ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Служба при Александре I (1801—1803)

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

 

СЛУЖБА ПРИ АЛЕКСАНДРѢ I.

 

(1801—1803.) // 771

// 772

 

1. ВОЦАРЕНІЕ НОВАГО ИМПЕРАТОРА.

 

«Вѣкъ новый! Царь младой, прекрасный

Пришелъ къ намъ днесь весны стезей»...

 

Такъ началъ Державинъ свое привѣтствiе внуку Екатерины. Извѣстно, съ какимъ восторгомъ было встрѣчено, не только въ столицѣ, но и во всей Россіи, вступленіе на престолъ Александра I. Оно привело въ движеніе перья стихотворцевъ. Оды, появившiяся по этому случаю, считаются десятками: никакое событіе еще не вызывало такого обилiя стиховъ. Запѣли Херасковъ, Мерзляковъ, Карамзинъ, Измайловъ, Озеровъ; запѣли старые и молодые[905]. Какъ было смолчать Державину? Его громкій голосъ заглушилъ всѣ прочiе; ода его переписывалась и выучивалась наизусть. Но она не могла быть напечатана: новый генералъ-прокуроръ, Беклешовъ, назначенный на мѣсто уволеннаго Обольянинова, запретилъ ее, находя въ ней ясные намеки на со­вершившуюся катастрофу. Напрасно Державинъ увѣрялъ, что стихи:

«Умолкъ ревъ Норда сиповатый,

Закрылся грозный, страшный взглядъ»

 

относятся ко времени года, когда воцарился новый монархъ, такъ же какъ въ одѣ на его рожденіе въ декабрѣ мѣсяцѣ гово- // 773

рилось о Бореѣ и зимѣ: никто ему не вѣрилъ, тѣмъ болѣе что такое же отиошеніе къ недавней действительности представляли тутъ и целыя строфы (8 —10).

Оправдывался Державинъ особенно въ виду неудовольствiя, которое онъ этими стихами навлекъ на себя со стороны вдов­ствующей императрицы Маріи Феодоровны; толкованiе же ихъ въ превратномъ смыслѣ приписывалъ онъ своимъ недоброжела­телямъ. Между тѣмъ въ намекахъ его нельзя не видѣть отголоска общаго настроенiя. Но замѣчательно, что оно въ такихъ рѣзкихъ чертахъ отразилось у одного Державина и что только его ода подверглась запрещенію.

Особенно поражала всѣхъ своею смѣлостью строфа, пред­ставляющая Екатерину въ облакахъ:

 

Стоитъ въ порфирѣ и вѣщаетъ,

Сквозь дверь небесну долу зря:

«Се небо нынѣ посылаетъ

Вамъ внука моего въ царя.

Внимать вы прежде не хотѣли

И презрѣли мою любовь;

Вы сами отъ себя терпѣли,

Я нынѣ васъ спасаю вновь».

Рекла, — и тѣнь ея во блескѣ,

Какъ радуга, сокрылась въ свѣтъ[906].

 

Здѣсь поэтъ какъ будто «ставитъ обществу въ вину, что оно прежде не позаботилось о возведенiи Александра на престолъ, какъ этого желала Екатерина; что ему должно было бы не до­пускать Павла до престола: оно этого не сдѣлало, и потому терпѣло само отъ себя»[907]. На это можно однакожъ замѣтить, что едва ли самъ поэтъ придавалъ именно такой смыслъ своимъ сло­вамъ; въ нихъ кажется слѣдуетъ видѣть не болѣе какъ поэтиче­скiй оборотъ, такой же какъ и въ стихѣ:

«Я нынѣ васъ спасаю вновь», // 774

изъ котораго конечно нельзя заключить, чтобы Державинъ въ са­момъ дѣлѣ приписывалъ Екатеринѣ вступленіе на престолъ внука ея. Обращаясь къ Русскимъ вообще, императрица могла употре­бить извѣстную риторическую фигуру и разумѣть вмѣсто цѣлаго только часть, т. е. тѣхъ или того, кто, по преданію, скрылъ припи­сываемое ей завѣщаніе объ устраненiи сына ея отъ престола.

Александръ не только не прогнѣвался на Державина за эту оду, но еще пожаловалъ ему брильянтовый перстень въ 5000 р. (Ка­рамзинъ получилъ такой же подарокъ въ 2000 р.). Есть извѣстіе, что вмѣстѣ съ тѣмъ однакожъ самъ государь изъявилъ желанiе, чтобы ода Державина осталась не напечатанною. Разсказывали, что Трощинскій, занявшiй важный постъ докладчика при Александрѣ, во время присутствiя въ сенатѣ отозвалъ поэта въ сто­рону и передалъ ему волю императора, чтобъ онъ не только не печаталъ оды, но и не давалъ съ нея списковъ. Державинъ съ огорченiемъ возразилъ, что едва ли государь приказалъ сообщить

ему это повелѣніе въ сенатѣ.—«Да», отвѣчалъ будто бы Трощинскій: «ежели бы существовала Тайная, то вы тамъ услышали бы это; но мнѣ не было назначено ни время, ни мѣсто». По другому преданію, Александръ, получивъ оду Державина, сказалъ: «Пусть онъ вспомнитъ, чтó писалъ при восшествiи на престолъ моего отца». Se non è vero, è ben trovato.

При коронацiи, бывшей 15-го сентября, опять зазвучали досужiя лиры. Стихи посыпались еще въ бóльшемъ количествѣ; снова заговорили давно замолкшiе пѣвцы; явились и новые. Державинъ, бывшiй также въ Москвѣ, не отсталъ отъ другихъ и написалъ (не считая Пѣснь и Хоры на этотъ случай) цѣлыя два стихотворенiя: Вѣнчаніе Леля и Гимнъ Кротости; но такъ какъ вступившiе въ состязанiе пѣвцы получали подарки, то онъ, не желая подать мысли, что также ищетъ награды, издалъ свои два стихотворенiя нѣсколько позже.

 

2.  ДѢЯТЕЛЬНОСТЬ ВЪ ПЕРВОЕ ВРЕМЯ.

 

Пользуясь большимъ почетомъ какъ поэтъ и сановникъ, Державинъ, въ первое время царствованiя Александра Павло- // 775

вича, увидѣлъ себя въ весьма невыгодномъ служебномъ положеніи. Хотя государя еще окружали люди стараго поколѣнія, — Беклешовъ, Трощинскій и вызванный изъ деревни графъ А. Р. Воронцовъ, но Державинъ, принадлежа къ той же категорiи «служивцевъ», не ладилъ вполнѣ ни съ однимъ изъ нихъ.

Мы уже видѣли, какъ самъ государь выразилъ свой взглядъ на финансовую дѣятельность Державина, возвративъ должность государственнаго казначея, порученную ему Павломъ, Васильеву. Затѣмъ, когда въ первые же дни царствованiя (марта 26) упразд­ненъ былъ прежнiй совѣтъ, какъ временное установленiе «безъ ощутительнаго влiянiя на дѣла общественныя», а черезъ четыре дня учрежденъ былъ для разсмотрѣнiя государственныхъ дѣлъ новый «непремѣнный» совѣтъ (вскорѣ названный Государствен­нымъ), то Державинъ не былъ включенъ въ число лицъ, назна­ченныхъ въ его члены, «почтенныхъ довѣренностью государя и общею»[908]. Въ прежнiй совѣтъ Державинъ былъ посаженъ импе­раторомъ Павломъ на другой день после назначенiя государ­ственнымъ казначеемъ (въ ноябрѣ 1800 г.). На устраненiе его изъ новаго совѣта кто-то написалъ двустишiе:

«Тебя въ совѣтѣ намъ не надо:

Паршивая овца все перепортитъ стадо».

 

Такъ разсказываетъ самъ Державинъ; по другому извѣстію, этотъ пасквиль былъ отвѣтомъ на сочиненную имъ надпись къ портрету Александра: //776

 

«Се образъ ангельскiй любезныя души:[909]

Ахъ, еслибъ вкругъ него всѣ были хороши»! (II, 863)

 

Но ежели бы дѣйствительно это послѣднее двустишiе вы­звало пасквиль, то Державинъ конечно не упустилъ бы упомянуть о томъ въ своихъ запискахъ. Автора пасквиля онъ называетъ подлымъ стиходѣемъ. Не правдоподобно показанiе Греча, будто этимъ авторомъ былъ князь Платонъ Зубовъ, который, какъ мы знаемъ, постоянно сохранялъ доброе расположенiе къ Державину.

Виновниками новыхъ служебныхъ невзгодъ Гаврилы Романо­вича были, по его предположенію, Беклешовъ, Троицинскій и графъ А. Воронцовъ (нѣкогда благодѣтель его), которые впрочемъ сами вскорѣ разошлись въ своихъ интересахъ. По его словамъ, Тро­щинскій и Беклешовъ поссорились и, противоборствуя другъ другу, ослабили довѣренность къ себѣ государя, такъ что онъ не зналъ кому изъ нихъ вѣрить. Призванный по внушенію Трощинскаго, Воронцовъ пошелъ вмѣстѣ съ нимъ противъ Беклешова, который и дѣйствительно только полтора года оставался генералъ-прокуроромъ. Въ этой борьбѣ и Державинъ присоеди­нился къ нимъ. Трощинскій въ первое время былъ правою рукою государя; ему поручено было завѣдыванiе канцелярiей) новаго совѣта, и такимъ образомъ онъ сдѣлался докладчикомъ и редак­торомъ при лицѣ Александра.

Въ предыдущее царствованiе обширная власть генералъ-прокурора еще усилилась; въ сенатѣ онъ часто рѣшалъ дѣла по своему произволу и сенаторы въ угоду ему безпрестанно позво­ляли себѣ нарушенiя закона. Теперь явилось еще новое побу­жденiе къ отступленiямъ отъ справедливости: «охуждая правленiе императора Павла, зачали», говоритъ Державинъ, «такъ-сказать // 777

коверкать все, что имъ сдѣлано». Незадолго до перемѣны пра­вленія сенатъ отдалъ доставку соли изъ крымскихъ озеръ на откупъ коммерціи совѣтнику Перетцу и херсонскому купцу Штиглицу; по контракту, утвержденному покойнымъ императоромъ, они обязались, вмѣсто привозной изъ-за границы соли, доста­влять соль крымскую въ Западный край съ 1801 г. на восемь лѣтъ, и такимъ образомъ имъ продолженъ срокъ содержанія крымскихъ соляныхъ озеръ. Теперь этотъ контрактъ былъ вне­запно объявленъ недѣйствительнымъ, въ общемъ собраніи сената, въ которомъ присутствовало около сорока человѣкъ. Хотя въ принципѣ Державинъ былъ также того мнѣія, что соляной откупъ для государства вреденъ и долженъ быть отмѣненъ, но въ данномъ случаѣ онъ находилъ, что на время правительство свя­зано заключеннымъ контрактомъ. По этому поводу онъ написалъ довольно обширную записку, въ которой, ссылаясь на законъ, предписывающій свято соблюдать контракты, хотя бы и въ ущербъ казнѣ, напомнилъ, что государь, при вступленіи на престолъ, обѣщалъ строго держаться законовъ. На это мнѣніе Беклешовъ предложилъ замѣчанія, которыя вызвали новыя энергическія возраженія со стороны Державина. За болѣзнію послѣдняго, окончательное опредѣленіе сената было принесено ему на домъ, но онъ не подписалъ его, а на другой день отправилъ къ Трощинскому, для поднесенія государю, свои возраженія на записку Беклешова[910]. Несмотря на то, высочайше утверждено было мнѣніе сената объ уничтоженіи контракта.

Вскорѣ генералъ-прокурору представился новый случай выказать свою силу. Это было по дѣлу Колтовской, опекуномъ которой, по волѣ императора Павла, назначенъ былъ Державинъ взамѣнъ другихъ лицъ, бывшихъ на сторонѣ ея мужа и потому устраненныхъ. Беклешовъ требовалъ возстановленія прежней опеки, какъ утвержденной письменнымъ указомъ покойнаго го­сударя, тогда какъ замѣщеніе ея Державинымъ состоялось по словесному высочайшему повелѣнію. Державинъ, соглашаясь, что письменный указъ дѣйствительнѣе, доказывали однакожъ, что въ // 778

этомъ случаѣ словесное повелѣніе не можетъ быть отмѣнено, такъ какъ оно уже принято сенатомъ къ исполненію и притомъ письменный указъ, въ противность кореннымъ законамъ, лишалъ Колтовскую всего ея имѣнья безъ разсмотрѣнiя дѣла въ нижнихъ инстанцiяхъ. Поэтому онъ настоялъ, чтобы государю поднесенъ былъ докладъ съ прописаніемъ всѣхъ обстоятельствъ и хотѣлъ подать особое мнѣнiе; но, къ удивленію его, черезъ нѣсколько дней дали ему въ сенатѣ прочесть высочайше конфирмованный докладъ, въ которомъ не только было скрыто его мнѣнiе, но даже и имя его не было упомянуто. Приведенный въ негодованiе та­кимъ презрѣніемъ къ правамъ сенаторовъ и къ закону Петра и Екатерины, по которому каждый отдѣльный голосъ наравнѣ съ прочими долженъ былъ восходить на рѣшенiе верховной власти, Державинъ тотчасъ же написалъ письмо къ статсъ-секретарю Михаилу Никитичу Муравьеву съ просьбою исходатайствовать ему аудiенцию у императора, и, удостоясь прiема, довелъ до высочайшаго свѣдѣнiя о поступкѣ Беклешова. Дѣло Колтовской имѣло важное влiянiе на устройство всего государственнаго со­става относительно производства дѣлъ: такъ говоритъ Держа­винъ въ своихъ запискахъ, полагая, что преобразованiе сената и учрежденiе министерствъ были отчасти послѣдствiемъ его жа­лобы на самовластiе Беклешова.

Не безъ связи съ дѣломъ Колтовской было также изданiе указа 21-го мая 1801 года объ опекунахъ и попечителяхъ[911]. Опеки и попечительства, было сказано въ этомъ указѣ, выходятъ изъ предѣловъ своей обязанности, присвоиваютъ себѣ власть су­дебныхъ мѣстъ и, самовольно рѣшая силу обязательствъ, удо­влетворяютъ ихъ или отвергаютъ по частнымъ своимъ побужде­нiямъ. Въ слѣдствiе того повелѣно, чтобы опекуны и попечители немедленно отдали правительству отчетъ о всѣхъ своихъ распо­ряженiяхъ по ввѣреннымъ имъ имѣнiямъ, представивъ свои до­несенiя въ тѣ губернскія правленiя и дворянскiя опеки, въ вѣдомствѣ коихъ они состоятъ. Такой отчетъ долженъ былъ подать и Державинъ. Но онъ представилъ его прямо въ сенатъ, ссылаясь// 779

на то, что именія порученныхъ его опекѣ и попечительству лицъ находятся въ разныхъ губерніяхъ. Въ то же время онъ особымъ письмомъ донесъ государю объ этомъ дѣйствіи своемъ и, изъявляя надежду, что всѣ его распоряженiя по ввѣреннымъ ему опекамъ будутъ признаны согласными съ закономъ, представилъ записку объ опекахъ вообще и объ управляемыхъ имъ въ част­ности. Это была та самая, составленная Лунинымъ, записка, о которой нами при другомъ случаѣ уже упомянуто (см. выше стр. 724).

Вслѣдъ за этимъ, по нѣкоторымъ изъ возложенныхъ на Дер­жавина опекъ состоялись какія-то распоряженія, которыми онъ остался недоволенъ. Это видно изъ сохранившейся въ его бумагахъ небольшой записки, читанной имъ лично государю, какъ на ней отмѣчено рукой Державина, въ ноябрѣ 1801 г. Вотъ ея содержа­ніе: «Кроткая и справедливая душа побуждаетъ предъ нею быть во всемъ откровенну. Всемилостивѣйшій Государь великодушно выслушаетъ мое сердечное сокрушеніе. Изъ многихъ указовъ ка­сательно опекъ, мною управляемыхъ, вижу я гнѣвъ монаршій, и даже въ одномъ лично на меня устремленный. Не находя въ со­вѣсти моей упрековъ, покушаюсь думать, не очерненъ ли я какими хитрыми, клеветами моихъ недоброжелателей: ибо что дѣлаетъ мнѣ общую довѣренность, то не можетъ, кажется, быть непріятно Монарху. Всеподданнѣйше прошу, благоволите приказать кому, въ присутствiи только моемъ, спросить тѣхъ, чьими я имѣніями управляю, не корыстуюсь ли я ихъ добромъ или ихъ доходами, также ихъ кредиторовъ, не дѣлано ли мною имъ какихъ притѣсненій, кромѣ миролюбивыхъ соглашеній на добро­вольныя уступки и разсрочки по правиламъ кураторскимъ и кромѣ отсылки къ суду для рѣшенія сомнительныхъ претензій? Наконецъ, хотя занимался я сими дѣлами безъ всякихъ своихъ пользъ, а единственно изъ христіанскаго подвига дѣлать добро ближнему, и хотя безъ моего посредства и пособія могутъ погибнуть фамиліи, ввѣрившія мнѣ свои участи, ибо ихъ кредитъ зависитъ отъ моего кредита; но когда угодно Вашему Величеству, я тотчасъ отъ нихъ публично откажусь: ибо я, сколько ихъ ни просилъ, но они дѣлъ своихъ отъ меня не принимаютъ, да и самые благо- // 780

дарные кредиторы, я думаю, на сіе не согласятся». Записка эта подѣйствовала: бывшія въ завѣдываніи Державина опеки остались въ его рукахъ. Изъявленія благодарности, полученныя имъ отъ графини Мусиной-Пушкиной Брюсъ и отъ графа Чернышева, были уже приведены нами.

Въ 1802 году въ сенатѣ разсматривалось дѣло объ отмѣнѣ монополіи на астраханскiя рыбныя ловли, отданньш Павломъ въ вѣчное владѣніе Куракинымъ[912] съ платежемъ въ казну суммы, которую прежде вносило пользовавшееся ими купечество. Вопросъ возникъ по поводу представленiя астраханскаго землевладѣльца кн. Долгорукаго объ уничтоженiи учуговъ и другихь рыболов­ныхъ орудiй, препятствовавшихъ рыбѣ входить въ устье Волги ко вреду промышленности прибрежныхъ жителей. Несмотря на старанія князя Александра Куракина, который разослалъ сенато­рамъ записку, отрицавшую эти жалобы, дѣло было рѣшено про­тивъ него, и 27 августа состоялся указъ о предоставленiи всѣхъ каспійскихъ рыбныхъ ловель въ общее употребленiе. Къ этому результату много способствовало поданное Державинымъ мнѣніе[913].

О тогдашнемъ дѣятельномъ участіи его въ рѣшеніи разныхъ правительственныхъ вопросовъ можно судить по слѣдующимъ строкамъ изъ письма его къ Капнисту отъ 28 августа 1802 г.: «Не такъ мнѣ досужно, какъ ты думаешь, чтобъ я могъ стихами заниматься. Вмѣсто того я отягощенъ безпрестанно бумагами, поручаемыми кромѣ моей настоящей должности. Изъ числа ихъ увидишь и печатные указы моей фабрики, какъ то: по должности губернаторовъ, по выборамъ дворянства, по разнорѣчащимъ предписаніямъ сената, и тому подобныя»[914]. Въ слѣдствіе возвращенія крымскихъ соляныхъ озеръ въ вѣдѣніе казны, сенатъ около того же времени поручилъ Державину составить проектъ правилъ о содержаніи этихъ озеръ. Узнавъ о томъ, Александръ Павловичъ въ іюлѣ 1802 года приказалъ Новосильцову препроводить къ // 781

Державину всѣ бывшія у государя по этому дѣлу бумаги и по­слать къ нему для объясненія чиновника, долгое время занимавшагося по управленію озерами (Сафонова). Уже 2-го августа обширный проектъ Державина былъ готовъ[915]. Въ немъ между прочими предполагалось поставить надъ крымскими озерами особаго главнаго надзирателя, избравъ къ тому человѣка, извѣстнаго честностью, расторопностью и усердiемъ къ общему благу. Сенатъ, въ главныхъ чертахъ одобривъ проектъ, съ тѣмъ чтобы ввести его въ видѣ опыта, сдѣлалъ на нѣкоторыя статьи свои замѣчанiя. Державинъ отвѣчалъ, что такъ какъ его проектъ весь основы­вается на добытыхъ имъ практическихъ свѣдѣніяхъ и утвер­жденiе его будетъ зависѣть отъ испытанія правилъ на дѣлѣ, то онъ не можетъ согласиться на измѣненіе ни единой статьи. Пред­ставленныя имъ при этомъ объясненія могугъ служить намъ образчикомъ того тона, въ какомъ онъ вообще спорилъ со сво­ими сочленами по сенату, не щадя ихъ самолюбія; напр., указавъ на противоречіе между двумя замѣчаніями ихъ, онъ восклицаетъ: «Тамъ сенатъ боится тягостной процедуры, а здѣсь сокращенія!» или въ другомъ мѣстѣ: «Удивительно, что сенатъ бла­говолитъ давать откупщиками милліоны, а народу — ничего!».

Докладъ сената, представленный вмѣстѣ съ проектомъ Дер­жавина и объясненіями его, былъ утвержденъ государемъ, и указъ о томъ состаялся 23 сентября 1802 года[916]. По рекомендаціи Гаврилы Романовича, «главнымъ надзирателемъ крымскихъ озеръ и всей соляной операціи» назначенъ былъ отсутствовавшій въ то время «отставной генералъ-майоръ» Мертваго. Тогда Державинъ быль уже, съ недавняго времени, министромъ юстиціи, и приведеніе въ дѣйствіе принятой мѣры было предоставлено се­нату подъ главнымъ его наблюденіемъ; по окончанiи же всехъ приготовительныхъ распоряженій вся эта часть должна была отойти въ вѣдѣніе министра внутреннихъ дѣлъ, чтó и соверши­лось при преемникѣ Державина по министерству юстиціи, князѣ Лопухинѣ. // 782

 

3. КАЛУЖСКОЕ СЛѢДСТВІЕ.

 

Уже въ бытность государя въ Москвѣ по случаю коронацiи, до него доходили слухи о противозаконныхъ поступкахъ и злоупотребленіяхъ калужскаго губернатора Лонгина (Дм. Ардаліон), назначеннаго въ эту должность еще при Павлѣ. Онъ былъ женатъ на Шереметевой, находился въ родствѣ съ княземъ Ло­пухинымъ, имѣлъ и другiя связи при дворѣ (съ Беклешовымъ, Трощинскимъ, Торсуковымъ) и потому, надѣясь на безнаказан­ность, позволяли себѣ то возмутительныя дѣла, то неприличныя шалости къ соблазну всей губернiи. Государь получилъ нѣсколь­ко доносовъ на него отъ мѣстныхъ дворянъ, частью черезъ известнаго Каразина, умѣвшаго стать въ близкiя отношенiя къ Александру, и въ это время жившаго въ Москвѣ. Для производ­ства слѣдствiя по этому дѣлу государь избралъ Державина, со­храняя полное довѣрiе къ его правдолюбию и безпристрастію и понимая, что по отношенiямъ обвиняемаго трудно было бы добиться истины при неудачномъ выборѣ слѣдователя.

23-го ноября 1801 года, вскорѣ по возвращенiи изъ Мос­квы, Александръ, призвавъ къ себѣ Державина, объявилъ ему свое рѣшенiе послать его въ Калугу, и при этомъ передалъ ему полученные доносы. Державинъ старался было отклонить отъ себя это щекотливое порученіе, но видя, что государь съ неудовольствiемъ принимаетъ его возраженiя, обѣщалъ повиноваться и просилъ только защиты отъ сильныхъ людей, напоминая, что онъ получалъ много порученій отъ Екатерины и Павла, но вель­можи безпрестанно обманывали ихъ и правда оставалась въ за­тменiи. Государь, говоритъ Державинъ, поклялся поступить какъ должно. Кáкъ польщенъ былъ поэтъ этимъ порученiемъ, видно изъ его стиховъ Бесѣда съ Геніемъ, написанныхъ по возвраще­нiи изъ дворца[917]. Положено было, что онъ сперва отправится въ Калугу негласно, подъ видомъ отпускá въ имѣнiе графини Брюсъ, состоявшее подъ его опекой, и прежде всего будетъ подъ рукою прислушиваться къ общей молвѣ о губернаторѣ и его подчинен-//783

ныхъ, а потомъ, если окажется нужными, произведешь ревизію присутственныхъ мѣстъ. Въ такомъ смыслѣ былъ составленъ Державинымъ проектъ секретнаго указа, подписанный государемъ 25-го декабря 1801 года[918].

Прiѣхавъ въ Калугу, Державинъ съ обыкновенною своей энергiей приступилъ къ дѣлу и, развѣдавъ о поступкахъ Лопу­хина, пригласилъ его въ губернское правленiе, гдѣ тотчасъ же велѣлъ представить себѣ дѣлá и чиновниковъ, которые ихъ про­изводили. Здѣсь онъ показалъ себя тѣмъ же строгимъ слѣдователемъ, какимъ нашла его Екатерина въ дѣлѣ о растратѣ суммъ Заемнаго банка. На разставленныхъ въ комнатѣ столахъ обви­няемые должны были, въ его присутствiи, дать письменные от­вѣты. Открылось, что Лопухинъ занялъ у фабриканта, подпо ковника Гончарова, 20,000 руб. и потомъ угрозою ссылки въ Сибирь за мнимое преступленiе принудилъ его возвратить вексель; въ дѣлѣ объ убiенiи помѣщикомъ Хитрово родного брата онъ потворствовалъ преступнику, взявъ у него 5,000 руб., и т. п. Кромѣ большого числа важныхъ дѣлъ этого рода, бьило еще множество другихъ, по которымъ губернаторъ оказывался ви­новнымъ въ буйствѣ и неблагопристойныхъ поступкахъ; напримѣръ, онъ въ пьяномъ видѣ разбивалъ по улицамъ окна, или въ губернскомъ правленiи «ѣздилъ верхомъ на раздьяконѣ». Съ донесенiемъ о результатѣ слѣдствiя Державинъ отправилъ въ Пе­тербурга нарочнаго курьера, который и привезъ ему 15-го февраля 1802 года состоявшiйся, по его представленію, собствен­норучный высочайшiй указъ отъ 8-го числа: «Гаврила Романо­вичъ! объявите губернатору Лопухину, чтобы онъ сдалъ долж­ность свою впредь до указу вицъ-губернатору» (Козачковскому). Вмѣстѣ съ этимъ Державинъ удостоился получить отъ государя слѣдующiй собственноручный же рескриптъ, доказывающiй ка­кимъ неограниченнымъ довѣрiемъ онъ въ то время пользовался:

«Гаврила Романовичъ. Получилъ я донесенiя ваши, съ нарочнымъ присланныя, и по желанію вашему прилагаю здѣсь объ вступленiи въ начальство губернiею вицъ-губернатору. Прила- // 784

гаю также здѣсь просьбу помѣщицы Домогацкой, жалующейся на губернатора Лопухина; взойдите въ разсмотрѣніе по сему дѣлу и присовокупите оное къ прочему производству комиссiи вашей. Здѣсь также прилагаю просьбу губернатора на васъ, чего бы мнѣ и не должно было дѣлать, но зная вашу честность и что у васъ личностей нѣту, я увѣренъ, что оное не послужитъ ни къ какой перемѣнѣ въ вашемъ поведенiи съ Лопухинымъ. Увѣренъ также, что умѣренностію вашею вы отнимите способы у него на столь нелѣпыя притязанiя на вашъ счетъ. Касательно до Каразина, согласно съ его желанiемъ писалъ я ему, что онъ можетъ остаться въ Москвѣ. Пребываю навсегда съ искреннимъ уваженiемъ вамъ доброжелательный                                                                         Александръ»[919].

 «Февраля 8, 1802 года».

Жалобу Лопухина вмѣстѣ съ письмами къ его покровите­лямъ привезъ въ Петербургъ отправленный имъ тайно особый курьеръ. На Державина взведены были разныя небьилицы, напр. будто онъ завелъ у себя тайную канцелярію и пытками выну­ждалъ наговоры на губернатора. Во время слѣдствiя случилось крайне неблагопрiятное для Державина обстоятельство: Гонча­ровъ, привезя къ нему формальное прошенiе на губернатора и дожидаясь въ прiемной, внезапно почувствовалъ себя дурно и, вышедъ въ сѣни, былъ пораженъ параличемъ, отъ кото­раго скоро и умеръ. Лопухинъ не преминулъ воспользоваться этимъ случаемъ для обвиненiя Державина въ смерти Гончарова, послѣдовавшей будто бы отъ жестокаго съ нимъ обращенiя при допросахъ. Чтобы опровергнуть клевету, Державинъ поручилъ вице-губернатору собрать обвиняемыхъ въ губернское правле­нiе и въ присутствiи предсѣдателей палатъ спросить ихъ, какъ происходили допросы. Сначала вице-губернаторъ, подъ влiянiемъ внушенiй, полученныхъ изъ Петербурга отъ сторонниковъ Лопухина, сдѣлалъ не то: обвиняемые были только подвергнуты новому допросу, и дополнили прежнiя свои показанiя. Но Дер- // 785

жавинъ настоялъ на своемъ требованiи, и всѣ показанiя послу­жили къ совершенному опроверженію напраслины. Тогда онъ оставилъ Калугу и на обратномъ пути опять пробылъ нѣсколько[920] времени въ Москвѣ. Въ мартѣ 1802 года князь А. И. Вязем­скій (отецъ поэта) писалъ оттуда къ гр. Воронцову: «Державинъ прiѣхалъ сюда нѣсколько дней тому назадъ. Я очень друженъ съ однимъ изъ его самыхъ короткихъ прiятелей, которому онъ сказалъ, что ждетъ возвращенiя курьера, посланнаго имъ къ государю. Онъ везетъ массу бумагъ, относящихся ко множе­ству полученныхъ имъ жалобъ»[921].

Возвратясь въ Петербургъ послѣ трехмѣсячнаго отсутствiя, Державинъ поспѣшилъ къ императору, но не былъ принятъ и получилъ приказанiе явиться на другой день. Встрѣченный суро­выми словами: «на васъ есть жалобы», онъ успокоилъ государя, представивъ ему противорѣчiе между двумя рапортами губерна­тора, писанными въ одинъ и тотъ же день: именно, въ одномъ изъ нихъ — всеподданнѣйшемъ — сказано было, что вся губернiя встревожена жестокими поступками Державина и надо ожидать народныхъ волненій, а въ другомъ—на имя его самого,—что въ губерніи все обстоитъ благополучно. Удостовѣрясь изъ этого въ недобросовѣстности Лопухина, государь приказалъ Держа­вину написать проектъ указа объ отдачѣ виновнаго подъ судъ. Но Державинъ отвѣчалъ, что по поводу сомнѣнiя, выраженнаго въ его справедливости, онъ проситъ пересмотра слѣдствiя. Го­сударь немедленно назначил комитетъ зъ гр. А. Воронцова, В.       Зубова, Н. П. Румянцова, Вязмитинова и самого Державина. Этотъ комитетъ, послѣ тщательной повѣрки каждой бумаги съ подлинными показанiями подсудимыхъ, нашелъ какъ всѣ дѣй­ствiя, такъ и заключенія своего сочлена правильными. Важныхъ дѣлъ по всѣмъ обвиненiямъ Лопухина оказалось 34, а признан­ныхъ неважными 12; къ числу послѣднихъ, по просьбѣ Держа­вина, отнесенъ былъ и ложный о немъ рапортъ губернатора. Въ производствѣ всего слѣдствiя не усмотрено никакихъ притѣс­ненiй или домогательствъ, а тѣмъ менѣе истязанiй подсуди- // 786

мыхъ. По докладу о томъ Воронцова, какъ старшаго изъ чле­новъ комитета, состоялся 16 августа указъ, которымъ велѣно Лопухина съ соучастниками въ его преступленiяхъ предать суду[922]. Въ концѣ концовъ однакожъ Лопухинъ вышелъ сухъ изъ воды: въ «Полномъ собранiи Законовъ» мы не нашли ничего, что бы указывало на его осужденiе, а между тѣмъ, въ маѣ 1803 г. (стало быть черезъ годъ послѣ упомянутаго сейчасъ указа) Рос­топчинъ писалъ кн. Цицпанову по поводу какого-то другого дѣла: «Ты увидишь, что изъ этого дѣла выйдетъ самая слабая переписка, и останется все попрежнему, по примѣру калуж­ской исторіи, коей конца до сихъ поръ нѣтъ. Лопухинъ, бывшiй губернаторъ, живетъ очень весело въ Петербургѣ; сообщники же его уголовною палатою осуждены по всей строгости законовъ, и мнѣ кажется, что весьма прiятное и безопасное мѣсто быть атаманомъ разбойниковъ»[923]. Нѣсколько позже, именно въ концѣ 1804 года, мы находимъ въ той же перепискѣ Ростопчина слѣдующее относящееся сюда мѣсто: «Московскiй сенатъ нашелъ Ло­пухина правымъ; и я не знаю, чтó теперь его защитникъ (т.-е. кн. Лопухинъ) сдѣлаетъ съ тѣмъ указомъ, при коемъ сей шельма губернаторъ отосланъ былъ къ суду»[924].

Докладъ сената по этому дѣлу въ началѣ 1806 года разсматривался въ Государственномъ совѣтѣ. Въ засѣданiи 6 фе­враля совѣтъ успѣлъ выслушать только часть дѣла и не по­становилъ ничего, но любопытна записанная въ журналъ этого засѣданiя оговорка двухъ членовъ: «Министръ юстицiи (т.-е. кн. Лопухинъ) и дѣйствительный тайный совѣтникъ Трощинскiй ото­звались, что они при сужденiи сего дѣла быть не могутъ по причинѣ, что отъ нѣкоторыхъ участвующихъ въ ономъ лицъ изъя­влены были на нихъ неудовольствiя и подозрѣнiя въ покрови- тельствѣ яко бы ими губернатора Лопухина». Въ слѣдующемъ // 787

затѣмъ засѣданiи прочитано было между-прочимъ слѣдствiе Державина. Въ журналѣ 19-го февраля отмѣчено только, что при подписанiи журнала предыдущего собранiя, министры ком­мерцiи и военный (Румянцовъ и Вязмитиновъ) объявили, что такъ какъ ихъ мнѣнiе уже извѣстно его величеству, то они ссылаются на изъясненiя, въ немъ содержащiяся. Въ засѣданiи 26 февраля совѣтъ слушалъ обстоятельства, касающiяся самыхъ тяжкихъ обвиненiй Лопухина, но отложилъ разсмотрѣнiе оныхъ до слѣдующаго собранiя. Затѣмъ было еще только одно засѣданiе, 14-го мая, но въ журналѣ его назначены легкiя наказанiя только нѣкоторымъ изъ прикосновенныхъ къ дѣлу лицъ, да бра­тоубiйца Хитрово присужденъ къ ссылкѣ въ Нерчинскъ на ка­торжныя работы, о самомъ же Лопухинѣ упоминается только мимоходомъ и никакого приговора о немъ не постановлено; а въ заключенiи сказано, что «Совѣтъ, по разсмотрѣнiи всѣхъ обстоя­тельствъ, положенiя правительствующаго сената находитъ пра­вильными и съ законами согласными»[925]. Лопухинъ не понесъ ни­какого наказанiя.

 

4. УЧАСТIЕ ВЪ ПРОЕКТѢ ПРЕОБРАЗОВАНІЯ СЕНАТА.

 

Сенатъ давно утратилъ свое первоначальное значенiе. Дмитрiевъ, бывшiй оберъ-прокуроромъ при Павлѣ, говоритъ, что особенно въ бытность Куракина генералъ-прокуроромъ сенатъ былъ потрясенъ въ своемъ основанiи; вниманiе правительства всего болѣе обращено было на скорость въ производствѣ дѣлъ, для чего, по словами Сперанскаго, положено было перемѣнить прежнее правило единогласныхъ рѣшенiй и ввести новое, на простомъ болышинствѣ голосовъ основанное[926]. Кромѣ того, сенатъ былъ униженъ преобладанiемъ генералъ-прокурорской власти, чтó Завадовскiй называлъ «его порабощенiемъ». Выше было уже упомянуто, какъ поступилъ Беклешовъ съ мнѣнiемъ // 788

Державина по дѣлу объ опекѣ Колтовской. Державинъ, лично принеся на то государю жалобу, спросилъ, на какомъ основанiи угодно его величеству оставить сенатъ: «Ежели», прибавили онъ, «генералъ - прокуроръ будетъ такъ самовластно поступать, то нечего сенаторами дѣлать, и я всеподданнѣйше прошу меня изъ службы уволить». Александръ обѣщалъ вникнуть въ дѣло, и черезъ нѣсколько дней послѣдовалъ указъ (5-го июня 1801 г.), которымъ сенату повелѣно подать мнѣнiе объ опредѣленiи его правъ и обязанностей.

Вскорѣ послѣ этого указа, встрѣченнаго обществомъ съ большимъ сочувствiемъ, возникъ неофицiальный комитетъ, состо­явшiй, подъ предсѣдательствомъ императора, изъ четырехъ приближенныхъ къ нему лицъ: графа Кочубея, Н. Н. Новосильцова, графовъ Строганова и Чарторьискаго[927]. Изъ протоколовъ этого комитета, веденныхъ Строгановыми, видно, что уже въ первомъ засѣданiи его, бывшемъ 24-го іюня, государь «выразилъ нетерпѣнiе перейти прямо къ административному отдѣлу и началъ го­ворить о сенатѣ». На первый случай опредѣлено было составить настоящую картину сената и поручить эту работу графу Завадовскому, который въ самомъ началѣ царствованiя вызванъ былъ изъ деревни послѣ полуторагодового отсутствiя и тотчасъ же посаженъ въ совѣтъ и въ сенатъ[928]. Во все продолженiе второй половины 1801 года вниманiе неофицiальнаго комитета раздѣля­лось главнымъ образомъ между предположенiями о преобразова­нiи сената и крестьянскимъ вопросомъ. Въ засѣданiи 5-го августа уже разсматривался докладъ сената о возстановле-  // 789

ніи его правъ, основанный преимущественно на мненiи Завадов­скаго[929].

На этотъ проектъ «Начертанія правъ и обязанностей сена­та» поручено было всѣмъ сенаторамъ представить свои замѣча­нiя. Эти замѣчанiя, а въ числѣ ихъ и записка Державина, вне­сены были въ неофицiальный комитетъ. Въ докладѣ о томъ Но­восильцовъ, выбравъ изъ отдѣльныхъ мнѣнiй чтó было въ нихъ лучшаго, предложилъ слить все это вмѣстѣ, чтобы составить общее законоположенiе. При этомъ Новосильцовъ держался той основной мысли, что, руководствуясь началами Петра Великаго, не слѣдуетъ обращать сенатъ въ законодательное учрежденiе, а достаточно предоставить ему власть судебную. Въ заключенiе онъ находилъ, что государь могъ утвердить докладъ, пополнивъ его изъ мнѣнiй гр. Воронцова и Державина.

Сущность мнѣнiя Державина состояла въ томъ, что онъ считалъ нужнымъ согласить организацію сената съ учрежде­нiемъ о губернiяхъ, и такъ какъ въ основанiе этого послѣдняго положено бьило раздѣленiе власти на четыре отрасли: 1) зако­нодательную; 2) судебную; 3) исполнительную и 4) сберегатель­ную (прокурорскую), то онъ полагалъ и въ сенатѣ разграни­чить эти четыре власти, съ тѣмъ «чтобы лица, которымъ онѣ присвоены будутъ, имѣли свободный доступъ къ монарху по дѣламъ, управленѣю ихъ ввѣреннымъ»[930]...

«Петръ Великій, по частымъ своимъ отлучкамъ и великимъ занятiямъ, не имѣлъ времени въ точности опредѣлить права се­ната, а, по тогдашнимъ простымъ нравамъ будучи со всѣми въ свободномъ и личномъ обращенiи, не имѣлъ, можетъ-быть, и нужды раздѣлить эти власти и назначить для каждой особые къ себѣ пути, кромѣ одной власти сберегательной (въ лицѣ генералъ-прокурора). Послѣ Петра эта власть, по праву начальства своего надъ канцелярiей) сената, имѣя въ періодъ императрицъ исключительный доступъ къ престолу, вмѣстила въ себѣ всѣ другiя власти». На ошибочность этого взгляда, какъ и на другiя слабыя // 790

стороны проекта Державина, въ юридической литературѣ уже обращено было вниманiе: во время кабинета и верховнаго тайнаго совѣта никакъ не могла усилиться власть генералъ-прокурора[931]. Изъ предыдущего мы уже знаемъ, что чрезвычайное расширенiе этой власти началось только при Екатеринѣ II. При обсужденіи проекта Державина не надо, однакожъ, терять изъ виду, что излагаемыя имъ мысли о раздѣленіи властей и прiуроченіи устройства сената къ губернскому управленію первона­чально принадлежатъ этой генiальной монархинѣ. Въ черновомъ письмѣ своемъ къ Сперанскому о новомъ преобразованiи сената Державинъ говоритъ: «Императрица видѣла, что организацiя Петра Великаго, на которой сенатъ былъ основанъ, не соотвѣтствуетъ ея организацiи среднихъ и нижнихъ мѣстъ.... Много разъ изволила говорить о желанiи ея образовать сенатъ согласно ея учреждению о губернiяхъ; но вóйны и прочiя политическiя обстоятельства препятствовали ей приняться за сей важный трудъ. Наконецъ, въ послѣднiе годы своей жизни прiнялась было, но смерть великiя ея намѣренiя пресѣкла»[932]. Эти слова Державина вполнѣ подтверждаются свидѣтельствомъ Сперанскаго въ его запискѣ о нашихъ государственньихъ установленiяхъ: «Изъ оставшихся послѣ императрицы Екатерины бу­магъ», говоритъ онъ, «видно, что около 1781 года, т. е. пять лѣтъ спустя послѣ введенiя учрежденiя о губернiяхъ, ея вели­чество помышляла уже о преобразованiи сената. Трудъ сей, занимавшiй вниманiе ея много лѣтъ, доведенъ былъ почти до совершенiя. Мысль государыни состояла, кратко, въ слѣдующемъ: устроить сенатъ на тѣхъ же главныхъ началахъ и съ тѣмъ же въ родѣ дѣлъ раздѣленiемъ, какъ устроено губернское управленiе: 1-й департаментъ сената долженъ бьилъ соотвѣтствовать губернскому правленію; 2-й казенной палатѣ; прочiе—палатамъ уголовной и гражданской. Для дѣлъ важнѣйшихъ полагаемо было // 791          

устроить нъ сенатѣ верховный уголовный и верховный совѣст­ный судъ»[933].

Потому ли, что императору Александру извѣстенъ был источникъ мыслей Державина, или по самому существу, своему,— но мненіе его болѣе всѣхъ другихъ понравилось государю, и ему приказано было составить на этомъ основанiи проектъ организаціи сената. 5-го августа 1801 г. въ протоколѣ неофиціальнаго комитета между-прочимъ записано: «По прочтенiи донесе­нiя Новосильцова, его величество спросилъ: не лучше ли отло­жить рѣшенiе этого дѣла, пока Державинъ представитъ обѣ­щанное имъ объясненiе относительно организацiи сената.—Мы думали иначе», продолжаетъ Строгановъ: «послѣ мнѣнiя Держа­вина, представленнаго письменно въ сенатъ имъ самимъ, гдѣ онъ предлагаетъ весьма ошибочно раздѣленiе властей, нельзя ничего ожидать отъ его ложныхъ идей. Новосильцовъ былъ при­нужденъ распространиться объ истинныхъ началахъ раздѣла вла­стей, которыя Державинъ думалъ соединить въ сенатѣ. Впро­чемъ, какъ составленiе указа на основанiи доклада требовало нѣкотораго времени, то предложили императору, чтобьи Трощинскій занялся этимъ дѣломъ, а между тѣмъ могла явиться и работа Державина»[934]. Что она дѣйствительно была вскорѣ пред­ставлена, видно изъ дальнейшихъ протоколовъ комитета. Но до насъ этотъ окончательный проектъ Державина въ полномъ видѣ своемъ не дошелъ: содержанiе его извѣстно намъ частью изъ поданнаго прежде «мнѣнiя» Державина, частью изъ его запи­сокъ, въ которыхъ впрочемъ сущность проекта изложена до­вольно сбивчиво. «Составъ сей организацiи», говоритъ Держа­винъ, «былъ самый простой»; сенатъ долженъ был состоять изъ двухъ частей: правительствующаго и судебнаго сената. Первый въ проектѣ назывался еще имперскимъ правленiемъ. Въ обѣихъ частяхъ предполагалось по 3 отдѣла, именно: въ І-й части: исполнительный департаментъ, или благочинiя (от­вѣчалъ бы губ. правленію); // 792

далѣе въ той же части: хозяйственный департаментъ или казенное управленiе, финансы (отвѣчалъ бы каз. палатѣ); и призрѣніе, или воспитанiе народное (отвѣчалъ бы при­казамъ общественнаго призрѣнiя). Во ІІ-й части: гражданскiй, уголовный и межевой департаменты.

Каждьiй изъ департаментовъ долженъ былъ состоять подъ надзоромъ особаго министра: первый—подъ надзоромъ министра внутреннихъ дѣлъ, второй — министра финансовъ; третiй — ми­нистра просвѣщенiя; три остальные—министра юстицiи или гене­ралъ-прокурора. На каждомъ министрѣ лежала бы обязанность пещись объ исправности и усовершенствованiи своей части при содѣйствiи сената, и всѣ власти изъ министерствъ стекались бы къ общему ихъ центру — государю, при посредствѣ генералъ- прокурора. Въ случаѣ разногласiя, каждые три департамента со­ставляли бы изъ себя общее собранiе и единогласныя рѣшенiя ихъ были бы равносильны.

Этотъ проектъ Державина, возбудившiй въ свое время раз­ные толки, сдѣлался извѣстенъ подъ именемъ его конституцiи или кортесовъ[935]. На оберткѣ перваго мнѣнiя Державина, рукою неизвѣстнаго, въ архивѣ сената написана была слѣдующая замѣтка: «Трое ходили тогда съ конституцiями въ карманѣ: Державинъ, кн. Платонъ Зубовъ, съ своимъ изобрѣтенiемъ, и гр. Никита Петровичъ Панинъ[936], съ конституцiею англiйскою, передѣланной на русскiе нравы и обычаи. Новосильцову стоило большого труда наблюдать за царемъ, чтобы онъ не подписалъ котораго либо изъ проектовъ». Есть извѣстiе, что съ подобнымъ планомъ въ то время носился также адмиралъ Мордвиновъ[937].

Кромѣ Державина, князь Пл. Зубовъ представилъ особый // 793

проектъ преобразованiя сената, отличавшiйся тѣмъ, что въ немъ предполагалось обратить сенатъ въ законодательное собраніе. Государь, сочувствуя идеямъ обоихъ, приказалъ Трощинскому, при составленіи новаго доклада, принять и ихъ въ соображенiе. Но молодые сотрудники Александра представили ему, что они считаютъ нужнымъ отступить отъ этихъ двухъ проектовъ. Однакожъ во время послѣдующихъ разсужденій государь не разъ возвращался къ этимъ проектамъ[938]. Когда зашла рѣчь о способѣ замѣщенія должностей по герольдіи, то императоръ прочелъ про­ектъ Державина, по мнѣнію котораго надлежало избирать для этого кандидатовъ изъ лицъ первыхъ четырехъ классовъ и пред­оставлять въ каждомъ уѣздѣ выборъ дворянамъ первыхъ восьми классовъ, а потомъ уже назначать сенаторовъ изъ общаго списка кандидатовъ. Но это предположеніе было отвергнуто, во-первыхъ, потому что лица первыхъ четырехъ классовъ не могутъ быть достаточно известны избирателямъ, а во-вторыхъ, дворян­скіе выборы у насъ всегда много зависятъ отъ губернаторовъ. Замѣтимъ однакожъ, что первоначально самъ государь склонялся въ пользу такого способа избранiя сенаторовъ, и что его предлагалъ также Мордвиновъ въ написанномъ имъ мнѣніи[939]. Въ одномъ изъ первыхъ засѣданій комитета Александръ высказалъ мысль, что каждый губернаторъ долженъ бы отъ себя предста­влять двухъ кандидатовъ для составленія общаго списка лицъ достойныхъ избранiя въ сенаторы[940].

Наконецъ, послѣ долгихъ преній въ неофицiальномъ коми­тетѣ, составленные Новосильцовомъ проекты указовъ о правахъ и обязанностяхъ сената переданы были въ совѣтъ; тамъ нѣко­торыми изъ членовъ были поданы особыя мнѣнія, по соображеніи которыхъ и изданъ указъ 8 сентября 1802 года[941]. На основаніи этого указа сенатъ долженъ былъ составлять верховное // 794

въ имперiи мѣсто, которому подчинялись все другiя присутствен­ный мѣста. Какъ хранитель законовъ, онъ обязанъ пещись о повсемѣстномъ соблюденiи правосудiя, для чего и сами министры представляютъ ему свои отчеты (постановленiе, не совсѣмъ нравившееся государю[942]). Еслибъ по общимъ государственнымъ дѣламъ существовалъ указъ, сопряженный съ великими неудоб­ствами въ исполненiи, то сенатъ имеетъ право представлять о томъ императору. По всѣмъ судебнымъ дѣламъ сенатъ стано­вится последнею инстанцею. Генералъ-прокуроръ и прокуроры сохраняютъ прежнiя свои права и обязанности, и въ случаѣ не­согласiя генералъ-прокурора съ общимъ собранiемъ, отъ сената можетъ являться къ государю депутацiя.Такимъ образомъ въ главныхъ частяхъ утверждено было составленное самимъ сенатомъ начертанiе его правъ и обязанностей. Одинъ изъ современныхъ намъ писателей[943] заметилъ, что мнѣнiе Державина не вошло въ представленiе сената, но это было естественнымъ послѣдствiемъ того, что первое, какъ видно изъ самаго начала его, составлено послѣ проекта начертанія, на который, говоритъ Державинъ, «каждому изъ насъ поручено представить свои замѣчанiя». На­противъ того, сравненiе указа съ предположенiями, высказан­ными въ мнѣнiи Державина, показываетъ, что нѣкоторыя изъ нихъ приняты были въ соображенiе. Такъ онъ предлагалъ, «чтобы при­говоры общаго собранiя печатались во всеобщее свѣдѣнiе, съ одной стороны для того, чтобы пріобрѣсть ими въ государствѣ болѣе довѣренности, а съ другой, чтобы они были средствомъ для прiученiя молодыхъ людей къ познанію законовъ и примѣне­нію ихъ, между тѣмъ какъ теперь гніютъ таковые приговоры въ архивахъ, не принося никакой пользы обществу. Бояться пе­ресудовъ, если дѣлá рѣшены справедливо, было бы малодушiемъ или гордостью; надобно только сенату быть сенатомъ. Мечта ужаса отъ просвѣщенiя народнаго тотчасъ исчезнетъ». Въ указѣ (пунктъ 22) читаемъ: «публиковать ежемѣсячно о дѣлахъ рѣшен­ныхъ , означая вкратцѣ, въ чью пользу или какимъ образомъ рѣ- // 795

шены». Припомнимъ, что Державинъ и въ бытность свою губер­наторомъ въ Тамбовѣ, первый ввелъ тамъ обнародованiе прави­тельственныхъ распоряженiй путемъ печати.

Далѣе, постановленiя (въ пунктахъ 21, 23 и 24 указа) о введенiи открытыхъ настольныхъ реестровъ и краткихъ запи­сокъ изъ дѣлъ, а также о томъ, чтобьи самыя дѣла лежали на столахъ до ихъ слушанiя, – эти постановленiя состоялись также согласно съ положительно выраженными требованiями въ мнѣнiи Державина[944]. Свою благодарность за составленный имъ про­ектъ государь выразилъ пожалованiемъ ему при коронацiи ор­дена Александра Невскаго.

 

5. УЧРЕЖДЕНIЕ МИНИСТЕРСТВЪ.

Въ одинъ день съ указомъ о сенатѣ, 8-го сентября 1802 года, обнародованъ бьилъ и манифестъ объ учрежденiи мини­стерствъ[945]. Въ сущности это преобразованiе было естественнымъ послѣдствiемъ тѣхъ перемѣнъ въ государственномъ управленiи, которыя происходили одна за другой отъ начала царствованiя Екатерины II. По свидѣтельству Сперанскаго[946], коллегiи уже со времени изданiя губернаторскаго наказа (1764) остались почти безъ дѣйствiя, по введенiи же новаго губернскаго учрежденiя сдѣлались и совсѣмъ излишними: власть ихъ перешла на палатьи и губернскiя правленiя и приведена была, какъ замѣтилъ кн. Кочубей, въ тѣ же почти предѣлы, какъ и власть па­латъ. Такимъ образомъ, продолжаетъ онъ же, коллегiи, по безполезности ихъ, мало по малу и почти сами собой погасли. Впро­чемъ сама Екатерина очень хорошо понимала упадокъ ихъ значенiя и вскорѣ приступила къ постепенному упразднению колле­гiи. Императоръ Павелъ хотѣлъ было возстановить ихъ, но, по общей системѣ государственнаго управленiя, это было уже не­возможно: въ 1797 году явилась только тѣнь ихъ, и чтобы // 796

поддержать мнимое ихъ существованiе, найдено бьило нужнымъ приставить къ каждой коллегiи главнаго директора[947]. Вмѣстѣ съ тѣмъ при Павлѣ назначаются уже и министры; и хотя это дѣлалось не систематически, какъ бы случайно, но единоличный характеръ высшаго управленiя уже опредѣлился и необходимо было дать этому получившему перевѣсъ элементу правильныя формы. Въ одномъ изъ собранiй неофицiальнаго комитета, Кочу­бей читалъ свою записку о министерствахъ; въ ней между про­чимъ упоминалось, что всѣ преемники Петра чувствовали необ­ходимость реформъ, такъ какъ онъ не успѣлъ надлежащимъ образомъ организовать государственное управленiе; сама Екатерина имѣла уже намѣренiе преобразовать его, и графъ Панинъ представилъ ей планъ, въ который входило устройство нѣсколь­кихъ министерствъ. То же свидѣтельствовалъ и графъ А. Р. Во­ронцовъ[948]. Вообще въ неофiицальномъ комитетѣ часто возобно­влялся этотъ важный вопросъ. Большое влiянiе на рѣшенiе го­сударя имѣлъ бывшiй его наставникъ, Лагарпъ. Впослѣдствiи графъ Кочубей говорилъ, что мысль Александра при этомъ пре­образованiи главнымъ образомъ состояла въ томъ, чтобы дать всѣмъ частямъ управленiя связь, какой онѣ прежде не имѣли, усилить дѣйствiе правительства и поставить Россию въ нѣкото­рое равенство съ другими державами, сообразно съ требованiями современнаго просвѣщенiя, при чемъ имѣлись въ виду особенно Австрiя и Пруссiя[949].

Иначе смотрѣло на эту реформу большинство людей стараго поколѣнiя: обширный трактатъ Трощинскаго о превосходствѣ коллегiальнаго порядка дѣлопроизводства извѣстенъ[950]; въ томъ же смыслѣ отзывался объ учрежденiи министерствъ и знамени­тый своимъ государственнымъ умомъ гр. Семенъ Ром. Ворон­цовъ. Уже въ 1803 г. онъ называлъ новое управленiе жалкимъ (сettе miséra,le administration) и совѣтовалъ брату не ѣздить // 797

въ комитеты, чтобы не поддерживать своимъ участiемъ и авторитетомъ того, что заслуживаетъ общее порицанiе. При томъ же мнѣнiи остался графъ Семенъ Воронцовъ и впослѣдствiи: въ 1814 году, въ письмѣ къ гр. Ростопчину, онъ рѣзко осуждаетъ бывшихъ молодыхъ сотрудниковъ государя за поспѣшность ихъ нововведенiй и «опытовъ надъ бѣдной Россiей»: «одинъ только сенатъ и установленiе коллегiй, основанныхъ Петромъ Вели­кимъ», говоритъ онъ, «могутъ поправить вредъ, который причи­нили и всегда будутъ причинять министры, работающiе съ госу­даремъ съ глазу на глазъ и могущiе вводить его въ заблужденiе намѣренно или невольно, по невѣдѣнію или будучи сами об­мануты другими»[951]. По тѣмъ же соображенiямъ и Державинъ сдѣлался однимъ изъ самыхъ строгихъ критиковъ того характе­ра, какой приняло преобразованiе, хотя онъ при учрежденiи ми­нистерствъ и былъ поставленъ во главу одного изъ нихъ.

Замѣчательно, что въ министры избраны были государемъ почти исключительно старые дѣльцы: гр. А. Р. Воронцовъ (госу­дарственный канцлеръ), Вязмитиновъ (м. военныхъ и сухопут­ныхъ силъ), Мордвиновъ (морскихъ силъ), Васильевъ (финансовъ), Завадовскiй (просвѣщенiя), гр. Н. П. Румянцовъ (коммерцiи) и Державинъ (юстицiи)[952]. Изъ молодыхъ любимцевъ Александра одинъ Кочубей получилъ министерство (внутреннихъ дѣлъ); остальные должны были удовольствоваться званiемъ товарищей министровъ: Строгановъ (при Кочубеѣ), Чарторыскiй (при Воронцовѣ), Новосильцовъ (позднѣе при мин. юстицiи). Кромѣ того товарищами министровъ назначены были: Гурьевъ (по финан­самъ) и М. Н. Муравьевъ (по народн. просвѣщенію). Въ назна­ченiи Державина нельзя не видѣть самостоятельнаго проявленiя воли государя, вопреки большинству, окружавшихъ его лицъ. Противниками Державина были не только молодые сотрудники // 798

Александра, но и многiе изъ старыхъ «служивцевъ», особенно: графъ Завадовскій, Трощинскій и гр. А. Р. Воронцовъ. Отношенія къ нему молодыхъ сановниковъ видны наприм. изъ того, что ко­гда, въ концѣ 1801 года, послѣ кн. Гагарина открылась вакансiя директора банка и государь въ числѣ кандидатовъ назвалъ Дер­жавина, то члены неофиціальнаго комитета, отдавая справедли­вость уму Румянцева и Державина, признали ихъ за людей путающихъ дѣла (des brouillons) и отклонили этотъ выборъ[953].

            О своемъ назначеніи въ министры Державинъ разсказываетъ слѣдующее: 8-го сентября 1802 года, вечеромъ, когда у него были гости, прiѣхалъ къ нему статсъ-секретарь Новосильцовъ съ новымъ манифестомъ и, прочитавъ его, предложилъ отъ имени государя принять министерство юстиціи. При этомъ Новосильцовъ сообщилъ, что сперва предполагалось дать ему ми­нистерство финансовъ, а Васильева сдѣлать генералъ-прокуроромъ, но такъ какъ послѣднiй не пожелалъ принять это званіе, то оно предоставляется Державину; Васильеву же ввѣрены фи­нансы. Державинъ рѣшился принять возлагаемый на него довѣрiемъ монарха высокiй постъ. Въ манифестѣ говорилось, между-прочимъ, что предѣлы власти каждаго министра будутъ впослѣдствіи опредѣлены особыми инструкціями; что въ случаѣ, если какой-либо министръ встрѣтитъ по своей части неудоб­ство или затрудненiе, онъ можетъ войти о томъ съ докладомъ къ государю, сообщивъ его напередъ прочимъ министрамъ на обсужденiе; для этого учреждается комитетъ министровъ, разсматривающій, кромѣ того, «дѣла обыкновенныя). Министры суть также члены совѣта и присутствуютъ въ сенатѣ, отъ котораго они находятся въ нѣкоторой зависимости: чрезъ сенатъ они представляютъ государю ежегодные письменные отчеты, каждый по своей части; сенатъ разсматриваетъ отчетъ въ присутствiи самого министра, въ случаѣ надобности требуетъ отъ него объясненій, сравниваетъ его показанія съ рапортами, прямо отъ мѣстъ сенату доставленными, и наконецъ подноситъ отчетъ государю вмѣстѣ съ мнѣнiемъ своимъ объ управленiи и состояніи // 799

дѣлъ каждаго министерства. Уже 10-го сентября было собраніе комитета министровъ у графа Воронцова, какъ старшаго изъ нихъ; оно, по словамъ Державина, было, такъ-сказать, для пробы, какимъ образомъ комитету заниматься производствомъ дѣлъ въ личномъ присутствiи государя.

Затѣмъ Державинъ, въ своихъ запискахъ, представляетъ въ весьма непривлекательномъ свѣтѣ ходъ новоучрежденнаго управленія, жалуясь особенно на затруднительность отношеній между комитетомъ министровъ и сенатомъ и на произволъ, съ которымъ министры начали, съ утвержденія государя, располагать милліонами, «тащить казну всякій по своему желанію», «заключать кон­тракты сверхъ власти, имъ данной, на превосходныя суммы безъ уваженiя сената»; «стали дѣлать, чтó кому захотѣлось» и «потя­нули всѣ дѣла ко вреду государства, а не къ пользѣ».

Конечно, читая записки Державина, мы не должны забывать что такъ говоритъ, лѣтъ черезъ девять послѣ невольнаго оставленія своего поста, эксминистръ, недовольный правительствомъ и отзывающiйся не безъ ожесточенiя о своихъ бывшихъ противникахъ. Но, устраняя нѣкоторыя лжеобвиненія и преуве- личенія его, мы, на основанiя многихъ другихъ свидѣтельствъ, должны согласиться, что хотя краски его картины безъ сомнѣнія слишкомъ густы, однакожъ въ основанiи ея много прав­ды. Кромѣ произвола въ дѣйствхіяхъ министровъ, легко пред­ставить себѣ неизбѣжную путаницу въ производствѣ дѣлъ, при переходѣ отъ стараго порядка къ новому, до переустройства прежнихъ коллегій въ департаменты и канцелярiи, сообразно съ новымъ распредѣленіемъ вѣдомствъ. Главную причину непра­вильности министерскихъ распоряженiй Державинъ видѣлъ въ отсутствіи инструкцій, обещанныхъ въ манифестѣ.

 

6. НАЧАЛО УПРАВЛЕНІЯ МИНИСТЕРСТВОМЪ ЮСТИЦІИ.

 

Мы не имѣемъ повода сомнѣваться въ справедливости разсказа Державина, что уже въ первомъ собраніи комитета министровъ, бывшемъ у Воронцова, онъ настойчиво высказалъ мненіе о необхо­димости инструкціи. При лаконической краткости, съ какою въ пер- // 800

вое время составлялись журналы комитета, нельзя удивлять­ся, что въ протоколѣ этого заседанiя ничего не упомянуто о заявленіи Державина, который и въ запискахъ своихъ за­мечаетъ, что дѣлá тамъ «докладывались безъ справокъ и со­ображенiй». Одинъ изъ современныхъ намъ критиковъ посмѣивается надъ его любовью къ инструкцiямъ (припомнимъ его требованiе отъ императора Павла); но въ сущности эта особенность его вовсѣ не заслуживаетъ порицанiя и свидѣтельствуетъ напротивъ о похвальномъ стремленiи къ закон­ности. Въ самомъ манифестѣ объ учрежденiи министерствъ обѣщаны были инструкцiи, и изъ журналовъ неофиціальнаго комитета видно, что въ немъ неоднократно разсуждали объ этомъ вопросѣ[954]: самъ государь признавалъ важность, но вмѣстѣ и трудность рѣшенiя его. Графъ Строгановъ замѣтилъ, что слѣдовало бы опредѣлить предметъ инструкцiй; императоръ отвѣчалъ, что въ нихъ надлежитъ выяснить механизмъ занятій и обязанности каждаго министра. Сотрудники Александра полага­ли, что эта работа не потребуетъ много времени, но самъ онъ былъ другого мнѣнiя. Въ проектѣ министерствъ, читанномъ Новосильцовымъ, было положительно выражено, что каждый изъ министровъ долженъ будетъ руководиться инструкцiей, ко­торая въ точности опредѣлитъ его права и обязанности. Ворон­цовъ считалъ нужнымъ снабдить каждаго министра двумя ин­струкцiями, изъ которыхъ одна, съ изложенiемъ всей системы преобразованiя, была бы секретною. Сходно съ Державинымъ смотрѣлъ на необходимость инструкцiй Трощинскій: въ одной изъ главъ упомянутаго нами труда его онъ, разсуждая о на­меренiяхъ государя при учрежденiи министерствъ, одну изъ цѣ- лей видитъ въ томъ, чтобъ отвратить злоупотребленiе власти, а въ числѣ средствъ къ тому ставитъ: возложенiе на сенатъ верховнаго наблюденiя за всѣми министрами и опредѣленiе точныхъ предѣловъ власти ихъ особенными инструкціями. Другую важную цѣль преобразованiя Трощинскiй полагалъ въ томъ, «чтобы удержать отъ отмѣны старыхъ и введенiя новыхъ уза- // 801

коненій, исключая чрезвычайныхъ случаевъ», и въ заключенiе говорилъ: «Всякому очевидно, что еслибы предположенныя въ манифестѣ инструкціи послѣдовали немедленно за учрежденiемъ самихъ министровъ и составлены были на основаніи главныхъ правилъ и въ духѣ обоихъ высочайшихъ манифестовъ, то благо­творная воля его императорскаго величества была бы испол­нена непремѣнно»[955].

Впрочемъ государь, уступая настоянiямъ Державина, при­ступилъ было къ исполненiю этой мысли и приказалъ каждому министру представить свои соображенiя, какимъ образомъ мо­гутъ быть составлены предполагаемый инструкцiи и чтó онѣ должны содержать. Но почти всѣ прочiе министры смотрѣли на этотъ вопросъ очень легко, и это было первымъ поводомъ къ несогласiю между ними и Державинымъ. Каковъ былъ дѣйстви­тельно образъ мыслей первыхъ министровъ въ этомъ отношенiи, видно напр. изъ записки, представленной, въ слѣдствiе помянутаго высочайшаго повеленiя, Кочубеемъ 27-го марта 1803 го­да. Достаточнымъ ручательствомъ, что министры не будутъ злоупотреблять своею властью, служитъ, по мнѣнiю его, то что въ этотъ санъ обыкновенно избираются люди, облеченные полною довѣренностью своего монарха, люди государственные, кото­рые должны имѣть одну только страсть — благо обицественное, и чтить выше всего судъ публики; «а потому опасенiе деспотиз­ма министерскаго, о коемъ иногда я слышалъ, не что иное есть какъ химера, тѣмъ менѣе доказательствъ требующая, что пра­вила, манифестомъ 8-го сентября начертанныя, поставляютъ всѣхъ министровъ въ обязанность другъ съ другомъ по дѣламъ своей части сноситься и всѣ доводить до высочайшаго све­денiя». Затемъ Кочубей особенную важность полагаетъ въ пред­оставленiи сенату обязанности наблюденiя надъ министрами, и видитъ въ этомъ «сугубую безпечность» (т. е. гарантiю) про­тивъ «мнимаго самовластiя министровъ». Поэтому главною задачею общей для нихъ инструкцiи онъ считаетъ разграниченiе обязанностей сената и обязанностей министерства; изложивъ свои // 802

соображенiя объ этомъ предметѣ, онъ въ заключенiе переходитъ къ разсмотрѣнiю отношенiй и деятельности собственно мини­стерства внутреннихъ дѣлъ[956] Что касается инструкцiи для ми­нистра юстицiи, то Державинъ заявилъ, что такъ какъ по мани­фесту 8-го сентября онъ остается на прежнемъ основами гене­ралъ - прокуроромъ, то онъ имѣетъ у яге инструкцiю и моягетъ ограничиться ордерами прокурорамъ, которые и были разосла­ны ,въ октябре мѣсяцѣ того же года.

Примѣромъ того, что Державинъ въ собранiяхъ комитета ми­нистровъ не молчалъ насчетъ недоразумѣнiй, встречавшихся въ исполненiи манифеста о министерствахъ и указа о сенатѣ, можетъ служить то, что уже въ засѣданiи 16-го сентября онъ, въ присут­ствiи императора, читалъ «свои замѣчанiя» по этому предмету. Между-прочимъ опъ представилъ, «что какъ 1 -й департаментъ сената состоитъ весь почти изъ министровъ, то и письменные отчеты по окончанiи года, по силѣ манифеста министрами представляемые чрезъ сенатъ, будутъ подлежать собственному ихъ же разсмотрѣнiю: комитетъ единогласно положилъ, что какъ по силѣ манифеста отчеты долженствуютъ поступать чрезъ правительствующiй се­натъ, то сiе означаетъ общее собранiе сената, а не 1-й департа­ментъ, и потому сужденiе производимо будетъ цѣлымъ сенатомъ»[957].

По словамъ самого Державина, онъ сначала тѣмъ вооружилъ противъ себя прочихъ министровъ, что по званiю гене­ралъ-прокурора настаивалъ на правильной со стороны ихъ от­четности и требовалъ, чтобы они уже за первый годъ предста­вили свои отчеты. Основываясь на слухахъ и сплетняхъ, которые въ слѣдствiе того ходили въ обществѣ, княгиня Дашкова говоритъ, что онъ хотѣлъ играть роль Катона и своими настояніями и выходками разссорился со всѣми сенаторами и мини­страми[958]. Онъ самъ сознается, что смѣло противорѣча и воз­ражая даже на своихъ докладахъ, «сталъ приходить часъ отъ часу у императора въ остуду, а у министровъ во вражду». // 803

При этомъ Державинъ, по обыкновенію своему, обнаружи­валъ изумительную деятельность. До насъ дошелъ листокъ[959], на которомъ слѣдующимъ образомъ распредѣлены на каждый день занятія и выѣзды его, какъ министра юстиціи:

«Воскр. Поутру въ 10 часовъ во дворецъ къ императору съ

меморiями и докладомъ сената.

Понед. Поутру въ 11 часовъ во дворецъ въ совѣтъ.

Вторн. Поутру въ 9 часовъ во дворецъ къ императору съ раз­ными докладами, а

послѣ обѣда въ 6 часовъ въ комитетъ министерства.

Среда. Поутру въ 7 часовъ до 10-ти говорить съ гг. оберъ-прокурорами и

объясняться по важнѣйшимъ меморiямъ, а съ 10-ти часовъ ѣздить въ сенатъ

по разнымъ департа­ментамъ по случаю какихъ-либо надобностей.

Четв. Поутру въ 8 часовъ и до 12-ти дома принимать, выслу­шивать просителей и

дѣлать имъ отзывы.

Пятн. Поутру съ 7-ми до 10-ти часовъ другой разъ въ недѣлю заниматься съ оберъ-

прокурорамн объясненiемъ по мемо­рiямъ, а съ 10-ти часовъ ѣздить въ сенатъ въ общее со­бранiе и въ тотъ же день послѣ обѣда въ 6 часовъ во дворецъ въ комитетъ министерства.

Субота. Поутру отъ 8-ми до 12-ти часовъ принимать, выслу­шивать и отзывы

дѣлать просителямъ.

«Затѣмъ, послѣ обѣда въ воскресенье, понедѣльникъ, среду, четвергъ и суботу съ 6-ти до 10-го часа вечера заниматься съ гг. секретарями прочтенiемъ почты, выслушанiемь и подпи­санiемъ заготовленныхъ ими бумагъ для взнесенiя въ комитетъ и иногда въ сенатъ, а также и прочитываніемъ откуда-либо полученныхъ постороннихъ бумагъ, кромѣ почты.

«Наконецъ, каждый день поутру съ 5-ти до 7-ми часовъ за­ниматься домашними и опекунскими дѣлами и ввечеру съ 10-ти до 11 часовъ беседою прiятелей, и въ сей послѣднiй часъ запи­рать вороты и никого уже не принимать, развѣ по экстренной  // 804

какой нуждѣ или по присылкѣ отъ императора, для чего въ ка­кое бы то ни было время камердинеръ долженъ меня разбудить».

Замѣтимъ, что въ бытность министромъ Державинъ нѣсколько позднѣе переѣхалъ въ казенный домъ, нѣкогда принадлежавшiй кн. Вяземскому, на Малой Садовой, гдѣ и понынѣ живетъ ми­нистръ юстиціи.

Уже вскорѣ послѣ вступленiя въ эту должность Державинъ ввелъ два новыя распорядка, которые до сихъ поръ остаются памятниками его кратковременнаго управленiя министерствомъ. 21-го октября 1802 года государь утвердилъ доклады его: 1) объ учрежденiи оберъ-прокурорской консультацiи, и 2) о соста­вленiи записокъ изъ дѣлъ и о сокращеши канцѣлярскаго дѣлопроизводства.

Примѣняясь къ учрежденiю о губернiяхъ, въ которомъ сказано: «прокуроръ съ помощниками своими говоритъ едиными устами», Державинъ призналъ полезнымъ, чтобы министръ юсти­цiи, при затрудненiяхъ въ окончанiи важныхъ дѣлъ, вступалъ въ совѣщанiя съ оберъ-прокурорами, и когда въ дѣлѣ, перене­сенномъ за разногласiемъ въ общее собранiе, произойдутъ разныя мнѣнiя, то эти послѣднiя, вмѣстѣ съ представленiями оберъ-прокурора, предлагаются министромъ на совѣтъ всѣхъ оберъ-прокуроровъ для составленiя общаго заключенiя, на основанiи котораго министръ уже и соглашаетъ разныя мнѣнiя общаго собранiя (П. С. 3. XXVII, 20. 477).

Любопытны отзывы нѣкоторыхъ современниковъ Державина объ этомъ нововведенiи. Извѣстный своимъ благороднымъ харак­теромъ Ив. Вл. Лопухинъ замѣтилъ, что оно дѣлаетъ ему честь[960]. Напротивъ, Воронцовъ и Кочубей осуждали державинскую кон­сультацiю, видя въ ней родъ новой инстанцiи. «Пускай», говорилъ Кочубей во Французскомъ письмѣ къ гр. А. Р. Воронцову, «генералъ-прокуроръ желаетъ совѣтоваться съ юрисконсультами, и жаль, что онъ слишкомъ мало съ ними совѣтовался. Но ежеми­нутно выставлять консультацiю и ссылаться на нее, это похоже на уловку. Генералъ-прокуроръ самъ за себя несетъ отвѣтствен- // 805

ность, какъ и всѣ мы. У насъ нѣтъ консультацiи и ради чего же онъ будетъ вѣшать бѣдныхъ юрисконсультовъ за глупости, ко­торыя самъ дѣлаетъ?»[961]

Время оправдало однакожъ мѣру Державина, хотя вскорѣ и измѣнился нѣсколько ея характеръ. Сдѣлавшись правильно организованнымъ учрежденіемъ, консультація стала составлять­ся изъ опредѣленнаго числа членовъ, обязанныхъ вести журналъ своихъ засѣданій и излагать письменно свое заключеніе, а отдѣльныя мнѣнія представлять особо. Преемникъ Державина князь П. В. Лопухинъ не всегда уже присутствовалъ на консультаціи, такъ что она изъ совѣщанія министра съ лицами, ее составляющими, обратилась въ совѣщаніе этихъ лицъ меж­ду собою[962]. И. И. Дмитріевъ, занимавшій постъ министра отъ 1810 по 1814 годъ, говорить объ этомъ учрежденіи: «При моихъ предмѣстникахъ засѣданіе консультацiи, состоящей изъ оберъ-прокуроровъ и трехъ юрисконсультовъ, всегда(?) происхо­дило въ министерскомъ домѣ, подъ предсѣдательствомъ самого министра; но я предоставилъ ей слушать заключеніе очередного юрисконсульта и судить о предложенномъ дѣлѣ въ моемъ отсутствіи, дабы не стѣснять свободы каждаго въ изложеніи сво­его мнѣнія и не давать ему ни малѣйшаго направленія. Послѣ консультаціи составлялся журналъ, и за подписаніемъ всѣхъ присутствующихъ представляемъ былъ на мое разсмотрѣніе. Я утверждалъ общее или частное мнѣніе, или соглашалъ сенаторовъ на основаніи собственнаго моего заключенія» (Взглядъ, 188). Мы сочли нужнымъ привести эти строки, чтобы сопоста­вить ихъ съ обвиненіемъ въ лѣности и нерадѣніи объ истинѣ, которое Державинъ взводитъ на своихъ преемниковъ: по его замѣчанію, кн. Лопухинъ и особенно Дмитріевъ, рѣдко присутствуя на консультацiяхъ, подали поводъ къ такому накопленiю дѣлъ, что министръ долженъ был довѣряться своей канцелярiи, а она не уважала оберъ-прокурорскихъ и консультант­скихъ мнѣнiй; консультацiи послужили къ обидѣ сенаторовъ // 806

и т. п.[963] Хотя и нельзя отрицать справедливости этихъ замѣчаній, но строгость Державина въ его отзывахъ о старинномъ его прiятелѣ Дмитрiевѣ можетъ показаться странною. Мы уже прежде объяснили ее темъ, что онъ писалъ свои записки во время министер­ства послѣдняго, вскорѣ послѣ бывшаго между ними недоразумеѣнiя. Дмитрiевъ, съ своей стороны, писавшiй свои воспоминанiя спустя много лѣтъ по смерти нашего поэта, говоритъ о немъ со­всѣмъ въ другомъ духѣ. Замечателенъ между-прочимъ, какъ пре­красное доказательство незлопамятности Дмитрiева, отзывъ его о бывшихъ между нимъ и Державинымъ ссорахъ, относящихся впро­чемъ еще къ тѣмъ годамъ, когда оба они были сенаторами. «Я имѣлъ неудовольствiе», пишетъ Дмитрiевъ, «два раза быть хотя и въ легкой, но для меня чувствительной размолвкѣ съ тѣмъ, кото­раго любилъ и уважалъ отъ всего сердца, съ Г. Р. Державинымъ. Благородная душа его конечно была чужда корысти и эгоизма; но пылкость ума увлекала его иногда къ рѣшенiямъ, требовавшимъ, для большей осторожности, другихъ мѣръ, нѣкоторыхъ изъятiй или дополненiй. Та же пылкость его оскорблялась противорѣчiемъ,—однакожъ не на долгое время: чистая совѣсть его скоро брала верхъ, и онъ соглашался съ замѣчанiемъ прокурора»[964].

Изъ описанiя дѣятельности Державина по управленiю Там­бовской губернiей намъ извѣстно, что онъ уже и тогда заботился о сокращенiи дѣлопроизводства. Мы видѣли также, что въ указѣ о правахъ и обязанностяхъ сената, по мысли Гаврилы Романовича предписано было держать открыто настольные реестрьи дѣламъ, ежемѣсячно публиковать въ газетахъ объ очереди дѣлъ и соста­влять краткiя по дѣламъ записки. Теперь, занявъ постъ министра, онъ пошелъ еще далѣе: онъ представилъ государю докладъ о со­кращенiи дѣлопроизводства сообщенiемъ краткихъ записокъ тяжу­щимся для прочтенiя и рукоприкладства; записки эти, скрѣпленныя дѣлопроизводителями и самими тяжущимися, должны были, за не­дѣлю или за двѣ до представленiя дѣла къ слушанiю, раздаваться въ департаментахъ сенаторамъ, а въ общемъ собранiи на каждый де- // 807

партаментъ экземпляра по три; такимъ образомъ сенаторы имѣли возможность прочитывать ихъ на досугѣ дома и, сообразясь съ дѣломъ, на столѣ, въ присутствiи находящемся, заранѣе изготовлять письменно краткiя резолюцiи. «Таковое сокращенiе производства и основательность рѣшеній», сказано было въ концѣ доклада, «при­ближать конечно къ той священнѣйшей цѣли, чтобы сенатъ, какъ верховное судилище, былъ примѣромъ всему государству праваго суда, дѣятельности и скораго удовлетворенiя тяжущимся»[965]. До­кладъ этотъ былъ утвержденъ и въ слѣдствiе введеннаго такимъ образомъ новаго порядка, Державинъ, какъ самъ онъ разсказываетъ, имѣлъ удовольствiе видѣть, что иногда въ одно засѣданiе общаго собранiя рѣшаемо было не менѣе четырехъ дѣлъ.

Сенаторъ И. В. Лопухинъ, хотя и находилъ, что со времени введенiя Державинымъ краткихъ записокъ разсмотрѣніе дѣлъ стало поверхностнѣе и мнѣнiя, заранѣе составленныя, сдѣлались менѣе основательньими; однакожъ онъ признавалъ «учрежденiе этихъ записокъ весьма полезнымъ, лишь бы всегда сохранялась прямая цѣль его», и соглашался «что, оно, какъ и учрежденiе кон­сультацiи, дѣлаетъ честь предпрiимчивому, къ общему благу усердному министру и большому генiю-поэту, который предста­влялъ о сихъ учрежденiяхъ»[966].

 

7. БОРЬБА ПРОТИВЪ МНѢНІЯ  ГР. ПОТОЦКАГО.

 

Вскорѣ случилось обстоятельство, которое окончательно ис­портило отношенiя Державина не только къ другимъ министрамъ, но и къ самому государю. Въ грамотѣ о вольности дворянства и въ жалованной грамотѣ 1785 года было правило, по которому дворяне, поступившiе нижними чинами въ военную службу и не выслужившiе офицерскаго чина, не могли выходить въ отстав­ку до истеченiя 12-ти лѣтъ дѣйствительной службы (исключенiе допускалось только для одержимыхъ болѣзнями). Но съ теченiемъ времени это постановленiе было забыто: унтеръ-офицеры // 808

изъ дворянъ, особливо изъ Поляковъ, всячески уклонялись отъ службы и, едва поступивъ въ полкъ, уже просились въ отставку. Поэтому военный министръ счелъ нужнымъ возстановить старый законъ: докладъ его, въ который между прочимъ вошла и эта статья, былъ высочайше утвержденъ 5 декабря 1802 года; со- стоявшійся затѣмъ указъ прошелъ въ общемъ собранiи сената безъ всякаго замѣчанія и отосланъ въ Военную коллегію для ис­полненiя (П. С. 3. ХХVІІ, 20. 542).

Вдругъ, черезъ нѣсколько времени, одинъ изъ сенаторовъ, гр. Северинъ Потоцкiй, — полякъ, по словамъ Завадовскаго, еще не обрусѣвшiй (членъ правленiя училищъ, впослѣдствiи попечи­тель Харьковскаго округа, а еще позднѣе членъ Государственнаго совѣта),—нашелъ, что этимъ постановленiемъ унижено рус­ское дворянство, и, чтобьи спасти честь его, вздумалъ воспользо­ваться недавно дарованнымъ сенату правомъ входить къ госуда­рю съ представленiемъ въ случаяхъ, когда какой-либо указъ ока­жется сопряженнымъ «съ великими неудобствами въ исполненiи».

Составленная Потоцкимъ обширная записка прочитана бьы­ла въ общемъ собранiи сената 16-го января 1803 года. Послѣ общей критики всего доклада Военной коллегiи, авторъ остана­вливается на главномъ пунктѣ и утверждаетъ, что изъ самой ре­дакцiи его, изъ слова нынѣ, употребленнаго въ грамотѣ о воль­ности дворянства, видно, что это правило было первоначально установлено только на время бывшей тогда войны. Затѣмъ раз­виваются неудобства, какiя произведетъ 12-ти лѣтнее принужден­ное служенiе. «Выгодное, напр., супружество съ особою, не мо­гущею рѣшиться сопутствовать мужу въ мѣста службы воинской, его жилище, равно и другiя обстоятельства невольно мо­гутъ заставить благонамѣреннаго дворянина желать отставки. Одно опасенiе таковыхъ препонъ и врожденное отвращенiе отъ принужденiя не произведутъ ли дѣйствiй, совсѣмъ противныхъ тѣмъ, какiя, кажется, имѣла въ виду коллегiя? Вмѣсто ограннченнаго числа людей, которые удержаны будутъ на нѣсколько лѣтъ въ службѣ насильно (печальное прибѣжище полководцу), сколько тысячъ другихъ и вступить въ оную побоятся! Не прискорбно ли будетъ столь извѣстную россiйскаго юношества ревность къ // 809

воинской службѣ видѣть погасающую, ревность, которая разительнѣе нежели когда-либо окажется въ нынѣшнее благословенное царствованіе многочисленностію дворянъ, ежедневно ищущихъ опредѣляться? Не жестоко ли столь чувствительнымъ образомъ опечалить дворянство цѣлой имперіи поврежденіемъ силы драгоцѣннѣйшаго для него постановленія, которое Петръ III называетъ «непоколебимымъ утвержденіемъ самодержавнаго всероссійскаго престола», которое безсмертная Екатерина столько уважила, распространила,—постановленія, напослѣдокъ, кото­рое обожаемый Александръ торжественно наименовалъ и удо­стовѣриль «кореннымъ и непрелагаемымъ закономъ»? Въ заклю­ченіе гр. Потоцкій обращается къ своимъ сотоварищамъ сенаторамъ съ увѣщаніемъ не бояться злобы сильныхъ и не колебаться, «когда священный гласъ должности взываетъ». Онъ напоминаетъ, что докладъ военнаго министра коснулся почти единственнаго кореннаго закона, которымъ Россiя справедливо можетъ гордиться. «Не обязаны ли мы говорить, когда общее мнѣнiе, кажется, насъ уже предварило? Не должны ли мы слѣдовать духу царствованiя сего, вѣроятно единственнаго въ вѣкахъ, чтобы намъ, движимымъ благоволенiемъ монарха-благотворителя, возвратить верховному сословiю имперiи, хранилищу законовъ, первобытную его силу, достоинство и славу? Ежели нерадѣніемъ нашимъ упустить такое время, то не понесемъ ли праведной укоризны позднѣйшаго потомства? Въ слѣдствiе сего, мнѣнiе мое—чтобы прав, сенатъ, на основанiи указа сентября 8-го дня 1802 года, вошелъ къ его вели­честву со всеподданнѣйшимъ докладомъ: не благоугодно ли будетъ повелѣть министрамъ разсмотрѣть вновь столь важное узаконенiе?»

Въ день общаго собранiя (пятницу) оберъ-секретарь предста­вилъ генералъ-прокурору мнѣнiе Потоцкаго, самъ не рѣшаясь его принять какъ по содержанiю его, такъ и потому, что дѣло это въ общемъ собранiи уже кончено. Державинъ, приведенный такимъ мнѣніемъ въ негодованiе, счелъ нужнымъ испросить высо­чайшую волю, вносить ли его въ сенатъ. При докладѣ, ему по­казалось, что государю оно было уже извѣстно и написано съ его позволенiя. Императоръ отвѣчалъ рѣзко: «Чтоже? мнѣ не запре­тить мыслить, кто какъ хочетъ... Пусть его подастъ, сенатъ пусть // 810

разсуждаетъ». Державинъ заговорилъ о вредѣ такихъ мнѣнiй, особенно когда они подаются несвоевременно. Государь отвѣ­чалъ: «Сенатъ это и разсудитъ, а я не мѣшаюсь». При слушаніи записки, въ сенатѣ произошло смятеніе: большинство присоединилось къ Потоцкому и положило войти къ государю съ представленіемъ о пересмотрѣ доклада Вязмитинова министрами. Засѣданіе это возбудило много толковъ. Ростопчинъ писалъ Циціанову, что «въ сенатѣ явная война, что почти всѣ сенаторы въ оппозиціи, какъ-то: Трощинскій, Васильевъ и, о чудо! Строгановъ. Они входятъ отъ сената съ докладомъ къ государю, дабы положеніе сiе отмѣнено было, а притомъ и съ жалобою на Державина, оскорбившаго сенатъ языкомъ своимъ»[967].

Министръ юстиціи долженъ былъ написать согласительное мнѣніе, но занемогъ, такъ что прошло довольно много времени, пока могло состояться новое по этому дѣлу засѣданіе. Между тѣмъ къ нему заѣхалъ, по порученiю государя, Валеріанъ Зубовъ и потребовалъ его записку для предварительнаго представленія его величеству. Она оказалась написанною въ такихъ сильныхъ выраженіяхъ, что государь призналъ нужнымъ зачерк­нуть нѣкоторыя строки; при возвращеніи ея, Державину была объявлена высочайшая воля, чтобы предложеніе сенату дано было скорѣе, для прекращенія ложныхъ слуховъ.

Въ этомъ предложеніи обращалось особенное вниманіе на то, что въ докладѣ военнаго министра новаго ничего нѣтъ, и никакихъ неудобствъ въ исполненіи указа быть не можетъ, такъ какъ, при соблюденiи тѣхъ же правилъ въ теченiе сорока лѣтъ, въ нижнихъ чинахъ изъ дворянъ недостатка не было, да и сами тѣ нижнiе чины никакого неудовольствiя не изъявляли и отъ службы не уклонялись. Затѣмъ Державинъ старался доказать, что целью дворянской грамоты было дать льготы только дво­рянамъ, пріобрѣтшимъ на то право службой и образованiемъ. «Порода», говорилъ онъ, «есть только путь къ преимуществамъ; запечатлѣвается же благородное происхожденiе воспитанiемъ и заслугою». Далѣе, онъ опровергаетъ ложное толкованiе слова // 811

нынѣ въ дворянской грамотѣ, и наконецъ спрашиваетъ: «Поче­му и чѣмъ дворянство опечалено? Подтвержденiемъ того, чтó оно нѣсколько летъ столь ревностно исполняло? Почему уда­ляться оно будетъ отъ службы при напоминовеніи столь давно извѣстныхъ ему обязанностей, когда, принимаясь нынѣ прямо унтеръ - офицерами, весьма противъ прежняго облегчено? Словомъ, таковымъ неправильнымъ о дворянствѣ заключеніемъ не можетъ оно не оскорбиться. Сколько примѣровъ въ прошедшихъ царствованіяхъ видимо было, что дворяне съ лона роскоши, изъ среды великолѣпія двора, нзъ страстнѣйшихъ объятій любви, при единомъ звукѣ оружія, летѣли на поприще славы! Никогда имъ въ мысль не входило ни выгодное супружество, ни разстройка ихъ состоянія, но они изъ единой ревности своей всѣмъ жертвовали общему благу, пользамъ любезнаго своего отечества, и, презирая самую жизнь свою, стяжали вѣнцы славныхъ побѣдъ... Развѣ, ньшѣшними иноплеменными развратами и несоотвѣтственными нашимъ законамъ внушеніями бывъ развлечены, дво­ряне охладѣютъ въ своей преданности къ отечеству и престолу? Но нѣтъ, я сему повѣрить не могу! Кому учителемъ быль Петръ Великій, преходившій самъ всѣ нижнія степени службы и всѣ трудности оной переносившій и показавшій примѣры терпѣнія, мужества и повиновенія; то тѣ ли воины, тѣ ли россійскіе дворяне, которымъ воля монарха есть собственная ихъ воля, обольстятся гласомъ мечтательной, буйной вольности, бывшей единственною причиною погибели многихъ царствъ? Нѣтъ, я сего не думаю, и смѣю поручиться за благородное дворянство»[968].

За болѣзнію Державина, внесенiе этого предложенiя пору­чено было оберъ - прокурору князю А. Н. Голицыну. «По не­опытности своей», жалуется Державинъ, молодой оберъ-прокуроръ далъ прежде разсужденій высказаться Трощинскому, въ слѣдствiе чего большинство осталось на сторонѣ Потоцкаго, къ которому не примкнули только Шепелевъ, Ананьевскiй и Гурьевъ. Всѣ министры, хотя прежде представленiе Вязмитинова было ими одобрено молчали «изъ политическихъ видовъ»: // 812

мнѣнiе Потоцкаго было имъ по душѣ, потому что, какъ думаетъ Державинъ, согласовалось съ ихъ стремленiемъ усилить сенатъ на счетъ верховной власти. Когда Гаврила Романовичъ, выздоровѣвъ, въ следующую пятницу присутствовалъ въ сенатѣ при подписанiи журнала, то произошли опять шумныя пренiя и пререканiя. По закону, мнѣнiе сената и вмѣстѣ съ нимъ согласительное предло­женiе генералъ-прокурора надлежало поднести государю безъ приговора, но многiе сенаторы настаивали, чтобъ въ журналѣ записано бьило и заключенiе, о чемъ съ крикомъ даже приказывали оберъ-секретарю. Засѣданiе приняло такой бурный характеръ, что генералъ - прокуроръ, выйдя изъ себя, рѣшился пустить въ ходъ петровскiй молотокъ, чѣмъ, разумѣется, онъ навлекъ на себя новыя нареканiя; однакожъ, отважная мѣра достигла цѣли: мгновенно все смолкло, сенаторы заняли чинно мѣста свои и законъ не былъ нарушенъ. Но поведенiе Державина въ этомъ дѣлѣ сильно вооружило противъ него заинтересованныхъ лицъ. Въ маѣ 1803 года Семенъ Ром. Воронцовъ писалъ брату: «Не со­мневаюсь, что вы болѣе никогда не поѣдете въ сенатъ послѣ того обращенiя, какое съ нимъ позволилъ себѣ Державинъ»[969].

Какъ смотрѣлъ государь на ходъ этого дѣла? По разсказу Державина, онъ сперва былъ сильно встревоженъ оборотомъ, какой оно приняло, и обѣщалъ генералъ-прокурору свою поддержку противъ несогласныхъ съ нимъ сенаторовъ; но потомъ окружавшiя Александра лица, особенно поляки и польки, мало по малу измѣнили его образъ мыслей. Когда дѣло поступило на высочайшее разрѣшенiе, то государь долго держалъ его у себя, не упоминая о немъ ни слова даже на докладахъ министра юсти­цiи. Наконецъ, на Фоминой недѣлѣ, позволено было, чтобы, на основанiи даннаго сенату новаго права, отъ него явилась къ им­ператору депутацiя. Ее составляли, со стороны большинства, гр. А. С. Строгановъ и Трощинскій, единственнымъ же представителемъ противнаго мнѣнiя былъ сопровождавшiй ихъ генералъ-прокуроръ. Послѣ прочтенiя Трощинскимъ какъ записки Потоц­каго, такъ и заявленныхъ въ сенатѣ мнѣнiй, государь отпустилъ // 813

депутацiю, сказавъ, что дастъ указъ, который и дѣйствительно послѣдовалъ 21-го марта 1803 года[970]. Въ немъ особенно важно поясненіе, что дарованное сенату право входить съ представле­нiями противъ того или другого указа не касается вновь изда­ваемыхъ или подтверждаемыхъ верховною властью законовъ, и потому сенатъ не имѣлъ основанiя къ своему представленiю. Затѣмъ замѣчено, что въ силу манифеста о министерствахъ се­натъ можетъ во всякое время представлять о такихъ распоряженiяхъ министровъ, которыя онъ найдетъ несогласными съ настоящимъ положенiемъ дѣлъ. Но военная коллегiя, въ докладѣ своемъ о срокѣ службы дворянъ въ нижнихъ чинахъ, руковод­ствовалась правилами, которыя дѣйствовали уже сорокъ лѣтъ и не были уничтожены никакимъ новымъ узаконенiемъ. При этомъ, среди громкихъ фразъ о достоинствѣ сената, довольно ясно выражено, что онъ вмѣшался не въ свое дѣло, коснувшись вопро­са, относящагося собственно къ военной службѣ, — «частнаго распоряженiя, единственно до армiи принадлежащаго». Итакъ мнѣніе Потоцкаго оставлено безъ послѣдствiй, и въ сущности утверждено предложенiе Державина, который однакожъ весьма темно говоритъ о томъ въ своихъ запискахъ.

Дѣло это произвело много шуму не только въ Петербургѣ, но въ и провинцiи. Въ Москвѣ, по словамъ самого Державина, мнѣнiе Потоцкаго было принято дворянствомъ съ такимъ вос­торгомъ, что въ многолюдныхъ собранiяхъ клали списки съ него на голову и пили за здоровье автора, провозглашая его покровителемъ и защитникомъ русскаго дворянства. Державинъ и Вязмитиновъ, напротивъ, были преданы публичному поруганiю: какой-то озлобленный врагъ выставилъ на перекресткахъ загаженные бюсты ихъ. Если это правда, то подозрѣнiе въ томъ естественно падаетъ на кого-нибудь изъ соотечественни­ковъ Потоцкаго. Доказательствомъ, какъ сильно слухи объ этомъ дѣлѣ занимали умы, можетъ служить ода неизвѣстнаго лица въ честь графа Потоцкаго, написанная, по одному ука­занiю, въ Орлѣ и цѣликомъ напечатанная въ VII томѣ нашего // 814

изданiя. Въ ней также Потоцкiй представляется героемъ прав­ды, подобнымъ Долгорукому, и защитникомъ дворянства, ко­торый обезсмертилъ себя своимъ подвигомъ. Въ противникахъ же его стихотворецъ видитъ льстецовъ изъ среды приказнаго рода («крапивное, вредное сѣмя»), который онъ противопола­гаетъ дворянству:

 

«А вы, чтó противъ насъ возстали,

Приказный родъ, въ корню гнилой?

Не вы Россiю защищали,

Не ваша кровь текла рѣкой:

Не ваше мужество и сила

Низвергли стѣны Измаила,

Стамбулъ надменный потрясли;

Не вы прямые Россiяне;

Но, жизнью жертвуя, дворяне

Россiи славу вознесли.

«Тебѣ ль, изъ праха извлеченну,

Тебѣ ль, писецъ, чернильный вранъ,

Забывъ породу униженну,

Судить о жребіи дворянъ, —

Дворянъ, отечеству подпоры!

Страшись теперь возвесть къ намъ взоры!

Падешь съ наружной высоты,

Презрѣньемъ общимъ наградишься,

Съ толпою подлою смѣсишься

 И будешь червь ползущiй ты!»

 

Повидимому, автору оды вовсе бьило неизвѣстно, какое уча­стiе въ дѣлѣ принималъ Державинъ; иначе онъ едва ли бы привелъ въ слѣдующей строфѣ два стиха изъ оды Вельможа съ похвалою самому поэту. Обращаясь опять къ Потоцкому, онъ говоритъ:

 

«Нельзя, нельзя не восхищаться,

 Что дѣломъ ты умѣлъ явить:

Змѣей предъ трономъ не сгибаться,

 Стоять — и правду говорить.

// 815

Слова великiя, священны,

Безсмертнымъ бардомъ изреченны,

Твоимъ водили днесь перомъ,

И ты, стремяся быть полезнымъ,

Какъ братъ дворянамъ всѣмъ любезный,

Дышалъ и правдой и добромъ»[971].

 

Какъ смотрѣлъ самъ Державинъ на поступокъ гр. Потоц­каго, вполнѣ высказано имъ въ его запискахъ: онъ называетъ его врагомъ отечества, а мысли его революціонными, и пола­гаетъ, что въ его мнѣніи выразилось польское стремленiе разстроить нашу военную силу. Любопытенъ съ другой стороны взглядъ одного изъ остальныхъ министровъ, именно Завадов­скаго, на обоихъ противниковъ. Вотъ что онъ писалъ, кажется, въ мартѣ 1803 года, гр. С. Р. Воронцову: «Въ сенатѣ, который считаютъ поднятымъ, въ первый разъ послѣ дерзкаго поступ­ка князя Долгорукаго въ царство Петра Великаго, произо­шло великогласное пренiе. Указъ состоялся, чтобы дворянъ изъ унтеръ-офицерскихъ чиновъ военной службы не отставлять, не выслужившихъ 12-ти лѣтъ. Сенаторъ, г. Потоцкiй, еще не обрусѣвшій, подалъ въ сенатъ свой голосъ, что сей указъ про­тивенъ привилегiи дворянской, по которой дворянинъ воленъ служить, сколько хочетъ. Большинство сената согласилось на голосъ его, чтобы войтить съ представленiемъ государю объ отмѣнѣ такого указа, основываясь на правѣ то чинить, изображенномъ въ изданныхъ преимуществахъ сената. Генералъ-про­куроръ по сему дѣлу внесъ свое нелѣпое предложенiе, въ кото­ромъ столько ругаетъ, какъ и пугаетъ сенатъ за дерзновенiе, якобы онъ выходитъ изъ границъ повиновенiя указамъ[972]. Таковая бумага и вящше побудила сенатъ изложить предъ государемъ и свое право, и чувствуемую обиду. По сумасбродству министра, // 816

которое природно ему, дѣло сiе столько коверкано противъ ко­ренныхъ обрядовъ сенатскихъ, что трудно предузнать, чѣмъ оно рѣшится»[973]. За тѣмъ слѣдуетъ уже извѣстный намъ отчасти (см. выше стр. 674) отзывъ Завадовскаго о Державинѣ; вотъ и опу­щенное тамъ начало его: «Вовсе голова министра не по мѣсту: школа Аполлона требуетъ воображенiя, вѣсы Фемисы держатся здравымъ разсудкомъ».

Въ здравомъ умѣ у Державина не было недостатка, но беда была въ томъ, что онъ въ критическія минуты легко уступалъ страстнымъ порывамъ своего пылкаго нрава. Никогда еще эти увлеченiя не были такъ сильны, какъ теперь, когда ему на каж­домъ шагу приходилось сталкиваться съ новымъ духомъ, охватившимъ высшiя правительственныя сферы и крайне ему не со­чувственнымъ. Plus royaliste que le roi, онъ считалъ своею обя­занностью охранять неприкосновенность неограниченной власти противъ самого императора и досаждалъ ему своими противорѣчiя­ми. Хотя въ рѣшенiи дѣла Потоцкаго Александръ и поступилъ со­гласно съ желанiемъ Державина, однакожъ явно охладѣлъ къ не­му. Дѣло это окончательно разссорило Державина и со всѣми ми­нистрами и сенаторами, къ какому бы лагерю ни принадлежали они. Чувства гнѣва и негодованiя, волновавшiя душу поэта среди то­гдашнихъ обстоятельствъ, рѣзко отпечатлѣлись въ его запискахъ, хотя и писанныхъ почти черезъ десять лѣтъ послѣ того. Вообще не отличаясь объективностью, онѣ особенно за это время заслужива­ютъ упрека въ пристрастiи. Пробывъ очень недолго на достигну­той имъ высотѣ, онъ сохранилъ на остальные годы жизни враж­дебное отношенiе къ эпохѣ Александра, и оттого-то чтенiе послѣд­ней части записокъ его производитъ тяжелое впечатлѣнiе. Обо всѣхъ дѣятеляхъ этой эпохи онъ отзывается неблагопрiятно: съ одной стороньи онъ изливаетъ свою желчь на нововводителей, Ко­чубея и Сперанскаго; съ другой — не щадитъ сторонника преж­нихъ порядковъ, Трощинскаго, бранитъ молодого Новосильцова // 817

и почтенныхъ лѣтами Воронцова и Строганова, наконецъ расто­чаетъ обвиненiя всѣмъ сенаторамъ и министрамъ.

Несмотря, однакожъ, на всѣ эти крайности и увлеченiя, нельзя не согласиться, что онъ въ основанiи вѣрно судилъ о мно­гомъ, понималъ сущность многихъ вопросовъ, зналъ потребно­сти Россiи и ясно видѣлъ начинавшiеся происки польско-еврейской интриги. Если онъ вдавался въ излишества, то нельзя отъ этого упрека освободить и его противниковъ; нельзя не отдать ему справедливости, что по крайней мѣрѣ онъ всегда дѣйствовалъ честно и открыто, безъ ухищренiй и козней; дорого приходилось ему платить за свою откровенность и прямоту, и онъ, по человѣческой слабости, не умѣлъ равнодушно сносить устремленныхъ на него ударовъ.

Не надо впрочемъ забывать, что записки Державина не суть сочиненiе обдуманное и сколько-нибудь отдѣланное: это не болѣе какъ бѣглый разсказъ, поспѣшно и небрежно набросанный подъ впечатлѣнiемъ минуты и къ которому авторъ никогда болѣе не возвращался. Мы не можемъ тѣмъ не менѣе оставить безъ по­рицанiя, что въ воспоминанiяхъ, назначенныхъ для потомства, онъ не умѣлъ быть сдержаннѣе и по личнымъ своимъ отноше­нiямъ позволилъ себѣ взводить самыя тяжкія обвиненiя на людей, имѣвшихъ свои несомнѣнныя достоинства и заслуги. Для неприкосновенности славы Державина было бы желательно, что­бы онъ послѣ первой редакцiи своихъ записокъ успѣлъ тщательно пересмотрѣть ихъ и очистить отъ пристрастныхъ наре­канiй на своихъ современниковъ.

 

2. ДРУГІЯ СТОЛКНОВЕНІЯ ПО УПРАВЛЕНIЮ МИНИСТЕРСТВОМЪ.

 

Неудовольствiе государя Державинъ навлекалъ на себя не только упорствомъ въ проведенiи своихъ мыслей, несогласныхъ съ господствовавшими взглядами, но и многими крайне неловкими поступками. Таково было, въ началѣ его министерства, вмѣшательство въ непрiятности, происшедшiя между министромъ финансовъ Васильевымъ и его племянникомъ, государственнымъ казначеемъ Голубцовымъ. Послѣдній обратился къ генералъ-прокурору съ // 818

жалобой на разстройство казны подъ управленiемъ дяди, и вмѣстѣ съ тѣмъ просилъ исходатайствовать чинъ одному казначею. Державинъ, вопреки всякому благоразумiю, согласился доложить о томъ государю и объявилъ указъ о производствѣ казначея. Это, разумѣется, сильно раздражило Васильева какъ противъ Державина, такъ и противъ Голубцова, который, въ оправданiе свое, сложилъ всю вину на перваго. Васильевъ жаловался государю. Когда же, въ слѣдствiе новаго объясненiя генералъ-прокурора, Голубцову поведѣно было присутствовать въ комитетѣ мини­стровъ, и между нимъ и министромъ финансовъ водворилось пол­ное согласiе, то Державину представилось, что вся эта исторiя была интригою, умышленно затеянною противъ него, чтобы ослабить доверiе къ нему государя.

Ему вообще казалось, что съ самаго начала всѣ министры старались очернить его разными навѣтами и что особенно подкапывался подъ него графъ Кочубей, такъ какъ, по своему от­ношенiю къ судебнымъ мѣстамъ, министръ внутреннихъ дѣлъ безпрестанно сталкивался съ генералъ-прокуроромъ[974]. Были и другiе поводы къ пререканiямъ между этими двумя сановниками. Такъ, Кочубей предложилъ дозволить iезуитамъ чрезъ миссіоне­ровъ обращать въ католическую вѣру некрещеныхъ инородцевъ въ Астраханской, Оренбургской и сибирскихъ губернiяхъ. Державинъ возразилъ, что это значило бы простирать вѣротерпимость слишкомъ далеко и было бы несогласно съ достоинствомъ господствующей церкви, а кромѣ того могло бы со временемъ сдѣлаться источникомъ религиозныхъ смутъ и междоусобій, какiя нѣкогда бывали на Западѣ. Поэтому онъ полагалъ, что полезнѣе было бы отправить въ названныя губернiи русскихъ миссіонеровъ для распространенія православія и введенія тамъ хлѣбопашества и русскаго гражданскаго быта, чтó конечно способство­вало бы къ усиленію государства. Къ министру юстиціи присое­динился графъ Н. П. Румянцовъ, и предложенiе Кочубея не было принято. // 819

По словамъ Державина, Сперанскій водилъ Кочубея за носъ и дѣлалъ изъ него все, что хотѣлъ. По порученью своего министра, онъ составилъ проектъ образованiя министерства внутреннихъ дѣлъ. Въ іюлѣ 1803 г. этотъ проектъ читался въ засѣданіяхъ ко­митета министровъ у государя на Каменномъ острову. Чтобы бли­же ознакомиться съ нимъ, министры пожелали прочесть его у себя на дому. Пока онъ былъ у генералъ-прокурора, Кочубею понадо­билось просмотрѣть проектъ. Державинъ, посылая его при письмѣ, не удержался, чтобъ снова не заговорить .о необходимости ин­струкцiй. Недѣли черезъ двѣ частное письмо это было читано въ комитетѣ министровъ, въ присутствiи Александра. Его величество замѣтилъ Державину, что онъ не имѣетъ права торопить со­ставленiемъ инструкцiй, когда сами министры въ полгода не собрались подать свои мнѣнiя о томъ, чтó по части каждаго нужно изложить. При этомъ однакожъ государь повторилъ, что намѣренъ дать инструкцiи.

Другою любимою мыслiю Державина во время его министер­ства было доставить силу закона выработанному имъ въ 1801 г. проекту правилъ третейскаго суда; однакожъ этотъ проектъ не былъ утвержденъ государемъ. Списки его Державинъ разсылалъ на просмотръ многимъ лицамъ, въ Москву, въ Малороссiю, въ Бѣлоруссiю, въ Остзейскія губернiи; кромѣ того, сообщалъ его и въ Петербургѣ законовѣдамъ. Въ числѣ этихъ лицъ были: Капнистъ, А. М. Лунинъ, В. С. Поповъ,— и Державинъ восполь­зовался полученными отъ нѣкоторыхъ изъ нихъ замѣчанiями. Самъ онъ былъ чрезвычайно высокаго мнѣнiя объ этомъ трудѣ, «основательнѣе и осторожнѣе котораго не могло быть, ибо никто не могъ» (писалъ онъ къ Гасвицкому) «имѣть такихъ способовъ, сколько по практикѣ моей во многихъ третейскихъ судахъ, столько и по посту, который я занималъ»[975]. Въ другой разъ онъ говорилъ Капнисту: «Богъ знаетъ, какое лучшее усердiе можно бьило показать отечеству въ посту моемъ, чтобы отправлялося скорое и безпристрастное правосудiе, какъ не симъ способомъ; // 820

но, видно, Богу не угодно было излѣчить насъ отъ ябеды». Оба письма, откуда мы заимствовали эти строки, писаны Держави­нымъ уже въ отставкѣ, въ 1804 г.; но проектъ устава третей­скаго суда занималъ его еще и до назначенія его въ министры. Тогда же, прося Капниста сообщить свое мнѣніе объ этомъ тру­дѣ, онъ упоминалъ загадочно о какомъ-то другомъ планѣ: «Я и по сiю пору не могу не досадовать на тебя за трусливый твой совѣтъ, коимъ меня отвратилъ ты отъ исполненія извѣстнаго плана, при началѣ нынѣшняго царствованiя мною сдѣланнаго, которымъ можно было отвратить всѣ вздоры, и теперь продолжающiеся, и водворить тишину. Онъ даже одобренъ былъ нынѣ, когда я его переписалъ, тѣмъ, для котораго былъ дѣланъ. Но что дѣлать? Пролитое полнó не живетъ»[976].

Не успѣвъ достигнуть утвержденiя своего проекта, Держа­винъ всетаки надѣялся, что въ частныхъ случаяхъ, по желанію тяжущихся или по условiю, между ними заключенному записью, правила его могутъ быть принимаемы въ руководство. Это ясно выражено имъ въ письмѣ къ Гасвицкому[977]. Его проектъ третейскаго суда дошелъ до насъ. Основною его мыслiю было соеди­нить третейскiе суды съ совѣстными. Главный недостатокъ его проекта, по мнѣнiю одного уважаемаго юриста, заключается въ слишкомъ сложныхъ, на практикѣ не совсѣмъ удобныхъ фор­махъ, тогда какъ этотъ родъ суда преимущественно предъ вся­кимъ другимъ долженъ отличаться простотою и предоставлять тяжущимся большую свободу. Третейскiй судъ, какъ обычай, составляетъ въ Россiи очень древнее явленiе: есть много записей съ подробнымъ указанiемъ условiй третейскаго суда; но Державинъ стремился сдѣлать изъ него судъ обязательный, а посредниковъ обратить въ судей отъ правительства. Во вся­комъ случаѣ проектъ его замѣчателенъ какъ выраженiе мыслей дѣлового человѣка по вопросу, заслуживающему вниманiя за­конодателей. «На этотъ проектъ можно смотрѣть, какъ на обра­зецъ сокращеннаго порядка судопроизводства, при которомъ // 821

Державинъ, еще въ 1801 году, полагалъ допускать въ судъ постороннія лица, печатать приговоры суда, даже дозволить постороннимъ лицамъ печатать, слѣдовательно и публиковать, свои замѣчанiя на рѣшенiя суда»[978].

Не соглашаясь во многихъ случаяхъ со взглядами и распоря­женiями господствовавшей правительственной партiи, Державинъ съ особенною настойчивостью противился любимой мысли импе­ратора приготовить мало по малу отмѣну крѣпостного состоянiя. Первоначальный ходъ дѣла, возникшаго по проишенію графа С. П. Румянцева, изложенъ въ запискахъ Державина не совсѣмъ точно. Румянцовъ сначала испрашивалъ, чтобы помѣщикамъ даровано было право заключать съ крестьянами условiя и укрѣплять имъ въ собственность участки земли, каждому особенно или цѣлымъ об­ществамъ: изъ уволенныхъ такимъ образомъ крестьянъ должно было образоваться новое въ государствѣ сословiе. Румянцовъ надѣялся, что многiе помѣщики найдутъ существенную пользу въ томъ, чтобы крестьянъ, вмѣсто продажи ихъ, отпускать цѣлыми селенiями на волю. При этомъ онъ представилъ и предположенія свои о подробностяхъ исполненiя новаго закона. Совѣтъ, одобривъ общую мысль проекта, какъ согласную и съ прежними узаконенiями, сдѣлалъ нѣсколько возраженiй противъ общаго при­веденiя ея въ дѣйствiе. Любопытно особенно первое изъ этихъ замѣчаній: «Мнѣнiе объ освобожденiи крестьянъ», разсуждалъ совѣтъ, «разными обстоятельствами столь усилилось въ умахъ, что малѣйшій поводъ и прикосновенiе къ сему предмету можетъ произвѣсть опасныя заблужденiя. Примѣры ослушанiй доказываютъ ясно, сколь много народъ расположенъ къ новостямъ сего рода и сколь легко предается онъ всѣмъ слухамъ о перемѣнѣ его со­стоянiя. При таковомъ расположенiи умовъ изданiе общаго закона объ освобожденiи крестьянъ но условiямъ можетъ произвѣсть превратные толки, и вмѣсто того, чтобъ видѣть въ немъ установленiе, на прежнихъ законахъ и на взаимной пользѣ осно-­ // 822

ванное, многiе помѣщики, пораженные слухами, усмотрятъ въ немъ первое потрясеніе ихъ собственности, а крестьяне возмечтаютъ о неограниченной свободѣ». Державинъ съ своей стороны раз­сказываетъ: «Всѣ гг. члены совѣта, хотя находили сей проектъ неполезнымъ, перешептывали между собою о томъ, но согласно всѣ одобрили, какъ и указъ, заготовленный о томъ, апробовали». Затѣмъ изложенiе особаго его мнѣнiя должно быть слѣдующимъ образомъ исправлено по журналу Государственнаго совѣта: «Генералъ-прокуроръ къ сему присоединилъ, что хотя по древнимъ законамъ прáва владѣльцевъ на рабство крестьянъ нѣтъ, но политическiе виды, укрѣпивъ крестьянъ землѣ, тѣмъ са­мымъ ввели рабство въ обычай. Обычай сей, утвержденный време­немъ, содѣлался столько священнымъ, что прикоснуться къ нему безъ вредныхъ послѣдствiй великая потребна осторожность»[979].

Результатомъ бывшихъ въ совѣтѣ, отчасти въ присутствiи самого Румянцова, разсужденій было изданiе извѣстнаго указа о свободныхъ хлѣбопашцахъ[980]. Встревоженный тѣмъ, Державинъ поѣхалъ во дворецъ для откровеннаго объясненiя съ государемъ. Доводы, представленные имъ противъ освобожденiя крестьянъ были почти тѣ же самые, какiе и мы слышали отъ многихъ нашихъ современниковъ въ приснопамятiиую эпоху окончательной отмѣны крѣпостного состоянiя. Для удовлетворенiя жалобъ на частные случаи притѣсненiй со стороны помѣщиковъ онъ совѣтовалъ созвать, не вдругъ изо всей имперiи, а по частямъ, изъ нѣсколькихъ губернiй разомъ, предводителей дворянства, съ тѣмъ чтобы они опредѣлили размѣръ податей и повинностей, какiя мо­гутъ был заочно требуемы землевладѣльцами въ разныхъ мѣст­ностяхъ, а также и взысканiя, которьiя должны бьггь налага­емы за проступки и неисполненiе обязанностей. Государь повидимому уступилъ этимъ убѣжденiямъ и приказалъ пересмотрѣть въ совѣтѣ указъ о вольныхъ хлѣбопашцахъ. Но на другой день къ Державину прiѣзжаетъ Новосильцовъ и объявляетъ высочай­шее повелѣнiе немедленно препроводить указъ въ сенатъ къ ис- // 823

полненію. Однакожъ Державинъ не успокоился и задумалъ устро­ить, чтобы сенатъ, пользуясь дарованнымъ ему правомъ, вошелъ къ государю съ представленiемъ о неудобоисполнимости помянутаго указа. Онъ и уговорилъ было престарѣлаго сенатора Колокольцова сдѣлать въ этомъ смыслѣ предложенiе; но передъ общимъ собранiемъ сената Колокольцовъ сказался больнымъ. Государь, узнавъ обо всемъ чрезъ оберъ-прокурора князя А. Н. Голицына, обѣдавшаго у него каждый день, призвалъ Державина и сказалъ ему: «Какъ это вы, Гаврила Романовичъ, идете въ се­натѣ противъ моихъ указовъ и критикуете ихъ, тогда какъ ваша обязанность ихъ поддерживать и настаивать на непремѣнномъ ихъ исполненiи?» Между тѣмъ указъ изъ общаго собранiя пере­данъ был въ первый департаментъ для исполненiя. Государь повелѣлъ, за разногласiемъ въ департаментѣ, указа этого въ об­щее собраніе не обращать, а исполнить его непосредственно.

Взглядъ Державина на крестьянскiй вопросъ отразился и въ одномъ изъ тогдашнихъ его стихотворенiй, именно въ пьесѣ Го­лубка, заимствованной имъ изъ Анакреона, но получившей у него согласный съ этимъ взглядомъ тенденціозный оттѣнокъ[981].

Мы не находимъ нужнымъ, въ извиненiе такого образа мыслей, приводить сходныя съ нимъ мнѣнія многихъ изъ лучшихъ людей того времени: это отчасти уже сдѣлано нами при запискахъ Дер­жавина (VI, 816). Притомъ въ послѣднiя два десятилетiя уже не разъ было писано о томъ: считаемъ достаточнымъ сослаться на обзоръ подобныхъ мнѣнiй въ сочиненiи проф. Иконникова Графъ Н. С. Мордвиновъ, поправляющемъ между-прочимъ ошибку тѣхъ, которые безъ оговорки ставятъ этого государственнаго мужа на ряду съ защитниками крѣпостного права. Впрочемъ, хотя графъ Мордвиновъ въ принципѣ и признавалъ необходимость освобожденiя крестьянъ, но и онъ находилъ эту мѣру преждевременною, считалъ ее зависящею отъ нѣкоторыхъ предварительныхъ условiй политической свободы и улучшенiя хозяйственнаго быта, и потому стоялъ за постепенность[982]. // 824

Обзоръ г. Иконникова можетъ быть дополненъ еще мнѣнiями замѣчательнаго по своему человѣколюбiю И. В. Лопухина и кня­гини Дашковой: оба лица высказались по этому предмету въ своихъ запискахъ. Лопухинъ, горячо желая уничтоженія рабства и стыдясь даже произносить слово холопъ, говоритъ однако также, что «въ Россіи ослабленіе связей подчиненности крестьянъ помѣщикамъ опаснѣе самаго нашествія непріятельскаго» и что «ничего не можетъ быть пагубнѣе для внутренней твердости и общаго спокойствія Россіи, какъ разслабленіе тѣхъ связей». При разсмотрѣніи въ сенатѣ крестьянскихъ просьбъ «о вольности отъ помѣщиковъ» Лопухинъ часто спорилъ противъ тѣхъ, кото­рые, по его словамъ, «вдругъ приняли за правило всячески натя­гивать въ пользу таковыхъ ищущихъ, и это не по сердечному расположенію и не по законной справедливости, а для того, что угождать думаютъ тѣмъ государю». «Для сохраненія общаго бла­гоустройства», говоритъ онъ же, «нѣтъ надежнѣе полиціи, какъ управленіе помѣщиковъ»[983]. Почти тѣ же мысли выражаетъ и кня­гиня Дашкова, передавая свой разговоръ съ Дидро о рабствѣ въ Россіи. Въ защиту крѣпостного состоянія она употребляла между прочимъ такой силлогизмъ: «Отъ богатства и счастья нашихъ крестьянъ исключительно зависитъ наше собственное благосостояніе, увеличенiе нашихъ доходовъ, а такъ какъ это аксиома, то надо быть безумнымъ, чтобы дѣйствовать къ обѣдненію источника нашихъ личныхъ интересовъ. Дворянство – посред­ствующая власть между казеннымъ управленiемъ и крѣпостными людьми: итакъ наша выгода требуетъ охранять послѣднихъ отъ хищничества губернаторовъ и мелкихъ чиновниковъ» и т. д. [984].

На основанiи подобныхъ соображенiй и Державинъ былъ однимъ изъ самыхъ крайнихъ консерваторовъ въ крестьянскомъ вопросѣ. При обвиненiи его, потомство должно конечно прини­мать во вниманiе смягчающiя обстоятельства, но нельзя не скорбѣть, что пѣвецъ Фелицы, такъ хорошо одѣнившій человѣколюбивыя стремленiя Екатерины, ея кроткiе законы и учрежде- // 825

нiя, не умѣлъ стать выше понятiй своего времени, и вмѣсто того, чтобы всѣми средствами своего характера и положенія поддер­живать одинъ изъ самыхъ великодушныхъ плановъ Александра, настойчиво противодѣйствовалъ его намѣренiю «освободить народъ отъ рабства» и называлъ эту мысль предразсудкомъ.

 

9. УЧАСТІЕ ВЪ ЕВРЕЙСКОМЪ КОМИТЕТѢ.

 

Мы видѣли, что Державинъ во время своей командировки въ Бѣлоруссію составилъ свое знаменитое «Мнѣніе о Евреяхъ». Сущность этой обширной записки состояла въ томъ, что для прекращенiя вреднаго влiянiя, производимаго мелкими промы­слами и оборотами еврейскаго населенiя на весь экономическiй быть Западнаго края, необходимо разселить обывателей этого племени. Императоръ Павелъ повелѣлъ передать записку Дер­жавина на обсужденiе сената. Вскорѣ по учрежденiи мини­стерствъ, указомъ 9-го ноября 1802 года назначенъ былъ для разсмотрѣнiя еврейскаго вопроса особый комитетъ изъ слѣдующихъ членовъ: Валериана Зубова, Державина, Кочубея, Чарторыскаго и Потоцкаго. Уже по противоположнымъ элементамъ этого состава можно бьило предвидѣть, что дѣло ничѣмъ не кон­чится: Державинъ былъ назначенъ какъ человѣкъ, давшiй рѣшительный толчокъ всему вопросу, Кочубей какъ министръ вну­треннихъ дѣлъ, а затѣмъ остальные три члена были связаны ме­жду собой одинаковымъ отношенiемъ къ дѣлу, — двое какъ люди польской национальности, а третiй какъ владѣлецъ обширньихъ помѣстьевъ въ польскомъ краѣ, раздѣлявшій сочувствiя Чарторыскаго и Потоцкаго, чему вскорѣ и далъ онъ ясное доказательство, жеишвинись на полькѣ. «Назначенiе особаго еврейскаго коми­тета (говоритъ одинъ русскiй писатель, изучившiй на мѣстахъ еврейскiй и польскiй вопросы[985]) грозною вѣстью пробѣжало по всему еврейскому населенiю Западной Россiи. Тьма покрывала еврейскiя дѣла; но Евреи знали проницательность Державина по его бѣлорусской поѣздкѣ 1800 года. Обстоятельство, что еврей- // 826

скій комитетъ учрежденъ въ слѣдствiе записки Державина и что самъ авторъ ея назначенъ въ его составъ, показалось особенно опаснымъ. Въ еврейскомъ мірѣ начались экстраординарныя со­бранiя, начались складки денегъ»...

Между тѣмъ въ комитетѣ повелѣно было пригласить еврей­скихъ депутатовъ отъ всѣхъ губернскихъ кагаловъ (общинъ); такiя лица, большею частью купцы 1-й гильдiи, и были присла­ны изъ губерній: Могилевской, Минской, Подольской и Кiев­ской. Кромѣ того, членамъ комитета дано право изъ извѣст­ныхъ имъ просвѣщенныхъ и благонамѣренныхъ Евреевъ избрать нѣсколько человѣкъ для объясненія въ комитетѣ. Почти всю зиму продолжались явки и представленiя съѣзжавшихся лицъ. Разу­мѣется, все что они видѣли и слышали, тщательно сообщалось въ мѣста ихъ жительства, гдѣ и образовалось немедленно энергическое противодѣйствiе мѣрамъ, которыя предлагалъ Державинъ; главною изъ нихъ было запрещенiе Евреямъ продавать вино по дере­венскимъ корчмамъ, чтобы спаивать и разорять крестьянъ. При всей таинственности распоряженiй, которыя предпринимались ка­галами, слухи объ ихъ дѣятельности доходили до землевладѣльцевъ, а вскорѣ стали подтверждаться и несомнѣнными доказательства­ми. Такъ въ руки могилевскаго помѣщика Гурко попало письмо одного изъ бѣлорусскихъ Евреевъ къ повѣренному ихъ въ Петербургѣ о томъ, что они по всѣмъ кагаламъ наложили на своего гони­теля, Державина, херемъ или проклятiе, что на подарки по этому дѣлу собрали они и уже отправили въ Петербургъ милліонъ и про­сятъ всячески стараться о смѣщенiи генералъ-прокурора, а если это невозможно, то хоть извести его, на что дается сроку до трехъ лѣтъ. Это перехваченное письмо было отправлено къ Державину.

Справедливость этого разсказа, помѣщеннаго въ запискахъ его, вполнѣ подтверждается изданными въ Вильнѣ лѣтъ десять тому назадъ документами[986]. Здѣсь впервые раскрылась передъ // 827

русскимъ обществомъ твердо-сплоченная организацiя кагала. Нѣкоторые изъ этихъ актовъ прямо направлены противъ дѣятельности Державина въ еврейскомъ комитетѣ. Это рядъ поста­новленiй общаго собранiя представителей кагаловъ объ обло­женiи Евреевъ денежными сборами на издержки для сопро­тивленiя мѣрамъ правительства. Въ чрезвычайномъ общемъ собранiи, въ присутствiи многихъ почетныхъ членовъ кага­ла, представителей города, состоялось слѣдующее опредѣленiе: «Въ слѣдствiе неблагопрiятныхъ вѣстей изъ столицы о томъ, что судьба всѣхъ Евреевъ перешла нынѣ въ руки пяти са­новниковъ, которымъ дана полная власть распоряжаться ими по своему усмотрѣнію, мы принуждены отправиться въ Петер­бургъ съ цѣлію просить государя, да возвысится его слава, что­бы у насъ никакихъ нововведенiй не дѣлали. А такъ какъ это дѣло требуетъ много расходовъ, то съ общаго согласiя рѣшено: установить временной процентный сборъ», и затѣмъ подробно изложенъ порядокъ взиманiя этого сбора. Съ тою же цѣлiю въ Минской губернiи постановлено собирать по 1 рублю съ каж­даго уѣзднаго жителя, созвать въ губернскiй городъ повѣренныхъ отъ кагаловъ всѣхъ уѣздовъ и произвѣсти выборъ уполно­моченныхъ для отправленiя въ Петербургъ. Нѣсколько дней спу­стя опредѣлены штрафы, которымъ должны подвергнуться не­исправные плательщики. Наконецъ, на Евреевъ обоего пола наложенъ строжайшiй трехдневный постъ съ обязательнымъ посѣщенiемъ большой синагоги для усиленной молитвы и при томъ объявлено, что кто въ дни поста не уплатитъ всего числящагося на немъ долга по процентному сбору, тотъ, кромѣ другихъ штра­фовъ, навлечетъ на себя отлученiе отъ своего народа.

Съ самаго начала въ еврейскомъ комитетѣ обнаружилось неизбѣжное разногласiе, которое поддерживалось множествомъ различныхъ записокъ и мнѣнiй, присылавшихся посторонними лицами не только изъ разныхъ мѣстностей Россiи, но и изъ дру­гихъ государствъ, гдѣ польскiе Евреи умѣли найти себѣ защит­никовъ. Между тѣмъ бѣлорусская партiя, рѣшившаяся на борьбу съ Державинымъ, вздумала прибѣгнуть къ новому, еще не испы­танному ею средству, чтобы заставить его перемѣнить свой // 828

образъ дѣйствiй. Однажды къ нему является вкравшiйся въ его довѣренность еврей Нотко и подъ видомъ желанiя ему добра со­вѣтуетъ не противиться мнѣнiю другихъ членовъ комитета, ко­торые всѣ на сторонѣ Евреевъ: въ случаѣ согласiя на эту прось­бу онъ обѣщаетъ 100,000 или даже 200,000 рублей. Держа­винъ не далъ ему положительнаго отвѣта, довелъ о подкупѣ до свѣдѣнiя государя, показалъ ему письмо полученное отъ Гурко и спрашивалъ какъ поступить. Государь, удержавъ письмо у себя, обѣщалъ сказать рѣшенiе черезъ нѣсколько дней. Держа­винъ сообщил все это Вал. Зубову, къ которому питалъ боль­шое довѣрiе, и ожидалъ отъ него поддержки; но въ первое послѣ того засѣданiе комитета Зубовъ, по своимъ близкимъ отношенiямъ къ Сперанскому, а чрезъ него и къ министерству внутреннихъ дѣлъ, не явился; остальные же члены, кромѣ Державина, подали голосъ за оставленiе винной продажи попрежнему въ рукахъ Евреевъ. За этимъ разногласiемъ и отсутствiемъ Зубова дѣло осталось не рѣшеннымъ. Положенiе о Евреяхъ, основанное на работахъ комитета, издано было не прежде конца 1804 года [987], когда Державинъ, находясь въ отставке, уже не бьилъ членомъ его.

На разсмотрѣнiе еврейскаго комитета было передано еще другое дѣло, относившееся къ польскому населенiю Западнаго края, именно дѣло о такъ называемыхъ панцырныхъ боярахъ[988], составлявшихъ особый разрядъ сельскихъ обывателей и домогавшихся возвращенiя старинныхъ правъ на пожалованныя ихъ предкамъ земли и освобожденія ихъ отъ всякихъ повинностей. За­конодательство наше различало две категорiи панцырныхъ бояръ: однихъ, собственниковъ по древнему праву, другихъ—безземель­ныхъ, попавшихъ съ теченiемъ времени на владѣльческiя земли и платившихъ оброкъ своимъ помѣщикамъ. Державинъ въ своихъ запискахъ говоритъ собственно только объ этомъ второмъ классѣ. По его словамъ, эти панцырные бояре, при выборахъ на сеймахъ, // 829

служили послушнымъ орудiемъ землевладѣльцевъ, отъ которыхъ зависѣли и которые за то брали съ нихъ лишь самый ничтожный оброкъ. Зная, что Екатерина II намѣревалась выселить этихъ обы­вателей въ южныя губерніи, Державинъ подалъ проектъ о томъ же: онъ считалъ такую мѣру очень важною съ политической точки зрѣнія, что и оправдалось впослѣдствіи, когда изъ этого класса людей формировались полки, которые литовскiе магнаты выста­вляли для Наполеона. Государь, выслушавъ проектъ Державина очень сочувственно, повелѣлъ внести его въ еврейскiй комитетъ[989], но о дальнѣйшемъ ходѣ этого дѣла ничего не извѣстно: Держа­винъ приписываетъ неуспѣхъ его тому, что въ немъ были сильно заинтересованы не только Чарторыскій съ Потоцкимъ, но и Зу­бовъ, какъ владѣлецъ жалованнаго имѣнiя въ Шавельскомъ уѣздѣ.

 

10. ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ НЕМИЛОСТЬ.

 

Между тѣмъ неудовольствiе государя противъ Державина становилось все замѣтнѣе. По словамъ поэта, главною виною въ томъ были наговоры приближенныхъ Александра, особенно Новосильцова и Чарторыскаго, сопровождавшихъ его, когда онъ ѣз­дилъ въ Лифляндію въ маѣ 1803 года. На время этого путешествiя Державинъ былъ отпуищенъ въ Званку; когда же, по возвращенiи императора, князь Голицынъ, исполняя порученiе министра, доложилъ, что нездоровье удерживаетъ его въ деревнѣ, государь отвѣчалъ, что не имѣетъ въ немъ никакой надобности, что онъ можетъ и вовсе не прiѣзжать. Подозрѣнiе Державина можно до­пустить, съ оговоркою, что враги его находили себѣ большую помощь въ его собственномъ неуклончивомъ характерѣ, въ твер- // 830

дости, съ какою онъ безстрашно отстаивалъ свои убежденiя. Самъ же онъ свидѣтельствуетъ, что не контрасигновалъ нѣсколькихъ указовъ, между прочимъ указа о вольныхъ хлѣбопашцахъ. Наконецъ государь прямо выразилъ ему свое неудовольствiе, повѣривъ слухамъ о неисправностяхъ въ дѣлопроизводствѣ по министерству юстицiи, и именно: 1, что дѣлá въ немъ идутъ медленно; это основывалось на томъ, что одно частное письмо залежалось у министра; но Державинъ въ оправданiе свое объяснилъ, что доклады по част­нымъ письмамъ должны итти чрезъ статсъ-секретарей, а не чрезъ министра юстицiи. Однакожъ объясненiе это кончилось тѣмъ, что Александръ сказалъ ему: «Ты меня всегда хочешь учить; я самодержавный государь, и такъ хочу». 2, Что канцелярiя министра юстицiи не знаетъ о нѣкоторыхъ дѣлахъ, исполняемыхъ по министерству. Оказалось, что такое обвиненiе возникло по поводу неѣкоторыхъ секретныхъ дѣлъ, по коимъ исполненiе съ намѣренiемъ сдѣлано было помимо канцелярiи, для избѣжанiя преждевремен­ной огласки. 3, Что нѣкоторыя бумаги, находившаяся въ канце­лярiи министра, извѣстны были въ другихъ вѣдомствахъ прежде исполненiя ихъ. Державинъ объясняетъ эго тѣмъ, что у Сперанскаго были вездѣ агенты или шпіоны, особенно изъ бывшихъ семинаристовъ, которые и доносили ему обо всемъ, что проис­ходило въ разныхъ канцелярiяхъ, а черезъ него узнавали о дѣлахъ молодые совѣтники государя и могли заранѣе подготовлять рѣшенiе. Изъ канцелярiи министра юстицiи бумаги даже вы­крадывались, или пропадали по винѣ чиновниковъ; такъ по винѣ директора канцелярiи Колосова пропалъ именной указъ, въ по­длинникѣ сообщенный Трощинскимъ, о производствѣ одного служившаго подъ его начальствомъ въ почтовомъ департаментѣ чи­новника. О поведенiи Колосова, рекомендованнаго графомъ Валеріаномъ Зубовымъ и поддерживаемаго самимъ государемъ, Дер­жавинъ доводилъ до высочайшаго свѣдѣнiя, но императоръ не обратилъ вниманiя на эту жалобу и велѣлъ только сдѣлать Ко­лосову выговоръ, подписавъ о немъ другой указъ вмѣсто приготовленнаго Державинымъ объ удаленiи его.

По всѣмъ этимъ обстоятельствамъ, подробнѣе изложеннымъ въ запискахъ Державина, легко судить о степени неблаговоленія къ // 831

нему Александра. Увольненiе министра юстицiи было рѣшено. Когда въ началѣ октября 1803 года онъ прiѣхалъ во дворецъ съ докладомъ, государь не принялъ его, а на другой день прислалъ ему рескриптъ, въ которомъ, похваливъ его за отпра­вленiе должности, объявилъ, что для пресѣченiя жалобъ на неисправность его канцелярiи просить его очистить постъ мини­стра, продолжая присутствовать въ совѣтѣ и въ сенатѣ. Къ сожалѣнiю, этотъ рескриптъ до насъ не дошелъ, равно какъ и вызванная имъ переписка опальнаго министра съ монархомъ. На аудiенцiи, которой за тѣмъ удостоился Державинъ, государь знаменательно замѣтилъ ему, что онъ слишкомъ ревностно слу­житъ. При этомъ Александръ лично повторилъ Державину предло­женiе остаться въ совѣтѣ и въ сенатѣ, подавъ просьбу только объ увольненiи отъ должности министра. Потомъ ему дано было знать, что если онъ приметъ такое положенiе, то ему сохранено будетъ все министерское жалованье, 16,000 руб., и онъ получитъ Андреевскую ленту; но Державинъ, чувствуя себя оскор­бленнымъ, отказался отъ этихъ милостей и написалъ по формѣ краткую просьбу объ увольненiи его вовсе отъ службы. Слѣдствiемъ была полная отставка съ позволенiемъ носить сенаторскiй мундиръ. 7-го октября 1803 года, ровно черезъ тринадцать мѣ­сяцевъ послѣ назначенiя первыхъ министровъ, данъ былъ сенату слѣдующiй именной указъ: «Снисходя на прошенiе дѣйствительнаго тайнаго совѣтника Державина, всемилостивѣйше увольняемъ его отъ всѣхъ дѣлъ съ оставленiемъ ему полнаго жалованья и 6000 рублей столовыхъ денегъ ежегодно». Министромъ юстицiи назначенъ былъ князь Лопухинъ.

О службѣ и паденiи Державина при императорѣ Александрѣ авторъ Свѣдѣній о полъскомъ мятежѣ[990] высказываетъ слѣдующее мнѣнiе: «Съ конца 1802 года начались проявленiя польской партiи, которая образовалась подъ сѣнью русскихъ англомановъ и которой князь Чарторыскій сталъ главою и руководителемъ. Эта партiя польскихъ патріотовъ съ первыхъ шаговъ руковод- // 832

ствовалась правиломъ, котораго потомъ постоянно держались всѣ нисходящiя отъ нея генерацiи: работать въ тѣни и умѣть нахо­дить влiятельныхъ людей изъ Русскихъ, которые легко убѣжда­лись, что проводимая Поляками мысль принадлежитъ собственно имъ и потому они добровольно выступили на сцену ревностными ея представителями. Болѣе прозорливые доходили до источника настаиванiя или отстаиванiя узаконенiй, болѣе или менѣе касав­шихся до Поляковъ. Поляки эти личности назвали людьми русской партіи. Опаснѣйшимъ противникомъ польской партiи явился министръ юстиціи Г. Р. Державинъ. Его паденіе черезъ годъ борьбы было рѣшительною побѣдою этой партіи.  Державинъ оцѣ­ненъ какъ замѣчательный поэтъ, но потомство еще не оцѣнило его дѣлá, какъ государственнаго человѣка, которыя до званiя министра довели пѣвца Фелицы, сановника проницательнаго, практическаго, который понималъ Россію, ея значеніе и требо­ванiя, а вмѣстѣ съ тѣмъ разгадывалъ Поляковъ, ихъ домога­тельства и ихъ интриги.... Менѣе чѣмъ въ годъ времени», гово­ритъ тотъ же авторъ, «Державинъ остановилъ миссіонерство iезуитовъ и пропаганду латинства въ имперiи, содѣйствовалъ къ задержанiю попытки помилованныхъ польскихъ мятежниковъ—за службу, замѣнявшую штрафъ, быть награждаемыми чиномъ, от­стоялъ права самодержавной власти противъ первой попытки Потоцкаго ввести въ самодержавную Россiю чуждые обычаи Рѣчи Посполитой, поднялъ вопросъ о Евреяхъ, противный панскимъ выгодамъ, и наконецъ поднялъ вопросъ о выселенiи беззе­мельной шляхты изъ Западнаго края. Державинъ ясно показалъ польской партіи, что, проникая ея замыслы, онъ стоитъ противъ нихъ самымъ бдительнымъ стражемъ. Польскiе магнатьи видѣли всю необходимость отъ него избавиться, и они скоро достигли цѣли».

Дѣйствительно, нѣтъ никакого сомнѣнiя, что польская интрига главнымъ образомъ способствовала къ ошнчательной опалѣ Дер­жавина, но приписать его паденiе исключительно стараніямъ пар­тiи Чарторыскаго можно бы только въ такомъ случаѣ, еслибы онъ, противоборствуя ей, не раздражалъ въ то же время самого императора своими противорѣчiями и настойчивостью; еслибъ, кро- // 833

мѣ того, онъ не возстановилъ противъ себя, какъ самъ онъ со­знается, всѣхъ министровъ и сенаторовъ, напр. Завадовскаго, Воронцова и Трощинскаго, которыхъ едва ли можно подозрѣвать въ единомысліи съ польской партiей. Оглядываясь безпристрастно на всю его служебную дѣятельность въ царствованiе Алексан­дра I, нельзя отрицать, что самъ онъ въ значительной мѣрѣ былъ виною своихъ неудачъ въ борьбѣ съ мнѣніями, которыя оспаривалъ; что хотя онъ большею частью и правъ былъ въ своихъ взглядахъ и требованiяхъ, но своими слишкомъ рѣзкими прiемами, неловкостями и заносчивостью портилъ дѣло и подавалъ врагамъ оружiе противъ себя. Близкiй къ Державину по службѣ въ министерствѣ юстицiи, сенатскiй оберъ-прокуроръ князь А. Н. Голицынъ оставилъ въ своихъ неизданныхъ запискахъ слѣдующую любопытную характеристику Гаврилы Романовича за это время: «Въ минуту желчи геній блисталъ въ его глазахъ; тогда съ необыкновенною проницательностью онъ охватывалъ предметъ; умъ его бьилъ вообще положителенъ, но тяжелъ; память и изу­ченiе законовъ рѣдкiя; но онъ облекалъ ихъ въ формальности до педантизма, которымъ онъ всѣмъ надоѣдалъ. Олицетворенную честность и правдивость его мало оцѣнивали, потому что о жи­тейскомъ тактѣ онъ и не догадывался, хотя всю службу почти былъ близокъ ко двору»[991].

Въ доказательство, какъ различно современники смотрѣли на Державина, приведемъ тутъ же то, что другой знаменитый са­новникъ того времени, гр. Семенъ Романовичъ Воронцовъ, въ письмѣ къ своему брату отъ 28-го октября 1803 года, высказываетъ объ отношенiяхъ автора предыдущей характеристики къ своему министру:    «Вы     удивляете      меня, говоря, что Дер­жавинъ успѣлъ привязать къ себѣ нашего маленькаго Голицы­на. Какъ могъ этотъ молодой человѣкъ, у котораго такъ много ума и нѣтъ недостатка въ разсудительности, дать ослѣпить себя человѣку, нисколько не прикрывающему лицемѣрiемъ того, что // 834

онъ дѣлаетъ, и всѣми своими дѣйствiями выставляющему на по­казъ свой неуживчивый, бѣшеный и мстительный характеръ. Еслибъ я узналъ это отъ кого-нибудь другого, а не отъ васъ, то никогда бы тому не повѣрилъ»[992].

Вражда, которую навлекъ на себя Державинъ въ высшихъ сферахъ, выразилась во многихъ современныхъ отзывахъ того же рода. Мы уже видѣли, что говорили о немъ Завадовскій и Ростопчинъ въ бытность его министромъ. Такъ и кн. Дашкова, вскорѣ послѣ его назначенiя, въ ноябрѣ 1802 года, писала изъ Москвы къ брату своему, гр. А. Р. Воронцову: «Здѣсь очень смѣются надъ нападками, съ которыми Державинъ выступилъ противъ министровъ и сенаторовъ своими лживыми докладами». Около того же времени она въ другомъ письмѣ къ тому же лицу говорила: «Здѣсь иначе понимаютъ организацiю министерствъ, и уморительно слышать разсужденiя по этому предмету. Доклады Державина непрiятно поразили всѣхъ московскихъ сенато­ровъ»[993].

Съ другой стороны Ростопчинъ, въ началѣ iюня 1803 года, писалъ къ Циціанову изъ Воронова, откуда онъ, благодаря своимъ петербургскимъ корреспондентамъ, могъ внимательно следить за ходомъ дѣлъ въ столицѣ: «Мнѣ разсказывали очень смѣшное про Державина, что онъ бранитъ просителей за дурной слогъ ихъ прошенiй и иногда вмѣсто отвѣта по дѣлу доказы­ваетъ имъ ошибки противъ грамматики»[994]. Можетъ-быть, что- нибудь подобное разъ-другой и было, но ужъ наверное Держа­винъ занимался не грамматическими поправками. Извѣстно, что онъ всегда откровенно сознавался въ незнанiи грамматики[995].

Читая отзывы современниковъ, необходимо вообще помнить, что ихъ нельзя принимать безъ исторической критики: кому не­извѣстно, что такiе приговоры часто зависятъ отъ личныхъ отноше- // 835

ній, отъ разныхъ временныхъ и случайныхъ обстоятельствъ? Но особенно важно имѣть это въ виду при чтенiи отзывовъ гр. Ростоп­чина, которые, какъ замѣтилъ еще издатель части его переписки, отличаются крайнимъ пристрастiемъ и обилуютъ противорѣчiями: иногда онъ оцѣниваетъ различно одно и то же лицо, «смотря по тому, въ какую минуту подвернулось оно подъ желчное перо его»[996]. Тѣмъ менѣе мы можемъ удивляться, когда Ростопчинъ, вообще съ видимымъ удовольствiемъ сообщающiй неблагопрiят­ныя вѣсти о Державинѣ, въ то же время обращается къ нему самому съ лестными привѣтствiями. Въ письмѣ отъ 14-го ян­варя 1803 года, ходатайствуя за Болотова, у котораго былъ процессъ въ сенатѣ, онъ между-прочимъ говоритъ Державину: «ободрите страждущихъ и погибающихъ отъ ябеды находить въ васъ защитника предъ лицомъ правосудiя, съ коимъ вы съ мо­лодыхъ лѣтъ самыхъ жили какъ любовникъ съ любовницею».

 

11. ПАСКВИЛИ НА ДЕРЖАВИНА.

 

Съ отставкою Державина особенно зашевелились перья вра­говъ его. Невольно припоминается тутъ извѣстная басня Кры­лова о состарѣвшемся и обезсилѣвшемъ львѣ:

 

Не только онъ теперь не страшенъ для звѣрей,

Но всякъ, за старыя обиды льва въ отмщенье,

Наперерывъ ему наноситъ оскорбленье:

То гордый конь его копытомъ крѣпкимъ бьетъ,

То зубомъ волкъ рванетъ,

То острымъ рогомъ воль боднетъ.

 

«Всѣ бранять Державина, и вотъ между прочимъ стихи на него сдѣланные», сообщалъ Циціанову Ростопчинъ въ письмѣ, при которомъ однакожъ стиховъ не сохранилось[997]. Съ явнымъ злорадствомъ давнишнiй врагъ нашего эксминистра, Завадовскій, писалъ къ С. Р. Воронцову 16 ноября 1803 г.: «Общее // 836

возрадованiе, что князь Лопухинъ перемѣнилъ Державина! Не дай Богъ, чтобъ когда-нибудь въ министерствѣ очутился подобный поэтъ»[998].

20-го января 1804 года Ростопчинъ опять писалъ Циціанову: «Стихи на Державина прекрасны: въ нихъ его портретъ, картина паденiя, и ничего счастливѣе нѣтъ послѣдняго стиха, который столь ясно изображаетъ выдачу пенсіона и шумъ, ко­торый привлечетъ вниманiе на министра-поэта:

 

Tếte de lion,

Coeur de mouton.

 

«Про него можно сказать, что онъ утромъ ругаетъ и кри читъ, вечеромъ же гнется и молчитъ»[999].

Какiе стихи здѣсь разумѣетъ Ростопчинъ, намъ неизвѣстно но конечно не слѣдуюищій пасквиль, тогда же написанный изъ мѣсти неумѣлымъ рифмачемъ и долго ходившій въ спискахъ. Печатаемъ его по современной копiи, найденной нами въ бумагахъ покойнаго П. А. Плетнева, подъ заглавiемъ:

 

Посланіе къ его в.-пр. Г. Р. Державину, эксминистру юстиціи[1000].

Ну-ка, братъ, пѣвецъ Фелицы,

На свободѣ[1001] отъ трудовъ

И въ отставкѣ отъ юстицы

Наполняй бюро стиховъ.

 

Для поэзьи ты способенъ,

Мастеръ въ ней играть умомъ

Но за то[1002] сталъ неугоденъ

Ты министерскимъ перомъ.

// 837

 

Иль въ приказномъ дѣлѣ хватка[1003]

Стихотворцамъ есть урокъ:

Иль, скажи, была нападка[1004]

Иль ты изгнанъ за порокъ?

 

Не причиной ли доносы?

Ты протекторъ онымъ былъ[1005]

И чрезъ вредны ихъ наносы

 Тьму несчастныхъ погубилъ.

 

Не затѣи ли пустыя

Быть счастливѣй въ свѣтѣ всѣхъ

Помрачили дни златые

Вмѣсто чаемыхъ утѣхъ ?

Не коварство ль то лихое

Коимъ жадно ты дышалъ

Повернуло жало злое

И чтобъ ты подъ нимъ упалъ?

 

Не стремленье ль твое дерзко

Людей добрыхъ затмевать

Укусило тебя ѣдко

И заставило хромать?

 

Не жена ль еще виною,

Умъ которой съ волосокъ,

Къ взяткамъ долгою рукою

Задала тебѣ щелчокъ?

 

Разскажи мнѣ откровенно

Напасть, съѣвшую тебя,

И тогда я совершенно

Дамъ узнать тебѣ себя.

// 838

 

Покажи и тѣ примѣры,

Какъ намъ въ свѣтѣ надо жить,

На какой и вѣсъ и мѣры[1006]

Намъ разсудокъ положить;

 

Какъ съ Фортуной обращаться,

Ея благомъ управлять,

Прямо смертнымъ называться,

Честь и совѣсть сберегать.

 

А коль плохо въ неудачѣ,

То теперь ты испыталъ:

Изъ коня залѣзъ во клячи,

Не бывъ знатный Буцефалъ[1007].

 

Значеніе этихъ стиховъ вполнѣ объясняется ихъ происхожде­нiемъ: по свидѣтельству Жихарева, они написаны секретаремъ бывшаго калужскаго губернатора-Лопухина, отрѣшеннаго отъ должности на основанiи произведеннаго Державинымъ слѣдствiя. Обоихъ сослуживцевъ Жихаревъ видѣлъ въ Москвѣ въ 1805 г. По его словамъ, Лопухинъ, сдѣлавшись непримиримымъ врагомъ Державина, не могъ слышать о немъ равнодушно, а бывшiй гу­бернаторскiй секретарь, великiй говорунъ Николай Ив. Кон­дратьевъ, раздѣлившiй участь своего начальника и оставшiйся вѣрнымъ его наперсникомъ, приходилъ даже въ бѣшенство, когда заговорятъ о Державинѣ и особенно если его похвалятъ. «Этотъ Кондратьевъ», прибавляетъ Жихаревъ, «пописываетъ стишки, разумѣется для своего круга, и, по выходѣ Державина въ отставку, спустилъ, по выраженiю, кажется, Сумарокова, свою своевольную музу, какъ цѣпную собаку, на отставного ми­нистра»…. Приведя часть его «стихотворнаго бреда», Жиха­ревъ далѣе замѣчаетъ: «Кромѣ неудовольствiя слышать эти гадкiе, кабачные стихи, грустно видѣть въ нихъ усилiе мелочной души уколоть геніальнаго человѣка, который, вѣроятно, никогда // 839

и не узнаетъ объ этихъ виршахъ»[1008]. Послѣднее предположенiе едва ли было справедливо: невѣроятно, чтобы въ теченiе 12-ти лѣть, прожитыхъ еще Державинымъ, кто-нибудь изъ его много­численныхъ прiятелей и родныхъ не познакомилъ его съ довольно распространенными въ публикѣ куплетами.

На этотъ пасквиль появилось и возраженiе, неизвѣстно кѣмъ сочиненное. Литература, вызванная на свѣтъ паденiемъ высокопоставленнаго человѣка, имѣвшаго много враговъ, не лишена своего интереса, а потому приводимъ и этотъ Отвѣть на запросъ:

 

Не въ моей, друзья, то волѣ,

Что свободенъ сталь отъ дѣлъ;

Не министръ теперь я болѣ:

Знать, такой мнѣ въ томъ удѣлъ.

 

Что мнѣ нужды издѣваться,

Брязги, вздоръ пустой болтать?

Я умѣю самъ смѣяться,

Только стóить лишь начать.

 

Кто глупецъ, о томъ ни слова:

Мой законъ такимъ прощать.

Муза пѣть моя готова,

Ядъ злодѣевъ отражать.

 

Сидя дома, отъ досуга

Долженъ съ лиры пыль стереть;

Ну-ка, милая подруга,

Что бьы намъ теперь запѣть?

 

Иль помедлить, до случаю

Дать смѣяться шалунамъ?

Я симъ вздоромъ не скучаю;

Будетъ праздникъ скоро намъ.

// 840

 

Ну! зачешется затылокъ,

Какъ Пегасъ нашъ полетитъ,

И отъ шуточныхъ посылокъ

Носъ лукавцевъ засвербитъ.

 

Лягъ же, Муза, успокойся,

Ты безъ дѣлъ теперь, какъ я;

Какъ проснешься, такъ умойся

И воспой, душа моя[1009].

Въ одномъ изъ писемъ Ростопчина къ Циціанову, въ концѣ 1804 года, читаемъ: «Державинъ сочинилъ прекрасные философическіе стихи, уподобляя жизнь дежурству, и видно, что прямо изъ генералъ-прокурорскаго дома взлѣзъ опять на Парнассъ. Опасно, чтобъ тамъ не прибилъ Аполлона и не обругалъ Музъ»[1010].

Упоминаемая здѣсь пьеса, озаглавленная Дежурство, напе­чатана въ ІІІ-мъ томѣ нашего изданія, въ отдѣлѣ приписывае­мыхъ Державину стихотвореній (стр. 588). Дѣйствительно ли она принадлежитъ его перу, остается и теперь сомнительнымъ; но въ пользу этого предположенiя служитъ однакожъ то, что въ тетрадяхъ поэта мы въ позднѣйшее время нашли отвѣтное посланiе, которое обращено къ Державину, какъ несомнѣнному автору Дежурства, и въ которомъ черезъ-чуръ плохiе стихи исправлены рукою его. Оно подписано: Рожанскій. Для образца приведемъ изъ этого посланiя отрывокъ, начиная съ первыхъ стиховъ:

 

Это правда, мужъ священный:

Всѣмъ намъ должно угасать. . .

Обща всѣмъ та часть жестока –

Отдежурить и итти...

Но когда твое дежурство

Было правды караулъ…

Для чего скорбѣть и духомъ

Что прошла твоя чреда?...

// 841

 

Кончилъ ты свое дежурство,—

Нашъ, не твой сiе уронъ.

Память, слава, сердца чувство

Есть твой вѣчный пансіонъ.

 

Сравнивая посѣдніе два стиха съ приведенными выше (стр. 837) словами Ростопчина, можно бы подумать, что онъ разумѣлъ именно это стихотворенiе, которое могло дойти до него прежде самаго Дежурства, еслибъ только было вѣроятіе, чтобъ онъ признавалъ стихи Рожанскаго и вообще стихи благопрiятные для Державина «прекрасными».

Кромѣ этого посланiя, по рукамъ ходилъ еще другой отвѣтъ на Дежурство, но написанный совершенно въ противоположномъ смыслѣ, т. е. противъ Державина, и уже сообщенный нами въ своемъ мѣстѣ (III, 585).

Въ началѣ 1804 года бывшiй до учрежденiя министерствъ генералъ-прокуроромъ Беклешовъ назначенъ былъ главнокоман­дующимъ въ Москву. По этому поводу Завадовскiй писалъ графу С. Р. Воронцову: «Теперь и Державинъ не можетъ отчаяваться чтобъ его головѣ и сердцу не возвратили прежней цѣны; весьма естественно видѣть на вертящемся шару и внизу и вверху тѣ же предметы»[1011].

По тому же случаю кѣмъ-то написаны были, подъ заглавiемъ Бостонъ, слѣдующiе стихи на главныхъ дѣятелей того времени, между которыми является и Державинъ[1012]:

 

Игра Бостонъ явилась снова,

Ее Совѣтъ апробовалъ.

Въ Москву послали Беклешова:

Играть въ нее не пожелалъ,

И Воронцовъ, король бубновый,

Доволенъ сей премѣной новой.

// 842

 

Съ тѣмъ Чарторыскій князь подъ масть;

Товарищъ сей не помогаетъ,

Онъ вѣчно на свои играетъ;

То вѣдь его охота, страсть.

 

А grand souverain въ рукахъ имѣя,

Весь Кочубей объемлетъ свѣтъ,

Но разыграть его не смѣя,

Поставить можетъ онъ лабетъ,

Не кстати козыря подложитъ,

Ренонсъ онъ также сдѣлать можетъ

И станетъ масти подводить.

Съ нимъ, правда, Строгановъ играетъ,

Но козырей сей графъ не знаетъ,

Съ чего, не знаетъ, подходить.

 

Бостона правила извѣстны:

Державинъ! самъ ты написалъ,

И какъ въ игрѣ должны быть честны,

Стихами, прозой объявлялъ;

А карты въ руки — и забылся,

Ремизы ставить ты пустился,

Чужiя фишки подбирать,

И доказалъ тѣмъ очень ясно,

Что можно говорить прекрасно,

Но дѣло трудно исполнять.

 

Расклавши карты на удѣлы,

Трощинскій сюры подхватилъ;

Когда бъ не бабы престарѣлы,

Игрокъ большихъ онъ былъ бы силъ.

Но люди созданы всѣ слабы:

Имъ овладѣли дѣвки, бабы,

Тащатъ все у него изъ рукъ;

Безъ нихъ-то былъ бы безъ лабету,

На пользу былъ бы всему свѣту,

Но чтожъ? кто бабушкѣ не внукъ?

// 843

 

Румянцовъ носится съ мизеромъ,

Платя за все двойной платёжъ,

И хочетъ собственнымъ примѣромъ

Рубли ходить заставить въ грошъ.

Давно по свѣту слухъ промчался,

Что женщинъ онъ всегда боялся

И для того относить дамъ

Игру онъ худо разумѣетъ

И карты лишь въ рукахъ имѣетъ:

Играть велитъ секретарямъ.

 

А ты, холопъ винновой масти,

Вязмитиновъ! Какой судьбой,

Забывши прежнія напасти,

Ты этой занялся игрой?

Ты — человѣкъ, сударь, не бойкой,

Тебя всегда мы знали двойкой;

Теперь — уже фигура ты,

Но не дивись тому ни мало:

Всегда такъ будетъ какъ бывало,

Что въ гору лѣзутъ и кроты.

Наконецъ, по случаю отставки Державина, на него написана была следующая эпиграмма:

 

Когда тебѣ вѣсы Фемида поручала,

Заплакала она, какъ будто предвѣщала,

Что вѣрности вовѣкъ другимъ въ нихъ не видать:

Ты всѣ ихъ искривилъ, стараясь поправлять.

 

12. ДВА НЕПРІЯТНЫЯ ДѢЛА.

 

Итакъ въ концѣ 1803 года служебное поприще Державина навсегда кончилось. Но прежде нежели мы займемся его положе­нiемъ въ отставкѣ, намъ предстоитъ поговорить еще о двухъ дѣлахъ, которыя возникли въ послѣднiй періодъ его службы и продолжались отчасти еще и послѣ того какъ онъ оставилъ ее. // 844

Припомнимъ, что когда, во время второй бѣлорусской коман­дировки его, Зоричъ умеръ, то Державину поручена была опека надъ Шкловскимъ имѣнiемъ, которое наслѣдовалъ братъ Зорича по матери, генералъ-майоръ Давидъ Гавриловичъ Неранчичъ, бывшій Флигель-адъютантъ Екатерины II. Сначала послѣдній былъ чрезвычайно доволенъ этимъ распоряженіемъ, благодарилъ за него императора Павла и просилъ какъ милости поручить Дер­жавину же пещись не только объ уплатѣ долговъ покойнаго, но и войти въ полное и непосредственное управленіе всѣми оставши­мися послѣ него имѣніями, на что государь и изъявилъ свое согласіе. Въ это время Неранчичъ, по словамъ Державина, преж­ними опекунами доведенъ былъ до того, что у него отъ 200,000 р. не оставалось ни полушки, и онъ выпросилъ у своего новаго попечителя 200 р. взаймы[1013]. Незадолго до своего увольненiя Державинъ представилъ планъ уплаты долговъ, лежавшихъ на имѣніи Зорича: онъ считалъ нужнымъ продать это имѣніе съ публичнаго торга въ пользу Воспитательнаго дома и Заемнаго банка, какъ учрежденій, въ которыхъ оно было заложено. Но Неранчичъ подалъ на это распоряженіе жалобу, обвиняя Державина въ томъ, что онъ неправильными дѣйствіями и невыгодными сдѣлками разорилъ имѣніе и растратилъ до 400,000 руб. до­хода, а сверхъ того не сложилъ съ себя попечительства послѣ указа 21 мая 1801 года, которымъ уничтожены всѣ установлен­ныя правительствомъ опеки, кромѣ учрежденныхъ надъ малолѣтными и сумасшедшими. По поводу жалобы Неранчича государь назначилъ особый комитегь для разсмотрѣнія дѣлъ Шкловскаго имѣнія. Этотъ комитетъ нашелъ всѣ дѣйствія Державина правильными: всѣ злоупотребленія, какія только доходили до его свѣдѣнія, онъ предавалъ гласности и сообщалъ мѣстнымъ властямъ; вообще никто не могъ бы даже о собственномъ своемъ имѣніи прилагать болѣе попеченій и трудовъ, чѣмъ сколько Державинъ имѣлъ объ интересахъ Неранчича. Многіе частные кредиторы формальнымъ актомъ дали Державину полную довѣренность и согласились на сдѣлки и отсрочку платежа единственно съ тѣмъ , чтобы Неран- // 845

чичъ самъ въ управленiе не мѣшался и долговъ более не дѣлалъ. Впрочемъ, сказано было въ журналѣ комитета, если Неранчичъ испроситъ себе позволенiе управлять именiемъ самому, то Дер­жавинъ во всякое время готовъ отказаться отъ дѣлъ его.

Новая всеподданнѣйшая жалоба Неранчича передана была въ Государственный совѣтъ. По мнѣнiю совѣта, после выраженнаго просителемъ желанiя выйти изъ-подъ опеки Держа­вина послѣднему нѣтъ основанiя долѣе управлять имѣнiемъ; что же касается претензiй наслѣдника, то онѣ по существу сво­ему относятся къ разряду дѣлъ, подлежащихъ разсмотрѣнiю низшихъ присутственныхъ мѣстъ, къ которымъ Неранчичъ и можетъ обратиться со своимъ искомъ.

Державинъ, напротивъ того, настаивалъ,' чтобы дѣло разсмотрѣно было въ совѣтѣ и чтобъ ему въ нареканіяхъ и клеветѣ Неранчича дано было справедливое удовлетвореніе. Но большин­ство членовъ совѣта (Завадовскій, Васильевъ, Кочубей и Трощинскій) находило, что это было бы неудобно и съ ходомъ всего дѣла несогласно, такъ какъ рѣшенію подлежитъ не что иное какъ тяжебное дѣло между помѣщикомъ и опекуномъ, требующее изслѣдованія всѣхъ обстоятельствъ на мѣстахъ, что несовмѣстно съ образомъ производства дѣлъ въ совѣтѣ. Жалобѣ Неранчича совѣтъ не даетъ вѣры и не винитъ опекуна; сложить опеку опредѣлилъ онъ потому, что несогласно было бы съ общимъ порядкомъ, чтобы послѣ указа, уничтожающаго всѣ опеки, суще­ствовала одна изъ нихъ вопреки волѣ помѣщика.

Противъ этого В. Зубовъ и Н. Румянцовъ подали особыя мнѣнія, находя что справедливость, приличіе и уваженiе къ званію Державина, наконецъ честь и самое достоинство Государственнаго совѣта предписываютъ войти въ разсмотрѣніе бумагъ, представленныхъ министромъ юстицiи: опредѣленiе спеціально учрежденнаго по этому дѣлу комитета, чтобы Державину со­стоять на правѣ куратора, было совѣтомъ одобрено и утвер­ждено государемъ. Гр. Румянцовъ присовокупилъ, что такъ какъ жалоба Неранчича разъ дошла до совѣта и касается лица общественнаго, то она уже не можетъ слѣдовать стезею дѣлъ обыкновенныхъ. «Не касаясь лично человѣка, о которомъ идетъ // 846

рѣчь», заключилъ Румянцовъ, «хотя и почитаю его всякаго ува­женiя достойнымъ, вступаюсь я за званiе, которое въ семъ слу­чаѣ г. Неранчичемъ оскорблено явно. Министръ юстицiи тогда только полезенъ государству быть можетъ, когда убѣдятся, что онъ вѣдаетъ законы и болѣе иного радѣетъ о правдѣ. Когда сей министръ будетъ отлученъ отъ опеки безъ разсмотренiя дѣлъ его, въ глазахъ публики будетъ онъ только въ половину оправданъ. Если удостоенное сего званiя лицо полуоправданнымъ останется, я осмѣливаюсь спросить: не вопреки ли то будетъ государственному благоустройству? ибо потеряется тогда довѣренность и должное уваженiе, сему министерству при­надлежащее».

Самъ Державинъ представилъ объяснительную записку, въ которой изложилъ, что управлявшiй на мѣстѣ Шкловскимъ имѣнiемъ поручикъ Гарденинъ находился въ этой должности по кон­тракту, утвержденному правительствомъ, и что кромѣ того были мѣстные опекуны, которыхъ онъ, главный попечитель, несколько разъ поручалъ наблюденiю губернатора, и слѣдовательно онъ, по управленiю имѣнiемъ изъ Петербурга, не сдѣлалъ никакого упу­щенiя. Когда же онъ замѣтилъ въ имѣніи безпорядки и неис­правность въ уплатѣ казенныхъ долговъ по винѣ самого Неранчича, то немедленно представилъ государю о продажѣ имѣнія съ публичнаго торга. Указъ 1801 года объ уничтоженiи опекъ не могъ служить основанiемъ для снятiя опеки съ Шкловскаго имеѣнiя, такъ какъ она не частная, учрежденная по одной волѣ по­мѣщика, но наложена по особому высочайшему повелѣнiю за ка­зенные долги. Доказывая затѣмъ, что жалоба Неранчича въ сущ­ности есть жалоба на особый комитетъ, а вмѣстѣ и на совѣтъ, и потому должна быть разсмотрѣна въ совѣтѣ, а не въ низшихъ присутственныхъ мѣстахъ, Державинъ такъ кончаетъ свою за­писку: «Должнаго уваженiя по всему вышесказанному ожидаю и отъ государственнаго совѣта, не яко опекунъ, но яко сочленъ онаго, и на тотъ единственно конецъ, дабы государю императору дѣло сiе представлено бьыло въ настоящемъ его видѣ и дабы кле­вета Неранчича, по разсмотрѣнiи комитетомъ признанная не имѣющею никакого основанiя, не могла оставить въ мысляхъ // 847

государя и тѣни даже подозрѣнiя въ правотѣ моей, чтó для меня всего дороже».

Эта записка помѣчена 24-мъ августа 1803 года, слѣдова­тельно подана, когда Державинъ былъ еще министромъ; заклю­ченiе же совѣта послѣдовало не прежде, какъ черезъ двѣнадцать дней послѣ его увольненiя. Это заключенiе было неблагопрiятно для Державина и, чтó замечательно, противно предложенiю го­сударя, очевидно желавшаго оказать вниманiе заслуженному са­новнику, изъ чего ясно обнаруживается нерасположенiе большин­ства членовъ совѣта къ эксминистру. Въ журналѣ совѣта ска­зано, что государь, разсмотрѣвъ опредѣленiе его о снятiи опеки съ Державина и обращенiи дѣла въ губернскiя присутственныя мѣста, «изволилъ отозваться, что съ одной стороны неприлично было бы оставить министра юстицiи въ подозрѣнiи и не принять отъ него оправданiя, а съ другой и Неранчичъ не можетъ ожи­дать въ жалобахъ своихъ удовлетворенiя отъ разбора ихъ въ тѣхъ самыхъ присутственныхъ мѣстахъ, которыя, по показанiю его, дѣйствуютъ подъ влiянiемъ министра юстицiи; а потому его величеству благоугодно бьило повелѣть: предложить на уваженiе совѣта избрать удобнѣйшiй способъ къ разсмотрѣнiю претензiи Неранчича, собранiемъ ли всѣхъ свѣдѣнiй къ тому относящихся въ совѣтѣ, или составленiемъ особливой мѣстной комиссiи, какъ того самъ Неранчичъ желаетъ».

Совѣтъ разсуждалъ, что съ увольненiемъ Державина отъ должности, обстоятельства дѣла приняли другой видъ; что те­перь не можетъ быть достаточной причины устранять дѣло это отъ обыкновеннаго теченiя разсмотренiемъ его въ совѣтѣ или учре­жденiемъ особой комиссiи; что Неранчичъ, предъявя притязанiя свои на опекуна, какъ на частнаго человѣка, въ присутственныхъ мѣстахъ, можетъ получить надлежащее удовлетворенiе обыкно­веннымъ законнымъ путемъ, который для всѣхъ лицъ по имеѣнiямъ вообще установленъ. Поэтому совѣтъ находилъ, что за­ключенiе его, въ журналахъ iюля 6 и 27 изображенное, «нынѣ со всею удобностiю приведено быть можетъ въ дѣйствiе». Въ слѣдствiе этого попечительство Державина было снято, и имѣнiе оставлено подъ надзоромъ мѣстныхъ опекуновъ. // 848

При чтенiи приведеннаго опредѣленiя совѣта нельзя не чув­ствовать въ словахъ его нѣкотораго злорадства въ отношенiи къ падшему министру-поэту, который своею настойчивостью въ про­веденiи того, что считалъ справедливымъ, очевидно вооружилъ противъ себя всѣхъ своихъ сочленовъ. Къ сожалѣнiю, съ этимъ послѣднимъ актомъ Государственнаго совѣта противъ Держа­вина теряются всѣ нити производства его дѣла. Въ 1804 году министръ финансовъ внесъ въ совѣть записку о покупкѣ въ казну Шкловскаго имѣнiя, и совѣть предоставилъ ему совершить ее на предлагаемыхъ Неранчичемъ условiяхъ, при чемъ цѣна имѣнiя (съ 10,000 жителей) назначена въ 1 мил. руб. и обыва­телямъ Шклова вмеѣнено въ обязанность выплатить сумму, какая употреблена будетъ на покупку, взнося ежегодно по 60,000 р.

Дальнѣйшiй ходъ дѣла о продажѣ Шкловскаго имѣнiя сюда не относится[1014]. Нельзя не пожалѣть, что Державинъ въ запис­кахъ своихъ вовсе не упомянулъ о непрiятностяхъ, испытанныхъ имъ по опекѣ надъ Неранчичемъ. Лишь слабый слѣдъ ихъ мы находимъ и въ частной его перепискѣ, когда онъ, лѣтомъ 1804 г., въ письмѣ къ Капнисту объясняетъ, что не можетъ ѣхать въ Ма­лороссiю въ слѣдствiе «нѣкоторыхъ шиканъ, которыя открылись со стороны его недоброжелателей по опекѣ покойнаго Зорича» (VI, 156). Тогда же онъ упоминаетъ о какихъ-то другихъ внуше­нiяхъ противъ него, и ихъ же можетъ-быть разумѣетъ въ слѣ­дующихъ строкахъ письма своего къ г-жѣ Горихвостовой отъ 3 августа 1806 года: «Вельможи, мои прiятели, такую было сколбали мастерскую штуку и бѣду на меня, что удивленiя до- // 849

стойно! Однако мой добрый государь, спасибо ему, прислалъ ко мнѣ и позволилъ объясниться: то теперь, съ помощію Божiею, надѣюся, что въ яму, которую на меня копали, сами по­падутъ и провалятся, — развѣ государь по милосердію своему помилуетъ. Итакъ теперь около уже мѣсяца занимаюсь этимъ дѣломъ и работаю денно и нощно, такъ что, въ жаркiе дни особливо, голова кружилась: то не до гостей мнѣ, м-выя мои г-ни; извините, что за этимъ проклятымъ дѣломъ у васъ быть не могу. Коль скоро отдѣлаюсь, то долженъ буду ѣхать въ Пе­тербургъ и представить мои объясненiя. Какъ увидимся, то я перескажу вамъ чудеса, со мною совершившiйся въ хвалу Всемогущаго Бога, какъ Онъ, лоскуткомъ ничего незначущей, брошенной бумаги, спасаетъ невинность. Какiе я сны видѣлъ — и вы помолитесь за меня Богоматери»[1015]. Объ интригѣ, которую здѣсь разумѣетъ Державинъ, онъ также совершенно умолчалъ въ своихъ запискахъ.

Довольно загадочно еще и другое письмо этого рода, пи­санное имъ къ В. В. Капнисту черезъ мѣсяцъ послѣ своего увольненiя, именно 4 ноября 1803 года: «Увѣдомленiе твое о каверзахъ противъ меня мнѣ не могло служить къ пользѣ и от­вратить интриги, возымѣвшiя уже давно дѣйствiе свое. Какъ бы я ни оправдался, все должно было уступить домогательству и желанiю самого государя; но какъ уволенъ, слава Богу, безъ оскорбленiя, по моей просьбѣ и съ милостью, то и дѣло тѣмъ кончилось, что я остаюсь здоровъ, спокоенъ и веселъ; а будучи въ той должности, три болѣзни долженъ былъ перенесть и одну весьма опасную. Касательно обвиненiя меня, то оно неоснова­тельно и неуспѣшно бы было, ежелибы и придраться захотѣли; ибо опредѣленiе сената подписано всемогущимъ Строгановымъ, вездѣсущимъ Козодавлевымъ и велемудыимъ Неплюевымъ, которые никакихъ болѣе замѣчанiй по дѣламъ не принимали; но какъ дѣло сiе основано и на законахъ, то и опасаться мнѣ нечего, тѣмъ паче что указъ 1783 г. гласитъ только о переходѣ, разу­мѣется, посполитыхъ подданныхъ, а не о казакахъ, которыхъ // 850

права утверждены грамотами древнихъ царей и новыхъ импера­торовъ, а потому, кажется, и депутацiя ваша будетъ въ дура­кахъ; но я это сужу по собственному своему уму, а какъ сдѣлаютъ, не знаю» (VI, 143).

            О какомъ дѣлѣ здѣсь рѣчь идетъ? Кажется, это письмо имѣетъ отношенiе къ слѣдующему мѣсту протоколовъ неофиціальнаго ко­митета, гдѣ говорится о заседанiи 3 ноября 1803 года: «Им­ператоръ сообщилъ членамъ, что ему случилось видѣть письмо изъ Малороссiи насчетъ тамошнихъ дѣлъ, въ коемъ приписы­вали указъ, надѣлавшiй столько шума, интригамъ Трощинскаго и князя Куракина, которые будто бы желали взволновать кре­стьянъ и повредить Державину» (какъ генералъ-прокурору, до­пустившему такое опредѣленіе сената)... «Хотя нельзя было подозревать въ чемъ-либо Державина, однакоже бьггь-можетъ ему и другимъ не было непрiятно небольшое волненiе между крестьянами, которое оправдало бы предсказанiя, что послѣ такого указа и шести мѣсяцевъ не пройдетъ спокойно»[1016].

Эти строки протокола и письмо Державина писаны почти въ одинъ и тотъ же день. Государь разумѣлъ, кажется, указъ 28 іюля 1803 года[1017], которымъ Малороссійскимъ казакамъ предо­ставлено бьило распоряжаться недвижимыми имѣнiями на основаніи старинныхъ правъ и привилегiй, жалованныхъ Малороссiи. Докладъ сената по этому предмету состоялся въ слѣдствiе пред­ставленiя малороссiйскаго генералъ-губернатора князя Алексѣя Куракина. Въ своей запискѣ онъ объяснилъ, что эти казаки, съ самыхъ древнихъ временъ и даже находясь подъ властiю Польши, имѣли, каждый, недвижимую собственность въ полномъ распоря­женiи своемъ. Поэтому Куракинъ считалъ справедливымъ и по­лезнымъ возстановить права казаковъ на владенiе землею. Сенатъ находилъ тѣмъ менѣе препятствій къ удовлетворенію такого ходатайства, что предлагаемая мѣра сходствовала съ незадолго // 851

передъ тѣмъ изданными постановленіями о дозволеніи казеннымъ крестьянамъ пріобрѣтать земли и о вольныхъ хлѣбопашцахъ, такъ какъ казаки должны быть причисляемы къ разряду казенныхъ крестьянъ[1018]. Между тѣмъ эта мѣра, какъ оказывается, произ­вела нѣкоторое волненіе въ Малороссiи.

 

ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ ГЛАВѢ XIV.

 

(Къ стр. 793).

 

Недавно намъ доставленъ И. А. Чистовичемъ еще списокъ Мнѣнія Державина о правахъ и обязанностяхъ сената. Къ этому списку также приложена напечатанная нами заметка неизвѣстнаго лица о второмъ проектѣ Державина; но теперь она является полнѣе, почему и воспроизводимъ ее здѣсь въ этомъ болѣе точномъ видѣ:

«Мнѣніе сенатора и поэта Г. Р. Державина, въ 1801 году поданное и извѣстное подъ названіемъ: Предисловіе къ конституцiи Державина.

«Трое ходили тогда съ конститущями въ карманѣ: реченный Держа­винъ, князь Платонъ Зубовъ съ своимъ изобрѣтеніемъ и графъ Никита Петровичъ Панинъ (отецъ нынѣшняго министра юстиціи) съ конституціей англійской, передѣланной на россійскіе нравы и обычаи.

«Николаю Николаевичу Новосильцову, жившему тогда во дворцѣ и всѣмъ управлявшему, стоило въ то время большого труда наблюдать за царемъ, чтобы онъ не подписалъ котораго-либо изъ проектовъ. Который же изъ проектовъ былъ глупѣе, трудно было рѣшить. Все три были равно безтолковы. Жалѣю очень, что теперь, въ бытность мою въ С.-Петербургѣ, я не нашелъ второго мненія Державина, извѣстнаго подъ именемъ его «Кортесовъ». Видно, что покойный дядюшка мой, у котораго оставались многія бумаги мои, испугавшись въ 1826 году взятія меня до Karmelitów, изволилъ истребить все, что было у меня любопытнѣйшаго и что могло показаться ему слишкомъ смѣло написаннымъ, а потому подозрительнымъ. То, что изъ числа бумагъ моихъ хранилось въ комиссаріатѣ, нашелъ я все въ цѣлости».

Въ концѣ доставленной намъ новой копіи «Мнѣнія Державина» нахо­дится еще примечаніе, которое стóить также воспроизвѣсти, какъ допол­ненiе къ стр. 773-й настоящаго тома: «Надо знать, что Державинъ тогда былъ въ ссорѣ съ генералъ-прокуроромъ Беклешовымъ и постоянно съ нимъ вздорилъ. Ссора же произошла отъ того, что Беклешовъ, коему тогда поручена была цензура, представилъ императору мнѣніе, что оду Держа­вина на восшествіе его величества на престолъ, въ которой замѣчались дерзкіе намеки на Павла I, можно дозволить ему напечатать вмѣстѣ съ одами, кои онъ писалъ въ похвалу Павла при жизни его». // 852