ДѢЛА ВЪ САРАТОВѢ К ИХЪ П0СЛѢДСТВIЯ.
(Іюль и августа 1774.)
//
1. ПОѢЗДКА ВЪ САРАТОВЪ. П. С. ПОТЕМКИНЪ.
Отправляясь въ Саратовъ, послѣ бывшаго въ Малыковкѣ пожара, Державинъ намѣревался лично похлопотать, чтобы опекунская контора вторично отпустила ему часть своей артиллерійской команды и вмѣстѣ изслѣдовать обстоятельство, которое контора приводила какъ главную причину своего отказа, т. е. будто въ колоніяхъ на луговой сторонѣ Волги становилось неспокойно.
Была у него еще и другая цѣль при этой поѣздкѣ. Въ Покровской слободѣ (противъ Саратова на другомъ берегу Волги, ширина которой тутъ составляетъ болѣе четырехъ верстъ) живутъ переселенные при Петрѣ Великомъ Малороссіяне[143]. До Державина дошло, будто всѣ они втайнѣ согласились бѣжать къ Пугачеву въ Башкирію. Доносчикомъ былъ малыковскій дворцовый крестьянинъ Василій Ивановъ Поповъ, который сказывалъ, что недавно самъ онъ это слышалъ въ Покровской слободѣ отъ своего пріятеля. Такое показаніе повидимому подтверждалось полученнымъ съ Иргиза извѣстіемъ, что тамъ шатаются Малороссіяне, развѣдывая, гдѣ именно стоятъ наши команды. Державинъ послалъ Попова къ Лодыжинскому съ письмомъ объ изслѣдованіи этого дѣла. Долго не получая отвѣта, онъ рѣшился на мѣстѣ развѣдать, справедливо ли обвиненіе Малороссіянъ, которые могли быть въ сношеніяхъ съ малыковскими жителями.
//150
По пріѣздѣ въ Саратовъ, Державинъ узналъ, что Лодыжинскій передалъ дѣло коменданту Бошняку, а Бошнякъ далъ Попову отрядъ казаковъ, которые забирали Малороссіянъ подъ стражу и стали грабить ихъ домы. Между тѣмъ обвиняемые рѣшительно отреклись отъ всякаго злого умысла, и Поповъ за ложный доносъ посаженъ подъ карауль. Надо замѣтить, что когда въ 1772 году Пугачевъ былъ взятъ въ Малыковкѣ и отправленъ въ Симбирскъ, то извозчикомъ былъ этотъ самый Поповъ, впослѣдствіи оказавшійся большимъ плутомъ и пьяницей. Пугачевъ тогда говорилъ ему, что оставилъ у раскольничьяго игумна Филарета (на Иргизѣ) 470 рублей. Поповъ, возвратясь домой, писалъ къ Филарету и требовалъ этихъ денегъ подъ угрозой извѣта. Когда впослѣдствіи Пугачевъ овладѣлъ Саратовомъ, то Малороссіяне отыскали Попова, все еще сидѣвшаго подъ карауломъ, и изранили его такъ, что жизнь его висѣла на волоскѣ[144]. При окончательномъ слѣдствіи долговременное заключеніе и это насиліе вмѣнены Попову въ наказаніе, и въ приговорѣ онъ отнесенъ къ разряду оправданныхъ.
Удостовѣрясь въ неосновательности доноса Попова на Малороссіянъ, Державинъ старался лично склонить контору иностранныхъ къ отпуску съ нимъ Фузелеровъ, но настоянія его были напрасны: Лодыжинскій слишкомъ хорошо усвоилъ себѣ смыслъ пословицы: «своя рубашка къ тѣлу ближе».
Въ Саратовѣ Державинъ получилъ отъ сызранскаго воеводы Иванова сообщеніе о бѣдствіи, постигшемъ его родную Казань. Пугачевъ, съ уральскихъ заводовъ бросившись къ Камѣ, овладѣлъ на этой рѣкѣ пригородомъ Осою. Вѣсть о томъ заставила Щербатова двинуться изъ Оренбурга къ Казани; чтобы скорѣе поспѣть туда, онъ на пути отделился отъ войска и прибыль въ Бугульму на почтовыхъ. Здѣсь онъ узналъ о разореніи
//151
Казани. Пугачевъ, ворвавшись въ городъ, опустошилъ большую половину его огнемъ и мечемъ, но не могъ овладѣть крѣпостью, гдѣ заключились городскія власти и множество жителей. Михельсонъ не успѣлъ нагнать его до Казани, но подошелъ къ ней уже въ вечеру того же дня. Услышавъ о его приближеніи, Пугачевъ встрѣтилъ его въ 7-ми верстахъ отъ города, около села Царицына, и здѣсь былъ совершенно разбитъ, что повторилось въ слѣдующее утро на Арскомъ полѣ, а черезъ два дня опять близъ Царицына. Послѣ этихъ пораженій самозванецъ устремился вверхъ по Волгѣ. Думали, что онъ пойдетъ на Москву, и уже тамошній градоначальникъ кн. Волконскій готовился встрѣтить его; но Пугачевъ у Кокшайска переправился черезъ Волгу и обратился на югъ, — только не къ Дону, какъ того ожидали, а по нагорному берегу Волги. Понятно, что онъ не хотѣлъ слишкомъ удаляться отъ низовыхъ областей и Яика, чтобы въ случаѣ неудачи имѣть куда укрыться. Вѣсть о несчастіи Казани была знаменательна для Саратова, и Державинъ поспѣшилъ передать ее тамошнимъ властямъ.
Почти въ то же время онъ получилъ другое, лично для него очень важное извѣстіе. На сцену дѣйствія вступалъ новый человѣкъ, и въ немъ еще новый начальникъ для Державина. Екатерина II, назначая кн. Щербатова главнокомандующимъ въ военныхъ дѣйствіяхъ, не подчинила ему секретныхъ комиссій, а отдала ихъ въ вѣдѣніе губернаторовъ—Бранта въ Казани и Рейнсдорпа въ Оренбургѣ. Между тѣмъ, однакожъ, понимая необходимость связи въ дѣйствіяхъ обѣихъ комиссій, она пріискивала человѣка, которому могла бы поручить ихъ съ полнымъ довѣріемъ, и выборъ ея остановился на молодомъ генералъ-майорѣ Павлѣ Сергѣевичѣ Потемкинѣ, внучатномъ братѣ любимца. Павелъ Потемкинъ былъ человѣкъ свѣтскій, получивши порядочное образованіе (по преданію, въ Моск. университетѣ), большой почитатель Вольтера и Руссо, которыхъ онъ переводить, обходительный, любезный, но безъ особенныхъ способностей и безъ твердыхъ нравственныхъ правилъ. Его литературные труды, между-прочимъ драма въ пяти дѣйствіяхъ на подвиги Русскихъ въ Архипелагѣ, давно забыты. Только что
//152
кончившаяся турецкая война, въ которой онъ отличился, доставила ему георгіевскій крестъ и генеральскій чинъ. Вызвавъ его изъ дѣйствующей арміи, императрица инструкціей 11-го іюня возложила на него новыя важныя обязанности и, кромѣ начальства надъ секретными комиссіями, поручила ему: изслѣдовать причины возмущенія, изыскать на мѣстѣ лучшія средства къ искорененію этихъ причинъ и придумать новыя основанія, на которыхъ можно, впредь установить «поселянскій порядокъ» и повиновеніе взбунтовавшагося «яицкаго народа». Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ долженъ былъ принимать въ свое вѣдѣніе казаковъ, возвращавшихся съ раскаяніемъ, и «персоною своею» внушая Яицкимъ казакамъ уваженіе и довѣріе, умиротворять ихъ[145].
Прибывъ въ Казань въ ночь на 8-е іюля, то-есть ровно за четыре дня до нашествія Пугачева, Павелъ Потемкинъ принялъ начальство надъ стоявшими тамъ полками, но ничего не могъ сдѣлать къ спасенію города: 12-го числа, какъ онъ послѣ доносить императрицѣ, онъ вышелъ съ отрядомъ изъ 400 человѣкъ на встрѣчу мятежниковъ, но былъ не въ силахъ остановить ихъ и едва успѣлъ укрыться въ крѣпости. На другое утро онъ выступить оттуда только тогда, когда Михельсонъ, разбивъ Пугачева, на разсвѣтѣ занялъ Арское поле и далъ знать о своемъ приближеніи казанскимъ властямъ. Здѣсь Потемкинъ, по словамъ Михельсона, «своимъ присутствіемъ былъ свидѣтель вторичной побѣдѣ надъ Пугачевымъ»[146], слѣдовательно, самъ въ ней не участвовалъ.
Вскорѣ опредѣлились отношенія Державина къ Потемкину.
//153
Щербатовъ, узнавъ о прибытіи въ Казань послѣдняго, поспѣшилъ отправить къ нему всѣ рапорты Державина и другія бумаги, относившіяся къ дѣятельности этого офицера, о которомъ въ то же время отозвался съ большой похвалою. Вслѣдъ за тѣмъ и Потемкинъ сталъ переписываться очень благосклонно съ своимъ новымъ подчиненнымъ. «Разсматривая дѣла, вами произведенный», писалъ онъ, «съ особливымъ удовольствіемъ находилъ я порядокъ оныхъ, образъ вашего намѣренія и связь его съ дѣлами, а потому вамъ нелестно скажу, что таковый помощникъ много облегчить меня при обстоятельствахъ, въ какихъ я наѣхалъ Казань»[147]. Нѣсколько позже Потемкинъ сообщаетъ Державину о мѣрахъ, принятыхъ противъ Пугачева: Михельсонъ его преслѣдуетъ, графу Меллину приказано отрѣзать его отъ московской дороги, a Мюфелю — итти съ третьей стороны, отъ Симбирска. «Какъ по таковымъ обстоятельствамъ», продолжаешь онъ, «можетъ-быть принужденъ будетъ злодѣй обратиться на прежнее гнѣздо, то представляется вамъ пространное поле къ усугубленію опытовъ ревности вашей къ службѣ нашей премудрой монархини. Я увѣренъ, что вы знаете совершенно цѣну ея щедротъ и премудрости. Способности же ваши могутъ измѣрить важность дѣла и предстоящую вамъ славу, ежели злодѣй устремится въ вашу сторону и найдетъ въ сѣти, отъ васъ приготовляемыя. Не щадите ни трудовъ, ни денегъ: двадцать тысячъ и болѣе готовы наградить того, кто можетъ сего варвара, разорителя государственнаго, представить. Увѣдомляйте меня чаще какъ возможно, какіе объ немъ слухи есть въ вашей сторонѣ. Здѣсь многіе думаютъ, что онъ пробирается на Донъ, но я не думаю, а думаю, что если не усилитъ онъ своей толпы, то пойдетъ или на Яикъ, или къ вамъ (т. е. въ Малыковку). За лишнее почитаю подтверждать вамъ, что трудъ вашъ будетъ имѣть должное воздаяніе: вы извѣстны, что ея императорское величество прозорлива и милостива, а по мѣрѣ и важности дѣлъ вашихъ, будучи посредникъ дѣлъ, не упущу я ничего представлять ея величеству съ достойной справедливостью,
//154
и могу удостовѣрить васъ, что хотя не имѣлъ случая васъ знать, но, видя дѣла ваши, съ совершеннымъ признаніемъ пребываю вашего высокоблагородія искренній слуга Павелъ Потемкинъ»[148]. Послѣ такихъ доказательствъ высокаго мнѣнія начальниковъ о деятельности Державина, насъ не должно удивлять , если онъ иногда придавалъ ей слишкомъ большую важность и выходилъ изъ границъ, которыя ему предписывало его служебное положеніе.
2. САРАТОВСКИЯ ПРЕРЕКАНІЯ.
Посмотримъ, что происходило между тѣмъ въ Саратовѣ. Это былъ въ то время важнѣйшій городъ обширной Астраханской губерніи, расположенной по обѣ стороны Волги: граница ея начиналась на сѣверѣ отъ устья Самары, а на югѣ обнимала все течете Терека. Въ губернскомъ городѣ Астрахани было немного болѣе 3,500 жителей, тогда какъ населеніе Саратова простиралось почти до 7,000. Не надо однакожъ забывать, что этотъ городъ, какъ выше показано, очень пострадалъ отъ бывшаго въ маѣ 1774 года пожара. Многія улицы представляли печальный видъ пожарища; мѣстами строились новые домй. Уцѣлѣли между-прочимъ на краю города обширные хлѣбные магазины, принадлежавшіе колонистамъ и потому бывшіе въ вѣдѣніи Лодыжинскаго.
При отправленіи Кречетникова на губернаторство послѣ Бекетова, ему приказано было оставаться въ Саратовѣ, какъ менѣе отдаленномъ мѣстѣ[149]. Несмотря на то, новый губернаторъ, неизвѣстно по какимъ побужденіямъ, 25-го іюня уѣхалъ въ Астрахань и цѣлый мѣсяцъ оставался въ дорогѣ. Можетъ-быть онъ думалъ, что Пугачевъ, потерпѣвъ нѣсколько пораженій, уже не опасенъ: послѣдствія показали недальновидность этого соображенія. Уѣхавъ такъ не во-время, онъ оставилъ Саратовъ
//155
на жертву несогласій двухъ начальниковъ, не хотѣвшихъ подчиняться другъ другу. Полковникъ Бошнякъ[150], бывшій тамъ комендантомъ съ 1771 г. и исправлявшій вмѣстѣ должность воеводы, считалъ себя выше Лодыжинскаго, чиновника гражданскаго и притомъ «человѣка новаго», какъ самъ онъ называлъ себя по недавнему своему опредѣленію въ тогдашнюю свою должность. Тѣмъ не менѣе Лодыжинскій, будучи бригадиромъ[151], слѣдовательно по чину старше Бошняка, и нося званіе главнаго судьи опекунской конторы, смотрѣлъ на себя, какъ на первое въ городѣ лицо. Такого же мнѣнія о немъ былъ и Державинъ. Служивъ прежде по инженерной части, Лодыжинскій, въ вопросѣ о способѣ обороны Саратова, могъ конечно считаться болѣе свѣдущимъ нежели Бошнякъ, человѣкъ хотя и храбрый, но, какъ видно изъ его поступковъ, ограниченный и нерѣшительный[152]. Лодыжинскій не зависѣлъ отъ губернатора; по одному этому Кречетниковъ не могъ быть особенно расположенъ къ нему, а съ Державинымъ онъ уже прежде имѣлъ столкновенія. Уѣзжая изъ Саратова, Кречетниковъ поручилъ охраненіе города коменданту, но съ тѣмъ чтобы онъ совѣщался съ другими начальниками и дѣйствовалъ съ общаго согласія[153]. Въ этомъ распоряженіи заключалось уже сѣмя раздора. Когда получено было извѣстіе о разореніи Казани и о направленіи, взятомъ Пугачевымъ, то Лодыжинскій, по предложенію Державина, рѣшился созвать совѣтъ для обсужденія мѣръ къ оборонѣ города*. Извѣстно, что такія совѣщанія въ тогдашнихъ обстоятельствахъ бывали и въ другихъ городахъ.
//156
24-го іюля Лодыжинскій пригласить въ свою контору коменданта, нашего пріѣзжаго офицера и еще Кикина, своего товарища по должности. Комендантъ былъ того мнѣнія, что надо укрѣпить Саратовъ и дожидаться нападенія; Державинъ же, а за нимъ и другіе находили, что по обширности и положенію города укрѣпить его въ короткое время невозможно, притомъ нѣтъ въ достаточномъ количествѣ ни войска, ни артиллеріи для занятія такого значительная пространства. Поэтому, согласно съ настоятельнымъ требованіемъ Державина, положено было, въ случаѣ приближенія мятежниковъ, итти къ нимъ вооруженною силой на встрѣчу, а чтобъ укрыть казенныя деньги и тѣхъ жителей, которые неспособны носить оружіе, — построить земляное укрѣпленіе близъ города на берегу Волги, въ томъ мѣстѣ, гдѣ находятся конторскіе магазины и казармы. Лодыжинскій, какъ бывшій штабъ - офицеръ инженернаго корпуса, составилъ уже и планъ такого укрѣпленія. Для постройки его комендантъ, — который въ должности воеводы имѣлъ въ своемъ вѣдѣніи и полицію, — согласился въ одинъ изъ ближайшихъ дней прислать работниковъ съ инструментами. Онъ обѣщалъ также отдать артиллерійской командѣ, для исправленія, городскія пушки, повреждеиныя отъ пожара. Державинъ, съ своей стороны, вызвался отрядить, изъ бывшихъ въ распоряженіи его казаковъ, 50 человѣкь для разъѣздовъ, а въ случаѣ приближенія Пугачева, отдать и всю свою двухсотенную команду.
На другой день Державинъ, совершенно успокоенный, поскакалъ обратно въ Малыковку, чтобы приготовить вооруженныхъ крестьянъ для встрѣчи Пугачева или поимки его въ случаѣ бѣгства, и, дѣйствительно, ему удалось собрать толпу тысячи въ полторы обывателей, которую онъ и поручилъ своему повѣренному, Герасимову.
Во время краткаго пребыванія въ Малыковкѣ Державинъ поспѣшилъ чрезъ нарочныхъ извѣстить кн. Щербатова, Мансурова и Бранта о положеніи дѣлъ въ Саратовѣ. Онъ выражалъ при этомъ надежду, что саратовское войско будетъ въ состояніи отразить Пугачева, если онъ вздумаетъ попытаться пройти
//157
на Донъ. Но Державина сильно безпокоили, съ одной стороны, несогласія саратовскахъ властей, а съ другой, общее настроеніе жителей. По первому обстоятельству онъ просилъ Щербатова прислать поскорѣе ордеръ, кому, за отсутствіемъ губернатора, быть главнымъ начальникомъ. О расположеніи же умовъ онъ писалъ: «Народъ здѣсь отъ казанскаго несчастія въ страшномъ колебаніи. Должно сказать, что если въ страну сію пойдетъ злодѣй, то нѣтъ надежды никакъ за вѣрность жителей поручиться. Хотя не можно ничего сказать о какомъ-либо явномъ замѣшательствѣ, однако по тайному слуху всѣ ждутъ чаемаго ими Петра Федоровича. Внѣдрившаяся въ сердца язва, начавшая утоляться, кажется оживляется и будто ждетъ только случая открыть себя. Ни разумъ, ни истинная проповѣдь о милосердіи всемилостивѣйшей нашей государыни,— ничто не можетъ извлечь укоренившагося грубаго и невѣжественнаго мнѣнія. Кажется бы нужно нѣсколько преступниковъ въ сей край прислать для казни: авось либо незримое здѣсь и страшное то позорище дастъ нѣсколько иньи мысли»[154]. При письмѣ къ Бранту была отправлена и копія съ опредѣленія, къ которому Державинъ, какъ онъ выразился, «подвигъ начальниковъ» въ Саратовѣ.
Но между тѣмъ, уже въ самый день отъѣзда его оттуда, Бошнякъ объявилъ, что не исполнить опредѣленія, наканунѣ постановленнаго. Поводомъ къ тому былъ только что привезенный отъ князя Щербатова отвѣтъ на выраженныя ему комендантомъ опасенія. Увѣдомляя Бошняка о побѣдахъ Михельсона, о стремленіи Пугачева къ Курмышу и о преслѣдованіи его, главнокомандующий заключалъ такъ: «Городу же Саратову опасности быть не можетъ, потому что отъ стороны Симбирска и Самары приказалъ я обратить, для перехваченія сего изверга, стоящія тамъ войски». Воротившійся съ этой бумагой офицеръ (Мосоловъ) сообщать въ дополненіе слухъ, будто Пугачевъ бѣжитъ такъ стремительно, что почти всѣхъ своихъ оставляетъ на дорогѣ, а самъ убирается на перемѣнныхъ лошадяхъ»[155].
//158
Въ этихъ извѣстіяхъ Бошнякъ увидѣлъ желанный предлогъ отступиться отъ опредѣленія, подписаннаго имъ неохотно. Онъ положительно отказался дать рабочихъ людей и не слушалъ никакихъ убѣжденій Лодыжинскаго и другихъ лицъ, который понимали, что «опасность не только не миновалась, но еще умножилась»[156]. Между тѣмъ и Бошнякъ долженъ былъ такъ же хорошо понимать это, потому что онъ, въ одинъ день съ ордеромъ кн. Щербатова, получилъ изъ Пензы офиціальное извѣстіе, что Пугачевъ съ толпою изъ 2,000 человѣкъ уже въ пятидесяти верстахъ отъ Алатыря, откуда до Саратова менѣе 400 верстъ. Не смотря на то, Бошнякъ въ тотъ же день написадъ Кречетникову, что, въ слѣдствіе увѣдомленія Щербатова, онъ впредь до новыхъ извѣстій рѣшился предположеннаго землянаго укрѣпленія недѣлать. Лодыжинскій и его сторонники, не имѣя возможности безъ согласія Бошняка добыть работниковъ, сочли нужнымъ прибѣгнуть къ энергической помощи Державина. Новосильцовъ и Свербеевъ[157] тотчасъ же написали ему въ Малыковку обо всемъ происходившемъ въ Саратовѣ. «Всѣ здѣшніе господа медлители», сообщалъ Свербеевъ, «состоять въ той же нерѣшимости, а пречестные усы (Бошнякъ), въ бытность свою вчера здѣсь (т. е. въ конторѣ), благоволили обеззаботить всѣхъ насъ своимъ упрямствомъ, при чемъ нѣкоторые съ пристойностью помолчали, нѣкоторые пошумѣли, а мы, будучи зрителями, послушали и, пожелавъ другъ другу покойнаго сна, разошлись, и тѣмъ спектакль кончился. Пріѣзжай, братецъ, поскорѣе и нагони на нихъ страхъ: авось, подѣйствуютъ всего лучше ваши слова и тѣмъ успокоятся жители»[158].
По этимъ письмамъ Державинъ 30-го іюля воротился въ Саратовъ и узналъ тамъ слѣдующее: По поводу извѣстій о приближеніи Пугачева, 27-го числа было новое совѣщаніе, на этоть разъ при участіи мѣстнаго купечества
//159
и членовъ Низовой соляной конторы. Здѣсь первоначальное опредѣленіе было возобновлено, но Бошнякъ не подписалъ его. Купечество даю отъ себя работниковъ, и въ продолженіе двухъ дней нѣсколько сотъ человѣкъ трудились надъ укрѣпленіемъ. Между тѣмъ пришло извѣстіе, что Пугачевъ уже въ Алатырѣ и идетъ къ Саранску. Бошнякъ началъ убѣждаться въ необходимости какихъ-нибудь предосторожностей. Онъ соглашался имѣть около провіантскихъ магазиновъ небольшое укрѣпленіе, но считалъ всетаки нужнымъ возобновить валъ, окружавшій весь городъ, поставивъ на демъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ батареи. Объ этомъ прислалъ онъ Лодыжинскому 28-го числа особое мнѣніе, объясняя, что онъ, какъ комендантъ, не можетъ оставить города и церквей, остроговъ и складовъ вина на расхищеніе злодѣямъ.
Неудобство плана сдѣлать укрѣпленіе вокругъ всего города было признано уже на первомъ совѣщаніи, и потому лица, подписавшія тогда опредѣленіе, отправились 29-го къ коменданту и старались переубедить его. Бошнякъ не только не принялъ ихъ доводовъ, но на слѣдующій день уже находилъ всякое укрѣпленіе около провіантскихъ магазиновъ излишнимъ, такъ какъ они лежать въ ямѣ, и предлагалъ перевезти провіантъ въ городъ подъ защиту задуманнаго имъ вала, а также и лагерь перемѣстить оттуда на большую дорогу, расположивъ его «передъ самымъ городомъ близъ каменной часовни, гдѣ и воды было бы довольно». Съ этимъ мнѣніемъ Бошнякъ 30-го числа поѣхалъ въ опекунскую контору и вмѣстѣ съ тѣмъ объявилъ только что полученный отъ Кречетникова ордеръ, чтобы всѣ бывшіе въ городѣ воинскіе чины отданы были въ распоряженіе коменданта. Но съ мыслію его о способѣ укрѣпленія Саратова Лодыжинскій не соглашался, находя, что провіантскіе магазины во всѣхъ отношеніяхъ удобнѣйшее для укрѣпленія мѣсто, тѣмъ болѣе что тамъ сложено болѣе 20,000 четвертей муки и немалое количество овса. Въ этомъ смыслѣ Лодыжинскій и Державинъ, только что вернувшійся въ Саратовъ, съ жаромъ оспаривали Бошняка. Но онъ, не склоняясь на ихъ сторону, въ тотъ же день началъ строить укрѣпленіе по своему собственному плану и написалъ обо
//160
всемъ этомъ Кречетникову, увѣдомляя его вмѣстѣ съ тѣмъ, что онъ требуетъ изъ Царицына на помощь майора Дица съ его отрядомъ. Дица звалъ въ Саратовъ и Державинъ.
Тогда же, сильно раздраженный упорствомъ Бошняка, Державинъ рѣшился высказать ему откровенно свои мысли и написалъ къ нему длинное, заносчивое письмо, въ которомъ, сославшись на свое полномочіе, язвительно осмѣиваетъ разсужденія Бошняка, какъ вовсе незнакомаго съ инженернымъ дѣломъ, грозить донести обо всемъ П. С. Потемкину, объявляетъ, что онъ со всѣми подписавшими опредѣленіе беретъ на себя отвѣтственность въ принятомъ рѣшеніи, и, наконецъ, снова настаиваетъ на постройкѣ укрѣпленія по мысли Лодыжинскаго. (Это письмо, въ первый разъ напечатанное Пушкинымъ, можно найти въ V томѣ нашего изданія, стр. 150.) Письмо въ томъ же родѣ было наканунѣ послано къ Бошняку и отъ Лодыжинскаго, который выражался еще безцеремоннѣе своего пріятеля и просто дразнилъ коменданта своими грубыми выходками *.
1-го августа Державинъ внесъ въ магистрата предложеніе, чтобы укрѣпленіе было безотлагательно построено въ томъ или другомъ мѣстѣ; онъ требовалъ: приложить къ тому всѣ силы, не исключая ни одного человѣка способнаго къ работѣ, и приготовиться къ защитѣ до послѣдней капли крови, а ежели кто обнаружить недостатокъ усердія, тотъ будетъ признанъ измѣнникомъ и немедленно отосланъ, скованный, въ секретную комиссію. Въ подкрѣпленіе этого приговора онъ взялъ съ жителей подписку, которою они, въ случаѣ колебанія или перехода къ Пугачеву, сами себя обрекали на смертную казнь.
Предложеніе Державина магистрату привело къ тому, что въ тотъ же день состоялось собраніе всѣхъ бывшихъ въ городѣ офицеровъ. Видя продолжавшееся упорство коменданта, тутъже присутствовавшаго, всѣ единодушно соединились противъ него и составили опредѣленіе, подъ которымъ для выигранія времени согласились подписываться безъ соблюденія старшинства, кому какъ случится. Въ этомъ опредѣленіи было между-прочимъ сказано, что «какъ коменданта, съ 24-го іюля продолжая почти всякій день непонятныя отговорки, понынѣ почти ни на чемъ не
//161
утвердился и потому къ безопасности здѣшняго города никакого начала не сдѣлано и время почти упущено, то всѣ нижеподписавшіеся согласно опредѣлили: несмотря на несогласіе означеннаго коменданта, по вышеписанному учрежденію дѣлать непремѣнно исполненіе», т. е. поспѣшно строить укрѣпленіе по плану Лодыжинскаго. Этотъ общій приговоръ позволяетъ догадываться, что ссора Державина съ Бошнякомъ не была частнымъ между ними дѣломъ, какъ можно бы заключить изъ записокъ поэта, а выражала неудовольствіе большинства саратовскаго общества противъ упрямаго коменданта. По послѣднему опредѣленію, работы надъ укрѣпленіемъ возобновились, но черезъ два дня опять были прекращены. Послали спросить полиціймейстера (Мальцова), что это значить. Онъ отвѣчалъ, что наканунѣ получилъ отъ коменданта приказаніе объявить народу черезъ сотскихъ и десятскихъ, что никто на работы не наряжается, но что желающіе могутъ итти отъ себя. Державинъ кипѣлъ гнѣвомъ и негодованіемъ: немедленно онъ опять написалъ въ магистратъ, строго требуя отчета въ нарушеніи письменнаго обязательства[159]. По праву члена секретной комиссіи, онъ настаивалъ, чтобы воеводская канцелярія прислала къ нему зачинщиковъ ослушанія.
Бошнякъ между тѣмъ не уставалъ жаловаться Кречетникову на дѣйствія своихъ противниковъ, между-прочимъ и на поданное въ магистратъ предложеніе Державина, прося внушить имъ, чтобы они прекратили споры, которые производятъ въ народѣ волненіе. «Въ происшедшихъ спорахъ», писалъ онъ въ одномъ изъ своихъ рапортовъ, «они, а особливо г. поручикъ Державинъ, всячески меня ругательными и весьма безчестными словами поносили и бранили, и онъ г. Державинъ намѣрялся меня, яко совсѣмъ—по ихъ мнѣнію—осужденнаго, арестовать, въ чемъ я при теперешнемъ весьма нужномъ случаѣ вашего превосходительства и не утруждаю, a послѣ буду просить должной по закону сатисфакціи... Да и какъ я тому бригадиру Лодыжинскому паки про полученный мною отъ вашего превосходительства ордеръ напомянулъ токмо, онъ и на то мнѣ объявилъ, что онъ хотя и читалъ,
//162
но не помнить, да и контора де у губернатора не подъ властію». Наконецъ, Бошнякъ жаловался, что офицеры, подписавшіе послѣднее опредѣленіе (майоры Бутыркинъ, Салмановъ, Зоргеръ, Быковъ и Тимонинъ), созваны были безъ его вѣдома, хотя и отъ имени его, и «отобрали у него команду», почему и просилъ новыхъ приказаній о мѣрахъ, какія слѣдовало принять.
Кто былъ правъ? кто виноватъ? Мы не знаемъ, чѣмъ кончилось бы дѣло, еслибъ принято было предложеніе Державина итти на встрѣчу Пугачеву и сразиться съ нимъ въ полѣ, но знаемъ, что послѣдствія не оправдали мнѣнія и поступковъ Бошняка: вмѣсто того, чтобы, по желанію самого губернатора, энергически дѣйствовать заодно съ другими, комендантъ посылалъ за нѣсколько сотъ верстъ просить разрѣшенія у своего начальника. Отвѣты Кречетникова получены были уже послѣ занятія Саратова Пугачевымъ; послѣдній ордеръ его даже и писанъ былъ только тогда, когда мятежники уже были въ этомъ городѣ. Именно, въ день ихъ прихода, 6-го августа, онъ писалъ коменданту, что одобряетъ его предположеніе о городскомъ валѣ и что должно тотчасъ же приступить къ постройкѣ его «всѣмъ гражданствомъ». Еще позднѣе Кречетниковъ просилъ сенатъ подтвердить Лодыжинскому, чтобъ онъ въ приготовленіяхъ къ оборонѣ Саратова поступалъ согласно съ распоряженіями коменданта, которому онъ губернаторъ въ своемъ отсутствіи поручать охраненіе города, какъ первому тамъ военному начальнику. При этомъ онъ не забылъ сослаться на указъ 1764 г., по которому губернаторы въ смутное время «берутъ надъ всѣми въ губерніи своей главную команду», но прибавилъ, что ему Кречетникову, по крайнему недостатку людей, никакъ нельзя притти на помощь Саратову*. Разумѣется, сенатъ ничего уже не могъ сдѣлать по такому представленію. Эти обстоятельства еще разъ доказываюсь, какъ несостоятельны были по большей части правительственный лица, которымъ пришлось дѣйствовать во время Пугачевщины.
Пока Бошнякъ жаловался на своихъ противниковъ Кречетникову, Державинъ то же дѣлалъ въ своей перепискѣ съ Павломъ Потемкинымъ. «Комендантъ», писалъ онъ въ рапортѣ, который впослѣдствіи былъ доставленъ въ руки императрицы, «явнымъ
//163
дѣлается развратителемъ народа и посѣваетъ въ сердца ихъ интригами недоброхотство... чернь ропщетъ и указываетъ, что имъ комендантъ не велитъ»[160]. — «Къ крайнему оскорбленію», отвѣчалъ Потемкинъ, «получилъ я вашъ рапортъ, что г. полковникъ и саратовскій комендантъ Бошнякъ, забывая долгъ свой, не только не вспомоществуетъ благому учрежденью вашему къ охраненію Саратова, но и препятствуетъ укрѣплять оный: того для объявите ему, что я именемъ ея имнераторскаго величества объявляю, что ежели онъ что-либо упустить къ воспріятію мѣръ должныхъ, какъ на пораженіе злодѣя, стремглавъ бѣгущаго отъ деташаментовъ майора гр. Меллина и подполковника Муфеля, такъ и на укрѣпленіе города Саратова по положенію условному, о коемъ вы мнѣ доносили: тогда я данною мнѣ властію отъ ея величества по всѣмъ строгимъ законамъ учиню надъ нимъ судъ»[161].
Разумѣется, что и это письмо опоздало. Мы увидимъ впослѣдствіи, что тѣмъ дѣло не кончилось: Бошнякъ, благодаря Кречетникову, нашелъ могучаго заступника въ графѣ П. И. Панинѣ, въ глазахъ котораго Державину сильно повредила его ссора съ комендантомъ. Князь Голицынъ, какъ и Потемкинъ, былъ совершенно на сторонѣ нашего поэта, но это тѣмъ болѣе навлекло на послѣдняго нерасположеніе Панина, смотрѣвшаго косо на обоихъ генераловъ.
3. ЭКСПЕДИЦІЯ ВЪ ПЕТРОВСКЪ.
Пока въ Саратовѣ происходили описанные споры, Пугачевъ быстро приближался къ этому городу. Никогда еще его злодѣйства не были такъ многочисленны и ужасны. Устрашенные жители встрѣчали его съ покорностью, и города сдавались одинъ за другимъ. Въ Саратовѣ уже знали, что онъ 1-го августа вступилъ въ Пензу. Державинъ писалъ Потемкину, что тамъ онъ «взялъ довольно пороху и пушекъ, да болѣе 200,000 казенныхъ денегъ. Вотъ ему помощь», прибавлялъ Державинъ, «еще производить
//164
злодѣянія его. Мы его покупаемъ за 20,000[162], а онъ за насъ, уповаю, не пожалѣетъ всѣхъ 200,000»[163]. Державинъ продолжалъ принимать дѣятельныя мѣры къ огражденію Саратова. Еще прежде онъ поставилъ противъ Сызрани, на луговой сторонѣ, сотню изъ казаковъ, остававшихся на Иргизѣ, и велѣлъ этому отряду дѣлать разъѣзды до Самары, а другую сотню расположить въ Малыковкѣ, съ тѣмъ чтобы и она разъѣзжала какъ до Сызрани, такъ и къ сторонѣ Пензы. Теперь онъ приказалъ на большомъ протяженіи свести суда съ нагорнаго берега на луговой или затопить ихъ. Но этого казалось ему еще мало: онъ жаловался Потемкину на недостаточность своей власти и просилъ подтвердить мѣстнымъ началъствамъ, чтобы его слушались.
Наконецъ пришло извѣстіе, что Пугачевъ идетъ на Петровскъ (крѣпость нар. Медвѣдицѣ), откуда до Саратова только девяносто-семь верстъ. Тамошній воевода, полковникъ Зимнинскій, бѣжалъ черезъ Саратовъ въ Астрахань. Секретарь его, Яковлевъ, также искалъ спасенія въ Саратовѣ, гдѣ, однакожъ, впослѣдствіи былъ убитъ мятежниками. Изъ властей въ Петровскѣ остался на свою бѣду только воеводскій товарищъ Буткевичъ (изрубленный при вступленіи туда Пугачева). Въ городѣ не было принято никакихъ мѣръ; успѣли только вывезти часть казны въ Сызрань. Жители бунтовали.
Еще на первомъ совѣщаніи, происходившемъ въ Саратовѣ 24-го іюля, Державинъ обязался дать свою команду для разъѣздовъ къ сторонѣ Петровска и, въ случаѣ приближенія Пугачева, присоединить ее къ саратовскому отряду. Когда обстоятельства того потребовали, онъ, правда, не могъ дать команды, которая оставалась въ Малыковкѣ, но зато взялся ѣхать лично въ Петровскъ, выпросивъ изъ опекунской конторы сто человѣкъ Донскихъ казаковъ съ есауломъ Фоминымъ[164]. Поводъ къ
//165
этому предпріятію быль слѣдующій. Державинъ писалъ въ Петровскую воеводскую канцелярію, чтобы оттуда прислали въ Саратовъ казну и государственный дѣла (архивъ). Согласно съ этимъ деньги и бумаги дѣйствительно были сложены на подводы, но городской сотникъ съ мірскими людьми, а потомъ и воинская команда съ своимъ офицеромъ остановили возы, сбросили съ нихъ клажу и не позволили забирать изъ воеводской канцеляріи остальное. Тогда секундъ-майоръ Буткевичъ написалъ Державину (3-го августа), чтобъ онъ для вывоза денегъ и бумагъ немедленно командировалъ въ Петровскъ «человѣкъ до ста»[165]. Державинъ рѣшился въ тотъ же день исполнить это требованіе и притомъ лично присоединиться къ командѣ. Цѣлью его при этомъ было вывезти изъ Петровска не только казну и дѣла, но также пушки и порохъ, узнать силы Пугачева и подать саратовскимъ властямъ примѣръ рѣшимости. Съ вечера 3-го числа онъ послалъ впередъ свой отрядъ[166], приказавъ по станціямъ заготовить себѣ лошадей. Проведя почти всю слѣдующую ночь безъ сна, онъ написалъ къ Потемкину рапортъ обо всемъ, чтб видѣлъ въ Саратовѣ, и о предпринятомъ дѣлѣ. Тогда-то разгоряченному воображенію поэта явилось видѣніе, о которомъ онъ разсказываетъ въ своихъ запискахъ. Стоя середи своей комнаты (въ крестьянской избѣ) и разговаривая съ Лодыжинскимъ, Новосильцовымъ и Свербеевымъ, онъ посмотрѣлъ нечаянно въ маленькое боковое окно и увидѣлъ въ немъ голову остова, бѣлую, будто она вся была изъ тумана; ему казалось, что она, вытараща глаза, хлопала губами. Хотя, говорить онъ, трудно было при этомъ защититься отъ суевѣрнаго страха, однакожъ онъ
//166
не отложилъ своей поѣздки и никому не сказалъ о видѣніи, которое всякій счелъ бы за дурное предзнаменованіе.
4-го числа, рано утромъ, Державинъ пустился въ путь вмѣстѣ съ майоромъ Гогелемъ, офицеромъ польской службы, который, по поводу переселенія польскихъ выходцевъ на Иргизъ, жилъ въ колоніяхъ[167] и добровольно присоединился къ нему. Верстахъ въ 15-ти отъ Петровска, возвращавшійся курьеръ Бошняка сказалъ имъ, что Пугачевъ верстъ за тридцать отъ города по ту сторону его и будетъ въ немъ ночевать. Державинъ надѣялся еще поспѣть туда вовремя, чтобы, по крайней мѣрѣ, заклепать пушки и затопить порохъ; но, проѣхавъ еще пять верстъ, онъ услышалъ отъ встрѣченнаго имъ мужика, что мятежники уже только въ пяти верстахъ отъ Петровска. Нечего было дѣлать: Державинъ остановился, чтобы послать погоню за отправленными впередъ казаками. Гогель вызвался ѣхать къ нимъ самъ, желая развѣдать, въ какомъ числѣ приближающаяся толпа. Нагнавъ казаковъ, онъ отрядилъ четырехъ человѣкъ къ Петровску. Долго они пропадали; наконецъ, только двое вернулись[168], сознаваясь, что они были у Пугачева, который уже въ городѣ. Тогда и прочіе казаки объявили есаулу, что они поѣдутъ къ мнимому государю. Гогель, примѣтивъ, что они и его самого хотятъ схватить, поспѣшилъ удалиться, а есаулъ прибѣгнулъ къ хитрости и сказалъ имъ: «Ну, ребята, когда вы не слушаетесь меня, то я съ вами; только дайте мнѣ попридержать или заколоть офицеровъ». Они его отпустили. Державинъ между тѣмъ отправилъ къ графу Меллину малыковскаго крестьянина съ письмомъ объ ускореніи помощи Саратову, но едва онъ успѣлъ отпустить его, какъ увидѣлъ скачущаго во весь духъ Гогеля и за нимъ Фомина; они
//167
кричали: «Казаки измѣнили, спасайтесь!» Державинъ вмѣстѣ съ ними поскакалъ къ Саратову. Самъ Пугачевъ съ нѣсколькими изъ своихъ сообщниковъ гнался за ними верстъ десять. Они уже были у него въ виду, но, благодаря прыткости своихъ лошадей, не были настигнуты. Въ руки мятежниковъ попалъ только слуга Державина, нанятый имъ въ Казани гусаръ изъ польскихъ конфедератовъ. Когда Державинъ ускакалъ верхомъ, этотъ человѣкъ остался назади въ кибиткѣ его съ ружьями и пистолетами, и былъ захваченъ людьми Пугачева. Ниже увидимъ, какую роль онъ позднее взялъ на себя въ отношеніи къ своему бывшему господину.
Пушкинъ, въ первый разъ, сообщилъ довольно вѣрныя, хотя и не совсѣмъ точныя свѣдѣнія объ экспедиціи Державина подъ Петровскъ[169]. Въ наше время нѣкоторые критики находили бѣгство его въ этомъ эпизодѣ постыднымъ, но едва ли справедливо: оставленный своимъ отрядомъ, онъ внезапно очутился почти лицомъ къ лицу съ толпой въ нѣсколько тысячъ человѣкъ. Начать сопротивляться значило бы вступить, безъ всякой надобности и пользы, въ неравный бой: итакъ Державинъ могъ говорить объ этомъ случаѣ не краснѣя, и добросовѣстно передалъ въ своихъ запискахъ подробности дѣла. Мы дополнили ихъ по подлиннымъ актамъ. Графу Панину онъ писалъ впослѣдствіи: «Здѣсь признаться должно вашему сіятельству, что я, Гогель и есаулъ до Саратова спаслись бѣгствомъ, но и въ сей необходимости я не позабылъ своего долга»[170].
4. ПУГАЧЕВЪ ВЪ САРАТОВѢ.
Державинъ возвратился въ Саратовъ въ четвертомъ часу утра 6-го августа. Опасность сдѣлалась неминуемой, а между тѣмъ войска въ городѣ было очень мало: около 400 артиллеристовъ,
//168
270 казаковъ (Волжскихъ и Саратовскихъ), да человѣкъ 720 гарнизонныхъ солдатъ[171]. Пушекъ было всего 12, но вполнѣ исправныхъ между ними только четыре (въ томъ числѣ одна мортира).
Лодыжинскій и Державинъ рѣшились еще разъ попытаться склонить коменданта къ принятію ихъ плана обороны. Они пригласили его въ контору. Отказавшись сначала ѣхать, онъ однакожъ прибылъ туда часу въ 7-мъ утра, но ничего положительнаго не обѣщалъ. Черезъ часъ Лодыжинскій вновь отправился къ нему, взявъ съ собою своихъ сослуживдевъ Кикина и Батурина, артиллерійскаго майора Семанжа, а также и Державина, «яко очевиднаго свидѣтеля всѣмъ происшествіямъ». Послѣдній при этомъ случаѣ возобновилъ свое смѣлое предложеніе итти со всѣми силами, какія есть, на встрѣчу Пугачеву; когда же на это не соглашались, то онъ подалъ такое мнѣніе, къ которому присталъ и Лодыжинскій: такъ какъ вслѣдъ за Пугачевымъ идутъ наши войска, которыя должны подоспѣть не позже какъ дня черезъ три послѣ него, то нужно придумать средство, какъ бы продержаться до того времени, а для этого можно построить на первый случай грудной оплотъ (или ретраншаментъ) изъ кулей муки и извести и за нимъ отсидѣться подъ прикрытіемъ пушекъ. Однакожъ и этотъ планъ не былъ признанъ удобоисполнимымъ[172].
Комендантъ рѣшился дѣйствовать по собственному усмотрѣнію: послѣ полудня, часу въ третьемъ, на московскую (петровскую) дорогу выведено было около двухъ сотъ пѣшихъ солдатъ, вооруженныхъ одними кольями, безъ огнестрѣльнаго оружія; они были расположены поперекъ дороги, влѣво отъ Соколовой горы. Такое распоряженіе, по мнѣнію противной партіи, было чрезвычайно необдуманно: Соколова гора, господствуя надъ всѣмъ городомъ, представляла непріятелю самое удобное для батареи мѣсто: съ нея можно было обстрѣливать и городской валъ, отдѣлявшійся
//169
отъ нея только буеракомъ, за которымъ кое-гдѣ было поставлено по жалкой пушкѣ. Спереди, по описанію Державина[173], были рвы, которые могли служить мятежникамъ вмѣсто траншей, съ одной стороны названная гора, съ другой — открытое поле, а сзади строеніе, куда атакующіе безопасно могли отступить въ случаѣ неудачи; люди не были размѣщены въ опредѣленномъ количествѣ. «Жители безъ начальника», продолжаетъ Державинъ, «и толпы безъ присмотра собирались гдѣ хотѣли... тутъ я вообразилъ, что это ратуетъ на Тамерлана нѣкакій древній воевода: нарядный былъ безпорядокъ! Хотя Пугачевъ и грубіянъ, но, какъ слышно, и онъ умѣлъ пользоваться всегда таковыми выгодами. Сего не довольно. Майоры Зоргеръ и Бутыркинъ сказывали мнѣ, что городовыя пушки заколочены ядрами и что ежели де мы сего не усмотрѣли, то можетъ-быть со всѣми сіе случилось. Услышавъ сіе, я ужаснулся! Пошелъ къ коменданту и спросилъ его съ учтивостію, въ присутствіи бригадира и прочихъ, объ ономъ; онъ отвѣчалъ, что это бездѣлица и что это пушкари, учившися, изъ шалости сдѣлали».
Своими настойчивыми спорами Державинъ до такой степени возстановилъ противъ себя Бошняка, что еще наканунѣ петровской экспедиціи послѣдній могъ объявить ему приказаніе губернатора немедленно удалиться на Иргизъ, какъ мѣсто, собственно назначенное для его пребыванія[174]. Хотя послѣ этого Державинъ имѣлъ полное право не дожидаться нападенія Пугачева на Саратовъ, тѣмъ болѣе, что онъ, пріѣхавъ сюда на время съ особою цѣлью, безъ воинской команды, вовсе не былъ обязанъ участвовать въ защитѣ Саратова по плану, который горячо оспаривалъ, однакожъ, по чувству чести русскаго офицера, онъ рѣшился раздѣлить опасность съ жителями города: выпросилъ себѣ у майора Семанжа роту, не имѣвшую офицера, и уже взялъ ее въ свою команду, какъ вдругъ неожиданное обстоятельство заставило его отказаться отъ этого плана, потребовавъ его присутствія въ другомъ мѣстѣ. Поздно вечеромъ
//170
того же дня, находясь у Лодыжинскаго вмѣстѣ съ Семанжемъ, онъ получилъ отъ своего повѣреннаго Герасимова рапортъ съ тревожнымъ извѣстіемъ. Припомнимъ, что Державинъ успѣлъ собрать въ Малыковкѣ до 1,500 вѣрныхъ крестьянъ, которыхъ, по его распоряженію, Герасимовъ долженъ быль привести на помощь Саратову. Они уже были на пути, но въ селѣ Чардынѣ, услышавъ объ измѣнѣ казаковъ подъ Петровскомъ и неудачѣ Державина, отказались итти безъ него далѣе и требовали, чтобъ онъ, если еще живъ, самъ повелъ ихъ. «То не изволите ли», писалъ Герасимовъ, «пріѣхать къ намъ поспѣшнѣе сами и ободрить проклятую чернь собою? Недалеко отъ сего мѣста село Усовка бунтуетъ, да и всѣ жительства не надежны, и мы съ ними хотѣли драться. Кричатъ но улицамъ во весь народъ, что де батюшка нашъ Петръ Федоровичъ близко, и онъ де васъ всѣхъ перевѣшаетъ. Боюсь, чтобъ и наши того жъ не затѣяли: извольте поспѣшить къ намъ поскорѣе»[175]. Такого требованія Державинъ не могь оставить безъ исполненія: рѣшился ѣхать, о чемъ и сообщилъ Лодыжинскому, умолчавъ однакожъ о волненiи крестьянъ, чтобъ не произвести еще большаго смятенія въ Саратовѣ. Желая, напротивъ, ободрить жителей, онъ обѣщалъ просить Мансурова итти изъ Симбирска на помощь Саратову, и для этого онъ, дѣйствительно, отправилъ къ названному генералу другого своего повѣреннаго, Серебрякова[176]. Самъ же онъ выѣхалъ изъ Саратова въ ночь на 6-е августа, черезъ нѣсколько часовъ по полученіи письма Герасимова и часовъ за пятнадцать до прихода туда Пугачева. По нагорной сторонѣ уже слишкомъ опасно было ѣхать среди бунтующаго народа, и потому онъ переправился черезъ Волгу въ село Покровское (лежащее
//171
на другомъ берегу рѣки, противъ Саратова). Въ ожиданіи здѣсь лошадей онъ написалъ длинный рапортъ Потемкину, гдѣ отдалъ ему отчетъ и въ своей поѣздкѣ подъ Петровскъ, и въ позднѣйшихъ обстоятельствахъ.
Между тѣмъ начальствующіе въ Саратовѣ, въ виду предстоявшей опасности, заботились о заблаговременномъ вывозѣ оттуда казенныхъ денегъ и бумагъ. Въ день возвращенія Державина изъ-подъ Петровска, Лодыжинскій, былъ у Бошняка рано утромъ, просилъ помочь ему въ пріисканіи судовъ и доставить чрезъ полицію извозчиковъ для перевозки на суда денежной казны. Бошнякъ обѣщалъ, но ничего не сдѣлалъ. Къ вечеру казначей, поручикъ Стихеусъ, насилу могъ достать одно судно и, не имѣя лошадей, долженъ былъ прибѣгнуть къ караульнымъ и случившимся въ Саратовѣ колонистамъ для переноса на рукахъ мѣдной монеты, которой было въ конторѣ около 27,000 руб.[177] Они проработали до 4-го часа по полудни слѣдующаго дня, т. е. до той минуты, когда мятежники уже начали вступать въ городъ. Тогда на это же судно сѣлъ самъ Лодыжинскій съ Кикинымъ и Батуринымъ; они отплыли въ Царицынъ и прибыли туда благополучно на шестьм сутки (11 -го августа)[178].
Для удаленія конторскихъ дѣлъ и остальной монеты (15,000 мѣдью и серебромъ) было взято судно съ невыгруженною еще мукою; но оно было не такъ счастливо какъ первое: его разграбили въ пути дворцовые крестьяне; бывшіе на немъ чиновники и служители подверглись истязаніямъ и были отвезены къ Пугачеву, конвой же и купцы отпущены въ Саратовъ. Бошнякъ также успѣлъ отправить водою дѣла воеводской канцеляріи и казну ея, составлявшую болѣе 50,000 руб., съ воеводскимъ товарищемъ Телегинымъ и служителями. Они прибыли въ Царицынъ
//172
въ одинъ день съ судномъ Лодыжинскаго. Но въ Саратовѣ оставалась еще порядочная сумма казенныхъ денегъ (26,000 руб.), которая попала въ руки мятежниковъ.
По показанію Бошняка, къ нему уже въ 9 часовъ утра 6-го числа пришелъ майоръ Семанжъ и объявилъ, что Лодыжинскій уѣхалъ. Наканунѣ вечеромъ начальникъ опекунской конторы приказалъ Семанжу: присоединивъ казаковъ къ артиллерійской командѣ, выступить въ ночь на встрѣчу мятежникамъ; если же отразить ихъ окажется невозможнымъ, то примкнуть къ командѣ, составленной Бошнякомъ за городскимъ валомъ, и быть у него въ подчиненіи. Въ ночь на 6-е Семанжъ, дѣйствителыю, двинулся по петровской дорогѣ съ 300 рядовыхъ и 27-ю офицерами, и въ двухъ верстахъ отъ Саратова расположился лагеремъ. Поутру посланные Семанжемъ въ разъѣздъ Волжскіе казаки (62 человѣка) бѣжали къ Пугачеву, стоявшему уже только въ трехъ верстахъ отъ города. Вернулся одинъ есаулъ Тараринъ; казаки за нимъ погнались, и онъ едва спасся, заколовъ двухъ изъ нихъ[179]. Между тѣмъ комендантъ вывезъ на встрѣчу самозванца свои десять пушекъ, поставилъ въ боевой порядокъ всѣхъ воинскихъ людей по валу, по обѣимъ сторонамъ московскихъ воротъ, а остальныхъ казаковъ и саратовскихъ жителей, вооруживъ ихъ чѣмъ только могь, протянулъ отъ праваго Фланга до буерака[180].
Вскорѣ Семанжу дано было знать комендантомъ, что мятежники уже врываются въ Саратовъ съ другой стороны. Семанжъ поспѣшилъ въ городъ и, донеся обо всемъ Бошняку, сталъ съ нимъ въ одинъ полигонъ за валомъ. Они обложились рогатками и, гдѣ удобно было, поставили пушки. Жители стали вдоль вала группами, въ небольшомъ разстояніи одна отъ другой. Пугачевъ приближался. Съ нимъ было, по словамъ Пушкина, до 10,500 человѣкъ, въ томъ числѣ 300 Яицкихъ казаковъ,
//173
да около 150 Донскихъ, которые перебѣжали къ нему уже изъ Саратова; остальную массу составляли Калмыки, Башкирцы, Татары и всякая сволочь. По показанію же Бошняка, вся толпа самозванца не превышала тутъ 4,000 человѣкъ. Они подъѣхали къ валу и стали разговаривать съ казаками. Тогда же многіе изъ городскаго войска стали перебѣгать къ мятежникамъ. По совѣту бывшаго бургомистра, купца Матвѣя Протопопова, жители послали къ Пугачеву первостатейнаго купца Кобякова для переговоровъ о сдачѣ города. Бошняюь велѣлъ Семанжу дать выстрѣлъ изъ пушки картечью. Окружавшіе майора долго его останавливали; когда же онъ, не смотря на то, наконецъ выстрѣлилъ, то стали кричать, что онъ сгубилъ лучшаго человѣка (разумѣя Кобякова). Особенно Саратовскіе казаки съ большимъ азартомъ кричали на Семанжа и, стащивъ съ лошади есаула Винокурова, такъ что онъ упалъ замертво, всѣ передались. Съ такимъ же озлобленіемъ жители, особенно Протопоповъ, бранили Бошняка за то, что онъ велѣлъ стрѣлять, не дождавшись возвращенія посланнаго. Между тѣмъ, Кобяковъ вернулся съ запечатаннымъ письмомъ. Бошнякъ разорвалъ буйагу, не распечатывая конверта, и растопталъ ее[181]. Но обыватели продолжали говорить, что не хотятъ драться съ Пугачевымъ; офицеры и солдаты дурно исполняли свою обязанность. Тѣмъ временемъ мятежники открыли огонь изъ восьми пушекъ, изъ которыхъ, впрочемъ, только одна доставала въ укрѣпленіе. Послѣ десятаго выстрѣла часть жителей съ оружіемъ побѣжала въ толпу; другая, именно все купечество, бросилась въ городъ. Оборону продолжали только артиллеристы и баталіонные солдаты, окинувшись рогатками. Мятежники, съ крикомъ поскакавъ съ Соколовой горы, поставили пушки противъ редута, и въ половинѣ 2-го часа по полудни началась съ обѣихъ сторонъ пальба, продолжавшаяся около часу; но убитъ былъ только одинъ фузелеръ. Семанжъ, отчасти строгостью, отчасти лаской, успѣлъ два раза удержать солдатъ отъ бѣгства.
//174
Наконецъ, однакожъ, вся артиллерійская команда, внезапно поднявшись вмѣстѣ съ своими офицерами, также ушла въ толпу. Бошнякъ велѣлъ отступать. Но едва успѣли вывезти два орудія и, сомкнувшись съ остававшимися еще при знаменахъ солдатами саратовскаго баталіона (человѣкъ до 70), вышли изъ укрѣпленія, какъ новая измѣна разстроила въ самомъ началѣ правильное отступленіе. Баталіонный командиръ, секундъ-майоръ Салмановъ, которому приказано было, построивъ солдатъ въ карэ, итти съ половиною строя вдругъ поворотить со всѣми бывшими при немъ и ушелъ къ Пугачеву, оставя Бошняка и Семанжа только съ 66-ю человѣками офицеровъ и рядовыхъ. Этотъ небольшой отрядъ продолжалъ отступленіе подъ выстрѣлами мятежниковъ, отстрѣливаясь изъ своихъ ружей и вездѣ отражая нападавшихъ, которые преслѣдовали горсть храбрыхъ верстъ шесть, пока не стемнѣло. Продолжая свой маршъ внизъ по Волгѣ, отступавшіе верстахъ въ 35-ти отъ Саратова сѣли въ лодку[182] и 11-го августа прибыли благополучно въ Царицынъ «со знаменами и со всею воеводскаго вѣдомства казною», какъ доносилъ Бошнякъ Кречетникову и Панину.
Подъ вечеръ 6-го августа Пугачевъ въѣхалъ въ Саратовъ съ частію своихъ людей; остальныя толпы его расположились по Улѣшамъ. Въ соборной церкви, куда онъ прежде всего отправился, всѣ жители, какъ самаго города, такъ и окрестностей, были приведены къ присягѣ. По обыкновенію, начались грабежи и убійства; между жертвами было нѣсколько оставшихся офицеровъ. Нѣкоторые изъ жителей успѣли бѣжать, въ томъ числѣ и членъ соляной конторы генералъ-аудиторъ лейтенантъ Савельевъ, который, со своими подчиненными и слушателями, цѣлыхъ пять сутокъ скитался въ лѣсу. Отъ смерти избавился также гарнизонный капитанъ Мосоловъ, но артиллеріи капитанъ князь Баритаевъ былъ впослѣдствіи изрубленъ въ Камышенкѣ. Одинъ изъ передавшихся Пугачеву казаковъ, пятидесятникъ
//175
Уфимцевъ, назначенъ саратовскимъ комендантомъ. Изъ острога были выпущены всѣ колодники, винные погреба разграблены, амбары открыты для безденежной раздачи хлѣба. На другой день Пугачевъ съ шестью сообщниками пріѣхалъ къ Троицкой церкви, гдѣ спрятана была часть денежной казны опекунской конторы, и велѣлъ сложить ее на возы. Денежная казна соляной конторы находилась на суднѣ, не успѣвшемъ отплыть. Оно было задержано со всѣми бывшими на немъ людьми. Пониже Улѣшей Пугачевъ велѣлъ этимъ людямъ раздѣться и плыть черезъ Волгу, а своихъ заставить стрѣлять по нимъ изъ ружей: несчастные всѣ до одного погибли.
9-го числа, въ суботу, Пугачевъ со своими толпами ушелъ внизъ по Волгѣ, приказавъ слѣдовать за собой и захваченному судну, съ деньгами. По уходѣ самозванца, въ соборной церкви былъ отслуженъ молебенъ съ колокольнымъ звономъ. 11-го августа въ Саратовъ прибыли Муфель и гр. Меллинъ. Они остановились было въ 50-ти верстахъ, не считая себя довольно сильными для пораженія мятежниковъ, но, узнавъ, что Пугачевъ уже выступилъ, продолжали путь. Отставшая въ городѣ шайка была истреблена Меллипомъ, казаки же Муфеля на слѣдующее утро разбили другую въ полѣ. 14-го числа пришелъ и Михельсонъ; они всѣ трое двинулись вслѣдъ за Пугачевымъ. Начальство надъ городомъ временно поручено названному выше лейтейнанту Савельеву.
5. ДЕРЖАВИНЪ ВЪ СЫЗРАНИ. БѢДСТВІЕ МАЛЫКОВКИ.
Мы оставили Державина въ Покровской слободѣ, гдѣ онъ, по выѣздѣ изъ Саратова, долженъ былъ ждать лошадей и провелъ ночь за рапортомъ къ П. С. Потемкину. Потерявъ столько времени, онъ уже не успѣлъ, какъ намѣревался, присоединиться къ собраннымъ крестьянамъ: услышавъ о разореніи Саратова, онъ боялся, чтобъ они не передались Пугачеву, а потому и счелъ благоразумнѣйшимъ распустить ихъ. Послѣ этого онъ провелі два дня въ ближайшихъ колоніяхъ, надѣясь чрезъ обывателей узнать, куда направился Пугачевъ, — на Яикъ, или внизъ по
//176
Волгѣ. Остановившись у своего пріятеля, крейсъ - комиссара Вильгельми, онъ едва не попалъ въ руки бунтовщиковъ. Бывшій его слуга изъ польскихъ конфедераторовъ, схваченный, какъ выше было разсказано, подъ Петровскомъ, взялся за 10,000 руб. доставить ускользнувшаго офицера Пугачеву. Полякъ прибылъ въ колоніи съ прокламаціей, успѣлъ привлечь къ себѣ многихъ колонистовъ и разослалъ нарочныхъ искать обреченнаго на гибель. 8-го числа Державинъ услышалъ объ угрожающей ему опасности. Его спасъ егерь капитана Вильгельми: этотъ служитель, посланный подробнѣе развѣдать въ чемъ дѣло, поспѣшно воротился съ извѣстіемъ, что шайка, ищущая Державина, завтракаетъ въ сосѣдней колоніи. Державинъ взялъ лошадь, примчавшую егеря, поскакалъ въ Сызрань, до которой было 90 верстъ, къ Мансурову, и благополучно пріѣхалъ въ этотъ городъ 15-го августа. Самъ Мансуровъ прибылъ туда только наканунѣ. Извѣщеніе, отправленное Державинымъ изъ-подъ Петровска объ опасности Саратова, было получено генераломъ за недѣлю, при переправѣ черезъ Волгу. Но Мансуровъ, вопреки всѣмъ ожиданіямъ, не думалъ итти на помощь Саратову, имѣя при себѣ только слабый отрядъ, состоявшій большею частью изъ ненадежныхъ Яиіщихъ казаковъ, которые прежде сами участвовали въ бунтѣ. Вмѣстѣ съ Мансуровымъ Державинъ рѣшился дождаться въ Сызрани князя Голицына.
Этотъ генералъ, отправленный Щербатовымъ изъ Оренбурга въ Башкирію, дѣйствовалъ тамъ съ большимъ успѣхомъ и очистилъ край по обѣ стороны рѣки Бѣлой до Уфы. Послѣ несчастія Казани онъ приблизился къ Мензелинску, откуда могъ продолжать слѣдить за Башкирцами. Здѣсь, въ послѣднихъ числахъ іюля, получилъ онъ неожиданно рескриптъ императрицы о принятіи отъ кн. Щербатова главнаго начальства надъ войсками. 8-го іюля, слѣдовательно еще до разоренія Казани, Екатерина подписала какъ этотъ рескриптъ, такъ и другой на имя кн. Щербатова съ повелѣніемъ ему «немедленно возвратиться ко двору для изустнаго донесенія о настоящихъ того края обстоятельствахъ». Мы видѣли, что императрица уже при назначеніи Щербатова не вполнѣ довѣряла его способностямъ; естественно
//177
было еще болѣе усомниться въ нихъ послѣ новыхъ успѣховъ Пугачева. Впрочемъ, кн. Голидынъ очень не долго оставался преемникомъ Щербатова: уже черезъ три недѣли послѣ того какъ состоялся помянутый рескрипгъ, именно 29-го іюля, главное начальство по усмиренію бунта было ввѣрено графу П. И. Панину. 30-го іюля Голицынъ, по вызову Щербатова, прибылъ въ Казань, 1-го августа принялъ команду надъ войсками, а 8-го, находясь еще въ Казани, получилъ увѣдомленіе гр. Панина о назначеніи послѣдняго главнокомандующимъ. Въ ночь на 10-е августа онъ оставилъ Казань, чтобы, направясь внизъ по Волгѣ, быть ближе къ наступательнымъ движеніямъ противъ Пугачева. Изъ Симбирска онъ отправился на соединеніе съ Мансуровымъ и 16-го числа доносилъ Панину[183], что въ два дня прошелъ болѣе 160 верстъ. Главною дѣлью его, какъ онъ писалъ, было помѣшать Пугачеву пробраться опять въ тамошнія мѣста; онъ надѣялся настигнуть его въ Саратовѣ и атаковать съ двухъ сторонъ. Но изъ предыдущего разсказа намъ уже извѣстно, что этотъ планъ не могъ удаться, такъ какъ Пугачевъ былъ въ Саратовѣ уже 6-го августа.
Съ Мансуровымъ и Державинымъ Голицынъ свидѣлся въ селѣ Колоднѣ, близъ Сызрани, и отъ нихъ узналъ о послѣднихъ событіяхъ. Мансуровъ, по его приказанію, долженъ былъ, взявъ подъ свою команду отряды Муфеля и Меллина, отправиться съ ними для преслѣдованія Пугачева. Державинъ же пробылъ нисколько дней при князѣ, чтобы дождаться отъ П. Потемкина, изъ Казани, повелѣнія: что предпринять и куда обратиться, такъ какъ въ мѣстахъ, порученныхъ его наблюденію, уже не для чего было оставаться послѣ того, какъ чрезъ нихъ прошелъ Пугачевъ.
Малыковка, по близости своей къ Саратову, не могла избѣгнуть той же участи. Державинъ предвидѣлъ этой, несмотря на свое опасное положеніе при проѣздѣ черезъ колоніи, имѣлъ столько присутствія духа, что принялъ важную предосторожность: онъ послалъ въ Малыковку приказаніе казначею и управителю увезти казну и бумаги на какой-нибудь островокъ на
//178
Волгѣ и тамъ окопаться. Тишинъ и Шишковскій въ точности исполнили это, взявъ съ собою своихъ женъ, лучшихъ крестьянъ и десятка два солдатъ.
9-го августа толпа малыковскихъ обывателей, услышавъ о приближеніи мятежниковъ, поѣхала къ нимъ на встрѣчу. Семнадцать сообщниковъ Пугачева, ворвавшись въ село, велѣли искать управителя и казначея, расхитили ихъ имущество, выпустили на волю около 15-ти колодниковъ и, разбивъ питейный домъ, заставили народъ пить за здоровье государя Петра Федоровича: многіе присоединились къ нимъ.
Неподалеку, въ селѣ Воскресенскомъ, стоялъ отрядь Донскихъ казаковъ; есаулъ Богатыревъ послалъ часть ихъ въ Малыковку, но изъ этой партіи четверо, бросивъ копья и ружья, тотчасъ же пристали къ бунтовщикамъ. Прочіе успѣли схватить девять человѣкъ изъ этихъ послѣднихъ и отвести ихъ къ Богатыреву. Остальные восемь мятежниковъ стали разъѣзжать по селу, били крестьянъ плетьми и вѣшали непокорныхъ, таскали соль изъ амбаровъ и грабили деньги. Къ вечеру всѣ они лежали пьяные передъ кружаломъ. Обыватели, перешедшіе на сторону самозванца, поставили при нихъ караулъ, и ночь прошла спокойно. Но утромъ опять полилась кровь, въ слѣдствіе неосторожности казначейши. Живя на островѣ и не подозрѣвая, что Малыковка уже въ рукахъ мятежниковъ, она уговорила мужа съездить къ оставленнымъ дома дѣтямъ. По указанію безжалостнаго лодочника, супруговъ схватили, мучили, били плетьми, и наконецъ, застрѣливъ, повѣсили на мачтахъ; потомъ отыскали дѣтей и также убили. Послѣ разныхъ другихъ неистовствъ злодѣи, взявъ на селѣ пятьдесятъ лошадей, со всѣми приставшими къ нимъ крестьянами и судорабочими разбѣжались разными дорогами внизъ по Волгѣ. Богатыревъ послалъ за ними погоню, и нѣкоторые были переловлены. Затѣмъ Малыковки болѣе не тревожили: Шишковскій и бывшіе при немъ солдаты спокойно воротились въ село[184].
//179
6. КОЛОНІИ. ПОХОДЪ ВЪ КИРГИЗСКУЮ СТЕПЬ.
Было уже сказано о возмущеніи большей части колонистовъ. Въ Сызрани Державинъ, извѣстивъ о томъ Мансурова, далъ ему подписать воззваніе къ нимъ, составленное по-нѣмецки капитаномъ Вильгельми и переведенное по-русски Державинымъ. Въ этой бумагѣ, названной манифестомъ, генералъ обращается къ колонистамъ какъ «къ разсудительнымъ Европейцамъ» и приглашаетъ ихъ усмириться, обѣщая поспѣшить на защиту ихъ; упорнымъ же угрожаетъ жестокою казнію. Тутъ же объявлено, что тому, кто доставить Пугачева живымъ, будетъ выдано 25,000 р., а за мертваго половина этой суммы. Обнародованіе этого воззванія принялъ на себя писавшій его Вильгельми, съ тѣмъ чтобъ ему дали 80 казаковъ для обороны отъ нападавшихъ Киргизовъ.
Слухи о набѣгахъ этихъ инородцевъ дошли до кн. Голицына. Нужно было принять мѣры для возстановленія въ колоніяхъ спокойствія и безопасности. Такъ какъ отрядъ Голицына былъ очень не великъ, а притомъ часть его отправлена въ другую сторону, къ Пензѣ и Сызрани, то ему самому не съ чѣмъ было итти на помощь разоряемымъ селеніямъ. Тогда-то Державинъ, не получая отвѣта отъ Потемкина, вызвался предпринять съ крестьянами поискъ на Киргизъ-кайсаковъ, и просилъ только дать ему въ подкрѣпленіе небольшое число военныхъ людей. Голицынъ согласился.
Здѣсь мѣсто нѣсколько ближе ознакомить читателя съ заволжскими колоніями, гдѣ Державинъ жилъ не разъ во время Пугачевщины, гдѣ онъ на досугѣ занимался поэзіей и написалъ свои извѣстныя «Читалагайскія оды».
Уже въ началѣ своего царствованія Екатерина II прибѣгнула къ вызову иностранцевъ для заселенія нѣкоторыхъ малолюдныхъ мѣстностей Россіи, для содѣйствія успѣхамъ земледѣлія и промышленности. Такъ возникли, лѣтъ за десять до Пугачевщины, нѣмецкія колоніи по обѣ стороны Волги, около Саратова. Онѣ состоять изъ четырехъ группъ—двухъ на нагорномъ и двухъ на луговомъ берегу рѣки. Мы должпы коснуться только послѣднихъ, и именно той группы, которая, начинаясь въ 35-ти всрстахъ отъ Саратова колоніею Екатеринштадтъ, тянется верстъ
//180
на пятьдесятъ вверхъ по Волгѣ, почти до впаденія въ нее Иргиза, или до окрестностей города Вольска (бывшаго села Малыковки). Въ этой группѣ 41 колонія; онѣ раздѣлены на четыре крейса или округа. На сѣверѣ крайняя къ Иргизу колонія называется Шафгаузенъ; на югѣ же онѣ кончаются Тонкошкуровскимъ округомъ, который вдается клиномъ въ обширную Уральскую степь, по обѣ стороны рѣки Большого Карамана[185].
Первоначальные поселенцы собрались почти изъ всѣхъ странъ Германіи, даже изъ Эльзаса и Лотарингіи, изъ Швейцаріи и Нидерландовъ. Болѣе всего высельниковъ было, однакожъ, изъ Гессена и Швабіи. Сборнымъ мѣстомъ ихъ для отправленія въ Россію былъ Регенсбургъ. По прибытіи первой партіи въ Кронштадтъ, Екатерина милостиво привѣтствовала своихъ гостей въ Ораніенбаумѣ. Число первыхъ поселенцевъ къ 1770 г. составляло около 27,000 душъ или 8,000 семей; но послѣ Пугачевщины оставалось лишь съ небольшимъ 23,000 душъ или 5,500 семействъ[186]. Нынче всѣ жители колоній говорятъ по-русски, но въ быту сохраняютъ особенности своего происхожденія.
Преданія о Пугачевщинѣ до сихъ поръ живы между колонистами: «Когда я»,—писалъ намъ въ1860-хъ годахъ г. Пундапи, бывшій пасторъ колоніи Баратаевки, — «определился сюда лѣтъ сорокъ тому назадъ, нѣкоторые старожилы Шафгаузена разсказывали мнѣ про Пугачевщину и говорили, что тамъ стояли двѣ пушки, которыя потомъ отправлены были на Иргизъ». Отъ первыхъ же поселенцевъ идетъ преданіе, что при холмѣ, въ чертѣ
//181
Баратаевки, когда-то стояло войско, и теперь еще тамъ видны остатки укрѣпленій.
Недолго иностранцы, поселившіеся за Волгой, наслаждались спокойствіемъ. Уже въ 1771 году пришли изъ-за яицкихъ степей Киргизъ-кайсаки и опустошили двѣ верхнія колоніи. Слухъ о всеобщей неурядицѣ во время пугачевскаго бунта вызвалъ ихъ на новые грабежи: они повторили свой набѣгъ лѣтомъ 1774 г., но, возвращаясь, наткнулись близъ Яика на казаковъ и принуждены были бросить часть добычи и плѣнныхъ. 15-го августа, въ день Успенія, колонія Тонкошкуровка опять подверглась такому вторженію. Киргизы напали на нее въ то время, когда жители были въ церкви; многихъ перебили, другихъ потащили въ плѣнъ. Разбѣжавшіеся по лѣсамъ возвратились вечеромъ, но нашли свои дома разграбленными и отправились въ Покровскую слободу искать себѣ тамъ пристанища.
Черезъ нѣсколько дней послѣ этого набѣга, Державинъ взялся итти па Киргизовъ съ крестьянами, которыхъ онъ надѣялся набрать въ Малыковкѣ и другихъ селеніяхъ. По его желанію, князь Голицынъ обѣщалъ дать ему сверхъ того часть казаковъ изъ отряда Мансурова и 25 Бахмутскихъ гусаръ; наконецъ, капитанъ Вильгельми вызвался набрать для него 300 колонистовъ. Начальство надъ последними предполагалось поручить упомянутому выше Гогелю, также изъявившему готовность участвовать въ этой экспедиціи, которую Голицынъ, въ данной Державину бумагѣ, назвалъ «столь благороднымъ для общества дѣломъ».
21-го августа Державинъ выступилъ съ гусарами. На пути онъ долженъ былъ остановиться въ двухъ селахъ для совершенія казней. Князь Голицынъ отправилъ съ нимъ восемь колодниковъ, виновныхъ въ задержаніи курьера и отсылкѣ его къ Пугачеву. Главный изъ нихъ и былъ повѣшенъ въ томъ самомъ селѣ (Поселкахъ), гдѣ это случилось. Въ друтомъ селѣ (Сосновѣ) такому же наказанію подвергся самый виновный изъ солдатъ, оказавшихся убійцами Серебрякова.
Прибывъ въ Малыковку, Державинъ нашелъ ее еще подъ впечатлѣніемъ совершившихся тамъ недѣли за двѣ передъ тѣмъ ужасовъ. Когда тамъ провѣдали о приближеніи его съ частію
// 182
отряда Голицына, то обыватели, боясь заслуженнаго наказанія за предательство, схватили участниковъ въ убіеніи семейства Тишиныхъ и посадили ихъ подъ караулъ. Державинъ тотчасъ допросилъ ихъ и, по данной ему власти, приговорилъ къ смерти. Одинъ изъ нихъ принадлежалъ къ извѣстной впослѣдствіи купеческой фамиліи; это былъ Семенъ Сапожниковъ, который въ современныхъ актахъ поименованъ между экономическими крестьянами, поѣхавшими изъ Малыковки на встрѣчу къ бунтовщикамъ. Этою казнью Державинъ желалъ какъ можно сильнѣе подействовать на колебавшійся народъ, и потому, созвавъ всѣхъ обывателей села, обставилъ ее особенною торжественностью, о чемъ подробно разсказано въ его запискахъ[187]. Зачинщики были повѣшены, а 200 человѣкъ высѣчены плетьми.
Затѣмъ, по требованію Державина, въ Малыковкѣ набрано было 700 конныхъ вооруженныхъ ратниковъ съ обозомъ изъ ста телѣгъ. Во время остановки въ этомъ селѣ получено было имъ нѣсколько важныхъ бумагъ, въ томъ числѣ извѣстный циркуляръ новаго главнокомандующаго гр. Панина о мѣрахъ строгости для обузданія народа[188], потомъ разрѣшеніе П. Потемкина Державину пріѣхать въ Казань и два приказа кн. Голицына о производствѣ слѣдствій и казней въ селахъ. Въ одной изъ этихъ бумагъ князь повторялъ свое обѣщаніе прислать въ подкрѣплепіе 50 Яицкихъ казаковъ, но Державинъ не дождался ихъ и 30-го августа переправился черезъ Волгу. Действительно, надо было спѣшить: пока Державинъ шелъ въ степь, Киргизы еще разъ опустошили нѣсколько колоній: 28-го августа они въ числѣ 50—60 человѣкъ ворвались въ Тонкошкуровку, захватили всѣ табуны, увлекли до 200 несчастныхъ, большею частью женщинъ и дѣтей, — между-прочимъ, однакожъ, и католическаго патера. Объ этомъ Вильгельми на другой день писалъ Державину[189]; не знаемъ, получилъ ли тотъ во-время письмо его.
Остановись въ селеиіи Красный Яръ, на Иргизѣ, Державинъ
//183
написалъ Голицыну, что онъ «еще третьяго дня могъ бы съ Киргизъ-кайсаками имѣть дѣло, но сіи вѣтреные воры бѣгаютъ съ мѣста на мѣсто по степи и не даютъ наказать себя». Въ Красномъ Ярѣ сдѣлалъ онъ привалъ, чтобы добыть съ ѣстныхъ припасовъ и сождать крестьянъ, еще собиравшихся изъ нѣкоторыхъ селъ, а также казаковъ кн. Голицына. Что же касается допроса и наказанія виновныхъ, то онъ писалъ: «Алексѣевскихъ жителей мнѣ было пересѣчь некогда... Когда буду возвращаться то вашего сіятельства приказъ исполню. Малыковскіе жители, грабившіе приказчика Смирнова, разберутся также какъ я возвращуся, и что отъ нихъ отобрано будетъ, приказчику возвращу».
Въ колоніяхъ къ Державину присоединился Гогель, но безъ людей, которые нужны были дома для охраненія своихъ жилищъ и семействъ. Въ отрядѣ былъ еще офицеръ, поручикъ саратовскаго баталіона Зубрицкій. Все ополченіе состояло изъ 700 крестьянъ и 2 5 гусаръ; ни казаки, ни поджидаемые еще крестьяне во-время не явились. Оставя сотню крестьянъ на Иргизѣ для прикрытія тамъ селеній, Державинъ 1-го сентября выступилъ изъ Краснаго Яра и пошелъ степью, по направленію къ Узенямъ. Трое сутокъ подвигался отрядъ, не встрѣчая тѣхъ, кого искалъ. Только въ четвертый день, на разсвѣтѣ, завидѣли съ пригорка облако пыли, которое, какъ послѣ оказалось, скрывало болѣе тысячи Киргизовъ. Это было въ верховьяхъ рѣки Малаго Карамана. Державинъ тотчасъ раздѣлмъ своихъ гусаръ на два отряда и, поручивъ одинъ Гогелю, а другой Зубрицкому, велѣлъ имъ атаковать шайку съ фланговъ, а самъ, прикрывъ свою пушку и сдѣлавъ изъ обоза вагенбургъ, сталъ противъ центра. Завязалась стычка, и скоро Киргизы, бросая добычу, ударились въ бѣгство. На мѣстѣ осталось ихъ убитыми 48 человѣкъ, въ плѣнъ взято только шестеро («ибо», говорить Державинъ, «люди разгоряченные легче кололи, нежели брали въ плѣнъ»); по мнѣнію Державина, разбитая партія состояла изъ 1,000 человѣкъ, «и я бы всѣхъ не упустилъ», писалъ онъ, «если бъ воины мои были не мужики, и лошади были у нихъ, какъ у Киргизовъ, легкія». Но всего важнѣе было то, что у Киргизовъ отбито 811 колонистовъ, 20 покровскихъ
//184
Малороссіянъ и трое Русскихъ[190]. Нельзя описать радости освобожденныхъ: они на колѣняхъ благодарили своихъ избавителей, помогали другъ другу, подбирали вещи и складывали ихъ на телѣги. Люди, имущество и скотъ были поручены Гогелю для доставленія въ колоніи. Онъ повелъ также и плѣнныхъ Киргизовъ; часть взятыхъ лошадей отдана была гусарамъ. По прибытіи въ колоніи, Державинъ собралъ крейсъ-комиссаровъ и сдалъ имъ какъ освобожденныхъ людей, такъ и отбитый скотъ. Возвратившіеся колонисты нашли свои дома разграбленными, отчасти разоренными; все было пусто: даже спасшіеся отъ Киргизовъ люди разбѣжались и лишь понемногу приходили назадъ на свои пепелища. Набѣги Киргизовъ оставили по себѣ глубокіе слѣды въ восьми колоніяхъ по Большому Караману; онѣ много лѣтъ не могли сравняться съ другими, расположенными по Волгѣ. Чтобы оградить разоренный жилища отъ повторенія подобныхъ опустошеній, Державинъ разставилъ по колоніямъ посты и учредилъ разъѣзды изъ жителей. Съ того времени военная команда съ орудіями оставалась въ колоніяхъ до тѣхъ поръ, пока не была построена линія укрѣпленій отъ Оренбурга до Астрахани. Въ Тонкошкуровкѣ и Екатеринштадтѣ возведены были даже шанцы съ батареями. Однакожъ, хищные сосѣди не тревожили болѣе колонистовъ, которые уже просили было переселить ихъ на Кавказъ *.
Немедленно по возвращеніи въ колоніи, Державинъ написалъ къ Голицыну рапортъ объ успѣшномъ окончаніи своего предпріятія, прибавляя, что онъ готовъ былъ продолжать маршъ еще далѣе въ степь, за той киргизской партіей, которая шла впереди другихъ и успѣла увесть около 150 поселенцевъ; но онъ не могъ этого сдѣлать по большому числу отбитыхъ имъ плѣнныхъ, которые нуждались въ одеждѣ и пищѣ и были такъ измучены, что надо было везти ихъ на лошадяхъ. Наконецъ, Державинъ въ своемъ письмѣ къ князю Голицыну горячо хвалилъ своихъ сподвижниковъ, Гогеля и Зубрицкаго, особенно перваго, «яко болѣе всѣхъ при семъ случаѣ рачившаго и трудившагося».
//185
Не даромъ и въ колоніяхъ до сихъ поръ сохранилась память о Гогелѣ, какъ спасителѣ ихъ отъ Киргизовъ. Вѣроятно, ходатайство о немъ Державина не осталось безъ удовлетворенія: въ апрѣлѣ слѣдующаго года Вильгельми писалъ поэту: «Итакъ, Гогель въ Полыпѣ и не доволенъ 2,000 руб.; боюсь, что жалобы не принесутъ ему никакой пользы». Рапортъ свой Державинъ отправилъ къ князю Голицыну съ Герасимовымъ, прося, для поощренія друтихъ крестьянъ, наградить его званіемъ мѣщанина. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ послалъ къ князю и двухъ оставшихся въ живыхъ плѣнныхъ Киргизовъ (прочіе умерли отъ рань), которые показывали, что товарищи ихъ сдѣлали набѣгъ безъ вѣдома хана, по наущенію киргизскаго владельца Короная.
Какъ извѣстіе объ этомъ успѣхѣ порадовало князя Голицына, видно изъ отвѣта его Державину (отъ 7-го сентября):
«Я не въ состояніи описать моего удовольствія, получа вашъ рапортъ, въ которомъ нашелъ, что вы надъ Киргизъ-кайсаками одержали совершенную побѣду, освободя отъ неволи болѣе осьмисотъ несчастныхъ колонистовъ, которые были въ оковахъ. Однимъ словомъ, чрезъ хорошее ваше учрежденіе совсѣмъ привели вы тамошній край въ спокойствіе и безопасность. Признаться должно, что ваша побѣда не столь велика бы была, когда бы вы имѣли команду военныхъ людей, но тѣмъ болѣе пріобрѣли вы себѣ чести, одержавъ побѣду такими людьми, которые ни образа нашей битвы, ни малѣйшей привычки не имѣютъ. За все сіе приношу вамъ искреннее мое благодареніе, равно какъ и соучаствовавшимъ съ вами: г. Гогелю и поручику Зубрицкому, a командѣ вашей вы объявите, что безъ награжденія не останется. Я же спѣшу о столь достохвальныхъ вашихъ подвигахъ донести главнокомандующему, г. генералъ-аншефу и трехъ россійскихъ орденовъ кавалеру графу П. И. Панину»[191] и т. д.
//186
Въ тотъ же день кн. Голицынъ, стоявшій тогда на луговой сторонѣ Волги, въ селѣ Широкомъ Буеракѣ, поспѣшилъ донести гр. Панину о подвигѣ Державина. Передавъ подробно содержаніе полуненнаго отъ него рапорта, генералъ ссылается на его отзывъ «о лютости киргизъ-кайсацкихъ тиранствъ въ иностранныхъ селеніяхъ». При этомъ князь Голицынъ выписываетъ слѣдующія слова Державина: «Какъ щедродарная рука премудрой нашей императрицы тщилась ихъ насаждать (т. е. насаждать колоніи), такъ варварство свирѣпствовало преобратить оныя въ пустыню. Кто охотникъ до просвѣщенія, тогьза-плачетъ, глядя на ученыхъ людей книги; кто домостроитель, тотъ потужитъ о сокрушеніи домоводства; а кто человѣкъ, тотъ содрогнется и возрыдаетъ, смотря на тѣла, по частямъ изорванныя и избіенныя, гдѣ и младенцы пощажены не были, которыхъ при одной колоніи Маріенталѣ собралъ я двадцать-восемь и предалъ погребенію»[192]. Далѣе Голицынъ приводить мнѣніё Державина, что Киргизъ-кайсаки дѣйствовали по наущенію Пугачева, «отъ котораго, по объявленію плѣнныхъ, присыланы были въ ихъ орду бѣглые изъ Татаръ съ Яику казаки».
Упомянувъ потомъ о засвидѣтельствованіи Державина въ пользу Гогеля и Зубрицкаго, князь Голицынъ такъ выражается: «Я, препоручая сихъ офицеровъ въ протекцію вашего сіятельства, за долгъ себѣ поставляю особливо рекомендовать начальника ихъ г. Державина, который, по его усердію и ревности къ службѣ ея императорскаго величества, удостоивается (т. е. становится достойнымъ) за свои подвиги монаршаго благоволенія». Гр. Панинъ, въ отвѣтѣ кн. Голицыну, приказалъ выразить Державину свою благодарность и обѣщалъ донести о немъ императрицѣ; но между тѣмъ до Панина уже начали доходить со стороны астрахаискаго губернатора наговоры на Державина по саратовской исторіи, которые должны были возбудить въ главнокомандующемъ предубѣжденіе противъ этого офицера. Изъ
//187
всѣхъ современныхъ свидѣтельствъ оказывается, что смѣлое предпріятіе Державина противъ Киргизъ-кайсаковъ было по справедливости одѣнено какъ начальствомъ его, такъ и окрестнымъ населеніемъ. Тотчасъ по возвращеніи его изъ степи, Вильгельми писалъ ему: «Благодареніе Богу и вамъ, что вы освободили нашихъ плѣнныхъ». Еще черезъ годъ опекунская контора сочла нужнымъ выразить ему свою благодарность за спасеніе столькихъ людей и имущества, «о чемъ», прибавлено въ бумагѣ, «и канцелярія опекунства иностранныхъ (центральное учрежденіе, въ вѣдѣніи котораго находилась контора) давно уже увѣдомлена». Дѣло съ Киргизъ-кайсаками распространило извѣстность Державина: о немъ услышалъ Суворовъ; яицкій комендантъ Симоновъ особымъ письмомъ выразилъ желаніе сблизиться съ Державинымъ: «слыша» писалъ онъ, «отъ всѣхъ бывшихъ здѣсь генераловъ объ отличныхъ вашихъ свойствахъ, касательныхъ до совершенной похвалы, полагалъ я въ сердцѣ моемъ всегда обязанность, чтобъ удостоиться вашего знакомства»[193]:
Несмотря, однакожъ, на общія похвалы себѣ, которыя слышалъ Державинъ, добрыя отношенія его къ начальствующимъ лицамъ должны были измѣниться, въ слѣдствіе назначенія графа П. Панина. Но прежде нежели перейдемъ къ изложенію обстоятельствъ этой перемѣны, взглянемъ на послѣднія порученія, возложенныя на Державина княземъ Голицынымъ.
25-го августа Пугачевъ былъ окончательно разбитъ настигнувшимъ его полковникомъ Михельсопомъ при Черномъ Ярѣ, во 100 верстахъ за Царицыномъ. Сначала не знали, куда онъ бѣжалъ послѣ этого пораженія; кн. Голицынъ думалъ, что онъ направился вверхъ по луговой сторонѣ Волги. Узнавъ потомъ о бѣгствѣ его къ Узенямъ, генералъ просилъ Державина послать туда «вѣрныхъ подлазчиковъ»: «теперь», писалъ онъ, «предстоите намъ случай совсѣмъ его сокрушить.....я на васъ полную надежду возлагаю, что вы не пропустите всего того, что можетъ служить къ пользѣ нашего предпріятія». Самъ онъ шелъ на Иргизъ,
//188
съ тѣмъ чтобъ оттуда итти къ Яицкому городку, и назначилъ Державину свиданіе въ селѣ Красномъ Ярѣ.
Въ распоряженіи Державина оставались еще малыковскіе крестьяне, съ которыми онъ ходилъ въ степь. Выбравъ изъ нихъ сто самыхъ надежныхъ, онъ рѣшился отправить ихъ какъ будто для преслѣдованія Киргизовъ, а въ самомъ дѣлѣ съ тѣмъ, чтобы они, приставъ къ шайкѣ Пугачева, старались поймать его. Князь Голицынъ одобрилъ этотъ планъ, и передъ выступленіемъ съ своимъ корпусомъ изъ Краснаго Яра, 9-го сентября, отдалъ приказъ, въ которомъ между прочимъ было упомянуто, что команда поручика Державина тронется за часъ до корпуса, т. е. въ 4 часа утра, и будеть «патрули свои посылать по сторонамъ, открывая землю сколько можно далѣе и болѣе»[194]. Чтобы возвысить духъ крестьянъ и предупредить всякое покушеніе къ измѣнѣ, онъ приказалъ имъ въ полночь собраться въ лѣсу, и поставивъ въ ихъ кругь священника съ евангеліемъ на налоѣ, привелъ ихъ къ присягѣ, а чтобы подѣйствовать на нихъ и страхомъ, совершилъ тутъ же казнь надъ преступникомъ: именно повѣсилъ того изъ убійцъ Тишина, который въ свое время успѣлъ скрыться и избѣгнулъ казни, постигшей его сообщниковъ въ Малыковкѣ. Для обезпеченія себя въ вѣрности посылаемыхъ крестьянъ, Державинъ взялъ у нихъ женъ и дѣтей въ залогъ, а въ поощреніе далъ имъ, съ разрѣшенія князя, по пяти рублей на каждаго. Крестьяне подъ присягою обѣщали употребить всѣ усилія, чтобы привести Пугачева живого или мертваго, и отправились нодъ начальствомъ избраннаго ими же старшины. Вслѣдъ за ними, рано утромъ 10-го сентября, князь съ своимъ корпусомъ пошелъ къ Яицкому городку, чтобы въ случаѣ нападенія защитить это открытое мѣсто; Державинъ же съ остальными крестьянами остался на Иргизѣ, въ слободѣ Мечетной, съ тѣмъ чтобы, по порученію Голицына, наблюдать за всѣми по этой рѣкѣ лежащими селеніями. «Присутствіе ваше здѣсь», говорилъ князь, «за необходимое почитаю до тѣхъ поръ, пока не
//189
откроются точные замыслы самозванца». Кромѣ того, онъ поручалъ Державину постоянно имѣть свѣдѣнія отъ стороны Узеней и смотрѣть за всѣми командами, расположенными въ колоніяхъ, гдѣ еще было вовсе не спокойно: и послѣ пораженія Пугачева бродили еще бунтующія шайки, да и между колонистами являлись измѣнники.
15-го числа, разосланные по степи подзорщики возвратились, правда, не съ пустыми руками, но и не съ Пугачевымъ: они привели бывшаго при немъ полковникомъ заводскаго крестьянина Мельникова, который разсказалъ чрезвычайно важную новость: Пугачевъ былъ схваченъ своими сообщниками на Узеняхъ и увезенъ въ Яицкій городокъ для передачи бывшему тамъ отъ секретной комиссіи офицеру Маврину: посланный Державинымъ отрядъ опоздалъ двумя днями на мѣсто, гдѣ казаки связали самозванца. Извѣстіе о поимкѣ Пугачева подало Державину мысль немедленно увѣдомить объ этомъ счастливомъ событіи Потемкина.
Въ это самое время надъ головою нашего поэта стали собираться тучи. До сихъ поръ онъ по своей командировкѣ имѣлъ нѣсколько непріятныхъ столкновеній только съ мѣстными властями, всѣ же начальники показывали ему особенное расположеніе. Теперь онъ вдругъ увидѣлъ совсѣмъ другое со стороны новаго главнокомандующаго, съ которымъ еще не былъ въ непосредственныхъ сношеніяхъ.
ПРИЛОЖЕНИЕ КЪ ГЛАВѢ VI.
1. Изъ донесеній Павла Потемкина[195]. — 2-го августа 1774 года, на другой день по прибытіи въ Казань князя Голицына, П. С. Потемкинъ доносилъ императрицѣ: «Я уповаю, всемилостивѣйшая Государыня, что дѣла возьмутъ другой оборотъ... Весьма ослабно пекся губернаторъ[196] о соблюденіи города; по столько жъ слабо командиръ воинскій (князь Щербатовъ) пекся соблюсти пространство имперіи, въ которую теперь впустили злодѣя. Я съ отчаяніемъ нашелъ на такія обстоятельства, и не имѣя возможности помочь къ пользѣ дѣлъ и службы вашего величества, имѣю вѣчное
//190
сокрушеніе, что былъ въ числѣ (тѣхъ), кои не могли спасти Казань; хотя самъ Богъ свидѣтель, что я не щадилъ жизни моей, но сего не довольно было соблюсти городъ и поправить дѣла.
«Сердце мое обливается кровію отъ горести, всемилостивѣйшая Государыня, видѣть въ такой разстройкѣ дѣла. Множество причинъ стѣснилися къ произведенію зла, изъ коихъ первая есть лихоимство»...
2. 11-го августа: «О оборотахъ злодѣя имѣемъ здѣсь извѣстіе, что онъ, прошедши Саранскъ и Пензу и оставя варварства своего слѣды повсюду, обратился чрезъ Петровскъ на Саратовъ: я весьма опасаюсь, чтобы по несогласно тамошнихъ командировъ не удалось ему сорвать сей городъ до прибытія деташаментовъ Муфеля и гр. Меллииа, которые соединились въ Пензѣ и поспѣшаютъ настичь злодѣя. Но ежели, Боже сохрани, удастся ему въ Саратовѣ, то весьма усилится онъ ополченіемъ и людьми.
«Слабости правителей и мѣстъ суть виною, что злодѣй, будучи разбитъ, бѣжалъ какъ отчаянный и могъ вновь сдѣлаться сильнымъ. Въ Кокшайскѣ онъ перебрался чрезъ Волгу съ 50-ю человѣкъ, въ Цывильскѣ онъ былъ только во 150; въ Алатырѣ въ 500; въ Саранскѣ около 1,200, гдѣ досталъ пушки и порохъ, а въ Пензѣ и въ Саранскѣ набралъ болѣе 1,000 человѣкъ и умножилъ артиллерію и припасы. Такимъ образомъ, изъ бѣглеца дѣлается сильнымъ и ужасаетъ народъ. Я съ нетерпѣніемъ ожидаю извѣстій отъ полковника Муфеля и генералъ-майора Меллина, котораго усердіе и добрая воля къ службѣ вашего нмператорскаго величества достойны монаршаго воззрѣнія, ибо онъ прибыль въ Пензу и соединился съ Муфелемъ невѣроятнымъ образомъ скоро, и ничего больше не желаетъ какъ только чтобъ настичь злодѣя».
3. Изъ донесенія князя Голицына отъ 4-го августа изъ Казани: «Нижегородскій губернаторъ Ступищинъ увѣдомляетъ, что самозванецъ по всѣмъ своимъ слѣдамъ оставилъ возмутителей, кои удачно въ томъ и успѣваютъ, подходя изъ нихъ нѣкоторые и къ Нижнему верстахъ въ 15-ти.
«Синбирскій комендантъ писалъ, что въ Саранскѣ дворовые люди и крестьяне, помѣщиковъ своихъ разграбя, самопроизвольно къ Пугачеву пристаютъ по большей части отъ пьянства и что самозванецъ обѣщаетъ каждому по 100 р. на мѣсяцъ и вѣчную волю, ослушниковъ же лишаетъ жизни.
4. Рапортъ графа Меллина князю Щербатову отъ 2-го августа изъ Саранска: «Удивительно миѣ, что не только крестьяне, но и священническіе, монашескіе и архимандритскіе чины дѣлаютъ всему государству возмущеніе, возмущая чувственный и нечувствеиный народъ, тѣмъ поминая въ небытность уже его злодѣйское варварское имя въ службѣ Божіей при литургіяхъ и молебнахъ, которое уже св. Синодомъ на анаѳемѣ проклято, что учинено здѣсь архимандритомъ Александромъ... Дворянство и купечество и всѣ обыватели въ Саранскѣ никакого сопротивленія съ злодѣемъ не дѣлали».
//191