XIII. ЭПИСТОЛА КЪ ГЕНЕРАЛУ МИХЕЛЬСОНУ НА 3АЩИЩЕНІЕ КАЗАНИ[1].
_____
Внемли здѣсь, Михельсонъ, стихи тоя ты музы,
Которой спасъ ты жизнь, съ которой снялъ ты узы.
// С. 311
Хоть лучше тебѣ хвалъ, что я тобой дышу[2],
Но въ благодарность я сіе къ тебѣ пишу,
// С. 312
Котору чувствую въ душѣ нелицемѣрной
За подвиги твои, за трудъ твой пребезмѣрной,
Опасность что презря, ты въ помощь намъ притекъ
И кремль[3] освободилъ кровавыхъ сильныхъ рѣкъ.
Казански жители, едиными устами,
Признательны тебѣ и сердцемъ и душами: 10.
Не хочетъ за животъ кто свой благодарить,
Не стоитъ жизни тотъ, не долженъ въ свѣтѣ жить.
Пускай прахъ Бибиковъ возносится слезами[4]:
При жизни какъ своей почтенъ онъ былъ хвалами
Пускай составитъ псальмъ и днесь ему не лесть,
Но искренность сама и истина и честь,
Что былъ отечества онъ пламенный любитель,
Что былъ монархинѣ онъ ревностный служитель,
// С. 313
Что былъ министръ и вождь, судья, отецъ и другъ,
Кому и вражескій былъ тайно преданъ духъ: 20.
Его прибытьемъ здѣсь вострепетала злоба[5],
Была что скрытая, мрачнѣе съ язвой гроба.
Его единъ обратъ[6], его единъ здѣсь взглядъ
Крамолу обуздалъ и обезсилилъ ядъ.
Въ предѣлы буйности то тотчасъ разнеслося,
Что воинство ему на хищниковъ далося[7].
Онъ мѣры предпріялъ и вождевъ разрядилъ;
Казалось, что тогда жъ онъ злобу побѣдилъ.
Начало положилъ къ концу благополучну
И кончилъ свою жизнь, съ побѣдой неразлучну. 30.
Пускай ему сердца и души даютъ дань,
И помнитъ вздохами, съ пролитьемъ слезъ, Казань.
Утрату чувствуетъ вся въ немъ пускай Россія;
Достоинъ Бибиковъ есть жертвы таковыя.
Пускай Голицыну[8] въ искусствѣ и трудѣ
// С. 314
По правдѣ похвалы разносятся вездѣ:
Сквозь степи, снѣгъ, прошелъ бураны онъ безбѣдно
И войско сохранилъ въ опасностяхъ безвредно.
Удачный зѣльный бунтъ какъ души всѣхъ мутилъ,
Скрывался въ пеплѣ огнь, онъ войновъ укрѣпилъ. 40.
Колебленъ всякъ тогда противъ врага былъ злова,
Онъ первый опровергъ въ укрѣпахъ Пугачова;
Измѣнникамъ далъ страхъ, отвагу намъ вперилъ,
Карать безъ робости продерзость ободрилъ;
Поставилъ свою грудь впередъ въ смущенномъ боѣ:
Такое рвеніе любезно есть въ героѣ!
Онъ доблій будетъ вождь, то трудъ его звучитъ,
И зависть, въ немъ узрѣвъ надежду, замолчитъ.
Пускай отечества защитники и вѣры,
Возстать противъ кого дерзали изувѣры, 50.
За церковь за себя, за скипетръ и за честь
Являли буйству ихъ, гдѣ должно было, месть;
Пускай извèрговъ тьма есть, ими побіенныхъ,
И болѣе сто разъ избавленныхъ, спасенныхъ.
Пускай Потемкинъ[9] кремль чрезъ нѣсколько часовъ
// С. 315
Труднѣе удержалъ, какъ въ нѣсколько годовъ,
Разсудкомъ, бодростью, проворствомъ и словами
Воздвигнулъ къ мужеству отчаянныхъ душами,
Зло вкрадшеесь пресѣкъ, пожаръ не попустилъ
И ветхость себѣ стѣнъ на память защитилъ 60.
(Едва ль, я думаю, Казань бы то терпѣла,
Когда бы ранѣе Потемкина имѣла).
Пусть Панину[10] вѣнецъ и блескъ и звукъ и честь –
// С. 316
И, можно чѣмъ еще заслуги превознесть,
Военный трубный гласъ и сладки лирны струны
Согласьемъ заглушатъ и громы и перуны.
Пускай ему тріумфъ, восторгъ и торжество
И сыплетъ росское щедроты божество:
Онъ душу ревностну, въ отечество влюбленну,
Имѣя жалостью и мужествомъ вспаленну, 70.
Пожарскій какъ Москву избавить шелъ отъ бѣдъ,
Такъ онъ пошелъ съ Москвы низвергнуть росскій вредъ:
Ни лѣта, ни труды, ни лавровы сѣдины
Сдержати не могли геройскія стремнины;
Познало тотчасъ зло наложенный яремъ,
Бросалось по степямъ въ отчаяньи своемъ;
Попранно, сверженно, желало укрываться;
Но можетъ ли когда гдѣ зло не наказаться?
Судьбина какъ на насъ свирѣпа ни была,
Но Панину сама ехидну привела. 80.
Любовь къ отечеству и сердца добродѣтель
Вѣнчаетъ завсегда успѣхами Содѣтель.
Заразу что извлекъ, мятежи укротилъ
И прежнее онъ намъ спокойство возвратилъ,
Пускай признательна вся въ томъ ему вселенна;
Но жизнь мнѣ, Михельсонъ, тобою защищенна!
Тобою нашъ спасенъ оставшій рухлый градъ –
Отъ самыхъ тартарскихъ ты возвратилъ насъ вратъ.
// С. 317
Что видимъ еще свѣтъ и солнце лучезарно,
Все общество за то тебѣ здѣсь благодарно. 90.
Тебѣ, приспѣвшему известь изъ бѣдства насъ,
Признательный здѣсь всѣхъ сораздается гласъ.
Тебѣ то навсегда служити будетъ къ чести;
Правдива здѣсь хвала, тебѣ не надо лести.
Хотя въ исторіи дѣла твои и трудъ
Потомки поздные увидятъ и прочтутъ;
Хотя извѣстно всѣмъ то будетъ непремѣнно,
Емельку что ты гналъ вездѣ неутомленно;
Уралы дикіе, вертепы страшныхъ горъ,
Природы ужасомъ гдѣ содрогаетъ взоръ, 100.
Чрезъ рѣки, чрезъ лѣса, чрезъ степи, чрезъ крутины,
Съ сибирскихъ почти странъ до донскія стремнины,
Прошелъ — и поражалъ бѣгущихъ сопостатъ
И хищника разбилъ — ты знаешь, сколько кратъ!
Тебѣ извѣстны всѣ лишь, всѣ твои побѣды, ‑
Я мыслію своей теряю твои слѣды!
Я въ повѣстяхъ тебя со всѣхъ вижу сторонъ,
И все мнѣ говоритъ, вездѣ мнѣ: Михельсонъ!
Исторія хотя твой трудъ превознесетъ,
И сбытность твоихъ дѣлъ по свѣту распростретъ; 110.
Но стихотворство здѣсь изобразитъ живѣй,
Что должно намъ сказать ввѣкъ къ памяти твоей.
Какое Михельсонъ тобой намъ зло сраженно!
Воззри на зрѣлище, тобою прекращенно!
Въ день ярыхъ намъ небесъ, за грѣхъ какъ насъ казнить
Всевышній захотѣлъ тирана допустить,
Когда мы древнему Египту соравнялись,
Что тварью, такъ какъ онъ, презрѣнной покарались,
Едва лишь солнце свой простерло міру взглядъ, —
Багровый лучъ изъ мглы низвергнулся на градъ, 120.
// С. 318
Зардѣлось зданіе блистающе въ вершинѣ;
Что пламенной оно готовилось кончинѣ,
Скрывали облака кровавы — небеса;
Что смертная идетъ пожати насъ коса.
Начальники хоть влить старалися кровь рьяну,
Народъ унылому былъ сходенъ Окіяну,
Который недвижимъ предъ бурею стоитъ,
Какъ будто чувствуетъ, что вихрь ему грозитъ.
Явленіе Сиренъ невѣждамъ штурмъ вѣщаетъ:
Здѣсь имя царское безумцевъ возмущаетъ, 130.
Бѣснуетъ ядъ сердца и развращаетъ умъ.
Межъ тѣмъ ужъ слышится по стогнамъ накровъ[11] шумъ,
Тревожный гласъ и вопль по улицамъ несется:
Идетъ злодѣй на градъ! слухъ въ градѣ раздается.
Стремятся ратники на стрѣльницы на брань,
Несутъ монархинѣ и долгу жизни въ дань.
Потемкинъ, сердце, духъ имѣя и проворство,
Хотѣлъ чудовище воззвать въ единоборство[12],
Иль славно умереть, иль славно побѣдить;
Но былъ ему совѣтъ соблазна не чинить. 140.
Однако онъ, презря, что съ страшной врагъ толпою,
Не съ тысячью пошелъ, — съ отважною душою.
Довольно мужества, но мало силъ имѣлъ,
Лишь тѣмъ нахальнаго врага не одолѣлъ,
Который, такъ какъ вѣтръ ярящися дышащій,
// С. 319
Бурливый, мещущій, крутящися визжащій,
Хотѣлъ насъ поломить, но былъ вездѣ отпоръ:
Стенали ревомъ жерлъ твердыни тяжкихъ горъ;
Горюче зелье страхъ и мракъ и смерть бросало
И бездны дальнія ударомъ потрясало; 150.
Носился вихрями ревущихъ ядеръ градъ.
Ужъ скверныхъ скопищъ вождь хотѣлъ идти назадъ;
Но знать, что божество, что было раздраженно,
Хотѣло насъ казнить конечно непремѣнно.
Тогда кромѣшный духъ подгнелъ[13] мятежа ядъ ‑
Измѣной подлыхъ душъ тогда отверзся градъ.
Тогда бичъ здѣшнихъ странъ, преемникъ Гришки, Смерда[14],
Соотчичъ Разина, разбойника злосерда,
Свирѣпый, злобный тигръ, рыкающій на ловъ,
Какъ сонмы многихъ водъ, вломился Пугачовъ. 160.
Грубѣйшая толпа, разжженна изувѣрствомъ,
Прельщенна кознями, грабительствомъ и звѣрствомъ,
Какъ волки хищные, порыскали на трупъ
И къ стрѣльницамъ на тылъ направили приступъ,
Ударили на сломъ; тутъ должно обращаться
И спреди и сзади, намъ съ тысячьми сражаться!
Падутъ измѣнники и извергаютъ духъ, ‑
Однако на штыки толпами лѣзутъ вдругъ;
Сугубу въ сердцѣ желчь и ненависть имѣя,
Открыту наглу грудь нимало не жалѣя, 170.
Бѣгутъ свирѣпые, кровями блещетъ взглядъ,
И всякій умереть за самозванца радъ.
Гдѣ слыхана когда такая злоба рьяна,
Чтобъ звѣри дикіе дрались за ихъ тирана?
// С. 320
Не звѣрь здѣсь, — человѣкъ, но злѣе онъ звѣрей:
На брата идетъ братъ, отецъ противъ дѣтей.
Любовь монархини и мать въ ней забывая,
За варвара животъ и душу полагая,
Не мыслятъ ни о чемъ, бросаются на строй.
Но мужество, не зря на грудъ и подвигъ свой, 180.
Еще тутъ лютость разъ и ярость низлагало.
Взвертѣлъ тогда тутъ змѣй свое въ гортани жало:
Нельзя предательству усердія попрать, ‑
Велѣлъ предмѣстіе пожару пожирать.
Возгнелся[15] всюды огнь и городъ воздымился,
Полдневный красный блескъ въ полунощь премѣнился.
По мракамъ густость искръ, какъ огненна рѣка,
Поднявшись отъ земли, простерлась въ облака.
Свирѣпый, страшный вихрь, верхи съ домовъ хватая
И клубы пламенны чрезъ поприщи бросая, 190.
Вія съ углями прахъ, несетъ, куритъ и мчитъ
И дальни зданія завѣтритъ и палитъ.
Тамъ грохотъ, трескъ и стукъ, гдѣ пламя прорѣваетъ,
Здѣсь мгла и пыль и шумъ, гдѣ буря воздуваетъ;
Тамъ сѣрный сильный зной, здѣсь смольный страшный жаръ;
Паденія высотъ тамъ слышится ударъ,
Здѣсь утлы храмины вмигъ рушащимись зрятся,
Торжественны врата тамъ въ пепелъ свой валятся,
Тамъ церквы Божіи стихія не щадитъ:
Прекрасный городъ весь во пламени стоитъ! 200.
Не можно стало намъ съ огнемъ, съ врагомъ, съ вихрями,
Съ измѣной, злобой вдругъ сражаться и съ судьбами:
Оттертъ сталъ сонмъ гражданъ тутъ въ отступъ отъ бойницъ;
Но блещетъ еще мечъ, сколь можетъ, ихъ десницъ;
Хотя идутъ впередъ, хоть станутъ, хоть отходятъ, ‑
// С. 321
Вездѣ зубами смерть въ свой слѣдъ скрежащу водятъ;
Средь искръ, средь пуль, средь стрѣлъ, средь копій, средь мечей,
Еще мужаются, еще душой своей.
Одинъ, въ опасности отвсюды окруженный,
Разитъ премножество, но самъ лежитъ сраженный; 210.
Другой, чтобъ защитить врата, отважно сталъ,
Но, въ чрево прободенъ, на чрево мертвъ упалъ.
Се здѣсь, пробившись самъ, но спасть рабовъ желаетъ,
Бросается и чуть животъ не скончеваетъ;
Се тамъ, отставъ отъ всѣхъ, одинъ стоитъ въ бою,
Но долженъ послѣ жизнь чрезъ стѣны несть свою.
Тотъ воинъ, что Пруссакъ и Турокъ не страшился, —
Въ разсѣяньи сквозь вратъ далече простремился;
Тотъ бранникъ на бояхъ, что Персъ и Шведъ бивалъ,
Измѣнникомъ сраженъ, какъ сельный злакъ увялъ; 220.
Тотъ всадникъ, что въ степяхъ какъ быстрый вихрь носился,
Пущеннымъ на него металломъ обагрился;
Тотъ конникъ, что мечемъ какъ молнія блисталъ,
Усѣченъ во главу, стремглавъ на пыль упалъ.
Тѣ музы кроткія, тѣ музы тиха свойства,
Едва что терпятъ звукъ и истинна геройства,
За честь Минервину съ оружіемъ стоятъ,
Начальника въ кровяхъ поверженнаго зрятъ[16].
Тѣ общества щиты, подпора царска трона,
Непотрясаема твердыни оборона, 230.
Какъ прежде прорекли, и душу и животъ
Слагали съ рвеніемъ за мать своихъ щедротъ.
То вождь несчастнѣйшій, что вѣнчанъ сѣдиною,
Пріаму жалкому подобенъ былъ судьбою.
// С. 322
Но должно поспѣшать спасти кремлевъ оплотъ.
Гдѣ полчища стеклись вблизи уже воротъ,
Тутъ надобно опять отважиться, мужаться,
Сквозь тысячъ одному, коль можно, пробираться.
Азійцы изъ луковъ пустили тучу стрѣлъ;
Потемкинъ, то не зря, насъ прямо къ онымъ велъ. 240.
Лежалъ въ пути намъ мостъ, тутъ тьмой толпы спирались;
Ударили мы въ нихъ и грудью продирались,
Встрѣчали на штыки, свергали стами въ ровъ;
Но много тутъ и насъ побито отъ враговъ.
У самыхъ вратъ кремля, подъ самыми стѣнами
Покрыта мертвыми земля была тѣлами.
Однако, презря все и ядръ, что сыпалъ, дождь,
Пробился и провелъ сквозь все нашъ храбрый вождь;
Но кажется и тутъ, что стѣны возопили,
Почто и въ крайности, коль живы, отступили. 250.
Какое, Михельсонъ, тутъ звѣрство началось,
Когда все воинство въ засаду вобралось;
Какая Фурія, наполненная злобы,
Пришла терзатъ Казань изъ адскія утробы!
Не зря, тебѣ того нельзя вообразить;
Я, видѣвъ, развѣ тѣнь могу лишь изразить.
Отъ вѣка самаго чтὸ злость ни вымышляла,
Въ суровости большой то все здѣсь показала:
Хищеніе богатствъ, грабленіе домовъ,
Руганіе церквей, попранье алтаревъ, 260.
Разбой монастырей, татьба одеждъ священныхъ,
Нещада утварей, престолу посвященныхъ,
Ристаніе на всѣхъ, рыканіе и искъ,
Прекровожаждущій на благородныхъ рыскъ[17].
// С. 323
Тиранство, варварство, мученьевъ разны роды,
Что въ кровопивствѣ естъ въ зазоръ и стыдъ природы,
Убивство, пагуба, терзанье по частямъ,
Здѣсь все представилось, о Михельсонъ, то намъ!
То все съ несчастными съ высотъ кремля мы зрѣли,
Которы въ кремль войти въ защиту не поспѣли. 270.
………………………………………………………………….
// С. 324
[1] Эта Эпистола до сихъ поръ извѣстна была только по упоминанію о ней въ Словарѣ митрополита Евгенія. Она считалась потерянною; мы отыскали ее между бумагами Державина въ перебѣленномъ спискѣ собственной его руки; но это, очевидно, только начало, оставшееся безъ продолженія и притомъ далеко не отдѣланное. Рукопись, современная самому сочиненію эпистолы, отличается отъ всѣхъ другихъ тѣмъ, что на поляхъ каждые пять стиховъ означены цифрами (5, 10, 15 и т. д.), а внизу страницъ отчеркнуто большое мѣсто для примѣчаній, изъ которыхъ впрочемъ только одно вписано (см. ниже прим. 5). Рукопись озаглавлена только словомъ Эпистола; мы дополнили заглавіе по выраженію Словаря Евгенія. Послѣ печатаемаго нами начала слѣдуетъ въ рукописяхъ еще черновая страница, написанная на особомъ листѣ; но такъ какъ на ней стихи еще только набросаны безъ всякой отдѣлки, отчасти даже не совсѣмъ разборчиво, то мы этой страницы не помѣщаемъ въ текстѣ и приводимъ изъ нея здѣсь лишь нѣсколько стиховъ, чтобъ дать понятіе о содержаніи этого добавочнаго отрывка:
О строгій день судебъ и лютость тѣхъ часовъ!
Почто, о Боже, намъ твой гнѣвъ былъ столь суровъ?
Неужель предъ Тобой мы столько согрѣшили,
Благоутробія что бездны истощили?
…………………….…………………….…………………….
Ты любишь праведныхъ, ты грѣшнымъ терпѣливъ,
Ты всѣмъ намъ милостивъ, Отецъ и Покровитель:
Такъ можетъ ли то быть, чтобъ былъ намъ Ты жъ мучитель?
Не Ты, но адское рожденіе то злобы.
…………………………………………….…………………….
Но чѣмъ виновны здѣсь младенцы погубленны? –
Судьбы Твои отъ насъ, Всесильный, сокровенны!
…………………………………………….…………………….
Изъ ада иль съ небесъ, но зло есть Пугачевъ!
Главныя обстоятельства бѣдствія и спасенія Казани были слѣдующія. Пугачевъ, ворвавшись въ городъ 12 іюля 1774 г., сжегъ посреди грабежей и убійствъ большую половину его, но не могъ овладѣть хорошо-обороняемою крѣпостью, въ которой заключились городскія власти и множество жителей. Михельсонъ, преслѣдуя Пугачева, не могъ настигнуть его до Казани, но подоспѣлъ къ ней ввечеру того же дня. Услышавъ о приближеніи войска, Пугачевъ встрѣтилъ его въ 7 верстахъ отъ города, близъ села Царицына, и здѣсь былъ совершенно разбитъ, чтὸ повторилось на другое утро на Арскомъ полѣ, а черезъ два дня опять около Царицына. Пугачевъ бросился вверхъ по Волгѣ; думали, что онъ пойдетъ на Москву; но у Кокшайска онъ переправился черезъ Волгу и обратился на югъ. Подробности событій, сопровождавшихъ разореніе Казани, можно найти въ Краткомъ Извѣстіи о злодѣйскихъ на Казань дѣйствіяхъ Емелъки Пугачева, составленномъ архимандритомъ Платономъ Любарскимъ и напечатанномъ Пушкинымъ въ Приложеніяхъ къ Исторіи Пугачевскаго бунта. Это — письмо Любарскаго къ Н. Н. Бантышъ-Каменскому; подлиннйкъ — въ государственномъ архивѣ. Ср. разсказъ самого Пушкина въ 7-й главѣ его книги. Извѣстіе о бѣдствіи родной Казани Державинъ получилъ 16 іюля 1774 года въ Саратовѣ, гдѣ онъ въ то время находился, бывъ командированъ въ окрестности его еще покойнымъ Бибиковымъ для принятія мѣръ къ поимкѣ Пугачева. Эпистола была написана уже по истребленіи Пугачева, вѣроятно, подъ конецъ 1774 или въ началѣ 1775 года, когда Державинъ жилъ въ Казани, вызванный туда начальникомъ секретныхъ коммиссій, Павломъ Сергѣевичемъ Потемкинымъ (о которомъ см. ниже примѣч. 9).
Попытка Державина обработать въ поэтической формѣ эпизодъ изъ Пугачевщины тѣмъ болѣе замѣчательна, что она, сколько извѣстно, единственная въ своемъ родѣ и что поэтъ былъ очевидцемъ событій, изъ которыхъ имъ заимствованъ предметъ. Вниманія заслуживаетъ также намѣреніе почтить заслуги Михельсона, которому и до сихъ поръ еще не отдана полная справедливость. Иванъ Ивановичъ Михельсонъ былъ подполковникомъ, когда Бибиковъ поручилъ ему отдѣльный отрядъ для дѣйствій противъ Пугачева, съ которымъ онъ и имѣлъ болѣе 12-и удачныхъ сраженій и въ послѣднемъ окончательно уничтожилъ его силы (см. ниже прим. 10); послѣ казни Пугачева Михельсонъ получилъ собственноручный рескриптъ императрицы, чинъ полковника и другія награды. Впослѣдствіи (1788 г.), шведская война въ Финляндіи доставила генералу Михельсону случай къ новымъ подвигамъ. Въ турецкую войну, при императорѣ Александрѣ I, онъ былъ назначенъ главнокомандующимъ, но умеръ уже 19 августа 1807 г. въ Бухарестѣ.
[2] Хоть лучше тебѣ хвалъ, что я тобой дышу –
т. е. хотя для тебя лучше похвалъ то, что я тебѣ обязанъ жизнью. Какъ Казанецъ, поэтъ воображаетъ, что онъ былъ въ родномъ городѣ во время нашествія Пугачева.
[3] Слово кремль у самого Державина написано какъ нарицательное имя, безъ большой буквы (Объ этомъ словѣ см. нашу замѣтку въ Запискахъ Ак. Н., VІ, кн. I).
[4] Пускай прахъ Бибиковъ возносится слезами.
Назначенный, послѣ Кара, главнокомандующимъ арміи для усмиренія Пугачева, Александръ Ильичъ Бибиковъ умеръ въ началѣ своихъ успѣшныхъ дѣйствій, на пути въ Оренбургъ. Смерть постигла его въ Бугульмѣ, 9 апрѣля 1774 года. Стихи Державина на его кончину см. выше стр. 298 и въ Томѣ I, стр. 16.
Объ употребленіи такихъ именъ, какъ Бибиковъ, въ видѣ прилагательныхъ см. Томъ II, стр. 464. Примѣръ подобнаго употребленія имени Ломоносовъ ср. также выше стр. 257.
[5] «Въ 1773 году въ ноябрѣ мѣсяцѣ и декабря въ первыхъ числахъ Казань была въ великомъ страхѣ и колебаніи отъ самозванцевыхъ партій. Прибытіемъ покойнаго Александра Ильича все сіе и разсѣваемые плевелы въ народѣ обуздались. Одна его особа устрашала бунтовщиковъ, въ 60 верстахъ разъѣзжающихъ уже отъ Казани». Д.
[6] Обратъ вм. оборотъ.
[7] Что воинство ему на хищниковъ далося —
т. е. что ему дано было войско...
[8] Князь Петръ Михайловичъ Голицынъ, генералъ-маіоръ, которому поручено было очистить край къ сторонѣ Оренбурга, одержалъ 23 марта 1774 года при крѣпости Татищевой, на Яикѣ, первую побѣду надъ Пугачевымъ. И во все время бунта Голицынъ дѣйствовалъ съ отличіемъ; онъ очень цѣнилъ Державина и впослѣдствіи старался защитить его отъ гнѣва графа П. И. Панина. Въ самый годъ казни Пугачева (1775) и князь Голицынъ несчастно кончилъ жизнь: онъ былъ убитъ на дуэли Шепелевымъ, впослѣдствіи женатымъ на одной изъ племянницъ Потемкина (ср. Томъ I, стр. 228), который будто-бы и устроилъ этотъ поединокъ изъ зависти къ Голицыну, обратившему на себя вниманіе Екатерины II.
[9] Екатерина, послѣ смерти Бибикова, назначила главнокомандующимъ князя Ѳедора Ѳедоровича Щербатова; но не поручила ему секретныхъ розыскныхъ коммиссій, казанской и оренбургской, которыя также были въ вѣдѣніи покойнаго. Вскорѣ она поставила надъ ними особаго начальника; это былъ молодой генералъ-маіоръ Павелъ Сергѣевичъ Потемкинъ, троюродный братъ знаменитаго временщика, обратившій на себя вниманіе въ турецкую войну, только теперь кончавшуюся. Впослѣдствіи онъ возведенъ былъ въ графское достоинство. Получивъ образованіе въ московскомъ университетѣ, П. С. Потемкинъ занимался литературой, сочинялъ и переводилъ (см. Словарь Евгенія) и между прочимъ составилъ исторію Пугачева, надъ которымъ онъ, по окончаніи бунта, производилъ слѣдствіе вмѣстѣ съ московскимъ градоначальникомъ, княземъ М. Н. Волконскимъ; трудъ этотъ остался неизданнымъ. Внезапная смерть Потемкина, 29 марта 1796 г., до сихъ поръ покрыта тайною: ее приписываютъ извѣстному Шешковскому, съ которымъ онъ видѣлся передъ самымъ концомъ своимъ. — По новой должности своей Потемкинъ прибылъ въ Казань въ ночь на 8-е іюля 1774, слѣдовательно за четыре дня до нападенія Пугачева, и принялъ начальство надъ имѣвшимися тамъ армейскими командами. 12-го числа онъ, съ отрядомъ изъ 400 человѣкъ и двумя пушками, вышелъ на встрѣчу мятежниковъ, но не могъ помѣшать ихъ вторженію въ городъ и едва успѣлъ, съ большею частью своего отряда, укрыться въ кремлѣ, гдѣ и оставался до слѣдующаго утра, когда Михельсонъ, разбивъ злодѣя, при разсвѣтѣ пришелъ на Арское поле и далъ знать казанскимъ начальникамъ о своемъ приближеніи. Здѣсь Потемкинъ, по словамъ Михельсонова донесенія, «своимъ присутствіемъ былъ свидѣтель вторичной побѣды надъ Пугачевымъ». Потемкинъ съ своей стороны писалъ императрицѣ, что Михельсонъ, по его повелѣнію, въ 9 часовъ утра пошелъ на встрѣчу Пугачева, который, вслѣдствіе полученнаго подкрѣпленія имѣя болѣе 15 т. человѣкъ, намѣренъ былъ въ слѣдующую ночь напасть на Казань. Въ 7-и верстахъ отъ города началось сраженіе. Потемкинъ изъ кремля отрядилъ къ Михельсону 200 человѣкъ пѣхоты, но войско принуждено было отступить. Однакожъ Михельсонъ поправилъ эту неудачу, и наконецъ мятежники бѣжали, потерявъ 12 пушекъ и болѣе 4 т. плѣнными (Изъ дѣлъ государственнаго архива).
Съ подчиненіемъ Потемкину секретныхъ коммиссій Державинъ получалъ новаго началъника, съ которымъ вскорѣ и началась у него дѣятельная переписка. Письма къ нему П. С. Потемкина, почти всегда собственноручныя, иногда съ французскими приписками*, показываютъ особенную довѣренность и благосклонность къ Державину.
*Потемкинъ, еще не зная Державина лично, считалъ его, какъ гвардейскаго офицера, человѣкомъ свѣтски образованнымъ.
[10] Когда, послѣ разграбленія Казани, Екатерина увидѣла необходимость болѣе энергическихъ мѣръ противъ Пугачева, то она, вызвавъ Щербатова въ Петербургъ, избрала на мѣсто его въ главнокомандующіе графа Петра Ивановича Панина и 29-го іюля подписала, въ Петергофѣ, указъ о его назначеніи. Принятыя имъ строгія мѣры, нагнавъ страхъ на мятежниковъ, конечно способствовали къ прекращенію безпокойствъ; но окончательныя пораженія Пугачева и поимка его произошли совершенно независимо отъ Панина, благодаря энергіи, съ какою Михельсонъ шелъ по пятамъ злодѣя: 25 августа Пугачевъ былъ на голову разбитъ имъ при Черномъ Ярѣ, а 15 сентября выданъ казаками. Извѣстно, что Панинъ не сошелся съ Державинымъ (см. статью нашу Державинъ и графъ Петръ Панинъ въ С-петербургскихъ Вѣдом. 1863 г. № 209 и 210); тѣмъ замѣчателънѣе то уваженіе, съ какимъ поэтъ отзывается о немъ въ этихъ стихахъ, писанныхъ послѣ непріятной для обоихъ встрѣчи въ Симбирскѣ.
[11] Накра, стар., бубны. Ср. во второй пѣсни поэмы Петръ Великій (Соч. Лом., т. I, стр. 353):
«При накрахъ движутъ духъ свирѣли, барабаны».
Вообще Эпистола носитъ слѣды вліянія этой поэмы на Державина; оттуда и употребленіе слова крови во множ. числѣ, которое впрочемъ и въ другихъ мѣстахъ нерѣдко встрѣчается у обоихъ поэтовъ.
[12] Хотѣлъ чудовище воззвать въ единоборство.
Весьма любопытный фактъ, неизвѣстный изъ историческпхъ свидѣтельствъ, но вѣроятно слышанный Державинымъ отъ самого Потемкина.
[13] Подгнелъ, неправильно, вм. подгнѣтилъ отъ подгнѣтить, подгнѣщатъ; ср. выше стр. 267.
[14] Смердъ, т. е. Смердисъ, извѣстный въ древней персидской исторіи самозванецъ.
[15] Возгнелся, ср. выше прим. 13.
[16] Начальника въ кровяхъ поверженнаго зрятъ.
Подъ музами Державинъ здѣсъ разумѣетъ самого себя, а подъ начальникомъ Бибикова, который погибъ среди кровопролитія («въ кровяхъ»). Въ послѣднихъ стихахъ этого отдѣла поэтъ сравниваетъ его съ Пріамомъ въ томъ смыслѣ, что оба погибли въ борьбѣ за отечество.
[17] ...на благородныхъ рыскъ.
Извѣстно, что господствующею чертою Пугачевщины было ожесточенное преслѣдованіе и истребленіе дворянъ. Нынѣ уже забытое слово рыскъ значило: бѣганье, бѣготня. Державинъ употребилъ его однажды и въ прозѣ, въ донесеніи объ ужасахъ Пугачевщины. Ср. у Ломоносова, въ 1-й пѣсни поэмы Петръ Великій (т. I, стр. 324):
«Для убіенія не нуженъ былъ въ нихъ искъ:
На сродниковъ моихъ направленъ былъ ихъ рыскъ».