъ, прося унять ее, «не давать ей злорѣчить и лгать». Когда, спустя немного дней, обѣ дамы встрѣтились въ гостяхъ y помѣщика Арапова, на этотъ разъ въ отсутствіи Державина, то Чичерша обратилась къ Катеринѣ Яковлевнѣ съ какими-то придирчивыми вопросами, a та, въ отвѣтъ, повторила ей тѣ самыя горькія истины, какія незадолго передъ тѣмъ были высказаны мужу Чичериной. По слышанному нами въ Тамбовѣ преданію, губернаторша при этомъ задѣла (толкнула?) свою противницу опахаломъ, что, конечно, провинціальнымъ сплетнямъ легко было раздуть въ драку между дамами. He иначе взглянулъ на это самъ Чичеринъ, и захотѣлъ воспользоваться случаемъ, чтобы нанести губернатору самый чувствительный ударъ: вмѣсто того, чтобы заявить свое неудовольствіе намѣстнику, въ то время находившемуся въ Тамбовѣ, онъ рѣшился обратиться съ жалобой прямо къ императрицѣ. До насъ дошло достовѣрное извѣстіе о томъ, чьими совокупными трудами и какъ написана была эта жалоба. Къ совѣтнику Макшееву пршпелъ сынъ Чичериныхъ Петръ, предсѣдатель верхней расправы, и звалъ его къ вице-губернатору для сочиненія всеподданнѣйшаго прошенія, a въ то же время явились самъ Ушаковъ съ Аничковымъ, и начали вмѣстѣ сочинять ту просьбу, при чемъ каждый приправлялъ свои выраженія обидными для губернаторши и непочтительными словами; но, не дописавъ жалобы,

//509

они пошли въ домъ къ Ушакову, и тамъ ее кончили. При сочиненіи письма присутствовалъ, смѣясь, и секретарь генералъ-губернатора Лаба[574].

Державинъ, узнавъ не только о подачѣ этой жалобы, но и о способѣ ея составленія, счелъ необходимымъ защитить себя отъ навѣтовъ врага и разомъ предупредить объ этомъ дѣлѣ своихъ петербургскихъ покровителей: Безбородку, Воронцова, Терскаго и Новосильцова. Извѣщая ихъ о поданной на него жалобѣ, онъ говорилъ: «Какого она точно содержанія, я не знаю; но ежели вѣрить разсѣянному слуху, то она состоитъ въ клеветѣ, что якобы жена моя его, Чичерина, жену въ компаніи y дворянина Арапова не токмо бранила, но даже била и выгнала вонъ. Я не буду въ защищеніе говорить того, что жена моя воспитана въ Петербургѣ; что поведеніе ея извѣстно многимъ знатнымъ особамъ, которое никогда мнѣ стыда не приносило; слѣдовательно и не могла она быть столько буйною, чтобъ еще и въ чужомъ домѣ браниться и драться. He буду я также подробно изъяснять того, какое въ самомъ дѣлѣ случилось происшествіе съ женою моею въ домѣ Арапова и не была ли она болѣе обижена Чичериною, яко женщиною довольно многимъ по ея злоязычеству и наглости извѣстною, пріѣхавшею съ многою своею партіею въ домъ Арапова, гдѣ была жена моя одна, и принудившею ее своими придирчивыми вопросами къ разговору; изъ чего хотя и произошла между ними размолвка, но ничего однако непристойнаго не было, что могутъ хозяинъ и хозяйка и многіе тутъ бывшіе по присягѣ засвидѣтельствовать»[575].

Изложивъ дѣло, какъ оно нами со словъ его представлено, Державинъ разбираетъ, какимъ образомъ Чичеринъ, зная законы, могъ рѣшиться подать жалобу прямо императрицѣ, a не Гудовичу, который, въ случаѣ еслибъ его посредничество къ прекращенію ссоры не помогло, самъ могъ бы, — такъ продолжаеть

//510

Державинъ, — «довести до свѣдѣнія престола мою строптивость, мой безпокойный и горячій нравъ, которымъ, будучи не въ состояніи ничего другого къ безславію моему сказать, меня упрекаютъ, что я далъ волю женѣ своей обидѣть благородную женшину, и яко начальникъ разрушилъ тѣмъ спокойствіе общества и т. п. Личную же обиду, предоставить бы Чичериной отыскивать гдѣ должно по законамъ, и мужа ея оть таковой дерзновенности приносить прямо къ престолу жалобы воздержать; ибо, чаятельно, нигдѣ и въ непросвѣщенныхъ народахъ того не водится, чтобъ женскія сплетни разбирали императоры. Но я въ пользу Ивана Васильевича убѣждаю себя вѣрить, что столь неосновательная жалоба простерта къ ея императорскому величеству безъ его свѣдѣнія, хотя она и въ бытность его въ Тамбовѣ отправлена на почту и хотя при сочиненіи ея былъ его секретарь; но можетъ-быть, что онъ (Гудовичъ) про нее и не вѣдалъ, которую конечно, ежелибы отъ Чичерина о неудовольствіи его былъ я извѣщенъ, безъ возможнаго бъ удовлетворенія и безъ посредства Иванъ Васильевичъ не оставилъ. Про ссору же, между дамъ случившуюся, лично оть меня и отъ хозяина Иванъ Васильевичъ зналъ, и какъ ничего уваженія достойнаго въ ней не заключалось, и я, имѣя болѣе права быть въ неудовольствіи за неуваженіе жены моей, но перенесъ сію исторію сколько можно холодно, посмѣявшись только насчетъ обѣихъ соперницъ, то и думалъ, что она дальнѣйшихъ слѣдствій имѣть не будетъ». Настоящею причиною вражды Чичерина Державинъ считаетъ озлобленіе его за ревизію казначейства, такъ какъ и онъ былъ не безучастенъ въ открытыхъ тамъ безпорядкахъ. Главнымъ же виновникомъ жалобы выставленъ Ушаковъ, которому давно хотѣлось «очистиць себѣ мѣсто правителя, каковые скрытые козни и подборы извѣдали надъ собою и прежде бывшіе губернаторы». Мимоходомъ, въ томъ же письмѣ, Державинъ упомимаетъ, что враги его гласно бросаютъ на него подозрѣніе въ лихоимствѣ. Поводомъ къ этому замѣчанію была дошедшая до него сплетня, будто онъ, во время объѣзда губерніи, въ Темниковѣ взялъ съ тамошняго откупщика 2,000 руб. Это разсказывалъ дворовый  человѣкъ Макшеева какъ слухъ, переданный ему женой бывшаго

//511

городничаго майоршей Канищевой, которая однакожъ, бывъ спрошена о томъ, письменно показала, что никогда ничего подобнаго не говорила, да и сама «совсѣмъ объ ономъ ни отъ кого не слыхала, да и откупщикъ кто именно, она его не знаетъ». Объ этомъ комендантъ довелъ до свѣдѣнія намѣстническаго правленія. При слушаніи его рапорта Державинъ отозвался, что онъ по этому, какъ лично до него самого касающемуся дѣлу, дать своего мнѣнія не можетъ, въ чемъ къ нему присоединились и совѣтники. Когда дѣло дошло до Гудовича, то онъ, къ чести своей, положилъ такую резолюцію: «Безъ яснаго и точнаго доказательства, слова, которыя служитель Родіоновъ говорилъ можетъ-быть и въ пьянствѣ, не заключающія, какъ конечно надѣяться и можно и должно, никакой справедливости, не стоятъ уваженія и влечь за собою слѣдствія недостойны, тѣмъ болѣе что въ манифестѣ 1787 года сказано: «заочная брань ни во что да вмѣнится и да обратится въ поношеніе тому, кто ее произнесъ»[576].

Чтобы имѣть возможность лично оправдаться по всѣмъ поданнымъ на него жалобамъ, Державинъ испрашивалъ y императрицы дозволенія явиться въ Петербургъ, при чемъ цѣлію его было объяснитъ вообще причины неудовольствій генералъ-губернатора[577]. На это ему чрезъ генералъ-прокурора было объявлено, чтобъ онъ «просился по командѣ». Тогда онъ подалъ на высочайшее имя прошеніе чрезъ намѣстническое правленье, что послѣ также вмѣнено ему было въ вину, такъ какъ онъ въ правленіи находился самъ «первенствующею особою».

He получая отвѣта, онъ рѣшился дѣйствовать черезъ Потемкина и написалъ къ нему письмо, въ которомъ просилъ исходатайствовать себѣ позволеніе ѣхать въ Петербургъ для объясненія. Въ то же время онъ обратился съ письмомъ къ правителю канцеляріи князя В. С. Попову, давнишнему своему пріятелю: «васъ, м-ваго гдря», тшсалъ онъ, «дружбою Ивана Максимовича[578] и моею покорнѣйшею

 //512

убѣждаю просьбою подать мнѣ въ семъ случаѣ вашу руку помощи и, если можно, исходатайствовать y его свѣтлости хотя одну черту, въ защищеніе моей невинности, къ ея императорскому величеству; ибо безъ того всѣ на меня возстали. Вотъ каково служить вѣрою и правдою! He скрою также отъ васъ, м-й гдрь, и того, что повидимому Иванъ Васильевичъ, желая снисходить всѣмъ безпорядкамъ казенной палаты, весьма слегка исполнилъ сенатскій указъ и не сдѣлалъ въ точности по тому взысканія надъ виновными, a между тѣмъ, чтобъ оный оставить въ бездѣйствіи, старается меня отселѣ вытѣснить. — A какъ, пo несчастію моему, отъ переводовъ изъ губерніи въ губернію, по небогатому моему состоянію, я уже довольно потерпѣлъ и разорился, то и опасаюсь я, чтобъ меня отсель опять куды не перевели; a для того и желательно бы мнѣ было, чтобъ я здѣсь былъ оставленъ: ибо, если я въ чемъ виноватъ, то пусть поступаютъ со мною по законамъ, а не играютъ какъ шашкою по прихотямъ генералъ-губернатора. Пусть докажутъ мою неспособность къ службѣ и спросятъ y здѣшняго дворянства, довольно ли оно мною, кромѣ казенной палаты, которой въ необходимости я былъ свидѣтельствомъ денегъ открыть безпорядки и утрату знатныхъ суммъ казны. Ежели меня не одобрятъ, то не токмо куды перейти, но и вовсе я готовъ оставить службу безъ малѣйшаго роптанія»[579].

Оба письма были отправлены въ очаковскій лагерь на имя генералъ-майора князя С. Ф. Голицына (женатаго на племянницѣ Потемкина, Варварѣ Васильевнѣ Энгельгардтъ), извѣстнаго владѣльда Зубриловки, гдѣ Державинъ не разъ бывалъ во время своихъ разъѣздовъ по губерніи. Исполнивъ его порученіе, Голицынъ доставилъ ему отвѣтъ свѣтлѣйшаго и при этомъ замѣтилъ, что князь къ нему «весьма благорасположенъ».

Одновременно (16-го сентября)и В.С.Поповъ писалъ: «Чувствительно меня трогаютъ непріятности, вамъ встрѣтившіяся, и по преданности моей къ вамъ, и потому, что ревностное исполненіе

//513

требованія его свѣтлости послужило поводомъ къ онымъ. Князь изъ вашихъ писемъ видѣть изволилъ всѣ обстоятельства, и по окончаніи кампаніи, возвратясь въ Петербургъ, не преминетъ конечно отдать вамъ справедливость»[580]. Благосклонность Потемкина служитъ намъ лучшимъ объясненіемъ счастливаго исхода дѣла Державина послѣ тамбовскихъ невзгодъ.

30. ВИНЫ ДЕРЖАВИНА И ОПРЕДѢЛЕНІЯ СЕНАТА.

По рапортамъ Гудовича сенату отъ 17-го и 31 -го іюля, вины Державина состояли въ слѣдующемъ: 1) онъ присвоивалъ себѣ власть не только генералъ-губернатора, но и генералъ-прокурора; созывалъ членовъ палатъ въ намѣстническое правленіе для слѣдствія и очныхъ ставокъ, для чего учреждена уголовная палата; затруднялъ собираніе, по секретному указу, заштатныхъ церковниковъ; занимался по пристрастію и недоброхотству выискиваніемъ слѣдствій частныхъ людей и утруждалъ ими сенатъ, представляя ему о многихъ ненужныхъ дѣлахъ прямо отъ намѣстническаго правленія, помимо генералъ-губернатора; замедлялъ теченіе дѣлъ, такъ что ихъ пo послѣдней вѣдомости осталось 604 нерѣшеныхъ; не исполнялъ указовъ самого сената, не доставлялъ ему требуемыхъ свѣдѣній, дѣлалъ «напрасныя возраженія» генералъ-губернатору, «переписки съ нимъ, затрудненія и остановки» и, наконецъ, позволилъ себѣ «послѣдній больше еще прежнихъ противузаконный поступокъ». Именно: когда, послѣ 11-тидневнаго пребыванія въ Тамбовѣ, генералъ-губернаторъ 27-го іюля собрался ѣхать въ Рязань рано поутру въ 5-мъ часу и шелъ садиться въ повозку, то Державинъ вдругъ явлся къ нему въ домъ. Гудовичъ, увидѣвъ его, изъ вѣжливости спросилъ: «Что такъ рано потрудились?» Державинъ ему отвѣчалъ: «Я слышалъ, что вы рано отъѣзжаете; не изволите ли въ правленіе?».—Гудовичъ, заключая пораннему его приходу, что случилось что-нибудь необыкновенное, спросилъ о причинѣ.—«Трактовать по дѣламъ!—По какимъ?—По разнымъ». Гудовичъ выразилъ

//514

удивленіе, почему Державинъ прежде не говорилъ ему объ этихъ дѣлахъ, тогда какъ онъ, генералъ-губернаторъ, ни одного дѣла безъ резолюціи своей не оставляетъ и не удерживаетъ y себя безъ отвѣта. Послѣ того Державинъ началъ вдругъ съ запальчивостію ему выговаривать: «Вы сами», сказалъ онъ, «не ходите въ правленіе, никакого дѣла не дѣлаете, a на насъ взыскиваете... Какія дѣлаете вы резолюціи!» — Ежели вы, отвѣчалъ Гудовичъ, моею резолюціею по своему дѣлу не довольны, то, не дѣлая мнѣ выговоровъ, можете просить на меня въ сенатѣ.—«И то стану просить», подтвердилъ Державинъ. Когда же Гудовичъ замѣтиъ ему, что служитъ государынѣ безпристрастно, со всею безпредѣльною ревностью, то губернаторъ съ насмѣшкою сказалъ: «Ну, и служите!»—Помните ли вы, спросилъ намѣстиикъ, съ кѣмъ говорите? Какъ вы смѣете дѣлать неприличные выговоры и поношеніе своему начальнику и нарушать тѣмъ должное къ нему почтеніе»? На это Державинъ отвѣчалъ только, что «говорить можетъ». Затѣмъ генералъ-губернаторъ ему объяснялъ, что, имѣя въ своемъ вѣдѣніи два намѣстническія правленія, могъ онъ присутствовать только въ одномъ изъ нихъ, и что впрочемъ губернаторъ при немъ, наравнѣ съ совѣтниками, не болѣе какъ засѣдатель правленія, на что Державинъ отвѣчалъ, что этого нигдѣ не сказано, что онъ не засѣдатель, a правитель губерніи, и продолжалъ спорить съ намѣстникомъ при многихъ подчиненныхъ чиновникахъ, стоявшихъ тутъ же при открытыхъ дверяхъ. Все это Гудовичъ выставлялъ какъ оскорбленіе «отъ подчиненнаго, который, упуская самъ свою прямую должность и вмѣшавшись въ генералъ-губернаторскую, завелъ y себя съ особливымъ секретаремъ большую домовую канцелярію, ему по законамъ не положенную, и занимаясь дѣлами больше въ оной, по пристрастію и недоброхотству къ нѣкоторымъ подчиненнымъ мѣшаетъ тутъ и дѣла, до намѣстническаго правленія не принадлежащія» и проч. Въ заключеніе Гудовичъ просилъ y сената, какъ обиженный начальникъ, суда на подчиненнаго, преступившаго между-прочимъ статью манифеста о спокойствіи и тишинѣ, a между тѣмъ «повелѣть ему не отправлять свою должность, дабы по таковому противузаконному

//515

его Державина съ нимъ поведенію, не могли притти дѣла въ замѣшательство»[581].

Въ слѣдствіе этихъ жалобъ, сенатъ указомъ 24 августа предписалъ тамбовскому губернатору по всѣмъ пунктамъ обвиненія въ непродолжительномъ времени прислать отвѣть. Державинъ очень хорошо зналъ, что объясненія, не подкрѣпленныя справками, мало убѣдительны и что если, отлучивъ его отъ должности, передадутъ дѣло въ сенать, то тамъ справки будутъ собираться нѣсколько лѣтъ, и притомъ такія, какія угодны будутъ начальнику. Поэтому онъ принялъ свои мѣры, чтобы самому прежде всего собрать справки. He объявляя указа въ правленіи, онъ созвалъ къ себѣ секретарей и приказалъ имъ, какъ будто по какой-нибудь другой надобности, доставить свѣдѣнія о всѣхъ обстоятельствахъ, по которымъ сенатъ требовалъ y него отвѣта, напр. «Не было ли со стороны моей какихъ упущеній въ собираніи доходовъ, въ сборѣ рекругъ и церковниковъ?—He было ли какихъ пристрастныхъ моихъ предложеній или резолюцій, отпосившихся къ слѣдствію частныхъ людей, въ которыхъ не заключалось бы пользы общей?—He имѣется ли въ намѣстническомъ правленіи такихъ законовъ, которые бы воспрещали ему входить съ своими представленіями прямо отъ себя въ сенатъ, и не иначе какъ чрезъ генералъ-губернатора?—He значится ли по правленію, что я входилъ въ такія дѣла, которыя бы относились собственно до должности генералъ-губернатора?—He бывало ли въ правленіи съ моей стороны замѣшательства по дѣламъ, и оттого съ нынѣшняго года накопилось болѣе 600 неисполненныхъ дѣлъ? — Со времени моего назначенія присутствовалъ ли когда въ правленіи генералъ-губернаторъ, и если присутствовалъ, то

//516

когда именно и осматривалъ ли когда порядокъ и производство дѣлъ въ правленіи?—Нѣтъ ли какихъ письменныхъ по званію моему отъ генералъ-губернатора приличныхъ наставленій, которыхъ бы я держаться былъ долженъ и о которыхъ онъ въ первомъ своемъ рапортѣ упоминаетъ?» и т. п. Справки были безъ замедленія представлеыы въ губернаторскую канцелярію. Совѣтники, не зная, съ какою цѣлію онѣ собраны, поднисали ихъ, a губернскій прокуроръ пропустилъ безъ всякаго возраженія. Получивъ эти справки, Державинъ объявилъ правленію сенатскій указъ о доставленіи требуемаго отвѣта и, основываясь на нихъ, тотчасъ написалъ и отправилъ въ сенатъ свои объясиенія. Губернскій прокуроръ счелъ долгомъ отправить съ увѣдомленіемъ о томъ нарочнаго въ Рязань. При этомъ извѣстіи Гудовичъ пуще разсвирѣпѣлъ и 2-го октября послалъ въ сенатъ новую жалобу на Державина. Здѣсь онъ говоритъ, что губернаторъ своимъ противозаконнымъ обращеніемъ за справками къ намѣстническому правленію оскорбиль чинъ и званіе генералъ-губернатора, предалъ своего начальника разсмотрѣнію и слѣдствію правленія, «изъ чего сенатъ усмотритъ, укрощается ли правитель Державинъ, и послѣ сдѣланнаго ему отъ сената подтвержденія, въ своихъ противъ него противозаконныхъ поступкахъ»; a потому намѣстникъ вновь проситъ сенатъ «о повелѣніи не отправлять ему, правителю, своей должности» до рѣшенія дѣла по поданнымъ Гудовичемъ жалобамъ.

Между тѣмъ Державинъ все еще не тёрялъ надежды получить, чрезъ своихъ покровителей, разрѣшеніе отправиться въ Петербургъ для объясненій. Повѣривъ какому-то слуху, что тамъ ждутъ Потемкина, онъ отправилъ туда нарочнаго съ письмами къ Попову и Грибовскому: послѣдній, не получивъ въ Тамбовѣ мѣста директора училищъ, умѣлъ пріютиться подъ покровъ всесильнаго вельможи. Въ этихъ письмахъ Державинъ жалуется, что Гудовичъ запрещаеть давать ему справки и стараніе получить ихъ называетъ возмущеніемъ. Въ то же время Гаврила Романовичъ написалъ еще письмо и къ самому Потемкину, объясняя, что произошло послѣ высочайшаго повелѣнія проситься въ отпускъ «по командѣ», и возобновляя просьбу исходатайствовать

//517

ему «увольненіе въ Петербургъ на самое краткое время. Я же съ собою», кончаетъ онъ, «могу и отвѣты мои правительствующему сенату доставить, и если найдуся виновнымъ, да подвергнуся строгости законовъ»[582].

Петербургскіе друзья Державина, смотря на его обстоятельства съ точки зрѣнія обыкновенной житейской философіи, не могли, разумѣется, одобрягь его образа дѣйствій. Такъ Козодавлевъ 30-го октября писалъ ему: «Позвольте, любезный другъ, попенять вамъ, что вы не во всемъ слѣдовали правиламъ честнаго, позволительнаго или, лучше сказать, должнаго благоразумія. Напримѣръ, когда отъ васъ требуетъ отвѣта вышнее правительство, тогда приказываете вы отвѣчать мѣсту, въ коемъ вы предсѣдательствуете. Когда вамъ велятъ проситься въ отпускъ покомандѣ, тогда вы относитось къ тому же мѣсту, гдѣ вы законами посажены командовать, ибо совѣтники ваши суть вамъ совершенно подчинены. Сіе и сему подобное можно толковать на разные образы; a въ томъ-то и состоитъ бытъ мудру яко змія, чтобъ изъ отвѣтовъ вашихъ и изъ исполненія повелѣній вышнія власти ничего ииого извлечь было не можно, какъ ваше оправданіе. Что сдѣлано, того уже не передѣлаешь. Богъ, видя ваше сердце, исторгнетъ васъ копечно изъ бездны безпокойствій. Отъ всего сердца желаю, чтобъ хлопоты ваши не повредили вашего здоровья, въ чемъ на твердость духа вашего полагаюсь совершенно. О Катеринѣ Яковлевнѣ я сожалѣю отъ всей души и предчувствовалъ, что она занеможетъ отъ своей чувствительности и воображенія. Подѣлуйте y нея ручку и скажите ей мое совершенное почтеніе»[583].

Прежде нежели въ Петербургѣ получены были объясненія Державина, въ сенатѣ, по послѣдней жалобѣ Гудовича, состоялся указъ, которымъ отъ совѣтниковъ правленія требовалось отвѣта, на какомъ основаніи они давали губернатору справки, и вмѣстѣ съ тѣмъ объявлялось, что императрицѣ представленъ докладъ объ отрѣшеніи Державина отъ должности и преданіи его суду. Этотъ обширный докладъ, помѣщаемый цѣликомъ въ нашихъ приложеніяхъ, кончался слѣдующимъ образомъ:

//518

когда именно и осматривалъ ли когда порядокъ и производство дѣлъ въ правленiи? – Нѣтъ ли какихъ письменныхъ по званiю моему отъ генералъ-губернатора приличныхъ наставленiй, которыхъ бы я держаться былъ долженъ и о которыхъ онъ въ первомъ своемъ рапорте упоминаетъ?» и т.п. Справки были безъ замедленiя представлены въ губернаторскую канцелярiю. Совѣтники, не зная, съ какою цѣлiю онѣ собраны, подписали ихъ, а губернскiй прокуроръ пропустилъ безъ всякаго возраженiя. Получивъ эти справки, Державинъ объявиля правленiю сенатскiй указъ о доставленiи требуемаго отвѣта и, основываясь на нихъ, тотчасъ написалъ и отправилъ въ сенатъ свои объясненiя. Губернскiй прокуроръ счелъ долгомъ отправить с увѣдомленiемъ о томъ нарочнаго въ Рязань. При этом  извѣстiи Гудовичь пуще разсвирѣпѣлъ и 2-го октября послалъ въ сенатъ новую жалобу на Державина. Здѣсь онъ говоритъ, что губернаторъ своимъ противозаконнымъ обращенiемъ за справками къ намѣстническому правленiю оскорбилъ чинъ и званiе генералъ-губернатора, предалъ своего начальника разсмотрѣнiю и слѣдствiю правленiя, «изъ чего сенатъ усмотритъ, укрощается ли правитель Державинъ, и послѣ сдѣланнаго ему отъ сената подтвержденiя, въ своихъ противъ него противозаконныхъ поступкахъ»; а потому намѣстникъ вновь проситъ сенатъ «о повелѣнiи не отпралять ему, правителю, своей должности» до рѣшенiя дѣла по поданнымъ Гудовичемъ жалобамъ.

            Между тѣмъ Державинъ все еще не терялъ надежды получить, чрезъ своихъ покровителей, разрѣшенiе отправиться въ Петребургъ для объясненiй. Повѣривъ какому-то слуху, что тамъ ждутъ Потемкина, онъ отправилъ туда нарочнаго съ письмами къ попову и Грибовскому: послѣднiй, не получивъ въ Тамбовѣ мѣста директора училищь, умѣлъ прiютиться подъ покровъ всесильнаго вельможи. Въ этихъ письмахъ Державинъ жалуется, что Гудовичъ запрещаетъ давать ему справки и старанiе получить ихъ называетъ ъвозмущенiемъ. Въ то же время Гаврила Романовичъ написалъ еще письмо и къ самому Потемкину, объясняя, что произошло послѣ высочайшаго повелѣнiя проситься въ отпускъ «по командѣ», и возобновляя просьбу исходатай-//516

ствовать ему «увольненiе въ Петербургъ на самое краткое время. Я же съ собою», кончаетъ онъ, «могу и отвѣты мои прасительствующему сенату доставить, и если найдуся виновнымъ, да подвергнуся строгости законовъ»[584].

            Петербургскiе друзья Державина, смотря на его обстоятельства съ точки зрѣнiя обыкновенной житейской философiи, не могли, разумѣется, одобрять его образа дѣйствiй. Такъ Козодавлевъ 30-го октября писалъ ему: «Позвольте, любезный другъ, попенять вамъ, что вы не во всѣмъ слѣдовали праилам честнаго, позволительнаго или, лучше сказать, должнаго благоразумiя. Напрамѣръ. Когда отъ васъ требуетъ отвѣта вышнее правительство, тогда приказываете вы отвѣчать мѣсту, въ коемъ вы предсѣдательствуете. Когда вамъ велятъ проситься въ отпускъ по командѣ, тогда вы относитесь къ тому же мѣсту, гдѣ вы законами посажены командовать, ибо совѣтники ваши суть вамъ совершенно подчинены. Сiе и сему подобное можно толковать на разные образы; а въ томъ-то и состоитъ быть мудру яко змiя, чтобъ изъ отвѣтовъ вашихъ и изъ исполненiя повелѣнiй вышнiя власти ничего иного извлечь было не можно, какъ ваше оправданiе. Что сдѣдано, того уже не передѣдаешь. Богъ, видя ваше сердце, исторгнетъ васъ конечно изъ бездны беспокойствiй. Отъ всего сердца желаю, чтобы хлопоты ваши не повредили вашего здоровья, въ чемъ на твердость духа вашего полагаюсь совершенно. О Катеринѣ Яковлевнѣ я сожалѣю отъ всей души и предчувствовалъ, что она занеможетъ отъ своей чувствительности и воображенiя. Поцѣлуйте у нея ручку и скажите ей мое совершенной почтенiе»[585].

            Прежде нежели въ Петербургѣ получены были объясненiя Державина, въ сенатѣ, по послѣдней жалобѣ Гудовича, состоялся указъ, которымъ отъ совѣтниковъ правленiя требовалось отвѣта. На какомъ основанiи они давали губернатору справки, и вмѣстѣ съ тѣмъ объявлялось, что императрицѣ представленъ докладъ объ отрѣшенiи Державина отъ должности и преданiи его суду. Этотъ обширный докладъ, помѣщаемый цѣликомъ въ нашихъ приложенiяхъ, кончался слѣдующимъ образомъ: // 517

            «Всемилостивѣйшая Государыня! Сенатъ, разсматривая всѣ выше изъясненныя происшествiя, поставляетъ долгомъ вашему императорскому величеству всеподданнѣйше донести, что хотя по поводу первовступившихъ донесенiй о непорядкахъ тамбовскаго правителя державина во отправленiи порученной ему должности, также въ несохраненiи должнаго къ начальнику своему повиновенiя, и требовано отъ него касающагося о томъ указа, не только вознамѣрился собранiемъ ненужныхъ справокъ отдалить требуемый отвѣтъ на долгое время, привлекая въ соучастiе своихъ непорядковъ служащихъ въ правленiи чиновниковъ, но въ то же самое время подвергъ къ нѣкоторому изслѣдованiю и правящаго должность генералъ-губернатора. Причiиня тѣмъ явную обиду званiю его и чину и не уважая предписанiя сената, яко вышняго правительства, надъ нимъ поставленнаго, и хотя, по силѣ законовъ, безъ отвѣта и суда, никого винить не должно, но помтупки онаго Державина въ послѣднемъ его предложенiи суть гласны и видимы сенатомъ, что онъ дерзновенiемъ и упорствомъ отвергаетъ должное повиновенiе, упослѣждая тѣмъ власть начальства, и развращаетъ дѣла службы. Чего ради, во отвращенiе дальнѣйшихъ изъ того послѣдстiй, сенатъ и осмѣливается вашему императорскому величеству всеподданнѣйше представить свое мнѣнiе, чтобъ помянутаго Державина отъ должности отрѣшить и во всѣхъ его произвесть благоугодно будетъ»[586].

            Виновниками такого строгаго рѣшенiя, какъ весьма правдоподобно утверждаетъ Державинъ, были князь Вяземскiй и, еще болѣе, родственникъ Гудовича Завадовскiй, который своею рукою написалъ весь докладъ и при этомъ «показалъ искусство свое въ словоизобрѣтенiи». Вмѣсте съ указомъ, гдѣ заявлено было объ этомъ рѣшенiи, присланъ былъ еще другой о наложенiи на // 518

губернское правленiе, по дѣлу Борордина, штрафа въ 17, 000 руб. (см. выше стр. 497). Мы уже видѣли, какое впечатлѣнiе этотъ приговоръ произвелъ на Державина. Естественно, что слухъ о содержанiи обоихъ указовъ долженъ былъ совершенно уронить его в глазахъ тамбовскаго общества, и онъ 11-го декабря писалъ Терскому (въ которомъ предполагалъ искреннее къ себѣ участiе, но, какъ послѣ оказалось, ошибался): «Таковые гостинцы отъ сената и тому подобныя о моемъ несчастiи разглашенiя, какъ равно и прiѣздъ генералъ-губернатора, который, какъ всѣ здѣсь твердили, привезъ съ собою мое отрѣшенiе, отвергли отъ меня самыхъ близкихъ ко мнѣ людей и по должности, и по прiязни; даже и совѣтники праленiя, бывшiе со мною всегда единогласными и всегда мною уважаемые, возстали противъ меня въ самыхъ ничего не значущихъ дѣлахъ»[587].

            Поводомъ къ прiѣзду Гудовича въ Тамбовъ были предстоявшiе въ началѣ декабря выборы, для которыхъ собиралось и дворянство. Державинъ старался сохранять наружное спокойствiе и. продолжая исполнять свои обязанности, представилъ генералъ-губернатору рапортъ о состоянiи губернiи и списокъ съѣзжавшихся дворянъ.

Въ Николинъ день онъ явился къ своему начальнику на поклонъ съ другими представлявшимися лицами, но тотъ не удостоилъ его ни единымъ словомъ. Случайно Державвинъ узналъ отъ постороннихъ, что выборы назначены 8-го числа; наканунѣ вечеромъ онъ позвалъ къ сеьѣ коменданта (исправлявшего и должность городничего) и отъ него услышалъ, что ему словесно велѣно повѣстить чрезъ полицiю, чтобъ завтра въ девять сачовъ утра дворянство собралось въ домъ намѣстника, а купечество въ магистратъ для выборовъ, на счетъ же губернатора не было никакого приказанiя.

Въ недоумѣнiи, не отрѣшенъ ли онъ уже отъ должности, Державинъ хотѣлъ было, сказавшись больнымъ, остаться дома; но, по совѣту случившихся у него «почтенныхъ людей» изъ другихъ губернiй, рѣшился въ назначенное время явиться къ на- // 519

Мѣстнику для принятiя его повелѣнiй. Подошедъ къ нему при многихъ чиновникахъ и губерноскомъ прокурорѣ, Державинъ сказалъ: «До свѣдѣнiя моего дошло, что сегодня назанчено открфтiе выборовъ: то не угодно ли будеть вашемц превосходительству чего и мнѣ порусить?» - Гудовичь отвѣчалъ, что всѣ нужныя приказанiя отданы губернаскому предводителю, а въ немъ, Державинѣ, нѣтъ никакой надобности. Губернаторъ поклонился и, не говоря ни слова, вышелъ. Затѣмъ, не имѣя никакого предписанiя о времени производства городовыхъ выборовъ, для которыхъ сроки, по закону, долженъ былъ назначать наммѣстникъ, Гаврила Романовичъ, письменнымъ рапоортомъ, отнесся кх нему съ просьбою рѣшить этотъ вопросъ, и копiю съ этого рапорта сообщил намѣстническому правленiю. Совѣтники правленiя, напуганные сенатскимъ указомъ, требовавшимъ отъ  нихъ отвѣта за выдачу Державину справокъ, не приняли этой бумаги и подали генералъ-губернатору свое мнѣнiе. Гудовичъ вошелъ въ сенатъ съ новымъ донесенiемъ на Державина, обвиняя его за неназначенiе своевременно сроковъ городовымъ выборамъ. Ожидая, что въ слѣдствiе этого «будет еще новая исторiя и матерiя для сужденiя сената» и, уже не полагагясь на правосудiе его, Державинъ просилъ Терскаго, «гдѣ можно замолвить за него слово и внушить, что нъ поистинѣ не заслуживаетъ такого гоненiя, которымъ безвинно всѣ на нег возствали».

            Дѣйствительно, положенiе Державина было невыносимо; вотъ какъ онъ въ томъ же письмѣ описывлъ его: «Губернаторъ больше уже здѣсь не существуетъ. Я съ каждымъ шагомъ опасаюсь, чтобъ не сдѣлали какой привязки. И даже жо того загнанъ и презрѣнъ, что весь городъ до послѣдняго офицера приглашается въ домъ генералъ-губернатора на обѣды, на маскарады и на балы, бывающiе по случаю выборовъ; но я и Катерина Яковлевна ни въ какое публичное собранiе не призываемся, и хотя означенные пиры въ домѣ гщсударевомъ и, можно сказать, отъ щедротъ  великой Укатерины устроиваются; но губернаторъ оныхъ съ его женою лишенъ. Напротивъ того, въ торжественные дни, когда назначалъ я у себя публичное собранiе, какъ то и въ нанѣшнiй Екатерининъ день, то я даже самыхъ моихъ зло- // 520

дѣевъ всѣхъ приглашалъ;  ибо, по моимъ мыслямъ, въ таковые дни должно оставлять всякiя личныя между собою неудовольствiя и непрiязни. Меня это ни мало не трогаетъ; но я удивляюся, что люди, носящiе великую довѣренность, славящiеся знатнымъ родствомъ и воспитанiемъ, забываются изъ злобы до такой крайности; ибо (намѣстникъ) не хотелъ сюда и въезжать до того времени, покуда меня не отрѣшатъ; но когда сталъ въ необходимости прiѣхать для выборовъ, то вотъ какiя творить чудеса. Напротивъ того я, лишь бы приведены были подсиненные, всякiй, къ исполненiю своихъ должностей, ни мало не ужасаюся быть подъ его начальствомъ. Иногда не безнужно имѣть и враговъ, чтобы лучше не сбиваться съ пути законовъ. Пусть подыскивается: это мнѣ дѣлаетъ болѣе чести, что со всѣмъ своимъ домогательствомъ притѣснить меня, кромѣ пустяковъ, ничего не находитъ»[588].

            Роковой докладъ сената долго оставался безъ конфирмацiи, и Державину пришлось жить недѣли три между страхомъ и надеждой. Въ Петербургѣ получены были между темъ объясненiя его; тамошнiе друзья опальнаго губернатора спѣшили извѣстить его о ходѣ его дѣла или, по крайней мѣрѣ, о носившихся по поводу этого дѣла слухахъ. Жившiй въ Петербургѣ отецъ моршанскаго городничаго, Михайла Титовъ, вмѣстѣ съ извѣстiемъ о взятiи Очакова, сообщалъ Державину 18-го декабря: «Поданный докладъ государыня изволила оставить у себя, который и поныне не вышелъ, да можетъ быть и не выйдетъ никогда. Причины (для отрѣшенiя губернатора) весьма слабы, а полученное от васъ объясненiе у многихъ перемѣнило мысли». Въ тотъ же день писали Державину Львовъ и Терскiй. Первый увѣдомлялъ его: «Третьяго ня, говорятъ, графъ Мамоновъ хорошо объ тебѣ отзывался; говорятъ, что будто онъ получилъ отъ тебя письма; я этого не знаю, и ты мнѣ не писалъ. Онъ говорилъ, что тебя несправедливо притѣсняютъ, что увѣдомленъ о тебѣ, какъ о чѣловѣкѣ прямомъ и правомъ, что ты по поступкамъ своимъ ему таковымъ кажешься. Между тѣмъ по докладу ничего нѣтъ…. Отвѣты твои читаютъ; // 521

но тутъ ужъ такъ тайно, что ничего узнать и въ сенатѣ не можно».

            Терскиiй столько же неурѣшительно писалъ: «О слухѣ вы пишете касательно доклада; то и здѣсь то же было, и что-нибудь съ правдою похлже. Однако, кажется теперь, будто все затихло; дай Богъ, чтобы такъ и осталось». Мой дружескiй совмтъ вамъ все забыть, держась моего правила: терпѣнiя сколько можно!» Какъ обыкновенно бываетъ в такихъ случаяхъ, друзья, на пощь которыхъ разсчитывалъ пострадавшiй, отдѣлывались утѣшенiями и совѣтами..

            Черезъ два дня (21-го декабря) опять полетѣли въ Тамбовъ вѣсти о дѣлѣ Державина. Львовъ писалъ: «Сегодня опять худые слухи…. Говорятъ, что московскому сенату приказано разсмотрѣть все дѣло; указа еще нѣтъ, а говорятъ, завтра выйдетъ. Не знаю, право, и боюсь, поможетъ ли что-нибудь и письмо твое; если писать станешь, то пожалуй будь остороженъ; я все не могу никого видѣть. Говорятъ, что князь (Таврическиiй) будто къ новому году будетъ сюда. Не знаемъ, не вѣдаемъ, какимъ страннымъ оборотомъ въ два дни дѣла такой видъ взяли, и узнать никакъ нѣтъ средства. Прости».         

Удивительно, что на этотъ разъ Львовъ, служившiй при Безборордкѣ, зналъ менѣе провiантмейстера Новосильцова, который такъ извѣщалъ своего прiятеля о рѣшенiи его участи:

«М. г. мой, Г.Р. Непостоянство счастiя, играющаго нашею участью, измѣняя въ надеждѣ, которую имѣли мы изъ продолженiя по поданному оюъ васъ отъ сената докладу, наконецъ, къ сердечному соболѣзнованiю моему, опредѣляетъ вамъ явиться въ 6-й департаментъ для отчета въ принесенныхъ жалобахъ отъ генералъ-губернатора, и должность ваша поручается старшему по списку изъ назначенныхъ къ опредѣленiю, генералъ-поручику Звѣреву. Я не въ состоянiи изъяснить безмѣрнаго оскорбленiя, которое причиняетъ сiя неожидаемая превратность мнѣ и другимъ, васъ любящимъ. Но что дѣлать, когда все въ свѣтѣ подвержено перемѣнамъ и когда истина почасту представляется въ ложомъ видѣ? Прилагаю здѣсь копiи съ указовъ, всеискренно желая, чтобы вы, м. г. мой, сiю непрiятность приняли съ свой- // 522

ственнымъ вамъ благоразсужденiемъ и чтобъ справедливость доставила вамъ всесовершенное торжество и воздаянiе [589].

            Именной указъ объ отдачѣ Державина подъ судъ [590]состоялся въ тотъ самый день, когда писаны были первыя изъ приведенныхъ здѣс писемъ, именно 18-го декабря. Окончательное распоряженiе содержало еще одинъ важный пунктъ, о которомъ не упомянулъ Новосильцовъ: велѣно было обязать подсудимаго подпиской, что онъ до окончанiя своего дѣла останется безвыѣздно в Москвѣ.

            Храповицкiй, въ дневникѣ своемъ, еще 29-го ноября записалъ: «По дпкладу сената, приказано Державина отдать подъ судъ. Онъ стихотворецъ и легко его воображенiе можетъ быть управляемо женою». Затѣмъ слѣдовалъ приведенный уже выше (стр. 244) весьма нелестный отзывъ императрицы о тещѣ поэта.

            Итакъ на этотъ разъ не помогла и благосклонность Безбородки, подогрѣваемая Львовымъ. Просьбы Державина о позволенiи ему прiѣхать въ Петербургъ были осталены безъ вниманiя. Воронцовъ хранилъ упорное молчанiе. Самъ поэтъ объясняетъ дурной исходъ дмла тѣмъ, что Безбородко, по старинной дружбѣ съ землякомъ своимъ Завадовскимъ, принялъ сторону его родственника Гудовича, принадлежа притомъ къ сильной партiи князя Вяземскаго, ибо, по словамъ Державина, Потемкинъ, Безбородко и Вяземскiй, «чтобъ не мѣшать другъ другу, составили между собой трiумвиратъ». Такъ ли дѣйствительно было, или Безбородко, получивъ отъ Гудовича частное письмо мъ рѣзкой жалобой на Державина, не могъ ничего сдѣлать въ пользу поэта, или, видя его неосмотрительные поступки, рѣшился временно имъ пожертвовать, въ надеждѣ скоро поправить дѣло съ помощiю Потемкина, – какъ бы ни было, онъ долженъ былъ доложить государынѣ письмо генералъ-губернатора, и тогда только Екатерина, которая до тѣхъ поръ держала у себя докладъ сената безъ движенiя, рѣшилась утвердить его. Какъ между тѣмъ смотрѣлъ Потемкинъ на все это дѣло, раскрываетъ // 523

письмо Грибовскаго къ Державину, писанное изъ Кременчуга, въ концѣ января 1789 года по порученiю Попова: «Его свѣтлость», говоритъ онъ, «никакъ не перемѣнилъ къ вамъ своего благорасположенiя, но отлагалъ защитить васъ въ Петербургѣ самолично, не желая писать къ князю Александру Алексѣевичу (Вяземскому) и что прiѣхавши туда, конечно сдѣлаетъ въ вашу пользу все возможное[591].

31. НѢКОТОРЫЕ ЧАСТНЫЕ СЛУЧАИ.

            Разсматривая главныя стороны дѣятельности Державина по Тамбовской губернiи, мы не могли останавливаться на нѣкоторыхъ отдѣльныхъ чертахъ ея, также заслуживающихъ вниманiя. Обращаемся къ нимъ теперь. Онѣ доставятъ намъ еще нѣсколько данныхъ для оцѣнки личности этого чѣловѣка, въ которомъ было такое удивительное смѣшенiе самородныхъ элементовъ высокаго благородства съ послѣдствiями недостаточного образованiя.

            Вотъ напримѣръ случай, доказывающiй его чѣловѣколюбивое настроенiе:

            Въ августе 1786 года, при выходѣ изъ присутствiя намѣстническаго правленiя, губернаторъ увидѣлъ на крыльце мальчика лѣтъ восьми, съ большою железною цепью на шеѣ. Мальчикъ этотъ, по имени Матвѣй Петровъ, имѣлъ оторопѣлый видъ. При осмотрѣ, у него на лицѣ и спинѣ оказались слѣды побоевъ. Державинъ возвратился съ нимъ въ присутствiе. Оказалось, что это былъ сынъ двороваго чѣловѣка поручика Дулова изъ села Борщовки, что въ 15-ти верстаъ отъ Тамбова. Накануне, когда мальчик, по своей должности, пасъ свиней, случилось, что одна изъ нихъ убѣжала на село. За это поѣщикъ высѣкъ его ѣзжалымъ кнутомъ и, надѣвъ ему цѣпь на шею, приковалъ къ стулу, стращая, что еще будетъ сечь его. Испуганный Матвѣй, замѣтивъ, что цепь надломана, успѣлъ половину ея снять с кольца и прибѣжалъ въ городъ искать у на- // 524

чальства защиты, такъ какъ поммщикъ часто его секъ; онъ не щадилъ и другихъ дворовыхъ людей и крестьянъ своихъ: привязывая ихъ къ колесу, билъ кнутьями и палками. Положено было разслѣдовать повденiе этого помѣщика, а мльчика, снявъ съ него цѣпь, отправить между тѣмъ въ приказъ общественного призрѣнiя на прокормленiе и излѣченье, при чемъ штабъ-лѣкарю велѣно описать бывшiе на нмъ боевые знаки. По указу, посланному на имя уѣзднаго предводителя дворянства, собраны были насчет Дулова свѣдѣнiя отъ сосѣднихъ дворянъ. Нѣкоторые отозвались о немъ одобрительно, другiе показали, что совсѣмъ его не знаютъ. Уѣздный судъ заявилъ, что на него никто не подавалъ просьб и жалобъ, и только въ нижнiй земскiй судъ представлены были въ 1784 году однодворческимъ старостой и помѣщичьими крестьянами два малолѣтнiе мальчика, найденные ими на гумнахъ въ соломѣ, да въ 1786 году комендантомъ присланъ былъ крестьянскiй сынъ въ побѣгѣ – отъ причиняемыхъ господиномъ ихъ побоевъ; эти мальчики отданы были Дулову подъ расписку, и более просьбъ на него ни отъ кого не поступало. Удовольствовавшись этими свѣдѣнiями, правленiе опредѣлило: взятаго на прокормленiе мальчика отослать къ предводителю дворянства и велѣть отдать его Дулову, подтвердивъ, чтобы онъ съ рабами своими столь жестокимъ образомъ не поступалъ, а имѣлъ къ онымъ чѣловѣколюбiе; если же впредь въ такихъ поступкахъ замѣченъ будетъ, то съ нимъ поступлено быть имѣетъ по законамъ». Прибавимъ побочныя, но не лишенныя интереса подробеости: на содержанiе мальчика въ приказе назначено было по 5 коп. в сутки; всего же издержано 13 руб. 70 коп. Изъ этого слѣдуетъ, что мальчикъ просидѣлъ въ приказѣ ровно 9 мѣсяцевъ. Въ концѣ мая 1787 года правленiе опредѣлило: взыскать эти деньги съ поручика Дулова; послѣдняя же бумага по этому дѣлу, посланная изъ праленiя въ приказъ, была отъ 14-го iюля означеннаго года, слѣдовательно на производство всего дѣла потребовалось не менѣе 11 мѣсяцев, за что, конечно, нельзя винить одного губернатора, такъ какъ задержка произощла главнымъ обазомъ отъ медленности въ собиранiи справокъ. // 525

            Вотъ еще одно распоряженiе Державина въ томъ же духѣ: оно состояло въ смягченiи строгаго приговора. Рядовой тамбовскаго баталiона Маркъ Григорьевъ, самовольно отлучившись отъ команды, жанился на крѣпостной дѣвкѣ купца Бородина и обвинялся въ сносѣ вмѣстѣ съ нею разныхъ вещей, чтó однакожъ доказано не было. По произведенному слѣдствiю комендантъ полагалъ прогнать виновнаго нпицъ-рутенами два раза сквозь строй пятисотъ чѣловѣкъ. Но Державинъ, пользуясьпредоставленнымъ губернаторамъ правомъ рѣшать дѣла по неважнымъ преступленiямъ военнослужителей, отвѣчалъ на увѣдомленiе о томъ Булдакова: что такъ какъ изъ допроса Григорьева и засвидѣтельствованiя его командира подпоручика Зеньковича видно, что этотъ солдатъ отлучился изъ квартиры своей не для какого-либо злого умысла, а чтобы обвѣнчаться по взаимному согласiю съ крестьянкой Акулиной, и пробылъ въ отсутствiи въ селѣ Лысыя Горы не болѣе 9-ти часовъ, по воъзвращенiи же въ Тамбовъ немедленно явился къ начальнику съ повинною, то губернаторъ опредѣлилъ, вмѣсто присужденной виновному жестокой кары, наказать его тѣлесно при собранiи команды и затѣмъ оставить при прежней должности.

            Въ противоположность этому случаю слѣдуетъ рассказать другой, свидѣтельствующiй, что Державинъ, въ служебныхъ отношенiяхъ не всегда руководствовался чувствомъ чѣловѣколюбiя и, подчиняясь какому-нибудь стороннему влiянiю, могъ во взысканiи за вину поступать с крайней строгостiю. Сохранилось слѣдующее предложенiе губернатора намѣстническому правленiю 12-го iюня 1786 года:

            «Усмотрѣно, что секрктарь Даниловъ въ исправленiи своей должноосьт весьма медлителенъ и неисправенъ, о чемъ неоднократно докладывано было мнѣ и отъ г. совѣтника сего правленiя Аничкова[592], а потму и выговоры ему дѣланы были, но и затемъ не исправляется. Намѣстническому правленiю предлагаюЮ не благоволить ли оное приказать его, Данилова, за таковую // 526

его неисправность, содержать въ правленiи полмѣсяца на хлѣбѣ и водѣ, за которымъ имѣть наблюденiе стоящему на гауптвахтѣ ундеръ-офицеру, чтобъ онъ изъ правленiя не отлучался и чтобъ ничего больше какъ хлѣбъ и вода ему въ пищу даваемы не были».

            Къ сожаленiю, нельзя отрицать, что Державинъ, по личнымъ своимъ отношенiямъ, иногда ошибался въ оцѣнкѣ людей и легко становился жертвою лести, обмана или пристрастiя. Вотъ одинъ азительный тому примѣръ: спасскiй капитанъ-исправникъ секундъ-майоръ Рогожинъ безсовѣстно грабилъ крестьян и, собирая подать, вмѣсто одного положеннаго закономъ рубля бралъ съ нихъ по десяти; а если кто-нибудь осмѣливался не удовлетворить его алчности, то онъ прибегалъ къ жестокимъ, едва вѣроятнымъ истязанiямъ. Такъ, когда разоренное имъ мѣстное начальство села Бокового Майдана отказалось платить налоги въ пользу Рогожина, то онъ надъ сотскимъ и головою этого села произвелъ страшную экзекуцiю. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ имѣлъ обычай, утоливши въ какомъ-нибудь селѣ свое мщенiе за противодѣйствiе его жадности, требовалъ отъ крестьянъ письменнаго себѣ одобренiя, въ чемъ конечно ему не смѣли отказывать. Въ селѣ Майданѣ проживалъ приказчикъ полковника Мельгунова, Ульяновскiй. «Это былъ чѣловѣкъ замѣчательно развитый для своей среды и своего времени», говоритъ г. Дубасовъ, воторому мы обязаны свѣдѣнiемъ о настоящемъ случаѣ [593]. Въ 1787 г., во время неурожая, Ульяновскiй на свой счетъ скупалъ хлѣбъ и по дешевымъ цѣнамъ раздавалъ его бѣжному деревенскому люду. Узнавъ подвиги Рогодина, онъ написалъ о нихъ губернатору и другимъ тамбовскимъ властямъ. Внезапно въ село Майданъ нагрянулъ весь спасскiй нижнiй земскiй судъ и, настрщавъ собранныхъ имъ сельскихъ стариковъ, заставилъ ихъ единогласно одобоить всѣ дѣйствiя своего прдсѣдателя, капитанъ-исправника. Ульяновскiй же былъ обвиненъ Рогожинымъ въ томъ, что держалъ у себя въ работникахъ безпашпортныхъ, что бралъ у майданскихъ крестьянъ казенную земдю и обраба- // 527

тывалъ ее посредствомъ этихъ самыхъ крестьянъ какъ бы въ отплату за то, что давалъ имъ взаймы деньги, а они отъ того терпѣли разоренье и не могли платить государственныхъ податей. Все это по произведенному дознанiю оказалось чистою ложью. Кромѣ того слѣдователи обнаружили, что у Рогожина были съ Ульяновскимъ личныя непрiятности, при чемъ первый являлся въ самомъ невыгодномъ свѣтѣ. Однажды капитанъ-исправникъ послалъ полицейскихъ солдатъ наловить рыбы въ прудѣ Ульяновскаго; когда же тотъ воспротивился насилiю, то ему было объявлено: «велѣно тебя въ воду посадить, если не дашь рыбы», - и онъ долженъ былъ уступить.

            Во время судебнаго разбирательства по клеветѣ на Ульяновскаго, въ Спасскъ прiѣхалъ Державинъ. Здѣсь, по наущенiю Рогожина, губернатора уже поджидала депутацiя изъ села Бокового Майдана. Восемь стариковъ подали ему просьбу на Ульяновскаго, выхваляя Рогожина, какъ примѣрнаго начальника. Но и противная сторона не дре мала. Отставной сержантъ Крадаминъ принесъ Гудовичу жалобу, въ которой было изложено слѣдующее: Разъ Кардаминъ, по обязанности питейнаго повѣреннаго, конфисковалъ бочку корчемнаго вина, которую везли къ пiя телю Рогожина Самгину, и для заявленiя объ этомъ отправился къ Рогожину же, какъ гачальнику уѣзда. Тамъ встрѣтился онъ съ Самгинымъ, который, увидѣвъ его, закричалъ: «Я застрѣлю тебя изъ ружья 25-ю пулями», а самъ Рогожинъ прямо набросился на Кардамина и ударилъ его по лицу. Кардаминъ просилъ исправника засивдѣтельствовать угрозу Самгина, но тотъ отвѣчалъ новыми побоями, приговаривая: «Вотъ тебѣ свидѣтельство», а потомъ отослалъ его въ холодную.

            Гудовичъ рѣшился поступить съ Рогожинымъ по всей строгости законовъ и отправить его въ уголовную палату подъ судъ.Но за подсудимаго вступился Державинъ, и Рогожинъ поплатился одною отставкой, да и то уже прислѣдующемъ губернаторѣ, Звѣревѣ. Г. Дубасовъ замѣчаетъ при этомъ, что Державинъ принял сторону виновнаго «по неизвѣстно        причинѣ». Намъ причина эта очень ясна: Державинъ, по свойственному ему легковерiю и простодушiю, былъ введенъ въ заблужденiе не толь- // 528

ко приверженцами Рогожина, но и тѣми одобрительными свидѣтельствами, кторыя этотъ капитанъ=исправникъ, какъ мы видѣли, не разъ вымогалъ у крестьянъ.

            Но что Державинъ непритворно стремился къ добру и справедливости, тому мы имѣемъ много доказательств. Между-прочимъ на это указываютъ нѣкоторыя до сихъ пор живущiя въ Тамбовской губернiи преданiя. Уще лѣтъ двадцать тому назадъ въ Липецкѣ помнили, какъ онъ, прiѣхавъ въ этотъ городъ, ласково обращался съ жителями и бралъ сторону бѣдныхъ противъ богатыхъ [594]. Останавливался онъ тамъ у городничаго Петра Тимофеевича Бурцова, умершаго въ яеварѣ 1826 года, 115-ти лѣтъ отроду, отцомъ двадцати-четырехъ дѣтей. Изъ нихъ въ свое время извѣстенъ былъ гусарскiй офицеръ Алексѣй Петровичъ, отчаянный гуляка и головорѣзъ, къ которому Денисъ Давыдовъ написалъ посланiе:

 

«Бурцовъ, ёра, забiяка,

Собутыльникъ дорогой»… [595]

 

            Сохранился журналъ «бытности въ Липецкѣ его превосходительства», изъ котораго видно, что Державинъ, прiѣхавъ туда 15 декабря 1786 г., осматривалъ тамъ заводы и присутственные мѣста. При освидѣтельствованiи уполномоченными чинами (въ числе которыхъ былъ и Бурцовъ), за два дня до того, денежной казны было замѣчено, что какъ скоро отворили двери въ кладовую, то присяжные Барановъ и Карповъ, вмѣстѣ съ уѣзднымъ казначеемъ Сальковымъ, бросились къ сундуку, и такъкакъ онъ не былъ замкнутъ, то они вложили въ него тысячу рублей ассигнацiями. Оба присяжные сознались въ томъ, а по прiѣздѣ губернатора Сальковъ повинился, что онъ прежде взялъ помянутую тысячу изъ сундука для своихъ надобностей; по случаю же предстоявшей ревизiи казначейства отдалъ эту сумму присяжнымъ, съ тѣмъ чтобы они непременно положили ее въ сундукъ. // 529

Имѣло ли это дѣло какiя –нибудь послѣдствiя, изъ документовъ не видно. При осмотрѣ городового магистрата, въ бумагахъ его также найденъ беспорядокъ.

            Вотъ еще мѣстное преданiе о Державинѣ. Помѣщица Липецкаго уѣзда вдова Редькина, разбитая параличемъ, имѣла тяжбу по полученному от отца наслѣдству. Дѣло тянулось очень долго и кончено было въ пользу ея противника. Тогда она отправилась въ Тамбовъ просить губернатора о пересмотре этого дѣла, но сторонники выигравшаго процессъ долго не допускали ея до Державина. Наконецъ она приказала подвезти себя въ ручной телѣжкѣ къ окну губернаторскаго дома и оставалсь тамъ до тѣхъ поръ, пока не увидѣла Жеджавина. Лбъяснившись сперва на словахъ, она подала ему жалобу на неправильное рѣшенiе; губернаторъ потребовалъ къ сеьѣвсе дѣло, внимательно проситалъ его самъ и далъ ему другой оборотъ въ пользу Редькиной, которая умерла въ глубокой старости въ 90-хъ годахъ прошлаго столѣтiя. [596]

            Между частными случаями губернаторства Державина въ Тамбовѣ нельзя не упомянуть ьакже о полученномъ имъ безыменномъ доносѣ на подчиненныхъ ему представителей власти. 25-го января 1788 года онъ предъявил въ намѣстническомъ праденiи письмо, поднятое въ его сѣняхъ и запечатанное въ конвертѣ съ надписью: «Его благородiю Александру Яковливечу» (Бастидону, шурину Державина). По распечатанiи оказалось, что оно было прислано из Козлова и обличало происходившiя въ намѣстничествѣ злоупотребелнiя разныхъ должностныхъ лицъ и безпорядки вх производствѣ дѣлъ. Авторъ выражался почтительно и въ концѣ письма обѣщалъ принести со временемъ извиненiе въ причиняемомъ безпокойствѣ. Жалобы были направлены противъ помощника полцiи, частныхъ смотрителей, секретаря и церковниковъ. Вотъ напр. чтó говорилось о первомъ изъ означенныхъ лицъ: «Не доволенъ грабежемх помощникъ полицiи, сокровища котораго во весь свой вѣкъ служа не удавалось // 530

столько получить, какъ бывши здѣсь въ Тамбовѣ на ста рубляхъ, коимъ жалованьемъ и въ продовольствiи семейства пищею, исключая имѣющихся лошадей и содержанiя оныхъ фуражемъ, а равно чрезвычайнымъ нынѣ одѣянiемъ хорошаго платья и содержавнiя своего отличнаго и противъ тѣхъ, кои больше 500 рублей получаютъ и жалованья, содержать бы себя было нечѣмъ, какъ нынѣ всегда пиво и съ прочими напитками бутылки не перемежаются» и проч. По существовашему въ то время закону, подлинное письмо, очевидно написанное полуграмотнымъ чѣловѣкомъ, было сожжено на городской пощади руками палача.

32. ТАМБОВСКАЯ ПЕРЕПИСКА И ОТНОШЕНIЕ ГУБЕРНАТОРА КЪ ЛИТЕРАТУРѢ

 

            Изъ Тамбова Державинъ велъ обширную и самую разнообразную переписку, которая бросаетъ яркiй свѣтъ на всѣ его тогдашнiя отношенiя и обстоятельства. Большая часть ея дошла до насъ, благодаря его привычкѣ не только сохранять получаемые письма, но и оставляьб у себя отпуски съ тѣхъ, которыя онъ отправлялъ въ разныя стороны. У него были корреспонденты во многихъ мѣстностяхъ Россiи: на родинѣ его, въ Казани (Ф.И. Василевъ), въ Москвѣ (Арсеневъ, графъ И.Л. Воронцовъ, Херасковъ), въ Вяткѣ, въ Саратовѣ. Съ Петразовдскомъ его сношенiя намъ уже знакомы. Всего дѣятельнѣе переписывался онъ съ Петербургомъ, гдѣ у него были многочисленныя связи и между высшими сановниками, и въ болѣе скромномъ, но также имѣвшемъ для него важное значенiе чиновномъ мiрѣ, и наконецъ въ кругу родныхъ и знакомыхъ по женѣ. Къ числу знатныхъ его покровителей, или, по крайней мѣрѣ, благожелателей за это время принадлежали: графы Безбородко, А. Р. Воронцовъ, А. П. Шуваловъ, И. Г. Чернышевъ, княгиня Дашкова, любимецъ Емоловъ, Л. А. Нарышкинъ, князь С. Ф. Голицынъ, наконецъ самъ Потемкинъ съ своимъ фактотумомъ Поповымъ. Между переписывавшимися съ Державинымъ лицами находимъ также графиню Матюшкину и княжну Волкон- // 531

скую. Хотя его отношенiя къ Вяземскимъ, со времени бывшихъ непріятностей, охладѣели, но онъ не совсѣмъ отдалился отъ этого семейства. Въ слѣдствіе прежняго знакомства получилъ онъ портретъ князя, гравированный Скородумовымъ, и иногда обмѣнивался съ княгинею поклонами; по случаю же путешествія генералъ-прокурора въ Саратовскую губернію, переписывался даже и съ нимъ самимъ. Сношенія его съ нѣкоторыми вельможами поддерживались тѣмъ, что они имѣели помѣестья въ Тамбовской губерніи и поручали ему наблюденіе за своими дѣлами. Въ такомъ положеніи былъ одинъ изъ главныхъ покровителей его графъ Воронцовъ; по той же причинѣ обращались къ нему Чернышевъ, Нарышкинъ, Терскій, Домашневъ, графиня Матюшкина.

Изъ второстепенныхъ вліятельныхъ лицъ, находившихся въ перепискѣ съ Державинымъ, особеннаго вниманія заслуживаютъ, кромѣ друга его Львова, бывшіе сослуживцы его А. И. Васильевъ, Козодавлевъ, Кологривовъ, П. И. Новосильцовъ, затѣмъ кавалергардъ Зайцовъ, Ахвердовъ (въ то время помощникъ экзекутора въ сенатѣ) и Полѣновъ (оберъ-секретарь). Наконецъ, особую категорію корреспондентовъ поэта составляли имѣвшіе болѣе или менѣе отношенія къ литературі Антоновскій, Грибовскій, Херасковъ и Новиковъ; къ этому же разряду принадлежали впрочемъ и ближайшіе друзья Державина, Львовъ и Капнистъ, съ которыми онъ, разумѣется, и переписывался всего прилежнѣе. Названные нами выше служаки и дѣльцы поддерживали въ Петербургѣ доброе мнѣніе о Державинѣ, подавали ему руку помощи, предостерегали его; когда же наконецъ надъ нимъ стряслась бѣда, они сообщали ему извѣстія о ходѣ его дѣла.

Н. А. Львовъ, хотя по своему шутливому характеру, и посмѣивался иногда надъ самообольщеніемъ своего друга, надъ розовыми ожиданіями его въ первое время сношеній съ Гудовичемъ, надъ его жизнью выше средствъ въ Тамбовѣ, однакожъ постоянно радѣлъ о его интересахъ, ходатайствовалъ за него и подогрѣвалъ благорасположеніе къ нему своего начальника Безбородки. Письма Львова отличаюися отъ всѣхъ другихъ своимъ задушевнымъ, веселымъ, часто даже шутовскимъ тономъ, и оче- // 532

видно,  что онъ стремился къ оригинальности. Такъ, возвратясь изъ своей каменно-угольной командировки, онъ пишетъ: «Слава Богу, что по пріѣздѣ моемъ въ Петербургъ первое перо обмакнулъ я въ удовольствіе писать къ тебѣ, мой другъ-радость». Потомъ, находясь въ свитѣ императрицы во время крымскаго путешествія, онъ начинаетъ письмо свое изъ Кіева словами: «Не стыдно ли тебѣ, г. губернаторъ, что ты мнѣ уже на два письма не отвѣчаешь? Горой бы тя, проклятаго лѣнивца», и т. д. Безцеремонность Львова распространялась и на Катерину Яковлевну, къ которой онъ, напр., такъ обращался въ своихъ письмахъ: «Утѣшь тебя такъ сила небесная и земная, премилая наша губернаторша, какъ ты меня силуэтами» (своей работы). Иногда онъ называлъ ее неоцѣненной, дорогой или чернобровой губернаторшей. Переписка его съ Державинымъ важна какъ матеріалъ и для собственной его біографіи: мы видимъ тутъ его подвижную натуру то въ хлопотливой чиновнической дѣятельности при Безбородкѣ, то среди проектовъ и спекуляцій, которыми онъ вѣчно былъ занятъ въ надеждѣ поправить свое разстроенное состояніе. Между-прочимъ Львовъ, подобно многимъ другимъ, выписывалъ черезъ Державина хлѣбъ изъ Табвоской губерніи. По его письмамъ можно также прослѣдить весь ходъ его поѣздки въ Новгородскую губернію для отысканія каменнаго угля въ Волдайскихъ горахъ[597].

Самыя дружескія чувства Державинъ питалъ, повидимому, къ Капнисту: по крайней мѣрѣ, ни къ кому онъ не аисалъ такъ часто и въ такихъ сердечныхъ выраженіяхъ. Кажется, и Катерина Яковлевна съ привязанностью къ женѣ его соединяла такое же предпочтеніе къ другу своего мужа. Съ обѣихъ сторонъ мы встрѣчаемъ въ ихъ перепискѣ, говоря словами Пушкина, «ласковыхъ именъ младенческую нѣжность». Еще изъ Петрозаводска // 533

Державинъ такъ обращался къ Капнисту: «Васенька, любезный мой другъ, Христосъ воскресъ. Дожидаюсь нетерпѣливо, какъ самъ пиіѣдешь; тогда душу къ тебѣ съ словами выпущу и напою тебя моимъ открытымъ сердцемъ»[598]. Такимъ языкомъ онъ, соклько намъ извѣстно, ни съ кѣмъ другимъ не говорилъ. Катерина Яковлевна называла эту малороссійскую чету: «Милые наши Копиньки». Наскучивъ столичной суетой, Капнистъ, вопреки совѣтамъ друзей, рѣшился оставить службу въ петербургскомъ почтамтѣ и переселился на югъ, въ свою Обуховку, гдѣ и доживалъ вѣкъ, раздѣляя досуги отъ обязанностей предводителя дворянства между сельскимъ хозяйствомъ и литературой.

Получивъ извѣстіе о пріѣздѣ Державиныхъ въ Тамбовъ, онъ поспѣшилъ выразить имъ свою радость, что теперь только 500 верстъ отдѣляютъ его отъ нихъ. Еще болѣе Львова онъ былъ пламеннымъ обожателемъ Катерины Яковлевны и въ томъ же письмѣ говорилъ ей: «Благодарю васъ за жену и за себя, за прекрасный подарокъ корзинки и силуэтовъ. Неоцѣненный подарокъ, а наипаче когда воображу, что все то работали прекрасныя ваши ручки, которыя тысячу разъ мысленно целую. Ахъ! ежелибъ удалося хоть сотую часть сей суммы въ самомъ дѣлѣ ихъ поцѣловать; а то въ мысляхъ такъ цѣлую, какъ голодный во снѣ ѣстъ. Только зубами воздухъ кусаетъ. Такъ-то и я. Но надѣюсь, что Богъ позволитъ мнѣ удовольствіе васъ, любезнѣйшихъ мнѣ людей, видѣть, а слѣдовательно и ручки ваши цѣловать; сирѣчь ваши, сударыня, а не ваши, господинъ кривой мизинецъ»[599]. Затѣмъ рѣчь идетъ о дѣтяхъ Капнистовъ, Ганюшкѣ и Катенькѣ, такъ названныхъ по имени дорогой четы.

«Здравствуйте, г-жа веселая губернаторша тамбовская и г. веселый губернаторъ тамбовскій», начиналъ въ другой разъ свое письмо Василій Васильевичъ по случаю пированій въ ихъ домѣ: «Боже мой! Какъ бы я полетѣлъ къ вамъ, ежелибъ были крылья! А то нѣтъ, привязанъ къ дому и женой, и дѣтьми, и эко- // 534

номіей, и должностью, и дѣлами. Сколько цѣпей! Но, право, думаю, что нетерпѣніе мое всѣхъ ихъ разорветъ и понесетъ меня къ вамъ на воскриліяхъ кибиточныхъ. Понесусь къ вамъ цѣловать, разцѣловать ваши ручки, Катерина Яковлевна, а тебя обнять, переобнять, дорогой губернаторъ. Видно, что я объ васъ съ великимъ рвеніемъ думаю, что часто вижу васъ во снѣ, но ни разу такъ пріятно не видѣлъ, какъ сегодня. Казалось, я пришелъ къ вамъ, встрѣтилъ Катерину Яковлевну, бросился къ ней, разцѣловалъ ея руки и обрадовался до слезъ и такъ до слезъ, что проснувшись, я дѣйствительно ощутилъ себя въ слезахъ»[600]. Далѣе Капнистъ еще разъ благодаритъ Катерину Яковлевну за подарки: «Я расцѣловал работу вашу, призаюсь. Мнѣ казалось, что, видя столь прекрасгное ваше рукодѣлье, я васъ самоё вижу», и потомъ въ концѣ письма онъ говоритъ: «Катетенька будетъ красавица, только не брюнетка и тѣмъ на васъ, сударыня, не похожа; я ее за это не столько люблю, но желаю, чтобъ она по крайней мѣрѣ душою и дарованіями на васъ похожа была, а всего больше любезностію. Цѣлую ваши руки, ваши прекрасныя руки, съ такимъ жаромъ, какъ сегодня во снѣ цѣловалъ, тысчу разъ и болѣе». Кажется, и Катерина Яковлевна была неравнодушна къ Капнисту. Приглашая супруговъ въ Тамбовъ, она прибавляла: «Ежели нельзя вмѣстѣ съ Александрой Алексѣевной, то хотя бы одинъ пріѣхалъ», и въ заключеніе опять: «Утѣшь, атюшка, пріѣзжай къ намъ ради Бога».

            Между тѣмъ какъ наши тамбовскіе друзья въ радужныхъ краскахъ описывали свое новоселье при самыхъ пріятныхъ отношеніяхъ къ тамошнему обществу и къ генералъ-губернатору, украинскій помѣщик-поэтъ писалъ имъ: «Сказать вамъ мое житье-бытье? Вотъ оно: душевно отсталъ я отъ всякихъ великосвѣтскихъ замысловъ. Сыскиваю свое истинное счастіе въ уединеніи, въ содружествѣ Сашеньки, въ воспитаніи дѣтей, въ созерцаніи прекраснѣйшей дѣвственной природы, лелѣющей обитель мою, въ погруженіи себя иногда въ нѣдро души моей и въ воспареніи оттуда иногда къ Источнику ея и всей твари. Вотъ //535

мои упражненія дуевныя. Руками упражняюсь то въ очищеніи и украшеніи сада моего, какого прекраснѣе и рѣдкиіе цари имѣютъ, въ обозрѣніи хозяйства, въ построеніи новаго домика, словомъ, во всѣхъ сельскихъ пріятныхъ и, можно сказать, покойныхъ трудахъ. Часто и, лучше сказать, каждый день мы ходимъ съ Сашенькой прогуливаться въ прекрасныхъ при рѣкѣ Пслѣ лежащихъ рощахъ, водимъ съ собою Ганюшку, на травкѣ ребячимся съ нимъ, то ляжемъ подъ густою и расширившею тѣнь и вѣтви грушею, читаемъ, бесѣдуем и прочая…. Прямо вамъ сказать, живемъ счастливо. Ежелибы вы могли отрваться отъ вашей цѣпи и пріѣхали видѣть насъ, то бы удивились и позавидовали вѣрно тишинѣ нашего пустынножитія. Но сего удовольствія ожидать намъ невозможно. Вы предопредЦлены жертвовать свѣту. Радуюсь теперь, что не тягостна стала нынѣ вамъ сія жертва, что вы жертвуете ему съ удовольствіемъ. Будьте благополучны, любезные друзья. Вы того достойны»[601].

            В обмѣнъ за подарки, получаемые отъ Державиныхъ, Капнистъ, по порученіямъ супруговъ, высылалъ имъ большіе запасы кіевскаго варенья, также видно,  транспорты воловъ и телѣгъ для возки кирпича, камня и другихъ строительныхъ матеріаловъ. Узнавъ о постигшей нашего губернатора катастрофѣ, Капнистъ выразил ему свое соболѣзнованіе замѣчательнымъ по искренности и горячности письмомъ, откуда выпишемъ слѣдующія строки: «Умирающіе тогда около меня сыны мои не занимали всей моей души: она была исполнена скорбію о васъ, скорбію, свойственной той дружбѣ, которою я съ вами связанъ и которая составляетъ великую часть моего благоденствія. Безсиленъ помогать, мнѣ оставалося лишь сострадать съ вами. Нѣсколько разъ принимался писать къ вамъ,  – перо падало изъ рукъ; печаль моя не находила словъ. Я опасался, чтобъ изображеніем чувствъ моихъ я не растравилъ болѣе вашей горести. Рѣшился молчать и терпѣть и желать и молить Бога, чтобъ Онъ обратилъ вани непріятности въ покой и удовольствіе. Не зная, гдѣ вы, навѣдывался о томъ отъ друзей млих. Нако- //536

нецъ Николай Александровичъ увѣдомилъ меня, что Катерина Яковлевна въ Петербургѣ, а вы въ Москвѣ»[602].

Другимъ корреспондентомъ Державина въ Малороссіи былъ родственникъ его (свойственникъ, по словам самого поэта)[603] Иванъ Максимовичъ Синельниковъ. Какъ они доводились другъ другу, мы въ точности не знаемъ: видимъ только, что Синельниковъ въ своихъ письмахъ постоянно называетъ Гаврилу Романовича дядюшкой (однажды Ганюшкой),  Катерину же Яковлевну матушкой-тетушкой; взаимно и Державинъ, величая его обыкновенно по имени и отчеству, иногда также называетъ его «любезный дядюшка», а однажды говоритъ: «М. г. мой, любезный дядюшка, племянничекъ, другъ и все то, что мнѣ драгоцѣнно». Въ концѣ 1770-хъ годовъ Синельниковъ занисалъ мѣсто воеводы въ Славянскѣ (Екатеринославской губерніи), а позднѣе, въ чинѣ генералъ-майора, былъ губернаторомъ въ томъ же намѣстничѣстве и жилъ въ Кременчугѣ[604], откуда и переписывался довольно прилежно съ Державинымъ. Он былъ хорошо знакомъ съ дѣлопроизводителемъ Потемкина В. С. Поповымъ, и потому часто могъ быть полезенъ Гаврилѣ Романовичу, который между-прочимъ былъ обязанъ ему пріобрѣтеніемъ земли въ Малороссіи. Въ то время Потемкинъ, какъ намѣстникъ, а съ нимъ и подчиненные ему губернаторы распоряжались раздачею новоприсоединенныхъ по Днѣпру (какъ и на Таврическомъ полуостровѣ) земель: онѣ предоставлялись частнымъ лицамъ безденежно, подъ однимъ условіемъ заселенія. Изъ этихъ земель, въ 1779 году, Синелниковъ выхлопоталъ нашему поэту въ Херсонскомъ (въ то время Кизикерменскомъ) уѣздѣ 6,000 десятинъ съ поселенными на нихъ 130 Запорожцами. Главная изъ доставшихся ему при этомъ деревень, слобода Еремина (прежде Рождественка), //537

лежала въ 122 верстахъ отъ Херсона и по имени новаго своего владѣльца была переименована Гавриловкою.

            Съ этимъ пріобрѣтеніемъ, по словамъ Державина, оказалось у него, при ревизіи 1782 года, около 1,200 душъ, чѣмъ уже и ограничивалась его недвижимая собственность до конца жизни. Услужливый Синельниковъ принялъ на себя надзоръ за хозяйствомъ Гавриловки и пересылалъ своему «дядюшкѣ» получавшіеся съ нея доходы. Когда Гаврила Романовичъ сдѣлался тамбовскимъ губернаторомъ, Синельниковъ, такъ же какъ и Капнистъ, выразилъ ему непритворную радость, что они приблизились другъ ко другу, и переписка между ними оживилась. Вскорѣ, по ходатайству Синельникова, Потемкинъ утвердилъ за новымъ помѣщикомъ отмежеванныя ему земли въ потомственное владѣніе, и въ Тамбовъ отправленъ былъ планъ ихъ съ межевыми книгами. Въ томъ же году Гавриловка была заложена подъ заемъ ссуды изъ государственного заемного банка[605]. По временамъ Державинъ посылалъ въ Малороссію нарочнаго за разными потребностями и за приготовленными тамъ по его порученіямъ запасами. Вмѣстѣ с Капнистомъ Синельниковъ хлопоталъ о высылкѣ общему другу ихъ вареній и конфетъ цѣлыми пудами, винъ, телѣгъ и воловъ для возки кладей. Но годы Синельникова уже были сосчитаны: во время осады Очакова онъ былъ убитъ возлѣ Потемкина при рекогносцировкѣ, которую производилъ свѣтлѣйшій, посылая гребной флотъ подъ крепость. Графъ Самойловъ въ своихъ запискахъ о жизни Потемкина разсказываеъ, что эта смерть сухопутного генерала и гражланского губернатора подала поводъ къ насмѣшкамъ надъ могущественнымъ главнокомандующимъ, но поясняетъ въ защиту его, что Синельниковъ, находясь при арміи въ качествѣ провіант- //538

мейстера, любилъ издавна военную службу, за которую получилъ георгіевскій крестъ, и участвовалъ въ морской рекогносцировкѣ добровольно[606]. Земляки поэта, братья Васильевы, одинъ въ Петербургѣ, другой въ Казани (тамошній вице-губернаторъ) исполняли для него хозяйственныя порученія. Особенно Алексѣй Ивановичъ (управлявшій контрольною экспедиціею) былъ неизмѣннымъ и неутомимымъ комиссіонеромъ по его запутаннымъ денежнымъ дѣламъ[607]. Искренно преданный Державину, онъ часто въ своихъ письмахъ обнаруживаетъ благородный образъ мыслей и, когда нужно, не щадитъ самолюбія своего пріятеля. Такъ, получивъ извѣстіе о распоряженіяхъ его въ слѣдствіе требованія Гарденина, Алексѣй Ивановичъ Васильевъ откровенно высказываетъ ему свое неодобреніе и, между-прочимъ, пишетъ: «Я бы желалъ очень, ежелибъ возможно было, сіе дѣло какъ-нибудь потушить; не подумайте, чтобъ я это писалъ для того только. Что мнѣ Михайло Ивановичъ пріятель; нѣтъ! истинно для васъ больше, чтобъ не говорили, что вотъ чѣловѣкъ нигдѣ не уживается; буде не съ начальникомъ, то съ подчиненными заводитъ разные раздоры. Впрочем не скрою отъ васъ, что и для Михайла Ивановича хотѣлось бы, чтобъ это дѣло какъ-нибудь безъ дальныхъ слѣдствій кончилось, ибо и онъ мнѣ пріятель; то жаль, ежели оно произведетъ ему хлопоты. Не подосадуй на меня, что я такъ откровенно къ тебѣ пишу; ежелибъ я тебя не любилъ, то конечно сего не сдѣлалъ бы, а то тутъ истинная дружба и привязанность моя къ тебѣ дѣйствуетъ»[608].

            Козодавлевъ, служившій подъ начальствомъ Завадовскаго по управленію народныхъ училищъ, переписывался съ Державинымъ частью по своимъ хозяйственнымъ дѣламъ (у жены его, рожденной княжной Голициной, было имѣніе въ Тамбовской губерніи), частью по служебнымъ и пріятельскимъ отношеніямъ. Мы видѣли въ своемъ мѣстѣ, что по поводу открытія школъ въ //539

Тамбовской губерніи онъ послалъ Державину училищный уставъ и двухъ учителей; позднѣе онъ старался опредѣлить Грибовскаго директоромъ тамбовскихъ училищъ (и тѣмъ, можетъ-быть, избавиться отъ лишняго домочадца: Грибовскій жилъ у него до пріисканія себѣ мѣста). Чѣмъ кончились эти страданія, намъ уже известно. Козодавлевъ, самъ трудившійся какъ авторъ и переводчикъ, сообщалъ нашему поэту и литературные извѣствія. То же дѣлалъ и Грибовскій. Изъ ихъ писемъ лѣтомъ 1786 года Державинъ узналъ. Что въ Петербургѣ «никогда не было столько журналовъ, какъ теперь», именно тамъ издавались: Новыя Ежемњсячныя Сочиненія княгинею Дашковой, Зеркало Свњта и Лњкарство отъ скуки и заботъ Туманскимъ, Новый С.-Петербургскій Вњстникъ П. Ф. Богдановичемъ и Растущій Виноградъ петербургскимъ Главнымъ училищемъ. «Правда», говорилъ Грибовскій, «всѣ они посредственны; однако, какъ лучше имѣть что-нибудь, нежели ничего: то любители литературы желаютъ, чтобы они продолжались всѣ сколько возможно долговременніе»[609].

О Новомъ С.-Петербургскомъ Вњстникњ онъ прибавлялъ: «Сей журналъ издаетъ Богдановичемъ единственно въ досаду Туманскому, съ которымъ онъ поссорился»[610]. Въ свою очередь Козодавлевъ писалъ: «Театръ русскій нынѣ въ такомъ состояніи, въ какомъ онъ никогда не бывалъ. Не пройдетъ мѣсяца, чтобъ не играли новой оригинальной комедіи или оперы». Этимъ оживленіемъ петербургская сцена, конечно, болѣе всего была обязана особенно-усилившейся въ то время дѣятельности императрицы для театра. Въ августѣ 1786 года Грибовскій отпраилъ къ своему бывшему начальнику комическую оперу Февей и комедію Тоисёковъ. О послѣдней онъ говорилъ: «Она равномѣрно не избѣгла бы похвалъ журналистовъ, еслибы вышла изъ рукъ творца Обманщика и Февея; но сочинитель ея есть княгиня Е. Р. Дашкова», которая, какъ мы знаемъ, ненавидѣла Грибовскаго // 540

и, естетсвенно, возбуждала въ немъ тѣ же чувства. По мнѣнію Козодавлева, лучшимъ изъ тогдашнихъ журналистовъ было еженедѣльное Зеркало Свњета Туманскаго, чѣловѣка, по его словамъ, «весьма ученаго и умнаго».

            По пріѣздѣ въ Тамбовъ Державинъ получилъ отъ «издателей Зеркала Свѣта» (такъ подписано было письмо) приглашеніе способствовать къ распростаненію его и присылать въ редакцію извѣстія о всѣхъ происшествіяхъ, случаяхъ, новыхъ учрежденіяхъ и т.п., которыя будутъ заслуживать вниманія во ввѣренномъ ему краѣ[611]. Державинъ, благодаря за присланное ему извѣщеніе объ этомъ журналѣ, тотчасъ же подписался на него и обѣщалъ раздать остальные экземпляры объявленія. Вскорѣ послѣ того Козодавлевъ предлагалъ поэту свое посредничество для сншеній съ редакціею; но Державинъ этимъ предложеніемъ не воспользовался и черезъ нѣсколько мѣсяцевъ писалъ Козодавлеву: «Зеркало Свѣта, за бѣдныя наши употребленныя на его подписку денежки, по имени, кажется, только существуетъ»[612].

            Литературнаго содержанія была отчасти и переписка Державина съ Антоновскимъ, къ которому онъ обратился какъ къ секретарю адмиралтейской коллегіи по дѣлу своего шурина. Мичманъ Александръ Бастидонъ, въ слѣдствіе своего легкомысленнаго поведенія, долженъ былъ просить увольненія отъ службы во флотѣ, и теперь шла рѣчь о производствѣ его, при отставкѣ, въ слѣдующій чинъ. Вице-президентъ коллегіи, графъ Ив. Григ. Чернышевъ, по особенной благосклонности къ Державину, обещал постараться о томъ и дать молодому чѣловѣку возможно лучшій аттестатъ. Антоновскій, получившій образовніе въ Московскомъ университетѣ, принадлежалъ къ числу ревностныхъ сотрудниковъ Шварца и Новикова, былъ одно время предсѣдателемъ основаннаго первымъ «собранія университетскихъ питомцевъ» и издавалъ вмѣстѣ съ товарищами журналъ Вечернюю Зарю, продолженіе новиковскаго Утренняго Свњта. Какъ видно изъ одного письма Антоновскаго, онъ по переселе- // 541

Ніи въ Петербургъ, сдѣлался членомъ «общества друзей словесныхъ наукъ», которое собиралось предпринять рядъ изданій въ новиковскомъ духѣ, но его удержала отъ того «сумятица, въ цѣломъ государствѣ о цензурованіи книгъ отъ монаховъ происшедшая по случаю напечатанныхъ у г. Новикова, высочайше замѣченныхъ и раскольническими книгъ… Однакоже», прибавлялъ Антоновскій, «мы нынѣ изыскиваемъ уже другія къ тому средства, и надѣемся вскорѣ пуститься въ море»[613].

            Антоновскій въ одномъ изъ писемъ своихъ упоминаетъ о своемъ универсiетскомъ товарищѣ и впослѣдствіи сочленѣ по московскому обществу Поспѣловѣ, съ которымъ, какъ мы уже знаемъ, Державинъ также переписывался изъ Тамбова, особенно по предположенію перевести его туда на службу, чтó однакоже не удалось. Въ 90-хъ годахъ, рѣшившись издать собраніе своихъ сочиненій, поэтъ думалъ было поручить Поспѣлову надзоръ за ихъ печатаніемъ.

            Любопытна часть переписки Державина съ княгинею Дашковой. Онъ нахоился въ особенныхъ къ ней отношеніяхъ не только по своей близости къ графу Воронцову, но и по сотрудничеству въ ея Собесњдникъ; ей онъ обязанъ былъ главнымъ своимъ литературнымъ успѣхомъ и милостью императрицы.

            Послѣ его перевода изъ Петрозаводска, княгиня взяла подъ свое покровительство и начальство того изъ бывшихъ подчиненныхъ его, которымъонъ наиболѣе дорожилъ (свистунова); а что она удалила отъ себя Эммина и Грибовскаго, этого онъ не могъ принять къ сердцу, такъ какъ не собенно цѣнилъ ихъ. Мнѣніе его о характерѣ Дашковой видно изъ совѣта, который онъ давалъ Свистунову относительно поведенія съ нею (см. выше сир. 433). Сколько мы знаемъ ее, взглядъ этотъ былъ довольно вѣренъ. Мы увидимъ, что позднѣу Державинъ, въ слѣдствіе бывшихъ у него съ княгинею недоразумѣній, очень рѣзко отзывался о ней. Изъ Тамбова переписывался онъ съ нею обыкновенно по поводу ходатайствъ, съ которыми они другъ ко другу обращались, о разныхъ лицахъ; но изъ числа писемъ ихъ выдается особенно // 542

Одно, написанное Державинымъ въ слѣдстіе извѣстія, сообщеннаго ему Свистуновымъ объ отзывѣ императрицы на счетъ ея пѣвца въ разговорѣ съ Дашковою. [614] Разумеѣется, что Державинъ не замедлилъ поблагодарить княгиню «за полезные ему разговоры вверху». При этомъ онъ чрезвычайно ловко объяснилъ, отчего ему удаются стихи въ похвалу Екатерины. О томъ, чтобъ сравняться съ Ломоносовымъ, а не тоько превзйти его, онъ де не смѣетъ и помышлять, но въ одномъ онъ счастливѣе великаго своего учителя: тотъ, воспѣвая Елисавету, долженъ былъ прибѣгать къ вымыслмъ, къ искуственнымъ прикрасамъ; Державину же нужно обращаться «къ одной натурѣ, къ одной той истинѣ, съ которою», говоритъ онъ, «и послѣ меня исторія будетъ согласна». Я чрезъ сіе разумѣю то, что Ломонсовъ былъ въ необходимости героиню свою прославлять чрезъ героя, родителя ея, а мнѣ, или намъ, къ нашеъ героинѣ не надобно присовокуплять ни боговъ, ни славныхъ предковъ, но указать только на однѣ дѣла ея; то всѣ блистательныя и божественныя титла и всѣ величества принадлежать будутъ собственно Фелицѣ. Я сіе мнѣніе подтвержу  доказательствомъ. Славный нашъ поэтъ въ одной свей надписи, да и вездѣ почти,  подобно нижеслѣдующему изъяснялся:

            «Герой тебя родилъ, носила героиня.

            «Какой быть долженъ плод? не иный, какъ богиня!»

Намъ же довольно – просто говорить, что она

                        «Проступки править снисхожденьемъ;

                        «Какъ волкъ овецъ, людей не давитъ,»

великодушно прощаетъ враговъ своихъ и т. п., то есть, что мы можемъ хвалит вещь самою вещію, а не псторонними и чуждыми ей украшеніями. Страшная разница – родитья отъ бога или героя, или самому творить дѣла ихъ».

            Далѣе Державинх говоритъ, что онъ продолжалъ бы пѣть Фѣлицу, «еслибъ не былъ увѣренъ, что ей пріятнѣе дѣйствія // 543

наши, отвѣчающія божественной волѣ ея, нежеля слова», въ которыхъ часто скрывается лесть. При этомъ онъ приводитъ то мѣсто своего Видњнія мурзы, гдѣ ему является екатерина съ увѣщаніемъ не быть льстецомъ:

 

« Благотворителю прямому

Въ хвалѣ нѣтъ нужды никакой;

Хранящій мужъ благіе нравы,

Творящій должности дѣла,

Царю приносить болше славы,

Чѣмъ всѣхъ поэтовъ похвала».

 

            При всѣмъ томъ, говорить онъ въ заключеніи, «ежелибъ я узналъ, что подлинно угодно будетъ мое иногда въ поэзіи упражненіе и не притется сіе въ укоризну должности званію моему, то, не взирая на ненависть моихъ недоброжилателей, не терпящихъ сильно стихотворства, я бы посвятилъ навсегда слабыя мои способности на прославленіе благодѣтельницы чѣловіческаго рода». [615] Отвѣчая такъ, Державинъ въ наивности своей, кажется, не подозрѣвалъ, что императрица и Дашкова только потому и интересовались имъ, что ожидали отъ него новыхъ хвалебныхъ одъ.

            При дѣятельности его въ Тамбовѣ, сперва только напряженной, а потомъ исполненной тревогъ и огорченій, неудивительно, что онъ здѣсь, какъ и въ Петрозаводскѣ, не сдѣлалъ почти ничего для поддержанія своей литературной славы. Кромѣ немногихъ мелочей, къ этому времени относятся только двѣ новыя оды его: На смерть графини Румянцовой и Осень во время осады Очакова. [616] Первая вызвана была повидимому не только письмомъ о кнчинѣ маститой статсъ-дамы, но и приложенными къ нему стансами какого-то Дарагана на это обстоятельство. Вторая ода написана въ утѣшеніе княгини Варвары Васильевны Голицыной (рожденной Энегельгардтъ), когда она долго не получала извѣстій о своемъ мужѣ, находившемся подъ Очаковомъ вхъ ар- // 544

міи дяди ея. Съ Голицынымъ поэтъ сблизился вѣроятно уже послѣ своего переселеня въ Тамбовъ. Въ письмѣ, писанномъ осенью 1786 года, князь Сергѣй Федоровичъ, опровергая слухъ, будто Марковъ черезъ него доставилъ въ Петербургъ жалобу на Державина, выражаетъ послѣднему свою благодарность «за всѣ его благосклонности» [617]. Поэтъ вмѣстѣ съ Катериной Яковлевной посѣщалъ иногда прекрасное имѣніе Голицыныхъ Зубриловку, до котораго отъ Тамбова около 150 верстъ. Тамъ супруги находили самыъ радушный пріемъ въ богатой усадьбѣ, живописно расположенной ны высокомъ ьерегу Хопра. Княгиня тѣмъ болѣе дорожила дружбою губернатора, что сама любила заниматься литературой.

            Обѣ оды принадлежатъ къ числу наиболѣе удачныхъ произведеній Державина и отличаются тою оригинальностью, которая несмотря на устарѣлый языкъ, придаетъ нѣкоторымъ стихотвореніямъ его какую-то особенную прелесть. Въ одѣ на смерть Румянцевой поэтъ обращается къ княгинѣ Дашковой, утѣшаетъ ее въ скорби, прiиненной ей бракомъ сына, и намеккаетъ на ея англоманію. Въ концѣ Державинъ, припоминая непріятности, претерпѣваемыя имъ въ борьбѣ съ врагами, въ гордомъ сознаніи своего литературного значенія, говоритъ:

            «Меня ничто вредить не можетъ,

Я злобу твердостью сотру;

Враговъ моихъ червь кости сгложетъ,

А я піитъ – и не умру!»

 

            Вторая ода стоитъ выше по обилію и красотѣ образовъ; въ послѣднихъ строфахъ замѣчательа поэтическая характеристика кнiягини Голицыной.

            Ко времени тамбовскаго губернаторства Державина относится появленіе въ печати знаменитой оды его Властителямъ и судьямъ. Мы видѣли, что Туманскій, предпринимая изданіе Зеркала Свњта, приглашалъ нашего лирика къ сотрудничеству въ // 545

этомъ журналѣ, но просилъ у него не стиховъ (вѣроятно, считая званіе губернатора несовмѣстнымъ съ поэзіею), а только извѣстій. Приглашеніе это осталось, сос троны Державина, безъ послѣдствій. Въ первой книжкѣ Зеркала Свњта на 1787 годъ напечатан была названная ода, но, по словамъ автора, это произошло безъ его позволені я и даже безъ вѣдома. Какъ бы ни было, значитъ, что въ 1787 году сділалось возможнымъ то, что не удалось въ 1780-мъ. Кажется, однакожъ, что при появленіи своемъ эта ода осталась незамѣченною, что и понятно при равнодушѣи, какое публика оказывала къ журнаду Туманскаго и которое, въ концѣ того же года, заставило его прекратить это изданіе съ жалобою на «малое число подписателей, сеъ годъ бывшихъ, а и того меньше на будущiй явившихся». Къ счастію Державина, смѣлая ода его была напечатана въ такое время, когда еще не разгорѣлась его борьба съ озлабленными врагами: иначе эти стихи могли бы имъ послужить новымъ противъ него оружіемъ. Вотъ все, что можно замѣтить о литературной дѣятельнсти Державина во время второго его губернаторства.

            Въ ряду лицъ, съ которыми Державинъ переписывался изъ Тамбова, является наконецъ придворный банкиръ Сутерландъ. По тогдашнему значенію этой должности, въ кругъ ея входили отчасти обязанности министерства финансовъ. Поэтому Сутерландъ, преемникъ барона Фридриха († 1779 г.), впослѣдствіи пожалованный также въ бароны, а позднѣе въ статскіе совѣтники, имѣлъ весьма почетное положеніе: между-прочимъ, онъ былъ посредникомъ правительства при заключеніи заграничныхъ займовъ и другихъ сдѣлокъ. Чрезъ его руки проходили огромныя суммы. Особенный вѣсъъ умѣлъ онъ придать себѣ тѣмъ, что ему въ частныхъ письмахъ нерѣдко сообщались важныя политческія извѣстія, и онъ спѣшилъ съ ними либо во дворецъ , къ Храповицкому, либо къ кому-нибудь изъ другихъ высокопоставленныхъ лицъ. Изъ дневника Храповицкаго видно, что императрица не очень-о довѣряла этимъ извѣстіямъ, похожимъ, по ея замѣчанію, на биржевыя новости; тѣмъ не менѣе, однакожъ, доставленныя Сутерландомъ свѣдѣнія сообщались то Безбородкой, то Чернышевымъ Государственному совѣту, об- // 546

суждались тамъ и служили основаніемъ для заключеній[618]. Но главною тайной значенія Сутерланда при дворѣ было то, что онъ, вмѣсто отсылки по назанченію суммъ, которыя повѣрялись ему для перевода въ чужіе краи, выдавалъ ихъ въ ссуду вліятельнымъ людямъ. Открылись эти злоупотреьленія, въ слѣдствіе донесенія нашего посла аъ Лондонѣ, гр. Воронцова, что онъ не получилъ ассигнованныхъ ему на какое-то порученіе денегъ[619]. Сутерландъ оказался виновнымъ въ растратѣ огромныхъ суммъ: имъ роздано было въ ссуду разнымъ лицамъ (между-прочимъ, Потемкину и великому князю), а отчасти и употреблено на свои надобности до 2.500,000 руб. Нѣкоорыя изъ одолженныхъ имъ лицъ (напримѣръ, князь Вяземскій и Безбородко) немедленно внесли причитавшіяся на ихъ долю суммы; но Сутерландъ всетаки вынужденъ былъ объявить себя банкротомъ и, не дождавшись суда, отправился. Въ числѣ тѣхъ, которые пользовались легкостью занимать у него деньги, былъ и Державинъ, благодаря своимъ отношеніямъ къ Безбородкѣ. Еще до назначенія въ губернаторы онъ имѣлъ случай обращаться къ этому банкиру, и скоропослѣ переѣзда Державина въ Тамбовъ Васильевъ внесъ за него въ контору Сутерланда 1,000 руб., а на другую дать вексель на шесть мѣсяцевъ. Но на послѣднее Сутер- //547

ландъ не согласился, и въ письмѣ, полученом Державинымъ уже въ Москвѣ, отвѣчалъ, между-прочимъ: «Сколько я прежде сего былъ расположенъ ко службѣ всякаго честнаго чѣловѣка, столько же я и наказанъ за добрую мою волю неустойкою всехъ моихъ должэниковъ; почему я и нашелся принужденнымъ сдѣлать завѣщаніе нижé ни отцу родному болѣе терпѣнія не давать, въ слѣдствіе чего вы, м. г., на мнѣ не взыщите, что я болѣе ни ждать, ниже посланные 1,000 руб. въ зачетъ взять не могу,да сверхъ того и безъ процентовъ. Я знаю, что всякому бы сходно было держать чужія деньги по году или болѣе безъ интереса, но мнѣ-то оно нѣсколько накладно. Въ разсужденіи сего и прошу васъ покорно немедленно мнѣ всѣ деньги и съ процентами на срокъ переслать; въ противномъ случаѣ принужденнымъ найдусь вексель вашъ протестировать, что мнѣ весьма будетъ жаль»[620].

            Бумаги Державина не разъясняютъ намъ, какъ онъ вышелъ изъ этого затруднія. Далѣе увидимъ, что ему, по смерти Сутерланда, пришлось играть немаловажную роль въ разъборѣ запутанныхъ дѣлъ этого аффериста.

 

33. ОБЩIЙ ВЗГЛЯДЪ НА ТАМБОВСКОЕ ГУБЕРНАТОРСТВО.

 

            Державинъ занималъ мѣсто тамбовскаго губернатора нѣсколько менѣе трех лѣтъ (отъ марта 1786 до конуа декабря 1788 года); но, просматривая все то, что онъ успѣлъ написать по этой должности, можно бы подумать, что онъ отправлялъ ее въ теченіе долгаго времени. Хотя въ Тамбовѣ, какъ и повсюду въ Россіи, съ 1840-хъ годовъ множество архивныхъ дѣлъ уничтожено, но въ архивахъ этого города сохранилась изумительная масса бумагъ, писанныхъ рукою Державина: на всѣмъ слѣды его непосредственнаго, личнаго участія; вездѣ отражается заботливость его о всѣхъ сторонахъ управленія. Жаль только, что вторая половина означеннаго трехлѣтія прошла для него въ треволненіяхъ, посреди которыхъ благотворная мирная дѣятельность была невозможна. //548

При всѣмъ томъ очевидные факты не позволяютъ отвергать, что въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ онъ оказалъ краю дѣйствительную пользу, и мы должны отдать ему справедливость въ томъ, что въ краткое время своей администраціи онъ, между-прочимъ, ввелъ болѣе исправности въ сборѣ недоимокъ и въ отпраленіи рекрутской повинноси улучшилъ по возможности устройство тюремъ и содержаніе преступниковъ, открылъ во многихъ мѣстахъ безпорядки въ храненіи казны, умножил доходы приказа общественнаго призрѣнія, исправилъ отчасти казенныя зданія, дороги и мосты. О томъ, чтó въ послѣднемъ отношеніи сдѣлано имъ для Тамбова, преведемъ свидѣтельство жившаго на мѣстахъ современнаго намъ писателя: «Постройки Державина въ Тамбовѣ, всѣ каменныя, сохранились до сихъ поръ и въ томъ числѣ даже будки или караулки на главныхъ пунктахъ города, служащія и теперь для городовыхъ. Равно уцѣлѣлъ до сей поры и большой каменный мостъ на Астраханской дорогѣ при въѣздѣ въ городъ. Много, вѣроятно, съ того времени каменныхъ мостовъ выстроилось и провалилось на Руси за цѣлое почти столѣтіе, а мостъ Державина и теперь цѣлехонекъ»[621]. Старанія Дердавина объ оживленіи общества и о воспитаніи юношества въ Тамбовѣ, конечно, также не остались безъ благотворныхъ слѣдовъ  въ жизни тамошняго дворянства. Мы уже знаемъ, что учебное дѣло въ губерніи было не только впервые устроено Державинымъ, но и составляло предметъ особенной его заботливости. Въ дѣлопроизводствѣ намѣстническаго правленія онъ ввелъ новый, упрощенный порядокъ, и для сокращенія переписки учредилъ типографію.

            Для ознакомленія со многими подробностями его дѣятельности по тамбовскому губернаторству и уразумѣнія ссоръ его съ Гудовичемъ очень важенъ одинъ документъ, который, хотя и писанъ имъ уже послѣ его увольненія, однако значительно дополняетъ другіе источники. Это его «Объясненія о дѣлахъ Тамбовской губерніи и причинахъ неудовольствія генералъ-губернатора», напечатанныя въ VII томѣ нашего изданія. Объясненія эти нѣсколько сходны с тѣми, которыя написаны имъ были // 549

Противъ Тутолмина, но отличаются отъ нихъ и своею обширностью, и болѣе серіознымъ содержаніемъ. Они составляютъ дополнене къ тому офицiальному отвѣту, который Державинъ подалъ въ сенатъ на сдѣланные ему запросы. Здѣсь, въ этихъ дополььнительныхъ объяненіяхъ, изложено имъ то, чтó онъ хотѣлъ высказать лично, когда просился въ Петербургъ. Отсюда мы еще болѣе убѣждаемся, что хотя Державинъ по своей запальчивости часто  выходитъ изъ предѣловъ предоставленной ему власти и потому является неправымъ, но и Гудовичъ не можетъ быть осовобожденъ отъ обвиненія во многихъ пристрастныхъ поступакахъ, какъ напр., въ потворствѣ Бородину, въ невниманіи къ нѣкоторымъ существеннымъ нуждамъ губерніи, въ недостаточной поддержке тѣхъ

Распоряженій губернатора, которыя дійствительно клонились къ ея благу. Такъ напр. Державинъ представлялъ генералъ-губернатору объ ужасномъ положеніи колодниковъ въ острогѣ, но отъ Гудовича «никогда по сей части никакого никому предписанія не дѣлано»; напротивъ того: за распоряженіе губернатора, направленное къ улучшенію содержанія преступниковъ, Гудовичъ, возвратясь изъ петербурга, показалъ еу «родъ нѣкотораго неудовольствія»,какъ видно изъ донесеній его сенату, гді хамічено, «что якобы губернаторъ вмѣсто рабочаго дома построилъ бѣлыя тюрьмы». При самомъ своемъ вступленіи въ должность Державинъ, по поводу замѣченной имъ неисправности во взысканіи казенныхъ повинностей, представлялъ генералъ-губернатору объ упущеніяхъ со стороны казенной палаты, которая, «не имѣя у себя вѣрныхъ окладовъ доходамъ по неточному знанію ревизскихъ душъ и населеній, не присылала въ намѣстническое правленіе въ предписанные законвми сроки вѣрныхъ о неисправныхъ плательщикахъ реестровъ». Состоявшееся объ этомъ опредѣленіе правленья было принято генералъ-губернаторомъ холодно; довольствуясь слабыми предложеніями, онъ «не сдѣлалъ палатѣ никакого строгаго побужденія»; когда же, по случаю предстоявшей ревизiи губернiи, Державинъ упомянулъ объ означенномъ обстоятельствѣ въ запискѣ, систавленной имъ для сенаторовъ, то Гудовичъ это мѣсто «изъ записки исключилъ и прочіе извѣстные ему безпорядки казенной // 550

палаты до свѣдѣнія гг. сенаторовъ не довелъ, выговоря губернатору, что сенаторы не для слѣдствія, а для осмотру только губерніи посланы». Еще хуже намѣстникъ отнесся къ распоряженію губернатора объ упущеніях казенной палаты по рекрутскимъ наборамъ (за 6 лѣтъ не было дѣлано счетовъ и относившіеся къ нимъ документы были въ крайнемъ безпорядкѣ): когда, за отсутствіемъ Гудовича, Державинъ замѣтилъ въ рекрутскомъ департаментѣ эти упущенія, предложилъ правленію потребовать отъ департамента ихъ усраненія и репортовалъ о томъ сенату, но намѣстникъ въ особомъ предложеніи (отъ 12-го августа 1788) выразилъ на то губернатору свое негодованіе. Неблагопріятно были встрѣчены также старанія Державина о снабженіи присутственыхъ мѣстъ экземплярами или списками законовъ и объ улучшеніи судоходства по р. Цнѣ: торговавшіе при Моршанскѣ иногородные купцы, болѣе 50 чѣловекъ, подали губернатору прошеніе, чтобы на ихъ собственныя деньги позволено было означить фарватеръ бревенчатыми вѣхами, вслѣдствіе чего имъ и разрѣшена добровольная складчина, какъ допускаемая закономъ; но намѣстникъ эту складчину «вмѣнилъ яко бы въ нарядъ  и сбоъ съ народа, законами запрещенный, а устройство вѣхъ остановилъ потому де, что ставить вѣхи велѣно только по мѣлямъ, а не по разливу рѣкъ». Кромѣ того, намѣстникъ оказывалъ явное неуваженіе намѣстническому правленію, напр. въ противность законамъ представлялъ, безъ одобренiя его, прямо въ сенатъ о замѣщеніи нѣкоторыхъ должностей.

            По мнѣнію Державина, первоначальнымъ виновникомъ несогласій между намѣстникомъ и губернаторомъ былъ откупщикъ Бородинъ, которому первый оказывалъ особенное покровительство: несмотря на числившіеся на немъ казенные долги и неисправность его въ исполненіи обязательствъ передъ казною, несмотря на то, что имущество его было неоднократно описано и самъ онъ преданъ суду за лжвые поступки, Гудовичъ настоялъ на признаніи его именитымъ гражданиномъ и утвержденіи выбора его въ должность городского главы. Къ такому нарушенію всякой справедливости много содійствовалъ любимецъ генералъ-губарнатора, экономіи директоръ Аничковъ, который, // 551

учатсвуя въ откупахъ и подрядахъ, состоялъ въ тѣсной связи съ Бородинымъ. Бывъ прежде совѣтникомъ правленія, онъ утратилъ какія-то находившіяся подъ наблюденіемъ его деньги, и Державинъ хотѣлъ за то произвести съ него взысканіе. Сильную поддержку Аничковъ и Бородинъ находили въ вице-губернаторѣ Ушаковѣ, который, вмѣстѣ со всею подчиненною ему казенной палатой, былъ послушнымъ въ рукахъ ихъ орудіемъ. Державинъ же энергически противодѣйствовалъ расхищенію казны и просился въ Петербургъ, чтобы раскрыть всѣ эти обстоятельства. Такъ представляетъ онъ положеніе дѣлъ въ всоихъ объясненіяхъ о причинахъ несогласій, бывшихъ у него съ Гудовичемъ. Но въ старости незлобливый поэтъ забылъ свои неудовольствія с Ушаковымъ, и въ одномъ письмѣ его (отъ 8-го ноября 1808 г.) мы читаемъ слѣдующій примирительный отзывъ о бывшемъ врагѣ: «Касательно Михаила Ивановича Ушакова, у насъ съ нимъ были непріятности, но не лично, а по дѣламъ. Я исполнялъ свой долгъ по моимъ чувствованіямъ, а онъ по своимъ, или въ чью-либо благоугодность; но когда все это прошло такъ какъ сонъ, то несправедливъ бы онъ былъ, ежелибы по сіе время злобился за сновидѣнія. Мы всѣ здѣсь на театрѣ, и когда съ него сойдемъ, тогда всѣмъ объяснится, кто какъ свои роли игралъ; можетъ-быть, и я дѣлалъ болѣе погрѣшностей нежели онъ: то и будетъ сіе зависѣть отъ рѣшенія всеобщаго Судьи, отъ Котораго никто ничего скрыть не можетъ». // 552