ПУГАЧЕВЩИНА. ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВЪ КАЗАНИ.
(1773—1774.)
//
1.БИБИКОВЪ. ПОСТУПЛЕНIЕ ВЪ СЕКРЕТНУЮ КОМИССIЮ.
Грозная общественная буря, глубоко потрясшая всѣ слои населенія обширной части Русскаго государства, вовлекла въ вызванную ею борьбу и нашего въ то время тридцатилѣтняго поэта. Обогативъ его многостороннимъ опытомъ и плодотворнымъ непосредственнымъ знакомствомъ съ русскимъ народомъ и Россіей, эта тревожная эпоха окончательно вывела его изъ прежняго скромнаго положенія, изъ темной неизвѣстности, и проложила ему путь къ первымъ успѣхамъ въ службѣ и литературѣ.
Въ исходѣ сентября 1773 года въ Петербургѣ праздновалось бракосочетаніе великаго князя Павла Петровича съ Дармштадтскою принцессой Наталіей Алексѣевной. Въ то самое время при дворѣ начались смутные толки о волненіяхъ на юго-востокѣ Россіи и о виновникѣ ихъ, Пугачевѣ. 15-го сентября комендантъ Яицкаго городка (ныпѣ Уральска) Симоновъ писалъ, что этотъ Донской казакъ скитается въ степи по направленію къ сызранской дорогѣ. Затѣмъ стали приходить извѣстія о быстромъ возрастами его толпы и взятіи имъ, одной за другою, крѣпостей по рѣкѣ Яику, почти до Оренбурга. 5-го октября наконецъ онъ сталъ подъ самымъ этимъ городомъ, и съ тѣхъ поръ цѣлые полгода осаждалъ его. Со вступленія на престолъ Екатерины II являлось въ разныхъ мѣстахъ уже нѣсколько обманщиковъ, выдававшихъ себя за Петра III, но ни одинъ изъ нихъ не имѣлъ успѣха; къ Пугачеву же толпами приставали недовольные Яицкіе казаки, между которыми, въ слѣдствіе злоупотребленій мѣстнаго начальства, давно уже происходили безпорядки. Посланный противъ самозванца
// 88
въ октябрѣ мѣсяцѣ генералъ Каръ, при недостаточности бывшихъ въ распоряженіи его силъ, не могъ ничего сдѣлать, сбирался въ Петербургъ для объясненія съ Военной коллегіей и кончилъ тѣмъ, что подъ предлогомъ болѣзни позорно уѣхалъ въ Москву[64]. Императрица въ негодованіи поспѣшила уволить Кара отъ службы и на мѣсто его избрала генералъ-аншефа Бибикова*.
Окончивъ съ блестящимъ успѣхомъ усмиреніе польскихъ конфедератовъ, Бибиковъ (какъ онъ думалъ, въ слѣдствіе чьей-то интриги, можетъ-быть гр. 3. Г. Чернышева, президента Военной коллегіи), получилъ было повелѣніе отправиться въ турецкую армію подъ начальство нерасположеннаго къ нему Румянцова, и такимъ образомъ изъ главнокомандующаго долженъ былъ сделаться корпуснымъ генераломъ. Онъ однакожъ безропотно принялъ это назначеніе, собирался въ Молдавію и только выпросилъ позволеніе пріѣхать передъ тѣмъ на короткое время въ Петербургъ. Здѣсь онъ и находился, когда императрица увидѣла въ немъ надобность для усмиренія Пугачева. Державинъ, со словъ сына Бибикова[65], разсказываетъ, что она объявила Александру Ильичу новое назначеніе, подойдя къ нему съ особенною привѣтливостью, на придворномъ балѣ, и что Бибиковъ смѣло отвѣчалъ государынѣ словами народной пѣсни:
Сарафанъ ли мой, дорогой сарафанъ!
Вездѣ ты, сарафанъ пригожаешься,
А не надо, сарафанъ, и подъ лавкой лежишь.
29-го ноября ему дана была подробная инструкція въ рескриптѣ, писанномъ самою государыней. Съ званіемъ главнокомандующаго ему были предоставлены самыя обширныя полномочія, и въ распоряженіе его отданы въ неспокойныхъ мѣстностяхъ всѣ духовныя, военныя и гражданскія власти. Онъ долженъ былъ на первый случай ѣхать прямо въ Казань и дождаться
// 89
тамъ войскъ, отправляемыхъ Военной коллегіей, а между тѣмъ ознакомиться на мѣстахъ съ положеніемъ дѣлъ и, созвавъ казанское дворянство, стараться возбудить его къ патріотическимъ пожертвованіямъ и подвигамъ. Для вразумленія народа ему данъ былъ особый печатный манифестъ съ повелѣніемъ распространять его «между толпами бунтовщиковъ и въ ихъ окрестностяхъ»[66].
Не даромъ Екатерина въ своемъ рескриптѣ назвала Бибикова «истиннымъ патріотомъ». Въ тогдашнемъ русскомъ обществѣ мало было людей съ такимъ пониманіемъ своихъ обязанностей, съ такимъ высокимъ образованіемъ и благороднымъ образомъ мыслей. Не любя внѣшняго блеска, ненавидя лесть, онъ дорожилъ однимъ существеннымъ и всегда служилъ дѣлу, а не лицамъ. Екатерина II, хотя по разнымъ причинамъ и не особенно благоволила къ нему, однакожъ въ опасныхъ случаяхъ умѣла имъ пользоваться. Такъ на другой годъ послѣ своего воцаренія она послала его въ Казань для усмиренія бунта крестьянъ на уральскихъ заводахъ (такъ называемой Дубинщины), и онъ при этомъ дѣйствовалъ съ такимъ благоразуміемъ, человѣколюбіемъ и знаніемъ народа, что достигъ цѣли безъ кровопролитія: тысячи виновиыхъ были пощажены, и только двадцать человѣкъ зачинщиковъ сосланы. Конечно воспоминаніе о тогдашнихъ его распоряженіяхъ имѣло вліяніе на императрицу въ новомъ ея выборѣ. При учрежденіи въ Москвѣ комиссіи для сочиненія проекта новаго уложенія, Бибиковъ, избранный сначала депутатомъ отъ костромскаго дворянства, былъ назначенъ императрицею, изъ числа трехъ кандидатовъ, маршаломъ собранія. Какъ военачальникъ, Бибиковъ, дѣйствуя въ Польшѣ противъ конфедератовъ, успѣлъ обратить на себя вниманіе перваго полководца того времени,
//
Фридриха II, который собственноручнымъ письмомъ звалъ его къ себѣ. Но въ жизни Бибикова есть черты, ставящія его еще выше какъ человѣка. Такъ, не слѣдуя примѣру своего бывшаго начальника Румянцева, который въ семилѣтнюю войну не отдавалъ ему должной справедливости, Бибиковъ въ польскую кампанію особенно отличалъ своего подчиненнаго Суворова и испросилъ ему награду (орденъ Александра-Невскаго), которой самъ еще не имѣлъ[67]. Замѣчательно, что Бибиковъ, какъ и гр. Панинъ не одобрялъ раздѣла Польши. Посреди своей политической деятельности онъ занимался и литературою. Владѣя языкомъ лучше большей части современныхъ ему русскихъ вельможъ (какъ доказываютъ его письма), Бибиковъ между прочимъ перевелъ знаменитую въ свое время поэму Фридриха II о военномъ искуствѣ[68]. Здѣсь не мѣсто останавливаться на другихъ его заслугахъ и обстоятельствахъ его жизни. Замѣтимъ только, что о любви Бибикова къ просвѣщенію свидѣтельствуетъ также школа для унтеръ-офицеровъ изъ дворянъ, учрежденная имъ при Измайловскомъ полку, къ которому онъ самъ принадлежалъ. Въ характерѣ его были два не легко совмѣстимыя качества: мучительная заботливость, не дававшая ему покоя, и рядомъ съ нею веселость, шутка, соединенный съ хладнокровіемъ, позволявшимъ ему всегда владеть собою. Таковъ былъ человѣкъ, который на 45-мъ году жизни (онъ былъ ровесникъ Екатерины) долженъ былъ начать борьбу съ дерзкимъ бродягой, угрожавшимъ спокойствію всего государства.
При назначеніи Бибикова главнокомандующимъ, ему между-прочимъ поручены были и слѣдственныя дѣла о сообщникахъ
// 91
Пугачева; для этого къ нему командированы капитанъ Лунинъ, служившій при немъ еще въ Польшѣ, и два офицера гвардіи по собственному его выбору. Они должны были, подъ его предсѣдательствомъ, составить въ Казани слѣдственную комиссію (подъ имёнемъ секретной) и исполнять его порученія. Слухъ объ этомъ пробудилъ честолюбіе Державина, который давно тяготился однообразіемъ вседневной строевой службы и не могъ надѣяться участвовать въ походѣ, такъ какъ гвардіи тогда на войну не посылали, а чтобы ѣхать въ армію волонтеромъ, у него недоставало средствъ. Итакъ, узнавъ о предоставленномъ Бибикову выборѣ офицеровъ, Державинъ захотѣлъ попытать счастія. Не бывъ лично знакомь съ генераломъ, но наслышавшись о его достоинствахъ, онъ рѣшился, безъ всякаго посторонняго посредничества, представиться ему. Это былъ одинъ изъ тѣхъ смѣлыхъ поступковъ въ жизни Державина, которые не разъ выводили его изъ затруднительныхъ обстоятельствъ и давали направленіе дальнѣйшей судьбѣ его. Явясь къ Бибикову въ первыхъ числахъ декабря 1773 года, Державинъ объяснилъ ему, что будучи уроженцемъ Казани и довольно хорошо зная ту сторону, онъ предлагаетъ свои услуги. Бибиковъ отвѣчалъ, что къ сожалѣнію не можетъ исполнить его желанія, потому что уже выбралъ двухъ извѣстныхъ ему офицеровъ (это были капитанъ-поручикъ Семеновскаго полка Савва Ивановичъ Мавринъ и Измайловскаго—подпоручикъ Собакинъ)[69]; однакожъ генералъ вступилъ въ разговоръ съ развязнымъ прапорщикомъ, и, какъ вскорѣ оказалось, почувствовалъ къ нему расположеніе. Вечеромъ того же дня Державинъ, котораго очень огорчила неудача, съ удивленіемъ прочиталъ въ полковомъ приказѣ, что долженъ опять явиться къ генералъ-аншефу Бибикову. При вторичномъ свиданіи ему было приказано: черезъ три дня быть готовымъ къ отъѣзду.
Мы видѣли, что въ молодые годы Державина судьба свела
//
его съ И. И. Шуваловымъ; теперь она приближала его къ другому знаменитому современнику высокихъ качествъ. Это новое сближеніе могло сдѣлаться многозначительнымъ для будущности нашего поэта. Между нимъ и просвѣщеннымъ начальникомъ установились въ короткое время самыя дружелюбный отношенія, который служатъ къ чести того и другого; къ сожалѣнію, смерть скоро положила конецъ поприщу Бибикова.
О деятельности Державина во время Пугачевщины дошли до насъ самыя подробный свѣдѣнія, основанныя не только на запискахъ его, но и на современной событіямъ офиціальной и частной его перепискѣ, на журналѣ, тогда же веденномъ имъ, и разныхъ черновыхъ бумагахъ его руки, а также и на друтихъ подлинныхъ документахъ, хранящихся въ архивахъ. Поэтому мы имѣемъ всѣ средства для повѣрки показаній, встрѣчающихся въ его запискахъ; но одно уже добросовѣстное сбереженіе всѣхъ его бумагъ отъ этой эпохи служитъ доказательствомъ, что ему нечего было опасаться самаго мелочного анализа дѣйствій его со стороны любопьггнаго потомка, и надобно сказать безпристрастно, что Державинъ съ честію выдерживаетъ такой анализъ. Конечно, въ его поступкахъ и за это время легко замѣтить ошибки и увлеченія, общія впрочемъ всѣмъ участвовавшимъ въ тогдашнихъ правительственныхъ расноряженіяхъ, но мы не найдемъ въ его поведеніи ничего, что бы могло бросить тѣнь на его честность и правдивость.
Въ Петербургѣ Державинъ случайно узналъ, что во Владимірскомъ гренадерскомъ полку, который стоялъ при Ладожскомъ каналѣ и долженъ былъ также отправиться въ Казань, некоторые недовольные солдаты сбирались положить оружіе передъ Пугачевымъ. Державинъ, находя, что въ тогдашнее смутное время нельзя было оставлять такого обстоятельства безъ вниманія, разсказалъ объ этихъ толкахъ Бибикову. Тотъ счелъ нужнымъ предписать начальствамъ тѣхъ губерній, гдѣ войска должны были проходить, чтобы за солдатами названнаго полка строго наблюдали. Распоряженіе это было не напрасно: по пріѣздѣ въ Казань Бибиковъ, по свидетельству Державина, получилъ отъ нижегородскаго губернатора Ступишина донесеніе, что между
// 93
гренадерами Владимірскаго полка действительно были злоумышленники, но что они уже наказаны.
2. ПРИБЫТІЕ ВЪ КАЗАНЬ. УСПѢХИ ПУГАЧЕВА.
По распоряженію главнокомандующего, согласно съ данными ему приказаніями, избранные имъ въ «секретную комиссію» офицеры должны были, еще прежде него, ѣхать въ Казань. Вслѣдъ за другими пустился въ путь и Державинъ. Между Петербургомъ и Москвой его обогналъ самъ Бибиковъ, выѣхавшій 9-го декабря. Онъ везъ съ собою помянутый манифестъ, напечатанный при сенатѣ въ 1200 экземплярахъ. Этотъ самый манифестъ положено было перепечатать въ Москвѣ церковными буквами. Для этого, а также для распоряженій объ отправкѣ бывшихъ тамъ полковъ къ Казани, Бибиковъ пробылъ въ Москвѣ четыре дня отъ (14-го до 18-го декабря). Здѣсь въ то время еще не вполнѣ изгладились слѣды моровой язвы, и недавно успокоившаяся чернь волновалась опять, съ явнымъ сочувствіемъ къ самозванцу.
Такимъ образомъ Державинъ пріѣхалъ въ Казань ранѣе Бибикова. Назначеніе полководца, памятнаго въ этомъ краю по своей дѣятельности во время бывшихъ тамъ за десять лѣтъ передъ тѣмъ волненій, произвело на мѣстныхъ жителей самое благопріятное впечатлѣніе. При одномъ извѣстіи о скоромъ его прибытіи многіе Казанцы, отъ страха удалившіеся, стали возвращаться въ городъ. Совсѣмъ другого рода молву готовили себѣ нѣкоторые изъ подчиненныхъ Бибикова. Старшимъ офицеромъ секретной комиссіи былъ Лунинъ. Вотъ что писалъ о немъ въ частномъ письмѣ архимандритъ Платонъ Любарскій[70]: «На сихъ дняхъ прибылъ сюда г. капитанъ Лунинъ съ канцеляріею
// 94
и командою для строжайшаго по оренбургскимъ дѣламъ слѣдствія; для комиссіи и содержанія секретныхъ колодниковъ занялъ онъ насильно семинарію и тѣмъ насъ не мало утѣснилъ, да чуть ли и совсѣмъ скоро не выживетъ. Онъ не смотритъ ни на какія привилегіи и состоянія». Державинъ также говорить въ своихъ запискахъ, что прибывшіе въ Казань офицеры, какъ люди зажиточные, имѣвшіе тамъ много знакомыхъ, а иные и родственниковъ, шумно встрѣчали наступившіе святки; онъ же, напротивъ, жилъ уединенно въ домѣ своей недостаточной матери, пользуясь случаями, чтобы отъ крестьянъ, пріѣзжавшихъ изъ его «деревнишекъ» съ оренбургскаго тракта, разузнавать о движеніи злодѣйскихъ шаекъ и расположеніи умовъ въ народѣ.
Наконецъ, въ ночь съ 25-го на 26-е декабря, т. е. на второй праздникъ Рождества, прибыль въ Казань и самь главнокомандующій. Пріѣздъ его окончательно успокоилъ городъ: всѣ стали вѣрить, что опасность совершенно миновалась и что «благоразуміе и храбрость героя», какъ выразился тотъ же Платонъ, скоро положатъ конецъ мятежу. Такое ослѣпленіе жителей Казани продолжалась почти до самаго разгрома этого города Пугачевымъ. Между тѣмъ у Бибикова еще не было войска: оно начало приходить только 29-го числа, и медленность, съ какою полки собирались, крайне тревожила его при безпрерывно получаемыхъ извѣстіяхъ объ усиленіи Пугачева и распространеніи грознаго мятежа. Безпокойство нетерпѣливаго военачальника выражалось во всѣхъ его донесеніяхъ императрицѣ и письмахъ къ женѣ. «День и ночь работаю какъ каторжный», писалъ онъ къ послѣдней: «рвусь, надсаждаюсь и горю, какъ въ огнѣ адскомъ». Онъ ясно видѣлъ опасное положеніе края, не скрывалъ его отъ государыни и понималъ всю великость своей отвѣтственности. Конечно, самъ Пугачевъ былъ въ то время еще далеко: овладѣвъ всѣми крѣпостями между Яицкимъ городкомъ и Оренбургомъ, онъ осаждалъ оба эти важные пункта. Но шайки его разливались все выше и выше по Волгѣ и прилегающимъ къ ней съ востока областямъ. Неистовыя толпы врывались въ села и города, и устрашенные жители принимали ихъ съ покорностью. Буйные Башкирцы, поднявшись поголовно, производили грабежи
// 95
и убійства въ селеніяхъ и на заводахъ, и окружили Уфу; Калмыки также взбунтовались. Но особенно тревожило Бибикова своеволіе черни, которая не только не сопротивлялась самымъ ничтожнымъ шайкамъ, но шла толпами на встрѣчу Пугачеву. Въ то же время воеводы и вообще мѣстныя власти искали спасенія въ бѣгствѣ. «Гарнизоны», писалъ Бибиковъ женѣ, «никуда носа не смѣютъ показать, сидятъ по мѣстамъ какъ сурки и только что рапорты страшные присылаютъ». По плану Бибикова, войска должны были со всѣхъ сторонъ сходиться къ Казани, — изъ Тобольска, Малороссіи, Польши, даже изъ Петербурга, — чтобы потомъ, подъ собственнымъ его главнымъ начальствомъ, итти къ Оренбургу и не дать Пугачеву проникнуть, съ одной стороны во внутреннія губерніи, а съ другой—въ сѣверовосгочный край, гдѣ онъ могъ соединиться съ Башкирцами и заводскими крестьянами.
3. ПОСЫЛКА ВЪ САМАРУ. ВОЗЗВАНІЕ КЪ КАЛМЫКАМЪ.
Черезъ два дня по пріѣздѣ Бибикова въ Казань Державинъ отправился къ нему вечеромъ, и разсказавъ о разъѣзжающихъ вокругъ города шайкахъ, напомнилъ ему, что пора начать действовать: «Знаю», возразилъ съ нѣкоторой досадой Бибиковъ: «но что дѣлать? войскй еще не пришли». Конечно, онъ не нуждался въ нодобномъ напоминаніи, и самъ не терялъ времени. Тотчасъ по прибытіи въ Казань онъ видѣлся съ престарѣлымъ и больнымъ губернаторомъ Фонъ-Брантомъ, который уѣхалъ было въ Козьмодемьянскъ, но вернулся, услышавъ о скоромъ прибытіи новаго главнокомандующаго. Потомъ разосланъ былъ съ нарочными въ назначенныя мѣста привезенный Бибиковымъ манифестъ.
Между тѣмъ пришло извѣстіе, что 25-го декабря, въ самый день Рождества, Самарой овладѣла толпа мятежниковъ, которую жители и духовенство встрѣтили съ колокольнымъ звономъ, съ крестами, съ хлѣбомъ и солью, какъ прежде въ крѣпостяхъ по Яику встрѣчали самого Пугачева. Получивъ донесеніе о томъ, главнокомандующій послалъ въ Симбирскъ приказаніе майору
// 96
Муфелю и подполковнику Гриневу очистить Самару. Для производства же тамъ слѣдствія онъ рѣшился употребить Державина. 29-го декабря, т. е. на другой день послѣ приведеннаго разговора, генералъ въ присутствіи собранныхъ у него дворянъ, подошелъ къ этому офицеру и тихо сказалъ ему: «Вы отправляетесь въ Самару; сейчасъ же возьмите въ канцеляріи бумаги и ступайте». Державинъ принужденъ былъ уѣхать такъ поспѣшно, что едва могъ наскоро проститься съ матерью.
Зачѣмъ онъ ѣхалъ, было ему самому неизвѣстно. Бибиковъ, передавая ему свое приказаніе, такъ таинственно взглянулъ на него, что онъ готовился уже на вѣрную гибель. Подробности порученія были изложены въ двухъ запечатанныхъ пакетахъ, которые онъ долженъ былъ открыть не прежде какъ удалясь на тридцать верстъ отъ Казани. Изъ нихъ оказалось однакожъ, что дѣло было не такъ страшно, какъ онъ думалъ: ему предписывалось ѣхать въ Симбирскъ, тамъ присоединиться къ Гриневу и вмѣстѣ съ нимъ итти на освобожденіе Самары, а между тѣмъ наблюдать, въ какомъ состояніи находятся войска, во всемъ ли они исправны и каковъ духъ офицеровъ. Пушкинъ справедливо замѣчаетъ, что Бибиковъ сначала сомнѣвался въ духѣ своего войска. По бывшимъ уже случаямъ измѣны онъ сталь недовѣрчивъ и обѣщалъ государынѣ строго преслѣдовать «недостойныхъ военнаго званія людей». По освобожденіи Самары Державинъ долженъ былъ отыскать виновныхъ въ сдачѣ города, и зачинщиковъ отправить скованными въ Казань, менѣе виновныхъ наказать плетьми, а о тѣхъ, которые действовали по страху, донести, представивъ и самыя показанія ихъ.
Любопытны разсказываемыя поэтомъ подробности проезда его до Симбирска, куда онъ прибылъ 30-го декабря: по словамъ его, въ народѣ замѣтенъ былъ духъ злоумышленія; мѣстами не хотѣли ему давать и лошадей, такъ что онъ долженъ былъ требовать ихъ приставя пистолетъ къ горлу старосты. Не доѣзжая верстъ пять до Симбирска, онъ увидѣлъ крестьянъ, которые, но распродажѣ въ городѣ своихъ товаровъ, возвращались порожнёмъ. Желая отъ нихъ узнать, въ чьихъ рукахъ находится Симбирскъ, онъ приказывалъ стоявшему у него на
// 97
запяткахъ слугѣ остановить какого-нибудь мужика. Когда же тотъ, какъ человѣкъ вялый и непроворный, не рѣшался на это, то Державинъ положилъ его на свое мѣсто въ повозку, а самъ, ставъ на запятки и притворись дремлющимъ, схватилъ одного изъ встрѣчныхъ: отъ него онъ услышалъ, что въ Симбирскѣ есть военные люди, но что они ходятъ не въ солдатскихъ мундирахъ, а въ крестьянскомъ платьѣ и собираютъ по городу шубы. Это обстоятельство заставило Державина подозрѣвать, не взятъ ли Симбирскъ Пугачевцами. Одно только показаніе, что у всѣхъ тамошнихъ солдатъ ружья со штыками, успокоило его, потому что бунтовщики не могли имѣть штыковъ. Итакъ онъ въѣхалъ въ Симбирскъ. Это было уже часу въ 10-мъ вечера. Воевода объявилъ , что Гриневъ съ своею командой уже часа за два передъ тѣмъ выступилъ по самарской дорогѣ для соединенія съ Муфелемъ. Державинъ поспѣшилъ нагнать Гринева. Они нашли Самару уже занятою Муфелемъ, который еще 28-го числа выгналъ оттуда толпу, состоявшую изъ нѣсколькихъ тысячъ, большею частью Ставропольскихъ Калмыковъ и отставныхъ солдатъ. Толпа эта бѣжала въ пригородъ Алексѣевскъ, лежащій въ 25-ти верстахъ отъ Самары, выше по той же рѣкѣ.
Въ Самарѣ Державинъ узналъ, что когда къ городу приближалась злодѣйская шайка, то жители для переговоровъ съ нею посылали нарочныхъ и что въ этомъ особенно участвовали священники. Они, по его мнѣнію, заслуживали бы тотчасъ быть отосланными въ секретную комиссію; но чтобъ не дать повода обвинять правительство въ утѣсненіи вѣры, Державинъ въ рапортѣ Бибикову просилъ напередъ прислать въ Самару новыхъ священниковъ, а потомъ уже отослать прежнихъ куда слѣдуетъ. Въ отвѣтѣ на этотъ рапортъ Бибиковъ выразилъ ему свою признательность; предположеніе же Державина «о наказаніи пойманныхъ злодѣевъ для устрашенія прочихъ» главнокомандующій передалъ на разсмотрѣніе генералъ-майора Мансурова, которому поручено было охранять Самарскую линію[71]: ему между тѣмъ
// 98
Бибиковъ предписалъ важнѣйшихъ только преступииковъ повѣсить, «а другихъ пересѣчь, ибо всѣхъ казнить будетъ много».
Другое расноряженіе Державина было также одобрено его начальникомъ: чтобъ имѣть возможность вполнѣ удостовѣриться, можно ли полагаться на Гринева и его подчиненныхъ, Державинъ рѣшился прервать на нѣсколько дней самарское слѣдствіе и принять участіе въ походѣ подъ Алексѣевскую крѣпость, куда шелъ Гриневъ съ цѣлью прогнать укрывшуюся тамъ шайку. Это было выполнено удачно, и Державинъ, видѣвъ на дѣлѣ усердіе команды и ея начальниковъ, далъ о нихъ Бибикову самый похвальный отзывъ. Отсюда начались дружескія отношенія между Державинымъ и Гриневымъ[72].
Пригородъ Алексѣевскъ былъ почти весь населенъ отставными гвардейскими солдатами; нѣкоторые изъ нихъ были въ Невскомъ монастырѣ на погребеніи Петра III, и несмотря на то, тамошнее населеніе также поддалось обману. Чтобы дать примѣръ строгости, Державинъ, по приказанію Бибикова, велѣлъ, на церковной оградѣ передъ собраннымъ народомъ, пересѣчь плетьми виновныхъ солдатъ. Въ высшей степени мягкій человѣкъ, Бибиковъ видѣлъ необходимость, при тогдашнихъ чрезвычайныхъ обстоятельствахъ, действовать страхомъ и прибѣгать къ жестокимъ мѣрамъ. Смертныя казни и тѣлесныя кары для обузданія народа были въ общемъ планѣ распоряженій правительства; это необходимо имѣть въ виду при тѣхъ наказаніяхъ, которыя въ эту эпоху не разъ приходилось совершать и Державину.
Изъ-подъ Алексѣевска онъ вмѣстѣ съ Гриневымъ ходилъ и къ Красному Яру (верстахъ въ 15-ти оттуда, на рѣкѣ Соку), чтобы наказать Калмыковъ, которые, овладѣвъ Ставрополемъ, увезли оттуда начальниковъ, послѣ убитыхъ ими, и нѣсколько пушекъ. Разсѣявъ Калмыковъ и отнявъ у нихъ эти пушки, Гриневъ присоединился къ генералу Мансурову. По приказанію Бибикова Мансуровъ долженъ былъ отъ своего имени написать къ Калмыкамъ увѣщательное посланіе. Трудъ этотъ взялъ
// 99
на себя Державинъ. «Кто вамъ сказалъ», говорилось между прочимъ въ этомъ воззваніи, «что государь Петръ III живъ? Послѣ одиннадцати лѣтъ смерти его откуда онъ взялся? Но ежели бъ онъ и былъ живъ, то пришелъ ли бъ онъ къ казакамъ требовать себѣ помощи? Нѣтъ развѣ на свѣтѣ государей, друзей его и сродниковъ, кто бъ за него вступился, кромѣ бѣглыхъ людей и казаковъ? У него есть отечество, Голштинія, и свойственникъ, великій государь Прусскій, котораго вы ужасъ и силу, бывши противъ его на войнѣ, довольно знаете. Стыдно вамъ, Калмыкамъ, слушаться мужика, бѣглаго съ Дона казака Емельяна Пугачева, и почитать его за царя, который хуже васъ всѣхъ, для того что онъ разбойникъ, а вы всегда были люди честные[73]». Далѣе письмо убѣждаетъ Калмыковъ поспѣшить принести государыне повинную, потому что въ противномъ случаѣ всѣ погибнуть при первомъ появленіи ея войскъ.
Донося императрицѣ объ этомъ распоряженіи Бибиковъ представилъ ей и самое письмо, какъ заслуживающее особеннаго вниманія, при чемъ упомянулъ, что его сочинялъ «поручикь Державинъ», котораго онъ нарочно для того посылалъ въ Самару по его знакомству съ нравами и образомъ мыслей Ставропольскихъ Калмыковъ. Изъ такого отзыва можно заключить, что Бибиковъ былъ вполнѣ доволенъ редакціей Державина. Иное впечатлѣніе произвела она на императрицу, которая въ отвѣтѣ своемъ главнокомандующему замѣтила: «Письмо Мансурова къ Калмыкамъ такого слога, что онаго конечно не напечатаю[74]». Въ сущности Екатерина была непріятно поражена не слогомъ письма, который повидимому вполнѣ соотвѣтствовалъ его назначенію, а смысломъ нѣкоторыхъ выраженій, которыя могли показаться ей неуместными или безтактными. Сколько намъ извѣстно, тогда въ первый разъ на Державина было обращено вниманіе Екатерины II.
По возвращеніи въ Самару, онъ продолжалъ допрашивать жителей. Чтобы предупредить всякую огласку тайныхъ показаній
// 100
и дерзкихъ рѣчей, онъ долженъ былъ производить это слѣдствіе совершенно одинъ, даже безъ писца, такъ что ему приходилось самому записывать всѣ показанія: называя порученное ему дѣло «непріятною комиссіей», Державинъ конечно имѣлъ въ виду не только самое свойство его, но и тягость сопряженной съ нимъ механической работы. Самъ Бибиковъ, прося князя Вяземскаго прислать писцовъ, писалъ ему: «Нѣтъ возможности исправиться, и офицеры сами съ Зряховымъ» (секретаремъ тайной экспедиціи, присланнымъ также изъ Петербурга) «день и ночь пишутъ, потому что число колодниковъ умножается». Однакожъ и въ послѣдующее время командировки своей Державинъ оставался безъ писца. Окончивъ допросы и отправивъ важнѣйшихъ преступниковъ въ секретную комиссію, Державинъ въ Самарѣ дождался генерала Мансурова и потомъ возвратился въ Казань. Такъ кончилась первая его служебная поѣздка во время Пугачевщины.
Въ отсутствіи его, Бибиковъ получилъ отъ государыни приказаніе собирать свѣдѣнія о всѣхъ лицахъ, пострадавшихъ отъ мятежа, о захваченныхъ въ измѣнническую толпу и лишенныхъ жизни, о ихъ женахъ и дѣтяхъ. Оцѣнивъ распорядительность Державина и его способность къ письменнымъ дѣламъ, Бибиковъ поручилъ ему же составлять алфавитные списки, какъ всѣмъ главнымъ сообщникамъ Пугачева, такъ и лицамъ, отъ нихъ пострадавшимъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ возложилъ на него еще и другую работу—веденіе журнала всей дѣловой перепискѣ по бунту, съ описаніемъ и самыхъ мѣръ, принимаемыхъ къ прекращенію его. Сохранившаяся часть этого труда напечатана въ VІІ томѣ *.
4. ПОЖЕРТВОВАНІЕ КАЗАНЦЕВЪ. РѢЧЬ ДЕРЖАВИНА. ОТЪѢЗДЪ ЕГО.
Державинъ долженъ былъ также «возбуждать въ землякахъ своихъ ревность къ оборонѣ» и склонять ихъ къ образованiю на свой счетъ вооруженныхъ отрядовъ. Это было одною изъ обязанностей, возложенныхъ на Бибикова Екатериною: рескриптомъ 29-го ноября ему между-прочимъ было повелѣно созвать къ себѣ все въ Казани и въ окрестностяхъ ея находящееся
// 101
дворянство, и изобразивъ ему живыми красками опасное положеніе края, стараться подвигнуть это сословіе къ вооруженію части людей своихъ. Бибиковъ, при содѣйствіи Державина, умѣлъ въ короткое время съ большою ловкостью исполнить это щекотливое порученіе. Но ни Державинъ, ни впослѣдствіи Пушкинъ, излагая распоряженія Бибикова, не знали, что онъ въ этомъ случае буквально слѣдовалъ повелѣніямъ императрицы. Умолчалъ о томъ и сынъ его, который притомъ, — что очень странно, — въ запискахъ о службѣ Александра Ильича не сообщилъ данныхъ ему при его назначеніи рескриптовъ[75].
Черезъ предводителя дворянства всѣ мѣстные дворяне къ концу года были созваны въ городъ, и 29-го декабря происходило первое собраніе ихъ. Рано утромъ въ этотъ день по всѣмъ улицамъ Казани слышалось публичное чтеніе повѣстки отъ полиціи, чтобы всѣ горожане сходились въ соборъ, а потомъ, часу въ 10-мъ, раздался звонъ въ большой соборный колоколъ. Въ церкви прочитанъ былъ извѣстный манифестъ, привезенный главнокомандующимъ изъ Петербурга и послѣ молебна приглашены въ квартиру генерала всѣ дворяне, а съ ними и преосвященный Веніаминъ, тотъ самый, который впослѣдствіи навлекъ на себя несправедливое подозрѣніе въ измѣнѣ: при восшествіи на престолъ Екатерины II онъ занималъ архіепископскую кафедру въ Петербургѣ, а вскорѣ послѣ того (еще въ 1762 году) былъ нереведенъ въ Казань. На этомъ-то собраніи Бибиковъ подошелъ къ Державину и объявилъ ему приказаніе тот-часъ же ѣхать въ Самару. Оно было немедленно исполнено[76].
По отъѣздѣ Державина было новое собраніе дворянъ, 1-го января 1774 года. Бибиковъ обратился къ нимъ съ патріотическою рѣчью, въ которой, представивъ бѣдствія, ожидающія ихъ въ случаѣ ниспроверженія законнаго порядка, грозилъ наказаніемъ за измѣну, обѣщалъ награды за вѣрность и усердіе, и вызывалъ дворянство на содѣйствіе правительству. Рѣчь его произвела сильное
// 102
впечатлѣніе: собраніе съ большимъ одушевленіемъ приступило въ тоть же день къ общему между собою совѣщанію и единогласно опредѣлило выставить на свой счетъ вооруженный конный корпусъ, давъ по одному человѣку съ каждыхъ двухсотъ душъ. Опредѣленіе это было окончательно изготовлено уже 3-го января и тогда же препровождено къ главнокомандующему при письмѣ отъ имени дворянства всего Казанскаго уѣзда*.
Извѣстно, какъ Екатерина II оцѣнила это пожертвованіе: въ рескриптѣ на имя Бибикова, назвавъ себя «помѣщицей Казанской губерніи», она объявила, что слѣдуетъ примѣру дворянства и также даетъ по рекруту съ каждыхъ 200 душь въ тамошнихъ дворцовыхъ волостяхъ своихъ. Благодарность дворянства за эту милость, возбудившую общій восторгъ, взялся выразить Державинъ и написалъ рѣчь, обращенную къ государынѣ. Для выслушанія рѣчи дворяне, въ первыхъ числахъ февраля, приглашены были въ домъ губернскаго предводителя И. Д. Макарова, который и прочелъ ее передъ портретомъ Екатерины. Рѣчь эта, которую Державинъ въ одной изъ своихъ рукописей называетъ «первымъ опытомъ малыхъ своихъ способностей», тогда же была напечатана въ С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ. Въ ней поэтъ торжественнымъ тономъ, во вкусѣ Ломоносова, иногда съ истиннымъ одушевленіемъ, восхваляетъ дѣйствія императрицы въ тогдашнихъ трудныхъ обстоятельствахъ, начиная съ самаго назначенія Бибикова. «Величіе монарховъ», говорить онъ, «наипаче познается въ томъ, что они умѣютъ разбирать людей и употреблять ихъ во благовременіи: то и въ немъ (т. е. въ Бибиковѣ) не оскудѣваетъ ваше тончайшее проницаніе. На сей случай здѣсь надобенъ министръ, герой, судья, всенародный чтитель святыя вѣры. По прозорливому вашего императорскаго величества соизволенію, мы все сіе въ немъ видимъ, за все сіе изъ глубины сердецъ нашихъ любомудрой душѣ твоей восписуемъ благодареніе»[77]. Такія похвалы Бибикову были конечно искреннимъ выраженіемъ общаго о немъ мнѣнія, которое, какъ мы видѣли, давно уже утвердилось въ тамошнемъ краю. По поводу этихъ похвалъ, Бибиковъ, представляя
//103
рѣчь Екатеринѣ, оговорился такимъ образомъ: «Признаюсь, всемилостивѣйшая государыня, что претительно подносить сочиненіе, гдѣ дворянство почтило и меня хвалами, но всѣ сіи хвалы относятся, какъ къ главному источнику, къ вашему императорскому величеству. Дворянство же о поднесеніи сего убѣдительно меня просило»[78]. Въ заключеніи рѣчи Державинъ такъ выражается по поводу принятаго императрицею названія казанской помѣщицы: «Та, которая владычествуетъ нами, подражаетъ нашему примѣру… Признаёмъ тебя своею помѣщицею. Принимаемъ тебя въ свое товарищество. Когда угодно тебѣ, равняемъ тебя съ собою. Но за сіе ходатайствуй и ты за насъ у престола величества твоего» и т. д. Рѣчь была представлена императрицѣ при томъ же донесеніи, какъ и письмо къ Калмыкамъ; однакожъ сочинившій ее «казанскій дворянинъ» не былъ названъ по имени. Но рѣчь эта произвела совсѣмъ другое впечатлѣніе, чѣмъ то письмо: въ отвѣтѣ своемъ главнокомандующему императрица замѣтила, что «рѣчь, говоренная въ собраніи дворянскомъ, прямо благородными мыслями наполнена», и вслѣдъ затѣмъ присланъ былъ манифестъ, который повелѣно прочесть во всѣхъ церквахъ и положить въ архивѣ каждаго города въ нѣсколькихъ экземплярахъ. Это расноряженіе было вызвано тѣмъ, что нѣкоторые уѣзды послѣдовали примѣру Казанскаго; манифестъ относился и къ нимъ; въ Казани же и мѣщане приняли участіе въ составлений конныхъ отрядовъ.
Когда прибыль въ Казань этотъ манифестъ, Бибиковъ готовился уже къ отъѣзду, и не могъ дождаться собранія дворянъ (12-го марта), въ которомъ онъ былъ читанъ. По состоявшемуся тутъ опредѣленію предводитель дворянства Макаровъ препроводилъ по экземпляру этого манифеста, чрезъ нарочнаго, подполковника Бутлерова, при поздравительномъ письмѣ, какъ къ Бибикову, такъ и къ Державину, «какъ имѣвшему участіе въ полезныхъ опредѣленіяхъ казанскаго общества»[79].
// 104
Бибиковъ не имѣлъ причины долѣе оставаться въ Казани. Склонивъ дворянъ къ патріотическимъ пожертвованіямъ, дождавшись посланныхъ къ нему на подкрѣпленіе войскъ и направивъ ихъ по тремъ дорогамъ къ осажденному Оренбургу, главнокомандующий могъ считать свое дѣло въ Казани оконченнымъ. 7-го марта прибыль туда князь Щербатовъ; сдавъ ему дѣла, Бибиковъ на другой же день выѣхалъ по оренбургской дорогѣ, въ намѣреніи остановиться въ Кичуевскомъ шандѣ[80] или въ Бугульмѣ, чтобъ быть между обоими корпусами своей арміи. Однимъ командовалъ князь Петръ Михайловичъ Голицынъ, бывшій при немъ уже въ Польшѣ и оттуда вмѣстѣ съ нимъ вызванный; ему поручено было заграждать московскую дорогу между Казанью и Оренбургомъ. Другой корпусъ былъ подъ предводительствомъ Павла Дмитріевича Мансурова, который изъ города Самары долженъ былъ доставлять провіантъ Оренбургу и Яицкому городку, а также предпринимать поиски вверхъ по рѣкѣ Самарѣ до крѣпости Бузулуцкой на такъ называемой Самарской линіи; обоимъ корпусамъ предписано было соединиться въ Сорочинской крѣпости и потомъ итти вмѣстѣ къ осажденному городу.
Державинъ выѣхалъ изъ Казани еще за день до Бибикова. Главнокомандующій, оцѣнивъ способности и полюбивъ свойства смѣлаго и рѣшительнаго офицера, нашелъ полезнымъ расширить кругъ дѣйствій его и дать ему въ другомъ мѣстѣ болѣе самостоятельное назначеніе: онъ послалъ его въ окрестности Саратова съ порученіями, для объясненія которыхъ необходимо напередъ войти въ нѣкоторыя подробности относительно тамошняго края и положенія дѣлъ.
//